Отвержен ты! Отчайся и умри!
      Ад требует расплаты справедливой
      И голосом громовым вопиет:
      "Твой близок час, иди, иди же, Фауст!".
      И Фауст долг идет исполнить свой...
      (Мефистофель подает ему кинжал).
      Старик
      О Фауст, стой, опомнись, погоди.
      И не свершай отчаянного шага!
      Здесь над тобой, я вижу, реет ангел
      И щедро льет из чаши милосердье.
      О милости моли, оставь унынье!
      Фауст
      Ах, добрый друг, я чувствую, врачуют
      Слова твои измученную душу.
      Покинь меня на время, чтоб я мог
      Грехи мои вновь обозреть и взвесить!
      Старик
      Я ухожу с печалью в сердце, Фауст,
      Погибели души твоей страшась!
      (Уходит).
      Фауст
      Отверженный! Где ж милосердье, Фауст?
      Вот каюсь я и все же полон страха.
      В моей душе ад борется с молитвой.
      Как избежать сетей жестокой смерти?
      Мефистофель
      Изменник ты! За непокорность злую
      Верховному владыке моему
      Я требую твою до срока душу.
      Вновь отрекись от бога, или я
      В куски твое здесь растерзаю тело!
      Фауст
      О, умоли владыку, Мефистофель,
      Мою простить безумную предерзость.
      Я подтвержу своею кровью снова
      Мной принятый обет пред Люцифером!
      Мефистофель
      Да, сделай так скорей, с открытым сердцем,
      Чтоб избежать за колебанья кары!
      Фауст
      Так старика, ехидного и злого,
      Посмевшего порочить Люцифера,
      Мучениям предай страшнее адских!
      Мефистофель
      Сильна его бесхитростная вера
      Я не могу души его коснуться,
      Но плоть его измучу, как смогу,
      Хоть нет цены для ада в этих муках.
      Фауст
      Я к одному стремлюсь, слуга мой добрый:
      Дай утолить тоскующее сердце!
      Возлюбленной моей пусть станет та.
      Которую недавно здесь я видел
      Прекрасная Елена, чьи объятья
      Божественные в силах погасить
      Сомнения мои в моем обете
      И буду верен Люциферу!
      Мефистофель
      Это
      И что бы ты еще ни пожелал
      Исполнится в одно мгновенье ока!
      (Входит Елена).
      Фауст
      Вот этот лик, что тысячи судов
      Гнал в дальний путь, что башни Илиона
      Безверхие {66} сжег некогда дотла!
      Прекрасная Елена, дай изведать
      Бессмертие в одном твоем лобзанье!
      (Целует ее).
      Ее уста всю душу исторгают!
      Смотри, летит! Верни ее, Елена!
      Я жить хочу - в устах твоих все небо!
      Все, что не ты - один лишь тлен и прах!
      Я - твой Парис! Из-за тебя, как Трою,
      Весь Виттенберг отдам на разграбленье.
      И я сражусь со слабым Менелаем
      И преданно на оперенном шлеме
      Твои цвета одни носить я стану.
      Я снова поражу в пяту Ахилла {67}
      И возвращусь к Елене за лобзаньем.
      О, ты прекрасней, чем вечерний воздух,
      Пронизанный сияньем тысяч звезд!
      Ты солнечней, чем пламенный Юпитер,
      Пред бедною Семелою представший {68}!
      Милее ты, чем радостный царь неба
      В объятиях лазурных Аретузы {69}!
      Возлюбленной мне будешь ты одна!
      (Фауст, Мефистофель и Елена уходят. Входит старик).
      Ах, господа! Что с Фаустом?
      Старик
      Отчаянный и низкий человек {70}!
      Небесную ты отвергаешь благость
      И от суда небесного бежишь!
      (Входят демоны).
      Вот сатана меня проверить хочет!
      Но веру мне господь мой закалит
      В горниле сем, и верх она одержит
      Над кознями твоими, черный ад!
      Вы, демоны кичливые! Вон небо
      Над вашими усильями смеется!
      Прочь, мерзкий ад! Я богу предаюсь!
      (Все уходят).
