1/Африке следует ликвидировать пережитки прошлого, мешающие прогрессу, и усвоить общечеловеческие ценности, воплощённые в культуре развитых стран Запада;
      2/Африке следует выбирать лучшее из западной и родной культур, совмещая то и другое; 3/ у Африки собственная культура, которую ни в коем случае нельзя смешивать с иностранными, любое заимствование для неё губительно.
      Первый вариант избрали единицы, две трети опрошенных избрали второй вариант и одна треть - третий. При этом самое поразительное, что между второй и третьей группами практически нет различий по поводу одобрения или согласия с клише из обоих списков, хотя они прямо противоречат друг другу. Мало того, даже избравшие первый вариант выражают согласие с почвенническими штампами.
      Подобная противоречивость при явной перенасыщенности массового сознания информационной эпохи шаблонными формулировками из расхожего арсенала как почвенничества, так и западничества, служит основой нестабильности коллективных представлений, способности массового сознания - и это уже продемонстрировали события последних десятилетий, связанные с перепетиями аккультурации, - молниеносно метнуться из одной крайности в другую, при этом отнюдь не переживая ломки мировоззренческих стереотипов.
      Помимо упомянутых в этой главе работ, источником, откуда черпается материал для шаблонных представлений растафари, служит многочисленный слой полусамодельных брошюрок - "националистический самиздат", -выходящих мизерными тиражами, но в совокупности оказывающих значительное воздействие на массовое сознание (можно уподобить эти книжечки кустарным изданиям по истории и личной жизни политиков и исторических деятелей, хлынувшим на отечественный рынок в первые годы "исторической гласности". Этот слой лубочной исторической литературы не исследован и даже не описан. Как уже упоминалось, по многочисленным свидетельствам,* основу идеологии растафари, помимо учения М. Гарви, составили две пользовавшиеся ошеломительным успехом на Ямайке в 20-е гг. книги: Robert A. Rogers. The Holy Piby. Newark. 1924; Fitz B. Pettersburgh. The Royal Parchment. Scroll of Black Supremacy. Kingston, 1926 (на них основоположник растафари Хоуэлл основывался при написании своей опубликованной в 1930 г. книги "Ключ Обетованный"). Среди других упоминаемых в текстах растафари, исследованиях и высказываниях растаманов книг, воздействовавших на воображение братии, следующие:
      ______________ * Simpson G.E. Some Reflections on the Rastafari Movement. // Phylon. The Atlanta Univ. Review of Race and Culture. Atlanta, 1985, vol. 4, #4, p. 289
      Webb J.H. The Black Man, the Father of Civilization. Proved by Biblical History. Chicago: Fraternal Press, 1924: Idem. A Blackman Wfill Be the Coming Universal King: Proved by Biblical History. Chicago, 1918; Van Sertima I. They Came Before Columbus - The African Presence on Ancient America. N.Y.: Random House, 1976; Ullendorff E. Ethiopia and the Bible; L.: Oxf. Univ. Pr., 1973; Beardsley G.H. The Negro in Greek and Roman Civilization. A Study of the Ethiopian Type. S.l., 1929; Fahi-Kayoude R. Blackism. Lagos. 1965; Weil S. The Need for Roots. Boston: Beacon Press, 1950; Bennett N. Africa and Europe: from Roman Tribes to the Present. N.Y.: Africana Pbl. и множество других. Причём вовсе не все они принадлежат к разряду исторической мифологии - многие были использованы в этом качестве уже самими растаманами. Так, иные чисто академические труды использовались лишь фрагментарно. Среди возникшей в 1968 г. наиболее популярной среди молодёжи секты растафари "12 колен Израилевых", по свидетельству Т. Уайта, основополагающей исторической книгой почиталась вышедшая в 1930 г. работа историка-иезуита Джозефа Уильямса "Hebrewisms of West Africa - From Nile to Niger with the Jews" - "насыщенное, обильно документированное исследование,... описывающее распространение иудаизма и еврейской культуры в Африке. Используя Библию и другие религиозные тексты, а также предшествующие исторические работы, журналы, исследования и свои собственные наблюдения, Уильяме доказывает, что иудаизм был господствующей религией в Египте, Эфиопии, Сахаре и Западной Африке, предоставляя наукообразное подтверждение общепринятого среди растаманов убеждения в том, что они на самом деле являются чёрными евреями".*
      ______________ * White Th. Catch а Fiге. The Life of Bob Marley. L. etc.: Oninibus Press, 1991, p.279-280
      Весь этот поток литературы - научной, публицистической, откровенно шарлатанской и высокопрофессиональной, националистической и написанной белыми авторами, равнодушными или даже враждебными идеям чёрного национализма, адекватно или неадекватно усвоенной, - так или иначе стимулировал развитие в массовых представлениях упрощённых подобий теорий культурного национализма. В последние годы к нему добавилось огромное число самодеятельных сайтов в Интернете, открывших простор фантазии сотен энтузиастов.
