На другой день мы подошли к стенам Тондерга, бывшего в последнюю неделю ставкой Роррена. Великолепную крепость никто не охранял. Все ворота были открыты. На стенах висело более сотни трупов: как обычно в агонизирующей армии, вешали особенно много дезертиров и изменников. Делегация дрожавших от страха горожан встречала герцога. Элдред раздраженно отмахнулся от их униженных просьб пощадить мирных жителей, не имеющих отношения к мятежникам, и принялся расспрашивать о подробностях оставления города бунтовщиками. Оказалось, что в Тондерге Роррен оставил довольно мощный, по теперешним масштабам его сил, гарнизон, который должен был любой ценой задержать продвижение герцогских войск в случае, если предложения Роррена не будут приняты. Однако при первых вестях о подходе нашей армии гарнизон разбежался. В городе действительно не осталось никого, кроме мирных жителей, которые равно боялись и повстанцев, и герцога. На сей раз их страхи оказались напрасными - герцогу не в чем было их винить.
      В течение еще трех дней мы не встречали никакого сопротивления. Остатки мятежной армии таяли практически с каждым часом. К нам являлось много местных жителей, группами и одиночку; это были охотники за разбежавшимися и отставшими мятежниками, они приносили отрубленные головы и приводили связанных пленных. Элдред велел платить им за это.
      - Но где у вас гарантии, что это действительно головы мятежников, а не законопослушных граждан? - попытался возмутиться я.
      - Никакой гарантии. Половина этих охотников - отъявленные разбойники, но мне приходится поощрять подобное верноподданническое рвение; к тому же мы далеко за пределами Раттельбера, - ответил герцог тоном, не терпящим возражений.
      В Дартленге, последнем крупном городе на пути к Делерре, нас ожидало сопротивление. На подошедших к стенам солдат посыпались стрелы. Прикрываясь щитами, солдаты подвели к двум городским воротам тараны. После первых же ударов стрельба со стен прекратилась. Затем распахнулись главные ворота. Войдя в город, мы увидели его защитников - их было несколько сотен, и они стояли на коленях вдоль главной улицы, надеясь на пощаду. Герцог велел повесить каждого пятого, а остальных помиловать, и они криками прославляли его великодушие.
      На другой день мы вышли к Делерре. Погода благоприятствовала Элдреду: несмотря на мороз, из-за позднего наступления зимы и случавшихся оттепелей широкая река замерзла не полностью, на середине ее лед разрывали полыньи и трещины, так что переправа по льду была чрезвычайно рискованным делом. Мосты к северо-западу контролировали королевские части, а ближайшие мосты к юго-востоку были заблаговременно разрушены летучими отрядами герцога. На берегу Делерры и состоялась последняя битва.
      Около полутора тысяч деморализованных, голодных и обмороженных людей - вот все, что осталось от некогда грозной армии Роррена, угрожавшей всему Корринвальдскому королевству. Они брели вдоль берега в поисках места для переправы, без всякого порядка, растянувшись длинной колонной, когда на них налетели герцогские кавалеристы. Некоторые мятежники пытались сражаться и были быстро изрублены; многие бросились бежать по льду к другому берегу и нашли смерть в ледяной воде или были убиты стрелами; остальные, что-то около семи сотен, побросали оружие и были взяты в плен. Но среди них не оказалось ни Роррена, ни его основных сподвижников; как выяснилось, предводители восстания ночью тайно покинули лагерь, бросив на произвол судьбы последних сохранивших им верность соратников.