      [СЦЕНА XIV]
      Входит Фауст со студентами.
      Фауст
      Ах, господа!
      1-й студент
      Что с Фаустом?
      Фауст
      Ах, дорогой мой товарищ! Живи я по-прежнему с тобой, я был бы невредим! А теперь я гибну навеки! Взгляните, его еще нет? Его еще нет?
      2-й студент
      Что Фауст хочет сказать?
      3-й студент
      Похоже, что он помешался из-за своего постоянного одиночества.
      1-й студент
      Когда так, мы пришлем к нему врачей. Это просто переутомление, не бойтесь.
      Фауст
      Переутомление смертными грехами, из-за которых прокляты и тело и душа!
      2-й студент
      И все же, Фауст, подними взоры к небу и вспомни, что бесконечно милосердие божие.
      Фауст
      Нет, преступления Фауста нельзя простить. Змей, искушавший Еву, может быть, спасется, но не Фауст. Ах, господа, выслушайте меня терпеливо и не дрожите от моих речей! Хоть сердце мое трепещет и рвется при воспоминании о том, что долгих тридцать лет я занимался здесь учеными трудами, но лучше бы мне никогда не видеть Виттенберга, никогда не читать книг! Какие чудеса я совершал, видела вся Германия, весь мир! И вот ради этих чудес Фауст утратил и Германию, и весь мир, да, и даже само небо, небо, обитель бога, престол блаженных, царство радости, и должен погрузиться в ад навеки! Ах! В ад! Навеки в ад! Друзья, что будет с Фаустом в аду, в бесконечном аду?
      3-й студент
      И все же, Фауст, призывай бога!
      Фауст
      Бога, от которого отрекся Фауст? Бога, которого Фауст поносил? О боже мой, как я рыдал бы! Но дьявол высушивает мои слезы. Пусть вместо слез хлынет кровь, а с нею вытекут и жизнь и душа! О, он удерживает мне язык! Я воздел бы руки к небу... но, смотрите, они держат их, держат!
      Все
      Кто, Фауст?
      Фауст
      Люцифер и Мефистофель! Ах, господа! Я отдал им душу за тайные познанья!
      Все
      Не допусти, господь!
      Фауст
      Бог и не хотел этого допустить, но Фауст все-таки это сделал. Ради пустых наслаждений в течение двадцати четырех лет Фауст потерял вечное блаженство. Я написал им обет собственной своею кровью... Срок истек... Час наступает, они утащат меня!
      1-й студент
      Почему же, Фауст, ты не сказал нам об этом раньше, чтобы священники могли молиться за тебя?
      Фауст
      Я часто помышлял об этом, но дьявол грозился разорвать меня в куски, если я буду призывать имя божье, и утащить и тело и душу мою, если я хоть раз склоню слух свой к словам священного писания. А теперь - слишком поздно! Уйдите, господа, чтобы не погибнуть вместе со мной.
      2-й студент
      О, как нам спасти Фауста?..
      Фауст
      Не думайте обо мне, спасайтесь сами и уходите.
      3-й студент
      Бог укрепит меня, я останусь с Фаустом.
      1-й студент
      Не испытывай терпенья божьего, друг мой, пойдем в соседнюю комнату и помолимся там за него.
      Фауст
      Да, молитесь за меня, молитесь за меня, и какой бы шум вы ни услыхали, не входите ко мне, ибо все равно ничто мне не поможет.
      2-й студент
      Молись и ты, а мы будем молить господа, чтобы он явил над тобой милосердие свое.
      Фауст
      Прощайте, господа! Если я доживу до утра, я приду к вам. Если нет значит Фауст уже в аду.
      Все
      Прощай, Фауст!
      (Студенты уходят. Часы бьют одиннадцать) {71}.
      Фауст
      Ах, Фауст!
      Один лишь час тебе осталось жизни.
      Он истечет - и будешь ввергнут в ад!
      О, станьте же недвижны, звезды неба,
      Чтоб навсегда остановилось время.
      Чтоб никогда не наступала полночь!
      Взойди опять, златое око мира.
      Заставь сиять здесь вековечный день!
      Иль пусть мой час последний длится год.
