Только под вечер, когда надоедливые комары начали в воздухе свои танцы, Володя Северин и Володя Сергейко вернулись наконец-то из лесу.
      - Все в порядке, - сказали они.
      - В порядке? Так все же было опасно?
      - Перехитрили!..
      Весело стало пастушкам, когда они услышали рассказ друзей о их приключениях.
      Володя Северин умел чудесно свистеть. Под его свист хоть плясать пускайся. Любую мелодию так выведет, что и птица может позавидовать.
      - Я впереди пойду, - сказал он Володе Сергейко, - а ты держись поодаль. Молчать буду - все в порядке, а если высвистывать начну - бросай свои веники.
      Хитро придумали мальчуганы - в пышной зелени березовых веников спрятали драгоценный груз. Не сразу найдешь мешочки с патронами.
      Недолго шел молча Володя Северин. Вскоре он начал высвистывать "Лявониху". Веники тут же были заброшены в кустарник. А освободившиеся руки Володи Сергейко полезли за пазуху.
      - Володя, - кричит он своему тезке, идущему впереди, - может, хочешь яблоко?
      - Хочу, - громко отвечает тот. - Неси быстрее!
      Подбежал Володя к другу и остолбенел: два гестаповца с карабинами наизготовку стоят перед четырнадцатилетним мальчишкой и грозно требуют "аусвайс".
      - У нас нет пропуска, - отвечает им Володя Северин. - Мы только съедим яблоки и уйдем отсюда.
      Он похлопал друга по карманам, показал за пазуху.
      - Мы за этими яблоками в сад чужой лазили, - тоном заговорщика признался он немцам.
      Краснобокие спелые житники, выросшие на белорусской земле, сослужили хорошую службу маленьким патриотам. Гестаповцы приказали ребятам высыпать из-за пазух и из карманов яблоки, а самим бежать отсюда.
      - Так почему же вы сразу к нам не пришли? - в один голос спросили пастушки.
      - Не бросать же нам веники! Мы их попозже на место доставили. И еще один ящик сделали. Сегодня при встрече с партизанами сообщим об очередном тайнике.
      Ваня Радецкий сказал:
      - Так, говорите, "аусвайсы" спрашивали? Хорошо. У нас они обязательно будут.
      Через три дня оба Вани за мизерную плату нанялись батраками. Пасли они коров у жандармского переводчика Лиса и у лесника. А в "аусвайсах" было написано, что они могут пасти коров в любом месте.
      Голос Москвы
      Двери конюшни были раскрыты. Хромая кобыла, на которую не позарились гитлеровцы, одиноко жевала сено. Картина эта была обыденной.
      А между тем отсюда к крестьянам приходили те вести, которые окончательно рассеивали фашистскую ложь. Врут они! Москва непобедима, Красная Армия беспощадно бьет гитлеровцев.
      Радостные вести передавались из уст в уста. Крестьяне не расспрашивали, откуда они. И только всем сердцем желали счастья людям, которые, не страшась смерти, разносили эту правду.
      Секретарь подпольной комсомольской организации Василь Сороко и комсомолец Николай Северин зарылись в сено, что лежало на чердаке конюшни. Их сердца стучали так, что, казалось, наполнили всю окрестность своим биением. В наушниках комсомольцы слышали пламенный голос родной Москвы, она обращалась к ним, призывала браться за оружие, очищать свое советское отечество от фашистов.
      "Будьте спокойны, - думал Василь. - За нас стыдно не будет! Двадцать пять комсомольцев уже организованы в отряд. А еще же есть пионеры..."
      Кто бы сказал, что эти босоногие крестьянские дети, с виду такие беззаботные, также стали в ряды народных мстителей.
      В Карповцах начал действовать маленький оружейный завод.
      В нем было несколько походных цехов. Здесь молодежь собирала из отдельных деталей оружие, выплавляла тол, делала мины...
      Типография без адреса
      За спиной стоял гитлеровец, и рука Коли Зыбко задрожала, по спине забегали мурашки. Только бы не показать своего волнения!