      Герцог был крайне раздосадован; он принял решительные меры для поиска беглецов, опасаясь не столько того, что они избегнут наказания, сколько того, что честь их поимки достанется людям короля. Как оказалось, опасения его были вполне обоснованы: мятежники перебрались через реку и двигались на север. Их небольшой, около трех дюжин, отряд, соблюдая достаточную осторожность, мог ускользнуть не только от немногочисленных разъездов герцога по ту сторону реки, но и от преграждавших путь в северные области королевских частей. Однако мятежники уже сами не верили в возможность спасения. На первом же ночном привале ближайшие соратники Роррена набросились на него и связали; некоторые офицеры пытались защитить своего предводителя и были убиты. Наутро ренегаты выдали Роррена первому же правительственному отряду - это оказался разъезд герцога, почти вдвое уступавший им по численности. Командир разъезда, оценив соотношение сил, оказал мятежникам воинские почести, подобающие церемонии официальной капитуляции, и, даже не отобрав у них оружие, препроводил их через наскоро наведенную переправу на правый берег, в лагерь Элдреда. Здесь мятежников, совсем уже уверившихся в том, что головой Роррена они выкупили собственные, немедленно разоружили и заковали в цепи.
      Все же по крайней мере в тот день они были избавлены от позора, которому подвергли Роррена. Его водили напоказ по всему лагерю, на потеху солдатам. Я видел это издали - мне совсем не хотелось, чтобы предводитель мятежников узнал меня. Роррен шел в тяжелых кандалах, скованный по рукам и ногам, прикрученный за шею к лошадиному хвосту. Солдаты кидали в него снегом и грязью; то один, то другой кавалерист подъезжал к нему, чтобы кольнуть копьем или ударить плетью.
      - Эй, Роррен, посмотри сюда! - крикнул какой-то всадник. Я тоже взглянул в ту сторону.
      Всадник держал за длинные волосы отрубленную голову. Я сразу понял, что это голова Нэленды Талл, хотя узнать ее было невозможно: у нее были отрезаны нос и уши, а щеки проткнуты насквозь железным прутом. Думаю, она была еще жива, когда с ней проделывали все это, и лишь после ее смерти под пытками у трупа отрубили голову. Вероятно, понял это и Роррен, потому что он издал звериный крик и бросился к всаднику, но петля сдавила его шею, и сразу несколько бичей обрушились на пленника. Я отвернулся и встретился взглядом с герцогом, видимо, давно уже стоявшим у меня за спиной.
      - Будете за него заступаться?
      - Нет, ваша светлость. Этот человек - преступник, и его люди вели себя ничуть не лучше.
      - Правильно, Риллен. Но, конечно, обеим участвовавшим в этой войне сторонам далеко до людей вашей эпохи. Ведь вы говорили мне, что в лагерях Проклятого Века могли за неделю уничтожить больше народу, чем у нас за долгую войну?
      - Верно. Но у нас жестокость была не такой... естественной. Государства скрывали правду о лагерях, понимая, что мировое сообщество не признает нормальным то, что там творилось.
      - Наше время честнее, только всего. Хотя, пока существует человек, существуют ложь и подлость.
      - А что вы собираетесь сделать с другими вождями бунтовщиков?
      - Они напрасно понадеялись, что вторая измена искупит первую. То, что они выдали мне Роррена - сейчас, когда их песенка спета - вовсе не заслуга, обычная трусость. Кузен Гродрэд, конечно же, теперь будет просить меня передать ему Роррена и остальных - разумеется, просить, не может же он требовать у меня мою законную добычу. Я, так и быть, удовлетворю его просьбу... в обмен на триумфальный въезд в Траллендерг и подобающее спасителю королевства чествование. У Гродрэда, чьи войска позорно отступали или топтались на месте, нет оснований мне отказать. Но вам, Риллен, не стоит присутствовать на этих мероприятиях. Во-первых, хотя официально объявлено, что Риэл убит, и даже найдено его тело - среди двенадцати тысяч трупов можно было подобрать похожий - существует немало людей, которые могли бы вас узнать. Во-вторых, негоже всем моим людям одновременно собираться в гостях у кузена Гродрэда, не будем его искушать. Вы поедете в Торрион с частью моей армии. В ближайших к Траллендергу крепостях тоже будут стоять крупные раттельберские гарнизоны под надежным командованием. Мой августейший кузен должен знать, что любая случившаяся со мной неприятность грозит ему роковыми последствиями. Вы показали свои достоинства, командуя мятежниками; в критической ситуации сможете командовать и моими людьми.
