ВАСИЛИЙ. Достиг он! (Смеётся.)
      ПЁТР. А чего?
      ВАСИЛИЙ. Ничего. Ты всё верно говоришь, Пётр, дай я тебя поцелую. Ты фаустовский человек, Пётр, фаустовский. Что-то я про Фауста хотел... Да! Это Максим тебе про Го-Си?
      ПЁТР. Ну?
      ВАСИЛИЙ. А откуда он знает?
      ПЁТР. Знает, и всё тут.
      Пауза.
      САМОЙЛОВ. Пётр, я полежу на кровати до Житого?
      ПЁТР. Давай.
      ВАСИЛИЙ (неожиданно пьяно). Пётр, а хочешь я расскажу тебе, кто Пужатого убил?
      ПЁТР. Не ты ли уж?
      ВАСИЛИЙ. Я? Да нет, не я. Максим убил.
      ПЁТР. А ты, брат Карамазов, научил убить?
      ВАСИЛИЙ. Вот почему Кобота не забрали? Ведь очевидно, что надо забрать. Почему?
      ПЁТР. Ну, почему?
      ВАСИЛИЙ. А ты что, не замечал за Максимом ничего странного? Я ещё в самом начале заметил, когда Кобот только поселился. Помню, заходит он раз, про уборку говорит, что давайте графики вывешивать, кто когда пол моет, а потом и спрашивает Максима: "А ты где работаешь?: Максим, вижу, рассердился и говорит ему: "А ты где работаешь? В МЕХАНОБРЕ? Ну, так и сиди в своём МЕХАНОБРЕ!"
      ПЁТР. Ну и правильно ответил.
      ВАСИЛИЙ. Всё правильно, дзен дзеном, а я думаю, действительно, где это он так работает, что деньги есть каждый день пить?
      ПЁТР. Ой, да сколько можно про это? При чём здесь Кобот?
      ВАСИЛИЙ. Кобот ни при чём, а вот откуда они с Фёдором могли в Японию поехать? Или вот такую вещь возьми: сколько лет Фёдору? Лет 40 от силы, ну, положим, родился он в 20-х годах. Так как же он мог быть связан с подпольщиками до революции?!
      ПЁТР. Василий, ты что? Ты всё так прямо, оказывается и понимаешь?
      ВАСИЛИЙ. Ладно, положим, это всё ладно. Но в Японии они были точно. Не перебивай меня, мне самому разобраться надо. Короче, я вскоре... Ну, не вскоре, а сейчас вот... догадался, что с Максимом в явной форме произошло то, что со многими из нас происходит незаметно. Максим уступил свою душу дьяволу. Не знаю, как и почему, скорее всего, быстро и необдуманно, как всё важное в нашей жизни - бац, бац, посмотрим, что получится. Что получится? Как вчера пил, так и сегодня пьёт.
      ПЁТР. Да откуда, почему?
      ВАСИЛИЙ. По кочану. Не перебивай. А может, он вообще не понял, что получает, а что отдаёт? Проснулся наутро, дьявол ждёт приказаний. "Что тебе, Максим, угодно?" - "Да вроде ничего не угодно. А нет, закурить хочу". "На, пожалуйста, закури. Может, пивку?" - "А что, и пивку можешь достать? Ну, сбегай". Вот так, может быть, за папиросу и кружку пива Максим отдал душу. Впрочем, бывает, что очень умные люди отдают её ради красного словца. Ну, конечно, дьявола так не устраивает, получается, что и сделки никакой не было. Ведь зло и потеря души, когда дьявол может действовать через человека... Понятно? Сам факт договора - ерунда. Понял?
      Дьявол готов и так помогать - лишь бы помогать - человек и так уже потерял душу.
      ПЁТР. Зло - есть наказание самого себя.
      МОТИН (приподнимая голову со стола). Всё в мире грязь, дерьмо и блевотина, только живопись вечна. (Опускает голову на стол.)
      ВАСИЛИЙ. А? Да. Так вот, задача дьявола - дать Максиму понятие о пути зла.
      ПЁТР. Всё это хорошо, но откуда, почему?
      ЖИТОЙ (появляясь в дверях, поёт). Потому что водочка... Как трудно пьются первые сто грамм!
      Пётр с криками приветствия вскакивает. Самойлов с тёплой улыбкой приподнимается с кровати.
      САМОЙЛОВ (с чувством). Эх, ребята!
      ПЁТР. Ты одну купил?
