Он посылает свои молнии и уничтожает, кого хочет, и все-таки люди спорят о нем, о всемогущем". Отличительные признаки или проявления истинного бога, бога-подлинника, в противоположность богу-копии, то есть идолу, суть проявления природы. Изображение идола не может произвести ни живых существ, ни вкусных плодов, ни плодоносящего дождя, ни устрашающей грозы. Это может лишь бог, который является богом от природы, а не сделан богом лишь людьми, и который поэтому имеет не только видимость, но и сущность живого, действительного существа. Бог же, чьи проявления и отличительные признаки суть проявления природы, есть не что иное, как природа, однако, как уже говорилось, не кусок природы, который имеется здесь, но не имеется там, который существует сегодня, но не существует завтра и именно поэтому представляется и увековечивается в виде изображения, а совокупность природы. "Когда темнота ночи, - говорится в 6-й суре,- его (Авраама) прикрыла своей тенью, он увидел звезду и сказал: это мой господин. Но когда она закатилась, то он сказал: я не люблю заходящих. И когда он увидел восходящим месяц, то он сказал: воистину, это мой господин. Но когда и месяц зашел, то сказал он: если мой господин мной не руководит, то я таков же, как и этот блуждающий народ. Но когда он увидел солнце восходящим, то он сказал: вот это мой бог, ибо это величайшее существо. Когда же и солнце закатилось, то сказал он: о, народ мой, я больше не участвую в вашем идолослужении, я обращаю лицо свое к тому, кто создал небо и землю". Быть всегда и везде, быть вездесущим, - вот отличительный признак истинного бога, но ведь и природа существует везде. Где нет природы, там нет и меня, а там, где я, там есть и природа. "Куда уйти мне" от тебя, природа? И "куда бежать" от твоего существа? "Взойду ли на небо, и там природа. Лягу ли в преисподнюю, - глядь, и там природа". Где жизнь, там и природа, и, где нет жизни, там тоже природа; все полно природой; как же хочешь ты бежать от нее? Но бог в Коране, как и в Ветхом завете, есть природа и в то же время не природа, отрицание ее, а потому субъективное, то есть личное, - как человек, знающее и мыслящее, как человек, желающее и действующее, - существо. Проявления природы, составляющие предмет религии, являются одновременно и проявлениями человеческого невежества и воображения; сущность или причина этих проявлений природы является одновременно и сущностью человеческого невежества или воображения. Человек отделен от природы пропастью невежества; он не знает, как растет трава, как формируется ребенок в чреве матери, каково происхождение дождя, молнии или грома. "Обозрел ли ты, - говорится в книге Иова, - широту земли? Скажи, если знаешь все это. Видел ли ты, откуда берется град? Кто отец дождя? Знаешь ли ты законы неба?" Действия природы поэтому в качестве явлений, - ни причины, ни материи, ни естественных условий которых человек не знает, - являются для него действиями силы, не имеющей вообще границ и не обусловленной, для которой нет ничего невозможного, которая произвела даже мир из ничего, потому что она и по сей час еще производит действия природы из ничего - этой бездны человеческого невежества. Бездонно человеческое невежество, и безгранична человеческая сила воображения; сила природы, лишенная, по невежеству, своего основания и благодаря фантазии - своих границ, есть божественное всемогущество. Действия природы как творения божественного всемогущества не отличаются уже более от сверхъестественных действий; от чудес, от предметов веры; это та же сила, которая производит естественную смерть и сверхъестественное воскресение из мертвых, составляющее лишь предмет веры, та же сила, которая естественным путем производит на свет человека и которая, если захочет, создаст его из камней или из ничего. "Подобно тому, как мы, - говорится, например, в 50-й суре Корана, - благодаря ему (дождю) вновь возвращаем к жизни мертвую местность, так же точно произойдет когда-нибудь и воскресение... Разве мы утомились от первого творения (разве создание вселенной - значится во французском переводе Савари - стоило нам хотя бы малейших усилии)? И все же они сомневаются в возможности нового творения, то есть воскресения". "После зимы, - говорит Лютер в своем кратком комментарии 147 псалма, - он дает наступить лету, ибо иначе была бы сплошь зима, и мы все погибли бы от холода. Но как или каким образом дает он нам