Петербург давал всем им приют и быстро рос и в ширину и в вышину. Местность между Невою и Фонтанкой была вся застроена. Заполнились места между Фонтанкой и Обводным каналом. На Васильевском острове застроились линии и Галерная Гавань. На Петербургской стороне возникли улицы у Большого проспекта и по Б. Невке. Стала заселяться и Выборгская сторона. Из крупных построек за это время была предпринята и на этот раз доведена до конца постройка Биржи, труд создания которой принадлежит архитектору Томону. Тогда же были выстроены собор Спасо-Преображенский, Михайловский дворец (музей Императора Александра III), колоннада у Аничкина дворца и главный штаб с его аркой.
      Но главным строительным предприятием при Александре I было создание колоссального Исаакиевского собора, золотые купола которого, так же, как памятник Петру на Сенатской площади, составляет одну из типичнейших примет нашей столицы. Нужно, впрочем, оговориться, что строительство Исаакиевского собора прошло чрез несколько царствований. Собор был собственно заложен еще при Екатерине II (мы говорим о новом Исаакиевском соборе, а не о той небольшой церкви, которая существовала под этим именем при Петре Великом). При Павле I собор был достроен из кирпича, но Александр I пожелал сделать его мраморным, и вот тогда-то и начались строительные работы, прославившие архитектора александровского времени, Монферрана. По мысли Александра I, новый храм должен был "и снаружи и внутри, по богатству и благородству архитектуры, представлять все, что возбуждает удивление в самых великолепных церквах Италии". Эта мысль была осуществлена Монферраном самым блистательным образом; но Александр Благословенный не дожил до окончания собора. Построение его было окончено лишь при императоре Николае I.
      При Александре I появились впервые каменные тротуары в столице и извозчичьи кареты. Число жителей к концу его царствования возросло до 425.000, а число домов до 8.000, стоимостью свыше 80 миллионов рублей. Городской доход достигал 1 миллиона руб. в год. Чрезвычайно развилось фабричное производство: в городе работало 4 казенных и 58 частных фабрик. При Александре I состоялось 16-го мая 1803 года празднование столетнего юбилея С.-Петербурга. Празднество сосредоточилось у памятника Петру I на Сенатской площади. Во время торжественного парада мимо памятника прошло 200.000 войска. На Неве против памятника был поставлен 100-пушечный корабль "Гавриил", а на его палубе стоял "дедушка русского флота" - ботик Петра Великого. По бокам ботика стояли на часах 4 столетних старца-солдата, современники Петра Великого; празднество кончилось пушечными салютами с "Гавриила" и принятием депутаций.
      В последующие годы XIX века Петербург продолжал расти, попрежнему то замирая в своем росте, то вдруг начиная энергически раздаваться вверх и вширь. Царствование императора Николая I протекло без резких приступов строительной горячки, хотя в эту эпоху и появились такие солидные сооружения, как Михайловский и Мариинский дворцы, театры Александринский и Михайловский, Александровская колонна и первый постоянный мост через Неву (Николаевский). Особенно памятно старому Петербургу сооружение Александровской колонны, как по трудностям, с какими оно было сопряжено, так и по торжественности, с какою состоялось открытие этого великолепного памятника. Сооружение памятника обошлось в 3 миллиона рублей, а над установкою колонны на месте трудились 2.000 солдат и 400 искусных рабочих.
      С проведением к Петербургу железных дорог рост города стал опять быстро повышаться, и при Императоре Александре II Петербург принял уже почти те самые размеры, в которых он существует в настоящее время. За самое последнее время, благодаря установлению дешевого железнодорожного тарифа и колоссальному наплыву в Петербург провинциалов, началась и продолжается до сих пор новая строительная горячка, и наша столица опять растет - растет быстро, лихорадочно. Центр вытягивается вверх, уплотняется; дома сжимают друг друга своими каменными боками, а по окраинам располагаются во все стороны новые и новые постройки. Цены на места для построек страшно поднялись, и становится смешно подумать, что когда-то в Петербург, для его заселения, ссылали воров и даром раздавали земельные участки: только стройся!
      Столичная жизнь в прежние года.