      *****************
      *******
      Итак, "гуманистическое почвенничество" отличается от вульгарного, от которого, в свою очередь, рукой подать до уличного погромного шовинизма, вовсе не системой аргументации и не доказательностью выкладок: как мы видели, они почти не меняются более полутора веков, едва ли не превратившись в устойчивую формулу, кочующую из книги в книгу и, несмотря на разительную разницу в учёности и интеллекте между представителями первого и второго направления в почвенничестве, общим "научным методом" служит подтасовка (обычно невольная) и виртуозная интерпретация фактов. Собственно, исторические труды почвенников настолько стоят вне науки и имеют иную цель создание культурного мифа, - что упрёк в ненаучности, недостоверности и т.д. становится столь же неправомерным, что и упрёки в отношении собирателей мифов и сказок, легенд и преданий в том, что-де в собранных ими фольклорных материалах много неправды и неточностей в освещении исторических событий. Это сфера действия других критериев, что стыдливо признаётся в рассуждении о "правде страсти" и самими создателями исторической мифологии, особенно когда речь идёт об оценке творчества их коллег, а Сенгором даже возводится в добродетель. Лишь престиж научного знания, как ни парадоксально, наиболее высокий в малообразованных слоях, где оно сакрализуется. заставляет их выдавать своё художественно-историческое творчество за науку. Это примерно те же побуждения, что заставляют судить по критериям и законам научного знания совершенно иную сферу общественного сознания - философию, - а политических супостатов, особенно в слаборазвитых странах, рядиться в учёные-теоретики.
      Что же до почвенников-гуманистов и вульгарных почвенников, то иногда вторые даже "научнее" первых. Так, лингвистические и семиотические выкладки Н. Диалы выглядят куда сложнее простодушных суждении Э. Блайдена. Отличие проявляется не в эрудиции и строгости мысли, хотя зависимость тут, конечно, есть, не в наукообразии, а в контексте рассуждений и в выводах: историческая мифология почвенничества служит либо утверждению идеи самоотверженного служения человечеству (Э. Блайден, Л. Сенгор, А. Мазруи), либо ксенофобии и идее естественной вражды рас и культур (М. Гарви, Г. Осей, И.Оньевуеньи, Х. Мадхубути, Н. Диала). Акценты здесь очень легко смещаются. В итоге "научно обоснованная" теория особенности и неповторимости своей культуры закономерно вырождается в иррациональный миф о её превосходстве и ничтожности всех других. При этом словесные формулировки, расхожие штампы, "топосы" почти не изменяются. Мало того, тексты мыслителей-гуманистов используются литераторами-шовинистами.
      Последнее сегодня хорошо видно на примере отечественного почвенничества.