лето?" "Он говорит, и все растаивает". "Он творит все своим словом, ему не нужно ничего больше, как слово; это значит-быть господом". Иными словами: божественное всемогущество есть отождествленная с человеческим воображением и слитая с нею воедино сила природы - сила природы, которая, взятая обособленно от самой природы, выражает вместе с тем только существо человеческого воображения. Но подобно тому, как человек очеловечивает природу во всемогущее существо, поскольку она вообще производит на него впечатление импонирующей силы, точно так же очеловечивает он природу и во всеблагое существо, поскольку она удовлетворяет его бесчисленным потребностям, поскольку она вообще, как совокупность всех жизненных благ, производит на него впечатление высшего блага; он очеловечивает природу и в существо в высшей степени мудрое или всезнающее, поскольку она все вышеуказанное производит, вызывая в человеческом уме величайшее изумление. Одним словом, объективная сущность, как субъективная, сущность природы, как отличная от природы, как человеческая сущность - вот что такое божественное существо, что такое существо религии, что такое тайна мистики и спекуляции, что такое великое thauma, чудо из всех чудес, по поводу которого человек погружается в величайшее изумление и восхищение. Это слияние воедино природного и человеческого существа, которое именно потому носит название высшего, что оно является высшей ступенью силы воображения, непроизвольно, как это само собой разумеется. Непроизвольности этого слияния обязан и "инстинкт религии или божества" своим основанием и именем. Бог имеет волю, как и человек, но что такое воля человека по сравнению с волею бога! по сравнению с той волей, которая является причиной великих проявлений природы, которая вызывает землетрясения, которая нагромождает горы, которая движет солнцем, которая повелевает бушующему морю: досюда и не дальше! Что невозможно для этой воли? "Бог творит, что захочет", - говорится в Коране и в Псалмах. У бога речь, как и у человека, но что такое слово человека в сравнении со словом бога! "Хочет он, - говорится в Коране (по Савари), - чтобы что-нибудь было? - он говорит: да будет! и оно есть". "Если он хочет дать бытие существам, он говорит: будьте! и они существуют". Бог имеет ум, как и человек, но что такое знание человека по сравнению со знанием бога! Оно охватывает все, охватывает бесконечную вселенную. "Он знает, - говорится в Коране, - что есть на земле и что на дне моря. Ни один листик не упадет без его ведома. В земле нет ни одного зернышка, которое бы не было отмечено в книге очевидности". Божественное существо есть человеческое существо, но такое человеческое существо, которое своей фантазией охватывает вселенную и имеет своим содержанием природу; то же существо есть совершенно другое, столь же от нас удаленное, как солнце от глаза, как небо от земли, столь же от нас отличное, как природа, совсем другое и в то же время то же самое существо отсюда захватывающее мистическое впечатление этого существа, отсюда возвышенность Корана и Псалмов. Различие между магометанским и иудейским монотеизмом, с одной стороны, и христианским - с другой, заключается лишь в том, что в первом случае религиозная сила воображения или фантазия смотрит вовне, имеет глаза открытыми, непосредственно примыкает к чувственному воззрению на природу, тогда как в христианстве она закрывает глаза, совершенно отделяет очеловеченное существо природы, от почвы чувственного воззрения и таким образом делает из первоначально чувственного или духовно чувственного существа - существо абстрактное, метафизическое. Бог в Коране и в Ветхом завете еще полон естественных сил, еще влажен от океана вселенной, из которого он произошел, но бог христианского монотеизма есть насквозь засохший бог, бог, из которого вытравлены все следы его происхождения из природы; он стоит перед нами, как создание из ничего; он запрещает, даже под угрозою розог, неотвратимый вопрос: что делал бог, прежде чем он создал мир? или вернее: чем он был до возникновения природы? то есть он утаивает, он скрывает свое физическое происхождение за отвлеченной сущностью метафизики. Если природный бог происходит из смешения женской силы мысли и воображения с мужской силой материального чувства, то метафизический бог, наоборот, происходит лишь из соединения силы мысли, силы абстракции с силою воображения. Человек отделяет в мышлении