      Коля смотрит на страницы букваря и выводит невинное слово "рама", а затем рисует. Только получается рама не такой высокой и широкой, как в учебнике, а низкой и тесной, скупой для солнечного света, как раз такая, как в их избе.
      Солдат что-то бормочет на непонятном Коле языке. Он, видно, догадался по рисунку, какое слово написал этот крестьянский мальчик, и произносит его по-своему. А так ему бы никогда не понять родных Коле букв.
      Зачем он здесь, на земле Коли Зыбко?
      Мать взволнованно вытирает сухие руки передником и говорит, указывая на Колю:
      - Науку любит...
      Гитлеровец жестами показывает, что для букваря ее сын слишком велик, он должен уже толстые книги читать. Затем пренебрежительно махнул рукой: мол, для вас, черни, и такая наука не нужна - и пошел.
      Коля свою тетрадь перевернул на другую сторону.
      Красивым почерком, за который не раз в мирное время хвалили Колю учителя, было написано:
      "Смерть фашистским оккупантам!"
      А ниже:
      "Юноши и девушки, братья и сестры! Под мощными ударами Рабоче-Крестьянской Красной Армии гитлеровские полчища откатываются все дальше и дальше назад, неся большие потери в живой силе и технике..."
      К вечеру, когда с пастбища пригнали коров, члены "Пионерского тайника" затеяли игру в городки.
      Здесь Коля и рассказал Володе Северину о сегодняшнем событии.
      Хорошо, что он на всякий случай положил перед собой букварь да успел незаметно тетрадь перевернуть... Гитлеровец как с неба свалился.
      - Ребята, - говорил всем Володя, - дома писать листовки опасно. Попадемся - не простят: всю деревню сожгут, людей замучают. Нужно, чтобы наша типография не имела адреса.
      И адреса у типографии не стало.
      "Недалек тот день, когда наша советская земля будет полностью освобождена от гитлеровской нечисти..." - старательно писали в укромных местах в поле маленькие пастушки.
      "Юноши и девушки! - выводил Саша Косило, примостившись в густой кроне столетнего дуба. - Помните, что мобилизация, проводимая фашистами под ширмой "Рады", направлена на физическое уничтожение белорусской молодежи.
      Прячьтесь, не являйтесь на сборные пункты, идите под защиту партизан!"
      В глубоком овраге, замаскировавшись в кустарнике, Миша Василевский писал:
      "Юноши и девушки! Вступайте в ряды партизан, мстите немецким захватчикам за пролитую кровь, за слезы ваших матерей, братьев и сестер, за уничтожение городов и сел. Действуйте решительно. Знайте, сейчас наша победа близка, как никогда".
      Миша поставил точку и подписал: "Волковыский подпольный Районный Комитет Ленинского Комсомола Белоруссии".
      Листовки
      В разные стороны расходятся дороги из Карповцев. Одна ведет в местечко Россь, другая - в Волковыск, третья - к окольным деревням.
      Миша Василевский смотрит в окно. Первые лучи утреннего солнца скупо озаряют деревенскую улицу.
      Но не утро интересует Мишу. Было договорено, что через полчаса после того, как мимо его окон пройдут брат и сестра Хомки, он отправится в Волковыск.
      Вот идет кто-то. Это братья Косило - маленький Володя и старший Саша. Они несут завязанные в платке яйца. Миша знает, куда идут братья: Саша будет водить Володю по окольным деревням, спрашивать, не посоветуют ли им шептуху, чтобы вылечила его от сглаза. Скажет, что маленький Володя кричит ночью спросонок. Разве кто догадается, что не яйца, а сводки Совинформбюро несут в деревни эти два крестьянских мальчугана?
      А вот и Хомки - брат и сестра. В руках у Нины и Вани лукошки. Вечером Нина и Ваня вернутся веселыми и разговорчивыми. И не оттого, что лукошки будут полны душистых ягод!
      У Нины под передником в карманчике листовки. Часть из них взял за пазуху Ваня.
      Много километров прошли дети, оставляя за собой на телеграфных столбах и придорожных деревьях приклеенные листовки - сообщения из Москвы.