      22
      Итак, я возвратился в Торрион и не присутствовал на торжествах в Траллендерге. Впрочем, я достаточно хорошо знаю о них по рассказам очевидцев. Элдред отложил свой триумфальный въезд на две недели, дожидаясь, пока падут последние осажденные крепости повстанцев. Лишь после того, как ему доставили последних пленников, герцог торжественно вступил в корринвальдскую столицу. На протяжении десяти дней продолжались парады, пиры и увеселения, и все это, а также снабжение солдат - за счет королевской казны. Могу себе представить, как чувствовал себя Гродрэд, вынужденный оказывать великие почести старому врагу, в то время как солдаты последнего наводняли королевскую столицу, а в близлежащих крепостях стояли мощные герцогские гарнизоны! Разумеется, и королевские части были стянуты к столице; можно сказать, что Элдред и Гродрэд оказались в заложниках друг у друга. На торжества в Траллендерг съехался весь цвет корринвальдской знати; здесь же находилась верхушка духовенства, способная освятить восшествие на престол нового монарха или обвинить в ереси и предать церковному суду неугодного епископа. Словом, обстановка была самая взрывоопасная, и любая из ежедневно случавшихся между солдатами обоих "кузенов" потасовок могла окончиться большими потрясениями в государстве. Однако ничего не происходило; и король, и герцог воздерживались от резких движений, находя, по-видимому, свои шансы на победу сомнительными.
      После того, как празднества на королевские деньги закончились, Элдред еще некоторое время веселил столицу на собственные средства; потом и эти увеселения кончились, но герцог не спешил покинуть город и увести свои войска. В общей сложности он оставался гостем своего августейшего родственника более месяца, дожидаясь окончания следствия и суда над мятежниками. К этому времени многие из них уже были казнены в столице и по всей стране, а многим еще только предстояло попасть в руки властей. Но официально последней точкой в подавлении мятежа стала серия казней его вождей на главной площади Траллендерга - зрелища эти собирали не меньше народу, чем разыгрывавшиеся за три недели до этого мистерии. Роррена каждый раз приводили из тюрьмы смотреть на это: ему была уготована участь стать последним. Наконец и до него дошла очередь. Вождь мятежников был казнен способом, до которого могло додуматься только изобретательное средневековое правосудие: его посадили на кол, потом сняли, отрубили ему руки и ноги и бросили то, что от него осталось, на раскаленные угли. По свидетельству очевидцев, после этого он прожил еще более получаса; когда же стражники убедились в его смерти, то привязали изуродованный обрубок за шею к хвосту лошади и несколько часов таскали по всему городу, а потом отрубили голову и выставили ее, насаженную на шест, посреди площади, туловище же вывезли за город и бросили в чистом поле на растерзание зверям. В тот же день в королевском дворце был дан прощальный пир, и на следующий день герцог покинул столицу. Вскоре он прибыл в Торрион, однако большинство его воинских частей остались в завоеванных городах - ушли лишь те, которые стояли на подступах к Траллендергу. Элдред опасался слишком растянутых коммуникаций, да и прямую конфронтацию с королем считал преждевременной.
      Итак, в королевстве воцарился хрупкий мир и неустойчивое спокойствие. Рыцари вернулись в свои замки; родственники казненных оплакивали своих близких и, в нарушение королевского указа, тайно снимали и хоронили повешенных; солдаты пропивали в кабаках свои трофеи и премии, а мы с герцогом просиживали в кабинете у камина долгие вечера ранней весны.
      Герцога весьма интересовали идеи и концепции Проклятого Века, но не потому, что они ему нравились; напротив, ему доставляло удовольствие доказывать их несостоятельность.
