НАШ МИР -- ТЮРЬМА
      (С) Григорий Панченко, 1994.
      Новеллизация фильма "Aliens 3" выполнена по заказу творческой мастерской "Второй блин" (Харьков).
      ПРОЛОГ
      ...Было ли это видение, галлюцинация или сон -- кто знает... Да разве вообще возможен сон в гиберсне, в анабиозе, когда едва различимая искорка жизни чуть заметно пульсирует между бытием и небытием? Но так или иначе, откуда-то из смутных глубин памяти, будто сквозь туман, проступают образы: страшная, нечеловеческая рука-лапа медленно поднимает сочащуюся багровой слизью кисть, похожую на кисть ободранного трупа... Суставчатые пальцы хищно скрючиваются, наливаясь силой и жизнью, -- потом удар. Слепым движением лапа обрушивается на заиндевевшее стекло анабиозного саркофага, раскалывая его, как яичную скорлупу, и человеческое тело, плавающее в этом саркофаге, несколько раз передергивает смертная судорога... Не удержавшись, все еще полуживая лапа соскальзывает -- и огромная бесформенная туша мягко валится на покрытый льдом пол криогенной камеры, конвульсивно извергая потоки едкой жидкости, насквозь проедающие лед, пол из стали и сверхстойкой синтетики... Вот уже кислота добралась до изоляционной обмотки кабеля... Ровный, спокойный голос системы аварийного оповещения прорезает тишину; он кажется совершенно нереальным на фоне сумасшедшего мелькания огней, гула и лязга пробудившейся автоматики. Но даже грохот металла не может заглушить еще один звук -- пронзительно высокий, скрежещущий вопль, проникающий во все закоулки корабля. Что-то он напоминает, этот вопль, -- но скованное гиберсном сознание не в силах дать ответ. Клубы жгучего химического дыма окутывают коридоры, кое-где уже пробиваются огоньки пламени, но корабельная система пожаротушения не действует, так как она в числе первых вышла из строя, разъеденная кислотой. И сквозь грохот и скрежет, сквозь пар, дым, огонь спасательная шлюпка уходит в пусковую шахту, покидая обреченный корабль.
      Несколько томительно-долгих минут лишенное управления суденышко беспомощно кувыркалось в пустоте космоса. А затем на экранах автопилота возник контур ближайшей планеты, оказавшейся как раз в пределах досягаемости.
      
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      1
      Будь у автопилота выбор, он не мог бы избрать худшую планету. Но выбора не было, да и не дано автоматике права ВЫБИРАТЬ.
      Фиорина-261 -- было ее название. Это имя дал ей много десятилетий назад первооткрыватель, капитан космического корабля, в честь своей супруги Фиорины Барре, которая отнюдь не обрадовалась бы этому, знай она о дальнейшей истории планеты. Двадцать лет спустя была предпринята первая попытка колонизации, и с подачи одного из немногих уцелевших колонистов, сумевшего продержаться до подхода спасательного звездолета, планету по созвучию окрестили Фурия -- в честь древнегреческой богини ярости. В этой форме название не закрепилось, так как мало кто из космопроходцев имел представление о греческой мифологии. Но смысл его оказался настолько соответствующим действительности, что с тех пор иначе, как Ярость, планету никто и не называл. Даже в галактических справочниках общеупотребительное название уже ставилось на первое место, и лишь те, кто читает мелкий шрифт в конце сообщения, видели в названии планеты имя Фиорины, давно умершей женщины...
      В настоящий момент на Ярости находилось всего два объекта: оловянный завод и мужская тюрьма особо строгого режима, причем оба пребывали в состоянии почти полного запустения. Вернее сказать, это был все-таки один объект -- завод-тюрьма. Никто, кроме заключенных, не согласился бы работать в таких условиях даже за бешеные деньги. Зато арестанты трудились на нем не покладая рук, ибо только плавильные печи и литейные станки завода остались им от цивилизации и только работа помогала им сохранять человеческий облик при отбывании громадных, подчас пожизненных сроков.
