за анонимное и бесплатное искусство
      (зАиБи)
      НАРОДНАЯ БИБЛИОТЕКА
      Выпуск первый
      МАКСИМ и ФЁДОР
      ВСЕ ПРАВА НАРУШЕНЫ
      МОСКВА
      2000
      отдел экспроприации интеллектуальной собственности
      ОТ ЭКСПРОПРИАТОРОВ
      Народное сознание, как прибой, подбирает камушек и катает, катает...
      Авторское же на каждый камушек смотрит и думает - где-то я это уже видел, ах, ну да, конечно... и цитирует, цитирует...
      Народное никого не цитирует. И не знает никого. А если узнает случайно, сразу же забудет.
      Народ не хочет знать своих героев.
      Поэтому народная библиотека анонимна.
      И бесплатна, потому что в платные библиотеки
      нормальный народ не ходит.
      Все народное когда-то было авторским. Но редкое авторское заслужило право стать народным.
      Народным может стать только то, что автор увидел, услышал или подобрал на улице.
      Казалось бы можно и вернуть.
      Но в ослеплении тщеславием авторы не всегда оказываются готовы отпустить пойманную рыбу.
      Отдел экспроприации интеллектуальной собственности зАиБи облегчает расставание.
      При пересказе экспроприаторы меньше всего заботятся о том, как правильно.
      Главное - как лучше.
      Пусть при этом и потеряется пара тачек с запятыми или какой-нибудь неинтересный раздельчик.
      Интеллектуальной собственности не бывает.
      Бывают книжки хорошие и плохие.
      Эта хорошая.
      ЗА АНОНИМНОЕ И БЕСПЛАТНОЕ ИСКУССТВО
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ МАКСИМ И ФЁДОР
      МЫСЛИ
      (АФОРИЗМЫ, МАКСИМЫ, ФЁДОРЫ)
      Один Максим отрицал величие философии марксизма, однако, когда его вызывали куда надо, отрицал там своё отрицание, убедившись тем самым в справедливости закона отрицания отрицания.
      Максим презирал безграмотность и невысокие интеллектуальные качества своего друга Фёдора и любил подчеркнуть, что они друг с другом полная противоположность. Нередко на этой почве между ними разворачивалась ругань и даже драка.
      Как-то раз, крепко вломив Фёдору, Максим с удовлетворением отметил, что овладел законом единства и борьбы противоположностей.
      Знакомый Максима Петр (о нем подробнее речь впереди) с детства испытывал непреодолимую тягу к самоубийству. Идя по мосту, он нередко не выдерживал искушения покончить счеты с жизнью - бросался вниз...
      Остальную часть пути одумавшийся Петр преодолевал вплавь.
      Суицидные настроения, обуревавшие впечатлительного юношу, помогли ему приобрести отличную закалку и данные спортсмена-разрядника.
      Максим, комментируя это дело, с благодарностью отозвался о законе перехода количества в качество, которым не стоит брезговать.
      Вскоре Максим с такой силой овладел философией марксизма, что мог с легкостью изобретать непреложные законы развития человеческого общества.
      Так, глядя на своего друга Фёдора, да и просто так, допивая вторую бутылку портвейна, Максим часто говорил: " Одинаковое одинаковому рознь".
      У Максима было много сильных мыслей, даже трудно специально выделить. Так, например, его, часто посещала необыкновенной силы мысль: "Где занять четвертную?"
      Случалось, что и Фёдор мог кое-чему научить Максима. Так, однажды Максим дал почитать Фёдору одну книгу (из тех, о которых лучше не разговаривать с малознакомыми людьми). Фёдор пошел на бульвар почитать, однако замечтался, попил пива - да и не заметил, как посеял книгу.
      - А где книга? - осведомился Максим вечером.
      - Посеял, - отвечал Фёдор.
      Максим осыпал Фёдора бранью, однако последний, не сплошав, спросил: А что, книга была хороша? - Максим в ответ лишь заскрежетал зубами. Тогда Фёдор продекламировал строки Некрасова:
      Сейте разумное, доброе, вечное!
      Сейте! Спасибо вам скажет сердечное
      Русский народ!
      Максим, не зная, как возразить, лишь скрежетал зубами.
      На алтарь мысли Максим мог положить всё, даже предмет первой необходимости.
      Однажды он сказал:
      - Когда я думаю, что пиво состоит из атомов, мне не хочется его пить.
      Знакомый Максима Петр любил рассуждать в том смысле, что человеку все доступно и прочая.
      Максим, хмуро прослушав эти рассуждения, подобно баснописцу Эзопу молвил:
      - Тогда выпей из дуршлага! - и, хлопнув дверью, вышел.
      Заметив, что Максим пьёт, не закусывая, Фёдор осведомился, не объясняется ли это тем, что Максим вспомнил о молекулярной и атомной структуре закуски.
      Максим гордо помотал головой и сказал:
      - Кто не работает - тот не ест!
      Вот какая реплика приписывается Максиму, хоть это и недостоверно.
      Фёдор с похмелья начинал нескончаемый рассказ про исчезнувших собутыльников, или про то время, когда он учился в школе, или про какие-то деревни. Фёдор рассказывал бессвязно, надолго замолкая, иногда минут на пять ограничиваясь одними междометиями или жестами.
      Петр, если не выходил сразу, то мучился, скучал, слонялся по комнате, перебивая Фёдора своими эскапистскими романтическими байками.
      Максим, заметив неприязнь Петра к рассказам Фёдора, сказал:
      - Даже о литературном произведении нельзя судить по содержащимся в нём словам.
      САД КАМНЕЙ
      (хокку, танки, бронетранспортёры)
      Идёт Максим по тропке между круч,
      Но, поравнявшись с сакурой,
      Застыл, глотая слёзы.
      Проснулся Фёдор с сильного похмелья
      Лежит в саду японском под сакурой,
      И плачет, сам не зная, как сюда попал.
      К станции электрички,
      Шатаясь, Фёдор подходит,
      Головою тряся,
      На расписание смотрит:
      Микаса, Касуга, Киото,
      Авадза, Инамидзума,
      И дальняя бухта Таго.
      Что ж? с таким же отчаяньем
      Смотрел он раньше и видел:
      Рябово, Ржевка, Грива,
      Пискаревка, Всеволожск
      И дальняя Петрокрепость.
      Ледяные злые перроны.
      Подбитым лебедем упал на куст сакуры
      Фёдор
      Когда Максим ему вломил промеж ушей.
      Максим по тропке шёл.
      Навстречу Фёдор.
      Максим его столкнул.
      -Ты что толкаешься? - вскричал с обидой
      Фёдор. -А что ты прёшь, как танк? - ему Максим в
      ответ спокойно.
      Феномен чоканья желая изучить,
      Максим и Фёдор взяли жбан сакэ.
      И день, и ночь работали упорно.
      Наутро встали
      В голове, как бронетранспортёр.
      В саду камней сидел часами Фёдор,
      Максима ожидая.
      Максим по лавкам бегал за сакэ.
      Максим стоял с поднятым пальцем.
      Фёдор ржал.
      Так оба овладели дзен-буддизмом.
      Японский друг принёс кувшин сакэ
      Максиму с Фёдором с учтивою улыбкой
      Для закуси велел сакуры принести.
      А те, японским языком владея не изрядно,
      Ему несут не сакуру, но куру.
      Японский быт вполне освоил Фёдор.
      И, если раньше на кровати спал,
      То после трапезы с японскими друзьями
      Валился прямо на циновку,
      Не в силах до кровати доползти.
      В тень сакуры присел, мечтая, Фёдор
      И, том Рансэцу пред собой раскрыв,
      Достал махры и вырвал лист на самокрутку.
      Картинок не найдя, отбросил том
      И погрузился в самосозерцание.
      Склон Фудзи выползает из тумана.
      Максим и Фёдор по нему идут.
      Обнявшись, головы клонят друг к другу...
      Эх, Хокусая б счас сюда!
      Как брызги пены над ручьём - вишнёвый цвет.
      На тонком мостике сидят Максим и Фёдор.
      И изумрудной яшмою меж ними блещет
      Бутылка в фокусе струящихся лучей.
      Счастливая весенняя прохлада.
      Максим ученика Петра работой мучил:
      Уборку делать заставлял, сдавать посуду.
      Нередко делать харакири заставлял.
      Максим Петра как мальчика мог бить
      Наследьем классиков.
      Ударил в рыло Хокусаем;
      Двухтомником Акутагавы
      По хребтине дал.
      ЯПОНСКАЯ ПЛЯСОВАЯ
      Солнце вышло из-за Фудзи,
      По реке поплыли гуси
      Молвил Фёдору Максим:
      - Ну-ка, сбегай в магазин.
      К бутылке Фёдор жадно приложился
      И враз пустая стала.
      Максим не знал - смеяться или плакать.
      Не век скорбеть - восток уже алеет,
      Торговый люд по лавкам заспешил.
      Вот продавец сакэ врезной замок снимает.
      Зевает, рот ладошкою прикрыв,
      И Фёдор, стоя на крылечке,
      Ему кричит: "Банзай! Банзай!"
      В глубоком самосозерцании Фёдора застав,
      Максим, тревожить друга не желая,
      Один все выпил перед сном, что было в доме.
      Проснувшись, он с раскаяньем отметил:
      От слёз все рукава у Фёдора мокры.
      Ночь скрыла всё.
      Прибой шипит во тьме.
      Максим, дрожа, на кухне воду пьёт.
      ТУДА - ОБРАТНО
      (дзен-буддисткие притчи и коаны)
      Как-то утром Максим, будучи в сильном похмелье, сидел, обхватив голову руками и раскачиваясь из стороны в сторону. К нему подошёл Фёдор и обратился с вопросом:
      - В чём смысл буддизма?
      - Да иди ты в жопу со своим буддизмом! - слабо закричал Максим.
      Фёдор, поражённый, отошёл.
      Один юноша - Пётр, наслышавшись о философских достижениях тогда ещё незнакомого ему Максима, пришёл к нему домой и обратился к Фёдору, которого он по ошибке принял за Максима, с вопросом:
      - В чём смысл прихода боддисаттвы с юга? Подумав немного, Фёдор спокойно ответил:
      - Не знаю.
      В это время в разговор вмешался Максим и сказал:
      - А пошёл ты в жопу со своим боддисаттвой!
      Пораженный Пётр, славя Максима и Фёдора, ушёл.
      Другой юноша, Василий, услышав от Петра о случившемся, пришёл к Максиму и Фёдору и обратился к последнему с вопросом, не посоветует ли ему тот поступить в монастырь. Фёдор, разминая папиросу, безмолвствовал.
      В разговор вмешался Максим и сказал:
      - Да иди ты хоть в жопу!
      Просветлённый Василий не знал, чей ответ лучше.
      Ученик Василий подарил Фёдору книгу Дайсэцу Судзуки "Жизнь по дзену". Фёдор спросил у Максима, как ему поступить с подарком.
      - Хоть в сортир вешай, - отвечал Максим.
      Просветлённый Фёдор так и поступил.
      Однажды Фёдор осведомился у Максима:
      - В чем смысл дзен-буддизма?
      Тот исподлобья глянул на Фёдора и звезданул его по больному уху.
      Фёдор, не утерпев, ответил ударом в поддыхало. Максим, превозмогая боль, продолжил урок -дал Фёдору в глаз, сделал ему шмазь и напоследок, когда Фёдор уже повернулся, чтобы уйти, дал ему поджопник.
      Фёдор вышел.
      Как-то ночью, проснувшись с сильного похмелья, Фёдор очень захотел пить. Не зажигая света, он вышел на кухню, нащупал на полке бутыль и начал пить. Сделав первый же глоток, он понял, что ошибся и в бутылке не вода, как он предполагал, а керосин.
      Однако Фёдор с такой силой овладел дзен-буддизмом, что нашёл в себе мужество не исправлять ошибку и спокойно допил бутылку до конца.
      Фёдор, когда бывал пьян, любил поиграть с котом. Однажды утром, проснувшись с сильного похмелья, он обнаружил, что вчера, играючи, засунул кота в бутылку, откуда извлечь последнего нет никакой возможности. Разбивать же бутылку было жалко.
      Однако, уроки дзен-буддизма не прошли даром -Фёдор, не задумываясь, нашёл правильное решение и сдал на приёмный пункт бутылку вместе с котом.
      Фёдор, когда испытывал просветление, сильно радовался и кричал. Соседи часто упрекали его за эти крики, а однажды написали заявление в жилконтору. Из жилконторы пришла повестка с приглашением в нарсуд.
      Фёдор осведомился у Максима, что делать с повесткой.
      - Хоть задницу вытирай, - был ответ Максима.
      Фёдор так и сделал.
      При входе в дом Максима и Фёдора лежала деревянная калабаха. Фёдор, проходя мимо, всякий раз говорил:
      - Во, калабаха!
      Пётр, ученик Максима, однажды вскричал:
      - Да что ты каждый раз говоришь? Я давно знаю, что это калабаха.
      Шедший рядом Максим поднёс кулак к носу Петра и сказал:
      - А это видал?
      Поражённый Пётр всё понял и отчалил.
      Пётр заметил, что у Фёдора есть странная привычка: отстояв длинную очередь у пивного ларька, тот в последний момент не берёт пиво, а отходит; правда, с заметным усилием. Пётр заинтересовался, зачем Фёдор это делает, если через пять минут он всё равно возвращается и встаёт в очередь.
      Фёдор твёрдо ответил:
      - Чтобы творение осталось в вечности, не нужно доводить его до конца!
      Пётр хлопнул себя по лбу и удалился.
      Пётр любил порассуждать о том, что человеку, мол всё доступно и прочая.
      - Выпей тогда из дуршлага! - осадил его однажды Максим.
      Поражённый Пётр выпил.
      - Что остаётся делать человеку, которому на шею уже набросили петлю? осведомился Максим.
      - Сакура красива не только в цвету, с присущим ему изяществом ляпнул Пётр.
      Василий вместо ответа взял коробок спичек и уронил на пол - но коробок не разбился от удара об пол, зато от громыхания проснулся Фёдор и спросонья забормотал: "А? Где я?.. Что?"
      Его ответ Максим, как всегда признал лучшим.
      Вот случай крайне недостоверный, но не стоит брезговать и такими сведениями о Максиме и Фёдоре.
      Один раз Максим спросил, в чём, по мнению Петра, заключается смысл дзена.
      - Дзен, - сказал Пётр, любящий сравнения изящные, но недалёкие, - это умение разлить два полных стакана водки из одной четвертинки.
      - Из пустой, - добавил Василий. Максим перевёл взгляд на Фёдора.
      - И водку не выпить, - молвил Фёдор.
      Максим, удовлетворённо кивнул головой, сказав:
      - И в стаканы не разливать.
      МАКСИМ МОНОГОТАРИ
      1
      Жил да был один Максим. Один раз он, как говорят, сказал даме, которая работала продавщицей в магазине "Водка - крепкие напитки":
      Бодрящий блеск
      Зелёной и красивой травы
      Соком забвения стал...
      Гадом буду
      Ещё за одной приду!
      А продавщица в ответ ничего не сказала, только бутылку "Зверобоя" из ящика достала и одной рукой ему подала.
      2
      Жил-был Максим. Вот как он однажды сказал даме, работавшей продавщицей в магазине "Водка - крепкие напитки":
      Когда бы Клеопатра сама
      Моей возлюбленной была,
      Навряд ли столько огненного жару
      Я получал из рук её,
      Сколь ты небрежным взмахом мне даёшь. А продавщица в ответ: бутылку обтёрла и перед Максимом на прилавок поставила, но ничего не сказала; может, не поняла или плохо расслышала, не знаю.
      3
      Жил был кавалер по имени Максим. Случилось однажды ему так сказать продавщице в винном отделе Гастронома:
      Потрясающе-стремительные
      Бегут дни моей жизни,
      Подобно току в электропроводах.
      Не ты ли, красавица, столб,
      Кой тот провод над землёй вздымает?