      - Свобода? - говорил он. - Но вы же сами признаете, Риллен, что даже в ваше время свобода была нужна лишь очень немногим. Для всех прочих свобода была непосильным бременем ответственности, и они готовы были благословить любого, кто избавлял их от этого бремени, всех этих ваших Андего...
      - Всенародная любовь к Андего была делом Министерства пропаганды.
      - Не только и не столько, Риллен; поверьте мне, я знаю быдло. Оно, конечно, всегда готово пограбить тех, кто богаче - всеми революциями движет стремление к наживе, а не к свободе. Революционеры стремятся из угнетаемых стать угнетателями, а вовсе не ликвидировать угнетение как таковое. Одиночки-фанатики - ничтожное исключение... Да и что такое свобода? Ее вообще нет, есть законы природы и сила обстоятельств. Свобода - это иллюзия. Возьмем узника в моей тюрьме, сидящего в камере 3 на 4 шага: он несвободен. А теперь возьмем провинциального корринвальдского барона: он всю жизнь сидит безвылазно в своем замке и вряд ли когда-нибудь отлучится от него далее, чем на милю - он свободен? Его камера больше и условия содержания лучше, только и всего! Что примечательно, если король запретит ему удаляться от замка больше чем на милю, он возмутится и почувствует себя несвободным, хотя в его жизни ровно ничего не изменится! Исчезнет возможность, не только ему не нужная, но о которой он даже не помышлял!
      - И все же наличие этой потенциальной возможности отличает свободу от несвободы.
      - Ну хорошо, допустим, что король издал запрет, а барон о нем не знает. Свободен он в этом случае или нет?
      - Очевидно, нет.
      - Нет? Однако он считает себя свободным, ведет себя, как свободный, и, при таком своем поведении, не обнаруживает, что несвободен. И вы говорите, что свобода - не иллюзия?
      - Так рассуждая, можно назвать иллюзией и несвободу.
      - Верно; между этими понятиями нет качественной разницы. Нет свободы и несвободы - есть лишь цепи разной длины.
      - Пусть так; однако и в этом случае следует стремиться к обществу с цепями наибольшей длины.
      - А вот тут вы расходитесь с мнением большинства. Ему важна не длина, а равенство длин цепей для всех. Гуманисты Проклятого Века называли это торжеством справедливости, не так ли? Кстати, Риллен, хочу прочитать вам одну любопытную притчу.
      Герцог подошел к шкафу и извлек оттуда потрепанный рукописный фолиант со множеством закладок.
      - Это так называемая Серая Книга, одно из наиболее полных собраний еретических легенд и сказаний, а также доктрин ересиархов. Разумеется, за одно ее хранение полагается костер. Итак... - герцог пробежал пальцами по закладкам и открыл книгу на нужной странице. - "Жил некогда человек, по имени Террел, и был он обуян жаждой правды и справедливости. И всюду искал он правды, но не мог сыскать, а видел повсюду, как торжествуют ложь и бесчестье. И, видя сие, впал он в великое отчаяние и стал роптать на Господа и говорить: Господи! Почто оставил Ты чад Своих, и нет справедливости в мире Твоем? И едва он изрек сие, сошел к нему Ангел со словами: Человек! Господь услышал тебя. Хочешь ли ты богатства, или славы, или любви земной? Проси - и получишь. И ответил Террел: Не прошу я у Господа ни богатства, ни славы, ни любви земной, а пусть сделает меня мечом Своим и даст мне власть карать несправедливость. И ответил Ангел: Да будет так. И получил Террел власть карать несправедливость всюду, где встретит. И стал он истреблять зло и бесчестье во граде своем; а когда закончил, отправился он в иные земли, дабы там служить мечом Господа. И в землях, где проходил он, оставалось жителей вполовину, на треть или на десятую часть; и понял Террел, сколь тяжкое это бремя, но не смел просить об избавлении от него, ибо сам его возжелал.