      А на Ярость попадали лишь обладатели таких сроков: тех, кто совершал не очень тяжкие преступления, закон никогда бы не позволил отправить на самый предел освоенного человечеством мира, где само существование возможно только внутри тюремных коридоров и заводских цехов, слитых воедино. Стоит высунуться наружу -- и за считанные часы погибнешь от мороза, если еще раньше не принесет гибель буран, швыряющий снежный заряд со скоростью двухсот миль в час, или гигантский смерч, нередкий гость на равнинах Ярости.
      Один из таких смерчей и настиг шлюпку №26-50 как раз в момент ее захода на посадку.
      Автопилот не смог вывести суденышко из штопора, и удар о поверхность планеты был страшен. Шлюпка глубоко врезалась в кристаллический снег. Корпус из сверхпрочного сплава лопнул, как перезревший арбуз, и сквозь трещину можно было различить мешанину разорванной проводки, битых приборов и человеческих тел внутри.
      Это случилось в шесть часов утра по местному времени.
      По счастливой случайности столкновение произошло именно в этот час, предшествующий очередному резкому перепаду температуры, во время которого никто бы не решился высунуть нос из отапливаемого помещения. По счастливой случайности шлюпка рухнула все-таки рядом с территорией тюремного завода, едва не задев его и взметнув фонтан снежной пыли всего в тридцати метрах от крайнего цеха. И по счастливой случайности сила соударения снесла замок входного люка шлюпки, потому что некому было бы открыть его изнутри.
      Впрочем, все это не обернулось счастьем ни для тех, кто вырвался на шлюпке из горящего корабля, ни для старожилов Ярости. Но это выяснилось много позже.
      Когда снаружи раздался грохот и в воздух взвился столб потревоженного снега, заместитель директора Аарон Смит, по прозвищу Восемьдесят Пять, обреченно подумал: "Ну вот и все... Доигрались!". Он знал, что оборудование завода давно уже находится в аварийном состоянии, а на предприятии, занимающемся добычей металла, обязательно есть чему взорваться. И лишь когда рабочие утренней смены, толкаясь и отпихивая друг друга, устремились к выходу, он понял, что причина грохота -- не производственная авария. Конечно, ему надлежало самолично расследовать странное событие, не отдавая инициативы в руки заключенных. Но если бы Смит был способен принимать собственные решения, он бы служил не на Ярости, а на какой-нибудь гораздо более престижной планете. Поэтому он тут же нажал кнопку вызова, но вспомнив, что система связи в тюрьме не работает, чертыхнулся и заспешил к комнате директора.
      Шлюпку обступили толпой, но вой ветра перекрывал человеческий гомон, так что были слышны голоса только тех, кто проник в открытый люк.
      -- Господи, Боже, это что такое? Они что, на этой скорлупке через космос летели?!
      -- Да нет, не на ней. Сам корабль, наверно, накрылся, а эта шлюпка -- спасательная.
      -- Не очень-то она "спасательная"... Ничего себе посадочка! Тут хоть кто-то жив остался?
      -- Не похоже...
      Внутри шлюпки царил хаос. Те, кто первыми забрался туда, с трудом передвигались, путаясь в обломках аппаратуры, вырванных из пола с корнем сиденьях пилотов и каких-то вовсе неопознаваемых фрагментах.
      -- Сколько здесь вообще людей-то было?
      -- Черт разберет... Вроде трое-четверо.
      -- Давайте скорее, сейчас мороз ударит. Вы что, хотите здесь копаться при минус сорок? -- прорезал всеобщий гвалт уверенный голос.
      Голос этот, скрипучий и властный, принадлежал директору тюрьмы Эндрюсу. Директор стоял в проеме люка, за его спиной высился Аарон Смит: он был выше директора на полголовы, но при этом ухитрялся смотреть на него снизу вверх.
      Эндрюс прилег не более двух часов назад, поэтому он был зол. Больше всего он злился на своего бестолкового помощника, вечно беспокоившего его по мелочам. Впрочем, в данном случае это действительно была не мелочь.