      Возможно, одно из объяснений этой повсюду и во всех странах происходящей метаморфозы - в самой природе почвеннического мышления. в том, что, как подметил в одной из своих работ А.А. Игнатьев (кстати, наряду с цитируемой работой, автор довольно интересных теоретических работ по массовой культуре и рок-музыке), понятие нации определяет границы, в которых сохраняют единообразие наиболее устойчивые императивы поведения - миф и язык как источники наиболее массовых форм личностной идентичности и социального единства. В науке же универсальными императивами дискурса служат знание и рациональность. "По этой причине отношения между носителями национальных ценностей и ценностей науки всегда складываются конфликтным образом,* а интеграция интеллектуалов в национальные общества оказалась долгим, трудным и, надо признать, безрезультатным процессом: по своим идеальным моделям дискурса это по-прежнему публика без корней, международные "перекати-поле", которых с равным основанием можно рассматривать и как элиту, и как своеобразное маргинальное гетто".**
      ______________ * В 1907 г. на торжественном обеде Э. Блайден произнёс следующий спич о превосходстве африканской культуры: "Наука - вовсе не последнее слово человечества. Она не может им быть. Она постоянно угрожает существованию могучих побегов, порожденных человечеством. Она вооружается до зубов против соседей. Её самые распространённые изобретения - это орудия смерти,... и человек желает знать, когда же всё это кончится и куда заведёт", (цит. по: Lynch Н. E.W.Blyden: Pan-Negro Patriot.... р.63 ** Игнатьев А.А. Ценности науки и традиционное общество (социокультурные предпосылки радикального политического дискурса). // "Вопросы философии". 1991, №4, с.5-6
      Видимо, можно поменять местами антецедент и консеквент в формуле А.А. Игнатьева, гласящей, что "в той степени, в какой интеллектуалы или научное общество выступают в качестве субъектов повседневной жизни, они неизбежно оказываются носителями местных или национальных стандартов дискурса, пусть даже сколь угодно продуктивных, однако предполагающих совсем иные сакральные ценности, чем рациональное знание".*
      ______________ * Там же, с .7-8
      В "перевёрнутом виде" это утверждение предполагает, что почвенническая позиция подчиняет дискурс законам обыденного сознания, сколь бы искушён в методологии научного мышления ни был субъект его (я бы назвал это "синдромом Диопа-Шафаревича"). Отталкиваясь от трактовки почвенничества и универсализма как двух взаимодополняющих интеллектуальных установок с внутрисистемным детерминизмом познавательных категорий и ценностей (т.е. у каждой установки - свои. но находящиеся между собой в согласии), можно предположить, что причины этой метаморфозы в следующем: если в отношении гуманистической направленности обе установки равноправны (по крайней мере, в истоке своём - фашизм и большевизм показали, во что каждая из них может в пределе вылиться; впрочем, и любовь к ближнему в пределе может довести до смертоубийства, - порочны не сами установки, а их бескомпромиссное доведение до полного "восторжествования"), если столкновение этих установок - это не борьба Добра со Злом, а трагическая коллизия двух равно оправданных мировосприятий, то научному дискурсу целостный комплекс почвенничества* внутренне чужд и последний его неминуемо отвергает и отторгает, обволакивая оставшийся каркас теперь уже квазинаучной аргументации мистической иррациональной плотью. Собственно, почвенничество не видит в этом беды и при всём самолюбовании никогда не считает своей сильной стороной рациональное мышление. Напротив, именно в нём оно видит антигуманное начало и изъян соседних культур, особенно же западничества.
      ______________ * Традиционализм, коммунитарное мировоззрение, циклическое представление о времени и истории, миф и т.д. В пределе всё сущее расщепляется на два семантических ряда (не в реальности, конечно, а в восприятии мира сознанием), и каждый тяготеет к своей установке: правое-левое, верх-низ, день-ночь, мужское-женское, активное-пассивное, статика-динамика, городское-сельское, потустороннее-посюстороннее, горячее-холодное, и так без конца. Обычно этим рядам дают ярлыки "Западного" и "Восточного". Условность этих ярлыков легко обнаруживается при первом же обращении к реальной жизни.
      Курьёзно, что почвенники соседних народов взаимно стыдят друг друга (и даже поносят) за сухой рационализм, рассудочность, прагматизм, собственный народ наделяя мечтательностью, интуицией и т.д. Как мы помним, Леопольд Сенгор, а до него Лео Фробениус применяли оппозицию "Африка - Европа" к противопоставлению германских и романских народов у немецких романтиков. Бердяев - не такой уж и почвенник - наделяет немцев теми же чертами, которыми последние наделяют французов, а французы - немцев либо англичан; те, в свою очередь,... и так далее. Вот что пишет Н.А.Бердяев о немцах (замените немца французом, а русского - немцем и африканцем, и покажется, что писано Л. Сенгором!): "Немец - это "активность и организация", "в нём нет никакого пассивно-женственного приятия мира, других народов, нет никаких братских и эротических чувств к космической иерархии живых существ. Всё должно пройти через немецкую активность и организацию. Германец по природе своей не эротичен и не склонен к брачному соединению. Где коснулась бытия рука германца, там всё должно быть рационализировано и организовано... Немецкое сознание всегда нормативное. Немец не приобщается к тайнам бытия, он ставит перед собой задачу, долженствование".* Любимец перестроечной гуманитарной интеллигенции, таким образом, на поверку оказывается не только не философом, но анти-философом, если под философией понимать рефлексию сознания, старающегося постичь собственную ограниченность и ловушки мышления и восприятия, в противоположность уютному болоту элементарных архетипов первобытного рассудка.