      ЖИТОЙ. Одну, и ещё вермута.
      Пётр, Василий и Житой берутся за руки, пляшут, возбуждённо вскрикивая и мыча. По магнитофону в это время звучит фортепианная вещь Эллингтона "Через стекло ".
      ЖИТОЙ. Эй, Мотин, хватит кемарить, вставай!
      МОТИН (не поднимая головы). Я ничего... Хорошо, сейчас голова полежит...
      ЖИТОЙ (хорошим, благословляющим голосом). Ну, ребята, ладно, я разливаю. (Разливает). Уплачено! Налито!
      Все, кроме Мотина, выпивают со словами "Хорошо пошла ", "Нормально ", "Воды дай ".
      САМОЙЛОВ. Ну вот, пьём сейчас и раньше, а бабы ни одной нет.
      ПЁТР (заунывно). Хватит, потому что...
      ЖИТОЙ. Зря. С бабами веселее. А, хрен с ними, нам
      больше достанется. (Разливает.) Нет, всё-таки Эллингтон ничего.
      САМОЙЛОВ. А гитара здесь есть?
      ПЁТР. Нету, нету.
      САМОЙЛОВ. Жаль! А у соседей есть?
      ПЁТР. Нет.
      ЖИТОЙ. Ну, ребята, нормально выпили сегодня, ещё бы по фуфырю - и не стыдно будет людям в глаза смотреть.
      САМОЙЛОВ. Сходим за гитарой?
      ЖИТОЙ. Куда?
      САМОЙЛОВ. У меня парнишка рядом знакомый, может у него есть.
      ЖИТОЙ. Ты чего? Мы пойдём, а они тута без нас всё допьют?
      ВАСИЛИЙ. Зачем тебе гитара?
      САМОЙЛОВ. Лёшка, давай сбегаем, тут рядом.
      ЖИТОЙ. А, хрен с тобой. Давайка на дорожку. (Пьёт.) Смотрите, без нас не очень.
      ПЁТР. Хорошо Самойлов ведёт себя сегодня, не выпендривается.
      ВАСИЛИЙ. Да, это надо зарубку сделать.
      ПЁТР. Слушай, а что ты там плёл насчёт Максима? Что он душу дьяволу продал? Притчу какую-нибудь хотел рассказать, или так, спьяну?
      ВАСИЛИЙ. Почему спьяну? А, так вот, я остановился, что задача дьявола - дать понять Максиму о зле. Это и нетрудно, мир во зле лежит, а у Максима ещё и дьявол в помощниках.
      ПЁТР. Он у всех в помощниках.
      ВАСИЛИЙ. Ну вот, дьявол Максима и подначивает -чего не пользуешься? Давай, развивайся, хочешь, знание книг в тебя вложу, хочешь поедем путешествовать, по опыту всё узнаешь. Ведь бесу поначалу нужно, чтобы Максим поумнел, чтобы было, что искушать, а во-вторых митрополит Антоний говорит: "Зверям закона не дано, да Он с них и не спрашивает". А вот со знающих, с них по закону и спросится. Незнание закона освобождает от ответственности".
      ПЁТР. Ну, не думаю, колесо сане...
      ВАСИЛИЙ. Прошу, не перебивай. Сыт я твоим колесом сансары. Конечно, не совсем так. Но где же ты увидишь, чтобы человек за кружку пива от Бога ушёл? А Максиму, собственно, ничего не надо, ни сокровища, ни власти, ни суккубов там обольстительных. Чист, как кивик, и знает, что ничего не знает, а то, что пьёт - чего там... Что ж, говорит, можно и попутешествовать. Отправились Максим с бесом в путешествие. Поехали аж на другой конец света, видели там... видели там индейцев настоящих: круглый год в туристских палатках живут и не работают. Были в Майнце, где Майн впадает в Рейн, видели пожар, и как человек из окна на простыню прыгал. Были в Голштинии, были в Паннонии, ничего особенного не видели. Были в Ирландии - видели мужика с бородой и грудями до пупа. В Амстердаме видели магазин, где бутылочного пива одного - восемьдесят сортов, не считая баночного. Были в Саваттхи и Джеттаване, видели как электростанция разрушилась. Были в Марокко, там почти все арапы, а есть и в простыню завёрнутые. Были на Сандвичевых островах, видели такую рыбу зелёную, что как посмотришь, так блеванёшь. Были в Орехово-Зуеве, там у ларька длинная очередь. Один мужик, чтобы очередь не пропустить, прямо в очереди мочился несколько раз. Из всего путешествия этот мужик больше всего Максиму понравился, решили взять его с собой. Это Фёдор.