прилагательное от существительного, свойство от существа, форму от материи, как выражались древние; ибо самый субъект, материю, существо он не может воспринять; он их оставляет вовне, на свободе. И метафизический бог есть не что иное, как краткий перечень или совокупность наиболее общих свойств, извлеченных из природы, - совокупность, которую, однако, человек, отделенную к тому же от чувственного существа, от материи природы, превращает при помощи силы воображения опять в самостоятельного субъекта или существо. Но самые общие свойства всех вещей суть те, что каждая вещь есть и что есть что-то или нечто. Бытие как таковое, бытие в отличие от того, что имеет бытие, но само опять-таки в качестве чего-то, имеющего бытие, существо как таковое, в отличие от существа природы, но само опять-таки представленное или олицетворенное в виде существа, - вот первая и вторая части божественной метафизики или учения о сущности. Но человек имеет не только сущность и бытие, общие со всеми другими вещами и существами природы; он имеет и отличающееся существо; он имеет разум, дух. К двум первым частям божественной метафизики присоединяется, таким образом, еще и третья: логика, то есть в голове человека с сущностью, вообще отвлеченной от природы, соединяется еще и сущность, в частности отвлеченная от человека. Бог поэтому имеет столько же существования или реальности, сколько и бытие, сущность, дух вообще, следовательно, имеет существование субъективное, логическое, метафизическое; но как неразумно желать превратить метафизическое существование в физическое, субъективное существование в объективное, логическое или абстрактное существование опять в существование нелогичное, действительное! Но, конечно, как удобно, как привлекательно мыслимую, отвлеченную сущность, с которой постоянно мысленно носишься и с которой можно делать, что угодно, считать за истинное существо и, таким образом, иметь возможность взирать даже с презрением на действительное существо, которое недоступно и непослушно! Разумеется, "мыслимое существует", но только как мыслимое; мыслимое есть мыслимое и остается мыслимым, сущее - сущим: ты не можешь одно подменить другим. "Стало быть, имеется вечный разрыв и противоречие между бытием и мышлением?" Да, лишь в голове; в действительности это противоречие давно уже разрешено, хотя и способом, отвечающим действительности, а не твоим школьным понятиям, а именно - разрешено посредством не менее, чем пяти чувств.
      К ЛЕКЦИИ ШЕСТОЙ.
      (3) Пролетает, например, птица; я следую за ней и прихожу к превосходному источнику; следовательно, эта птица возвещает счастье; кошка перебегает мне через дорогу, когда я только что начинаю свой путь; путешествие не удается; стало быть, кошка пророчит несчастье. Сфера религиозного суеверия, поистине, безгранична и бесконечна, ибо роль причинной связи играет в ней простой случай. Потому-то животное или другое какое-нибудь существо природы и может сделаться предметом религиозной веры, или суеверия, без того, чтобы было налицо или могло быть указано какое-либо объективное основание для него. Суеверие, без сомнения, связывается с каким-нибудь бросающимся в глаза свойством предмета или его особенностью, но смысл, значение, которые суеверие в пего вкладывает, часто произвольны или субъективны. Паув в своих "Философских разысканиях о египтянах и китайцах" (1774) рассказывает, говоря о культе животных, что несколько лет тому назад французские крестьяне оказывали род религиозного культа куколкам гусениц, живущих на крапиве, потому что они усматривали в них явственные следы божества. Эти знаки божества были, очевидно, не что иное, как те блестящие золотые точки, которые имеются на куколке. По справедливости поэтому Паув предпосылает этому рассказу слова:
      "Незначительные явления могут произвести очень сильное впечатление на умы простонародья". Но это простонародье в человеке есть так называемое религиозное чувство, то есть душевное настроение, позволяющее обворожить себя и мистифицировать, попросту же говоря: одурачить даже блеском золотых пятнышек куколки. Но этим не уничтожается указанное основание культа животных, ибо то, чего какая-нибудь вещь не имеет и что она собою не представляет, то она имеет и то она собою представляет в сфере веры. Ядовит ли паук? Нет; но вера сделала его ядовитым. Является ли аптечная очанка средством для лечения глаз? Нет; но вера сделала ее "утешением глаз". Приносит ли ласточка счастье в дом? Нет; но вера кладет свои кукушкины яйца даже в гнезда ласточек. Если бы поэтому захотели отвергнуть указанный принцип почитания животных на том основании, что, мол, люди почитают животных, не приносящих ни пользы, ни вреда, то это равносильно было бы тому, как если бы на том основании, что абракадабра и другие слова амулетов являются словами бессмысленными и поэтому, собственно говоря, совсем не являются словами, стали бы отрицать, что люди могут приписывать таким словам силу и влияние. Сверхчувственность, то есть бессмыслица, сверхразумность, то есть неразумие, являются, ведь, как раз сущностью религиозной веры или суеверия. Впрочем, и в культе животных дают себя знать другие указанные моменты религии. Мы, ведь, уже видели, как религиозная любовь к животным приносит человека в жертву даже клопам, блохам, вшам. - Банкрофт в своей истории Соединенных Штатов Америки очень хорошо и верно говорит о культе природы и животных у индейцев: "Птица, которая таинственно прорезывает воздух, в который человек не в состоянии подняться, рыба, которая прячется в глубинах ясных прохладных озер, в глубинах, которых человек не в силах измерить, лесные животные, верный инстинкт которых ему кажется гораздо более надежным откровением, чем разум, - таковы те внешние признаки божества, которым он поклоняется". Но когда он перед тем говорит: "Его боги не являются плодом страха... Индеец почитает то, что вызывает его изумление и что тревожит его фантазию", то на это следует заметить, что одно простое изумление, одна простая сила воображения не порождает еще молитв и жертв. Он сам говорит дальше: "Набожность дикаря была не простым чувством пассивной преданности, - он пытался склонить в свою пользу неизвестные силы и отвратить их гнев... всюду среди краснокожих были в ходу особого рода жертвы и молитвы. Если жатва оказывалась изобильной, если охота приносила удачу, то они видели в этом влияние одного из Манито и самый обыкновенный несчастный случай приписывали гневу бога. "О, Манито, - воскликнул один индеец при наступлении дня, оплакивая вместе со своим семейством потерю ребенка, - ты разгневан на меня; отврати свой гнев от меня и пощади остальных моих детей". Лишь это является зерном религии. Человек не теоретическое, а практическое существо, не существо эфирной силы воображения, но существо полной жизненных сил, голодной и печальной действительности. Не удивительно поэтому, что, как сообщает Лоскиль, индейцы устраивают жертвоприношения в честь некоего бога жратвы, который, по их мнению, никогда не может насытиться. Ведь увековечил же в песне "счастливый улов сельдей, избавивший его от нужды" даже "крупнейший человек языческого севера" Эйвинд Скальдаспиллир! Воистину смешно, впрочем, когда теисты вкладывают в уста дикарям дипломатическое теологическое различение, когда они заставляют их говорить, что они "почитают не самих животных, а, собственно говоря, того бога, который в них заключается". Что же другое можно почитать в животных, как не их животную природу или сущность? Плутарх в своем сочинении "Об Изиде и Озирисе" говорит по поводу почитания египтянами животных: "Если лучшие философы даже в бездушных вещах усматривали образы божества, то насколько больше можно их найти в существах чувствующих и живых. Но хвалить можно только тех, которые почитают не сами эти существа и не сами эти вещи, но через них или через их посредство божество. Легко понять, что нет ничего бездушного, что бы было лучше имеющего душу, нет ничего бесчувственного, которое было бы превосходнее имеющего чувство; божественная природа заключается не в цветах, не в фигурах или плоскостях, ибо самое безжизненное есть и самое худое. Но то, что живет, видит, движется и различает полезное от вредного, имеет в себе часть провидения, управляющего вселенной,- как говорит Гераклит". Не находится ли, таким образом, основа почитания животных все же в них самих? Если божественное существо существенно отличается от животной природы, то я не могу почитать его в ней или через ее посредство, ибо не нахожу в ней образов божества, не нахожу ничего схожего с божеством; но если верно противоположное, то безразлично и сделанное различение. Кто представляет себе богов в животном виде и таковыми их изображает, тот бессознательно почитает самих животных, хотя бы он и отрицал это перед своим сознанием и рассудком.