      Мрачна была жизнь Петербурга в XVIII ст. Такие сцены, как изображенная на стр. 378 настоящего нумера "Нивы" (здесь в файле ris6.jpg), повторялись часто. Государственные люди, весьма заслуженные перед страною, подвергались публичной казни. Так было с Остерманом, Минихом, Головкиным и др. при воцарении императрицы Елисаветы Петровны. К счастию, приговор над ними не был приведен в исполнение. В последний момент, когда палач уже занес секиру над головою Остермана, объявлена была милость: смертная казнь заменена была вечной ссылкой в Сибирь.
      Что касается уличной жизни столицы в более спокойное время, то если бы мы теперь попали в старый Петербург, первое наше впечатление - была бы непомерно быстрая езда по улицам.
      Экипажи неслись тогда, буквально сшибая с ног встречного и поперечного, и никакие строгие запреты не могли вывести это зло. При том и ездили тогда не по-одному, а целыми поездами - цугом в несколько пар лошадей, с форейторами-поддужными, скороходами и прочей челядью. И в результате получались весьма часто настоящие катастрофы. Императрица Анна Иоанновна после случая с Минихом, едва не убитым наехавшею на него каретою, издала интересный указ "о скорой езде", ярко рисующий нравы тогдашней улицы:
      "Многие люди и извозчики ездят в санях резво, и верховые их люди пред ними необыкновенно скачут и на других наезжают, бьют плетьми и лошадями топчут". В наказание за такую езду императрица установила "битье лакеев кошками и даже смертную казнь". Но и это не помогло делу, и жалобы несчастных пешеходов на "необыкновенное скакание" не прекращались и после того.
      Не меньшим уличным злом была и стрельба в городе из ружей, и тоже только после серьезных несчастий появились строгие запреты, облагавшие виновных огромным штрафом в 1.000 р. за каждый выстрел. Тягость этого наказания обусловливалась, между прочим, пожарною опасностью от выстрелов. Петербург тогда часто и легко горел, и бывали такие злосчастные эпохи (при Анне Иоанновне и Елисавете Петровне), когда выгорали дотла целые части.
      Полицейскую службу долгое время несли (как это было и при Петре) солдаты (драгунские команды). Но при Елисавете Петровне, когда вспыхнула семилетняя война, эти команды потребовались на войну, и для отправления полицейской службы стали набирать дворовых людей и крестьян по найму от владельца. Помещики старались сбывать людей нетрезвых и, вообще, дурного поведения, и благодаря этому, в скором времени началась полная дезорганизация полиции. Екатерина II решила поправить дело, и при ней полицейская служба в Петербурге подверглась коренному изменению. Для каждой из тогдашних 10 частей города учреждена была должность пристава. Части были разделены на кварталы (нынешние участки), и в каждый квартал были определены квартальные надзиратель и поручик. Последние избирались горожанами из своей среды, сроком на 3 года.
      Средства сообщения в столице были крайне скудны. Извозчиков было недостаточно, дилижансов не было и в помине. К слову сказать, извозчики в то доброе старое время должны были в отличие от "господских выездов" красить свои экипажи в желтый цвет, что, повидимому, и дало повод возникнуть доныне употребляющейся по их адресу кличке "желтоглазый". Чрез Неву существовал всего один плашкоутный Исаакиевский мост, находившийся на месте нынешнего Николаевского: поэтому езда на лодках была тогда гораздо более развита, чем теперь. Ездили и по Неве, и по "Глухому протоку", и по Фонтанке. Богатые люди заводили себе роскошные галеры и "рябики" совершенно исчезнувший ныне тип судна. Это были крытые большие лодки, напоминавшие венецианские гондолы. На Неве часто устраивались катанья с музыкой, и петербуржцы, так ревностно понукаемые прежде Петром к речным "экзерцициям", привыкли к воде и полюбили ее.
      Общественная жизнь далеко не отличалась разнообразием. Интересов общественных, в современном смысле, было еще очень мало; собираясь вместе на ассамблеи, а позднее на разные маскарады и благородные спектакли, петербуржцы пили, ели и увеселялись танцами, но еще не собирались для более культурных занятий и собеседований: не существовало никаких обществ или кружков. В высших кругах интересовались политикой, придворной жизнью, сплетнями и очень увлекались (как и нынче) театром. "Подлый" народ был в полном загоне и только в дни праздников и больших торжеств получал свою долю удовольствий на жизненном пиру. В коронационные и иные торжественные дни устраивалось традиционное "быкодрание", т. е. выставлялись толпе на разгром жареные быки, и открывались фонтаны белого и красного вина. Делалось это отчасти и для увеселения "господ", всегда охотно любовавшихся занимательной картиной "быкодрания". Огромное удовольствие тогдашняя публика испытывала и от разных фейерверков, которые никогда не были так часты в Петербурге, как тогда. Для изготовления этих фейерверков даже был построен на Васильевском острове специальный "иллюминационный феатр".