      - Ваня, видишь?
      Нина показала на двух гитлеровцев, что вынырнули из-за поворота. Она нагибается к земле, будто срывает ягоды, а потом вместе с Ваней исчезает в ельнике.
      Эсэсовцам бросается в глаза белый листок, плотно приклеенный к столбу. Лица их перекосились, будто по ним хлестнули нагайкой: детским почерком выведены суровые мужественные слова призыва к мести.
      "Забава"
      ...Если кто-нибудь наблюдал за детьми в этот день, то невольно позавидовал, как весело кувыркались они в реке и выделывали такие выкрутасы, что даже рассмешили охрану у ворот цементного завода. Переплывали реку, ловили стрекоз, бабочек, собирали камушки.
      Так под видом игр и забав члены "Пионерского тайника" собрали все необходимые сведения. Теперь они смогут провести партизан на завод наикратчайшим путем!
      Позже, когда ночь темным, беззвездным покрывалом окутала уснувшие просторы, четверо старших мальчиков пробрались извилистыми тропинками в чащобу леса в условное место.
      Около ручья Володя Сергейко свистнул. Партизаны отозвались.
      Дети повели их знакомыми тропинками к цементному заводу.
      Партизаны бесшумно сняли там охрану, зашли на электростанцию, отключили телефон и подложили тол под турбину.
      От взрыва в Карповцах вылетели стекла из окон.
      Пароль
      Если бы еще чуть выше! Коля вытягивается в струнку, приподнимается на цыпочки.
      И все же требуемого впечатления на комиссара Петухова он не произвел. Тот потрепал непослушный Колин чуб, легонько стукнул пальцем по его лбу и спросил:
      - Ну как, энциклопедия твоя хороша?
      - Энциклопедия? - переспросил мальчик. - А что это?..
      - Книга такая, она на все вопросы отвечает. А у тебя голова должна быть книгой. Понимаешь - книгой без бумаги. Память не подведет тебя?
      - О, я все помню, - горячо заверяет Коля Зыбко, боясь, что комиссар передумает дать ему задание. - Я это стихотворение на ходу запомнил, мне его один человек по дороге в Россь рассказал. Вот послушайте:
      В дом наш ворвался громила,
      Чтоб детскою кровью упиться.
      Не мать его породила,
      А бешеная волчица.
      Чтоб не было горького плача,
      Чтоб дети узнали счастье,
      Закроем пулей горячей
      Врага звериную пасть.
      Заметив, как потеплели глаза у комиссара, Коля продолжал:
      - А потом, дяденька, я на пятидесяти листках переписал это стихотворение.
      - А что ты сделал с этими листками?
      - Я с ними аж до самого Волковыска дошел, последний на окраине его наклеил. На город не хватило.
      - Так ты, значит, знаешь дорогу в Волковыск?
      - Не сомневайтесь, дяденька, любой переулок там отыщу!
      - Так слушай...
      ...Не переулки пришлось Коле Зыбко разыскивать в Волковыске, а кладбище. На сером камне-памятнике, что лежал почти при дороге, сидел бородатый старик. Кипу газет он положил на отшлифованную поверхность мрамора, одну держал в руке, размахивал ею в воздухе и выкрикивал:
      - Самая мудрая из газет! Покупайте, пока не поздно! Люди добрые, не жалейте полмарки!
      Коля остановился около старика, подождал, пока отойдет от него покупатель - человек в очках, - и спросил:
      - Есть у вас вчерашние газеты?
      Старик, услыхав начало пароля, пристально и вопросительно посмотрел Коле в глаза, а потом медленно ответил:
      - Нет, не имеется, только сегодняшние...
      - Дайте мне воскресную!
      Бородач положил руку на худое плечо Коли:
      - Что скажешь, мой юный коллега?
      - Отряд выдержал большой бой. Многие ранены, нужны бинты... - прошептал Коля.
      Мимо шел полицейский. Бородач громко сказал:
      - На хлеб хватит, мой мальчик. Газеты распроданы. Пойдем домой!