      ПЁТР. А! А я думал ты кончишь тем, что Фёдор - это Мефистофель и есть.
      ВАСИЛИЙ. Были потом в Приене Ионеческом, видели памятник Бианту, с надписью: "В славных полях ?риенской земли рождённый, почиет здесь под этой плитой, светоч ионян - Биант". Надпись была, правда, на древнегреческом, и Максим не смог её прочитать. Тут он впервые пожалел, что не умный. Были в Фивах, видели Мудрого Мужа, который на вопрос "Чему вас научила философия?" отвечал: "Жевать бобы и не знать забот". Максим не понял и снова захотел стать умным. И говорит дьяволу: "Хочу стать умным." А дьяволу того и надо. Раз - и стал Максим умным как... как два Платона. Долго сидел Максим такой умный и ничего не говорил. Открывал, бывало, рот, чтоб сказать, но снова закрывал.
      Петр разливает с нетерпением.
      ВАСИЛИЙ. И был его ум столь велик, что сам он мог понять свою ущербность, ведь один ум - что с него? Разве философом стать, или математиком, или вождём народным. Ну и что?
      ПЁТР. Как ну и что ?
      ВАСИЛИЙ. Ты же сам говорил - помешались на самоочевидности разума.
      ПЁТР (раздраженно). Видел я, куда ты клонишь... Если бы, западник, не был пьян, то вспомнил бы, что Фауста Мефистофель тем и искушал:
      Лишь презирай свой ум, да знанья луч, Всё внешнее, чем человек могуч. Тогда ты мой без дальних слов! ВАСИЛИЙ. Вот расскажу тебе такой случай. Был я на конференции по Достоевскому, хорошо, здорово, все докладчики - ученики Лотмана да Бахтина. Кончилась конференция, начались обсуждения. Выходит старичок какой-то, аж трясётся от волнения. Он вовсе не готовился выступать, он вообще говорить не умеет "как по писаному", просто очень любит Достоевского. Этот старичок очень рад и взволнован, что услышал столько мудрых речей, ну и хочет поблагодарить как умеет, этих мудрецов, да всё нескладно говорит, волнуется очень. И вот эти мудрые люди, наизусть Достоевского знающие, (ты учти, именно Достоевского), начинают над ним смеяться. Куда, мол, с суконным рылом, да в калашный ряд. А? Вот тебе их ум! Что бы тут сказал Фёдор Михайлович?
      Пётр разливает.
      ВАСИЛИЙ. Эти докладчики очень умные. Да не ущербен ли их ум? Ну ладно, вот и Максим почувствовал это. Слушай, ты же мне вермута в водку налил! А что Максиму делать? Что ещё попросить? Пискнул, было, в отчаянии, что чего там мелочиться, раз путь Бога теперь недоступен, делай меня Антихристом. Бес ему: нечего, нечего, много теперь развелось таких желающих - а сам-то рад, думает, теперь дело в шляпе.
      Тут Максим очнулся, головой встряхнул, опомнился, да не совсем. Ну тогда, говорит, хочу благодати Божьей. Бес на него только шары выкатил. Опомнился Максим, засовестился, улыбнулся горько. Как ему с бесом бороться? Бог-то простит...
      ЖИТОЙ (входя). Да они уже вермут открыли. Самойлов, давай-ка!
      Житой разливает, Самойлов с умным видом настраивает гитару.
      ПЁТР. Ты нам-то налей!
      ЖИТОЙ. Налью, не ссы! (Разливает.) Мотин, ты так до утра и проспишь?
      ВАСИЛИЙ. Пусть спит, у него действительно работа хреновая.
      ПЁТР (Василию). И чем дело кончилось?
      ВАСИЛИЙ (после паузы). Да ладно... Как-то не знаю уже. Ну, победил Максим, остался, правда, без ума, да из Японии своим ходом добирался.
      ЖИТОЙ. Кого победил?
      ВАСИЛИЙ. Да нет, я так...
      ПЁТР. Причем здесь Кобот? И работа?
      ВАСИЛИЙ. Ни причем, успокойся.
      ПЁТР. А помнишь, Максим: "И ты доиграться хочешь?" И с дьяволом своим вечно... Такую байку меньше всего к Максиму отнести можно. Да ты уже пьян, вижу.