      Иль месяц хоть, неделю или сутки,
      Чтоб вымолил себе прощенье Фауст!
      О, lente, lente currite noctis equi *!
      {* О, медленно, медленно бегите, кони ночи!
      (лат.; Овидий, Amores, I, 13).}
      Но вечное движенье звезд все то же...
      Мгновения бегут, часы пробьют,
      И дьяволы придут, и сгинет Фауст!
      Я дотянусь до бога! Кто-то тянет,
      Неведомый, меня упорно вниз...
      Вон кровь Христа, смотри, струится в небе!
      Лишь капля, нет, хотя б всего полкапли
      Мне душу бы спасли, о мой Христос!..
      За то, что я зову Христа, мне сердце
      Не раздирай, о сжалься, Люцифер!..
      Взывать к нему я все не перестану!
      Где он теперь? Исчез!.. О, вон, смотри,
      Бог в вышине десницу простирает
      И гневный лик склоняет надо мной.
      Громады гор, обрушьтесь на меня,
      Укройте же меня от гнева бога!
      Нет? Нет?
      Тогда стремглав я кинусь в глубь земли.
      Разверзнись же, земля! Она не хочет
      Мне дать приют, о нет!.. Вы, звезды неба,
      Что над моим царили гороскопом {72},
      Чья власть дала мне в долю смерть и ад,
      Втяните же меня туманной дымкой
      В плывущую далеко в небе тучу!
      Когда ж меня извергнете вы снова,
      Пусть упадет на землю только тело
      Из вашего курящегося зева,
      Но пусть душа взлетит на небеса!..
      (Бьют часы).
      Ах, полчаса прошло... Вмиг минет час...
      О боже!
      Коль надо мной не смилуешься ты,
      Хоть ради всех святых страстей Христа,
      Чья кровь мой грех когда-то искупила,
      Назначь конец моим страданьям вечным!
      Пусть тысячу в аду томлюсь я лет,
      Сто тысяч лет, но наконец спасусь!..
      Но нет конца мученьям грешных душ!
      Зачем же ты бездушной тварью не был?
      Иль почему душа твоя бессмертна?
      Ах, если б прав был мудрый Пифагор
      И если бы метампсихоз был правдой {73},
      Душа моя могла б переселиться
      В животное! Животные блаженны!
      Их души смерть бесследно растворяет.
      Моя ж должна для муки адской жить.
      Будь прокляты родители мои!..
      Нет, самого себя кляни, о Фауст!
      Кляни, кляни убийцу Люцифера,
      Лишившего тебя блаженства рая!
      (Часы бьют полночь).
      Бьют, бьют часы! Стань воздухом ты, тело,
      Иль Люцифер тебя утащит в ад!
      (Гром и молния).
      Душа моя, стань каплей водяною
      И, в океан упав, в нем затеряйся!
      Мой бог, мой бог, так гневно не взирай!
      (Появляются дьяволы).
      О, дайте мне вздохнуть, ехидны, змеи!
      О, не зияй так страшно, черный ад!
      Не подходи же, Люцифер! Я книги
      Свои сожгу! Прочь, прочь! О, Мефистофель! {74}
      (Дьяволы увлекают его).
      (Входит Хор).
      Хор
      Обломана жестоко эта ветвь.
      Которая расти могла б так пышно.
      Сожжен побег лавровый Аполлона,
      Что некогда в сем муже мудром цвел.
      Нет Фауста. Его конец ужасный
      Пускай вас всех заставит убедиться,
      Как смелый ум бывает побежден,
      Когда небес преступит он закон.
      (Уходит).
      Terminal hora diem, terminal Author opus *.
      {* Кончает день час, кончает автор труд (лат.).}
      2
      "ФАУСТ" ЛЕССИНГА
      Перев. В. Е. Гаккель-Аренс
      1. Из писем о новейшей немецкой литературе
      Семнадцатое письмо
      16 февраля 1759 года
      "Никто, - говорят авторы "Библиотеки" {1}, - не станет отрицать, что немецкая сцена обязана господину профессору Готшеду большинством усовершенствований, впервые введенных на ней".