      Может, и ответила бы ему что-нибудь та дама, но не случилось этого, потому что другой кавалер, по имени Пётр, оказавшийся тут, так поспешил молвить, наверняка на то основания имея: Это верно ты сказал, Про потрясающе стремительные дни. Подобно току в проводах, Которые опору вот в таких столбах имеют. Без опоры и провод порвётся.
      И, так славя и воспевая эту даму, оба кавалера, однако, ту даму оставили, не дождавшись от неё ответа, и из магазина быстро пошли домой.
      4
      Жили три кавалера. Первый кавалер носил имя Максим. Второй кавалер носил имя Фёдор. Третий кавалер носил имя Пётр. Один раз кавалер Пётр вскочил из-за стола, за которым все трое сидели, обмотал шарф вокруг шеи и груди и быстро пошёл в Гастроном, чтобы увидеться, видно с дамой, которая работала продавщицей в винном отделе. И, увидев, что Гастроном открыт и дама та за прилавком стоит, задышал сильно и так сказал (вот как умели сказать молодые люди в те времена):
      Да! не зря Максим сказал
      Про потрясающие дни нашей жизни,
      Про столбы и гудящие провода,
      Вторящие гулу земли.
      И ещё выше звенят облака...
      Дама ничего не ответила, видно не почувствовала, что Пётр хочет объяснить про счастливую невозможность держать жизнь в кулаке.
      5
      Известный кавалер Фёдор шёл по двору на встречу с дамой, пошатнулся, ступил в нечистоты и про то сложил:
      Шёл на свиданку,
      А попал в говнище.
      6
      Жили-поживали не так давно Максим и Пётр. Случилось так, что оба эти кавалера стояли в очереди у пивного ларька, и один из них, а именно Пётр, о жизни непутёвой заскорбел, что ли, не знаю, или слишком не понравился ему тот двор, где ларёк стоял, а только молвил он так:
      Через пролив на утлом челноке
      Бесстрашный некто плывёт,
      Отважный, с пламенем в груди.
      И брызги пены на ботфортах.
      А тут пивная пена, грязь...
      А Максим ему в ответ:
      А тут пивная пена, грязь.
      Но если сквозь туман научишься смотреть,
      Увидишь, как с отвагой на челе
      Через пролив свирепый мы плывём.
      И клочья пены на ботфортах.
      Пётр, услышав это, затопал ногами и заплакал от восторга, да и мало кто из стоявших в очереди смог удержаться от слёз, некоторые даже упали и лежали в грязи, распевая песни, и только дама, продававшая пиво, ничего не сказала - от волнения, что ли, или, может, плохо расслышала.
      7
      Вот как однажды сказал один кавалер по имени Максим даме, которая продавала разливное пиво в ларьке:
      Как может берег с волной расстаться?
      Или гора Фудзи со снегом?
      Видела меня вчера
      Увидишь сегодня и завтра.
      Как может солнце с лучами расстаться?
      Услышав это, все, кто был у ларька, заплакали, и так хороши были эти стихи, что других стихов в очереди уже не читали.
      ЗА НАРОДНОЕ ДЕЛО
      (немой и нецветной киносценарий)
      Затемнение.
      Титры.
      Затемнение.
      Панорама Ленинграда. Петропавловская крепость в лучах заходящего солнца. Небо в тучах. При музыкальном сопровождении звучит отважная музыка.
      Затемнение.
      Титр: ПЕТРОГРАД. НАЧАЛО ВЕКА.
      Затемнение.
      Комната. Утро.
      Посередине комнаты круглый матёрый стол с полусдёрнутой скатертью. На столе и под столом стоят и лежат бутылки, стаканы, грязные тарелки, окурки.
      Панорама комнаты. Сундук, шкаф, олеография "Бурлаков" Репина, оттоманка.
      На оттоманке под ватником и тряпьём спят два человека.
      Титр: УТРО ЗАСТАЛО МАКСИМА И ФЁДОРА В ГОСТЯХ.
      Камера наплывает на оттоманку. Фёдор, сбросив с себя ватник, встаёт, тревожно оглядывается. Подходит к столу, тычет в тарелки пальцем, отходит. Совершает несколько бесцельных кругов по комнате, часто останавливаясь и прислушиваясь к чему-то. По движениям и выражению лица Фёдора заметно, что он очень хочет в туалет, но стесняется искать его в незнакомой квартире. Подходит к двери, осторожно приоткрывает. Через некоторое время так же осторожно закрывает. Подходит к оттоманке, садится рядом со спящим Максимом, закуривает. Камера долгое время сосредоточена на курящем Фёдоре и лежащем под тряпьём Максиме.
      Дым стелется по комнате. За окном туман. (Своей унылостью кадр напоминает тот эпизод из фильма Карне "Утро начинается", когда в комнату героя через окно забрасывают гранату со слезоточивым газом.) Фёдор встаёт, подходит к столу, тычет пальцем в тарелку. Идёт к окну, видна сгорбленная фигура Фёдора и часть комнаты.
      Неожиданно крышка подпола, до сих пор незаметная, открывается, взметая пыль. Спина Фёдора вздрагивает, из его штанины вытекает струйка мочи и ползёт по полу. Из подпола динамично выходят человек двадцать подпольщиков, у них сосредоточенные твёрдые лица.
      Не обращая внимания на окаменевшего Фёдора, подпольщики быстро идут к двери. Они идут такой плотной, слитной массой, что кажется, будто от подпола к двери ползёт большое животное, вроде тюленя. Некоторые подпольщики очень большого роста, а некоторые такие маленькие, что семенят под полою у остальных.
      После того, как подпольщики выходят, Фёдор минуты три стоит неподвижно, затем бросается к окну, приподнимает кружевную занавеску, жадно смотрит.
      Вид из окна: группа подпольщиков, сметая прохожих, удаляется по улице.
      Фёдор бросается к оттоманке, толкает и трясёт спящего Максима. Крупным планом: необычайно взволнованное лицо Фёдора, что-то кричащего.
      Титр: МАКСИМ! МАКСИМ! ПРОСНИСЬ! ПРОСНИСЬ РАДИ БОГА! Я ВИДЕЛ ПОДПОЛЬЩИКОВ! ОНИ БОРОЛИСЬ ЗА НАРОДНОЕ ДЕЛО!
      Максим поворачивается. У него нехорошее, злое лицо. Чуть приподняв голову, он что-то говорит и снова ложится, натягивая ватник себе на затылок.
      Титр: ДА ПОШЁЛ ТЫ В ЖОПУ СО СВОИМИ ПОДПОЛЬЩИКАМИ!
      Затемнение.
      Титр: КОНЕЦ ФИЛЬМА.
      ПЕСНЬ О МОЁМ МАКСИМЕ
      эпос в 24 тирадах
      1
      В то утро Фёдор встал пораньше.
      Пошёл на кухню. Там стояло
      Штук пять бутылок с "жигулевским",
      Пять с "мартовским"
      Да пять с "адмиралтейским".
      И прочих всяких пив не мало.
      2
      Уже светало.
      Высветлялся на столе
      Изящный контур этих всех бутылок.
      Их силуэт будил сознание, тешил глаз
      И скрытым ужасом напоминал
      Творенья Гауди.
      3
      Не ведая ни страха, ни упрёка, Фёдор
      Схватил бутылку с "жигулёвским" пивом
      И шваркнул ею, как мячом, о край стола.
      Взметнулась пробка, пиво полилось,
      И кот, лежащий под столом,
      То пиво стал лакать с протяжным стоном.
      4
      Всё неподвижно стало.
      Фёдор как горнист стоял.
      Кадык катался вверх и вниз по мощной шее.
      5
      Допив бутылку, Фёдор
      Взял другую.
      И пробку лихо сковырнул ногтем.
      Плеснуло пиво сильно, как фонтан.
      Ловил его губами трепетными Фёдор,
      Махал руками и смеялся, как дитя.
      6
      Но, не допив, остановился
      И долго молча так стоял,
      Прислушиваясь к внутреннему чувству.
      В окно глядел Орлиным, Цепким взглядом.
      7
      Там воспаленный обруч плыл
      над бледным городом.
      Сквозь гниль домов и новостроек скуку
      Туман струился,
      Словно силясь смыть
      Убогий труд царей природы.
      8
      Туман на диво был силён...
      И Фёдор,
      Как ни напрягался,
      Не разглядел, чего хотел увидеть,
      Ларька пивного не увидел он.
      9
      Пытлив умом был Фёдор,
      Но не мудр.
      Не разгадав явления природы,
      Решил он. что ларёк снесли за ночь.
      10
      Однако,
      Скорбь с чела согнав,
      Бутылку в длань взял крепко Фёдор.
      И выпил,
      И ещё открыл, и пил.
      И выпил много всяких пив,
      Как вдруг послышалось: ба-бах!
      Упал в испуге Фёдор,
      Хотя и был не робкого десятка.
      11
      А что случилось?
      То Максим,
      Рукою твёрдою бутылку открывая,
      Не рассчитал усилья с похмелюги,
      Бутылку уронил и сам упал,
      И звук, подобный выстрелу, раздался.
      12
      Порубанному витязю подобен,
      Максим лежал, раскинув гордо руки.
      Как павший славной, но безвинной смертью,
      Был Фёдор, возлежавший рядом.
      Поодаль кот стоял с зловещим видом,
      Подобно ворону на поле брани.
      13
      Но Фёдор встал и, Хмуря брови,
      Случившееся силился постичь.
      Максим поднялся, Фёдора ругая
      И местью лютою Ему грозя за что-то.
      14
      Вину свою не понимая, Фёдор
      Взял "мартовское" и пластичным жестом
      Зубами пробку сковырнул, Но пить не стал
      Максиму предложил галантно пиво.
      Максим надменно дар отверг,
      Взял сам бутылку
      И вскрыл её ножом столовым,
      Всего себя изрезав, правда,
      И пиво всё почти пролив.
      15
      Допив, что осталось,
      Максим взял пачку "Беломора"
      И тюкнул в донышко.
      Как пушкинский Балда лишь тюкнуть мог .
      И папироса, вылетев,
      Упала в лужу пива на полу и вымокла.
      16
      Максим вторично тюкнул.
      Вынул папиросу
      И дунул сильно в ейное нутро.
      Могучий муж не поскупился на усилье
      И выдул весь табак из ейного нутра.
      17
      Тут Фёдор, мастерски размяв по папиросе,
      Максиму дал с приятною улыбкой прикурить.
      18
      Паленым потянуло.
      С мерзким криком кот
      Метнулся в лужу пива
      И по ней катался.
      Попал в кота, бросая спичку, Фёдор.
      19
      Друзья тому изрядно посмеялись.
      В знак примиренья Фёдор
      Взял пару "мартовского",
      Их сцепил и дёрнул.
      Открылись обе.
      Столь был муж искусен!
      20
      А между тем туман рассеялся.
      Багровое светило
      Дугой скользнуло так,
      Как будто обходило стороной убогий край.
      21
      Друзья, допив,
      Поставили бутылки
      И взяли новые, с "адмиралтейским" пивом.
      Но, не допив, Максим ушёл мочиться.
      22
      Вернувшись,
      Он бутылку вскинул
      И к непокорным приложил устам.
      Но тотчас, фыркнув, Взад её поставил.
      23
      Оказывается,
      Что, пока Максим мочился,
      Долил бутылку водкой Фёдор.
      Максим весьма отменной шутке посмеялся,
      Признав, что Фёдор
      В чём-то поумнел.
      И в знак приязни
      С ершом бутылку допил без боязни
      До конца.
      24
      И много что потом произошло,
      Но эпос свой на том закончу, право,
      Причину написанья исчерпав.
      С утра хотел я сильно выпить пива,
      Но в творчестве желание изжил.
      ФИНИТА ЛЯ ТРАГЕДИЯ
      (трагедия)
      ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
      Поднимается тяжелый желто-зеленый занавес. На сцене комната Максима и Фёдора. На низко просевшей раскладушке спит Максим. У него нехорошее, недоброе лицо.
      Над раскладушкой висят репродукции и фотографии, вырезанные из журналов "Пробуждение" и "Солнце России". Посреди сцены стол. На столе и под столом грязные тарелки, пустые и ополовиненные бутылки, окурки, несколько стаканов. За столом сидит крепко задумавшийся Фёдор. По сцене бегает кот.
      Фёдор наливает себе стакан вина, залпом выпивает. Опускает голову на грудь. Не двигается. Видимо, засыпает. Вся сцена представляет собой тяжелое, пасмурное зрелище. Неприятна неинтеллигентность движений Фёдора, его манера тянуться к бутылке, роняя стоящую на пути посуду.
      Всё, от начала и дальше, до самого конца, начинает казаться ужасной мурой.
      Между тем на сцене ровно ничего не происходит в течение 45 минут, после чего занавес опускается.
      ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
      Занавес поднимается, а на сцене всё то же. Проходит 45 минут.
      Зрители начинают думать, что попали на авангардистский спектакль и до самого конца будут показывать спящих Максима и Фёдора; но тут неожиданно освещается второй план сцены, на котором происходят столь напряжённые события, что публика, не успевшая покинуть театр, должна бы чувствовать себя вознаграждённой.
      Это надо видеть.
      На втором плане сцены действует множество персонажей, в том числе и неизвестно как сюда попавших.
      Это:
      Дух Максима
      Дух Фёдора
      Дух Петра
      Дух Василия
      Духи японских друзей
      Духи различных изящных дам,
      в том числе:
      Дух продавщицы в винном отделе и
      Дух продавщицы в пивном ларьке
      (а вы как думали? Что они - хуже?)
      Духи соседей по квартире
      Духи подпольщиков
      Духи прохожих на улице
      Дух И. Константинова
      Дух Хокусая
      Дух Рансэцу
      Дух Д. Судзуки
      Дух А. Гауди
      Дух А. С. Пушкина, и также множество других духов, вплоть до духов зрителей в театре.
      Причудливую картину отношений всех этих духов трудно-описать.
      Некоторые духи видят всех или почти всех остальных духов, некоторые только часть, некоторые - только себя, а есть духи, которые даже в собственном существовании не уверены. Забавно, что иные из духов видят у себя, да и у остальных, пожалуй, только отдельные части тела, например кулак, которым и лупцуют по чему ни попадя. Столь же неприятны духи, которые вообще ничего не видят, - они бодро разгуливают по сцене, пребольно толкая остальных.
      Несмотря на сумятицу и гвалт, видно, что в центре внимания многих духов находится спящие Максим и Фёдор. Кто смотрит на них с презрением, кто - с негодованием, кто - с жалостью, кто - со смехом, кто - с пониманием, кто - с любопытством, ну и по-всякому. Дух Максима и Дух Фёдора смотрят с неопределённым выражением.
      Второй план сцены начинает постепенно погружаться в темноту. Духи по одному исчезают, шум стихает. Последними исчезают духи Максима и Фёдора, в наступившей тишине слышны их последние малопонятные реплики:
      Дух Максима: Он просыпается...
      Дух Фёдора: Но нем...
      (Второй план сцены в темноте. Фёдор поднимает голову. Желто-зелёный занавес опускается, однако, прежде чем он совсем скрыл сцену, видно, как Фёдор тянет руку к бутылке.)
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ЯПОНИИ
      BLOW UP
      Илья Давидович Кобот с одной стороны не любил соседей Максима и Фёдора, даже писал на них заявления, что Фёдор кричит по ночам, что водят собутыльников, писают в коридоре и на кухне, но, с другой стороны, говорят, что обычно соседи и похуже этих... Фёдор такой горемычный, не нахамит, а Максим, хоть и строгий, всё спит больше.
      Как-то вечером Кобот сидел у них в гостях, пил чай -надо же иногда посмотреть, как люди живут. Да вот выбрал же на кого смотреть!.. С самого начала лучше было уйти, с самого начала ругань у них пошла, - то Максим Фёдора изругал, зачем тот вермут купил, когда в магазине портвейн был, затем опять изругал, зачем Фёдор с пивом балуется - у бутылки крышку открывает и снова пришпандоривает.
