Нюрнбергский процесс, Преступления против человечности (том 5)

      Наконец, в самое последнее время заключенных использовали самым необычным способом.
      В начале 1945 года в Бухенвальд приехали гестаповцы, забрали все документы умерших для того, чтобы использовать их для других людей, изготовив подложные документы. Один еврей специально занимался ретушированием фотографии и переделкой документов мертвецов для кого-то, кто для нас остался, конечно, неизвестным. Потом этот еврей исчез, и я не знаю, что с ним случилось. Мы его больше не видели.
      Но использование этих документов не ограничивалось документами умерших. Несколько сот заключенных французов были вызваны в учреждение, называемое "авиационное управление", и их подвергли подробному допросу для установления их личности, связей, убеждений и биографии.
      Затем им было сказано, что они ни в коем случае не должны получать никакой корреспонденции и посылок. Они были вычеркнуты из списков, и всякий контакт с внешним миром для этих заключенных был исключен еще в большей степени, чем для всех остальных. Их дальнейшая судьба нас очень беспокоила. Вскоре после этого мы были освобождены и поэтому я не могу просто сказать, как использовали заключенных, отбирая у них удостоверение для изготовления фальшивых документов.
      Дюбост: Каковы были последствия такой жизни в лагере?
      Дюпон: Последствия такой жизни для человеческой личности?
      Дюбост: Для человеческой личности.
      Дюпон: Результатом такой жизни являлось человеческая деградация, вызванная ужасными условиями жизни, о которых я говорил. Эта деградация происходила систематически. Казалось, что действует какая-то неумолимая воля, преследующая цель низведения всех этих людей до самого низкого уровня.
      Первым методом для осуществления этой деградации служило смешивание. То, что все нации смешивались - было вполне допустимым, но недопустимым было произвольно смешивать различные типы заключенных - политических заключенных; тех, кого я назвал бы военными, так как участники движения Сопротивления были военными; тех, кто был арестован по расовым признакам и обыкновенных уголовных преступников.
      Уголовные преступники всех национальностей содержались вместе со своими соотечественниками, и все нации перемешивались вместе, это создавало чрезвычайно тяжелые условия для существования.
      Кроме того, люди жили скученно, в антисанитарных условиях, работа была чрезвычайно тяжелой. Здесь я приведу еще несколько примеров, указывающих на такое смешение различных категорий заключенных.
      Я видел, как в марте 1944 года умер французский генерал Дюваль. Весь день он был со мною вместе на земляных работах. К вечеру он совершенно обессилел, весь был покрыт грязью и умер через несколько часов после возвращения с работы.
      Французский генерал Верно умер в 6-м бараке, куда помещали умирающих. Он умер на соломенном тюфяке, покрытом экскрементами, окруженный другими умирающими.
      Я видел, как умер господин Тессан...
      Дюбост: Можете ли Вы пояснить Трибуналу, кто был господин Тессан?
      Дюпон: Это бывший французский министр, женатый на американке. Он умер точно так же на соломенной подстилке, покрытой гноем, от болезни, называемой септико-пиоэмией.
      Я также был свидетелем смерти графа Липковского, который в течение войны показал себя блестящим военным. Ему были оказаны воинские почести от немецкой армии. Характерная деталь - его пригласил в Париж генерал Роммель, чтобы показать, как он его ценит с военной точки зрения. Зимой 1944 года он умер в лагере.
      Еще одно имя - бельгийский министр Жансон, который находился в лагере в таких же условиях, которые я вам обрисовал и о которых вы, несомненно, уже много слышали. Он умер самым жалким образом, он был физически и морально совершенно угнетен и даже частично утратил разум. Я привожу вам наиболее разительные примеры, в частности, говорю о генералах, для которых, как утверждали, были якобы созданы особые условия, чего я не наблюдал.
      Наконец, укажу последний способ, каким людей доводили до потери человеческого облика. Заключенных восстанавливали друг против друга.
      Дюбост: Пожалуйста, скажите нам, прежде чем перейти к этой теме, о тех условиях, в которых Вы встретили Вашего бывшего преподавателя, профессора медицины Леона Киндберга?
      Дюпон: Я был учеником профессора медицины Леона Киндберга, работавшего в госпитале Божон.
      Дюбост: В Париже?
      Дюпон: В Париже. Это был человек очень высокой культуры и блестящего интеллекта.