      (4) Прекрасно также славословие Плиния в честь солнца в его "Естественной истории". "Среди так называемых блуждающих звезд движется солнце чудовищной величины и мощи, солнце, правящее не только временами и странами, но даже и звездами, и небом. Мы должны это солнце, если примем во внимание его действие на душу, а еще более - на дух всего мира, рассматривать, как превосходного правителя и божество природы. Оно дает свет миру и устраняет тьму; оно затмевает прочие светила, оно устанавливает порядок времен и постоянно себя воспроизводящего года ко благу природы; оно проясняет пасмурное небо и прогоняет также и облака человеческого духа. Оно дает свет и прочим светилам, всех превосходя своим светом и среди всех выделяясь, все видя и все слыша, как это значится у Гомера". Перед нами здесь в сжатом виде все моменты религии.
      К ЛЕКЦИИ СЕДЬМОЙ.
      (5). Положение, гласящее, что у греков лишь греческие боги считались богами, что язычество, как я раньше утверждал, есть патриотизм, христианство же - космополитизм, нуждается в разъяснении, ибо оно кажется прямо противоречащим признанной терпимости и либеральной восприимчивости политеизма. Ученый Бардт говорит даже в своем сочинении "Древнегерманская религия, или Герта" (2-е изд.): "Если каждая религия и воспринимает кое-что от национальной окраски, точно так же, как и каждая нация кое-что от окраски религиозной, то все we религии не разделены, как народы и союзы государств, и, как в настоящее время мы не имеем испанской, шведской, русской религии, а имеем христианскую, так и в прежнее время среди сект не было делений подобного рода". Если, однако, из того обстоятельства, что современные народы являются все христианскими или называются таковыми, нужно бы было сделать заключение об единстве религии прошлого времени, то с этим единством дело обстояло бы плохо, ибо хотя мы и не говорим о немецкой или русской религии, то все же на деле существует такое же большое различие между немецкой и русской религией, какое существует между немецким и русским существом вообще. И ответ на этот вопрос будет до тех пор разно гласить, пока сами люди будут различны и различно будут мыслить: одни будут усматривать и выдвигать одинаковое и общее, другие - отличное и индивидуальное. Но что касается нашего специального вопроса, то приходится сказать, что у римлян и греков политическое и религиозное было так тесно сплетено Друг с другом, что если их богов вырвать из этого сочетания, то от них так же много или так же мало останется, как мало останется, если я захочу вырвать из римлянина римлянина, из грека - грека и оставить лишь человека. "Юпитер, который по своей всеобщей природе есть бог для всякого состояния, представлял собой все виды родства и гражданских отношений, так что можно вместе с Крейцером сказать, что понятие, вложенное в Юпитера, выработалось в идеальный правовой институт. Он PoUeus (охранитель города), Metoikios, Phrafcrios (охранитель братства), Herkeios и так далее" (Э. Платнер, Очерки по изучению аттического права). Но что же останется мне от Юпитера, если я устраню этот свод законов, эти политические эпитеты или правовые титулы? Ничего или столько же, сколько останется мне, если у меня как афинянина, отнимут все права, основывающиеся именно на этих качествах, если меня укоротят на голову. Как духовные Афины связаны с местными Афинами, как духовный Рим- с местным Римом - с не могущей быть перенесенной фортуной места, как выражается у Ливия Камилл в речи, в которой он увещевает римлян не покидать Рима, - так же точно и римские и греческие боги были по необходимости богами территориальными или местными. Юпитер Капитолийский, правда, находится в голове у каждого римлянина и вне Рима, но действительно существует он, действительно имеет свое "местопребывание" лишь в Капитолии, в Риме. Все площади в этом городе, говорит Камилл в упомянутой речи, полны богов и богослужебных обрядов (религиозных отношений). И всех этих богов вы хотите покинуть? Здесь находится Капитолий, где однажды была найдена человеческая голова и получен был ответ, что на этом месте будет глава мирового господства. Здесь, когда площадь Капитолия очищалась и многие прежние алтари были убраны, Юность и пограничный бог не дали себя сдвинуть с места, к величайшей радости наших отцов. Здесь - огонь Весты, здесь - щиты, упавшие с неба, здесь - все боги, расположенные к вам, если вы останетесь. Поэтому, когда солдаты Вителлия подожгли Капитолий, то совершенно в согласии с римскими и вообще языческими представлениями распространилась, - как рассказывает Тацит в своих "Историях", - среди галлов и германцев вера в то, что наступил конец Римской империи. Некогда город был занят галлами, но господство осталось за Римом, потому что местонахождение Юпитера не было тронуто. Нынешний же роковой пожар есть знамение божественного гнева и возвещает народам по ту сторону Альп господство над миром. Когда римляне хотели занять какой-либо город, они, как известно, предварительно своими волшебными формулами выкликали из города его богов-охранителей, поэтому-то они, - как рассказывает Макробий в своих "Сатурналиях", - и держали втайне того бога, под охраной которого находился Рим, равно как и латинское имя города Рима. Они верили, таким образом, что защитная сила богов связана с местом, что они действуют только там, где они физически, телесно живут. Неудивительно поэтому, что политеизм, не находя защиты у своих домашних, отечественных богов, протягивает руки к чужим и их охотно к себе принимает, чтобы испытать их целительную и охранительную силу. Еще Цицерон в своем сочинении "О законах" хвалит греков и римлян за то, что они не делают, подобно персам, весь этот мир храмом и жильем для богов, но верят в то, что боги населяют те же города, что и они, - верят и хотят этого.