      Ещё в тот вечер Фёдор во все фразы вставлял какое-то мерзкое слово, которому его научил Василий - слово "пантеизм". Ну, например, "Ну, чоо, нальём ещё по пантеизму?" - про вермут. Или: "пантеишно я нынче пивку попил". Кобот специально вышел и посмотрел в энциклопедическом словаре это слово - нету!
      Вот так сидели, молчали в основном, и вдруг - дверь открывается, и на пороге стоит милиционер.
      Причем, кто ему дверь открыл? Илья Давыдович очень, конечно, напугался, но всё-таки, ясно, что не за ним милиционер пришел - за Фёдором, наверное. Максим и был злой, а тут аж черный весь стал - тоже сильно на Фёдора подумал: "Ну, жопа, доорался по ночам!" Сам Фёдор как-то не сориентировался: "Это чего... чего он тута?"
      Милиционер обвел всех мрачным взглядом, особо задержался на Фёдоре, и спросил:
      - Который тут Кобот?
      Сердце Ильи Давыдовича больно застучало, а всего мучительнее было стеснение перед Максимом и Фёдором, которые, пьянь политурная, ещё и смотрят с сочувствием.
      -Я... Кобот...
      - Ну, здравствуй, Кобот, - сказал милиционер снимая фуражку.
      -Здрасьте...
      Илья встал и вытянул руки по швам. Максим взял со стола пару бутылок вермута и поставил на пол. Милиционер перевёл испытывающий взгляд с Кобота на Максима.
      - А вы тоже здесь проживаете?
      - Здеся, - спокойно ответил Фёдор, - пантеинно.
      - Ну, здравствуйте и вы. Сосед я вам новый буду. Пужатый Алексей Степанович.
      От внезапности этой сцены с Кобота полил пот, ноги задрожали. Он дугой пошёл к двери, не замечая удивлённого взгляда милиционера.
      - Чего он, больной, что ли? - спросил милиционер.
      - Жопа,- не сразу ответил Максим и выпил полстакана вермута.
      * * *
      Новый жилец почувствовал себя в квартире по-свойски сразу, точнее, в первый же день. Наутро, когда Кобот ставил чайник, в квартире послышался задорный свист и на кухню в одной майке вышел Пужатый.
      - Здорово! - громко сказал он.
      - Доброе утро, - ответил Илья Давыдович.
      Эту фразу он заранее приготовил, чтоб сказать милиционеру, потому что знал, что очень растеряется после вчерашнего, и не сразу сообразит, что сказать.
      - Чего вчера отвалил-то? Испугался, что ли? Кобот покраснел, не зная что ответить.
      - Чего ты всё мнёшься?
      Илья молча мыкался с газом, но зажечь никак не получалось. Пужатый зажёг газ на своей конфорке, поставил чайник, сел на табурет и стал следить за Коботом.
      - Ты где работаешь?
      - ВМЕХАНОБРЕ работаю... - подумав, ответил Кобот.
      - Как, как? Что такое?
      - Так называется.
      Последовала тягостная пауза. Кобот, с такой натугой включивший газ, выключил его и пошёл к себе в комнату. Войдя, он, как и вчера, долго ходил туда и сюда, ни о чем не думая.
      * * *
      Вечером, возвращаясь с работы, и уже подойдя к дому, Илья Давыдович увидев в дверях Пужатого, безотчётно, несознательно повернулся и, съёжившись, пошёл мимо дома.
      - Эй, Кобот! - окликнул его Пужатый. Кобот, пометавшись на месте, подошёл.
      - Ты чего от меня шарахаешься?
      - Да нет, я... Мне надо было...
      - Темнишь всё. Я же видел, ты к дверям шёл.
      Было уже темно и это придавало сцене тяжёлый характер.
      - Ну шёл, да вот в магазин решил сходить, - с надрывом сказал Кобот.
      Пужатый молчал. Лицо его было в тени. На пуговицах обмундирования светились колючие звёзды. Илья немного помолчал за компанию и отошёл за дом, где и промыкался с полчаса для отвода глаз.
      * * *
      Вечером, перед сном, Илья Давыдович, чуть-чуть выглянув на кухню, отшатнулся и замер за дверью. Красный, распаренный Пужатый со стаканом в руке, шептал Фёдору:
      - Этот Кобот, я смотрю, тот ещё корефан. Ещё утром заметил: что за ядрён батон,- морду воротит. Сейчас вот в магазин за вермутом иду - гляжу, мать честная, - Кобот! Увидел меня и шмыг в сторону! Воротником прикрывается. Ну, думаю, видать за тобой что-то водится... Да ещё спрашиваю: "Где работаешь-то?" А он мне говорит: "В хреноборе!" Ну, думаю, гусь ты хорош!
      - В МЕХАНОБРЕ! В МЕХАНОБРЕ я работаю! забывшись, прошептал Илья из-за двери.
      Это был сильный и неожиданный эффект. Даже Фёдор с испугом глянул на дверь, а Пужатый вскочил и выбежав из кухни, наткнулся на вытаращившего глаза Илью Давыдовича.
      Они некоторое время стояли молча, почти вплотную, блестя глазами и взволнованно дыша.
      - Ага..., - сказал Пужатый, попровляя майку. Илья, шатаясь, побежал к себе в комнату.
      - Идиоты! Что за идиотизм!.. - бормотал он - Фу! Как всё... Фу! Идиотизм абсолютный!
      Он подошёл к зеркалу, напряженно глянул в него. Зеркало мудро и матово светилось вокруг искаженного отчаяньем лица. Илья, не в силах чем-нибудь заняться, долго стоял перед зеркалом, то так, то сяк поворачивая голову и скаля зубы. Это бессмысленное занятие давало какой-то выход напряжённости, невесть за что свалившейся.
      Сухо и зловеще тикал будильник.
      Дверь без стука отворилась и в комнату вошёл Пужатый, уже в форме, в сапогах. Не спрашивая разрешения, он сел за стол, размял папиросу, стал разглядывать скромную, но благообразную комнату.
      Илья Давидович, как пойманный за руку вор, понурившись стоял у зеркала.
      - Кобот, что вы, собственно, скрываете? - медленно спросил Пу жатый.
      - Я, Степ... Александр Степанович, совершенно не могу понять, что... за что вы меня так вот... спрашиваете?
      - Ах, так, значит, я виноват, да? Я вас преследую? Это я, выходит, виноват, да? Ведь так у вас получается?
      - Нет... Но вы там Фёдору говорили... Ну там...
      - Ну-ну, я слушаю... Илья Давидович молчал.
      - Ну, я слушаю вас.
      - Вы говорили, что я воротником прикрываюсь...
      - Хватит ерунду пороть. Кстати, если уж вы хотите обсудить именно этот случай: после нашей встречи я был в магазине. Вы и сейчас будете утверждать, что направлялись именно туда?
      Илья молчал.
      - Вы, Кобот, видимо, обеспокоены моим поселением в квартиру? Да или нет?
      В буфете тонко пискнули фужеры. Страшно тикали часы.
      - Может, хватит в молчанку играть?! - страшно закричал Пужатый, с силой всаживая папиросу в стол.
      Илья Давыдович дернулся, как от электрического удара, и отбежал к окну. Пужатый, опрокинув стул, встал и вышел из комнаты.
      Кобот, широко раскрыв глаза, смотрел в пространство. Очнувшись, он опрометью кинулся в коридор, надел пальто и выбежал на улицу.
      * * *
      На улице всё казалось кошмаром, дул долгий ветер из всех переулков. Прохожие, как солдаты, ходили от одной автобусной остановки к другой, машины... Спрятаться было негде. Домой Илья решил вернуться только вечером.
      Не раздеваясь, на цыпочках, он прошёл в свою комнату, разделся там и, совершив несколько кругов по комнате, выглянул в коридор.
      На кухне ожесточённо гремели стаканы и слышался голос Пужатого:
      - Да ведь враг он, враг! Вражина он натуральная! Что ты будешь делать, я вижу, что враг, а прищучить не могу! Ну погоди, увидишь ты Алексея Пужатого! Он у меня не уйдёт, сам себя выдаст!..
      На следующий день Илья Давыдович смалодушничал и не пошёл домой. Впервые за долгое, долгое время, он не ночевал дома. Попросился к приятелю, то есть, к сослуживцу. Там было всё вроде хорошо - поиграли в карты, поговорили о работе, а всё-таки, тяжело на непривычном месте, да и неудобно.
      Потом вместе поехали на работу, там как-то забываешься, всё нерабочее время кажется коротким и малозначительным. После работы, для окончательной разрядки, Илья ещё сходил в кино на "Версию полковника Зорина" и совсем спокойно направился домой. Сколько можно, в конце-то концов пугаться этого идиота-милиционера? Нужно спокойно и насмешливо дать ему понять, какого дурака он валяет. Ещё лучше бы осадить его, как следует, поставить на место... Нет, ну его к черту, не стоит.
      Кобот вошёл в квартиру, разделся (даже почистил пальто щёткой), не таясь, прошёл к себе в комнату, где хладнокровно сел за стол с книгой "Заметки по истории современности".
      Почти тотчас же в комнату вошёл Пужатый и расположился напротив Ильи. Илья Давидович оторвал глаза от книги, холодно посмотрел на Пужатого и снова погрузился в чтение. Милиционер забарабанил пальцами по столу, едко глядя на Кобота.
      - Книжечку читаем?
      Илья продолжал смотреть в книгу.
      - А ну, положи книгу! Смотреть на меня! - как никогда страшно закричал Пужатый, с силой хлопнув раскрытой ладонью по столу. Всё затрещало, книга упала на пол.
      Коботу уже некуда было смотреть, и он со страданием взглянул на Пужатого. Тот сидел весь красный и тяжело дышал.
      - Алексей Степанович, я думаю, пора, наконец...- начал Илья.
      - Кобот, что вы делали сегодня ночью? - перебил его Пужатый.
      - Я? Что... Спал, ночевал...
      - Где? Адрес?
      - Да что... причем тут... на работе, то есть, у сослуживца...
      - Интересная у вас работа, я замечаю. Адрес, я спрашиваю.
      Илья Давыдович понял, что лучше не выламываться, а спокойно отвечать на вопросы, чтобы Пужатый перебесился, понял, что неправ и отстал. Однако, адреса сослуживца действительно невозможно было вспомнить теперь, в таком лихорадочном состоянии.
      - Не помню точно сейчас. Я так могу показать, а завтра
      спросить могу.
      - Значит, где были ночью - не помним? Или, может, не хотим вспоминать?
      Жилы на шее Пужатого вздулись и мерцали. Он встал, окинул комнату внимательным взглядом и, хлопнув дверью, вышел.
      Илья застонал, вскочил с места, стал метаться. Подбежал к двери, но не совсем, чтоб не было вида, что он подслушивает, замер. Через некоторое время раздался звонок, пришёл Василий, ученик Фёдора, принес вермуту, плясал, напевал что-то, восточное. Фёдор внушительно выговаривал, что портвейн поинтереснее вермута, и тут неожиданно раздался властный голос Пужатого:
      Не шуметь! Передвигаться по квартире осторожно. В квартире - Кобот!
      * * *
      Поздно вечером, когда все уже утихли, Илья на цыпочках пошёл по коридору в туалет, с опаской прислушиваясь к каждому шагу. Нащупав дверь, он медленно, чтоб не скрипела, открыл её, вошёл, и стал тихо закрывать.
      Раздался грохот, в коридоре вспыхнул свет, Пужатый схватился за уже почти закрытую дверь, рванул на себя с пронзительным криком:
      - Стой, гад! Теперь не уйдёшь!!!
      Илья до крови вцепился в ручку, однако, дверь неотвратимо распахивалась. Кобот затравленно вскрикнул и закрыл голову руками. Пужатый полминуты постоял в дверях, грозный, как памятник, и, ничего не сказав, быстро пошёл к себе в комнату, оставив после себя тревожный запах перегара.
      * * *
      Часа через три, когда Кобот уже стал задрёмывать на диване, куда он прилёг, не раздеваясь, в коридоре послышался резкий, но приглушённый стук сапог. Прямо в ушах заскрипело странное шуршание, а потом голос из репродуктора произнес:
      - Внимание, Кобот! Вы окружены! Всякое сопротивление - бесполезно! Выходите и сдавайтесь!
      Илья до боли вытаращил глаза, вцепился зубами в руку и укусил её.
      - Повторяю, Кобот! Всякое сопротивление бесполезно. Выходите и сдавайтесь!
      Снова напряжённое, выжидающее шуршание.
      Хлопнула дверь, потом раздался голос Максима:
      А вот ты поори у меня, гавно! Хватит, один засранец по ночам орёт, ещё второй нашёлся!
      - Всем оставаться в помещениях! - ответил Пужатый в громкоговоритель.
      - Я тебе, жопа, покажу помещение!!!
      В коридоре ещё некоторое время ходили, зажигали и тушили свет, - Кобот был почти в беспамятстве. Он рванул на груди рубаху и откинулся на спину, тяжело дыша.
      * * *
      Под утро Илья Давыдович забылся тяжелым, беспокойным сном. Часто просыпаясь, он тут же забывал кошмарные видения, так как действительность казалась ему намного хуже, кошмарнее, гаже и непонятнее.
      От малейшего шороха он просыпался, и, вытягивая шею, сонно таращился во все стороны.
      Когда в комнате стало светать, когда невнятные кубы мебели стали оформляться, хоть и непонятно, во что, дверь резко распахнулась, и из проёма послышался голос Пужатого:
      - Ни с места! При малейшем движении стреляю!
      Чёрная фигура вынырнула из темноты и метнулась к выключателю.
      Кобот пружиной распрямился, одним движением снял предохранитель и нажал курок. Бахнул выстрел и чёрная фигура шлёпнулась на пол.
      * * *
      Забегали в коридоре. Максим включил свет. Перевернули на спину Пужатого. Прямо напротив сердца, на синей форме расплылось странное пятно крови. Кобот забился в угол дивана, поминутно разглядывая руки и шаря под собой.
      Все, как обалделые, смотрели на грузный, нелепый труп.
      ЭПИЛОГ
      Непостижимая гибель Пужатого поразила всех обитателей квартиры. Кобот целыми днями приставал к Максиму и Фёдору, верят ли они, что это не он убил Пужатого. Хотелось верить, хотя больше и некому. Но не мог же убить Кобот, сроду не державший никакого оружия в руках, да и вообще...
      Илью не забрали. Почему - неизвестно.
      Не забрали и всё.
      Пётр, ученик Максима, и совсем, кажется, решил, что его разыгрывают, назвал Илью Давыдовича "Наш Ринальдо Ринальдини" и сочинил про него стишок:
      Кобот бренчит кандалами, Ведут по этапу его, Он утром, не мывшись, в пижаме, Соседа убил своего.
      Про вольную жизнь вспоминая, Идёт он, судьбину кляня, Идёт он в слезах и хромает Идёт, кандалами звеня.
      Недолго так веселился Пётр - прослушав стишок, Максим всадил ему затрещину и сказал: - И ты доиграться хочешь, жопа!?
      ГОСТИ
      (разговор)
      Комната Петра, ученика Максима. Небольшой стол, шкаф, наполненный книгами - ничего книги, только отвратительно затрёпанные, а многие с библиотечными штампами. Всякие вещи. Под кроватью, вместо одной из ножек лежит стопка журналов и книг, а ножка валяется рядом. В комнате относительно чисто, на столе стоят три бутылки портвейна, хлеб, - видно, что Пётр ждёт гостей.
      Пётр с книгой сидит за столом. Смотрит на часы, потом берёт со стола бутылку портвейна, наливает стакан, медленно пьёт. Слышен звонок. Пётр быстро допивает, наливает ещё полстакана и тоже выпивает, очевидно, для храбрости. слышно, как в коридоре открывается входная дверь.
      ПЁТР, (поперхнувшись, кричит). Это ко мне!