      В январе 1945 года я узнал, что он прибыл из Моновитца и нашел его в бараке 58. В этом бараке, где нормально могло поместиться 300 человек, жило 1200 человек: венгры, поляки, русские, чехи и значительное количество евреев. Они находились в ужасающем состоянии. Я не узнал профессора Леона Киндберга, настолько он был похож на типичных обитателей этих бараков. Уже не заметен был его интеллект и просто трудно было узнать в нем черты человека, которого я раньше знал. Нам удалось добиться его перевода из этого барака, но, к несчастью, его здоровье так пострадало, что он умер вскоре после освобождения.
      Дюбост: Скажите, если Вам известно, какие преступления совершили эти люди?
      Дюпон: Профессор Леон Киндберг после перемирия поселился в Тулузе, где он занимался лечением легочных заболеваний. Я знаю точно, что он не участвовал ни в какой деятельности, направленной против немецких оккупационных властей. И вдруг однажды немцы узнали, что он еврей, и по этой причине его арестовали и заключили в лагерь. Сначала он был в Освенциме, потом в Моновитце и, наконец, попал в Бухенвальд.
      Дюбост: Какое преступление совершил генерал Дюваль, который содержался в одном бараке с уголовными преступниками, сутенерами, педерастами и убийцами? Что совершил генерал Верно?
      Дюпон: Я ничего не знаю о деятельности генерала Дюваля и генерала Верно во время оккупации, но единственно, что я могу утверждать, это то, что они наверняка не были асоциальными элементами.
      Дюбост: А граф Липковский и господин де Тессан?
      Дюпон: Граф Липковский и господин де Тессан также не совершили никаких антиобщественных или уголовных поступков.
      Дюбост: Продолжайте, пожалуйста.
      Дюпон: Как я уже сказал, для того, чтобы достигнуть наибольшей деградации человеческой личности, заключенных заставляли издеваться над заключенными. Я приведу наиболее показательный пример.
      В Манслебене-ам-Зее, в 70 километрах от Бухенвальда, работала команда АС-6. В ней были заключенные всех национальностей, с преобладанием французов. Там находились два моих друга: Антуан д'Эмери, сын генерала д'Эмери, и Тибо, готовившийся стать католическим миссионером. В Манслебене-ам-Зее казни через повешение производились публично в помещении завода, примыкавшего к соляным копям. Эсэсовцы присутствовали при этих казнях в полной парадной форме, украшенные всеми своими отличиями.
      Заключенные под угрозой самых жестоких избиений и с применением насилия также были вынуждены присутствовать при этих повешениях. В тот момент, когда несчастного вешали, заключенные должны были приветствовать его нацистским приветствием. Еще хуже было то, что одного из заключенных заставляли выталкивать табурет из-под ног обреченного. Отказаться он не мог, так как это было сопряжено с большой опасностью для него самого. Наконец, когда уже произошло повешение, заключенные должны были дефилировать, проходя между эсэсовцами, мимо повешенного, прикасаться к нему - и мрачная деталь, смотреть ему в глаза.
      Таким образом, я думаю, что те люди, которых заставляли участвовать в этих церемониалах, не могли сохранить своего человеческого достоинства.
      В самом Бухенвальде казни также производились при участии заключенных. Обязанность палача при повешении исполнял немецкий заключенный при помощи других заключенных. Лагерная полиция также составлялась из заключенных. Когда кого-либо приговаривали к смерти, именно они обязаны были разыскать этого человека.
      Отбор заключенных в команды для работы в Дора, Лора и С-3 производился также заключенными, которые решали, кто из нас попадет в такую команду. Мы уже слышали, что люди там неизбежно погибали.
      Вот какими путями человека доводили до предела падения, превращая его в палача своих братьев. Я говорил вам о бараке 61, где происходило истребление физически немощных заключенных, неспособных к труду. Это истребление также осуществлялось заключенными под надзором эсэсовцев. Пожалуй, с человеческой точки зрения это самое тяжкое преступление, потому что люди, которых заставляли таким образом мучить своих ближних, сейчас возвращены к жизни, но они уже не те люди, какими были раньше.
      Дюбост: Кто именно является ответственным за эти преступления, так как Вы лично можете свидетельствовать об ответственности кого-либо?