      ЖИТОЙ. Нормально выпили?
      Самойлов с сосредоточенным видом играет отрывки различных мелодий. Он играет очень быстро и чуть трясётся.
      САМОЙЛОВ (хлопнув себя по колену). Эх, Лёшка, наливай,поехали!
      ЖИТОЙ. А! Чего там! Давай! (Разливает).
      САМОЙЛОВ. Ну, начинайте, что хотите, а я продолжу. Любую песню.
      Небольшая пауза.
      ВАСИЛИЙ. Гул затих, я вышел на подмостки Прислонясь к дверному косяку, И ловлю в далёком отголоске Что случится на моём веку.
      САМОЙЛОВ (подхватывает). А в это время
      На столе стояли три графина. Один с карболовой водой, Другой - с настойкой гуталина, А третий вовсе был пустой. Замешательство, смех. ЖИТОЙ. Из-за острова на стрежень, На простор речной волны Выплывают расписные Стеньки Разина челны. САМОЙЛОВ и ЖИТОЙ (хором).
      А в это время на столе стояли три графина Один с карболовой водой, Другой - с настойкой гуталина, А третий вовсе был пустой. Общий смех. ПЁТР (с поганой улыбкой).
      Земную жизнь пройдя до половины, Я очутился в сумрачном лесу, Утратив правый путь во тьме долины, ВСЕ. (хором, с ликованием). А в это время На столе стояло три графина... и т.д.
      ПОЕДЕМ В ЦАРСКОЕ СЕЛО
      Как-то вечером Василий со стаканом пива в руке говорил:
      - В Пушкине, сколько раз проезжал, каждый раз в пивбаре раки давали.
      - Почём? - спросил Пётр.
      - По одиннадцать копеек штучка.
      - Крупные?
      - Да нет, мелкие, вообще-то. Не в этом дело. Ты когда-нибудь видел, чтоб в пивбаре раков давали?
      Видел, - из гонора ответил Пётр.
      - А где это, Пушкин? - спросил, сворачивая ногтем пробку, Фёдор.
      - Как где? Ты что, не был? Под Ленинградом, на электричке, минут 20.
      - Так что, поехали? - осведомился Фёдор в сторону Максима, развалившегося в кресле, как Меньшиков на
      картине Сурикова. Максим безмолвствовал.
      - Когда, сейчас, что ли? - спросил Пётр.
      - А когда?
      - Надо уж утром, в выходной, там в парк сходить можно.
      - Поехали в выходной.
      - Идите вы в жопу со своим Пушкиным, - прервал разговор Максим, пацаны, раков не видели...
      Он встал, уже стоя допил своё пиво, подошёл к раскладушке и, сняв ботинки, лёг. Раздался звук как, если бы скажем, два десятка гусар скрестили шпаги.
      - Отчего не съездить? - спросил Фёдор.
      Какого ляда туда тащиться? - после долгой паузы, когда уже никто не ждал ответа, объяснил Максим.
      Да, конечно, трудно представить себе Максима и Фёдора вне дома, или его окрестностей, хотя, поди ты - в Японии были.
      - А чего, поехали в субботу? - не унимался Фёдор.
      - Вали ты в жопу, темноед, - проговорил Максим. Почему темноед? удивился Пётр.
      - Потому что ночью встанешь поссать, а он сидит на кухне в темноте голый и жрёт что-нибудь из кастрюли.
      Все засмеялись, Фёдор - особенно умилённо.
      - С похмелья! С похмелья-то оно конечно! А у Кобота в кастрюле всегда есть суп.
      Налили по пиву.
      - Пётр, дайка бутылочку! - лёжа головой к стене крикнул Максим.
      Пётр подал бутылку пива, Максим, как больной повернулся и, кряхтя, стал пить.
      - Ладно, - сказал он, утирая губы, - сегодня понедельник? В субботу поедем, только теперь точно.
      - Ну, а я что говорил? Я же говорил! - развёл руками Фёдор, многообещающе улыбаясь.
      * * *
      На следующий день ученики прямо с работы поехали к Максиму и Фёдору, чтобы всё подробно обговорить, приготовиться, точно всё наметить.