      Убегает, возвращается с гостями. Это Василий, ученик Фёдора; Алексей Житой, крепкий парень; Мотин, непризнанный художник; Вовик, весь слабый, только челюсти крепкие от частого, стыдливого сжимания; Самойлов.
      ЖИТОЙ. Смотри, он уже начал! Мужики, давай по штрафной! (достаёт из своего портфеля две бутылки портвейна, более дешёвого, чем стоящий на столе.)
      ВАСИЛИЙ. Погоди, дай закусь какую-нибудь сделаю. Я не ел с утра.
      ЖИТОЙ. Ой, до чего я не люблю, когда начинают туда-сюда... Вовик, колбаса у тебя есть?
      Вовик достаёт из сумки с надписью "Демис Руссос" колбасу и две бутылки вермута, разумеется, не итальянского.
      ПЁТР. А какого ты ляда вермут покупаешь, когда в магазине портвейн есть?
      ВОВИК. Не хватало на два портвейна.
      ПЁТР. Я этой травиловкой желудок спортил.
      Пётр раскладывает колбасу, хлеб, приносит из кухни варёную картошку. Василий достаёт из шкафа стопарик, один Самойлов стоит, засунув руки в карманы и иронически смотрит на центр стола. Житой разливает портвейн. Все со словами "Ну ладно", "Ну давай" выпивают и закусывают. Самойлов вертит в руках стопарь, насмешливо разглядывая его.
      ВАСИЛИЙ. Садись, что стоишь, как Медный Всадник?
      Самойлов садится, насмешливо улыбаясь.
      ЖИТОЙ. Давайте сразу ещё по одной, чтоб почувствовать.
      Разливает, почти все выпивают. Василий пьёт залпом, как это обычно делает Фёдор, Пётр же, напротив, -степенно, отопьёт, поставит и снова отопьёт, как Максим.
      ВАСИЛИЙ (Мотину). Чего ты? Не напрягайся, расслабься.
      МОТИН. Да ну... на фиг... Я после этой работы вообще делать ничего не могу. А удивляются ещё, почему мы пьём. Мало ещё пить!
      ЖИТОЙ. Верно!
      Разливает ещё по одной.
      ВАСИЛИЙ. То, что мы пьём, - есть выражение философского бешенства.
      МОТИН. Я после работы этой вымотан совершенно, куда там ещё картины писать - год не могу. Возьму кисть в руки, а краски выдавливать неохота. Такая тоска берёт, что я за час, вымотанный, нарисую?
      ВОВИК. А в воскресенье?
      МОТИН (в сильном раздражении). А восстанавливать рабочую силу в воскресенье надо? Впереди неделю пахать, как Карло. А в квартире убраться? А с сыном погулять? А в магазин надо?
      ПЁТР. Так каждый живёт, что такого за...
      МОТИН (перебивает). Вон Андрей Белый пишет, что хоть Блок и не был его другом, прислал тысячу рублей, и он полгода мог заниматься антропософией. Антропософией, а? Вот гады, жили! (Залпом выпивает) Да избавьте меня на полгода от этой каторги, я вам такую антропософию покажу!
      ЖИТОЙ. А вот эти ваши, как их... Максим с Фёдором - вроде не работают, а, Пётр?
      ПЁТР. Не работают.
      МОТИН. Как так?
      ПЁТР. Да вот так... как-то...
      ВОВИК. Давно?
      ПЁТР. Не знаю даже. Василий ты не знаешь?
      Василий мотает головой.
      САМОЙЛОВ. А чем они занимаются?
      МОТИН. Да ничем! Пьют! Какого лешего вы с ними возитесь, не понимаю. Алкаши натуральные.
      ЖИТОЙ. Это всё ладно, а вот давайте выпьем!
      Разливает.
      МОТИН. Что за колбаса?
      ВОВИК. Докторская.
      ВАСИЛИЙ. Нет, с Максимом и Фёдором не так всё просто...
      МОТИН. Да ладно. Видел я ваших Максима и Фёдора, хватит. Алканавты натуральные.
      ЖИТОЙ. Слушайте, а что, там, я слышал, убили кого-то?
      В это время Самойлов включает магнитофон. Слышен плохо записанный "Караван" Эллингтона.
      МОТИН. Выруби.
      САМОЙЛОВ. А может, поставим чего-нибудь? Пётр, у тебя битлы есть?
      ПЁТР. Нет, сейчас нет. Пусть это будет, убавь звук.
      САМОЙЛОВ. Это что?
      ЖИТОЙ (Вовику). Ты будешь допивать или нет? Все тебя ждём.
      ПЁТР. Эллингтон.
      ЖИТОЙ. Ну, я вермут открою. Вы как?
      ВАСИЛИЙ. Давай!
      САМОЙЛОВ. Нет, не надо Эллингтона.
      ВАСИЛИЙ. Оставь, говорю.
      Житой разливает.
      ВОВИК. Так кого убили-то?
      ПЁТР (взглянув на Василия). Сосед там у них был, у Максима с Фёдором.
      ЖИТОЙ. Кто?
      ПЁТР. Неизвестно.
      ЖИТОЙ. Как, не нашли? Где убили?
      ПЁТР (с неохотой). Да там и убили, дома.
      ЖИТОЙ. Во дали! А там кто ещё живёт в квартире?
      ПЁТР. Да был там один, Кобот.
      ЖИТОЙ. Может, он и убил? Где там этого милиционера убили? Чем?
      ПЁТР. Застрелили. В комнате этого самого Кобота.
      ЖИТОЙ. А Кобота забрали?
      ПЁТР. Нет.
      ЖИТОЙ. Тут надо выпить. (Разливает.)
      ВАСИЛИЙ. Да нет, так просто не рассказать. Мы с Петром этого милиционера не знали, я так видел пару раз на кухне. Ну, ясно, это такой человек, который считает себя вправе судить другого. Такие как раз приманка для дьявола - не он убьёт, так его убьют. Просто рано или поздно надо быть заранее готовым... как стихийное бедствие. То есть, не в том дело, что он просто подвернулся...
      САМОЙЛОВ. Да кто убил-то?
      ВАСИЛИЙ. В том-то и дело, что вроде Кобот, а вроде и нет. Просто Кобот на какое-то время полностью подчинился силам ада от страха, стал их совершенным проводником.
      ЖИТОЙ. Ой, не понял!
      ВАСИЛИЙ. Ну так было, что милиционер в чём-то подозревал Кобота, допытывал, допытывал...
      ЖИТОЙ. И Кобот, его значит...
      ВАСИЛИЙ. Нет, как бы это объяснить. Ну вот знаешь, если человеку каждый день говорить, что он свинья, то он действительно станет свиньёй. Просто сам в это поверит. Есть такой догмат в ламаизме, что мир не реальность, а совокупность представлений о мире, то есть, если все люди закроют глаза и представят небо не голубым, например, а красным, то оно действительно станет красным.
      Самойлов иронически всех оглядывает, поднимает одну бровь выше другой; Житой мается.
      МОТИН. Слушайте, а может быть хватит?
      ВАСИЛИЙ. Сейчас. Так вот, Пужатый был до того уверен, что Кобот преступник, так его замотал, что Кобот запутался и поверил.
      ЖИТОЙ. И кокнул?
      ВАСИЛИЙ. Да нет, же, не совсем. Просто Пужатый выдумал, создал беса, который его же и убил.
      САМОЙЛОВ У попа была собака, он её любил. Она съела кусок мяса, он её убил.
      Василий с тоской дёргает плечами, пьёт.
      ВОВИК. Это тоже Эллингтон?
      Пётр кивает.
      ВАСИЛИЙ. Кобот не убивал. Он, может, вообще спал в это время. Но каждая мысль - это бес, который...
      ПЁТР (перебивает). Не в этом дело, Василий. Я сначала сам не поверил, что Пужатого убили, тем более что Кобот убил, написал стишок...
      ВАСИЛИЙ. Ну?
      ПЁТР. А Максим мне сказал, я точно запомнил: "И ты доиграться хочешь?"
      ЖИТОЙ. А пока выпьем. (Разливает.)
      ПЁТР. Понимаешь, что он этим хотел сказать? Что такой человек, как, Кобот, именно простой, без отличий человек, мещанин - к такому-то как раз лучше не подступать, шутки плохи. У такого неведомые ресурсы. Именно такие, незаметные и определяют твою судьбу. Не ты ли, Мотин жаловался?
      МОТИН. Слушай, хватит...
      ПЁТР. Максим так и сказал, мол, оставь его, доиграешься.
      САМОЙЛОВ. Я не понимаю, чего вы все ссылаетесь на этого Максима, будто на учителя?
      МОТИН. Как дети малые, что Пётр, что Василий, носятся, как с писаной торбой!
      ПЁТР. Ну они там действительно... Кое-чему научили...
      САМОЙЛОВ. Чему?
      ПЁТР. Так конкретно трудно сказать. Ну, ты читал о дзене?
      МОТИН. Знаю. Я ж тебе введение в дзен-буддизм давал.
      ПЁТР. А ты не находишь, что Максим и Фёдор ведут себя часто как бы...
      МОТИН. По дзену?
      Все, даже не слышавшие о дзен-буддизме, смеются.
      ПЁТР. А что?
      ЖИТОЙ. А то, что нам пора выпить.
      МОТИН (Самойлову). Сделай погромче, или выруби. Это тоже Эллингтон?
      ПЁТР. Да. Нет, не делай громче, погоди. Я такой случай расскажу. У дома, где живут Максим и Фёдор лежит пень какой-то круглый, и Фёдор, всякий раз, проходя мимо, говорит: "Во, калабаха!" Я однажды ему говорю: "Ты что всякий раз это говоришь? Я давно знаю, что это калабаха!" И тогда Максим, он с нами шёл, показывает мне кулак и говорит: "А это ты видел?"
      МОТИН. Всё?
      ПЁТР. Да, всё.
      Всеобщий смех.
      МОТИН (Разводит руками с уважительной гримасой). Да, это не для слабонервных.
      ПЁТР. А чего ржать?
      Смех, было утихший, усиливается.
      ПЁТР. Эх!..
      Всеобщий смех.
      ЖИТОЙ. Ну, я так скажу: год не пей; а тут уж сам бог велел. (Разливает.)
      ПЁТР. Так что, по-вашему, хотел сказать Максим этой фразой? Перестаньте ржать, дослушайте! Он хотел сказать, что хотя я и много раз видел кулак Максима, к примеру, он может явиться совсем в другом качестве, да каждый раз и является. Так и каждый предмет в мире, каждое явление, сколь бы оно ни было привычно, должно приковывать наше внимание неослабно: ведь всё может измениться, всё меняется, а мы в плену догматизма. Это внимание ко всему и выражает Фёдор, так неотвязчиво, на первый взгляд, обративший внимание на калабаху. Он вновь и вновь постигал её.
      Пауза.
      САМОЙЛОВ. Это, что называется, высосано из пальца.
      ВОВИК. Нет, всё это, конечно, интересно, но вряд ли Максим это имел в виду, когда показывал кулак.
      ВАСИЛИЙ. Каждому своё. То есть, каждый понимает, что ему дано.
      ПЁТР (зло). Ой, ой, ой! Да не в этом дело. Что значит не имел в виду? Максим и Фёдор все, конечно, делают интуитивно.
      МОТИН. Прошу, хватит!
      ВОВИК. Нет, дай досказать-то!
      ПЁТР. ...но они тоже все-таки понимают, что делают. Вот другой случай. Я заметил однажды что Фёдор, отстояв очередь у пивного ларька, пиво не пьёт, а отходит.
      ЖИТОЙ (пораженно). Зачем?
      ПЁТР. Вот и я спрашиваю, зачем? Тем более, что Фёдор снова потом встаёт в очередь. И тогда Фёдор мне ответил: "Чтобы творение осталось в вечности, его не надо доводить до конца".
      (Ухмылки).
      САМОЙЛОВ. Ну, это вообще идиотизм.
      ЖИТОЙ. Я что-то не врубился. Давайте выпьем.
      Разливает.
      ПЁТР. Ну, эту фразу - что творение осталось в вечности, его не надо доводить до конца - я ему сам когда-то говорил. Известный принцип, восточный. В Китае, например, когда строили императорский дворец, один угол оставляли не достроенным. Так и здесь. Фёдор, прямо говоря, человек, не слишком умный, не слишком большой,- где ему исполнять этот принцип? Только так, на таком уровне. Он даёт понять, что и в мелочах необходимы высокие принципы. Это самое трудное. Конечно, здесь он выглядит юмористически, но это тем более очевидно. Можно сказать, что он совсем неправильно этот принцип применил, одно дело - не довести творение до конца, прервать его где-то вблизи совершенства, а другое - вообще не начать, остановиться где-то на подготовительном этапе, - стоянии в очереди. Этим он просто иронизирует надо мной, говорит, что не за всякий принцип следует хвататься. А ещё это было сделано затем, чтобы посмотреть, как на это будут реагировать такие ослы, как вы, которые только ржать и умеют.
      САМОЙЛОВ. Ну, брось, чего ты разозлился...
      МОТИН. А какого хрена выколпачиваться-то весь вечер? Может, хватит?
      ВОВИК. Да что вы... ладно...
      ЖИТОЙ. Ребята, бросьте. Вовик, ты допьешь когда-нибудь?
      ВАСИЛИЙ. Вовик, тебе уже хватит, по-моему.
      МОТИН. Эй, Самойлов! Плёнка кончилась давно. Ставь на другую сторону.
      САМОЙЛОВ. А что там?
      ПЁТР. Эллингтон.
      САМОЙЛОВ. А что-нибудь другое есть?
      ВАСИЛИЙ. Да ставь Эллингтона, фиг с ним! (Мотину.)
      Ну, как у тебя с работой?
      МОТИН. Пошёл в задницу со своей работой!
      ВОВИК. Нет, а интересно, этот Фёдор...
      ЖИТОЙ. Пётр, ты куда стопку дел? А дай-ка, вон она, у магнитофона.
      Самойлов ставит пленку на другую сторону и увеличивает громкость. Все вынуждены говорить повышенными голосами.
      ПЁТР (как бы про себя). Вы не понимаете простой вещи. Как Шестов отлично сказал про это: человечество помешалось на идее разумного понимания. Вот Максим и Фёдор... ну, между нами, люди глупые...
      МОТИН (саркастически). Да не может быть!
      ПЁТР. .. .и ничуть не более необыкновенные, чем мы.
      Но, как ни странно, они выбрались из этого мира невыносимой обыденщины... как бы с чёрного хода. И вот...
      ВАСИЛИЙ. Пётр, ты заткнись, пока не поздно.
      САМОЙЛОВ. Вовик, передай там колбасу, если осталась.
      ЖИТОЙ. Ну и колбаса сегодня. Я прямо не знаю, что такое. Ел бы да ел!
      ВСАИЛИЙ. Сам ты, Пётр, хоть и лотофаг, помешался на идее разумного понимания. Хреновый дзен-буддизм получается, если его так размусолить можно.
      ВАСИЛИЙ. А ты попробуй объяснить про Максима!
      ПЁТР. Ты, видно, просто пьян. А Максим и Фёдор -неизвестные герои, и необъяснимые.
      ЖИТОЙ. Мать честная! Мы ещё портвейн недопили!!! Василий, у тебя ещё бутылка осталась!
      ВАСИЛИЙ. Точно. Возьми там, в полиэтиленовом мешке.
      САМОЙЛОВ. Пётр, куда бы Вовика девать?
      ПЁТР. Вон, у меня под кроватью спальный мешок. Положи его туда.
      МОТИН. Ещё бы не отрубился, когда весь вечер мозги дрочат про этих Максима и Фёдора. Я удивляюсь, как это мы все не отрубились. Если бы хоть путём рассказать мог, а то танки, коаны. А что такое "моногатари"?
      ЖИТОЙ. Эй, ребята, давайте выпьем наконец, спокойно. (Разливает.)
      САМОЙЛОВ. Во, тихо! Это Маккартни?
      ПЁТР. Да, вроде.