      К ЛЕКЦИИ ВОСЬМОЙ.
      (6) У Геродота говорится, правда, лишь то, что козел публично соединился с женщиной, так что из этих слов остается неясным, добровольной или недобровольной жертвой животного сладострастия сделалась женщина. Но если к этому добавить, что случилось это в Мондесе, где козы и в особенности козлы почитались, где бог Пан изображался с лицом козы и с ногами козла и сам назывался Мендесом, то есть козлом, если к этому, далее, добавить, что это сочетание козла с женщиной считалось счастливым предзнаменованием - так, по крайней мере, переводят и объясняют многие и в самом деле неопределенное геродотовское выражение, - то не подлежит сомнению, что женщина исключительно из религиозного энтузиазма, то есть сверхгуманизма и сверхнатурализма, преодолела в себе эгоистическое и исключительное влечение женщины к соединению только с человеческой особью мужского пола; следовательно, из тех же мотивов, из каких Христос принес в жертву божественной бессмыслице веры свой человеческий разум, - "Я верю, потому что это нелепо", - она принесла в жертву священному козлу свою человеческую природу и свое человеческое достоинство.
      К ЛЕКЦИИ ДЕВЯТОЙ.
      (7) Впрочем, как известно, и христианская церковь принесла своей вере или, что то же, своему богу достаточное количество кровавых жертв. И если "христианское государство", а стало быть, и христианское уголовное судопроизводство является лишь креатурой христианской веры, то и по сей день христиане приносят своей вере, или - что, как сказано, одно и то же - своему богу, кровавые человеческие жертвы в лице каждого бедного грешника, которого они тащат на эшафот. Ведь известно же, судя, по крайней мере, по газетам, что "христианнейший" король прусский из одних только религиозных соображений отказался отменить смертную казнь!
      (8) Когда, например, в 356 году в Риме свирепствовала заразная болезнь, то, как рассказывает Ливий в 5-й книге, устроено было впервые празднество "лектистерний", то есть обед богов, и праздновалось притом восемь дней, чтобы умилостивить богов. И эта щедрость распространялась не только на богов, но и на людей. Во всем городе были открыты двери, все предлагалось для общественного пользования, знакомые и незнакомые приглашались к столу, воздерживались от всяких процессов и споров, дружески беседовали даже с врагами, снимали с пленников их цепи. Когда же в 359 году в Рим пришло известие о том, что, наконец, после 10-летней осады взяты Веи, то по этому поводу, как рассказывает Ливий в той же книге, была такая чрезвычайная радость, что еще до решения сената все храмы были полны римских матерей, которые благодарили богов, и сенат распорядился, чтобы в течение 4-х дней в течение большего количества дней, чем в предыдущие войны - молились богам и благодарили их.
      К ЛЕКЦИИ ОДИННАДЦАТОЙ.