      В день приема
      Как полновластный хозяин, эсэсовец ходил по избам, приказывал:
      - Мужчины, выходите на улицу! Сейчас же, не мешкать! Бабы - оставайтесь в хатах!
      Где же тут удержишь женщин! Вышли на улицу и от страха такой крик подняли, что даже на станции было слышно.
      Мужчин всех поставили в ряд. Тут были и хозяева явочных квартир - Антон Василевский и старый Александр Северин. К каждому с плеткой в руках подходил эсэсовец, хлестал ею наотмашь по лицу и спрашивал, где прячутся те двое, что вчера ночью пришли в деревню. А потом эсэсовцы, стоявшие перед ними, направили на них автоматы. Один из них закричал:
      - Ложись! Встань! Беги!
      И пожилые мужчины вынуждены были переносить такое унижение.
      Два четырнадцатилетних паренька - связные Володя Северин и Володя Сергейко - страшно волновались. Сегодня на закате солнца они должны были быть на комитете комсомола у партизан. Было условлено: Леня Стидиневский и Ваня Радецкий пригонят домой коров и передадут, что они заночевали у родных в соседней деревне.
      Как готовились оба Володи к этому вечеру! И вдруг - деревня окружена эсэсовцами!..
      Что делать? Даже коров запретили выгонять в поле.
      А вечер, как назло, выдался таким ясным, звездным...
      Сидят мальчики одни в избе Николая, горюют, а тут дверь заскрипела, открылась. На пороге стоит белый как снег Миша Василевский.
      - Ребята, кому-то нужно прорваться из окружения. Фашисты не ошиблись: двое партизан приходили к моему отцу. Я их спрятал надежно: в свой тайник в хлеву. Завтра еще двое партизан придут на встречу с Константином Николаевичем, нужно их предупредить! Я сам бы отправился туда, но должен охранять партизан.
      - Разреши нам, - сказали два Володи.
      Ночью политруку Трофимовцеву доложили, что в отряд пришли два юных связных. Одежда на них висела клочьями. От самого дома до леса они проползли.
      Вечерняя молитва
      Уже два раза приходила Володе Сергейко повестка явиться на сборный пункт для отправки в Германию, а ему нипочем. На третий раз за ним пришел сам жандарм и спросил, не хочется ли пятнадцатилетнему Володе покормить вшей в тюрьме. Если только он желает променять светлую жизнь на отчизне Гитлера на неволю - это легко сделать!
      Староста, приведший в хату жандарма, распинался во все горло:
      - Если тебе, сопляку, выпало такое счастье - целуй пана в руку, рожа поганая! Где там хаму понимать свое счастье! Чтоб твоего и духа в нашей деревне не было! - не унимался он. - Вечером придешь ко мне за разъяснением, как надо верой и правдой служить нашим избавителям.
      Жандарм кивал головой в знак согласия со старостой, а потом заявил:
      - Чтоб на рассвете был готов!
      Утром к вагонам-телятникам нельзя было протолкнуться.
      Всем, кто провожал, хотелось подойти ближе к вагонам, чтобы еще раз прижать к груди родное дитя. Но за четыре метра от вагонов вдоль эшелона с винтовками наизготовку стояли гитлеровцы и не разрешали никому близко подойти к плененной молодежи.
      Слезы лились ручьем.
      - На кого же вы нас покидаете? - причитали женщины, как по покойникам...
      У вагона, где стоял за загородкой Володя Сергейко, собрались дети. Не по-детски печальны были их лица. Нина Хомко тихо всхлипывала и вытирала худенькое личико передником. Маленький Володя Косило поминутно шмыгал носом.
      Вдоль вагона с гордым видом шагал жандармский переводчик Лис. К нему из толпы обратился пожилой мужчина:
      - Благодетель, пане Лис, будь добр, переведи их высокоблагородию, что я хочу подойти вон к тому молокососу из нашей деревни. Нужно его поучить уму-разуму, чтобы от всех нас низкий поклон передал всесильной Германии!
      - Это староста из Карповцев, - перевел Лис жандарму, и тот кивком головы разрешил ему подойти к Володе Сергейко.