      У Петра в эту субботу оказался рабочий день, но он договорился об отгуле, хотя ему и не полагалось. Пришлось выклянчить, обещать всякое. Особенно трудно было объяснить, зачем понадобился отгул. Не сказать же прямо договорился ехать в Пушкин, - не пустят! В воскресенье, скажут, поезжай. У Василия, вроде, всё нормально, хотя сама работа ненадёжная - в любой момент могут послать - правда, всего на один день.
      Сидели три часа и почти ничего не делали, считали, сколько денег надо брать с собой; Фёдор неожиданно для всех очень обеспокоился, хотел, чтобы было всё тщательно распланировано, суетился. Обычно он совершенно ни о чём не заботился, - есть ли деньги, уплачено ли за квартиру, есть ли в доме еда, - всё ему до лампочки, в чём спал (спал он обычно одетый), - в том и гулял везде. Тут же его будто подменили.
      Поездка в Пушкин казалась ему совершенно необыкновенным, чудесным делом, которое ни в коем случае нельзя пустить на самотёк. Максим тоже вёл себя необычно, - никаких высказываний типа "Да ну в жопу", ко всему внимателен, даже разрешил Фёдору взять ватник. Видно было, что они с Фёдором и до прихода учеников долго говорили о поездке.
      В конце концов решили: вино и продукты купить на следующий день, в среду, чтоб уже не дёргаться. Деньги на это достаёт Пётр - продаст в обеденный перерыв свои книги по искусству, деньги передаст тут же Максиму, который сам вызвался всё купить. На том и разъехались.
      * * *
      Ещё не скучно? С продажей книг не повезло - взяли только половину, денег явно мало. Вдобавок утром позвонил Василий и сказал, что его всё-таки посылают на буровые, в командировку - сегодня, на день, вернётся в четверг вечером, в крайнем случае, в пятницу утром.
      Максима новости прямо подкосили, хотя ясно было что ничего страшного нет. Василий в пятницу приедет, а деньги Пётр завтра достанет.
      - Да не в этом дело, - безнадёжно махнул рукой Максим, - Фёдор разволнуется да и вообще нервы трепать.
      После перерыва опять позвонил Василий, сказал, что никуда лучше не поедет, упросит приятеля поехать. Вечером Пётр, конечно, пошёл к Максиму успокоить.
      Там оказалась довольно дёрганная обстановка. Единственное, что могло радовать душу - ватник и пальто Фёдора, аккуратно сложенные в углу. Максим, сколько ни ходил по магазинам, портвейна не купил, с непривычки разозлился, купил две бутылки водки, одну из которых они с Фёдором для успокоения и приговорили. Корить их не следовало - видно было, что Максим больше всех мучается.
      Пётр предложил плюнуть и забыть, то есть, не в смысле, что совсем не ехать в Пушкин, - об этом никто не мог и помыслить, а в смысле плюнуть на неудачи сегодняшнего дня и завтра начать всё по новой и наверняка. Пётр понесёт те книги, которые точно возьмут, Максим будет искать до упора, пока не найдёт, не так это трудно -сегодня ему случайно не повезло.
      Твёрдо так решив, успокоились, на радостях распив вторую бутылку водки.
      * * *
      Опять с утра позвонил Василий и сказал, что приятель, подлец, не согласился, и он немедленно выезжает, а в пятницу утром будет как штык. Но это, в общем, не страшно.
      Хуже было со сдачей книг. "Букинист" в этот день оказался закрытым на переучёт.
      - Ядрёна вошь! - кричал Максим, - ты, оболдуй, целыми днями в этом магазине околачиваешься, неужели не запомнил, когда он закрывается?
      Что ему объяснишь? Пётр позвонил на работу, сказал, что ему срочно надо поменять паспорт и поехал с Максимом в другой магазин.
      Народу было тьма. Максим томился в жарком помещении, надсадно вздыхал, ходил туда-сюда, поссорился в подворотне со спекулянтами, всё был чем-то недоволен.
      "Я же свои книги, позарез мне нужные, продаю, а он всё недоволен, вчера пропил всё, а сегодня недоволен! Не угодил!" - думал Пётр, и, чтоб окончательно растравить душу, перебирал книги, принесённые на продажу.
      Наконец продали, вышли на жаркую улицу.
      - Что там Фёдор собирается с ватником делать? -спросил Пётр.
      - Хрен с ним, с ватником, пусть таскается, лишь бы пальто оставил.
      - Как же оставит он, скорее удавится. Слушай, Максим, давай договоримся, сегодня вечером я и прийти не смогу.
      - Это почему?
      - Да потому, что работа у меня, служба! Я уже на два часа с обеда опоздал, отрабатывать надо!
