Один из них, связанный с "догадкой" Кеплера, мы уже приводили в начале статьи. То же самое происходит, когда мы говорим: "Это - молоко!". Важно понимать при этом, что молоко - такой же "конструкт" воображения, как и созвездия, который, может быть, в принципе не доступен на уровне психического отражения действительности. Первичными фактами "экрана сознания" являются такого рода "конструкты", "картинки", или целостности, которые являются "надстройкой", структурированием исходного материала, поставляемого психикой. В случае с восприятием мелодии таким исходным фактом "картинкой" - сознания является выделение звуков "до", "ре", "ми"... определенной тональности и длительности, т.е. определенное структурирование, разметка "звуковой реальности", отвлечение от шумовых эффектов и сосредоточение внимания на выделенных сознанием фактах. Такое же структурирование происходит и позже, на следующем уровне структурирования, когда образуется законченная мелодия как таковая, т.е происходит структурирование нот - целостностей первого уровня - в более высокую мета-целостность мелодии.
      Хотелось бы обратить внимание на трудность, возникающую при исследовании целостностей как фактов сознания. Эта трудность заключается в том, что эти явления настолько привычны для нас как сознательных существ, что кажутся нам не результатом вторичной (образной) обработки, а самой первичной реальностью. Как говорил К. Маркс: самый плохой архитектор отличается от самой хорошей пчелы наличием у него внутреннего плана-образа будущей постройки. Эту мысль можно было бы усилить. Человек как сознательное существо "пронизывает" образами не только свою внутреннюю, но и внешнюю жизнь. Он все воспринимает как некоторый образ ("картинку"), а изначальная цель образования - приучить его к такому образному восприятию реальности. Более того, результаты этой деятельности воображения, с чем связана сложность ее экспликации, прочно укоренились в грамматическом строе языка. Речь идет о существенно субстанциональном характере большинства европейских языков, проявляющемся в функционировании института имен существительных, что, как показали исследования Сэпира-Уорфа, не является обязательным элементом языка вообще. Например, в языке американских индейцов нутка преобладающими являются глагольные формы и явление падающего камня, которое в европейских языках описывается фразой "Камень падает", выражается с помощью сложного глагольного слова "Камнит". Институт имен существительных служит для фиксации в языке результатов деятельности сознания по "образному" структурированию реальности. Для того чтобы дать "почувствовать" феномен образности языка воспользуемся примером более образного, по сравнению с европейским мировосприятием, языка, взятым из [15]. В языке индейского племени чинук Северной Америки правомерна фраза: "Злоба мужчины убила бедность ребенка", в которой подчеркнутые нами существительные, служащие для обозначения более абстрактных объектов платоновского типа, не соответствуют европейской интуиции устройства мира, поскольку для европейца злоба и бедность репрезентируют не самостоятельные предметы, лишь свойства предметов (что фиксируется в языке с помощью прилагательных). Соответственно, европейская фраза звучала бы так: "Злобный (злой) мужчина убил бедного (беззащитного) ребенка". Если обратиться к нашему примеру "видения дома", то можно сказать, что мы видим уже определенным образом структурированную ситуацию, где дом занимает центральное место, а другие элементы ситуации игнорируются нашим "видением" и соответствующим ему описанием. В несколько мистифицированной форме эту фундаментальную особенность человеческого сознания, видимо, впервые осознал Платон, постулировав причастность человеческой души к "миру идей", который является не чем иным, как совокупностью образов. В отличие от рассуждений Платона, наш тезис имеет более слабый онтологический статус (см. прим. 6). Он заключается в том, что человеческое сознание обладает способностью к порождению образов - целостностей, и именно эта способность, которая может быть названа творческой способностью воображения, или фантазированием, коренным образом отличает сознание от психических механизмов обработки информации16). Примечательно, что именно эта способность определяет сущность собственно человеческого в библейском мифе о сотворении человека. Чем человек, созданный по образу и подобию Бога, отличается от остальных тварей? Тем, что он может давать имена всему окружающему. Но для этого он должен предварительно сформировать на "экране" своего сознания образ того, чему он собирается дать имя, образовать некоторую целостность, отличающуюся от других составляющих окружающего, увидеть, например, лошадь, в ее автономной законченности и отличить ее от окружающих деревьев, камней, очертаний гор. Причем в этом образно-именующем акте человек подобен Богу, поскольку он творит то, чего до этого не было, творит, если не в субстратном (материальном), то в структурном (=идеальном, =смысловом, =эйдосном) плане: лошади как таковой до этого акта именования просто не было, точно так же, как нельзя на физическом экране найти дома, нот, созвездий... М. Бахтин характеризует эту творческую природу человеческого сознания как деятельность по радикальному преобразованию бытия (мира) в надбытие [17] 17).