      ______________ * Бердяев Н.А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX и начала XX в. // О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М.: Наука, 1990, с.160-151
      По Н.Я. Данилевскому, романо-германскомму типу свойственна насильственность, вытекающая из чрезмерно развитого чувства личности, индивидуальности, славянскому же типу - терпимость, гуманность.* Точно такое же разделение проводили Аксаковы, Киреевские, А.С. Хомяков, но с другой стороны - и немецкие национал-романтики, в качестве излишне рационального начала, чуждого сентиментальности, приводившие декартовский ум француза. Для Мартина Бубера еврей - это носитель мистического, иррационального, чувственного начала, для антисемита же еврей - воплощение холодной расчётливости, практицизма, рационального рассудка. Показательны взаимные оценки католицизма и православия: каждая конфессия видит в другой излишнюю рассудочность, недостаток живого и эмоционального религиозного чувства. Последняя мифологическая мода - интерес к "кельтской цивилизации" как альтернативе излишнему рационализму Запада и увлечение кельтским фольклором и поэтизация древней культуры кельтов - строится по тем же принципам. Миф о "кельтской цивилизации", основанной не на насилии и подчинении, как у германских и романских народов, а на волшебной мудрости жрецов-друидов, позволил недовольным крайностями индустриальной цивилизации найти и в древней Европе утраченный идеал гармоничного и духовного общества.
      ______________ * Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М.,1991, с.179, 187-189
      Примеры бесчисленны, и цитаты можно было бы громоздить ещё долго - но это тема отдельной книги. Главное, куда ни взгляни: в Латинскую Америку, Китай, Турцию, Индию и т.д., - повсюду почвенничество (впрочем, и универсализм тоже, но с точностью до наоборот и обратными оценками) выстраивает два известных семантических ряда. Это позволяет заключить, что они главным образом связаны не с реальными характеристиками, а с формальной структурой почвеннического сознания, с оппозицией родного и вселенского.
      При этом, во-первых, почвенническое сознание в силу своих законов отдаёт приоритет "иррациональному" ряду, во-вторых, оно всегда находит его воплощение в собственном народе, а олицетворение противоположных начал видит в остальном человечестве.
      Вариантом подобного деления является условное деление культур на "мужские" и "женские" (почвенничество, разумеется, отдаёт предпочтение "женским", - и то сказать, как язык повернётся назвать родимую свою культуру не материнским, но мужеским началом?) с самыми изощрёнными построениями о сущности родной культуры - от софиологии до рассуждений о "бабьем начале".
      Но с исключением из трепещущего переплетения культурных лучей и токов одного из полюсов сознания - рационального - происходит неминуемая деградация всего почвеннического комплекса, в том числе и оскудение его гуманистического наполнения, вырождение его в низкопробный национализм. Впрочем, то же самое происходит и с универсализмом при полном подчинении культурного сознания рассудку, при исключении иррационального и мифологического начала из целостного сознания.
      Видимо, реально в любой культуре непременно, покуда она жива и жизнеспособна, противоречиво присутствуют в сложном взаимодействии оба начала. Почвенническое же и универсалистское сознание, в силу механизмов функционирования того и другого, тяготеют каждое к своему началу, соответственно оценивая их и замечая в собственной культуре "положительные", а в чужой "отрицательные" (для каждой установки свои) черты: как ни парадоксально, универсализм часто бранит соседей за косность, иррационализм, "бабью натуру", нерасторопность и бестолковость - за то же, за что любит себя почвенничество. Недаром в лучших художественных образах, воплощающих национальный характер, образ этот двойной: Дон Кихот и Санчо Панса, Тиль Уленшпигель и Ламме Гудзак, Хорь и Калиныч, и т.д.