      - Я вам завидую! - кричал староста, поглядывая на почерневшие лица молодежи. - Если бы мне только разрешили ехать с вами! За большое счастье посчитал бы!
      И, обращаясь к Володе Сергейко, заметил:
      - Про бога не забывай! Будешь вечером ложиться спать - помолись. На сердце сразу же светлее станет.
      - Помолюсь, дяденька, - покорно ответил Володя.
      Засвистел паровоз, и вскоре за холмом скрылись родные поля, в стороне остался Хомин Бор.
      "По-мо-лись! По-мо-лись!" - выстукивали колеса вагонов. И каждый раз, когда Володя вспоминал эти слова, ему становилось радостно и тревожно: что ждет его вечером?
      И теперь Володя вспоминает минуты побега: как поезд замедлил ход при подъеме, как выбросился из вагона, как катился с откоса вниз, в заросли вербы; о холодных ночах, которыми пробирался назад, к друзьям.
      Это "выдуманный староста", как в мыслях назвал Володя подпольщика Константина Николаевича, посоветовал ему бежать.
      Только к исходу восьмого дня пришел Володя в Карповцы. Присел на минутку на завалинку под окном своей избы, послушал, как мать, всхлипывая, ворочалась в постели, и пошел к своему тезке Володе Северину.
      Под задней стеной хлева была дыра, в которую не однажды пролезали пареньки, минуя двери. Володя Сергейко пролез сквозь нее и очутился на теплом душистом сене. Он подполз к спящему другу, прилег к нему, согрелся и, обессиленный, вскоре уснул.
      Проснувшись, увидел, что друг уже сидит над ним и смотрит так, будто не верит своим глазам. Наконец он крепко ударил его по плечу и восхищенно сказал:
      - Эх, и молодец же ты! Удрал все-таки?
      - Что у нас слышно? - не терпится Володе Сергейко.
      - Вчера взялись помогать деду погибшего Николая Северина навоз вывозить из хлева. Дед и не заметил, как мы вынесли оттуда три винтовки и две гранаты "Ф-1", их не успел Николай передать в партизанский отряд.
      Выспавшись днем у друга, Володя ночью зашагал по знакомым тропинкам в партизанский отряд.
      Вот несколько эпизодов о том, как в годы Великой Отечественной войны в деревне Карповцы Волковыского района Гродненской области сражался с фашистами "Пионерский тайник".
      А.Красноперка
      "БАБА СЕЯЛА ГОРОХ..."
      Этот дом под номером 25 стоял на Немиге. Тут в 23-й квартире жила во время войны семья партийного работника Николая Евстратовича Герасименко.
      ...На ступеньках старой деревянной лестницы сидит русоголовая, небольшого роста девочка. Она тихонько напевает и пристально глядит вперед. Вот к ней подходит мужчина, задает какой-то вопрос, и она отвечает ему. Мужчина поднимается на второй этаж. Вскоре у дома появляется еще один человек. Он также обращается к девочке и также идет по лестнице.
      Это десятилетняя Люся Герасименко, дочь Николая Евстратовича, встречает коммунистов-подпольщиков, собравшихся на сходку.
      А когда в конспиративной квартире началось заседание руководителей подпольных групп, Люся собрала всех детей двора и начала играть с ними в прятки, классы. И никому из них не приходило в голову, что в это время Люся выполняла ответственное поручение.
      Вдруг около дома остановились гитлеровцы. Люся во весь голос начала петь совсем безобидную детскую песенку "Баба сеяла горох". А в квартире, услышав песенку, мать Люси, Татьяна Даниловна, взялась раскладывать на тарелки нехитрую закуску. Что ж, пусть теперь заходят непрошеные гости: у Герасименков сегодня просто семейный праздник, вот и пришли родные и знакомые. Документы у всех в порядке.
      Когда подпольщики разошлись, Николай Евстратович позвал дочь, ласково погладил по голове, долго и нежно всматривался в глаза.
      - Завтра в обед, доченька, пойдешь к заводу на Серебрянку. Там у забора тебя будет ожидать человек в вышитой косоворотке. Передашь ему этот пакет. Будь осторожна - здесь листовки...