      Дюпом: Вот что поразительно. Те методы, которые я наблюдал в Бухенвальде, может быть, с небольшой разницей, применялись во всех лагерях. В обращении с заключенными в различных лагерях существовало то однообразие, которое ясно показывает на наличие приказов свыше. В данном случае в Бухенвальде персонал был очень жестоким, однако не по своей инициативе проводил подобные акты, и, кроме того, сам начальник лагеря и эсэсовец-врач всегда ссылались на приказы, исходившие свыше, хотя зачастую в туманной форме. Большей частью упоминалось имя Гиммлера. Другое имя, которое часто упоминалось в связи с бараком 61, бараком для уничтожения, это было имя главного врача всех лагерей Доллинга. Оно произносилось много раз, в частности, эсэсовским врачом лагеря Вендером. В связи с отбором инвалидов и евреев, которые отсылались в Освенцим или в Берген-Бельзен для уничтожения в газовых камерах, как я слышал, произносилось имя Поля.
      Дюбост: Каковы были функции Поля?
      Дюпон: Он был начальником эсэсовской администрации в Берлине, отдел Д-2.
      Дюбост: Мог ли немецкий народ в целом не знать об этих жестокостях?
      Дюпон: Немецкий народ не мог оставаться в неведении относительно лагерей, которые существовали несколько лет. Во время перевозки нас в лагерь мы остановились в Треве. В некоторых вагонах заключенные были совершенно голыми, в других же были одеты. На вокзале было довольно много народа, который видел эти вагоны. Некоторые лица даже подзадоривали против нас эсэсовских солдат, охранявших платформу.
      Кроме того, существовали другие каналы, через которые население, могло узнать правду. Это, во-первых, те команды, которые работали вне лагеря. В Бухенвальде были команды, которые направлялись на работы в Веймар, Эрфурт, Иены. Они отправлялись утром и возвращались вечером.
      Целый день они находились среди гражданского населения. Технический персонал на заводах состоял не из военных. Эти люди возвращались к себе по вечерам, целый день они руководили работой заключенных. Кроме того, на некоторых заводах в качестве рабочих работали обыкновенные гражданские лица. Это было, например, на заводе Густлоф в Веймаре.
      Наконец, снабжение лагеря производилось гражданскими учреждениями. Я видел сам, как на территорию лагеря приезжали грузовики с гражданскими лицами.
      Далее, администрация железных дорог неизбежно была в курсе дела, потому что многочисленные поезда каждый день перевозили заключенных из одного лагеря в другой или из Франции в Германию, эти поезда обслуживались железнодорожниками. Наконец, в Бухенвальд как на конечную станцию каждый день приходил поезд, который циркулировал постоянно. Поэтому персонал железнодорожной администрации, конечно, тоже был хорошо осведомлен.
      Наконец, заводы выполняли определенные заказы, и в промышленных кругах не могли не знать, из кого состояла рабочая сила, которая использовалась для выполнения заказов. Кроме того, в лагере иногда бывали посетители.
      Надо сказать, что немецких заключенных иногда навещали посетители. Я был знаком с некоторыми заключенными немцами и знал, что их навещают члены их семей, которые, несомненно, рассказывали кое-что окружающим. Таким образом, нельзя отрицать, что немецкое население знало о лагерях.
      Дюбост: А армия?
      Дюпон: Армия знала о лагерях. По крайней мере я видел, что каждую неделю в Бухенвальде появлялась так называемая комиссия, то есть группа офицеров, которые приезжали в лагерь. Среди этих офицеров были эсэсовцы. Но я видел много раз офицеров, принадлежавших к вооруженным силам и ВВС.
      Иногда мы узнавали лиц, приезжавших в лагерь, хотя со мною это бывало редко. 22 марта 1945 года генерал Бугровский посетил лагерь и особенно долго оставался в 61-м бараке. Его сопровождали генерал СС и главный врач лагеря Шидловский.
      Наконец, еще одно обстоятельство. В последнее время охрана лагеря, в большинстве эсэсовцы...
      Дюбост: Простите, что я Вас прерываю. Можете ли Вы нам напомнить, что это был за барак 61?
      Дюпон: Это был барак для уничтожения тех, кто доходил до состояния полного изнеможения и совершенно не мог работать.
      Дюбост: Вы были очевидцем этого посещения барака
      Дюпон: Да, я был очевидцем.
      Дюбост: Кого Вы при этом видели?
      Дюпон: Генерала Труговского.
      Дюбост: Из армии?
      Дюпон: Нет, врача, а также генерала СС, имени которого я не знаю.