      Я этот "никто", я прямо отрицаю это. Следовало бы пожелать, чтобы господин Готшед никогда не касался театра. Его воображаемые усовершенствования относятся к ненужным мелочам или являются настоящими ухудшениями.
      Когда процветала Нейберша {2} и столь многие чувствовали призвание послужить и ей и сцене, наша драматическая поэзия являла, правда, весьма жалкое зрелище. Не знали никаких правил, не заботились ни о каких образцах. Наши "государственные и героические представления" были полны вздора, напыщенности, грязи и грубых шуток.
      Наши комедии состояли из переодеваний и волшебных превращений, а верхом остроумия в них являлись потасовки. Чтобы понять этот упадок, не требовался ум самый острый и сильный. И господин Готшед был не первым, кто это понял, он только первый достаточно поверил в свои силы, чтобы решиться помочь этой беде. А как же он принялся за дело? Он немного знал по-французски и начал переводить: он поощрял также к переводам всех, кто умел рифмовать и понимал: "Oui, Monsieur"; он смастерил при помощи клея и ножниц (пользуясь выражением одного швейцарского критика {3}) своего "Катона" {4}; он велел изготовить "Дария" и "Устриц", "Элизу" и "Тяжбу из-за козла", "Аврелия" и "Остряка", "Банизу" и "Ипохондрика" без клея и ножниц {5}; он проклял импровизацию; он торжественно прогнал со сцены Арлекина, что само по себе явилось грандиознейшей арлекинадой, которая когда-либо разыгрывалась {6}; короче говоря, он не столько хотел усовершенствовать старый театр, сколько быть создателем совершенно нового. И какого нового? Офранцуженного. Соответствует ли этот офранцуженный театр немецкому образу мысли или нет, в это он не вникал.
      Он мог бы легко заметить на примере наших старых драматических пьес, которые он изгнал, что нам гораздо ближе английский вкус, нежели французский, что в своих трагедиях мы хотим видеть и мыслить больше, чем нам позволяет робкая французская трагедия; что великое, ужасное, меланхолическое действует на нас сильнее, чем изящное, нежное, ласковое: что чрезмерная простота утомляет нас больше, чем чрезмерная сложность и запутанность, и т. п. Готшед должен был бы идти по этим следам, которые и привели бы его прямым путем к английскому театру. Не говорите, что он пытался идти этим путем, как о том якобы свидетельствует его "Катон". Именно то, что лучшей английской трагедией он считает Аддисонова "Катона", ясно доказывает, что он в этом случае смотрел на дело глазами французов и не знал в то время ни Шекспира, ни Джонсона, ни Бомонта и Флетчера {7}, которых он из высокомерия и позднее не пожелал изучить.
      Если бы лучшие пьесы Шекспира были переведены для наших немцев с некоторыми небольшими изменениями, то, наверное, это было бы плодотворнее, чем близкое знакомство с Корнелем и Расином. Во-первых, Шекспир понравился бы нашему народу гораздо больше, нежели эти французские пьесы; во-вторых, Шекспир пробудил бы у нас совсем иные таланты, чем те, какие могли вызвать к жизни Корнель и Расин. Ибо г_е_н_и_я может вдохновить только г_е_н_и_й, и легче всего тот, который всем, по-видимому, обязан природе и не отпугивает нас трудностью совершенства, достигнутого им в искусстве.
      Даже если судить по древним образцам, то Шекспир гораздо более великий трагический поэт, нежели Корнель, хотя последний отлично знал древних, а Шекспир почти не знал их. Корнель ближе к древним по своим техническим приемам, а Шекспир по существу. Английский поэт почти всегда достигает цели трагедии, какие бы необычные и ему одному свойственные пути он ни избирал, французский же ее почти никогда не достигает, хотя он и идет путем, проложенным древними. После "Эдипа" Софокла никакая трагедия в мире не имеет больше власти над нашими страстями, чем "Отелло", "Король Лир", "Гамлет" и т. д. Разве есть у Корнеля хоть одна трагедия, которая бы наполовину растрогала нас так, как "Заира" Вольтера {8}? "Заира" Вольтера! А насколько она ниже "Венецианского мавра", слабой копией которого является и откуда заимствован весь характер Оросмана?