      И не знал он покоя ни днем, ни ночью, карая зло и бесчестье, но вот пришел он в праведную землю. И возрадовался Террел, что обретет покой; но услышал Глас с небес: Террел! Почто не исполняешь службу свою? И взмолился Террел: Господи! Кого же карать мне? Нет зла в земле сей! И отвечал Господь: Не зло послан ты карать, но несправедливость. А несправедливость есть неравновесие. В прежних землях зло нарушало равновесие, и его ты карал. Здесь же равновесие нарушает добро; иди же и исполняй свою службу."
      23
      - У вас изумительная библиотека, - заметил я, когда герцог убирал книгу.
      - Еще бы, - ответил он не без гордости, - она собиралась пять столетий. С некоторыми перерывами, конечно. В семье не без урода, и в моем роду были не самые достойные представители. Но, в общем, интерес к знаниям прошлых эпох и однозначное отношение к Священному Трибуналу - наша фамильная черта. В свое время вы интересовались, почему это так - что ж, теперь я вам отвечу. Мой род, как вы знаете, насчитывает около пятисот лет; но основатель рода почти на два с половиной века старше. Да, да - как и вы, он был перебежчиком.
      - Как его звали? - воскликнул я в сильном волнении.
      - Теллис Торр. К сожалению, его портрет не сохранился.
      - Генерал Теллер Сторр! Убийца Сторр, непреклонный истребитель перебежчиков!
      - Вы его знали?
      - К счастью, только заочно. Один из самых способных и жестоких генералов Андего. Во времена моего побега он руководил борьбой с перебежчиками. Значит, и он... - но тут мне на ум пришла очевидная мысль. - Нет, это не мог быть он. Третье столетие от искупления - время, когда прибыли и жили большинство перебежчиков. Генерал Сторр не мог появиться среди них под своим именем, его бы растерзали.
      - Да, пожалуй. Значит, это был просто человек с похожим именем. А жаль, - усмехнулся герцог, - эффектное вышло бы совпадение.
      - Знаете, ваша светлость, я иногда задумываюсь над судьбой Андего: успел ли он удрать? И если успел, то попал ли на костер, или высадился в более благоприятной эпохе?
      - Может, он еще не высадился. Диктаторы часто трусливы, а память об их злодействах особенно живуча, когда из прошлого постоянно появляются свидетели. Он мог выбрать срок и в тысячу, и в несколько тысяч лет.
      Я подумал, что в таком случае могло его ждать по прибытии. Неужели этот подлец Андего всех перехитрил и доберется до возрожденной цивилизации? Или, как предсказывал Лоут, его встретят уже каменными топорами?
      Несколько дней спустя в замок прибыл королевский гонец. Я прогуливался по широкой внешней стене Торриона (земля вокруг еще представляла собой смешанную с талым снегом грязь) и видел, как гонец проехал по мосту. Вскоре меня отыскал гвардеец и позвал к герцогу.
      - У меня для вас две новости, Риллен, - сообщил Элдред. На столе его лежала целая куча свитков, и я разглядел королевские печати. - Одна хорошая, другая... будущее покажет. Начнем с хорошей, - он протянул мне скрепленную большой печатью грамоту. Я принялся читать, с трудом разбирая причудливую вязь официального письма:
      "Мы, Гродрэд Четвертый, Милостью Господней Король Корринвальдский, герцог Торбарский и Дальберский, князь... граф... и прочее и прочее и прочее, сим объявляем всем верноподданным Нашим, что за большие заслуги перед Нами и Державой Нашей Риллен Эрлинд из Аррендерга возведен нами в ПОТОМСТВЕННОЕ ДВОРЯНСТВО с пожалованием ему и роду его в вечное владение двухсот акров земли в 430 милях к югу от Валдерга."
      Ниже стояла подпись короля.
      - Благодарю вас, ваша светлость, - поклонился я. - Ведь я вам обязан этой милостью?