      САМОЙЛОВ. Тихо! Давайте, послушаем.
      Дослушивают плёнку до конца, притопывая ногами. Самойлов подпевает.
      МОТИН. Давай ещё что-нибудь. Таня Иванова у тебя есть?
      ПЁТР. Нет.
      ЖИТОЙ. Вот жаль! Вот под неё пить, я вам скажу...
      ВАСИЛИЙ. Под неё только водку.
      ЖИТОЙ. Так сейчас сколько? Эх, зараза! Десятый час. Ладно. Всё равно, портвейн кончается, - надо сложиться и в ресторан.
      Все, кроме спящего Вовика и Самойлова, выгребают оставшиеся деньги. Житой бежит в ресторан. Мотин ставит на магнитофон новую пленку наобум.
      МОТИН. Это что такое?
      ПЁТР. Эллингтон.
      МОТИН. Ты что его, маринуешь, что ли?
      Пауза. Некоторое время в ожидании приходится слушать Эллингтона. У всех добрый, расслабленный вид.
      ВАСИЛИЙ (Мотину). Ну, нарисовал что-нибудь?
      МОТИН. Да так... Времени нет.
      ВАСИЛИЙ. А у кого оно есть? Все равно ждать нечего. Тысячи от Блока не будет.
      МОТИН (серьёзно). Я жду, когда вырастет сын.
      ВАСИЛИЙ. А сколько ему сейчас?
      МОТИН. Года два.
      ВАСИЛИЙ. Года два! Ты что, не знаешь точно?
      МОТИН. Два года! Ничего я не жду!
      ВАСИЛИЙ. Невозможно, чтобы атеист ничего не ждал! Например, когда кончится это настоящее и начнётся новое. Были в школе, ждали, когда кончим. В институте тоже ждали, мечтали, когда отучимся. Теперь ждём, когда сын вырастет, а то и того пуще - когда на пенсию выйдем. И самые счастливые всё торопят будущее. Ну, не ужасно ли? Скорее, скорее пережить это, а потом другое, а потом смерть по-вашему? Будто пловец изо всех сил плывёт, как можно быстрее, не обращая ни на что внимания, плывёт к цели. И потому пловцу полагается быть оптимистом.
      ПЁТР. Но спасительнее недуманье о смерти.
      ВАСИЛИЙ. От чего спасительнее? Ещё спасительнее тогда сумасшествие. Чего мы опять из пустого в порожнее перегонять будем? Слышал я жизнь самоцель. Лучше и умнее жизни ничего не придумаешь. Чего вы все ждёте?
      ПЁТР. Чего это Житого давно нет?
      МОТИН. Господи, как мне все надоело!
      Пауза. Мотин задрёмывает.
      ПЁТР. Го-Си писал: "В те дни, когда мой отец брался за кисть, он непременно садился у чистого окна за чистый стол, зажигал благовония, брал лучшую кисть и превосходную тушь, мыл руки, чистил тушеницу. Словно встречал большого гостя. Дух его был чист. Мысль сосредоточенная. Потом он начинал работать.
      Или художник Возрождения - он два дня постился, потом после долгой молитвы, прогнав всех из дому, подождав, пока осядет пыль, брался за кисть. Вот Мотину хочется только так. Между прочим, про Го-Си мне рассказал Максим. Ну, знаешь, в какой обстановочке: в их засранной комнате, в руке никогда не мытый стакан, с такой же травиловкой, что мы сейчас пьём. Для чего нужна была древняя чистота? Чтобы внешнее не отвлекало. А мы, может быть достигли такой сосредоточенности, что и внешнее не важно? У Ахматовой вспомнил что-то такое: "Когда б вы знали, из какого сора стихи растут, не ведая стыда..." Василий, не выдержав, смеётся.
      ВАСИЛИЙ. Достиг он! (Смеётся.)
      ПЁТР. А чего?
      ВАСИЛИЙ. Ничего. Ты всё верно говоришь, Пётр, дай я тебя поцелую. Ты фаустовский человек, Пётр, фаустовский. Что-то я про Фауста хотел... Да! Это Максим тебе про Го-Си?
      ПЁТР. Ну?
      ВАСИЛИЙ. А откуда он знает?
      ПЁТР. Знает, и всё тут.
      Пауза.
      САМОЙЛОВ. Пётр, я полежу на кровати до Житого?
      ПЁТР. Давай.
      ВАСИЛИЙ (неожиданно пьяно). Пётр, а хочешь я расскажу тебе, кто Пужатого убил?
      ПЁТР. Не ты ли уж?
      ВАСИЛИЙ. Я? Да нет, не я. Максим убил.
      ПЁТР. А ты, брат Карамазов, научил убить?
      ВАСИЛИЙ. Вот почему Кобота не забрали? Ведь очевидно, что надо забрать. Почему?
      ПЁТР. Ну, почему?
      ВАСИЛИЙ. А ты что, не замечал за Максимом ничего странного? Я ещё в самом начале заметил, когда Кобот только поселился. Помню, заходит он раз, про уборку говорит, что давайте графики вывешивать, кто когда пол моет, а потом и спрашивает Максима: "А ты где работаешь?: Максим, вижу, рассердился и говорит ему: "А ты где работаешь? В МЕХАНОБРЕ? Ну, так и сиди в своём МЕХАНОБРЕ!"
      ПЁТР. Ну и правильно ответил.
      ВАСИЛИЙ. Всё правильно, дзен дзеном, а я думаю, действительно, где это он так работает, что деньги есть каждый день пить?
      ПЁТР. Ой, да сколько можно про это? При чём здесь Кобот?
      ВАСИЛИЙ. Кобот ни при чём, а вот откуда они с Фёдором могли в Японию поехать? Или вот такую вещь возьми: сколько лет Фёдору? Лет 40 от силы, ну, положим, родился он в 20-х годах. Так как же он мог быть связан с подпольщиками до революции?!
      ПЁТР. Василий, ты что? Ты всё так прямо, оказывается и понимаешь?
      ВАСИЛИЙ. Ладно, положим, это всё ладно. Но в Японии они были точно. Не перебивай меня, мне самому разобраться надо. Короче, я вскоре... Ну, не вскоре, а сейчас вот... догадался, что с Максимом в явной форме произошло то, что со многими из нас происходит незаметно. Максим уступил свою душу дьяволу. Не знаю, как и почему, скорее всего, быстро и необдуманно, как всё важное в нашей жизни - бац, бац, посмотрим, что получится. Что получится? Как вчера пил, так и сегодня пьёт.
      ПЁТР. Да откуда, почему?
      ВАСИЛИЙ. По кочану. Не перебивай. А может, он вообще не понял, что получает, а что отдаёт? Проснулся наутро, дьявол ждёт приказаний. "Что тебе, Максим, угодно?" - "Да вроде ничего не угодно. А нет, закурить хочу". "На, пожалуйста, закури. Может, пивку?" - "А что, и пивку можешь достать? Ну, сбегай". Вот так, может быть, за папиросу и кружку пива Максим отдал душу. Впрочем, бывает, что очень умные люди отдают её ради красного словца. Ну, конечно, дьявола так не устраивает, получается, что и сделки никакой не было. Ведь зло и потеря души, когда дьявол может действовать через человека... Понятно? Сам факт договора - ерунда. Понял?
      Дьявол готов и так помогать - лишь бы помогать - человек и так уже потерял душу.
      ПЁТР. Зло - есть наказание самого себя.
      МОТИН (приподнимая голову со стола). Всё в мире грязь, дерьмо и блевотина, только живопись вечна. (Опускает голову на стол.)
      ВАСИЛИЙ. А? Да. Так вот, задача дьявола - дать Максиму понятие о пути зла.
      ПЁТР. Всё это хорошо, но откуда, почему?
      ЖИТОЙ (появляясь в дверях, поёт). Потому что водочка... Как трудно пьются первые сто грамм!
      Пётр с криками приветствия вскакивает. Самойлов с тёплой улыбкой приподнимается с кровати.
      САМОЙЛОВ (с чувством). Эх, ребята!
      ПЁТР. Ты одну купил?
      ЖИТОЙ. Одну, и ещё вермута.
      Пётр, Василий и Житой берутся за руки, пляшут, возбуждённо вскрикивая и мыча. По магнитофону в это время звучит фортепианная вещь Эллингтона "Через стекло ".
      ЖИТОЙ. Эй, Мотин, хватит кемарить, вставай!
      МОТИН (не поднимая головы). Я ничего... Хорошо, сейчас голова полежит...
      ЖИТОЙ (хорошим, благословляющим голосом). Ну, ребята, ладно, я разливаю. (Разливает). Уплачено! Налито!
      Все, кроме Мотина, выпивают со словами "Хорошо пошла ", "Нормально ", "Воды дай ".
      САМОЙЛОВ. Ну вот, пьём сейчас и раньше, а бабы ни одной нет.
      ПЁТР (заунывно). Хватит, потому что...
      ЖИТОЙ. Зря. С бабами веселее. А, хрен с ними, нам
      больше достанется. (Разливает.) Нет, всё-таки Эллингтон ничего.
      САМОЙЛОВ. А гитара здесь есть?
      ПЁТР. Нету, нету.
      САМОЙЛОВ. Жаль! А у соседей есть?
      ПЁТР. Нет.
      ЖИТОЙ. Ну, ребята, нормально выпили сегодня, ещё бы по фуфырю - и не стыдно будет людям в глаза смотреть.
      САМОЙЛОВ. Сходим за гитарой?
      ЖИТОЙ. Куда?
      САМОЙЛОВ. У меня парнишка рядом знакомый, может у него есть.
      ЖИТОЙ. Ты чего? Мы пойдём, а они тута без нас всё допьют?
      ВАСИЛИЙ. Зачем тебе гитара?
      САМОЙЛОВ. Лёшка, давай сбегаем, тут рядом.
      ЖИТОЙ. А, хрен с тобой. Давайка на дорожку. (Пьёт.) Смотрите, без нас не очень.
      ПЁТР. Хорошо Самойлов ведёт себя сегодня, не выпендривается.
      ВАСИЛИЙ. Да, это надо зарубку сделать.
      ПЁТР. Слушай, а что ты там плёл насчёт Максима? Что он душу дьяволу продал? Притчу какую-нибудь хотел рассказать, или так, спьяну?
      ВАСИЛИЙ. Почему спьяну? А, так вот, я остановился, что задача дьявола - дать понять Максиму о зле. Это и нетрудно, мир во зле лежит, а у Максима ещё и дьявол в помощниках.
      ПЁТР. Он у всех в помощниках.
      ВАСИЛИЙ. Ну вот, дьявол Максима и подначивает -чего не пользуешься? Давай, развивайся, хочешь, знание книг в тебя вложу, хочешь поедем путешествовать, по опыту всё узнаешь. Ведь бесу поначалу нужно, чтобы Максим поумнел, чтобы было, что искушать, а во-вторых митрополит Антоний говорит: "Зверям закона не дано, да Он с них и не спрашивает". А вот со знающих, с них по закону и спросится. Незнание закона освобождает от ответственности".
      ПЁТР. Ну, не думаю, колесо сане...
      ВАСИЛИЙ. Прошу, не перебивай. Сыт я твоим колесом сансары. Конечно, не совсем так. Но где же ты увидишь, чтобы человек за кружку пива от Бога ушёл? А Максиму, собственно, ничего не надо, ни сокровища, ни власти, ни суккубов там обольстительных. Чист, как кивик, и знает, что ничего не знает, а то, что пьёт - чего там... Что ж, говорит, можно и попутешествовать. Отправились Максим с бесом в путешествие. Поехали аж на другой конец света, видели там... видели там индейцев настоящих: круглый год в туристских палатках живут и не работают. Были в Майнце, где Майн впадает в Рейн, видели пожар, и как человек из окна на простыню прыгал. Были в Голштинии, были в Паннонии, ничего особенного не видели. Были в Ирландии - видели мужика с бородой и грудями до пупа. В Амстердаме видели магазин, где бутылочного пива одного - восемьдесят сортов, не считая баночного. Были в Саваттхи и Джеттаване, видели как электростанция разрушилась. Были в Марокко, там почти все арапы, а есть и в простыню завёрнутые. Были на Сандвичевых островах, видели такую рыбу зелёную, что как посмотришь, так блеванёшь. Были в Орехово-Зуеве, там у ларька длинная очередь. Один мужик, чтобы очередь не пропустить, прямо в очереди мочился несколько раз. Из всего путешествия этот мужик больше всего Максиму понравился, решили взять его с собой. Это Фёдор.
      ПЁТР. А! А я думал ты кончишь тем, что Фёдор - это Мефистофель и есть.
      ВАСИЛИЙ. Были потом в Приене Ионеческом, видели памятник Бианту, с надписью: "В славных полях ?риенской земли рождённый, почиет здесь под этой плитой, светоч ионян - Биант". Надпись была, правда, на древнегреческом, и Максим не смог её прочитать. Тут он впервые пожалел, что не умный. Были в Фивах, видели Мудрого Мужа, который на вопрос "Чему вас научила философия?" отвечал: "Жевать бобы и не знать забот". Максим не понял и снова захотел стать умным. И говорит дьяволу: "Хочу стать умным." А дьяволу того и надо. Раз - и стал Максим умным как... как два Платона. Долго сидел Максим такой умный и ничего не говорил. Открывал, бывало, рот, чтоб сказать, но снова закрывал.
      Петр разливает с нетерпением.
      ВАСИЛИЙ. И был его ум столь велик, что сам он мог понять свою ущербность, ведь один ум - что с него? Разве философом стать, или математиком, или вождём народным. Ну и что?
      ПЁТР. Как ну и что ?
      ВАСИЛИЙ. Ты же сам говорил - помешались на самоочевидности разума.
      ПЁТР (раздраженно). Видел я, куда ты клонишь... Если бы, западник, не был пьян, то вспомнил бы, что Фауста Мефистофель тем и искушал:
      Лишь презирай свой ум, да знанья луч, Всё внешнее, чем человек могуч. Тогда ты мой без дальних слов! ВАСИЛИЙ. Вот расскажу тебе такой случай. Был я на конференции по Достоевскому, хорошо, здорово, все докладчики - ученики Лотмана да Бахтина. Кончилась конференция, начались обсуждения. Выходит старичок какой-то, аж трясётся от волнения. Он вовсе не готовился выступать, он вообще говорить не умеет "как по писаному", просто очень любит Достоевского. Этот старичок очень рад и взволнован, что услышал столько мудрых речей, ну и хочет поблагодарить как умеет, этих мудрецов, да всё нескладно говорит, волнуется очень. И вот эти мудрые люди, наизусть Достоевского знающие, (ты учти, именно Достоевского), начинают над ним смеяться. Куда, мол, с суконным рылом, да в калашный ряд. А? Вот тебе их ум! Что бы тут сказал Фёдор Михайлович?
      Пётр разливает.
      ВАСИЛИЙ. Эти докладчики очень умные. Да не ущербен ли их ум? Ну ладно, вот и Максим почувствовал это. Слушай, ты же мне вермута в водку налил! А что Максиму делать? Что ещё попросить? Пискнул, было, в отчаянии, что чего там мелочиться, раз путь Бога теперь недоступен, делай меня Антихристом. Бес ему: нечего, нечего, много теперь развелось таких желающих - а сам-то рад, думает, теперь дело в шляпе.
      Тут Максим очнулся, головой встряхнул, опомнился, да не совсем. Ну тогда, говорит, хочу благодати Божьей. Бес на него только шары выкатил. Опомнился Максим, засовестился, улыбнулся горько. Как ему с бесом бороться? Бог-то простит...
      ЖИТОЙ (входя). Да они уже вермут открыли. Самойлов, давай-ка!
      Житой разливает, Самойлов с умным видом настраивает гитару.
      ПЁТР. Ты нам-то налей!
      ЖИТОЙ. Налью, не ссы! (Разливает.) Мотин, ты так до утра и проспишь?
      ВАСИЛИЙ. Пусть спит, у него действительно работа хреновая.