      Дюбост: Знали ли университетские круги о работах, которые производились в лагере?
      Дюпон: В Бухенвальде, в Институте патологии, изготовлялись препараты, из которых некоторые были совершенно необычными, - я говорю как врач, потому что сталкивался со случаями, которые современной медицине не приходится наблюдать. Такие случаи описаны в медицинской литературе прошлых столетий. Изготовлялись очень интересные препараты, которые отправлялись в университеты, в частности, в университет Иены.
      Кроме того, бывали препараты, которые, собственно, нельзя назвать анатомическими. В университеты посылалась кожа с татуировкой.
      Дюбост: Вы это видели сами?
      Дюпон: Я видел, как препарировалась кожа с татуировками.
      Дюбост: Как же получали эту кожу с татуировкой? При наступлении естественной смерти, конечно?
      Дюпон: В тех случаях, которые я наблюдал, это была кожа умерших или казненных. До нашего приезда, как я слышал от свидетелей, специально убивали человека, чтобы взять его татуированную кожу. Этого я сам не видел, я повторяю, я не был еще в Бухенвальде, но я все знаю от свидетелей, имена которых я могу назвать. В то время, когда комендантом лагеря был Кох, специально умерщвляли людей, у которых была особенно интересная татуировка. Свидетель, на которого я могу сослаться, это люксембургский гражданин Никола Симон, который провел шесть лет в Бухенвальде и благодаря особым условиям располагал исключительными возможностями для наблюдения.
      Дюбост: Но нам говорили, что Кох был осужден к смертной казни именно за эти действия?
      Дюпон: Насколько я знаю, Кох обвинялся в мошенничестве. Кроме того, он в чем-то противился руководству СС. Несомненно то, что он был арестован...
      Дюбост: Мы остановились на том, что свидетель показал Трибуналу, что Кох был наказан не за то, что совершал преступления по отношению к заключенным, а потому, что его обвиняли в многочисленных бесчестных поступках при исполнении служебных обязанностей. Так я понял показания свидетеля?
      Дюпон: Да. Я не могу говорить обо всех обвинениях, которые ему были предъявлены. Я не могу утверждать, что он был наказан только за это. Я знаю, что в этом его обвиняли, у меня нет никаких других сведений по этому вопросу.
      Дюбост: Вам нечего больше добавить?
      Дюпон: Я могу только сказать, что я получил эти сведения от врача Овена, который был арестован в то же время, что и Кох, был освобожден и в последнее время, то есть в первые месяцы 1945 года, возвратился в Бухенвальд.
      Дюбост: Какой национальности этот врач?
      Дюпон: Немец. Он был эсэсовец. Он был подвергнут заключению в лагере. Он был арестован в то же самое время, что и Кох. Овен был освобожден и возвратился в Бухенвальд в начале 1945 года в своем прежнем чине и звании. Он охотно разговаривал с заключенными и эти сведения получены от него.
      Дюбост: У меня нет больше вопросов к свидетелю, господин председатель...
      Меркель (защитник гестапо): Господин свидетель, Вы сказали, что методы обращения с заключенными в Бухенвальде не были характерными лишь для лагеря Бухенвальда, но эти методы явились следствием общего приказа. Вы обосновываете это тем, что и во всех других лагерях Вы видели то же самое. Как следует понимать в данном случае выражение: "во всех других лагерях"?
      Дюпон: Я говорю о концентрационных лагерях. Я уточняю - о некоторых из этих лагерей: Маутхаузене, Дахау, Заксенхаузен, рабочих команд Дора, Лора, С-3, Манслебен, Эбензее. И на этом ограничусь.
      Меркель: Вы сами были в этих лагерях?
      Дюпон: Я лично был направлен в Бухенвальд и имею точные свидетельские показания в отношении других лагерей. Я их собрал от моих друзей, которые находились в этих лагерях. С другой стороны, само количество моих погибших товарищей достаточно красноречиво, чтобы показать, что и в этих лагерях уничтожение происходило подобным же образом.
      Меркель: Благодарю.
      Бабель (защитник СС и СД): Я хотел бы получить сведения о том, в каком блоке Вы были. И Вы, может быть, скажете Суду о том, Вы уже упомянули об этом, как распределялись заключенные? Мне кажется, что у них же были внешние отличительные знаки. У одних на была красная, у других зеленая заплата и т. д.?