      Главная черта целостностей сознания - их фантомный характер. Они не существуют в том же естественно-природном смысле, в котором существуют элементы, из которых сознание (воображение) их создает: не существует столов, стульев, цветов, полей, рек...- все это фантомы нашего сознания. Более яркий пример фантазийной деятельности - конструирование "рассудочных" понятий (категорий), без которых рассудочная деятельность просто не может начаться, а еще более яркий - создание кантовских "идей разума" (Мир - Я Бог), которые вообще являются чистыми фикциями, т.е. не являются объектами в обычном смысле этого слова, поскольку человек как субъект познания всегда находится "внутри" этих целостностей и не может "выпрыгнуть" из них, посмотреть на них со стороны [18, 19] 18). Для того чтобы подчеркнуть существенно фантомный характер нашего знания, подойду к нему с другой стороны. Зададимся вопросом: чем экран сознания принципиально отличается от физического экрана (см. схему 1)? Очевидно, что содержимое физического (психического) экрана полностью детерминировано поступающими на него сигналами. Для того чтобы получить на физическом экране изображение цветка, нам необходимо наличие цветка вне экрана и возможность его воздействия на экран. Т.е. невозможно на физическом экране получение копии без внешнего воздействия оригинала. По отношению к экрану сознания это требование наличия оригинала в общем случае не необходимо: здесь можно получить изображение цветка, не имея реального прообраза, т.е. без оригинала. Тем самым сознание создает такие "чистые" фантомы, которые трудно отличить от фантомов-образов, имеющих реальные прообразы. Это связано с самоактивностью, или спонтанностью сознания, проявляющейся в способности воображения (фантазирования). Причем нередко эти чистые фантомы сознания получают статус даже более чем реального существования. Вспомните, например, поиск в нашей стране в 30-е годы "врагов народа", который увенчался более чем грандиозным успехом.
      Приведем небольшой отрывок из работы У. Матураны, в котором отмеченная нами фундаментальная способность человеческого сознания по созданию образов (Матурана использует для экспликации этого термин описание, который в данном случае несет сходную смысловую нагрузку с термином образ) сопоставляется с принципиально отличным от него "процедурным" типом жизнедеятельности:
      "Предположим, что нам необходимо построить два дома. С этой целью мы нанимаем две группы рабочих по тринадцать человек в каждой. Одного из рабочих первой группы мы назначаем руководителем и даем ему книгу, в которой содержатся все планы дома со стандартными схемами расположения стен, водопроводных труб, электрических проводов, окон и т.д., а кроме того, несколько изображений дома в перспективе. Рабочие изучают эти планы и по указаниям руководителя строят дом, непрерывно приближаясь к конечному состоянию, которое определено описанием.
      Во второй группе руководителя мы не назначаем, а расставляем рабочих, определяя для каждого исходное положение на рабочем участке, и даем каждому из них одинаковую книгу, в которой содержатся указания относительно ближайшего пространства вокруг него. В этих указаниях нет таких слов, как дом, трубы, окна, в них нет также ни планов, ни чертежей дома, который предстоит построить. Эти указания, касающееся только того, что рабочий должен делать, находясь в различных положениях и в различных отношениях, в которых он оказывается по мере того, как его положение и отношения изменяются. Хотя все книги одинаковы, рабочие вычитывают из них и применяют различные указания потому, что они начинают свою работу, находясь в разных положениях, и движутся после этого по разным траекториям изменения. Конечный результат в обоих случаях будет один и тот же, а именно [построенный] дом" [20, с.136-137].
      Как отмечает Матурана, второй способ соответствует биологическому механизму генома и нервной системы, который может быть соотнесен с некоторой алгоритмической процедурой, успешно реализуемой на современных ЭВМ. К положительным чертам этого механизма относится его безусловная эффективность, которая достигается за счет жесткой детерминации локальных действий. Правда, за эту эффективность приходится расплачиваться тем, что случайный сбой на каком-либо шаге процедуры приводит к фатальной неудаче, поскольку здесь нет механизма корректировки ошибок. После ошибки действие алгоритма (действия рабочих) вполне возможно будут продолжаться и даже вполне возможно алгоритм завершит свою работу, но конечный результат может сильно отличаться от первоначальной цели строительства - дом не будет построен, поскольку представления о конечной цели строительства у рабочих этой группы, в отличие от рабочих первой группы или стороннего наблюдателя, имеющего образ цели строительства, просто нет.