      -- Так. Ты и ты -- осмотрите тот угол, там должны быть эти... саркофаги. А здесь кто -- не вижу. Бак? Бак, где-то рядом с тобой пульт управления -- отойди, пока не задел чего-нибудь! Живо!
      Бак не торопился выполнить приказ; он ошалевшими глазами уставился внутрь шлюпки, откуда уже волокли страшно изуродованный человеческий труп.
      -- Ну и смерть...-- прошептал он. И тут же вздрогнул от ужаса, различив в зияющей ране на месте оторванной руки блеск металла и пластика. Он не сразу сообразил, что труп не был человеческим, да и вообще это не труп, если на то пошло...
      -- Братья, бросьте его -- это же робот, андроид! Людей искать надо!
      Заключенные с некоторым недоумением осмотрели свою находку. Андроид был чудовищно растерзан: нижняя часть тела от пояса вообще отсутствовала, одна из рук вырвана вместе с плечом, снесена левая половина лица... Неужели он так разбился при посадке? А если раньше -- то зачем экипаж корабля вообще таскал его с собой, кому нужен этот хлам?!
      -- Бак, отойди, кому сказано!
      Но Бака вывел из оцепенения не окрик директора, а тот факт, что откуда-то сверху свалился, мокро шлепнув его по бритому затылку, какой-то комок переплетенных трубочек, измазанных не то в слизи, не то в какой-то липкой жидкости. Что это -- деталь жизнеобеспечения системы анабиоза? Или чьи-то выпущенные внутренности? Бр-р-р!.. Бак брезгливо вытер рукавом голову и отодвинулся подальше.
      -- Эй, начальник, здесь вроде кто-то живой еще!
      -- Давай, давай, тащи, осторожнее. Кто там рядом -- помогите же ему! Да уберите свою проклятую собаку!!!
      Последнее восклицание относилось к тюремному ротвейлеру по кличке Спайк: тот стоял рядом со шлюпкой, время от времени порываясь ринуться внутрь, и лаял так истошно, что закладывало уши. В лае его проскальзывали какие-то злобно-испуганные нотки, что удивило директора: прежде этот пес иногда злился, но бояться ему не случалось ни разу в жизни. Нечего было собаке бояться на Ярости. Эндрюс проследил, куда направлен собачий взгляд, но ничего не смог различить в полумраке.
      -- А кассету бортжурнала брать? -- крикнули ему из этого полумрака.
      -- Берите, пригодится. Ну что, зацепили? Пошел!
      Огромная стрела заводского крана повернулась и как мячик подняла шлюпку, повисшую на натянутых тросах. Продолжая поворот, кран медленно повел свою ношу в сторону складского помещения, прочь от набирающих силу вихрей и крепчающего мороза. И на всем пути это движение сопровождал неумолкающий лай собаки...
      2
      Заместитель директора сидел перед главным компьютером. То есть это лет пять назад данный компьютер был главным, а сейчас он стал вообще единственным, и только на нем можно было прочитать данные бортжурнала таинственной шлюпки. По правилам полагалось для просмотра дождаться Эндрюса, но на Ярости давно уже ничего не делалось по правилам. К тому же директор сейчас в госпитале -- лично пошел вместе с врачом относить туда единственного из уцелевших. Странное дело, почему бы не поручить это заключенным? Аарон недоуменно пожал плечами. Потом он надавил клавишу ввода -- и экран осветился.
      ...Робот, оказывается, был серии "Бишоп", номер 341-б. Неплохая модель -- правда, уже устаревшая.
      Молодой парень, чье раздавленное тело нашли под обломками одного из саркофагов, оказался из корпуса звездных коммандос. Фамилия его была Хигс, личный номер 65341. Конечно, эти данные ничего не говорили Аарону Смиту.
      О следующем из погибших в журнале не оказалось вообще никаких данных. Это была девочка лет примерно двенадцати. Она, конечно, не могла входить в состав экипажа -- особенно экипажа, набранного из звездных коммандос. Случайный пассажир? Похоже, что так и есть,-- поэтому ее и не внесли в бортжурнал. Но на рейсовых звездолетах ведь не бывает случайных пассажиров, это же не допотопные калоши, перевозящие эмигрантов на предназначенные для колонизации планеты... впрочем, все равно.