      Дюпон: В действительности самые различные заключенные находились в одних и тех же командах. Я уточняю. В так называемой "дренажной" команде, в которой был я, мы работали бок о бок с уголовными преступниками - немцами, носившими отличительный знак зеленого цвета. Что касается национальностей, то в этой команде были русские, чехи, бельгийцы, французы. Отличительные знаки были разные, но обращение было одинаковым со всеми, и здесь, в частности, мы находились под надзором уголовных преступников.
      Бабель: Я не совсем верно понял начало Вашего ответа. Я спросил делились ли заключенные на определенные категории, которые отмечались с внешней стороны какими-нибудь звездами или знаками зеленого, голубого и т. д. цветов?
      Дюпон: Я сказал, что в лагере имелись различные значки, - треугольники, по которым определяли к каким категориям относятся заключенные. Но все эти люди находились вместе и подвергались одному и тому же режиму.
      Бабель: Я спрашиваю Вас не об обращении, а об отличительных знаках.
      Дюпон: Что касается французов...
      Бабель: Не только для французов, а для всех?
      Дюпон: Я отвечаю. Для французов, которых я лучше всего знал, знаки были следующие: красные треугольники, значки политических заключенных, давались всем без исключения, даже тем заключенным, которые были привезены из форта Барро, т. е. уголовные преступники. То же я наблюдал и у чехов, и у русских.
      Действительно, было предусмотрено ношение отличительных знаков. Но на самом деле порядка в этом не существовало...
      Наконец, я снова повторяю то, что сказал несколько минут тому назад: даже если и были различные отличительные знаки, все равно заключенные были все вместе и подвергались одному и тому же режиму, одинаковому обращению.
      Бабель: Мы уже слышали неоднократно о том, что они были перемешаны между собой. Но я Вас спрашивал не об этом. Вы все-таки так долго были в лагере, что Вы можете ответить на мой вопрос, как делились эти заключенные? Насколько мне известно, они делились на группы уголовных и политических преступников, а также и на другие группы. Каждая группа была отмечена особым знаком. Носили ли они на одежде значки зеленого цвета, голубого или красного цвета, или еще какие-либо?
      Дюпон: Для различных категорий предусмотрены были различные знаки, но все категории были перемешаны. Например, лица, принадлежащие к категории уголовных преступников, были вместе с лицами, принадлежащими к категории политических. Однако в некоторых блоках та или иная категория преобладала, но не существовало подразделения блоков в соответствии со знаками, которые носили заключенные в них.
      Бабель: Мне было сказано, что политические заключенные, например, носили голубой знак, уголовные - зеленый. Мы уже опрашивали здесь одного свидетеля, который в определенном отношении подтвердил, что без труда можно было определить по значку, к какой категории принадлежит тот или иной заключенный.
      Дюпон: Правильно то, что существовали различные знаки, правильно то, что эти знаки были предусмотрены для различных категорий, но для того, чтобы показать истинное положение вещей, следует уточнить, что эти знаки не были использованы. Для французов, в частности, были только знаки категорий политических, что приводило к путанице, так как повсюду уголовные преступники, прибывшие из тюрем для уголовников, рассматривались, как политические. Отличительные знаки существовали для того, чтобы не смешивать различные категории заключенных, но такие знаки систематически не применялись. В отношении французов они вообще не применялись.
      Бабель: Если я Вас верно понял, то Вы сказали, что все французские заключенные имели отличительные знаки политических заключенных?
      Дюпон: Это правильно.
      Бабель: И среди этих французских заключенных были, однако, не только политические заключенные, но также в большей своей части другие преступники, да? По крайней мере я так понял Ваши прежние показания. Вы это сказали довольно определенно.
      Дюпон: Я уже сказал, что имелись уголовные преступники, которых привозили из специальных тюрем и которые имели не зеленые знаки с буквой "Ф", которые они должны были бы носить, а носили знаки политических заключенных.
      Бабель: Что Вы делали в лагере, Вы же были врачом?
      Дюпон: Я приехал в январе и в течение трех месяцев работал сначала в каменоломне, затем на земляных работах, а затем я был использован в полевом госпитале.
      Бабель: Каковы были Ваши функции?
      Дюпон: Я работал в амбулатории по лечению внутренних заболеваний.
      Бабель: Вы могли действовать самостоятельно? Какие были указания относительно лечения?