      Все больше и больше помогала Люся родителям в подпольной работе. Она подкарауливала колонны военнопленных и передавала им записки, разносила в разные концы партизанскую литературу, медикаменты. Это ее рукой были расклеены листовки на воротах.
      Вот идет она через весь город.
      В руках девочки небольшой узелок. И никто не знает, что в этом узелке лежит оружие и документы, которые нужно передать подпольщику Александру Никифоровичу Дементьеву, отправляющемуся для связи в партизанский отряд.
      Но нашелся провокатор, и 26 декабря 1942 года гитлеровцы арестовали семью Герасименко.
      Люсю и мать посадили в тюрьму, в одну камеру, отца - в другую. Был схвачен и Александр Никифорович Дементьев.
      Начались истязания. Обессиленную, окровавленную Люсю, как и всех взрослых, гоняли на допросы. Однажды Александру Никифоровичу удалось поговорить с Люсей. Он склонился к бледному лицу девочки. Она прошептала:
      - Когда увидите папу, передайте ему: я, как и мама, ничего не сказала...
      А вскоре Люсю с мамой гитлеровцы бросили в душегубку...
      Так погибла одиннадцатилетняя подпольщица Люся, верная высокой клятве, которую она дала, вступая в пионеры.
      В.Касичева
      ЛИВЕНЬ
      Шульцевы "услуги"
      С давних времен поселился в деревне Захарничи Шульц. Одни говорили, что он из латышей, другие - из немцев. Женился Шульц на местной девушке, родной сестре Пелагеи Варфоломеевны Богдановой, и остался доживать свой век среди захарничан.
      В деревне его не любили. Возможно, потому, что жадность Шульца была чрезмерна. Заметит он гвоздь, палку или даже щепку - все тянет в свой двор, огражденный высоким забором. На людей Шульц не смотрел. Глаза его все время бегали.
      - Темная личность, - говорили про него односельчане.
      Пелагея Варфоломеевна как-то переступила порог дома сестры, и холодом повеяло на нее оттуда. Шульц не пригласил родственницу даже присесть, ни словом не поддержал разговора.
      - Не по душе мне эта агитаторка, - говорил он потом жене.
      Пелагея Варфоломеевна была одной из первых агитаторов колхоза, активистка. За это и не любил ее Шульц.
      Сестры стали чужими. Лишь поздороваются при встрече. Пелагея Варфоломеевна дала слово не ходить к Шульцу. Только слово не удалось ей сдержать... Она нарушила его через много лет, когда над родным краем грянула война...
      Вечером она стояла в доме Шульца и ласковыми словами, которых от себя не ожидала и о которых потом пожалела, просила его:
      - Лександра, родненький, пожалуйста, помоги людям. - И подала ему бумажку.
      Шульц безразлично взял из ее рук скомканную бумажку и прочитал.
      - Вон! - только и сказал он шипящим придушенным голосом.
      Записка была из партизанского отряда. "Мы ждем Вас к себе. Нам нужен хороший переводчик немецкого языка".
      "Смотри, чтобы не пожалел", - шептала женщина, пробираясь ночью домой. А в душу ее закралась тревога о детях, особенно о младшем сыне, Володе. От Шульца можно было всего ожидать. Тем более теперь, когда она сама подтвердила свою связь с партизанами.
      Володя стал неузнаваем. К Шульцу он ласкался, как к родному отцу. Казалось, забыл мальчик обиды прежних дней.
      - Дяденька, может, вам двор подмести? Под навесом хворост лежит. Не попилить ли его?
      Шульц сдержанно отвечал:
      - Что, щенок, голод не тетка? - И, помолчав, продолжал: - Хорошо. Покормлю.
      Он чувствовал себя теперь как нельзя лучше. Воздух войны, который отравлял захарничан, пришелся по душе Шульцу и его единомышленнику полицейскому Шмезе.. Они будто вновь родились. Из домов, покинутых партизанскими семьями, добро перевозилось в их дворы. Они ходили по деревням и приказывали крестьянам дежурить вдоль железной дороги, охранять ее от партизан.