      Кто там еще?! Лейтенант Рипли? Ага, это тот, кого отнесли в лазарет. Ну-ка, проверим...
      На экране показалось лицо -- женское лицо. Еще довольно молодое, красивое, но с застывшим страданием в уголках глаз.
      Лейтенант Элен Скотт Рипли. Личный номер 0456170.
      Аарон Смит чуть не выпал из кресла.
      3
      Общее собрание проходило в подсобном помещении одного из цехов, слишком маленьком для двух с половиной десятков взрослых мужчин. Поэтому те, кому не хватило стульев, разместились где попало. Кто-то, чтобы лучше слышать, даже забрался на стеллажи, где были грудой свалены запасные части станков. Обычно официальное выступление тюремного начальства не вызывало такого ажиотажа (по правде говоря, оно вообще никогда не вызывало никакого ажиотажа). Впрочем, последнее выступление имело место несколько лет назад и было посвящено заурядному случаю: нарушению техники безопасности, из-за чего в кипящем олове заживо сгорел один заключенный. Обычное дело. Правда, потом возникли некоторые сомнения, действительно ли он свалился в плавильный чан только по собственной неосторожности, но если и нет -- то это тоже было здесь самым обычным делом.
      Однако сейчас человеческая масса слитно гудела, обсуждая недавние события. И действительно, не каждый день на голову валятся космические гости. На Ярости уже начинали забывать, что обитаемый мир не ограничивается стенами их "исправительного заведения", затерянного в студеных пустынях планеты...
      -- Итак, мы -- как это в правилах нашей администрации -излагаем все факты с предельной точностью, чтобы пресечь возможные домыслы. Кое-кто из вас уже знает, что во время работы утренней смены на контролируемой нами территории произошло аварийное приземление одного из спасательных судов, а именно -шлюпки №26-50. Не составляет секрета и то, что два человека из трех, находившихся в шлюпке, погибли, а андроид разбит, и починить его в наших условиях невозможно. Подозреваю, что это известно даже не части из вас, а всем вам, так как слухи в наших условиях распространяются с немыслимой скоростью. Однако кое-чего вы еще не знаете.
      Эндрюс сделал паузу и самодовольно усмехнулся, предчувствуя реакцию слушателей.
      -- Оставшийся в живых член экипажа -- женщина!
      -- А-а-а! -- выдохнула толпа.
      Один из заключенных -- тот, что устроился на стеллаже, -- чуть не сорвался оттуда на головы сидящих внизу, как получасом ранее Аарон Смит едва не упал со своего сиденья.
      Несколько мгновений в подсобке стояла потрясенная тишина. Первым нарушил молчание тот, что повис на стеллажах:
      -- Женщина? А я вообще-то дал обет безбрачия.-- Он вдруг пакостно усмехнулся.-- Я хочу сказать, что это женщин тоже касается!
      Только сейчас директор узнал его, выделив из наголо обритой и одинаково одетой человеческой массы. Это был Ян Голик, один из самых жестоких и непредсказуемых субъектов в колонии. Впрочем, Эндрюс умел справляться с такими типами -- иначе не быть бы ему директором. Однако сейчас его вмешательство даже не понадобилось: Голик явно пошутил в недобрый для себя час, затронув одну из наиболее болезненных проблем тюрьмы. В ответ сразу изо всех углов подсобки на него разом яростно рыкнули несколько глоток с недвусмысленным предложением заткнуться, а не то, мол, они решат вопрос с "обетом безбрачия" за его счет, причем прямо сейчас и все вместе одновременно. Быть может, эту угрозу тут же и попытались бы реализовать, но из рядов сидящих поднялся, блеснув стеклами очков, рослый широкоплечий негр в потертой зеленой робе. Он решительным движением поднял руку, показывая, что собирается говорить, и в подсобке тут же стихли крики, замерло движение.
      Негра звали Дилон. Он был признанный вождь, неформальный лидер заключенных -- "пресвитер", как его называли здесь. Даже директор предпочитал без крайней нужды не вступать с ним в конфликт.