      ПЁТР (Василию). И чем дело кончилось?
      ВАСИЛИЙ (после паузы). Да ладно... Как-то не знаю уже. Ну, победил Максим, остался, правда, без ума, да из Японии своим ходом добирался.
      ЖИТОЙ. Кого победил?
      ВАСИЛИЙ. Да нет, я так...
      ПЁТР. Причем здесь Кобот? И работа?
      ВАСИЛИЙ. Ни причем, успокойся.
      ПЁТР. А помнишь, Максим: "И ты доиграться хочешь?" И с дьяволом своим вечно... Такую байку меньше всего к Максиму отнести можно. Да ты уже пьян, вижу.
      ЖИТОЙ. Нормально выпили?
      Самойлов с сосредоточенным видом играет отрывки различных мелодий. Он играет очень быстро и чуть трясётся.
      САМОЙЛОВ (хлопнув себя по колену). Эх, Лёшка, наливай,поехали!
      ЖИТОЙ. А! Чего там! Давай! (Разливает).
      САМОЙЛОВ. Ну, начинайте, что хотите, а я продолжу. Любую песню.
      Небольшая пауза.
      ВАСИЛИЙ. Гул затих, я вышел на подмостки Прислонясь к дверному косяку, И ловлю в далёком отголоске Что случится на моём веку.
      САМОЙЛОВ (подхватывает). А в это время
      На столе стояли три графина. Один с карболовой водой, Другой - с настойкой гуталина, А третий вовсе был пустой. Замешательство, смех. ЖИТОЙ. Из-за острова на стрежень, На простор речной волны Выплывают расписные Стеньки Разина челны. САМОЙЛОВ и ЖИТОЙ (хором).
      А в это время на столе стояли три графина Один с карболовой водой, Другой - с настойкой гуталина, А третий вовсе был пустой. Общий смех. ПЁТР (с поганой улыбкой).
      Земную жизнь пройдя до половины, Я очутился в сумрачном лесу, Утратив правый путь во тьме долины, ВСЕ. (хором, с ликованием). А в это время На столе стояло три графина... и т.д.
      ПОЕДЕМ В ЦАРСКОЕ СЕЛО
      Как-то вечером Василий со стаканом пива в руке говорил:
      - В Пушкине, сколько раз проезжал, каждый раз в пивбаре раки давали.
      - Почём? - спросил Пётр.
      - По одиннадцать копеек штучка.
      - Крупные?
      - Да нет, мелкие, вообще-то. Не в этом дело. Ты когда-нибудь видел, чтоб в пивбаре раков давали?
      Видел, - из гонора ответил Пётр.
      - А где это, Пушкин? - спросил, сворачивая ногтем пробку, Фёдор.
      - Как где? Ты что, не был? Под Ленинградом, на электричке, минут 20.
      - Так что, поехали? - осведомился Фёдор в сторону Максима, развалившегося в кресле, как Меньшиков на
      картине Сурикова. Максим безмолвствовал.
      - Когда, сейчас, что ли? - спросил Пётр.
      - А когда?
      - Надо уж утром, в выходной, там в парк сходить можно.
      - Поехали в выходной.
      - Идите вы в жопу со своим Пушкиным, - прервал разговор Максим, пацаны, раков не видели...
      Он встал, уже стоя допил своё пиво, подошёл к раскладушке и, сняв ботинки, лёг. Раздался звук как, если бы скажем, два десятка гусар скрестили шпаги.
      - Отчего не съездить? - спросил Фёдор.
      Какого ляда туда тащиться? - после долгой паузы, когда уже никто не ждал ответа, объяснил Максим.
      Да, конечно, трудно представить себе Максима и Фёдора вне дома, или его окрестностей, хотя, поди ты - в Японии были.
      - А чего, поехали в субботу? - не унимался Фёдор.
      - Вали ты в жопу, темноед, - проговорил Максим. Почему темноед? удивился Пётр.
      - Потому что ночью встанешь поссать, а он сидит на кухне в темноте голый и жрёт что-нибудь из кастрюли.
      Все засмеялись, Фёдор - особенно умилённо.
      - С похмелья! С похмелья-то оно конечно! А у Кобота в кастрюле всегда есть суп.
      Налили по пиву.
      - Пётр, дайка бутылочку! - лёжа головой к стене крикнул Максим.
      Пётр подал бутылку пива, Максим, как больной повернулся и, кряхтя, стал пить.
      - Ладно, - сказал он, утирая губы, - сегодня понедельник? В субботу поедем, только теперь точно.
      - Ну, а я что говорил? Я же говорил! - развёл руками Фёдор, многообещающе улыбаясь.
      * * *
      На следующий день ученики прямо с работы поехали к Максиму и Фёдору, чтобы всё подробно обговорить, приготовиться, точно всё наметить.
      У Петра в эту субботу оказался рабочий день, но он договорился об отгуле, хотя ему и не полагалось. Пришлось выклянчить, обещать всякое. Особенно трудно было объяснить, зачем понадобился отгул. Не сказать же прямо договорился ехать в Пушкин, - не пустят! В воскресенье, скажут, поезжай. У Василия, вроде, всё нормально, хотя сама работа ненадёжная - в любой момент могут послать - правда, всего на один день.
      Сидели три часа и почти ничего не делали, считали, сколько денег надо брать с собой; Фёдор неожиданно для всех очень обеспокоился, хотел, чтобы было всё тщательно распланировано, суетился. Обычно он совершенно ни о чём не заботился, - есть ли деньги, уплачено ли за квартиру, есть ли в доме еда, - всё ему до лампочки, в чём спал (спал он обычно одетый), - в том и гулял везде. Тут же его будто подменили.
      Поездка в Пушкин казалась ему совершенно необыкновенным, чудесным делом, которое ни в коем случае нельзя пустить на самотёк. Максим тоже вёл себя необычно, - никаких высказываний типа "Да ну в жопу", ко всему внимателен, даже разрешил Фёдору взять ватник. Видно было, что они с Фёдором и до прихода учеников долго говорили о поездке.
      В конце концов решили: вино и продукты купить на следующий день, в среду, чтоб уже не дёргаться. Деньги на это достаёт Пётр - продаст в обеденный перерыв свои книги по искусству, деньги передаст тут же Максиму, который сам вызвался всё купить. На том и разъехались.
      * * *
      Ещё не скучно? С продажей книг не повезло - взяли только половину, денег явно мало. Вдобавок утром позвонил Василий и сказал, что его всё-таки посылают на буровые, в командировку - сегодня, на день, вернётся в четверг вечером, в крайнем случае, в пятницу утром.
      Максима новости прямо подкосили, хотя ясно было что ничего страшного нет. Василий в пятницу приедет, а деньги Пётр завтра достанет.
      - Да не в этом дело, - безнадёжно махнул рукой Максим, - Фёдор разволнуется да и вообще нервы трепать.
      После перерыва опять позвонил Василий, сказал, что никуда лучше не поедет, упросит приятеля поехать. Вечером Пётр, конечно, пошёл к Максиму успокоить.
      Там оказалась довольно дёрганная обстановка. Единственное, что могло радовать душу - ватник и пальто Фёдора, аккуратно сложенные в углу. Максим, сколько ни ходил по магазинам, портвейна не купил, с непривычки разозлился, купил две бутылки водки, одну из которых они с Фёдором для успокоения и приговорили. Корить их не следовало - видно было, что Максим больше всех мучается.
      Пётр предложил плюнуть и забыть, то есть, не в смысле, что совсем не ехать в Пушкин, - об этом никто не мог и помыслить, а в смысле плюнуть на неудачи сегодняшнего дня и завтра начать всё по новой и наверняка. Пётр понесёт те книги, которые точно возьмут, Максим будет искать до упора, пока не найдёт, не так это трудно -сегодня ему случайно не повезло.
      Твёрдо так решив, успокоились, на радостях распив вторую бутылку водки.
      * * *
      Опять с утра позвонил Василий и сказал, что приятель, подлец, не согласился, и он немедленно выезжает, а в пятницу утром будет как штык. Но это, в общем, не страшно.
      Хуже было со сдачей книг. "Букинист" в этот день оказался закрытым на переучёт.
      - Ядрёна вошь! - кричал Максим, - ты, оболдуй, целыми днями в этом магазине околачиваешься, неужели не запомнил, когда он закрывается?
      Что ему объяснишь? Пётр позвонил на работу, сказал, что ему срочно надо поменять паспорт и поехал с Максимом в другой магазин.
      Народу было тьма. Максим томился в жарком помещении, надсадно вздыхал, ходил туда-сюда, поссорился в подворотне со спекулянтами, всё был чем-то недоволен.
      "Я же свои книги, позарез мне нужные, продаю, а он всё недоволен, вчера пропил всё, а сегодня недоволен! Не угодил!" - думал Пётр, и, чтоб окончательно растравить душу, перебирал книги, принесённые на продажу.
      Наконец продали, вышли на жаркую улицу.
      - Что там Фёдор собирается с ватником делать? -спросил Пётр.
      - Хрен с ним, с ватником, пусть таскается, лишь бы пальто оставил.
      - Как же оставит он, скорее удавится. Слушай, Максим, давай договоримся, сегодня вечером я и прийти не смогу.
      - Это почему?
      - Да потому, что работа у меня, служба! Я уже на два часа с обеда опоздал, отрабатывать надо!
      Не ори, как припадочный!
      - Ну... В общем, я завтра, в пятницу, после работы, сразу приезжаю. Василий тоже, а в субботу значит, прямо утром...
      - Ну смотри! - с угрозой сказал Максим, круто повернулся и, хромая, пошёл прочь.
      * * *
      В пятницу утром Петру по междугороднему телефону позвонил Василий и сказал, что он тут мотается, как гавно в проруби, подгоняя всех, но никто ни хрена делать не хочет, короче, он приедет только в пятницу поздно вечером, или, в крайнем случае, ночью. Пётр прямо при сослуживцах стал материться, настолько у него за сегодняшний день наросла тревога за Василия и за Максима, неизвестно, купившего ли хоть что-нибудь.
      Договорились о том, что Василий выезжает вечером -кровь из носу, а если не успевает там доделать, пусть бросает всё к чёртовой бабушке, пусть хоть с работы выгоняют.
      Василий было попробовал заикнуться о том, что в Пушкин можно поехать и в воскресенье, но Пётр прямо завыл и обещал теперь-то уж в любом случае набить Василию морду.
      Василий, не слушая, орал, что он на его месте руки бы на себя наложил, что он тут на последнем издыхании всё делает, чтобы вовремя вернуться в Ленинград, а гавно всякое сидит там... Пётр положил трубку. Не успел на Петре пот обсохнуть, раздался звонок, позвонила жена Василия (а Василий женат, не странно ли?) - Леночка и спросила, где Вася.
      - Как где? На этих... на буровых!
      - А, ну ладно. Ты извини, я тороплюсь, в общем, если ты его увидишь раньше меня, передай, чтоб он немедленно, слышишь, немедленно, понял?-ехал домой.
      Короткие гудки.
      Пётр вскочил, побежал в кассу взаимопомощи, занял десятку, чтобы усмирить панику и хоть что-нибудь сделать для общего дела. Как дурак, купил три бутылки сухого (портвейна не было).
      * * *
      Вечером всё было хорошо. Пётр, Максим и Фёдор сидели за столом, распивали, как благородные, одну бутылку сухого вина.
      Сумка с портвейном, двумя сухого, и колбасой, тщательно застёгнутая, стояла у двери.
      * * *
      Но боже, что это было за утро! Конечно, дождливое. Пётр каждую минуту порывался бежать во двор встречать Василия, но Максим силой сажал его на место,
      - Чтобы и ты потерялся?!
      Фёдор, видно, вообще не спавший ночью, сидел у окна, будто в ожидании креста - сгорбленный, вздрагивал при каждом шорохе. Максим, скрестив руки на груди, вперился в циферблат часов, специально вчера одолженных у Кобота. Часы люто, нечеловечески стучали.
      Звонок всё-таки раздался, но, казалось, ему не искупить предшествующую муку.
      Василий ворвался в квартиру, будто спасаясь от погони.
      - Всё! Поехали! - сразу закричал Максим.
      Все забегали туда-сюда по комнате. Фёдор, как солдат по подъёму, бросился одевать ватник.
      - Стойте! Посидим перед дорогой! опомнился Пётр. Все сели кто куда. Василий, блаженно улыбаясь, вытирая пот. Не подлец ли?
      - Ну, пошли.
      Чинно спустились по лестнице, прошли через двор, помахав руками очереди у пивного ларька. (Нужно ли говорить, что вся очередь со вторника знала о поездке в Пушкин).
      Как-то без нетерпения дождались автобуса. Автобус резко тронулся, все повалились друг на друга со счастливым смехом, Пётр, однако, осторожно прижимал к груди сумку.
      - Стой!! - страшно закричали позади, - кто-то падая и плача бежал вдалеке.
      Это Фёдор не успел сесть.
      * * *
      Нет, есть всё-таки люди, умеющие не дрогнуть под ударами судьбы, как каменный мост во время ледохода.
      Наверное, Максим всё-таки такой - хоть и пытался драться с водителем автобуса, так, что тот со злости даже не открыл дверь на следующей остановке; заодно попало и Василию, настаивавшему на диком предложении, что Фёдор догадался ехать следом и, стало быть, нужно ждать следующего автобуса.
      Но кто бы мог остановить первое же такси, не имея в этом никакого опыта? Только Максим. Так Геракл остановил у пропасти колесницу какой-то царевны.
      А кто бы мог найти Фёдора, с искусством подпольщика (проворонил Фёдор своё призвание!) захоронившегося, пропавшего в промежутке между автобусной остановкой и домом?
      Нет, Максим - это супер!
      * * *
      Часа через два они уже шагали под сводами Витебского вокзала. Плотной группой, держась за плечи друг друга, поминутно оглядываясь и пересчитываясь, они вошли в электричку. Сразу обмякнув, как мешки с картошкой, опустились на скамейку. Говорить не хотелось.
      Электричка застрекотала, тронулась и Фёдор прижался лицом к стеклу, более, чем по-детски водя глазами туда сюда. Все улыбались и тоже смотрели в окно.
      - Ну что ж, может, сухенького по этому поводу? -спросил Пётр.
      - Давай, - чуть помедлив, сказал Максим, - можно и сухенького, раз такие дела. Не думал я, что выйдет у нас. Повезло, здорово повезло.
      - Чего не выйдет? - осведомился Пётр.
      - В Пушкин поехать.
      - Почему не выйдет? Даже странно, что такая канитель получилась.
      - Трясина ты полупелагинская, много у тебя чего выходило?
      Достали бутылку сухого, вот только ножа ни у кого не оказалось. Настолько непривычно было пить сухое, что никто, даже Фёдор не имел особого опыта открывания таких бутылок - с пробкой.
      - Эй, приятель, у тебя штопора нет? - обратился Василий к человеку, стоящему невдалеке. Тот мотнул головой.
      - А ножа какого-нибудь?
      Гражданин, чуть помедлив, достал узкий, похожий на шило, нож.
      Василий приладился, стал продавливать и терзать пробку, но никак не получалось.
      - Мне выходить на следующей, - сказал гражданин.
      - Не ссы, выйдешь, - беззлобно откликнулся Максим, насмешливо и мудро хлюпнув носом. Видно было, что он расслабился и пришёл в себя.
      Василий заторопился и стал тыкать ножом так, как толкут картошку на пюре. При очередном ударе он промахнулся и всадил нож себе в запястье. Струйка крови ударила в пыльный пол.
      - В вену, - печально констатировал Василий. Сидящие невдалеке граждане всполошились, стали глядеть с отвращением, некоторые пересели.
      Немедленно идите в травмпункт, - вскричал мужик, который дал нож. Пойдёмте, чего вы сидите?
      Действительно, электричка стояла на остановке, стояла и стояла, пока не объявили:
      -Товарищи, просим освободить вагоны. Электропоезд дальше не пойдёт.