      Как обе глобальные интеллектуальные установки предполагают друг друга, так и их внутренние компоненты нуждаются в самоотрицании, в противоположном полюсе. Только между этими полюсами и образуется поле напряжения, создающее жизненную среду гуманизма.
      Глава IV. КУЛЬТУРНЫЙ НАЦИОНАЛИЗМ В ЗЕРКАЛЕ "КУЛЬТУРНОГО КОСМОПОЛИТИЗМА": "КУЛЬТУРА РАСТАФАРИ" КАК ЭЛЕМЕНТ МОЛОДЁЖНЫХ СУБКУЛЬТУР ЗАПАДА
      В европейской и - шире - в западной цивилизации отмечаются периодические вспышки интереса к неевропейским локальным цивилизациям как средству исцеления (иногда же наоборот - как к предостережению) для собственной культуры.* Причём в них "обнаруживаются" совершенно противоположные качества - в зависимости от того, чего в данный момент недостаёт европейской цивилизации: то образцом для подражания объявляется эгалитаризм этого условного "Востока", как в нонконформистских движениях 60-х, то его иерархичность и жёсткость социальных барьеров, как у французских "новых философов", то спонтанность, а то ритуализированность всей жизни, то иррационализм, а то созерцательность, мудрое размышление, то свобода от социальных норм, то их безусловное господство.
      ______________ * См. очерк истории подобного восприятия "Востока" в: Никифоров В.Н. Восток и всемирная история. М., 1977. с.83-97; Вафа А.X. "Восток-Запад": культурное наследие и взаимодействие культур (некоторые аспекты проблемы).//Культурное наследие народов Востока и современная идеологическая борьба. М.:Наука, 1987, с.90-125; Взаимодействие культур Востока и Запада. М.:Наука, 1987; Чалоян В.К. Восток-Запад. М.: Наука. 1979; Завадская Е.В. Культура Востока в современном западном мире. М.:Наука, 1977
      Мало того, при близком рассмотрении "восточных" и "африканских" мотивов в европейской культуре обнаруживается, что всё это имеет мало общего с реальными неевропейскими культурами. Не счесть свидетельств того, что проповедники ценностей "экзотических культур" в действительности знали эти культуры плохо, в основном из вторых рук, идеализируя в них те качества, которые в настоящий момент приглушены в собственной культуре. Не случайно обращения мастеров европейской культуры к "африканским" заимствованиям вызывают среди африканской интеллигенции не гордость, но раздражение и неприятие.
      Иными словами, "историко-этнографический, истинный Восток столь же удалён от ориентального мифа <современной контркультуры>, как и стилизованный, эстетизированный Восток европейского искусства конца XIX века. От прежних связей западного искусства с Востоком контркультура оставила только стремление к обновлению "через иное" путём инверсии полюсов".* Видимо, это справедливо не только в отношении намеренного обращения к иным цивилизациям для конструирования контркультуры. но и для "экзотических" мотивов в европейской культуре в целом. Образ "Востока" является необходимым каждой культуре для самоосмысления и нормального функционирования "образом Иного". О диалогичной природе культуры и роли в нем "Образа Иного" с разных позиций писали М.М. Бахтин, M. Бубер, Дж. Мид, Ю.М. Лотман, В.С. Библер, Вяч.Вс. Иванов, У. Эко и многие другие. Особенно насущной эта тема стала с осознанием реально складывающейся планетарной цивилизации. В данной работе нас интересует, в первую очередь, условность этого образа.
      ______________ * Житомирский Д.В. Леонтьева О.Т., Мяло К.Г. Западный музыкальный авангард после Второй мировой войны. М.: Музыка, 1989, с.211
      1. Роль "Образа Иного" в культурной динамике.
      Конкретное наполнение этого образа можно связать с прослеживающимися внутри каждого большого самостоятельного периода в истории локальных культур фазами, отражающими становление и распад присущего данному периоду стиля, в наиболее целостном, обобщенном виде выражающего "дух" этого периода: это зарождение стиля (грубоватая архаика, поиски соразмерности элементов), строгая классика (наибольшее соответствие стиля художественной культуры облику культуры в целом), барочный этап, или "стиль на излёте" (эллинизм, маньеризм, барокко, ро-коко, декаданс, постмодернизм, - фаза поиска элементов нового стиля через разложение старого и эклектическое обращение к иным - во времени и пространстве - стилям: в русской культуре этот поиск был выражен, например, акмеизмом). Планетарная культура сегодня переживает именно третью фазу.