      Не ори, как припадочный!
      - Ну... В общем, я завтра, в пятницу, после работы, сразу приезжаю. Василий тоже, а в субботу значит, прямо утром...
      - Ну смотри! - с угрозой сказал Максим, круто повернулся и, хромая, пошёл прочь.
      * * *
      В пятницу утром Петру по междугороднему телефону позвонил Василий и сказал, что он тут мотается, как гавно в проруби, подгоняя всех, но никто ни хрена делать не хочет, короче, он приедет только в пятницу поздно вечером, или, в крайнем случае, ночью. Пётр прямо при сослуживцах стал материться, настолько у него за сегодняшний день наросла тревога за Василия и за Максима, неизвестно, купившего ли хоть что-нибудь.
      Договорились о том, что Василий выезжает вечером -кровь из носу, а если не успевает там доделать, пусть бросает всё к чёртовой бабушке, пусть хоть с работы выгоняют.
      Василий было попробовал заикнуться о том, что в Пушкин можно поехать и в воскресенье, но Пётр прямо завыл и обещал теперь-то уж в любом случае набить Василию морду.
      Василий, не слушая, орал, что он на его месте руки бы на себя наложил, что он тут на последнем издыхании всё делает, чтобы вовремя вернуться в Ленинград, а гавно всякое сидит там... Пётр положил трубку. Не успел на Петре пот обсохнуть, раздался звонок, позвонила жена Василия (а Василий женат, не странно ли?) - Леночка и спросила, где Вася.
      - Как где? На этих... на буровых!
      - А, ну ладно. Ты извини, я тороплюсь, в общем, если ты его увидишь раньше меня, передай, чтоб он немедленно, слышишь, немедленно, понял?-ехал домой.
      Короткие гудки.
      Пётр вскочил, побежал в кассу взаимопомощи, занял десятку, чтобы усмирить панику и хоть что-нибудь сделать для общего дела. Как дурак, купил три бутылки сухого (портвейна не было).
      * * *
      Вечером всё было хорошо. Пётр, Максим и Фёдор сидели за столом, распивали, как благородные, одну бутылку сухого вина.
      Сумка с портвейном, двумя сухого, и колбасой, тщательно застёгнутая, стояла у двери.
      * * *
      Но боже, что это было за утро! Конечно, дождливое. Пётр каждую минуту порывался бежать во двор встречать Василия, но Максим силой сажал его на место,
      - Чтобы и ты потерялся?!
      Фёдор, видно, вообще не спавший ночью, сидел у окна, будто в ожидании креста - сгорбленный, вздрагивал при каждом шорохе. Максим, скрестив руки на груди, вперился в циферблат часов, специально вчера одолженных у Кобота. Часы люто, нечеловечески стучали.
      Звонок всё-таки раздался, но, казалось, ему не искупить предшествующую муку.
      Василий ворвался в квартиру, будто спасаясь от погони.
      - Всё! Поехали! - сразу закричал Максим.
      Все забегали туда-сюда по комнате. Фёдор, как солдат по подъёму, бросился одевать ватник.
      - Стойте! Посидим перед дорогой! опомнился Пётр. Все сели кто куда. Василий, блаженно улыбаясь, вытирая пот. Не подлец ли?
      - Ну, пошли.
      Чинно спустились по лестнице, прошли через двор, помахав руками очереди у пивного ларька. (Нужно ли говорить, что вся очередь со вторника знала о поездке в Пушкин).
      Как-то без нетерпения дождались автобуса. Автобус резко тронулся, все повалились друг на друга со счастливым смехом, Пётр, однако, осторожно прижимал к груди сумку.
      - Стой!! - страшно закричали позади, - кто-то падая и плача бежал вдалеке.
      Это Фёдор не успел сесть.
      * * *
      Нет, есть всё-таки люди, умеющие не дрогнуть под ударами судьбы, как каменный мост во время ледохода.
      Наверное, Максим всё-таки такой - хоть и пытался драться с водителем автобуса, так, что тот со злости даже не открыл дверь на следующей остановке; заодно попало и Василию, настаивавшему на диком предложении, что Фёдор догадался ехать следом и, стало быть, нужно ждать следующего автобуса.
      Но кто бы мог остановить первое же такси, не имея в этом никакого опыта? Только Максим. Так Геракл остановил у пропасти колесницу какой-то царевны.