      * * *
      Когда они вылезли в Пушкине, кровь уже не покрывала носовой платок новыми пятнами. Небо было сплошь в тучах, накрапывал дождик.
      - Да, не зря, ты Фёдор, ватник взял, - засмеялся Пётр.
      - А мы пойдём в парк? - оглядываясь, спросил Фёдор.
      - Конечно, - ответил Максим. Все улыбнулись.
      ПОХМЕЛЬЕ
      Пётр раскрыл глаза с таким ощущением, будто раскрывается чуть заживавшая рана.
      - Пойдёшь на работу? - повторил Максим.
      - Нет, - ответил Пётр и накинул себе на голову пальто. Под пальто душно, уютно, пахнет махоркой и что-то
      кружится. В кулаке, кажется, сидят маленькие существа и ползают туда и обратно. Быстро-быстро ползут, а то и большой пролезет кто-то, со свинью. Странно, отчего так неуравновешенно, что во рту жжет и сохнет, а ногам, наоборот, очень холодно? Оттого, что голова главная? Или короче? Или...
      - Пиво будешь? - спросил Максим.
      - Нет.
      Человечки проползли в кулак по нескольку сразу. Нет, ни на какую работу. Или... А, это он про пиво, буду ли пиво, ну-ка!
      Рывком он сбросил одеяло и сел.
      - Я тебе налил, - сказал Максим, - Давай, чтоб не маячило!
      Утро дымное, но не в том смысле, что накурено, нет. Ранние косые лучи играют на бутылках, как в аквариуме, и всё белое кажется перламутровым, дымным. Ну, не прекрасно ли, бывает ещё и утро. Перламутра перла муть. Не пива, а кофе надо побольше, и ходить удивляться.
      Пётр встал, поднял с пола ватник, и, не зная, куда его положить, не в силах думать над этим вопросом, бросил.
      Взял стакан, поклацкал по нему зубами.
      В каждый момент случалось очень многое, слишком неуместно отточены сделались чувства. Взявшись за ватник, Пётр начал было гнуть бог знает куда идущую линию поведения, - не выдержал, изнемог, бросил. И за пиво взялся также - вложил все свои чаяния, со стоном взглянул в глубокую муть, поднёс к губам, приник поцелуем. Пиво оказалось не жидким, сразу устал пить.
      - Вон вода в банке, - сказал Максим. Пётр пошатался туда-сюда, выпил воду.
      - Слышь, Максим, мне вроде в военкомат надо, свидетельство мобилизационное приписное... предпи-сательство...
      - Вали, вали.
      Пётр тотчас повернулся и вывалил на улицу.
      * * *
      Пройдя метров двести, он остановился и внимательно оглядел небо. Не вышла, видно, жизнь. Поломатая. Псу под хвост. Всё насмарку. Пётр засмеялся - непонятно, почему это так с таким удовольствием, этак игриво, да откуда такая мысль сейчас?
      Грустно и легко. Не выпить ли кофе? Нет, здесь только из бака пойло по 22 копейки. Надо пожрать, кстати. Или домой? Домой.
      * * *
      Как счастливы первые полчаса дома - сидишь, ешь один, читаешь какое-нибудь чтиво, хоть "Литературную газету", ничего не воспринимаешь. Плата за отсутствие получаса жизни - всего ерунда, не больше рубля - не худо ли?
      Пётр накрыл грязную посуду тряпкой, что подвернулась под руку, лёг на диван. Оглядел книги, покурил. Встал, послонялся, включил магнитофон, и тотчас выключил - нервный Эллингтон успел всё испоганить.
      Пётр очнулся второй раз за утро, того и гляди - снова человечки в кулак полезут. Нужно начинать день сначала. Или ложиться спать.
      Нудное суетливое беспокойство за судьбу дня - что-то надо ведь сделать, хоть кофе нажраться, хоть чего.
      Нужно остановить эту расслабленность, и для начала почитать, наконец, не торопясь, спокойно, "Плаванье" Бодлера- ни разу в жизни - ей богу - не нашлось для этого свободного времени. И если не сейчас, то никогда не найдется, из-за этой же расслабленности.
      Для отрока, в ночи смотрящего эстампы, За каждым валом - даль, За каждой далью - вал.
      Как этот мир велик в лучах рабочей лампы, Ах, в памяти очах - как бесконечно мал! В один ненастный день в тоске нечеловечьей Не вынести тягот под скрежет якорей...
      С первых же строк Пётр почувствовал, что это то, что эти строки он будет знать наизусть, и они будут спасать его в автобусных трясках, и под жуткими лампами дневного света на работе, однако, не дочитав и до половины, заложил спичкой и сунул в портфель - не то! Стихи прекрасны, но быстрее, быстрее же, нельзя тратить время на стихи. Что же делать?
      Пыль медленно клубилась на фоне окна. Казалось, что смотришь в окно на заборы, как на волшебное, долгожданное кино.
      В Эрмитаж? В Эрмитаж...
      Пётр в оцепенении усмехнулся -давно ли был в Эрмитаже, давно ли слушал спор восторга со скукой перед любимым портретом? Портретом Иеремиаса Деккера. Скука говорила: "О! Как обрыдло! Одни переработанные отходы сколько же их просеивать?"
      Восторг говорил своей супруге: "Оставь меня хоть на час! Не навязывай своё проклятое новое, я всё ещё жив!"
      Нет, Эрмитаж требует согласия с самим собой. А всё остальное? Как нудно предчувствие лучшей участи? Ну неужели для всей этой жизни, родится человек, где хочется быть серьёзным и торжественным, а никогда, ни в одну минуту не достичь этого, маячит где-то рядом.
      Или это я один такой?
      Или я не могу никого полюбить?
      * * *
      Пётр, как и давеча, именно вывалился на улицу, в ностальгическое, бесплодное забытье. Присев на скамейку и сунув руку в карман, он погрузился в крошево табака, скопившегося там. Казалось, он погрузил руку в теплый песок, в теплую воду, когда ещё пьян от купанья.
      А песок? Мокрый песок, медленно застывающий в башни, в страшные башни, как у Антонио Гауди. Далеко-далеко. И такое уменьшающееся солнце. Пётр зачерпнул горстку табака и взмахнул рукой. Веер коричневой пыли, как тогда из окна.
      Голуби поднялись в воздух, но тут же опустились, думая, что им кинули что-нибудь поесть. Кыш, голуби, кыш! Хотя, почему кыш? Какое слово - кыш... А! Кыш-кыш - так говорила эта... Когда он лез к ней целоваться.
      Кстати, вот что надо сделать. Позвонить Лизавете и закатиться с ней для начала в пивбар. Почему нет? Грустно и легко. Но, к сожалению, я не пью. Никогда.
      Да и Лизавета, милая...
      Верно сказал Василий: дьявол умеет сделать воспоминания о минутах, когда мы делаем зло приятными Грустными и лёгкими. Это верно, верно: лучше один буду маяться, чем... А что за зло такое? Что за грех? Ведь правильно говорил Вивекананда, что грех в том и состоит, чтобы думать о себе или о другом, как о совершающем грех. Что бы на это сказал Василий, этот дуалист. Да нет, он прав... И тот прав, и этот. И остальные. Хватит! Пусть лучше стошнит, чем превратиться в дегустатора.
      * * *
      Пётр шёл всё быстрее и быстрее, тревожно поглядывая на афиши кинотеатров. Не дай Бог, туда понесёт.
      Правда, за полтора часа забвения от жизни - сорок копеек. Дешево. Но похмелье сильнее от дешевого.
      Как выгодно отличается кино от жизни! Там всё быстро, хотя и неинтересно бывает, и, главное, сопровождается музыкой.
      Какая музыка, что? Куда я иду? Не всё ли равно, чем сопровождается? Музыкой, свободой, покоем. Хоть в тюрьме. "Не надобно мне миллион, мне бы мысль разрешить". Да как её разрешить, если в руку-то не возьмёшь, как скользкая пойманная рыба - раз - и опять в реке.
      - Эй, парень, постой! - окликнул Петра оборванный человек.
      -Что?
      - Ты не торопись. В военкомат идёшь?
      - Нет, - ответил поражённый Пётр, которому действительно нужно было в военкомат, хотя и не этого района.
      - А, ну ладно, я думал, в военкомат. Дай хоть 11 копеек, маленькую возьму.
      Пётр отдал деньги и всё быстрее пошёл, уже зная куда.
      * * *
      Близился вечер. Люди уже вышли с работы и стояли по очередям - кто в магазинах, а кто прямо в уличной толчее.
      Пётр, сгорбившись, стоял у уличного ларька и наблюдал за быстрыми и нечеловеческими движениями селёдок на прилавке, людей, машин. Все, даже селёдки, имели такой сосредоточенный вид, будто только что оторвались от настоящего дела, ради короткой перебежки к другому настоящему делу.
      Петру хотелось взять кого-нибудь из этих людей за лацкан пиджака и что есть силы крикнуть: Весть! Весть дай!
      Вроде, похожая фраза есть у Воннегута. Никогда не обходится без рефлексии. Рельсы бездорожья.
      Жизнь кажется просто невозможной - поди ж ты - она продолжается. Мы продолжаем жить. Вот уже солнце между домами: последние, косые, достоевские лучи.
      Чем мне больнее, тем лучше. Почему? Почему совесть, которой у меня, может и нет, должна мучить меня неизвестно за что?
      Или - прав Василий - это чувство первородного греха, и успокойся на этом. Или это просто грехи замучили? Василий хоть грехи может замолить, хотя, как это -замолить? Их можно только исправить, чего, правда, тоже сделать нельзя. Можно купить в гастрономе индульгенцию. За 2.42. Или за 4.12.
      Видно, нет мне благодати, нет её. А без неё не жизнь, -одно название. Вот как в кино занавес, окошечко, откуда луч, а на экране уже ничего нет, одни разговоры. Только в луче Бога получается жить. Чтобы жить вне этого луча - какое напряжение нужно... Да ну... Как бы не напрягалась фигура на экране, при занавешенном окошечке, - вряд ли выживет.
      А вдруг всё-таки сможет? А всё-таки, Господи! Ох, и зануда же я! Что делать, что делать... Кем быть, да кто виноват. Да вот старичок идёт через дорогу, ему трудно, что ж ты ему не поможешь?
      Пётр дико махнул рукой, сплюнул и энергично перебежал улицу. Даже не замедлив шага, он толкнул дверь бара. Она не поддалась. Швейцар смотрел как рыба.
      - Пусти, говорю! - гаркнул Пётр.
      * * *
      - Ты смотри, - сказал Максим, открыв дверь, Фёдор заболел.
      - Как заболел, чем? - удивился Пётр.
      - Кто его знает? Никогда, вроде, не болел...
      - Да что у него, температура? Болит что-нибудь?
      - Температура, Кобот сказал. Не говорит ничего, в карты играть стали, а он, вижу, не может, как дохлый.
      Пётр быстро прошёл в комнату, как бы извиняясь, присел на пол рядом с раскладушкой. Что, Фёдор?
      - Мутит чего-то. Портвею бы надо, да денег, сказал, нету.
      - И у меня нету... - Пётр виновато обшарил заведомо пустые карманы. Ты аспирин-то принимал?
      - Кобот дал чего-то.
      - Ну, ты спи главное. Спал сегодня? Весь день спал.
      - Вот и ладно, завтра выздоровеешь. Или врача вызовем?
      - Нет, не надо. Завтра лучше выздоровею.
      - Ну уж в жопу врача, - сказал Максим, входя. - Я как-то врача вызвал, так потом хлопот не оберёшься, а толку никакого. Кобот понимает, он таблеток дал.
      - Каких, покажи.
      - Вон, на полу лежат.
      На полу лежали пачки аспирина и барбамила.
      - Я завтра ещё принесу, других, сказал Максим, - И вообще, кончай ты... Может он не болеет вовсе, а так, рыбой объелся.
      Пётр потыкал рукой таблетки на полу, журналы, взял тетрадку, в которой Фёдор время от времени записывал что придётся: или сам сочинит, или услышит. Вот последние записи:
      Если человек и ест в темноте, и называется темноедом, то это ничего.
      Одинаковое одинаковому рознь.
      Нужно твёрдо отдавать себе отчёт, зачем не пить.
      Хоть и умные бывают, а всё равно.
      Надо верить в жизнь, она умнее.
      Вплоть до того, что как выйдет - так и ладно.
      Ты надеешься, как выйдет так и ладно. Значит, выбор за тебя сделает дьявол.
      НА СМЕРТЬ ДРУГА
      Шла машина грузовая, Эх! Да задавила Николая!
      Ишь ты! Когда ты это написал? спросил Пётр.
      - Это он сегодня, - гордо ответил Максим.
      - Больной? И стихотворение сегодня?
      - И стихотворение.
      Пётр хлопнул себя по лбу, достал из портфеля книгу.
      - Сейчас послушайте внимательно и не перебивайте.
      Фёдор сел и опустил босые ноги на пол, Максим нахмурился. Оба закурили.
      - Для отрока, в ночи глядящего эстампы...
      ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ЯПОНИИ
      Максим и Фёдор, опёршись друг на друга, сидели на небольшой поляне, покрытой большим слоем алюминиевых пробок. Пробки покрывали это волшебное место слоем толщиной в несколько сантиметров, и драгоценно сверкали холодным и серебряным светом.
      На опушке застыли волны и брызги драгоценных осколков. Жаль уходить, да скоро поезд...
      Фёдор перестал ориентироваться - куда ехать, в какую сторону, зачем, но Максим всё-таки настаивал на возвращении. Впрочем, можно было не думать о нём, о возвращении, оно медленно совершалось само собой, то удавалось подъехать на попутной машине, то спьяну засыпали в каком-нибудь товарном поезде, и он неизменно подвозил в нужную сторону, в сторону Европы.
      Возвращение неторопливое и бессознательное - как если бы Максим и Фёдор стояли, прислонившись к какой-то преграде, и преграда медленно, преодолевая инерцию покоя, отодвигалась.
      * * *
      - Максим, ты говорил, поезд какой-то? - спросил Фёдор. Максим чуть приподнял голову и опять уронил её.
      Фёдор не нуждался в поезде, но не испытывал ни отчаяния, ни нетерпенья, не предугадывал будущего и не боялся его. Но раз Максим говорил про поезд...
      Эй, парень, как тебя, помоги Максима до поезда довести, - обратился он к парню, лежащему напротив -случайному собутыльнику.
      Тот поднял мутные, без всякого выражения глаза и посмотрел на Фёдора:
      - Ты чего рылом щёлкаешь?
      - Да вот, Максима надо довести.
      - Куда?
      - На поезд.
      - Билет надо. Билет у тебя есть?
      - Максим говорит, у тебя билет, ты покупал.
      - Ты помнишь?
      Парень вывернул карманы:
      - Какой билет, балда? Где билет?
      Из кармана, однако, выпало два билета.
      Фёдор подобрал билеты, засунул Максиму в карман, поднял последнего подмышки, и поволок к длинному перрону, просвечивающему сквозь кусты.
      Парень побрёл рядом, но, пройдя несколько шагов, опустился на колени и замер. Фёдор, задыхаясь и почти теряя сознание, выбрался на
      рельсы, чудом, видно, кто-нибудь помог, запихнул Максима в тамбур, упал рядом, словно боец, переползший с раненым товарищем через бруствер в безопасный окоп.
      * * *
      Когда он проснулся, Максима рядом не было. Поезд шёл быстро, двери тамбура щёлкали и трещали.
      Фёдор встал. С ужасом глядя на черноту за окном, он несколько раз прошёл вагон. Оттуда пахнуло безнадёжным удушьем. Максима там не было, вообще там никого не было, кроме женщины в сальном халате и в страшных блестящих чулках. Она с ненавистью и любопытством разглядывала Фёдора.
      Фёдор захлопнул дверь, постоял в нетерпении, морщась от сквозняка, затем открыл входную дверь и выпрыгнул из поезда.
      Его тело упруго оттолкнулось от насыпи и полетело в кусты ольхи.