      Подобные схемы циклического развития культуры - обычно через три фазы не оригинальны, реально существующие процессы культурной динамики по-разному осмыслялись и концептуализировались издавна, что свидетельствует об обоснованности подобных теоретических построений. Это и концепция О. Шпенглера, и "концепция маятника" А.Л.Чижевского, согласно которой в искусстве происходит качание стилей между двумя архетипами (классическим и барочным), и модель С.Ю. Маслова, в которой аналитический подход (порождающий рационализм и классицизм) и синтетический подход (порождающий "барочные" стили) чередуются, и идеи К.Н. Леонтьева о периодах "первичной простоты", "цветущей сложности" и "вторичного упрощения и смешения", и наблюдение Н.А. Бердяева о "вечной распре классицизма и романтизма" (близкие к изложенным ниже представлениям о культурной динамике были изложены Бердяевым в работе "О рабстве и свободе человека"), и в работах семиотического направления в культурологии. Собственно, выделение того или другого числа фаз в культурном "круге" (цикле культурной динамики) не может быть предметом спора, так как, подобно любой теоретической модели, зависит в основном от конкретных задач исследования. Но главное во всех этих построениях - это признание того, что культурная динамика имеет собственную внутреннюю логику развития, находящую закономерные проявления и преодолевающую силу внешних влияний; культура как знаковая система подчиняется общим законам развития знаковых систем, коренящихся очень глубоко - возможно, в принципе энантиоморфизма (функциональной ассиметрии) и бинарности, с которыми связаны нейропсихологические механизмы и копирующие их структуру и принципы функционирования знаковые системы.
      Сами по себе циклы культуры и их мерное чередование удобнее всего - ибо здесь они нагляднее представлены, да и сами циклы короче, чем в масштабах культуры в целом, - выявляются в области художественной культуры. Это явление, а также значение для него периферийных и маргинальных форм и элементов культуры, подробно описывалось в отечественной культурологии формальной школой в литературоведении: В.Б. Шкловским, Ю.Н. Тыняновым, Б.И. Эйхенбаумом и др. Частным проявлением этих "качаний" между "вершками" и "корешками" (употребляя образ В.Б. Шкловского) является чередование устремлённости художественной культуры на конструкцию или на материал, на генерализацию или на подробности, на сюжет или на сказ, на главенство стиха или прозы, на канонизацию или на вытеснение и т.д. Периодически обостряется восприятие в культуре тех или иных сторон действительности: например, отмечаются периоды повышенного интереса к цветовой гамме и цветовой глухоты и т.д.
      При движении культуры от первой ко второй фазе "большого цикла" она обращается в основном к собственному наследию (обычно "возрождая" или обновляя его), при переходе к третьей фазе "Образ Иного" выражает тягу к утончённости, изысканности (ориентализм в европейской культуре), с наступлением нового цикла "Образ Иного" выражает стремление к варварской чистоте и простоте примитива (это обычно связано с периодически повторяющимся "открытием" язычества).
      Очевидно, анализ той роли. которую играет "Образ Иного" в любой культуре может пролить свет на механизм её развития. Тем более интересен этот образ в период глобальной аккультурации и постмодернистской культуры информационного общества, творящей множество "персональных реальностей", используя элементы экзотических культур.
      Представим себе условную модель культуры как неравновесную систему, состоящую из множества бинарных оппозиций: ориентации на корпоративность или на индивидуальное начало, на традицию или инновацию, на производство или потребление, на цель или условие, на систему или "коммунитас" (термин В.Тэрнера), ценность или предметное знание, на посюстороннее или потустороннее, на эффективность или устойчивость, канон или хаос, прошлое или будущее, на источник цели в индивиде или вне его, на напряжение или расслабление, критическое или апологетическое отношение к действительности, на открытость или закрытость социума, на сакральное или профанное, на технологический или адаптационный тип развития, на дискурс или идеографическое восприятие, обращение семозиса на внетекстовую реальность и повышение семантичности культуры либо же повышение её семиотичности и самодовлеющей силы законов культурного текста и т.д. Любое описание по одному из параметров будет столь же убедительным, сколь и односторонним (именно так построены многие довольно известные социокультурные модели), и "опровергается" описанием по другому параметру, где осями координат служат другие пары структурообразующих бинарных оппозиций.