      Из общественных развлечений в эпоху XVIII века в Петербурге пользовались особым фавором маскарады. Начало им положил еще Петр Великий, сам охотно принимавший в них участие. Чрезвычайно любила "машкерады" и Елисавета Петровна, задававшая в своем деревянном Зимнем доме такие фестивали, что приезжие иностранцы и послы долго не могли говорить о них иначе, как с выражением удивления и восторга. Елисавета Петровна так любила маскарады, что обратила посещение их в своего рода "повинность": в ее время все, имевшие доступ ко двору, обязаны были непременно являться на "маскарадные вторники". За неявившимися посылались гоф-фурьеры, а упорно не являвшиеся облагались штрафом в 50 рублей! На некоторые из придворных маскарадов мужчины должны были являться в женских костюмах, а дамы в мужских.
      Повидимому, на царские маскарады являлось много и незваного народа, потому что в 1743 году вышел указ: "Дабы впредь в маскарад желающим ездить в хорошем и не гнусном платье, а в телогреях, полушубках и кокошниках не ездить". Удивительно простые были нравы! Устраивались маскарады и для "всего дворянства", и для "всего купечества". Страсть у петербургской публики к этим увеселениям впоследствии возросла до такой степени, что ей уже было мало еженедельных придворных маскарадов, и вот для ее удовлетворения некий Имберг объявлял в "Ведомостях", что "в день, когда при дворе Ее Императорского Величества не будет ни маскарада, ни оперы, у него на Малой Морской в доме графа Ягужинского имеет быть маскарад, где и всякое маскарадное платье за умеренную цену найти можно".
      Не меньшим почетом пользовались и театральные зрелища. Любители театра часто устраивали "благородные" любительские спектакли у себя на дому, но охотнее посещали придворный театр, где подвизались иностранные актеры. Пышный расцвет театра начался опять-таки при императрице Елисавете Петровне, хотя, собственно, театр существовал уже при Петре и даже не просто театр, а "оперный дом". Понятие "опера" было уже известно петербуржцам, так как "С.-Петербургские Ведомости" еще в 1729 году разъясняли своим читателям: "Опера есть музыческое деяние в подобие комедии, в котором стихи поют, и при оной разные танцы с преизрядными машины представлены бывают". В обществе, как и нынче, шли ярые споры о достоинствах певцов и певиц: одни превозносили Жоржи, Масани или Гарани, другим более нравились Салетти или Кампасси, и эти имена были тогда так же популярны во "всем Петербурге", как нынче имена Баттистини или Зембрих. Вероятно, существовали тогда и театральные психопатки, но только под другим, не дошедшим до нас, названием.
      Кроме опер, тогда были в большой моде итальянские пантомимы. Эти пантомимы исполнялись итальянскими арлекинами, которые не могли объясняться словесно пред непонимавшею их русской публикой и поэтому действовали телодвижениями и мимикой. Их мимику, проделки и фокусы публика понимала прекрасно. "К вящему удовольствию смотрителей" (т. е. зрителей) в один вечер давалось несколько пьес, так, например, 12-го февраля 1759 года в "императорском оперном доме при Летнем дворце" сразу давались две оперы, небольшая пантомима и два балета. Оперы, ставившиеся тогда на сцене, давным-давно уже исчезли из европейского репертуара. Это были: "Ночной барабанщик", "Альцеста", "Карл Великий", "Красавица и зверь", "Евдокия венчанная" и т. д. Балеты были в том же роде. Наивность этих представлений доходила до того, что вместе с живыми действующими лицами иногда (например, в арлекинадах) участвовали куклы.
      Балет в его настоящем виде возник еще при Анне Иоанновне, будучи введен танцмейстером Ладе, который стал давать впервые на русской сцене представления, состоявшие из одних танцев и мимики. При Анне Иоанновне, впрочем, более в ходу были драматизированные народные сказки (Баба-Яга, Иван Царевич и пр.), исполнявшиеся на придворном театре приближенными к императрице лицами и членами самой царской фамилии.