      * * *
      Оклемавшись, когда шум поезда уже затих, Фёдор встал и неловко пошёл по каменистой насыпи, по мокрым балкам шпал к фонарю.
      Уже светало, но щёлкающие под ботинками камни не были видны, ноги разъезжались и тонули в скользком крошеве.
      Пройдя метров сто, Фёдор сошёл с насыпи, и,
      раздвигая руками мокрые кусты, чуть не плача, побрёл в
      .направлении, перпендикулярном железной дороге. Тихо.
      Могло показаться, что всё кончится плохо.
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      АПОКРИФИЧЕСКИЕ МАТЕРИАЛЫ О МАКСИМЕ И ФЁДОРЕ
      ЮНОСТЬ МАКСИМА
      (материалы к биографии)
      Когда Максиму исполнилось 30 лет, он уже вовсю писал пьесы, к этому времени он уже написал и с выражением начитал на магнитофон следующие пьесы: "Три коньяка", "Бакунин", "Заблудившийся Икар", "Преследователь", "Васькин шелеброн", "Андрей Андреевич", "Пиво для монаха", "Голые", "Поездка за город" и др. Знакомые Максима вспоминают, что пьесы были ничего, но никто не помнит, про что.
      Фёдор, знавший Максима в ту пору, утверждает, что пьесы гениальны, но про содержание сказал мало определённого, можно предположить, что это были повествования о каких-то деревнях, исчезнувших собутыльниках, про Фёдора, во время обучения в школе.
      Бывшая жена Максима тоже подтверждала гениальность пьес, сообщив, что пьеса "Заблудившийся Икар" была про Икара, а пьеса "Бакунин" - про Бакунина. Её свидетельству, видимо, можно доверять, так как именно у неё хранятся плёнки с записью пьес. К сожалению, на эти плёнки впоследствии были записаны ансамбли "Абба" и "Бонн М".
      Бывшая жена Максима с теплотой вспоминает о вечерах, когда друзья Максима прослушивали записи. Обстановка была весёлой, непринуждённой, покупалось вино, - всем хотелось отдохнуть и повеселиться, часто употреблялось шутливое выражение, ставшее крылатым: "Максим, да иди ты в жопу со своими пьесами".
      Несмотря на то, что написание пьес занимало у Максима много времени, он, видимо, с целью сбора материала, служил младшим бухгалтером в канцелярии.
      Учитывая, что Максим в свободное время занимался домашним хозяйством, а также то, что он часто упоминал о своём желании уйти в дворники, нельзя не вспомнить слова Маркса и Энгельса из работы "Немецкая идеология":
      "... в коммунистическом обществе, где никто не ограничен каким-нибудь исключительным кругом деятельности, каждый может совершенствоваться в любой области... делать сегодня одно, а завтра - другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, - как моей душе угодно".
      Максим, в полном смысле этого слова, не был ограничен каким-нибудь исключительным кругом деятельности. Так, в 23 года, он неожиданно для друзей, оставил и литературную, и канцелярскую деятельность, и в течении двух лет совершенствовался исключительно в военной области, причём не по-дилетантски, а в рядах вооружённых сил.
      Вот то немногое, что известно о юности Максима до развода с женой остальные сведения крайне отрывочны и противоречивы. Так, бывшая жена утверждает, что с годами он становился всё тоскливее и тревожнее, не ночевал дома и избегал друзей, а Фёдор утверждает, что, напротив, Максим "наплевал и успокоился".
      В этих противоречивых суждениях даже не понятно о чём идёт речь.
      Сам Максим никогда не рассказывал о своей юности и на вопрос, как формировался его характер, только с грустью смотрел в окно.
      ПЕРЕПИСКА МАКСИМА И ФЁДОРА
      Здравствуй, дорогой Максим!
      Приехал в деревню я хорошо. Брат очень рад, он очень хороший и добрый. Высказываю такое соображение: ты все мои письма не выкидывай, а ложь в шкаф, а я твои не буду выкидывать.
      Тогда у меня будет не только записная книжка, но "переписка с друзьями" и ещё потом буду вести дневник.
      Больше писать нечего.
      До свиданья. Фёдор.
      * * *
      Здравствуй, дорогой Максим!
      Забыл тебе вот чего написать: приехал я тогда, на следующий день говорю я брату: "Пойдём в магазин". А он мне выразил такую мысль: магазина в их деревне нету, а есть только в Ожогином Волочке, а самогону нету.
      Я спросил: "Как же вы тут живёте?" Он мне ответил, что собираются все мужики и идут в Ожогин Волочёк весь день, а если там ничего нет, то идут до самой ночи дальше, вместе с мужиками из других деревень.
      Тогда я говорю: "Ну, пошли". Пошли мы в Ожогин Волочёк с заплечными мешками, какие тут у всех мужиков специально есть.
      Больше писать нечего.
      До свиданье. Фёдор.
      * * *
      Здравствуй, Фёдор. А... иди ты в жопу.
      * * *
      Здравствуй, дорогой Максим!
      Я всё удивляюсь многозначительному факту, что в нашей деревне нет магазина. От этого многие мужики наутро умирают или убивают себя сами. Потому что не могут идти далеко. И на могиле написано: "Умер от похмелья".
      Всё это происходит на фоне того, что здесь нет вытрезвителя. Пьяному на улице можно ходить сколько хочешь.
      Получил твоё письмо, пиши ещё.
      Больше писать нечего.
      Очень по тебе соскучился. Трижды кланяюсь тебе в ноги до самой мать сырой земли. До свиданья. Фёдор.
      * * *
      Здравствуй, Фёдор!
      Не могу писать, похмелье ужасное. Вот поправился, получше.
      * * *
      Здравствуй, дорогой Максим!
      Все тут полюбили меня за то, что я городской. Многим мужикам на память я написал своё стихотворение "На смерть друга". Если ты его не помнишь, я напомню:
      НА СМЕРТЬ ДРУГА
      Ехала машина грузовая. Эх! Да задавила Николая.
      Мужики все хорошие, добрые. Читал им твои письма, понравились. "Ишь, говорят, конечно, оно похмелье... А поправился, так и хорошо ему, Максиму-то!" Но мои письма, говорят, складнее.
      Я их тут научил так делать: не идти из Ожогина Волочка обратно домой, а прямо там всё выпивать. Жжём там по ночам костры, я учу их дзен-буддизму, поём песни. А наутро - пожалуйста, магазин!
      Больше писать не о чем.
      Бью тебе челом прямо в ноги.
      До свиданья. Фёдор.
      * * *
      Здравствуй, Фёдор!
      Мне сейчас тяжело писать. Василий за меня напишет.
      Здравствуй, Фёдор!
      С интересом читал твои письма. И вспомнилось из Андрея Белого:
      "Вчера завернул он в харчевню
      Свой месячный пропил расчёт
      А ныне в родную деревню
      Пространствами согнут, идёт." И дальше:
      "Ждёт холод и голод - ужотко!
      Тюрьма да сума впереди,
      Свирепая крепкая водка
      Огнём разливайся в груди!"
      Но, Боже, сейчас-то положение хуже! И, оказывается, везде! Ведь вся страна, да что страна, нет никакой страны!
      - весь народ вот-вот начнёт вырождаться!
      Пьяные слёзы закапали все прямые стези и вот-вот превратятся в болото.
      "Предуготовьте пути Господу, сделайте их прямыми! -Как же! Все в блевотине и всем тяжело, гуди во все колокола
      - никто и головы не поднимет..." - писал классик.
      Да не хуже ли? Все в блевотине и всем хорошо, все в умилении и пьяной надежде радужное искусственное небо развесили над адом.
      Ну, ладно... До свиданья. Василий.
      * * *
      Здравствуй. Дорогой Максим!
      Получил твоё письмо и Василия. Спасибо, Василий, пиши чаще. Я живу хорошо. Сделали себе в лесу около Ожогина Волочка землянку. Некоторые мужики из Ожогина Волочка живут в этой землянке хорошо и дружно.
      Я написал стихотворение, которое они читают всяким женщинам, когда женщины приходят к нашей землянке. Вот оно:
      НЕЗНАКОМОЙ ЖЕНЩИНЕ
      Отойди!
      Взад иди! Есть второй вариант:
      Отойди!
      В зад иди!
      Но второй вариант я никому из мужиков не говорил, а то неудобно.
      Больше писать не о чем. До свидания. Фёдор.
      * * *
      Здравствуй, дорогой Максим!
      Как ты пишешь, так и будет, сам не знаю, что делать. Вот всё расскажу, что было.
      Приходим мы с мужиками утром в магазин. Один мужик, Николай (хороший мужик, добрый) говорит: "Тётя Маша! Дай нам десять бутылок косорыловки!" И вдруг продавщица говорит: "Хватит! Вчерася приходили председатель, говорит: сенокос начался. Не давай им больше ничего! И завозить больше ничего не будут, пока сенокос не кончится".
      Николай говорит: "Сенокос сенокосом, а косорыловку-то дай!"
      А она ему: "Хватит!"
      Николай тогда так оформил свою мысль: "Так лучше бы тебе, стерва, председатель сказал: расстреляй их всех, а то сенокос начался."
      А она ему: "Уйди, Николай, креста на тебе нет!"
      Тут все мужики стали меня подталкивать - скажи, мол, ты, городской. И только я собрался высказать ей свои соображения, она говорит: "А городского вашего видеть не могу! Это он вас подбил, это вы через него пить в землянке стали!"
      Максим, Максим! Мне стало так плохо и стыдно, что я даже закрыл лицо руками, вышел из магазина и сел на крыльцо.
      Тут все мужики тоже вышли и мы пошли по дороге куда глаза глядят.
      Напиши мне телеграмму, Максим!
      Больше писать не о чем. Трижды бью тебе челом в ноги.
      До свидания. Фёдор.
      * * *
      Фёдор, хватит тебе там околачиваться, приезжай обратно! Максим.
      * * *
      Здравствуй, дорогой Максим!
      Я получил твою телеграмму. Спасибо. Знаешь, Максим, я подумал и вижу, что не могу же я взять всех мужиков с собой, потому что поселить всех в нашей квартире, мы, наверное, не сможем, не поместимся. (А может, поместимся?) А вырыть в нашем дворе землянку -нам холодно будет зимой. Поэтому я сейчас приехать не могу. Ещё останусь и буду думать, что делать.
      До свиданья. Фёдор.
      ДНЕВНИК ФЁДОРА
      1 марта.
      Сегодня у нас первое марта. Решил кроме записных книжек вести ещё и дневник. Вспрыснули это дело.
      2 марта.
      Ничего даже не помню что было, а жалко, хотел всё подробно записывать.
      3 марта.
      Сегодня захожу я в туалет, а там написано на стене: "Здесь был Агапов". Я спрашиваю у Максима "А кто это у нас Агапов был?" Максим мне и говорит что был у нас в гостях Агапов вчера, рассказывал про войну. А я записывал и даже плакал. Тут я смотрю, действительно, у меня в записной книжке записано:
      "Служил я в Германии, в части, что при немцах построена. Вот как-то раз курю я в столовой, первая смена уже пообедала, мы для второй всё ставим и посуду убираем. Вдруг прибегает немец один из хутора, что рядом стоит. Мне нужен, говорит, только командир части! Зовите мне командира части!"
      Ну, подумали, вызвали ему командира части. И вот немец рассказывает, что у него на хуторе сохранился немецкий архив, а в архиве есть документ, в котором написано, что вот эта столовая заминирована 20 лет назад, и ведь специально, гады, рассчитали, чтобы во время обеда взорвалась.
      Ну, командир части подумал и велел всем выйти из столовой. И только все мы вышли - как грохнет. От столовой (а ведь столовая была полкилометра) ничего не осталось, даже вот с эту пробку камешка не нашлось. Только воронка метров сто.
      Ну вот, воронку, значит, выровняли, всё расчистили и построили на этом месте новую столовую. Что же ты думаешь? Прошло полгода и снова взорвалась эта столовая к чёртовой бабушке! Вот гады немцы, как минировали, когда отступали!"
      Вот такой случай рассказал мне, оказывается, Агапов. Я прочитал, сразу побежал в магазин.
      4 марта
      Сегодня суббота. Отметили это дело.
      5 марта
      С утра чего-то захотелось выпить.
      Сказано - сделано, выпили с отдачей. (Приписка Василия: Фёдор, зачем ты переписываешь из записной книжки такие длинные истории? Кроме того, пиши понятнее, например, можно же вместо "выпил с отдачей" написать "показал закуску" или "блеванул".
      6 марта
      Поспорил с Василием: можно ли сухим вином Мерло
      нажраться до автопилота? Он говорил, что нет, но я выиграл, и очень быстро.
      7 марта
      Завтра 8 марта. Отметили это дело.
      8 марта
      Отмечали восьмое марта.
      9 марта
      Отмечали девятое марта.
      10 марта
      Василий принёс бормотуху, а Пётр - косорыловку. Делали коктейли. Прилично вышло.
      11 марта
      Купили сегодня шесть бутылок косорыловки. Всё и уговорили.
      12 марта
      Уже середина марта, а холодно. Для сугреву пили одну косорыловку.
      13 марта
      Сегодня воскресенье. Еле достали косорыловку.
      14 марта
      Утром Максим слабым-слабым голосом зовёт: "Фёдор!
      Фё-ё-ё-дор!" Я подошёл, говорю: "Что, Максимушко?" А он мне: "Давай-ка жахнем косорыловки!" Я не стал отказываться.
      15 марта
      Приходит Василий, а я ему прямо с порога говорю:
      - Basille! Cosoryilovka ou la mort?[Василий! Косорыловка или смерть? (франц.)] Он побледнел, говорит: - Cosoryilovka [Косорыловка. (франц.)].
      А я ему:
      - Вот то-то!
      16 марта
      Нынче утром Василий встал, чтобы идти на работу, зашатался и упал. Я побежал, звоню Петру: "Пётр! -говорю. - Пётр! Приезжай скорее, Василию плохо!"
      Пётр испугался, спрашивает: "А что брать - портвейн или косорыловку?"
      Я говорю: "Бери косорыловку!" Бросил трубку и побежал.
      17 марта
      Сегодня я говорю Максиму: "Максим, если мы и сегодня будем пить косорыловку, то заболеем". Он согласился. Пили портвейн.
      18 марта
      Утром я сказал Максиму: "Максим, ты как хочешь, а я, что греха таить, сегодня решил надраться!"
      Максим хлопнул меня по плечу и говорит: "Я тоже!"
      19 марта
      Ничего не помню, что было.
      20 марта
      Ничего не помню, что было.
      21 марта
      Максим, конечно, добрый, но сегодня очень обижал меня. Я ему рассказал, наконец о том, что хочу стать космонавтом, а он стал обижать меня. Я очень с горя напился.
      22 марта
      Сегодня Максим опять злой. Так ругался, что Пётр ему говорит:
      Максим, не нервничай так, нервные клетки не восстанавливаются.
      А Максим оглянулся дико и закричал:
      - Гавна не жалко!
      Потом схватил бутылку 33-го портвейна и зафигачил её винтом из горла. Мы ещё на автопилоте не были, а он уже отрубился.
      23 марта
      Нынче Максим проснулся и в окно смотрит, смотрит. Я тоже в окно стал смотреть - а там солнце, тепло, как в деревне или как, когда я в школе учился, бывало так тепло.
      Я Максиму говорю:
      - Максим, видишь, как тепло, хорошо! Все птицы и звери радуются, поют, что зиму пережили, что зима прошла. Какие сегодня деревья, видишь? И вот тебе мой сказ, Максим: год не пей, два не пей, а уж сегодня выпить сам Бог велел!
      А Максим всё в окно смотрит и говорит:
      - Не будем мы сегодня пить.
      - Как, Максим, совсем ничего не будем?
      - Совсем, Фёдор.
      - А завтра?
      Пересказано в мастерских анонимного и бесплатного искусства
      Бесплатно.
      Любое
      коммерческое использование чревато.