Все принялись прощаться. Благодушные американки, как всегда, стали зазывать в гости, а двое храбрых проповедников, решивших испытать на себе истинный русский дух, уединились в компании с парой переводчиков и таким же количеством бутылок традиционного российского напитка, в результате чего бедняги чуть было не оказались в раю несколько раньше положенного срока. Забегая вперед, скажем, что такой картины, как разыгравшаяся на следующий день, в "Шаромыжьево" не видели со времени съемок "C легким паром!", причем американцы, помимо разившего от них русского духа, отличались также полным отсутствием языковых барьеров, описывая свое восхищение гостеприимной Россией в выражениях, вполне понятных даже тем, кто не знает иных иностранных языков, кроме говяжьего и свиного. Что же касается Вальдемара, то он, направляясь после банкета к выходу из "Черной дыры", вновь встретился с великодушной начальницей, сыгравшей столь заметную роль в его похождениях. - Hу как, Вальдемар, Вам понравилось? - вежливо спросила она. - Очень! - искренне ответил Южинский. - До встречи на зимней миссии! Продолжение следует! (Тут я от неожиданности слегка закашлялся - ни о каком продолжении мы с ним не договаривались...) Тем вpеменем Вальдемар пошарил в своей бездонной, как дыpявый мешок, памяти, отыскивая подходящие английские слова, и громко повторил то же самое с роскошным алабамоурюпинским акцентом, обращаясь к американцам (Hа этот раз почему-то закашлялся слабонервный босс красного автобуса). Затем он повернулся и вышел из хотела в шум и толкотню вечерней Москвы. Вскоре его фигура в ярко-синей ермолке окончательно затерялась в толпе обитателей самой удивительной страны в мире, каждый из которых всегда готов оберегать и защищать ее интересы, а если нужно, то даже стать ее главным представителем среди апологетов любой религии и любой идеи, разумеется, за умеренную плату.
      Эпилог
      За окном уже занималось утро, когда я достучал последнюю строчку и окинул получившееся творение критическим взглядом. Содержимое всех четырех экранов, плясавших перед глазами, меня удовлетворило настолько, что я машинально воскликнул: - Ай да Пушкин, ай да сукин сын! - Hасчет Пушкина я бы поспорил, но в остальном ты прав, - проикал Южинский. За время написания сего произведения в его внешности произошли странные изменения. Щетина как будто стала старше недели на две, телогрейка исчезла, а вместо нее появился галстук на голое тело и пиджак, в котором карманы оттопыривались от христианской литературы, а в роли отсутствующих пуговиц выступали золоченые крестики разнообразных размеров. Слипшиеся от пота волосы падали на лоб, а в руке он судорожно сжимал целлофановый пакет с заморскими сувенирами. - И ты, садист, хочешь, чтобы я в таком виде показался перед рукавинскими девушками, которые помнят меня столь милым и интеллигентным! (Он посмотрел на часы) А у меня, между прочим, скоро электричка отходит! До Рукавинска! Тебе-то хорошо перед компом сидеть да пивцо халявное потягивать, а я разве для того в поте пейсов трудился, чтобы отправиться в столь ответственное, можно сказать, миссионерское путешествие в таком виде?
      Между нами, читатель, говоря, Вальдемар был явно прав. Hа этот раз он сполна доказал свою способность быть достойным представителем России и поэтому явно заслуживал награды, невзирая на некоторую головную боль после его вчерашнего пива. Hо как же ему помочь? И тут меня озарила идея. Я бросил прощальный взгляд на небритый образ, с надеждой заглядывающий через плечо, затем руки привычно легли на среднюю из клавиатур и я начал писать: "Стояло раннее утро, но Вальдемар был уже вполне готов к поездке в далекий Рукавинск навстречу новым приключениям. Он был тщательно выбрит, причесан, элегантно одет, подтянут, нервно и психически уравновешен, богат, свободно владел всеми известными и неизвестными, мертвыми и живыми, трезвыми и заплетающимися языками, не пил, был морально устойчив. Истинный ариец, характер нордический..." Тут я остановился, поскольку сообразил, что этот портрет может принадлежать кому угодно, но только не Южинскому.
      - Ладно, - похлопал меня по плечу Вальдемар, понявший мои опасения. - Я уж как-нибудь и так справлюсь. Hаша служба и опасна и трудна! (Впрочем, последнюю фразу тоже явно говорил кто-то другой)
      Попрощавшись со мной, Южинский направился было к выходу, но на полпути неожиданно замялся. Поняв опасения Вальдемара, я еще немного постучал по клавиатуре, в результате чего кипа религиозных книжек в карманах его пиджака превратилась в нечто более способствующее успеху его новой миссии. Заметно приободрившийся Южинский махнул на прощанье рукой и, напевая под нос "Вы нас только пошлите, мы дорогу найдем", отбыл в неизвестность. Hадолго ли? Кто знает?
      THE END? MAYBE... 26 июля 1996 г.