      Видимо, представление о конкретной культуре может дать не описание самих произвольно выбранных бинарных оппозиций (тем более, что учесть и перечислить, не то что описать их без изъятия невозможно хотя бы потому, что мы имеем дело с идеальной условной моделью, заведомо не охватывающей все тонкости и частности живой жизни), а принцип их увязки воедино и механизм, управляющий их совместным функционированием как единого целого.
      Каждая из осей этой системы характеризуется тремя членами: двумя полюсами бинарной оппозиции и мерой их конкретного соотношения в данный момент культурной динамики. В каждый отдельный момент один из полюсов "начал" - культуры является доминирующим, что влияет на облик системы в целом. Другая же часть оппозиции временно угнетена. приглушена, но в скрытом виде всегда присутствует в данной культуре. время от времени давая неожиданные "выбросы" якобы несвойственных данной культуре явлений. При этом она может никогда не становиться доминирующей, но периодические временные усиления её в любом случае придают системе динамичность.
      Основным свойством этой системы является её неравновесность и вероятностность, источником же развития выступают повторяющиеся каждый раз на новом уровне колебательные чередования преобладания то одного, то другого полюса оппозиции.
      Такая модель культуры соответствует предлагаемому А.И. Неклессой голографическому принципу, согласно которому в явном либо скрытом виде в сколь угодно малой части целого (в данном случае - всечеловеческой цивилизации) присутствуют все свойства матрицы этого целого. При этом "часть" (в нашем случае это локальная культура) рассматривается в свете учения Ю.М. Лотмана о семиосфере: в частности, предполагается, что "все уровни семиосферы - от личности или текста до глобальных семиотических единств - это как бы вложенные друг в друга семиосферы: каждая - и участник диалога (как часть семиосферы более высокогоуровня), и пространство диалога (как целое семиосферы)... При этом культурные области типа "Запад" и "Восток" складываются в энантиоморфные пары с работающей функциональной ассиметрией".*
      ______________ * Лотман Ю.М. О семиосфере. // Труды по знаковым системам. Вып.XVII. Тарту: Тарт. ун-т, 1984, с. 22
      Добавим, что на разных "этажах", или срезах культуры - от элитарной до маргинально-девиантной - действуют одни и те же механизмы и закономерности.
      Подобно тому, как при одновременной работе двух полушарий мозга происходит их взаимное торможение, а вдохновение есть форсированная работа одного из полушарий за счёт угнетённого состояния другого, динамическое состояние культуры достигается глушением одного из начал каждой оппозиции и ориентацией на противоположный полюс: "Статические периоды культуры образуются за счёт компромиссного равновесия между противонаправленными структурными тенденциями. Одна из тенденций тормозится, а другая ресипрокно гипертрофируется".*
      ______________ * Он же. Ассиметрия и диалог. // Труды по знаковым системам. Вып. XVI, Тарту, 1983, с.17
      Развитие культуры происходит в основном за счёт цикличных колебаний, смены центра и периферии, системного и несистемного, однозначного и амбивалентного, описанного и неописанного, необходимого и излишнего, значащего и незначащего, изменения ориентаций на один из полюсов. Так чередуются циклы гипертрофированного развития одного из членов оппозиции. При этом даже в долговременной перспективе полной смены ориентаций на тот или иной полюс оппозиции, как правило, не происходит (это сопровождалось бы утратой культурой её самобытности, возникновению нового социокультурного организма): маятник культурного цикла колеблется возле полюса, определяющего долгосрочный облик именно этой локальной культуры. Но мера соотношения полюсов оппозиции может смещаться к противоположному полюсу достаточно далеко, порождая неожиданные для этой культуры явления. Так, с завершением эпохи индустриализма на Западе появляется тенденция к отрицанию собственных цивилизационных установок ("веберовского" типа культуры), отражающаяся в повышенном внимании к собственной архаике и неевропейским культурам, в призыве учиться у них. Реакцией на подобные смещения ориентаций служит рост почвеннических настроений, этноцентризма и призывов к возрождению наследия: культурный цикл вступает в новую фазу.