      Дюпон: Мы работали под контролем врача СС. У нас было небольшое количество мест в лазарете и мы могли производить госпитализацию некоторых больных. Примерно на 20 нуждающихся больных одно место. Медикаментов у нас почти не было. Я работал в этом госпитале до момента освобождения из лагеря.
      Бабель: Получали ли Вы указания относительно обращения с больными? Было ли Вам сказано, что Вы должны лечить и ухаживать за больными или же что Вы должны были применять медицинские средства, от которых больные умирали бы?
      Дюпон: Я получил приказ отбирать неизлечимых больных и отправлять их для уничтожения. Этот приказ я ни разу не выполнил.
      Бабель: Было ли Вам сказано, что Вы должны произвести отбор лиц, которые должны быть уничтожены? Я не понял Вашего ответа. Пожалуйста, повторите.
      Дюпон: Я получил приказ отбирать наиболее серьезных больных и направлять их в 61-й барак, где их должны были уничтожить. Это был единственный приказ, который я получил в отношении больных.
      Бабель: Вы сказали: "где их должны были уничтожить"? Я спрашиваю, говорили ли Вам, что отобранные должны были быть уничтожены? И было ли Вам сказано, что они посылались в 61-й барак? Сообщали ли Вам о том, что с ними там должно было произойти?
      Дюпон: 61-й барак находился под контролем германского унтер-офицера, которого звали Вильгельмом, он сам руководил казнями. Это он отдавал приказ - кого из больных отбирать для того, чтобы направлять их в этот барак. Мне кажется, что положение достаточно ясно.
      Бабель: Прошу прощения. Категорического указания Вы не получали?
      Дюпон: Указания направлять неизлечимых больных...
      Бабель: Господин свидетель! Мне бросается в глаза, что на мои вопросы Вы не отвечаете коротко "да" или "нет", а всегда как-то обходите их.
      Дюпон: Было сказано, что эти больные должны были направляться в 61-й барак. Больше ничего не разъяснили, но все больные, попадавшие в 61-й барак, уничтожались.
      Бабель: Но Вы этого не наблюдали сами, об этом Вы узнали или слышали. То есть, Вы узнали о том, что те, кто туда направлялся, уже не возвращался обратно?
      Дюпон: Это неправильно. Я сам мог наблюдать это, так как я был единственным врачом, который мог входить в 61-й барак, находившийся под контролем заключенного Луи Куних. Я смог извлечь оттуда некоторых больных. Остальные умерли.
      Бабель: Если Вам приказали это, почему Вы не заявили, что не будете делать этого?
      Дюпон: Если я правильно понял, Вы меня спросили, почему, когда мне приказывали посылать самых тяжелых больных...
      Бабель: Я спрашиваю Вас, почему, получив инструкции отбирать для 61-го барака Вы не заявили, что знаете, что происходит в этом бараке, а поэтому не будете делать этого?
      Дюпон: Потому, что для меня это означало бы смерть.
      Бабель: Я понимаю, а для немцев, которые бы уклонялись от выполнения подобного приказа, что означало бы это для них?
      Дюпон: О каких немцах идет речь? О немцах - заключенных?
      Бабель: О каком-нибудь немце, например, о немецком враче или каком-либо другом человеке, который работал там. Что бы случилось бы с ним, если бы он отказался выполнять такой приказ?
      Дюпон: Если какой-либо заключенный категорически отказывался от выполнения такого приказа - это означало смерть. На практике мы могли иногда и не выполнять его. Я уточняю, что я лично никого никогда не направлял в 61-й барак.
      Бабель: Я хотел задать общий вопрос относительно условий в лагере. Тому, кто никогда не видел лагеря, трудно себе представить действительное положение вещей. Может быть, Вы могли бы коротко описать Суду, как был организован подобный лагерь?
      Дюпон: Я считаю, что я достаточно подробно рассказал об организации лагеря. Я позволяю себе спросить председателя, стоит ли возвращаться к этому вопросу?
      Председатель: Полагаю, в этом нет надобности... Свидетель может удалиться.
      ИЗ ДОПРОСА СВИДЕТЕЛЯ С. РОЙЗМАНА
      {IMT, vol. 8, p. 324-329.}
      ---------------------------
      Стенограмма заседания
      Международного военного трибунала
      от 27 февраля 1946 г.