      -- Наш брат, конечно, сказал глупость. Но все же в его словах есть зерно истины. Зерно это заключается в том,-- голос у него был глубокий, хорошо поставленный, как у настоящего проповедника пресвитерианской церкви,-- что всем нам решительно не нравится политика администрации, которая позволяет находиться в нашем спаянном коллективе чужакам, неверующим. Особенно если это -женщины! Все помнят, с каким трудом нам удалось достигнуть гармонии. И сейчас наше единство снова под угрозой...
      Эндрюс с некоторым облегчением перевел дух: он ожидал худшего. Пожалуй, Дилон даже тайком решил подыграть ему,-- во всяком случае, он виртуозно перевел вопрос со скользкой почвы межполовых отношений на гораздо более безопасную тему.
      -- Да, я вполне согласен с вышеизложенными соображениями. Именно поэтому я уже связался по официальному каналу со спасателями. Они должны прибыть примерно через неделю. Доктор, в каком она состоянии?
      Врач, несколько удивленный тем, что директор вдруг обратился к нему без всякого перехода, пожал плечами.
      -- Это еще неясно. Она пока что без сознания, но, судя по всему, серьезных повреждений нет.
      -- Диагноз?
      -- Диагноз еще не готов.
      Эндрюс нахмурился. Он не очень разбирался в медицинских вопросах и, подобно множеству облеченных властью людей, считал, что современная техника снимает с врачей вообще все трудности, как в определении характера болезни, так и в лечении ее. Впрочем, современной техники тут как раз и не было.
      -- Но она выживет?
      -- Скорее да, чем нет.
      Опять эта двусмысленность! Нахмурившись еще сильнее, директор твердо опустил руку на плечо врача.
      -- Запомни, если она придет в себя и сможет самостоятельно передвигаться, она никоим образом не должна выходить из лазарета. Во всяком случае, без сопровождающих -- то есть без тебя или моего заместителя. Вопросы есть? -- Врач снова пожал плечами, как бы случайно сбрасывая при этом руку начальника.-Вот и хорошо. В остальном, джентльмены, распорядок жизни и работы в колонии не меняется.-- (Слово "джентльмены" Эндрюс произнес с непередаваемой иронией.) Договорились?
      -- Да,-- ответил Дилон за заключенных.
      -- Да,-- ответил врач за всех остальных, то есть, по сути, за самого себя, так как лейтенант Элен Рипли лежала в глубоком обмороке и договариваться с ней пока не представлялось возможным, а Аарону Смиту не полагалось иметь собственного мнения. Да он не очень-то и представлял себе, что это такое -собственное мнение.
      4
      Наполняя шприц, врач уронил одну из ампул. Она разбилась с тонким звоном, по госпитальной палате поплыл запах лекарства -острый и какой-то пряный. Врач покосился на свою пациентку: не очнулась ли? Нет, лежит неподвижно, до горла закрытая простыней. Веки смежены, черты лица заострились, но дыхание ровное.
      Строго говоря, диагноз не представлял никакого секрета: резкий, травматический выход из гиберсна всегда сопровождается временным впадением в кому. Вопрос состоял как раз в том, насколько "временной" эта кома окажется. Она может продлиться часы, может -- дни, а может -- десятки лет. Но предсказать это заранее невозможно.
      Врач протер спиртом внутреннюю сторону предплечья лейтенанта (трудно представить: женщина --лейтенант! Впрочем, это ему трудно представить такое -- после многолетнего затворничества в мужской компании). Но он не успел приблизить иглу к обозначившейся вене -- рука, только что расслабленно лежащая вдоль тела, вдруг взметнулась и остановила его движение хваткой за запястье. В хватке этой чувствовалась неженская сила.
      Лейтенант Элен Рипли смотрела на него в упор. Обычно у только что вышедших из комы взгляд бывает бессмысленным, но сейчас... Или она давно уже пришла в себя? Притворялась? Зачем?
      -- Что это? -- Врач впервые услышал ее голос.