      А кто бы мог найти Фёдора, с искусством подпольщика (проворонил Фёдор своё призвание!) захоронившегося, пропавшего в промежутке между автобусной остановкой и домом?
      Нет, Максим - это супер!
      * * *
      Часа через два они уже шагали под сводами Витебского вокзала. Плотной группой, держась за плечи друг друга, поминутно оглядываясь и пересчитываясь, они вошли в электричку. Сразу обмякнув, как мешки с картошкой, опустились на скамейку. Говорить не хотелось.
      Электричка застрекотала, тронулась и Фёдор прижался лицом к стеклу, более, чем по-детски водя глазами туда сюда. Все улыбались и тоже смотрели в окно.
      - Ну что ж, может, сухенького по этому поводу? -спросил Пётр.
      - Давай, - чуть помедлив, сказал Максим, - можно и сухенького, раз такие дела. Не думал я, что выйдет у нас. Повезло, здорово повезло.
      - Чего не выйдет? - осведомился Пётр.
      - В Пушкин поехать.
      - Почему не выйдет? Даже странно, что такая канитель получилась.
      - Трясина ты полупелагинская, много у тебя чего выходило?
      Достали бутылку сухого, вот только ножа ни у кого не оказалось. Настолько непривычно было пить сухое, что никто, даже Фёдор не имел особого опыта открывания таких бутылок - с пробкой.
      - Эй, приятель, у тебя штопора нет? - обратился Василий к человеку, стоящему невдалеке. Тот мотнул головой.
      - А ножа какого-нибудь?
      Гражданин, чуть помедлив, достал узкий, похожий на шило, нож.
      Василий приладился, стал продавливать и терзать пробку, но никак не получалось.
      - Мне выходить на следующей, - сказал гражданин.
      - Не ссы, выйдешь, - беззлобно откликнулся Максим, насмешливо и мудро хлюпнув носом. Видно было, что он расслабился и пришёл в себя.
      Василий заторопился и стал тыкать ножом так, как толкут картошку на пюре. При очередном ударе он промахнулся и всадил нож себе в запястье. Струйка крови ударила в пыльный пол.
      - В вену, - печально констатировал Василий. Сидящие невдалеке граждане всполошились, стали глядеть с отвращением, некоторые пересели.
      Немедленно идите в травмпункт, - вскричал мужик, который дал нож. Пойдёмте, чего вы сидите?
      Действительно, электричка стояла на остановке, стояла и стояла, пока не объявили:
      -Товарищи, просим освободить вагоны. Электропоезд дальше не пойдёт.
      * * *
      Когда они вылезли в Пушкине, кровь уже не покрывала носовой платок новыми пятнами. Небо было сплошь в тучах, накрапывал дождик.
      - Да, не зря, ты Фёдор, ватник взял, - засмеялся Пётр.
      - А мы пойдём в парк? - оглядываясь, спросил Фёдор.
      - Конечно, - ответил Максим. Все улыбнулись.
      ПОХМЕЛЬЕ
      Пётр раскрыл глаза с таким ощущением, будто раскрывается чуть заживавшая рана.
      - Пойдёшь на работу? - повторил Максим.
      - Нет, - ответил Пётр и накинул себе на голову пальто. Под пальто душно, уютно, пахнет махоркой и что-то
      кружится. В кулаке, кажется, сидят маленькие существа и ползают туда и обратно. Быстро-быстро ползут, а то и большой пролезет кто-то, со свинью. Странно, отчего так неуравновешенно, что во рту жжет и сохнет, а ногам, наоборот, очень холодно? Оттого, что голова главная? Или короче? Или...
      - Пиво будешь? - спросил Максим.
      - Нет.
      Человечки проползли в кулак по нескольку сразу. Нет, ни на какую работу. Или... А, это он про пиво, буду ли пиво, ну-ка!
      Рывком он сбросил одеяло и сел.
      - Я тебе налил, - сказал Максим, - Давай, чтоб не маячило!
      Утро дымное, но не в том смысле, что накурено, нет. Ранние косые лучи играют на бутылках, как в аквариуме, и всё белое кажется перламутровым, дымным. Ну, не прекрасно ли, бывает ещё и утро. Перламутра перла муть. Не пива, а кофе надо побольше, и ходить удивляться.
      Пётр встал, поднял с пола ватник, и, не зная, куда его положить, не в силах думать над этим вопросом, бросил.
      Взял стакан, поклацкал по нему зубами.