      Страсть к театру, все более укреплявшаяся в обществе, вызвала появление частных театральных представлений; так, открылся "театр учеников артиллерийской школы"; в театр был переделан и манеж герцога Курляндского. Театральные зрелища завелись даже в таких местах, где, казалось, им вовсе не полагалось бы быть. Императрица Елисавета посетила однажды "некую обитель". "Настоятель ее, вымышляя все роды отличного угощения, приказал семинаристам повеселить государыню театром. Государыня охотно согласилась посмотреть "сие зрелище", и семинаристы начали играть. Проходит час, два, три, четыре часа, представление все продолжается. Государыня спрашивает, наконец: "скоро ли пиеса кончится?"
      - У нас, Ваше Величество, представления заготовлено на трое суток,отвечает "управляющий":- и мы не перестанем играть, доколе не прикажете!
      Подобного же рода представления разыгрывались и в сухопутном кадетском корпусе, где учился знаменитый Сумароков, положивший впоследствии вместе с Ф. Г. Волковым начало русскому театру. Основание русского театра состоялось 30-го августа 1756 года именным указом императрицы Елисаветы Петровны. Сумароков был назначен директором театра, а Волков первым актером. В этом театре появились впервые на сцене женщины-актрисы: это были сестры Ананьины и Мусина-Пушкина.
      Около 1765 года завелись театры в гвардейских полках, а в 1783 году, при Екатерине II, был открыт большой каменный театр на месте нынешней консерватории.
      Кроме маскарадов и театральных представлений, для развлечения публики существовали многие иные невинные удовольствия. Так, например, некто "фигляр венгерец Венцель Мейер" публиковал, что он "одною шляпою 48 разных перемен делает, показуя, как носят разные народы". Некая "прибывшая из Англии дама делала удивления достойные хитрости с разными переменами". Антрепренер этой дамы, зазывая своими объявлениями публику, добавлял для пущего успеха предприятия, что "оная женщина не долго здесь пробудет". "Француз Лемоен" показывал канарейку, "которая при помощи литер слагала слова, показывала на часах время и отличала цвет платья". За "смотрение" все эти господа имели обыкновение взимать двоякого рода плату: обыкновенную и экстраординарную: "За вход платить имеет каждой по 1 рублю,- гласит одно из подобных объявлений:- а знатные особы - по произволению". Конечно, всякий желал показаться "знатной особой" и платил "по произволению" больше рубля!
      В торжественные и праздничные дни любимым развлечением петербуржцев служили народные гулянья. Особенно весело проводили масленицу.
      Масляничные гулянья в старое время происходили на Неве, пред дворцом, так, что, по словам современников, "русские монархи могли видеть народ свой веселящимся невинными забавами зимнего времени". На льду обязательно строилисиь высокие горы для катанья, а кругом гор располагались "шарлатаны, фокусники", сараи с "комедиями", китайскими тенями и канатными плясунами. Цена за вход назначалась "весьма маловажная". Кругом "летали в прекрасных санках щеголи, и веселие изображалось на всех лицах". Происходило, разумеется, и обыкновенное катание по городу и островам с бубенцами, музыкой и фонарями. Императрица Екатерина II была большой любительницей такого катанья и приказала однажды даже сделать особо большие сани, в которых могла помещаться вся императорская фамилия. К этим саням привязывалось 14-16 маленьких санок для свиты. Вся эта махина запрягалась 12 лошадьми, убранными лентами, к саням привешивали цветные фонарики и торжественно ехали на острова или по Неве.
      На Святой неделе народные гулянья устраивались на Исаакиевской площади, и главную роль в увеселениях играли качели, которые были трех сортов: "круглые", "подвесные" или "маховые". Со времени Екатерины II стали устраиваться, кроме того, и "летние горы". Качели, перенятые нами, к слову сказать, от татар, пользовались тогда колоссальным успехом не только у простого народа, но и у аристократии: с четверга на Святой у качелей собирался весь город. Не обходилось, конечно, без крупной выпивки и скандалов, но "когда случалось на сих публичных гуляньях сделаться какому-либо шуму,- говорит современник:- то учреждено было императрицею Екатериною II ссорящихся обливать из пожарных труб". Вот, стало-быть, когда стала впервые применяться эта остроумная полицейская мера.