      - Да, Риллен, я не забываю своих обещаний.
      - А что это за земля, которой я теперь владею? И почему так странно указано ее местонахождение?
      Герцог поморщился.
      - Это чистая формальность. Гродрэд не настолько щедр, чтобы ждать от него большего. Дело в том, что по закону дворянство может быть пожаловано только вместе с земельным владением - в том случае, если жалуемый не имеет собственных земель. Однако все земли Корринвальдского королевства давным-давно поделены. Время от времени кое-какие освобождаются... но не настолько много, чтобы удовлетворить всех желающих. Поэтому, если короли корринвальдские не имеют желания особо наградить возводимого во дворянство, они выделяют ему поместье в Диких Землях. В 492 году в пограничной крепости Арвилдер был заключен договор между Корринвальдом и Грундоргом, по которому Дикие Земли к востоку от Арвилдерского меридиана считаются корринвальдскими, а к западу - грундоргскими. Валдерг - один из самых южных городов нашего королевства.
      - Выходит, от этого поместья нет никакого проку?
      - Разумеется. Вы можете продать его или проиграть - но вряд ли кто-нибудь даст за него хоть один золотой. В прежние времена, правда, находились - да и теперь иногда находятся - предприимчивые люди, которые скупали в больших количествах подобные мелкие владения, а потом снаряжали армию и отвоевывали свои законные земли у южных варваров. За счет этого реальная территория Корринвальда постепенно растет, но граница пожалованных владений отодвигается на юг куда быстрее - между морем и Арвилдерским меридианом не так уж много места. Более 400 миль от нынешней южной границы - это слишком далеко. Так далеко не забирались и экспедиции Нордерика. Я вообще никогда не слышал о людях, побывавших там... во всяком случае, вернувшихся. Однако, Риллен, служа мне, вы можете получить гораздо больше, чем эти мифические двести акров. Вас не интересует вторая новость? Она состоит в том, что моему любезному кузену наскучили мои войска на его территории, и он в этом вот послании в самых учтивых выражениях велит мне немедленно вернуть их в границы Раттельбера. В противном случае он "будет весьма удручен", то есть полезет в драку. Что же, я этого ждал, хотя и надеялся, что он не осмелеет так скоро. Видимо, его маршалы подсказали сам бы он не додумался - что весенняя распутица дает преимущества тому, кто ведет войну на своей территории и не имеет нужды в переброске сил на большие расстояния.
      - И что же теперь?
      - Теперь настала пора нам с Гродрэдом окончательно выяснить отношения. За последнее столетие на корринвальдском троне сидело слишком много ничтожеств, пора сломать эту традицию.
      - Значит, трон.
      - Да, Риллен. Я догадываюсь, что вы хотите сказать. Зачем мне это надо? Власть над быдлом вовсе не отрадна. Мне придется все время общаться с людьми, которые мне отвратительны, и распутывать их бесконечную паутину интриг и заговоров. А сделать толком все равно ничего не удастся, потому что, как сказал древний мудрец, "ум человеческий имеет пределы, глупость же безгранична". Все это так, Риллен... Но, хоть власть над быдлом и не отрадна, куда менее отрадна власть быдла над тобой. Хотя бы уже поэтому имеет смысл добраться до самого верха. Да и кто сказал, что корринвальдское болото нельзя встряхнуть как следует? Апеллировать к разуму подданных бессмысленно - да, это так, но есть масса других веревочек, за которые можно дергать - страх, жадность, тщеславие... При умелой политике все они послужат полезному делу. Разве вам не хочется свернуть шею Священному Трибуналу? А повыковыривать из родовых гнезд тупоголовых баронов, не признающих ни власти, ни закона, и только и умеющих, что мешать развитию страны междоусобными распрями и грабежами? Да и внешнеполитическая ситуация сейчас многообещающая... На грундоргском престоле сидит Ральтвиак II, вялый и нерешительный старик, более всего опасающийся каких-либо конфликтов. На него можно как следует нажать и аннексировать пару мелких королевств, граничащих с нами на западе и вечно играющих на противоречиях между Корринвальдом и Грундоргом. Это нарушит стратегическое равновесие в нашу пользу и позволит сколотить антигрундоргский союз с далеко идущими перспективами... Если бы Гродрэда интересовало что-нибудь, кроме охоты и придворных шлюх, он бы давно мог этим заняться. А теперь надо спешить: Ральтвиака поддерживают его вельможи, которым он не мешает грабить страну, но теперь у него подрос молодой и честолюбивый племянник Крэлбэрек, с которым чертовски не хочется иметь дело...