      Однажды Володя сидел на крыльце Шульцевого дома и хлебал из глиняной миски затирку. Раскрылись ворота, и перед мальчиком выросли три эсэсовца. Шульц, увидев их в окно, с умилением, которого раньше никто никогда не видел на его лице, выбежал навстречу фашистам.
      Они все вошли в дом. А Володя с мисочкой затирки перешел с крыльца на завалинку.
      Шульц разговаривал со своими гостями на их родном языке. Володя старался что-нибудь понять, но напрасно. Вдруг до него донеслись слова "Юрьевичи", "фюнф". Он быстро пересел на крыльцо. "Чего пять? Что будет с Юрьевичами?"
      Проводил Шульц эсэсовцев и сказал Володе:
      - Завтра, щенок, без моего надзора работать будешь. Перенесешь вон те кирпичи вот сюда. Мне нужно будет отлучиться.
      Кирпичи так и остались лежать на своем месте. Назавтра Володя не пришел к Шульцу.
      После разговора Шульца с эсэсовцами Володя не находил себе места. Он не мог дождаться, когда на дворе стемнеет, чтобы уйти из деревни по знакомым тропинкам.
      Страшно в лесу, полном ночных звуков. Но для мальчика было страшнее то, что ожидало жителей деревни Юрьевичи. Он пустился бегом в партизанский отряд Тимоника...
      Вскоре в Захарничах разнеслись слухи о событиях в Юрьевичах.
      Партизаны сделали засаду и перебили отряд карателей, который ехал на пяти машинах, чтобы уничтожить непокорное население деревни.
      Тяжелораненого Шульца доставили в Полоцкую больницу без сознания. Но не удалось его приятелям-фашистам спасти верного приспешника. Хорошо заплатили ему партизаны.
      Заговорщица Полота
      Сначала заговорщиком был дуб. Под его вывернутыми бурей корнями время от времени появлялся клад. Под покровом ночной темноты пробирались сюда четыре паренька: Володя Богданов, Вася Коваленко, младший брат его Коля и Вася Стрикелев. Оружие, собранное на дорогах войны, находило себе здесь место. Об этом тайнике знали партизаны из отряда Тимоника.
      Однажды, возвращаясь домой, в ста метрах от дуба Володя замер на месте. Чья-то рука вдруг схватила его за воротник, сжала горло.
      - Где был, паршивец? - прошипел кто-то над ухом мальчика.
      Это был полицейский Шмеза. Его змеиное шипение было знакомо Володе.
      Взбешенный молчанием мальчика, Шмеза так дернул его за воротник, что Володина рубашка расползлась до пояса.
      В двух километрах отсюда находились фашистские казармы. Шмеза тянул свою жертву и приговаривал:
      - Там ты развяжешь свой язык, паскуда! Вырвут его у тебя!
      Со взрослым Шмезе, вероятно, легче было бы справиться. Четырнадцатилетний рослый светловолосый мальчик, как росток того самого кряжистого дуба-заговорщика, был гибкий и неподатливый. Не успел Шмеза протащить мальчика несколько метров в направлении казармы, как звериный рев раздался в лесу: белыми, как чеснок, зубами впился Володя в поганую руку... Теперь Шмезе было не до жертвы. Лесная чаща мгновенно спрятала паренька.
      ...После этого заговорщицей стала река Полота. Под щербатым мостиком, где берег окаймлял тростник, дно не просвечивалось. И никому, кроме партизан отряда Тимоника, не была известна тайна подводного царства.
      Укромное место посещали лишь четверо мальчиков. Приходили сюда в сумерках и опускали свой клад в воды древней Полоты. Заговорщица-река отвечала им бульканьем и тут же затихала, будто понимая всю важность мальчишеского дела...
      Володя Богданов не имел теперь постоянного пристанища. Он ночевал то на сухих листьях в чаще леса, то в одиноком стогу сена, то просто под открытым небом. Пелагея Варфоломеевна знала, что сын бывает дома. Но встречалась с ним очень редко. О посещении мальчика говорила ей исчезнувшая со стола торбочка с хлебом.