      В каждый момент случалось очень многое, слишком неуместно отточены сделались чувства. Взявшись за ватник, Пётр начал было гнуть бог знает куда идущую линию поведения, - не выдержал, изнемог, бросил. И за пиво взялся также - вложил все свои чаяния, со стоном взглянул в глубокую муть, поднёс к губам, приник поцелуем. Пиво оказалось не жидким, сразу устал пить.
      - Вон вода в банке, - сказал Максим. Пётр пошатался туда-сюда, выпил воду.
      - Слышь, Максим, мне вроде в военкомат надо, свидетельство мобилизационное приписное... предпи-сательство...
      - Вали, вали.
      Пётр тотчас повернулся и вывалил на улицу.
      * * *
      Пройдя метров двести, он остановился и внимательно оглядел небо. Не вышла, видно, жизнь. Поломатая. Псу под хвост. Всё насмарку. Пётр засмеялся - непонятно, почему это так с таким удовольствием, этак игриво, да откуда такая мысль сейчас?
      Грустно и легко. Не выпить ли кофе? Нет, здесь только из бака пойло по 22 копейки. Надо пожрать, кстати. Или домой? Домой.
      * * *
      Как счастливы первые полчаса дома - сидишь, ешь один, читаешь какое-нибудь чтиво, хоть "Литературную газету", ничего не воспринимаешь. Плата за отсутствие получаса жизни - всего ерунда, не больше рубля - не худо ли?
      Пётр накрыл грязную посуду тряпкой, что подвернулась под руку, лёг на диван. Оглядел книги, покурил. Встал, послонялся, включил магнитофон, и тотчас выключил - нервный Эллингтон успел всё испоганить.
      Пётр очнулся второй раз за утро, того и гляди - снова человечки в кулак полезут. Нужно начинать день сначала. Или ложиться спать.
      Нудное суетливое беспокойство за судьбу дня - что-то надо ведь сделать, хоть кофе нажраться, хоть чего.
      Нужно остановить эту расслабленность, и для начала почитать, наконец, не торопясь, спокойно, "Плаванье" Бодлера- ни разу в жизни - ей богу - не нашлось для этого свободного времени. И если не сейчас, то никогда не найдется, из-за этой же расслабленности.
      Для отрока, в ночи смотрящего эстампы, За каждым валом - даль, За каждой далью - вал.
      Как этот мир велик в лучах рабочей лампы, Ах, в памяти очах - как бесконечно мал! В один ненастный день в тоске нечеловечьей Не вынести тягот под скрежет якорей...
      С первых же строк Пётр почувствовал, что это то, что эти строки он будет знать наизусть, и они будут спасать его в автобусных трясках, и под жуткими лампами дневного света на работе, однако, не дочитав и до половины, заложил спичкой и сунул в портфель - не то! Стихи прекрасны, но быстрее, быстрее же, нельзя тратить время на стихи. Что же делать?
      Пыль медленно клубилась на фоне окна. Казалось, что смотришь в окно на заборы, как на волшебное, долгожданное кино.
      В Эрмитаж? В Эрмитаж...
      Пётр в оцепенении усмехнулся -давно ли был в Эрмитаже, давно ли слушал спор восторга со скукой перед любимым портретом? Портретом Иеремиаса Деккера. Скука говорила: "О! Как обрыдло! Одни переработанные отходы сколько же их просеивать?"
      Восторг говорил своей супруге: "Оставь меня хоть на час! Не навязывай своё проклятое новое, я всё ещё жив!"
      Нет, Эрмитаж требует согласия с самим собой. А всё остальное? Как нудно предчувствие лучшей участи? Ну неужели для всей этой жизни, родится человек, где хочется быть серьёзным и торжественным, а никогда, ни в одну минуту не достичь этого, маячит где-то рядом.
      Или это я один такой?
      Или я не могу никого полюбить?
      * * *
      Пётр, как и давеча, именно вывалился на улицу, в ностальгическое, бесплодное забытье. Присев на скамейку и сунув руку в карман, он погрузился в крошево табака, скопившегося там. Казалось, он погрузил руку в теплый песок, в теплую воду, когда ещё пьян от купанья.
      А песок? Мокрый песок, медленно застывающий в башни, в страшные башни, как у Антонио Гауди. Далеко-далеко. И такое уменьшающееся солнце. Пётр зачерпнул горстку табака и взмахнул рукой. Веер коричневой пыли, как тогда из окна.