      - И что же в результате, ваша светлость? Новая империя?
      - Ну... - герцог улыбнулся, и мне впервые почудилось на его лице смущение, - об этом еще рано говорить. Пока надо отдать приказы войскам. Через несколько дней мы выступим из Торриона.
      Так началась война Элдреда Раттельберского с Гродрэдом Корринвальдским.
      24
      Первое время мы продвигались на север, не встречая какого-либо сопротивления, что неудивительно, если учесть, что войска герцога уже контролировали многие стратегические пункты за пределами Раттельбера. Гонцы доносили, впрочем, что самые северные гарнизоны осаждены армией короля, но Элдреда это не слишком беспокоило. "Гродрэд слишком боится моих солдат у себя в тылу, а значит, вынужден будет дробить силы вместо организации единого фронта", - говорил он. Вскоре, однако, и нам пришлось столкнуться с аналогичной проблемой, когда несколько укрепленных городов отказались открыть ворота армии герцога.
      - Плохо, - констатировал Элдред. - С одной стороны, нельзя поощрять сопротивление; с другой стороны, это к бунтовщикам я должен был проявлять беспощадность, а к будущим подданным надо быть милостивым.
      В ход пошло золото. В двух непокорных городах удалось подкупить чиновников магистрата, в трех других - простых солдат, открывших ночью ворота. Королевские гарнизоны были разоружены почти без сопротивления. Герцог никого не казнил, напротив, многие солдаты и часть офицеров вступили в нашу армию, привлеченные более высоким заработком (действительно, перед началом этой кампании Элдред увеличил плату в своих войсках). Прецедент сыграл свою роль, и еще несколько командиров королевских гарнизонов сдали свои крепости без боя, надеясь на щедрое вознаграждение. Герцог действительно заплатил им ожидаемое, однако подобные успехи все меньше его радовали. Перефразируя известное изречение, приписываемое почти всем знаменитым полководцам, он ворчал: "Еще одна такая победа, и я останусь без денег".
      Тем временем из Траллендерга летели все более грозные указы и распоряжения. Основные силы Гродрэда, однако, не спешили выдвигаться нам навстречу, и он ограничился лишь посылкой на юг нескольких наиболее преданных офицеров в качестве командиров для местных частей. Герцог все еще не был официально объявлен государственным преступником; бездарный и слабохарактерный Гродрэд, сделав первый шаг к войне, все еще надеялся как-нибудь уладить дело миром. В такой обстановке мы подошли к Ноккелдергу. Этот крупный, по нынешним временам, и хорошо укрепленный город находился на пересечении основных торговых путей южного Корринвальда и во время мятежа оказал серьезное сопротивление Роррену. Мятежникам никогда не удалось бы его взять, если бы не помощь "пятой колонны" городской бедноты и, выражаясь языком моей эпохи, криминальных элементов. Теперь, однако, на помощь изнутри рассчитывать не приходилось: горожане, пережившие сначала повстанческий, а затем правительственный террор, ничего теперь так не боялись, как каких-либо перемен и вступления в город новых войск. В Ноккелдерге стояло несколько королевских полков, и как раз перед нашим подходом туда прибыл новый командующий, генерал Дронг, решительно отвергший всякие переговоры.