      -- Это -- специальный коктейль моего собственного изобретения.
      -- Зачем? -- Рипли все еще продолжала удерживать его запястье.
      -- Ну разумеется, чтобы отравить вас. Или лишить вас собственной воли, превратив в зомби. Или ввести вам в кровь набор инопланетных паразитов. (При этих словах женщина вздрогнула, что не укрылось от внимания врача.) А если серьезно, то это -транквилизатор, восстанавливающий силы. Вам нечего бояться: если бы у меня и возникло желание причинить вам вред, я бы сделал это уже давно.
      -- Вы врач?
      Этот вопрос был понятен. Рипли видела перед собой человека с тюремной стрижкой "под ноль" и в робе, отличающейся от тюремной одежды только меховой оторочкой (осознав это, она поежилась -- в помещении было прохладно). Помещение тоже весьма отдаленно напоминало госпиталь, -- по крайней мере, с точки зрения лейтенанта космофлота. Хаотическая планировка, койки застланы покрывалами достаточно серыми, чтобы не быть белыми, почти никаких признаков медицинского оборудования...
      -- Моя фамилия Клеменс. Я здесь главный врач, а также санитар, медсестра и паталогоанатом, если до этого дойдет. Все в едином лице.
      -- Здесь -- это где? -- в голосе Рипли еще сохранялась настороженность.
      -- "Здесь" -- это Ярость-261. Планета-тюрьма, причем из самых строгих. Ну, теперь, когда ваше любопытство удовлетворено, быть может, вы позволите мне сделать то, что я собирался?
      Пальцы, сдерживающие руку Клеменса, обмякли. Игла легко пронзила гладкую кожу, сразу же найдя вену.
      -- Не волнуйтесь, это просто приведет вас в чувство,-- Клеменс следил, как поршень, миллиметр за миллиметром, уходит в шприц, медленно обогащая кровь целебной смесью. Потом он с каким-то исследовательским интересом прикоснулся к прическе женщины.-- У вас великолепные волосы. К сожалению, вам придется их лишиться,-- сказал он безжалостно.-- У нас здесь проблемы с... паразитами.-- И снова женщина вздрогнула, и снова это не укрылось от внимания врача.-- Нет, нет, ничего экзотического: Ярость лишена жизни. Вши. Обыкновенные земные вши, бич нашей тюремной системы. Никак их не выведем.
      Уголком глаза Клеменс следил за своей пациенткой, которая снова лежала неподвижно, прислушиваясь к своим ощущениям. Сейчас она, конечно, захочет узнать, каким образом ее занесло в тюрьму. Ну, так и есть:
      -- Как я попала сюда?
      -- На спасательной шлюпке. Судьба корабля неизвестна, но о ней нетрудно догадаться: от хорошей жизни на шлюпках в открытый космос не выходят. Если не секрет, что это был за корабль? И откуда вы летели?
      И тут возникла заминка. Маленькая такая заминка, неуловимая, но несомненная для цепкого восприятия медика.
      -- Не знаю. Я последние две недели болела -- не помню ничего...
      Она уклонилась. Уклонилась от самого безобидного вопроса, за которым вовсе не было какой-то задней мысли.
      -- Однако то, что вы болели именно две недели, вы помните... Впрочем, хотя вы и в тюрьме,-- но отнюдь не в качестве осужденной. И уж во всяком случае я -- не следователь. Так что воля ваша.
      Некоторое время они молчали. Клеменс, отвернувшись, перебирал на столике инструменты.
      -- А где остальные? Те, что были со мной в шлюпке? -- спросила Рипли.
      Врач наконец вложил шприц в гнездо, тщательно упаковал аптечку. И только после этого оглянулся через плечо.
      -- Им не повезло,-- просто сказал он.
      Оба они знали, что это означает. Однако спустя некоторое время женщина все же решилась уточнить:
      -- Они...
      -- Да. Погибли.
      Они снова помолчали. Потом врач, все еще стоявший спиной к Рипли, уловил за собой какое-то движение.
      -- Мне надо идти... Идти к шлюпке.
      -- Послушайте, транквилизатор, конечно, творит чудеса, но ходить вам я все же пока не...
      Шорох отодвигаемой ткани, скрип койки за его спиной... Врач обернулся.
      Рипли стояла перед ним, выпрямившись во весь рост. И ничего теперь не прикрывало ее тело, даже простыня.
      У Клеменса перехватило дыхание.
      Нет, конечно, он уже видел ее наготу -- в те первые минуты, когда, спешно вскрывая саркофаг, определял, кто живой, кто мертвый, и какая помощь потребуется живым, если они есть. Но на тот момент никаких иных мыслей, кроме связанных с медициной, не возникало: пациент есть пациент. Однако сейчас...
      Без тени испуга или смущения она выдержала его взгляд.
      -- Вы дадите мне одежду? Или мне идти так?
      Нет, не бесстыдство светской львицы сквозило в ее позе -- четкое осознание некой цели, Долга (да, именно с большой буквы!), который нужно выполнить во что бы то ни стало. Да, ради этого она действительно готова была пройти обнаженной сквозь ряды уголовников -- с тем же осознанием необходимости, как пройдет она босиком по раскаленным углям, если возникнет в том нужда.
      И врач понял, что остановить ее он не в силах. А еще к нему откуда-то из глубины пришла вдруг ясная уверенность в том, что женщина эта обречена. И он даже не удивился этой своей уверенности.
      Покорно он шагнул к стене, раскрыл встроенный шкафчик. Внутри оказалась обувь, белье, рабочий комбинезон.
      -- Учитывая характер здешних э-э-э... туземцев, я бы предложил вам все-таки одеться. Иначе реакция их будет непредсказуемой, а точнее, вполне предсказуемой. Ведь никто из них многие годы не видел женщин...
      Не глядя на Рипли, врач подал ей одежду.
      -- Между прочим, и я тоже,-- прошептал он так тихо, что едва услышал сам себя.
      5
      Когда они вышли за пределы госпиталя, Рипли сразу поняла, куда она попала. Какая-то громада стальных конструкций, местами поеденная ржавчиной, пересечение различных ярусов, шахтные колодцы, рельсы, направляющие... Все это явно было предназначено для жизни и работы огромного количества людей. Именно "было", потому что сейчас на всей обстановке лежала явственная печать запустения.
      -- Сейчас здесь всего 25 человек, а сравнительно недавно было пять тысяч! -- рассказывал ей врач, когда они шли по коридору, время от времени прижимаясь к стене или наклоняя голову, когда свободное пространство перед ними оказывалось перегорожено ржавой трубой, балкой или еще каким-нибудь металлоломом.
      -- Почему?
      -- Так уж получилось...
      Рипли в очередной раз пригнулась и, следуя за Клеменсом, почти ползком двинулась по резко сузившемуся тоннелю.
      -- Быстрей, быстрей, не останавливайтесь, скоро можно будет встать.-- Клеменс перемещался гораздо легче ее: он, конечно, знал здесь все как свои пять пальцев. О заданном вопросе он как будто забыл, но когда женщина уже подумала, что он вообще отвечать не будет, последовал ответ:
      -- У нас было литейное предприятие, Рипли. Добывали олово из недр Ярости. Впрочем, и сейчас добываем, но это уже так -- чуть ли не для собственного развлечения. Его стоимость едва окупает содержание тюрьмы. А раньше все было поставлено на широкую ногу: трижды списанная дешевая техника, дешевый труд заключенных... Как при такой дешевизне Компания умудрилась прогореть -- ума не приложу! Надо было уж очень постараться. Так или иначе, однажды было решено, что добыча олова здесь экономически невыгодна. И почти все перебазировали: и производство, и тех, кто трудился на нем. Сейчас вы увидите лишь остатки былой роскоши. Вот сюда, в эту дверь.
      За дверью -- огромной, железной, с массивными запорами -- был цех. Клеменс шагнул туда и будто растворился в мерцающем свете, исходящем от плавильных печей. Женщина тоже сделала шаг следом -- но вдруг остановила занесенную над порогом ногу.