      То, что в наших старых пьесах было действительно много английского, я мог бы обстоятельно доказать без особого труда. Стоит назвать хотя бы самую известную из них: "Доктора Фауста" - пьесу, содержащую множество сцен, которые могли быть под силу только шекспировскому гению. И как влюблена была Германия, да и сейчас еще отчасти влюблена, в своего "Доктора Фауста"! Один из моих друзей хранит старый набросок этой трагедии, и он мне сообщил одну сцену, в которой несомненна заключено много возвышенного. Хочется вам ее прочитать? Вот она!
      Фауст берет к себе в услужение быстрейшего из адских духов. Он произносит заклинания, и тогда появляются семеро духов; начинается третье явление второго действия.
      Фауст и семеро духов {9}.
      Фауст. Это вы? Вы, быстрейшие духи ада?
      Все духи. Мы!
      Фауст. Все семеро одинаково быстрые?
      Все духи. Нет {4}.
      Фауст. А который из вас самый быстрый?
      Все духи. Я!
      Фауст. Просто чудо, что между семью чертями только шестеро лжецов. Я должен с вами ближе познакомиться.
      Первый дух. Так и будет! Когда-нибудь!
      Фауст. Когда-нибудь! Что ты под этим подразумеваешь? Разве и черти призывают к покаянию?
      Первый дух. Конечно, закоснелых... Но не задерживай нас!
      Фауст. Как тебя зовут? И насколько ты быстр?
      Первый дух. Ты мог бы скорее испытать меня на деле, чем получить ответ.
      Фауст. Пожалуй. Посмотри, что я делаю?
      Первый дух. Ты быстро касаешься пальцем пламени свечи.
      Фауст. И не обжигаюсь. Так отправляйся и ты и семь раз столь же быстро пронесись сквозь адское пламя и не обожгись! Ты онемел? Ты остаешься? Так, значит, и черти тоже хвастуны? Ну, ну! Даже самым маленьким пороком - и тем вы не брезгаете. А ты, второй, как звать тебя?
      Второй дух. Хил, а это на нашем скучном языке значит: стрела чумы.
      Фауст. Насколько же ты быстр?
      Второй дух. Уж не думаешь ли ты, что я не по праву ношу свое имя? Я быстр как стрелы чумы.
      Фауст. Ну, так уходи и служи врачу! Для меня ты слишком медлителен. Ты, третий, тебя как звать?
      Третий дух. Меня зовут Дилла, меня несут крылья ветра.
      Фауст. А ты, четвертый?
      Четвертый дух. Мое имя Ютта, я летаю на солнечных лучах.
      Фауст. О вы, быстрота которых может быть выражена в конечных числах, презренные!
      Пятый дух. Не удостаивай их твоего гнева! Они посланцы сатаны, но только в телесном мире. Мы же посланцы его в мире духов; нас ты признаешь более быстрыми.
      Фауст. Насколько же ты быстр?
      Пятый дух. Я быстр, как мысль человека!
      Фауст. Это уже нечто! Но мысли человека не всегда быстры. Не там, где их призывают истина и добродетель. Как ленивы они тогда! Ты можешь быть быстрым, когда хочешь быть быстрым, но кто мне поручится за то, что ты всегда этого хочешь? Нет, тебе я так же мало доверяю, как мало могу верить и самому себе. Ах! (К шестому духу). Скажи мне, насколько ты быстр?
      Шестой дух. Я быстр, как отмщение мстителя!
      Фауст. Мстителя? Какого мстителя!
      Шестой дух. Всемогущего, грозного, который себе одному предоставил право мести, ибо месть его услаждала.
      Фауст. Ты кощунствуешь, дьявол; ведь я вижу, что ты дрожишь. Быстр, говоришь ты, как месть того... я чуть было не назвал его! Нет, его нельзя называть среди нас. Так месть его, значит, быстрая? Быстрая? А я все еще жив? И все еще грешу?
      Шестой дух. То, что он еще дает тебе грешить, уже месть!