      Армия герцога осадила город и остановилась. Элдред не решился двинуться дальше, оставляя Ноккелдерг в тылу; к тому же город представлял собой лакомую добычу. Осада, правда, могла затянуться на несколько месяцев, но герцог с усмешкой говорил, что нам все равно надо переждать весеннюю распутицу. Я, впрочем, догадывался, что он пытается спровоцировать короля на активные боевые действия.
      На седьмой день герцог сообщил мне о письме, доставленном королевским гонцом.
      - Гродрэд "в последний раз предлагает мне одуматься". Кажется, он здорово напуган, раз до сих пор ограничивается словами.
      - Возможно, стоит этим воспользоваться, ваша светлость? - предложил я. - Вы, вероятно, могли бы заключить с ним выгодное соглашение. Оттяпать парочку приграничных графств, кое-какие привилегии, и пока отступить. Вы же сами говорили - эта война для нас преждевременна.
      - Нет, Риллен, - покачал головой герцог. - Нужно действовать, пока не поблекла моя слава усмирителя мятежа и спасителя королевства. К тому же, отступив и удовольствовавшись малым, я дискредитирую себя в глазах сторонников.
      Элдред направил королю письмо, написанное в резкой и оскорбительной манере и содержавшие неприемлемые условия мира. Едва получив это послание, Гродрэд издал указ, объявлявший Элдреда Раттельберского изменником и государственным преступником. Как только весть об этом дошла до герцога, он объявил во всеуслышанье, что король оскорбил его, спасителя отечества, и заплатит за это. Дронгу был послан ультиматум с требованием сдачи, естественно, отвергнутый. Ночью - это была шестнадцатая ночь с начала осады - начался штурм.
      За эти две недели к стенам Ноккелдерга были подтянуты тяжелые катапульты, медленно тащившиеся по весенней грязи от границ Раттельбера, и доставлен изрядный запас камней для них. Вот уже несколько дней как наши баллистики сидели с инструментами над планами города, рассчитывая траектории обстрела, дабы вести прицельную стрельбу в темноте. Под прикрытием ночи катапульты были подведены под стены и начали свою разрушительную работу. Первые залпы были рассчитаны только на разрушение; затем в ход пошли "хвостатые ядра", остроумное изобретение герцога. К такому ядру прикреплялась цепь, а к ней, в свою очередь - веревочная или цепная лестница; когда тяжелое ядро перелетало через стену, такую лестницу, в отличие от обычной приставной, защитники города уже не могли оттолкнуть (правда, и солдатам было труднее по ней взбираться). Использовались, впрочем, и обычные лестницы, осадные башни, тараны и другая штурмовая техника. Все это двигалось к стенам без единого факела и даже почти беззвучно; осажденные попросту не видели своих врагов, в то время как наши офицеры хорошо знали план города. Хотя внешний пояс городских укреплений мало пострадал от стрельбы катапульт, однако прочные стены вскоре утратили свое преимущество, поскольку бой уже повсеместно кипел на них и за ними. Наконец передовым отрядам удалось пробиться к одним из ворот и открыть их; войско герцога хлынуло в город. Сквозь лязг оружия и крики боя доносились возгласы глашатаев, призывавших защитников Ноккелдерга прекратить сопротивление. Думается, эти призывы сохранили немало жизней с обеих сторон: в средневековых войнах, если только они не носят религиозный характер, солдаты нередко без больших угрызений переходят на сторону победителя.
      К утру Ноккелдерга был взят. Герцог въехал на центральную площадь в окружении гвардейцев; сюда же привели пленных королевских офицеров. Элдред предложил им присоединиться к его армии, и некоторые согласились, после чего отказавшихся он велел повесить. Для офицеров это было неожиданностью; осажденные не знали, что королевским указом герцог объявлен изменником и дело, таким образом, зашло дальше обычных межфеодальных распрей. Многие тут же изъявили желание пересмотреть свой отказ, однако Элдред удивленно воскликнул: