И никто из рабов не смотрел в наветренную сторону, а только назад туда, откуда появились он и его бойцы. Командир подразделения разбогател, нападая на человеческие поселения. Ему это удалось, потому что он знал повадки своей добычи. Как и положено охотнику.
      Мэри Диннин внезапно обрела спокойствие. Накануне вечером она обдумывала празднование своего тридцатипятилетия. В небе плыла полная луна, было светло как днем, и в ней бурлило радостное возбуждение. А теперь она, Олтон и их финансовый помощник и управляющий притаились здесь, в пещере, приготовленной отцом ее отца именно на такой немыслимый случай, - в пещере, о которой на протяжении ее жизни почти забыли. Притаились с лучшими своими лошадьми. И не менее дюжины слуг между ними и гнусным вооруженным зверьем прозванным Хорьками.
      - Казалось бы, - говорил Олтон, втягивая последнюю понюшку своего табака, - что за наши взносы Альянсу, не говоря уж о Шэнноне, мы могли бы рассчитывать на более надежную защиту.
      - А иди ты, Олтон! - сказала она. - Я хотела приобрести корабль, как Колдуэллы, но, ах нет-нет, ты счел, что оно того не стоит. "Корабли себя не оправдывают, дорогая. Мы уподобимся Колдуэллам - будем себе в убыток менять их каждые несколько лет: ведь нельзя же пользоваться устаревшей моделью, не так ли?" Ну, будь у нас самая устаревшая модель, мы были бы теперь вне всякой опасности, а не отсиживались бы здесь с твоими проклятыми - и вонючими! - лошадьми. Лошади нам теперь не помогут, дорогой братец!
      Олтон встал и отошел туда, где нервно перебирали ногами его породистые кони и кобылы. А что, если лошади помогут? А что, если вскочить в седло и умчаться, перемахивая через все препятствия? Вырваться из этой невыносимой ситуации?
      Будь это возможно, Олтон давно бы ускакал, предоставив Мэри выпутываться, как она знает.
      Мэри Диннин рассматривала свои ноги в свете люминесцентной аварийной лампы. Ей следовало бы выйти замуж, вот что! Тогда бы ее оберегал муж, и ей не пришлось бы зависеть от поглощенного собой брата и горстки слуг. Пусть преданных, но просто не способных на то, что от них требовалось теперь.
      Если ей когда-нибудь удастся выбраться из этой жуткой пещеры, она обязательно поставит поместье на круглосуточную охрану - Олтон и этому противился как напрасной трате денег. Хоть бы ее отец был здесь! Но Гарольд отправился в Корк по государственному делу. Ему предстояло выступить с речью на какой-то церемонии в космопорте.
      Она мечтательно подумала, что ее отец уж сумеет как-нибудь освободиться. А если папа на свободе, он ее найдет, Он спасет ее. Не допустит, чтобы она погибла с Олтоном, зарезанная в пещере как собака.
      Она посмотрела мимо управляющего, который скорчился с бутылкой вина (она ее откупорила, но пить не смогла), туда, где Олтон поглаживал своего любимого коня. Чертова тварь! Возможно, теперь выяснится, что она была права, раз с самого начала возмущалась таким увлечением семейства лошадьми.
      Только лучше бы ей не убеждаться в своей правоте! Мэри вздохнула и провела по лбу привычным жестом страдальческого многотерпения, на этот раз вполне отвечавшего положению, в какое она попала.
      Лучше бы забрать в пещеру побольше слуг: было бы кому приготовить еду. Слава Богу, тут хватает еды, чтобы приготовить! И еще кого-то убирать за лошадьми, чтобы вонь не была такой удушливой.
      Она как раз пришла к выводу, что ей остается только взять себя в руки и решить, что приготовить на ужин, как совсем близко раздался выстрел.
      Она взвизгнула. Не смогла удержаться. А чертов жеребец Гордость Кельтов тоже взвизгнул и куда громче.
      Это нечестно. Да, нечестно! И она закричала, кидаясь к брату:
      - Я не вытерплю! Пристрели эту лошадь и всех остальных! Теперь же! Не то это сделаю я. Они нас выдадут. Мы попадем в плен! За нас потребуют выкуп...
      - Выкуп? - Брат обернулся к ней, держа гнедого за недоуздок. - Ты когда-нибудь слышала, чтобы халиане брали заложников? Они берут рабов, дорогая моя. Рабов. А у меня есть только шесть патронов. - Он хлопнул себя по бедру. - И два из них для нас с тобой, если понадобится. - Его рот сжался в узкую белую полоску. - Лошадей я выпущу, когда стемнеет. Может, они уцелеют.
      - Ну, хотя бы лошади получат шанс! - сказала Мэри едко. Руки у нее дрожали, кровь гремела в ушах, но она заставила себя пойти взглянуть, из чего управляющий сможет состряпать жалкий ужин при свете аварийной лампы в пещере, приютившей еще и лошадей. И вообще, что едят люди, прячась от врага совсем иной расы? Нечеловеческой?
      Выстрелы эти были выстрелами наугад, снова и снова повторял про себя Терри Инглиш. Ему удалось затаиться, когда халиане проходили мимо, но до него доносились вопли и стоны, свидетельствовавшие, что другим слугам на постах за его спиной повезло меньше.
      Он понукал себя выйти из укрытия, подойти к какому-нибудь Хорьку и объяснить, что он тот человек, который снабдил их всякими полезными сведениями о поместьях Диннинов. Но не мог. Ноги не слушались.
      Один халианский солдат прошел так близко, что Инглиш разглядел пролысину на его бедре, где мех вытерся под тяжестью оружия. Вот и следовало бы... но он не решился.
      А теперь было темно, и его одолевал страх. Что, если они сначала выстрелят, а вопросы будут задавать потом? Что, если его найдут прежде, чем он покажется им? Он боялся шевельнуться и боялся оставаться на месте. Может, они уйдут, так и не отыскав пещеры.
      Может... может...
      Но из темноты до него доносились звуки. Кто-то плакал, очень тихо такой булькающий, почти захлебывающийся плач, словно кровью захлебывающийся. И тявканье, точно смех, тявканье, как тявкают лисицы Эйре; Но не собаки Эйре. Надо вылезать. И поскорее. Надо добраться до Хорьков, пока Хорьки не добрались до пещеры. Там же Гордость Кельтов! А они, наверное, не способны отличить одну лошадь от другой и понять, чего стоит Гордость. Конь может пострадать в неразберихе.
      Инглиш закрыл глаза и увидел Гордость, его красивые длинные уши, бархатистую морду, грациозно изогнутую шею; то, как он гарцевал, когда его подводили сзади к кобыле. Затем к этим образам подмешались нагие фигуры-Олтона и Мэри Диннинов, и вновь Инглиша охватила дрожь.
      Если он сейчас же не предпримет что-нибудь, у него уже недостанет сил шевельнуться. Его столько раз избивали и наказывали, что он знал, чего ожидать, когда ты в ловушке, когда тебе некуда деться.
      Надо сейчас же что-то сделать.
      Он уже совсем собрался встать, храбро шагнуть в темноту туда, откуда доносилось тявканье - в сторону пещеры, как вдруг словно ад с цепи сорвался.
      Он не мог ничего толком разглядеть - луна еще не поднялась над холмами. Но он услышал остервенелое тявканье и завывания. Услышал треск выстрелов еще и еще... дружные очереди автоматов. И услышал отчаянное ржание жеребца, бешеную дробь копыт.
      С криком "нет!" он кинулся к пещере.
      Он прорывался через заросли, хотя знал обходные тропки. Его царапали и рвали шипы. Он услышал визг, громкий страшный лошадиный визг, и снова услышал выстрелы.
      Тут он выскочил к биваку халиан - там, истекая кровью, лежал Гордость Кельтов.
      Инглиш не знал, как он очутился возле коня. Не осознал, что прорвался к нему прямо сквозь толпу Хорьков, - пока не увидел стволы их автоматов. Он бросился на могучую теплую шею упавшего жеребца и пытался заставить Гордость поднять красивую голову.
      Что толку? Жизнь угасла в Гордости Кельтов. Так какое ему дело до наведенных на него автоматов или пятифутовых Хорьков, которые их держат?
      Гордость - все, что у него было, все, что он любил в мире. Жеребец даже не подергивался. Его тепло исчезало. Из него вырвались газы, из его трупа.
      По лицу Инглиша катились слезы, он не сопротивлялся, когда халиане его подняли.
      Они затявкали на него, а он закричал на них. Что говорили они, он не понял, а он сказал:
      - Сволочи! Безмозглые мохнатожопые сволочи! Вы убили такого коня! Да он стоил больше вас всех вместе взятых! Не знаете, кто я? Я Инглиш! Если бы не я, вас бы тут не было! Я человек, которого отыскал для вас Смит, ваш контакт. А вы...
      Он замолчал, осмысляя то, что сказал. К нему подскочил Хорек и ткнул его в бок, наклонив голову. Он что-то прорычал.
      Инглишу было все равно, что. Он сказал ему:
      - Они в пещере вон там. Они ничем вас не лучше, понимаешь? Плевать мне, что случится с ними, а ты как думал? Смит обещал, что со мной все будет хорошо, что вы меня не тронете. И он обещал, что лошади останутся целы. И он...
      На его подбородок обрушился приклад, и, ослепнув от боли, он рухнул на колени, Что-то ударило его по затылку, и он упал ничком на неподвижную шею Гордости Кельтов, ради которого стал коллаборационистом.
      Он вспомнил обещание Смита, что, когда тут все будет кончено, конь будет принадлежать ему. Что он не будет рабом, но свободным человеком, хозяином чудесной лошади - свободным, как и все на Эйре после завершения налета.
      Конечно, он ни на секунду не поверил - что будет свободным. Но он никак не думал, что Гордость погибнет из-за него. И тут его опять ударили. Так сильно, что он даже боли не почувствовал: просто сразу все исчезло.
      Халианские пираты радостно укладывали добычу в пещеру. Когда большие животные все были застрелены, люди-рабы сосчитаны, добыча поделена, было что отпраздновать. И эти дорогие рабы: жирные, ухоженные, все в украшениях. Лицо женщины было накрашено, и на ней не было рубцов, ее тело не одрябло, как у тех, кто щенился. Они позабавились с ней и с ее товарищем, таким тугим в заднице.
      Этих рабов связали с сумасшедшим рабом, очень сильным - с тем, который ворвался на их привал, - а потом отвели к дому, где привязали к остальным, а сами двинулись дальше. Сигналы маячка укажут грузовому кораблю, где забрать добычу.
      А подразделение получило приказ отправиться к месту эвакуации, и они отправились, веселые, шумные, раз задание было выполнено. Конечно, рядовые покусывали друг друга и задирались, поскольку теперь настало время посчитаться обидами. Командир сильно покусал много носов за то, что внезапное нападение больших животных, а затем и атаку одинокого раба-человек никто не предупредил. Но от этого еще ни один налетчик не умирал. Добычи было достаточно, чтобы возместить подобную небрежность. Повались на спину, поползай на брюхе, подставляя нос дисциплинирующим зубам - и все прощено.
      Командир, когда они поднялись на вершину холма, испустил оглушительный вой, откинув голову в лучах луны. Остальные подхватили торжествующий клич, и планета Эйре трепетала от ярости халианских налетчиков всюду, куда достигал этот вой.
      К тому времени, когда ударная часть Инглиша приземлилась в Корке, драться, собственно, было не с кем. Он прислонился к одной из длинных плоскостей, обеспечивших приземление его АПК, и посмотрел в небо, где за облачной пеленой раннего утра, быть может, Падове в "Хейге" повезло больше.
      Подчиненные лейтенанта Инглиша все еще выгружали наземные боевые машины. Инструкции полагалось выполнять. Но инстинкт десантника подсказывал ему, что тут не было ни одного халианина. Глубокие вмятины там, где приземлились - и взлетели - пираты, доказывали, что он не ошибается. Как доказывал и окутанный тишиной мертвый город, где не осталось никого, кроме погибших.
      Больница, административные здания, ну все. Что не разрушили бомбы, было умело уничтожено. Ну, как в любой военной зоне, но только эта заслужила такой разгром.
      У Тоби Инглиша во время спуска, когда его челнок вывалился из брюха "Хейга", вдруг возникло странное ощущение, будто у него только что отсекли часть тела.
      Это был жуткий, стремительный, мучительный миг, Ему почудилось, что позвонки его шеи хрустнули, но боль тут же исчезла, и все было прекрасно. Благодаря шлему и боевой наземной электронике проверить это затруднений не составляло. Его держали под тщательным контролем как всякое ценное оборудование. А он был очень ценным, учитывая, что вложил в него Флот, плюс то, что потратили на него десантники, чтобы сделать неотесанного олуха с Эйре тем, чем он стал.
      Да, того олуха не осталось и следа. Он испытывал удовлетворение, в котором не хотел признаваться даже себе, пока вел своих людей, продуманно маневрируя, по убитому городу Корку. На этот раз распотрошенные тела, исчезнувшие печени, вырванные сердца, перерезанные глотки не возмущали его, как обычно.
      На этот раз он испытывал некоторую симпатию к налетчикам. А вернее, враждебность к их жертвам. Штатские! Он профессионально рисковая жизнью, чтобы спасать их. Они были основой и утком Альянса - налогоплательщиками. Но Корк-то был адом, и Тоби Инглиш знал это, как никто другой.
      Его сержант и бойцы угрюмо сжимали губы, испытывая тягостное разочарование, потому что не с кем было вступить в бой. Если бы он мог, то объяснил бы им, что обитатели Эйре заслужили все, что получили. Он бы им это объяснил, да только даже ему самому было ясно, насколько такая оценка бессмысленна.
      Ему здесь туго приходилось, это так. Но тут он попал в десантники, потому что даже Эйре приходилось посылать свою долю плоти для защиты человечества.
      Его смущала такая реакция, и он посматривал на свой биоиндикатор, проверяя, все ли с ним в порядке. Он даже перемотал назад и нашел зубец, зафиксированный, когда он испытал боль во время спуска. Но зубец этот ничего не означал - во всяком случае для компьютера. А значит, и для него.
      А может, то, что он ощутил, как-то связано с его братом? Ведь считается, что между близнецами существует некая неопределимая связь, даже между разнояйцевыми близнецами. Но ему не хотелось думать о брате. Терри Инглиш сделал свой выбор. Как и Тоби. А какая бы подавляемая враждебность ни делала лейтенанта Толливера Инглиша более спокойным к подсчету трупов, чем обычно, может, это и к лучшему. Он лейтенант десантной части, а не психотерапевт.
      А вот когда вернется, то пройдет психопроверку, если не подвернется ничего интересного, например, погоняться за Хорьками.
      При мыслях о Хорьках, он воспользовался своей прерогативой и радировал наверх - может, у Джея Падовы найдется для него что-нибудь получше, чем готовить очередной рапорт об отсутствии врага.
      Падова был занят, но Инглиш кое-что узнал за свои труды. "Хейг" обнаружил инфракрасный след халиан, достаточно свежий, чтобы воспользоваться им, и приличный вектор. Если они догонят халиан, пока враги еще остаются в нормальном пространстве, возможно, все-таки представится случай пообрывать мохнатые хвосты.
      Хотя Инглиш не любил сражения между кораблями (уж очень беспомощным он себя чувствовал), все-таки это было чертовски предпочтительнее, чем ждать тут, пересчитывая трупы, пока не вернется "Хейг". Если вернется. Торчать на Эйре все ближайшее будущее - нет уж, спасибо!
      А потому он получил разрешение на незапланированный взлет, собрал своих бойцов и занялся подготовкой взлета. А мертвецы подождут.
      Да, безусловно - так или иначе. Отряд лейтенанта Инглиша взлетел в назначенный час, чтобы успеть на рандеву с "Хейгом", и задолго до того, как лейтенант мог бы заметить конкретного мертвеца на дерне возле глубоких рытвин, оставленных халианским кораблем при посадке.
      Да и вообще этот труп лежал лицом вниз. Если бы лейтенант не перевернул его лично, он бы не узнал, что его брат Терри лежит там, забранный из связки и убитый выстрелом в шею. Молочно-голубых глаз, уставившихся на стебельки травы, было еще не достаточно, чтобы кто-либо из десантников заметил сходство. Два брата, живой и мертвый, просто были не очень похожи.
      К тому времени, когда кто-то вернулся завершить подсчет потерь, ни одного мертвеца узнать было нельзя. Халиане перестреляли лошадей, но собак они не перестреляли.
      В трюме халианского невольничьего корабля Мэри Диннин, обнаженная, дрожащая, уже с рубцами на спине, прижималась к брату. Не для утешения его не могло быть. Не для тепла, потому что в трюме было жарко - слишком много рабов нагревали тесное пространство теплотой своих тел. Но потому что другого места просто не было.
      И ее брат, Олтон, прежде имевший готовый ответ на все, угрюмо отмалчивался, когда она снова и снова спрашивала его:
      - Как могло дойти до подобного?
      Они успели узнать от обезумевшего конюха, что в поместье был предатель. Но ведь предатели находились всегда, верно? Если некто-то еще, то ты сам, ты сама? Твоя близорукость? Твоя алчность?
      Мэри Диннин принадлежала к тем, кто всегда стремится выжить. Она не была уверена, что в данном случае такое качество было очень уж желательным. Но им ее наделила природа. И она хотела выжить.
      Более того: она хотела, чтобы выжил и ее брат. Олтон находился в шоке. Она знала признаки шока и знала, что шок может убить. А так как в ее распоряжении не было ни одеяла, ни лекарств, ни каких-либо удобств ничего, кроме голоса, так как и руки у нее оставались связанными, она пыталась с помощью голоса заставить Олтона очнуться.
      - Олтон! - сказала она самым требовательным своим тоном. - Я хочу, чтобы ты отвечал мне. Мне необходимо узнать все, что тебе известно о халианах, и побыстрее. Мне необходимо знать, чего нам ожидать. Мне необходимо знать, нет ли способа облегчить наше положение. Скажем, найти налетчика, который может согласиться взять за нас выкуп.
      Это наконец понудило ее брата прервать молчание.
      - Я тебе уже говорил, что они не заключают сделок. Нет контактов, у них не существует бюрократической инфраструктуры... Вообще нет ничего.
      - Почему нет? - требовательно спросила она.
      - Ну-у... просто нет, - тупо ответил Олтон, покачивая головой.
      - После ста лет подобного? - недоверчиво сказала она. Это не имело значения, пока халиане оставались смутной угрозой, пока их налеты ограничивались другими планетами. Но теперь это обрело значение - хотя бы для того, чтобы разговорить Олтона. - Как же так, Олтон? Зачем тогда нужен Альянс? За что мы им платим?
      - За то, чтобы они сражались... когда есть такая возможность. За нас. Я не... - Его лицо мучительно исказилось, но и это было лучше пустого тупого взгляда.
      Мэри знала, что лететь им предстоит очень долго. И она не хотела провести это время бок о бок с тупым чурбаном. Или с трупом.
      - Так давай сообразим, - настаивала она. - Как все это началось? Почему дипломаты даже не пытаются вести переговоры о соглашении? Или мы платим за дипломатию канонерок? А если так, почему не обеспечена защита каждому человеческому поселению?
      На самом деле Мэри все это интересовало мало. Она знала, что и найди она ответы, толку от них для нее теперь не было бы никакого. Но она заставляла себя заинтересоваться хоть чем-нибудь. Невозможно было просто валяться тут, когда ее судьба так ужасна и неизвестна. А когда Олтон постарался сесть попрямее и тупое безразличие совсем исчезло с его лица, она поняла, что ее усилия не напрасны, что для нее это важно.
      Нет, не выяснять, как началась война. Но ее брат, но поиски способа, как им обоим выжить. Она же видела, что произошло с обезумевшим Инглишем: пристрелили, как собаку, на пустыре.
      Сдаваться нельзя. Задаешь вопросы. Наилучшим способом используешь то, что у тебя есть, и ищешь способ улучшить свое положение. Выжидаешь. И даешь сдачи. Где-то там среди рабовладельцев наступит момент, найдется место, и Мэри Диннин докажет, что ее жизнь чего-то стоит. Ну а пока остаются вопросы. И ответы.
      ИНТЕРЛЮДИЯ
      - Корпуса дырявые! - сочно выругался одетый с иголочки, клинически красивый и безупречно элегантный офицер службы обеспечения Флота.
      Он выключил омни, не выпуская из рук уевшее его предписание.
      - Корпуса дырявые! Реакторы перегретые! - Он очень гордился тем, что ругается солено, не хуже закаленных в боях десантников.
      В дальнем конце кабинета, обставленного так, чтобы внушать каждому посетителю уверенность в себе и своем профессионализме, замерцало и послушно исчезло трехмерное изображение Крэга Смелого, капитана Флота, и Аметисты, его ослепительно прелестной старшего помощника. Они только что крепко дали по рукам омерзительному (и после трех сезонов не покидающему верхней строчки рейтинга популярности), гнусно прославленному пирату Мак-Нифу. А заодно отстояли золотой запас Альянса и в сто семнадцатый раз спасли все и вся от неминуемой гибели.
      Капитан-лейтенант Гийом Канар гордился Крэгом Смелым. Сериал был одним из первых его триумфов как координатора Флота по связи с гражданским населением. Миниатюрный робот Крэга на его письменном столе преподнесла ему благодарная голографсеть на торжественной церемонии в присутствии целых четырех адмиралов!
      Привык Джил (так все называли Гийома) и к самым идиотским предписаниям. Если ситуация не требовала немедленного чуда, высокое начальство редко прибегало к услугам отдела координации интеллектных и коммуникативных связей.
      Длиннейшее предписание можно было изложить в двух фразах, хотя ни один Флотский бюрократ не снизошел бы до такой прямолинейности.
      1) Ситуация с халианами быстро перерастает в настоящую войну.
      Это вполне устраивало Джила на его наземном посту в уютном отдалении от опасных пределов Альянса, где происходила заварушка. Подавать войны гражданскому населению было куда проще, чем занудную рутину, в нормальных обстоятельствах характерную для действий десяти тысяч с лишним кораблей Флота. Но...
      2) Капитану Канару предлагается разработать пропагандистскую кампанию в поддержку значительного повышения налогов, которого потребует Совет Альянса.
      Неудивительно, что штаб адмирала отфутболивает эту шипящую гранату от одного к другому. Повышение налогов? Более тупиковой ситуации нарочно не придумать! А если потерпит неудачу, ему еще повезет, если он устроится рекламным агентом в веганский бордель.
      Джил Канар просидел несколько минут, машинально перебирая факсы. Мысли вихрем кружились у него в голове, нащупывая победный выход из безвыходной ситуации. И ничего не находилось. Натренированный ум Джила тщательно проследил последствия - личные и служебные - этого приказа. Менее чем за минуту он довел до логического завершения девять наиболее вероятных результатов. И девять раз оказывался на мели, среди обломков своей тщательно продуманной карьеры. В одном варианте его даже линчевала толпа разъяренных налогоплательщиков.
      К нарастающему отчаянию подмешивалась горькая злоба. Повышение налогов было ядерной бомбой внутрислужебной политики. Кому-то очень хочется подставить ему подножку.
      Тут он заметил приписку на обороте. Одна-единственная строчка с другой стороны второй страницы.
      "Джил, это всерьез. Дуэн".
      Легкая улыбка скользнула по лицу координатора. Четыре слова адмирала Дуэна, одного из немногих действительно боевых адмиралов, оставшихся в бюрократии Флота, изменили все.
      Значит, это не просто еще одна попытка Флота расширить свое влияние или купить новые игрушки для начальства. И не ловушка, устроенная завистливым коллегой. Если Дуэн так считает, значит, начинается настоящая война со стрельбой.
      Та часть сознания, которая верила в Крэга Смелого, выбралась из-под брони тщательно культивируемой профессиональной бесстрастности. На удивление долгое время Джил Канар смаковал непривычное ощущение, что ему предстоит заняться чем-то нужным. А потом, широко ухмыляясь, он прокатился в кресле через комнату и остановился в центре системы управления коммуникаторами и компьютерами - одной из самых внушительных в Порту.
      Для начала он стер наброски проекта, целью которого было убедить известных своим упрямством обитателей какого-то комка грязи под названием Свободный, что присоединение к Альянсу было мудрым решением вопреки галопирующей инфляции, которую оно вызвало.
      Подойдя к стоящей перед ним проблеме логически, Джил решил начать с самого начала. Несколько умелых нажатий на клавиши - и он получил исходные данные о халианах. Данных этих оказалось поразительно мало.
      Джон Браннер. НЕОБХОДИМЫЕ ДВОЕ
      ОНИ ВСТРЕТИЛИСЬ - двое абсолютно чужих. Встреча, которая принесла славу одному из них и позор другому. А результатом была потеря бесчисленных жизней.
      Вот история того, как это началось.
      В нем происходила Перемена. В нем? Без сомнения: эта особь не предназначалась приносить потомство. Но в остальном его личность оставалась еще несколько неопределенной. Имени в прямом смысле слова у него не было. Он имел обыкновение испускать звук, что-то среднее между шипением и визгом - "Чшвиит", и звук этот определял его как члена его вида, с обертонами латентной самцовости. Ну и конечно, он знал, какие модуляции употребить, обозначая свой клан и свою касту внутри клана. Но это относилось больше к его семье, чем к нему самому, да и прибегать к ним приходилось редко. У его расы, халиан, опознавательным признаком служил запах, а в его возрасте начатки личности в нем не заслуживали внимания взрослых.
      Однако последние два сезона он все больше избегал общества своих ровесников и проявлял признаки раздражения даже в присутствии самых близких родственников; и уже не откликался на вызовы других детенышей подраться, вступая в потасовку, больше напоминавшую игру, но либо презрительно их не замечал, либо - если его слишком задирали - дрался так, что несколько раз мог бы прикончить противника, если бы не вмешивались другие.
      А потому в назначенный день его увезли в глухое место в дальнем уголке планеты, где ему предстояло выжить, полагаясь только на себя, пока за ним не прилетят. Если его найдут живым, он будет признан взрослым. Ему дали пояс с двумя сосудами - для твердой пищи и для жидкостей, содержимого которых должно было хватить дня на три. А дальше ему предстояло самому о себе заботиться. Но воды тут было мало, а добычи еще меньше. К тому же здесь же проходили испытание сотни таких, как он. По обычаю халиан. Если испытуемый отбирал чужую добычу или даже жизнь, это наказанию не подлежало, раз дело шло о спасении собственной жизни, однако подобных крайностей следовало избегать, поскольку таким образом ты навлекал на себя вражду всего клана убитого, а среди кланов были и очень могущественные.
      Вот о чем он думал, пока доставивший его сюда летоплан с ревом растворялся в мареве заката. И все-таки он чувствовал себя великолепно. Вокруг места, где его высадили, валялись кости его предшественников, но даже они не могли охладить неуемную радость такого полного одиночества. Ему объясняли, но только теперь он по-настоящему понял, в какой мере Перемена заставит его жаждать огромных диких просторов после тесноты многосемейной деревни, где он рос.
      С наступлением темноты он уставился на небо. Небосвод был чист и весь усеян яркими точками - словно проколы острых когтей. Всеми фибрами своего существа он мучительно желал, чтобы когда-нибудь ему дозволили бродить по самому необъятному простору - по пустоте выше воздуха. Сколько он себя помнил, ему отчаянно хотелось вступить в ряды межзвездных бродяг превращая в добычу все низшие виды, не для пищи, а для использования, привозя домой богатства, которые сделают его потомков уважаемыми, знаменитыми, а может, даже основой нового клана!
      Он очнулся от грез. Чтобы его честолюбивые желания осуществились, он должен выйти живым из этого испытания. Но и когда он выбирал безопасное место для ночлега, мысли его были заняты звездными бродягами, покорителями.
      Как и мысли Юрико Петровны, хотя по совсем иной причине.
      И, собственно, она об этом даже не знала.
      Она (местоимение было верным, хотя она не родила ни одного ребенка и не собиралась рожать) принадлежала не к низшим из низших во Флоте. Ее звание внушительностью превосходило ее действительное положение. Официально она была пилотом и командовала сверхскоростным звездолетом, а на деле практически пассажиром на борту одноместного разведчика столь многочисленного класса, что им даже не давали названий... хотя своего она мысленно называла Одром. Из уроков истории она знала, что когда-то это слово означало заморенного-старого коня. Кроме того, это было сокращение глагола "одергивать", существовавшего и поныне. Одергивать, ставить на место, ворчать. Ее корабль переоснащали так часто, что, пожалуй, от первоначальной модели остались только кое-какие распорки да балки, и подобным реликтам было уже свыше ста лет. А всякий раз, когда она пыталась отдать команду, компьютер спорил с ней: предупреждающе вспыхивали лампочки, и его голосовое устройство начинало резко возражать. Так что кличка подходила в любом смысле.
      Как и пятьдесят таких же стажеров в сходных кораблях, она получила одно из самых рутинных для Флота заданий: искать - почти наверное без толку пропавший торговый космолет, который не вернулся вовремя в контролируемое Флотом пространство с одной из дальних колонизированных планет.
      Однако для нее, если не для ее сотоварищей или тех, кто распорядился о поисках, это был особый случай. Пропавший космолет назывался "Хризантема" и был назван так капитаном в честь национального цветка его матери на Земле.
      Его матери... но и матери Юрико, хотя у них была двадцатилетняя разница в возрасте.
      Понимало ли командование Флота, как тяжело они травмировали ее психику, когда приказали ей принять участие в поисковой партии? Дурацкий вопрос! Еще как понимали! Все подобные данные сразу же поступали к ним из колоссальных блоков памяти. Следовательно, ее подвергают испытанию для проверки, не скажется ли эмоциональная нагрузка на ее способности здраво оценивать положение во время долгого одиночества в космосе. В каком-то смысле даже лестно: значит, они намечают ее для повышения. Только способные мыслить с холодной трезвостью, только те, кто справляется с самыми стрессовыми ситуациями, могут достичь верхних эшелонов командования Флота.
      "Но мой собственный брат!.."
      Вздохнув, она вернулась в настоящее.
      Из всего, что могло произойти с "Хризантемой", вероятнейшим был несчастный случай при выходе из гиперсвета. Даже самые быстродействующие компьютеры не могли согласовать все различия между нормальным пространством и невообразимой зоной, лежащей за скоростью света. Порой даже в кубических парсеках, контролируемых Флотом, что-то нарушалось: масса крохотной черной дыры, оставшейся с момента возникновения времени, могла исказить данные, указывающие, где следует вернуть корабль в нормальную вселенную; или не поддающаяся обнаружению частица антиматерии могла оказаться в точке возвращения и вступить в реакцию с корпусом и затопить его системы взбесившимися атомами и губительной радиацией...