      Но самым типичным, ныне, к сожалению, исчезнувшим народным праздником, справлявшимся в нашей столице, был семик. Он праздновался весною, когда распускались деревья, и являлся отголоском далекого языческого времени. На семике пелись старинные, полные непосредственной наивной поэзии народные песни и совершались оригинальные обряды и игры. В Петербурге семик особенно усердно справлялся при Елисавете Петровне, которая чрезвычайно любила смотреть на него и даже лично участвовала в песнях и играх, даря девушкам и молодым парням щедрые подарки. Посещала семик и Екатерина II.
      Семик справлялся у монастырской церкви св. Иоанна Предтечи на Ямской. Эта часть города была заселена преимущественно мещанством, купечеством и, вообще, простым русским народом, а поэтому и народный праздник простых русских людей постоянно имел здесь место.
      Праздник проходил в особых песнях, в сплетении венков и в старинных играх и хороводах, во время которых разыгрывались настоящие сценические представления по смыслу песен: действующими лицами здесь являлись "Добрый молодец и красная девица", "Княгиня и княжий сын" и пр. Сам по себе праздник был издревле посвящен любви, семейному счастью и плодородию.
      Как и всегда на подобных праздниках, дело сильно портилось повальным пьянством серой толпы. Современный автор, рассказывая о семике, сообщает, что во время праздника "приносятся тучные жертвы Бахусу. Шумные храмы его, - говорит он:- расставляются по Лиговке". Жаждущие выпивки "выносят оттуда вино в глиняных плошках" и отправляются с ним на монастырский погост, и там "могилы любимцев фортуны служат роскошным седалищем для пирующих простолюдин". А затем "пирующие простолюдины" смешивались с толпою гуляющих и старательно добивались обычного праздничного эффекта - шумной струи пожарного насоса.
      Уличная жизнь С.-Петербурга нередко разнообразилась оригинальными представлениями, которые давали почтеннейшей публике вожаки ученых медведей. Это развлечение, совершенно позабытое в наши дни, тогда пользовалось большим успехом среди петербуржцев, и "С.-Петербургские Ведомости" однажды посвятили ученым медведям даже целую статью:
      "Города Курмыша, нижегородской губернии, крестьяне привели в здешний город двух больших медведей, а особливо одного, отменной величины, которых они искусством своим сделали столь ручными и послушными, что многие вещи к немалому удивлению смотрителей по их приказанию исполняют, а именно: показывают, как хмель вьется; подражают судьям, как они сидят за судейским столом; ходят, как престарелые, и как хромые ногу таскают; как сельские девы смотрятся в зеркало и прикрываются от своих женихов".
      В этих представлениях ярко сказывлся народный юмор и наблюдательность, и поэтому ученые Мишки со своими "сергачами" (так назывались их вожаки - по имени г. Сергача нижегородской губ., откуда появлялось особенно много этих артистов) недаром были любимцами уличной петербургской толпы.
      Таким же любимцем петербургской публики был знаменитый слон, подаренный императрице Анне Иоанновне персидским шахом Надиром. Для него был выстроен особый "слоновый двор" на Фонтанке, где теперь инженерный замок; при слоне находился особый персидский слоновый учитель, обязанный смотреть за ним, лечить его и прогуливаться с ним по городским улицам. Таким образом, "слона", действительно, "по улицам водили", как говорится в крыловской басне, и за ним, в самом деле, "толпы зевак ходили". Содержание слона обходилось недешево: ему полагалось по пуду в день одной только пшеничной муки; кроме того, он употреблял по 28 пудов сахара в течение года и даже 100 ведер водки и вина. Слон был большой знаток этих напитков, и однажды "слоновый учитель" пожаловался, что водка "к удовольствию слона не удобна, понеже явилась с пригарью и не крепка". Впрочем, неизвестно, кто, собственно говоря, остался недоволен водкой, сам ли слон или его "учитель"!
      Впоследствии шах Надир послал в дар императрице еще 14 слонов. Для них пристроили к "слоновому двору" новые сараи, а для их благополучного следования даже перемостили Аничков и другие мосты. Таким образом, прибытие слонов в нашу столицу способствовало ее украшению. Позднее "слоновый двор" перевели на угол Невского и Лиговки, а впоследствии была проведена в тех местах даже целая "Слоновая улица".