      Фауст. И черт должен меня этому учить? И только сегодня! Нет, месть его не быстрая, и если ты не быстрее его мести, то уходи! (К седьмому духу). Насколько ты быстр?
      Седьмой дух. Тебе, смертный, нельзя угодить, если и я для тебя недостаточно быстр!
      Фауст. Скажи мне, насколько ты быстр?
      Седьмой дух. Не более и не менее, чем переход от добра к злу.
      Фауст. Да, ты - мой черт! Быстрый как переход от добра к злу! Да, это быстрый переход; нет ничего, что было бы быстрее! Прочь отсюда, улитки Тартара! Прочь! Как переход от добра к злу! Я познал, как он быстр, этот переход! Я познал это! и т. д.
      Что вы скажете об этой сцене? Вы хотели бы иметь пьесу, полную таких сцен? Я тоже!
      2. План пролога и первого действия
      Старый собор. Звонарь и его сын, только что отзвонившие полночь или собирающиеся звонить. Сборище чертей, невидимо сидящих на алтарях и совещающихся о своих делах. Несколько чертей, посланных Вельзевулом, появляются перед ним, чтобы отдать отчет о своих деяниях. Один ввергнул город в пламя, другой потопил в бурю целый флот. Третий осмеивает их за то, что они берутся за такие ничтожные дела. Он похваляется тем, что соблазнил святого, уговорив его напиться, и тот в опьянении совершил клятвопреступление и убийство. Это наводит на беседу о Фаусте, которого не так-то легко совратить. Третий черт берется за сутки предать его во власть ада.
      - Сейчас, - говорит один черт, - он еще сидит при свете ночной лампады и исследует глубины истины. Слишком сильная жажда знаний - недостаток; а из недостатка, если человек слишком в нем упорствует, могут проистечь все пороки.
      После этого черт, собирающийся совратить Фауста, излагает свой план.
      ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
      ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
      Действие продолжается от полуночи до полуночи.
      Фауст со своими книгами у лампы. Борется с различными сомнениями из области схоластической премудрости. Он вспоминает, что один ученый вызывал черта по поводу Аристотелевой энтелехии {10}. И он также много раз делал подобную попытку, но безуспешно. Он пробует это еще раз, именно теперь для этого надлежащее время, и он произносит заклинание.
      ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
      Из-под пола появляется дух с длинной бородой, в плаще.
      Дух. Кто меня потревожил? Где я? Не свет ли мне тут почудился?
      Фауст (пугается, но, вновь овладев собой, обращается к духу). Кто ты? Откуда ты? По чьему приказанию явился?
      Дух. Я лежал, погруженный в дремоту, и грезил, будто мне как-то не по себе - не хорошо, и не плохо; и тут, снилось мне, до меня донесся издалека чей-то голос; он все приближался; Ваал! Ваал! - услышал я, и на третий зов "Ваал" явился я сюда.
      Фауст. Но кто ты?
      Дух. Кто я? Дай вспомнить! Я - я только недавно стал тем, что я есть. Я смутно припоминаю, что у меня было это тело, эти члены; теперь... и т. д.
      Фауст. Но кем же ты был?
      Дух. Кем был?
      Фауст. Да, кем ты был раньше? До сих пор?
      Дух. Раньше? До сих пор?
      Фауст. Не всплывают ли в твоей памяти представления, которые предшествовали бы твоему нынешнему и прежнему полубодрствующему состоянию?
      Дух. Что ты говоришь? Да, теперь меня осенило: однажды я уже видел нечто подобное. Погоди, погоди, дай мне найти нить воспоминаний.
      Фауст. Я попытаюсь помочь тебе. Как тебя звали?
      Дух. Меня звали Аристотель. Да, именно так меня звали. Что это со мной?
      Он делает вид, будто теперь все вспомнил, и отвечает Фаусту на самые трудные его вопросы. Дух этот - сам дьявол, задумавший соблазнить Фауста. Однако, - говорит он наконец, - я устал втискивать свой разум в прежние рамки. Говорить с тобой как человек обо всем, что ты меня спрашиваешь, я больше не желаю, а говорить с тобой как дух - не могу. Отпусти меня; я чувствую, что вновь погружаюсь в дремоту и т. д.
      ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
      Он исчезает, а Фауст, полный радостного изумления от того, что заклинание возымело силу, начинает новое, чтобы вызвать демона.
      ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
      Появляется черт.
      Кто это, чьему могучему зову я должен повиноваться? Ты? Смертный? Кто научил тебя этим могучим словам? [Сообщение Карла Лессинга].
      3. Письмо о пропавшем "Фаусте" Лессинга капитана фон Бланкенбурга {11}
      Вы желаете, дражайший друг, получить известие о пропавшем "Фаусте" покойного Лессинга. Всем, что я об этом знаю, я тем охотнее с вами поделюсь, что не хотел бы дать пропасть ни одной строке, ни одной идее этого великого человека, все еще недостаточно известного, не признаваемого часто только из одного каприза. Правда, считать его "Фауста" потерянным, окончательно потерянным, пожалуй что и нельзя; а в случае, если кто захочет приписать себе это творение, тоже нечего опасаться, что такой обман не будет обнаружен, ибо то, что говорят о стихах Гомера и об идеях Шекспира, с полным правом может быть также применено и к произведениям Лессинга, а пропавший "Фауст" к ним принадлежит. Только кто знает, когда и как предстанет что-либо из этого произведения перед публикой, да и произойдет ли это вообще когда-нибудь? Итак, покамест поделитесь с нею тем, что известно мне.
      Что Лессинг уже много лет тому назад работал над "Фаустом", это мы знаем из "Литературных писем". Но насколько мне известно, переработку, а может быть, просто окончание своего труда он предпринял в такое время, когда из всех концов Германии возвещалось о новых "Фаустах" и сочинение свое он, по моим сведениям, успел закончить. Мне с полной уверенностью говорили, что он ждал только появления остальных "Фаустов", чтобы издать своего.
      Он взял рукопись с собой, отправляясь в путешествие из Вольфенбюттеля в Дрезден; ларец, в котором лежали эта рукопись и еще другие бумаги и вещи, он передал кучеру, который должен был доставить все это в Лейпциг одному из родственников писателя, купцу Лессингу, а тот должен был потом позаботиться о дальнейшей отправке посылки в Вольфенбюттель. Но ларец так и не прибыл; достойный человек, которому он должен был быть послан, заботливо осведомлялся, писал сам по этому случаю Лессингу и т. д. Однако ларец так и исчез, и бог ведает, в какие руки он попал или где он еще спрятан! Где бы он, однако, ни был - вот Вам по крайней мере скелет этого "Фауста".
      Действие открывается собранием адских духов, и подчиненные отдают отчет своему главе о предпринятых ими или выполненных деяниях. Представьте себе, что может создать из подобного сюжета такой человек, как Лессинг! Последний выступающий из подчиненных адских духов докладывает, что он нашел на земле одного человека, к которому во всяком случае никак не подступиться. У него нет ни единой страсти, ни единой слабости. При более пристальном углублении в содержание этого известия все больше раскрывается и характер Фауста, и на все расспросы о его стремлениях и наклонностях дух, наконец, отвечает: у него только одно стремление, одна склонность - неутолимая жажда науки и познаний. "Ха, ха! - восклицает Сатана. - Тогда он будет моим, моим навсегда, и вернее, чем при любой другой страсти!". Вы и без меня почувствуете все, что заложено в этой мысли, и быть может, она была бы слишком злобной, если бы только развязка не успокаивала человечество. Но, судите сами, сколько драматического интереса внесено благодаря этому в пьесу, какое читатель почувствует беспокойство и страх! Теперь Мефистофель получает поручение и наставление, с чего и как ему надо начать, чтобы поймать бедного Фауста; в следующих действиях он начинает и заканчивает, по-видимости, свое дело, здесь я не могу вам указать ничего определенного; но величие и богатство возможностей, открываемых пьесой, особенно для такого человека, как Лессинг, необозримы. Как бы то ни было, адские силы считают, что они выполнили свое дело; в пятом акте они поют ликующие песни, как вдруг появляется посланец небесного мира и самым неожиданным и все же естественным, для всех успокоительным образом прерывает эти песни. "Не торжествуйте, - говорит ангел, - вы не одержали победы над человечеством и наукой; божество не для того дало человеку благороднейшее из стремлений, чтобы сделать его навеки несчастным; тот, кого вы видели и кем ныне льстите себя надеждой обладать, был только призраком". Как ни мало, дражайший друг, то, чем я могу поделиться с Вами, все же мне кажется, оно заслуживает сохранения. Распорядитесь им по Вашему усмотрению! - и т. д.