      Была у Пелагеи Варфоломеевны встреча с командиром отряда Тимоником.
      - Опасно вам здесь оставаться, Пелагея Варфоломеевна. Мы решили перебросить вас на Большую землю.
      Женщина немного помолчала, потом сказала:
      - Если вместе с Володей - я согласна!
      Через три дня в партизанском отряде появился светловолосый паренек. Он стоял перед Тимоником и взволнованно повторял одни и те же слова:
      - Не могу...
      - Говори спокойно, Володя. Чего ты не можешь?
      - Уехать из деревни. У меня здесь много работы. Мы припасли для вас оружие в Полоте...
      Не удалось Тимонику уговорить мальчика отправиться с матерью за линию фронта. Отказалась покинуть сына и Пелагея Варфоломеевна. Она не упрекала за это Володю. Наоборот. Он как бы вырос в ее глазах. Невольно мать начала прислушиваться к каждому слову сына.
      Ночью, ворочаясь на остывшей печи, Пелагея Варфоломеевна вспоминала старого Якова. "Володя - его росток", - подумала женщина.
      Дед Яков не был родным Володе. Но его шершавые трудовые руки учили мальчика делать первые шаги.
      - А ну, шагай, дорогой. Смелее ходи по земле. Она - твоя.
      Позже, когда Володя начал подрастать, дед Яков рассказывал ему сказки. И всегда в сказках старика вещи приобретали фантастическую силу только от родной земли.
      Володе-школьнику он рассказывал о своей жизни. Яков Савастеевич участвовал в революции 1905-1907 годов, в Октябрьской революции и гражданской войне.
      - Земля наша, - говорил дед, - всегда очищалась от нечисти. Ливнем больших чувств любви к Родине смывала она все, что не должно лежать на ее чистой груди.
      Пелагея Варфоломеевна вспоминала слова Якова Савастеевича и думала о семье. Старший сын Александр для всех пропал без вести, а для нее, матери, он жив и здоров, вместе с народными мстителями мстит за отца, за свой народ, родную землю. В отчаянии зашлось сердце матери, когда фашисты схватили в поле среднего сына ее - Николая. Тогда корова одна вернулась с пастбища. А Николая вместе с другими парнями, как скотину, погрузили в товарные вагоны и отправили в фашистскую неволю... Вскоре Пелагея Варфоломеевна получила весточку от Николая. По дороге в Германию ребята выломали в вагоне стенку и на полном ходу поезда выбросились под откос. И Николай нашел себе правильный путь - к народным мстителям. А Володя?..
      В этот момент кто-то постучал в стекло. Он!
      Пелагея Варфоломеевна растерялась и не сразу пошла к двери. Дрожали ее руки на тяжелом железном засове. Когда она наконец обняла своего младшего сына, то почувствовала, что одежда его промокла насквозь.
      - Что с тобой, родной? Почему ты весь мокрый?
      Она держала руки мальчика и не могла их выпустить.
      Матери не нужно было света, чтобы видеть улыбку сына. Он стоял перед ней торжественный и спокойный.
      - Не волнуйся, мамочка, это - ливень!..
      - Ливень... - повторила Пелагея Варфоломеевна и все держала мокрые руки сына. Так и осталось у матери ощущение этих рук на всю жизнь.
      Согревшись под овчиной, Володя все еще переживал тревожные, но такие счастливые минуты. Не скрипели хорошо смазанные колеса... Телега с большим ящиком, наполненным до краев оружием и патронами, отправлена в партизанский отряд. Заговорщица Полота доверила партизанам клад, собранный юными патриотами - Володей Богдановым, Васей Стрикелевым и братьями Васей и Николаем Коваленками.
      Змеиное жало
      Шмеза не находил себе покоя. Давно зажила у него искусанная рука. Но злоба не остывала.
      Володя давно уже не попадался ему на глаза. Он был неуловим, как ветер. К Пелагее Варфоломеевне Шмеза врывался неожиданно в любое время дня и ночи. Человек вежливей входит в свинарник, чем полицейский Шмеза в избу где живут люди.