      Смирнов: Я хотел бы перейти к следующему разделу моего доклада, посвященному тайным пунктам, созданным германским фашизмом для уничтожения людей. Это - не концлагеря, потому что пребывание людей в этих пунктах, как правило, исчислялось периодом от нескольких десятков минут до двух часов. Из числа этих зловещих пунктов, созданных германским фашизмом, я хотел бы привести Суду доказательства по двум: в деревне Хелмно (Польша) и в Треблинском лагере.
      В связи с этим я прошу Суд о вызове одного из свидетелей. Этот свидетель представляет интерес уже потому, что это, собственно, человек "с того света", ибо дорога в Треблинку называлась немецкими палачами "дорогой на небо". Я говорю о свидетеле Ройзмане, польском гражданине, и прошу разрешения вызвать его в качестве свидетеля и допросить...
      (Вводят свидетеля)
      Председатель: Как ваше имя?
      Свидетель: Ройзман Самуил.
      Председатель: Повторяйте за мной слова присяги...
      (Свидетель повторяет слова присяги)
      Смирнов: Разрешите приступить к допросу?
      Председатель: Пожалуйста.
      Смирнов: Скажите, свидетель Ройзман, чем Вы занимались до войны?
      Ройзман: До войны я работал бухгалтером в экспортной фирме.
      Смирнов: Когда и при каких обстоятельствах Вы оказались узником Треблинки-2?
      Ройзман: В августе 1942 года меня увели из Варшавского гетто.
      Смирнов: Сколько времени Вы пробыли в Треблинке?
      Ройзман: Я был в Треблинке один год, до августа 1943 года.
      Смирнов: Таким образом, Вам хорошо известны правила обращения с людьми, установленные в этом лагере?
      Ройзман: Да. Я хорошо знаю их.
      Смирнов: Я прошу Вас описать Трибуналу, что представляет собой этот лагерь.
      Ройзман: Ежедневно туда приходили транспорты, по 3, 4, 5 поездов, наполненных исключительно евреями из Чехословакии, Германии, Греции и Польши. Немедленно после прибытия все люди в течение пяти минут выводились из поездов и должны были стоя ждать. Все те, кто покидал поезда, немедленно разделялись на группы: мужчины отдельно, женщины и дети тоже отдельно. Все должны были немедленно раздеваться донага, причем эта процедура проходила под нагайками немцев. Рабочие, которые там прислуживали, немедленно брали всю одежду и несли ее в бараки. Таким образом, люди голыми должны были проходить через улицу до газовых камер.
      Смирнов: Я прошу Вас сообщить Суду, как называлась немцами эта дорога до газовых камер.
      Ройзман: Эта улица называлась "дорога на небо". Смирнов: Скажите мне, пожалуйста, сколько времени жил человек, попадавший в Треблинский лагерь?
      Ройзман: Вся процедура - раздевание и путь в газовую камеру продолжалась для мужчин 8-10 минут, для женщин - 15 минут. Для женщин 15 минут потому, что до того, как они шли в газовую камеру, им стригли волосы.
      Смирнов: Зачем им стригли волосы?
      Ройзман: По идее "господ", эти волосы должны были служить для изготовления матрацев.
      Председатель: Вы хотите сказать, что проходило только 10 минут с того времени, когда их сгружали с поездов, до того времени, как их отвозили в газовые камеры?
      Ройзман: Я уверен, что у мужчин это занимало не более десяти минут.
      Смирнов: Включая и раздевание?
      Ройзман: Да.
      Смирнов: Скажите, пожалуйста, люди привозились поездами или грузовиками?
      Ройзман: Главным образом, привозились поездами. Только евреи из окрестных местечек и деревушек привозились на грузовиках. На грузовиках было написано "экспедитион Шпеер", приезжали они из Вайнгрова, Соколова.
      Смирнов: Скажите, пожалуйста, впоследствии какой вид имела станция Треблинка?
      Ройзман: Вначале не было никаких надписей на станции. Но через несколько месяцев заместитель начальника лагеря Франц Курт устроил первоклассную железнодорожную станцию с надписями. На бараках, где находилась одежда, были надписи: "буфет", "касса", "телеграф", "телефон" и т. д. Было даже печатное расписание прихода и ухода поездов на Гродно, Сувалки, Вену, Берлин.
      Смирнов: Правильно ли я Вас понял, что на станции Треблинка был устроен бутафорский вокзал с объявлениями о расписании поездов, с указаниями отправления поездов с платформы якобы на станцию Сувалки?