      Лейпциг, 14 мая 1784 г.
      Фон Бланкенбург.
      4. Письмо к издателю "Театрального наследия"
      Совершенно верно, любезнейший друг, что Ваш покойный брат, этот превосходный человек, делился со мною замыслами своих пьес. Но это было давно; самые планы были так мало обработаны или были рассказаны мне так бегло, что я не могу восстановить в моей памяти ничего, достойного записи, не говоря уже о печати. Но о "Фаусте" его, о котором Вы меня главным образом и спрашиваете, я знаю кое-что; во всяком случае я помню общий план первой сцены и развязку.
      В этом явлении мы видим на сцене разрушенную готическую церковь с главным алтарем и шестью приделами. Разрушение домов господних - наслаждение для Сатаны; развалины храмов, где некогда чтили всеблагого, его любимые жилища. Здесь-то и собираются адские духи, чтобы совещаться. Сам Сатана восседает на главном престоле, а по приделам разместились остальные черти. Но все они невидимы для глаза, слышны только их хриплые противные голоса. Сатана требует отчета в делах, совершенных прочими чертями; одними он доволен, другими недоволен. Так как то немногое, что я помню из этой сцены, будучи разрозненным и обрывочным, не может произвести должного впечатления, то я решаюсь заполнить имеющиеся пробелы и набросать всю сцену:
      Сатана. Говори ты, первый, дай отчет в том, что ты совершил.
      Первый черт. Сатана! Я видел в небе тучу, в лоне своем она несла разрушение, и я взвился к ней, укрылся в самой черной ее глубине, погнал ее дальше и остановил над хижиной благочестивого бедняка, который только что уснул рядом со своей женой. Тогда я разорвал тучу и вытряхнул из нее огонь на хижину, так что яркое пламя взвилось к небу, и все достояние несчастного стало добычей огня. Это было все, что я мог сделать, Сатана, ибо его самого, его плачущих детей и его жену вырвал из огня ангел божий, а я, когда увидел его, бросился прочь.
      Сатана. Презренный! Трус! И ты говоришь, то была хижина бедняка, хижина благочестивого человека...
      Первый черт. Благочестивого и бедного, Сатана. Теперь он наг и бос и совсем погиб.
      Сатана. Для нас! И, конечно, навеки. Возьми у богача его золото, чтобы он пришел в отчаяние, и брось это золото на очаг бедняка, чтобы оно совратило его душу, тогда у нас будет двойная выгода. Сделать благочестивого бедняка еще беднее, это значит еще больше приблизить его к богу. Говори ты, второй! Расскажи нам что-нибудь получше!..
      Второй черт. Это я могу, Сатана. Я отправился на море и стал призывать бурю, с помощью которой я мог бы разрушать, и она явилась; когда я устремился к берегу, вверх ко мне полетели дикие проклятия, а когда посмотрел вниз, то увидел флот с поднятыми парусами. На кораблях плыли ростовщики. Я быстро ринулся в глубину вместе с ураганом, взобрался затем на поднявшейся волне снова к небу.
      Сатана. И потопил флот в волнах?
      Второй черт. Так, что ни один не спасся. Я разбил весь флот, и все души, которые были на нем, теперь твои.
      Сатана. Предатель! Они уже были моими. Но они еще больше посеяли бы проклятий и разрушения на земле; они продолжали бы грабить по чужим берегам, растлевать и убивать; они из одной части света в другую принесли бы новые соблазны, побуждающие к греху, и все это, все теперь погибло и пропало! О, ты, черт, должен опять убраться в ад; ты только разрушаешь мое царство. Говори ты, третий! Летал ли ты тоже среди бурь и туч?