      -- В чем дело? -- врач снова возник в проеме двери, озаренный красным сиянием, словно дьявол, выглядывающий из ада.
      -- Вы назвали мое имя -- Рипли,-- отчетливо выговаривая слова, произнесла женщина.-- Откуда вам оно известно?
      Клеменс удивленно глянул на нее:
      -- Нам удалось спасти ваш бортжурнал. А что, собственно, вас испугало?
      -- Нет. Ничего. Вам показалось. Пошли?
      Медленно они продвигались по литейному цеху, сквозь грохот, дым и крик. Аналогия с адом усиливалась: жерла плавильных печей зияли, как воронки котлов, в которых терпят мучения грешные души. Оттуда несло жаром, клокотание лопающихся пузырей кипящего металла напоминало далекий стон. А дюжина черных от копоти заключенных, колдовавших вокруг этих печей, вполне сошла бы за нечистую силу.
      На них не обратили внимания: все орали друг на друга, стремясь перекричать производственный гул, и никто не заметил, как по окраине цеха быстро прошли две фигурки, одетые в тюремную униформу.
      -- Что это? Из-за чего такой шум?
      -- Кажется, какая-то локальная авария. Ничего, ее быстро уладят. Такое у нас почти каждый день случается...
      -- А куда вы меня ведете?
      -- Сейчас увидите.
      Они прошли цех насквозь. Захлопнув за собой выходную дверь (тоже тяжелую, массивную), Рипли бросила взгляд вперед -- и замерла на месте.
      Шлюпка. Их шлюпка, бортовой номер "26-50". Вернее, то, что от нее осталось...
      Только сейчас она поняла, насколько жестким было приземление. А поняв это -- поверила доктору. Действительно, чудо еще, что она сама осталась жива.
      Внутри шлюпки почти ничего уже не было, кроме анабиозных саркофагов -- битых, разломанных. И один из этих саркофагов был значительно меньше, чем два других.
      Этот маленький саркофаг был разбит. Разбитым оказался и один большой. Целым остался лишь второй большой саркофаг. ЕЕ саркофаг...
      Рипли, конечно, понимала, что это значит. Да и в словах Клеменса у нее не было оснований сомневаться. Но все же окончательно она поверила ему только теперь.
      -- Где...-- голос ее сорвался,-- где тела?
      -- В морге. У нас здесь есть собственный морг.
      Клеменс помолчал, а потом добавил, сам не зная зачем:
      -- Тела ваших товарищей пробудут там до прибытия спасателей и следователя.
      -- Следователя? -- Рипли вдруг остро взглянула на него, и врач почему-то смутился, хотя повода для смущения у него не было.
      -- Ну, в таких случаях всегда прибывает следователь. Здесь требуется уяснить причины аварии, смерти... Хотя на этот раз, по-моему, задача у него будет довольно простой.
      -- Да.-- В уголках губ Рипли легли скорбные тени.-- В этот раз будет простой...
      Как завороженная она смотрела на искалеченную шлюпку.
      -- Какой смертью они умерли?
      -- Коммандос -- он, кажется, был в чине капрала -- просто разбился, грудную клетку ему раздавило, как орех. (Услышав это, женщина коротко вздохнула, судорожно сжав кулаки.) А девочка, по-видимому, утонула, захлебнулась в антифризной жидкости, когда разбилась охлаждающая система ее капсулы.
      -- А андроид?
      -- Разбит, не функционирует. Вместе с прочими поломанными приборами мы вынесли его в другой отсек -- тот, где у нас находится свалка.
      Клеменс проследил за взглядом Рипли и понял, что смотрит она даже не на шлюпку вообще, а только на меньший из саркофагов.
      -- Я думаю, она так и не успела прийти в сознание. Это была легкая смерть, мгновенная и безболезненная. Если смерть вообще бывает легкой...-- врач замолчал. Он каким-то шестым чувством вдруг ощутил, что эта женщина знает о жизни и смерти много больше, чем он сам, хотя ему и не раз случалось видеть гибель.-Мне очень жаль,-- неловко сказал он, поняв, что попытка утешить не удалась.