      (9) Так, ученый исследователь Э. Рет (Е. Roth) в согласии с моими собственными результатами, к которым я пришел только другим путем, говорит в уже указанном сочинении об египетском и зороастровском вероучениях: "Всем древним религиям обще то явление, что имена богов вначале были не чем иным, как простыми именами нарицательными, потому что они означали лишь вещи ветер, воду, огонь и т. п. - и понятие личного существа еще совсем с ними не было связано. Это понятие развилось лишь впоследствии и мало-помалу из тех свойств, которые приписывались божественному существу, и таким образом произошло его собственное имя от одного из тех прозвищ, которые первоначально прилагались в большом числе к божественному существу для обозначения его различных свойств. Чем ближе поэтому понятие бога стоит к своим исходным моментам, тем оно делается все более неопределенным, так что имя бога в конце концов растворяется в простом имени вещи или в слове, обозначающем свойство".
      К ЛЕКЦИИ ДВЕНАДЦАТОЙ.
      (10) Приведенная здесь цитата взята из примечаний Диониса Фоссия к сочинению Маймонида "Об идолопоклонстве". Тот смысл, в котором я ее здесь употребил, правда, не выражен там буквально, но если эту цитату сопоставить с другими, например с цитатами из книги Эйзенменгера о иудействе ^приведенными в "Сущности христианства", где буквально значится, что мир существует лишь ради иудейства, то. можно убедиться, что она имеет указанный смысл.
      (11) Как нельзя вывести из монотеистического бога, как существа, от природы существенно отличного, многообразие природы и существующие вообще в ней различия, точно так же нельзя вывести из него в частности многообразие человеческой природы и существующие в ней различия с их последствием правом на существование различных религий. Из единства монотеистического существа, существующего в мыслях, следует лишь единство и одинаковость людей, а следовательно, и единство веры. Существующие в человеческой природе различия и ее многообразие, на которых основываются религиозная терпимость и индифферентизм, берут свое начало лишь из политеистического принципа чувственного воззрения. Что я не единственный человек, что кроме меня имеются еще и другие люди, это ведь говорит мне лишь чувство, лишь природа; внутренний же квакерский свет, бог, отличный от природы, сущность разума, отделенная от чувств, говорит мне лишь, что существую Я, один, и требует поэтому от другого человека, если бы таковой нашелся, чтобы он думал и верил, как Я, ибо перед реальностью монотеистического единства исчезает реальность различия, реальность другого, она лишь простая иллюзия чувств: "Все то, что не бог, есть ничто, то есть все то, что не есть Я, есть ничто". Если поэтому с верой в единого бога сочетается терпимость по отношению к инаковерующим, то в основе этого бога лежит многообразное и терпимое существо природы. "Натурализм, - говорит К. Ф. Бардт в своей "Оценке естественной религии" 1791 г., - по своей природе ведет к терпимости и свободе. Он ведь сам не что иное, как вера в субъективную истину" и так далее "Но сторонник положительной религии считает лишь свою веру истинной, потому что бог, мол, открыл ее ему, и не может, стало быть, равнодушно взирать на различия, потому что для него каждое различие есть отступление от того единственного, во что бог, как он полагает, приказал верить". "Могу ли я любить того, кого мои бог ненавидит и кого мои бог на веки вечные передал дьяволу?" Но что или кто является богом естественной религии? "Бог любви, который находит свое собственное блаженство в том, чтобы оказывать благодеяния своим созданиям и делать их счастливыми"... "Если бог есть любовь... в таком случае человеколюбец есть полное подобие бога". Но кто любит какое-либо существо, тот признает его индивидуальность. Кто любит цветы - любит все цветы, радуется их бесконечному разнообразию и дает каждому цветку то, что отвечает его индивидуальной природе. Но что является принципом, или причиной, этих бесконечных различий и индивидуальностей, раскрываемых перед нами чувствами? Природа, сущность которой и есть это разнообразие и индивидуальность, потому что она не духовное, то есть абстрактное, метафизическое, существо, как бог. Бог, разумеется, также изображается, как "бесконечное множество различий", но это множество заимствовано лишь от природы и ее воззрения. Что же такое, стало быть, бог естественной религии? Не что иное, как природа, но представленная в виде личного, чувствующего, благожелательного существа, не что иное, следовательно, как антропоморфизм природы. Должен я по этому поводу также заметить, что не только язычники, но и христиане - отнюдь не только пантеисты - постоянно соединяют природу с богом и даже их друг с другом отождествляют, то есть ставят природу на место бога. Вот несколько примеров. И. Барклай говорит в своем "Зерцале душ":