      В частной жизни петербургского общества уже в петровскую эпоху стало замечаться сильное стремление к роскоши и к вольготной "увеселительной" жизни. Князь Щербатов в своей записке "О повреждении нравов в России" справедливо нападает на эту суетную погоню за нарядами и удовольствиями и весьма забавно описывает, как маялись иной раз ради этих удовольствий тогдашние модницы. Он повествует о московских дамах, но его слова могли по всей справедливости быть отнесены и к Петербургу.
      "В Москве была одна только уборщица для волос женских,- говорит он:- и ежели к какому празднику, когда должны были младые женщины убираться, тогда случалось, что она за трои сутки некоторых убирала, и оне принуждены были до дня выезда сидя спать, чтобы убору не испортить".
      А каковы были тогда уборы - некоторое понятие об этом может дать следующее описание коронационного поезда Екатерины II в Москве:
      "За нею (за каретой государыни) тянулся огромный поезд высоких тяжелых золотых карет с крыльцами по бокам, карет очень похожих на веера, на низких колесах, в которых виднелись распудренные головы вельмож. В других, восьмистекольных ландо, виднелись роскошно одетые дамы в атласных робах и пышных полонезах, с напудренными головами, причесанными a la Valliere или палисадником. Ноги в белых атласных башмаках стерлядкою. Лакеи сзади карет стояли, одетые турками или албанцами. Были и настоящие арабы". К слову сказать, арабы или "арапы", как их тогда звали, были в большой моде, и для каждого парадного выезда непременно требовался какой-нибудь черномазый эфиоп, входивший в состав "букета". Под этим названием понималось особое сочетание из трех слуг: выездной лакей в ливрее "по цветам герба", напудренный и в треугольной шляпе, гайдук высокого роста в красном одеянии и "арап" в куртке и шароварах тех же цветов, что у лакея, опоясанный шалью и в белой чалме. Без такого "букета" светские люди тогда не могли существовать!
      Особенно увеличилась страсть к роскоши у петербуржцев в царствование Анны Иоанновны и Елисаветы Петровны. Роскошь и затейливость маскарадов, ужинов и балов, которые давались тогдашними богачами, просто превосходят всякое описание. И. И. Шувалов давал, например, ужин "с превращениями": "во втором часу пополуночи" гости уселись ужинать за обыкновенный стол, не внушавший никакого подозрения. Но после трех перемен кушаний стол вдруг "сам собой" оборотился, и пред озадаченными гостями предстал на оборотной стороне великолепный десерт "со многими движущимися фигурами, фонтанами, плывущими судами и другими куриозными представлениями". У того же И. И. Шувалова петербуржцы впервые увидели свежий виноград, который прежде привозился в Петербург лишь в консервированном виде (в патоке). Виноград предстал пред ними в очень заманчивом виде: он висел на стенах в таинственном гроте, в роскошном зимнем саду, словно он тут и вырос!
      Эти удивительные фокусы и штучки были в употреблении и на придворных празднествах. В записках известного Болотова мы читаем, что "обыкновенно среди фигурного стола делали преизрядною фигурою фонтан с каскадами, который во все время кушаний игранием воды продолжался". Несомненно, и там плавали по столу разные лебеди и суда.
      Подобная роскошь несколько уравновешивалась чрезвычайной дешевизной тогдашней жизни: фунт мяса, например, стоил при Елисавете Петровне от 2 до 3 копеек, хлеб французский 2 коп. фунт. На Б. Морской можно было иметь квартиру за 1р. 50 к. в месяц. "Трактирщик Рейс, живший в Б. Мещанской" (нынче Казанская ул.), отпускал кушанья по 4 коп. за порцию, "а от него из дому по 5 коп." "Трактирщик Дюмидо", столь же славный и знаменитый и посещаемый аристократией, как и нынешний Кюба, "держал ординарный стол по 50 коп. с человека, и только "особливый стол" у него (вероятно, с вином и всевозможными деликатесами) обходился по 1 рублю и по 6 руб. с персоны.
      При этом существовали способы питаться совершенно даром, и при том самыми изысканными обедами.
      Многие вельможи считали особым шиком держать "открытый стол". А это значило, говоря другими словами, кормить в своем доме встречного и поперечного, кто бы ни пришел. Обед готовился в огромном количестве блюд, и хозяин никогда не спрашивал, кто у него обедает. И приходили обедать, действительно, прямо с улицы, такие господа, которые хозяина никогда и в лицо не знали, ни прежде, ни потом.
      При Екатерине II ходили ежедневно обедать в царскую кухню некие морские офицеры. Они были щедры и платили царской челяди по 25 коп. за обед, но, вероятно, просто лишь для поддержания собственного достоинства. Одно было при этом неудобство: вследствие особых придворных обстоятельств обедать давали в 12 часов дня, а не позже. Но офицеры, вероятно, думали: "лучше рано, чем никогда!"
      Екатерина II сначала об этом не знала, а когда ей донесли, то она спросила: "кто эти обедальщики?" Узнав, что это "флотские офицеры" (о деньгах умолчали!), она благодушно заметила: "Я так и думала! У моряков науки много, а денег мало. Пусть их кушают. Прикажите только, чтобы они на кухню не весь флот вдруг приглашали!"
      Роскошные замашки петербуржцев были сильно урезаны и стеснены суровым режимом императора Павла I. Он начал строго преследовать роскошь и "разврат" и особенно беспощаден был ко всему, что напоминало Францию. Так, он запретил ношение круглых шляп, предписав управе благочиния "объявить в городе, чтобы кроме треугольных шляп и обыкновенных круглых шапок никаких других никто не носил".
      Запрещено было носить кафтаны и сюртуки с разноцветными воротниками и обшлагами и синие "женские сюртуки" с красным воротником и белою юбкою. Преследовались прически с опущенным на лоб "тупеем" (взбитые волосы).
      Уличная жизнь тогда сразу затихла, в особенности после приказа, "чтобы более было учтивостей на улицах". "Неучтивые" жители предпочитали сидеть дома, чтобы избегнуть взысканий. Но и дома сидеть было тяжко: в 8 часов вечера все огни в частных домах должны были быть потушены, и не допускалось ни маскарадов, ни балов. Запрещено было даже танцовать вальс.
      Преследуя роскошь, Павел I указал, "чтобы никто не имел за своими экипажами слуг, одетых в гусарское или под другим названием платье, кроме ливрей, каждому классу присвоенных". В этих же видах запрещено было чиновникам носить лакированные сапоги.
      Но такое положение вещей тянулось не долго и прекратилось немедленно по кончине императора Павла I. По восшествии на престол императора Александра I петербуржцы совсем потеряли голову от "вольностей": опять разрешено было танцовать, носить тупеи, круглые шляпы и белые юбки, и, в силу реакции, после долгого поста жители столицы предались настоящей оргии всяких непринужденностей. По улицам летели сломя голову кареты, появились самые фантастические костюмы. Какой-то офицер, по рассказу очевидца этих событий, ехал галопом по тротуару набережной и кричал во все горло: "Теперь можно делать, что хочешь!" Неуменье сдерживаться - признак малой культурности тогдашнего общества - проявилось в полном блеске во время этой своеобразной эпохи.
      Как нравственная, так и умственная культура двигались тогда вообще не очень быстро.
      Правда, в Петербурге еще при Петре Великом была основана академия наук. Петр пожертвовал на нее колоссальную для тогдашнего бюджета сумму в 24 тысячи рублей, но академия долгое время считалась в тогдашнем обществе пустой затеей, пригодной лишь для устраивания фейерверков, сочинения виршей и т. п. Академики, между тем, все-таки дело свое потихоньку делали и нередко пытались знакомить публику с результатами своих исследований и с новейшими открытиями. Так, например, еще в 1741 году объявлялось в академических "С.-Петербургских Ведомостях" для "охотников до физической науки", что профессор Георг Вольфганг Крафт намерен опять нынешнего лета по изданной от него книге публично показывать физические эксперименты о движении, о воздухе, теплоте и стуже, которые от славного в Англии Невтона о свойствах света и цветов изобретены".
      К сожалению, мы не знаем, много ли находилось в Петербурге "охотников до физической науки", и наполнялась ли аудитория проф. Крафта во время этих первых в России публичных лекций.
      При Павле I эти лекции уже значительно развились, и, наверное, увеличился контингент посетителей. Летом 1798 года в академии наук происходили уже следующие, например, "публичные на российском языке наставления" по энтомологии (академик Озерецковский), ориктогнозии (систематической минералогии) - Севергин, теоритемской химии по Лавозьевой системе и о металлах - (Захаров) и по физико-математике (Гурев).