      Первый способ строительства дома, опирающийся на предварительное создание "картинок" дома, окна, трубы..., присущ сознательным системам, к которым относится и человек. Тем самым любое действие опосредуется предшествующим ему образом, который находится во "внутреннем" плане действователя (строителя в данном случае, или человека в общем случае) и фиксируется его самосознанием. Кажется, что этот способ менее эффективен, так как здесь нет четких процедурных инструкций. Вместо того, чтобы дать процедурную команду типа "Подай!", выраженную глаголом, строителю сообщают декларативное описание типа "Кирпич!" (выраженное существительным), не конкретизируя необходимую процедуру. "Внутреннее" опосредование команды замедляет ее выполнение. Более того, в этом случае вполне может быть нарушена необходимая технологическая цепочка и будет построен дом с множеством недостатков, что сплошь и рядом наблюдается в повседневной жизни (в русском языке существует даже специальный термин - халтура - для обозначения этого феномена). Однако у этого способа есть одно важное преимущество, а именно невозможность фатальной ошибки, которая приводит системы первого типа к тому, что дом не будет построен. В силу того, что у действователя есть "картинка" конечной цели цепочки действий, появляется возможность корректировки ошибок. Можно сказать, что системы этого типа (сознательные системы) обладают двумя замечательными свойствами. С одной стороны, у этих систем появляется свобода воли, которая состоит в том, что действователь (человек) может изменять в определенных пределах последовательность и содержание своих действий. Человек как сознательное существо не связан жесткой процедурной (алгоритмической) инструкцией и может в определенных пределах варьировать последовательность и содержание своих действий. С другой стороны, у систем такого типа появляется новый тип детерминации, отсутствующий в жестких алгоритмических системах: приобретенная свобода накладывает свои ограничения: (ср. с известным положением "Свобода - есть осознанная необходимость"). Речь идет о так называемой целевой детерминации, ошибочно распространенной Аристотелем в качестве универсальной причины на любые природные явления. Суть этого феномена заключается в том, что на действия человека оказывают влияние не только обычные причины, предшествующие во времени его действиям (хотя влияние этих причин ослабляется появляющейся свободой), но и дополнительная к физическим детерминантам "фантомная" целевая причина которая, в отличие от обычных причин как бы находится в будущем; его поведение детерминируется не только цепочкой предшествующих физических событий, но и находящейся в его самосознании "картинкой" конечной цели его действий. Его конкретное действие (в рамках разбираемого нами примера строительства дома) определяется не только тем, что он как исполнительный "винтик", находясь внутри технологического процесса, выполняет ту или иную локальную операцию, не задумываясь о сути происходящего, но и тем, что он, конструируя образ дома - цель своей деятельности, тем самым занимает позицию внешнего наблюдателя и становится подобным Богу. Эта причинность фиксируется в языке указанием на имеющиеся во внутреннем мире человека такие феномены сознания, как воля, желания, побуждения, вера, надежда..., без учета которых нельзя предсказать (объяснить) поведение человека как "сознательной системы".
      Одна из особенностей фантазийного конструирования - возможность творческой ошибки. Этот феномен возникает, когда сознание пытается сформулировать некоторую "догадку" о происходящем, которая впоследствии оказывается неверной. Например, в приведенном в начале статьи примере с движением планет в качестве начальной догадки может выступать гипотеза о движении планет по круговым орбитам, которая неверна. Важно подчеркнуть, что связанная с синтезом воображения возможность ошибки не является чем-то случайным, а заложена в само основание человеческой способности фантазирования. Ядром фантазирования является механизм "опережающего отражения". Суть этого механизма заключается в том, что сознание вместо того, чтобы отразить имеющееся (понятно, что абсолютно точное и полное отражение в принципе невозможно, поскольку любое отражение является некоторой аппроксимацией действительности), как бы забегает вперед и "строит" (с помощью воображения) возможную модель, заведомо превышающую потребность решения локальной задачи, стоящей перед ним. И только потом начинает проверять допустимость, адекватность и ограничения построенной модели. В методологическом отношении этот механизм выражается тезисом Н. Бора о полезности для развития науки "сумасшедших идей" или указанием К. Поппера на полезность и даже необходимость "смелых допущений". Есть ли достаточные основания для этого? Думаю, что да. Допустим, нам надо принять решение в непростой ситуации в условиях жесткого временного цейтнота. Рассудочный механизм последовательного перебора вариантов решения неприемлем из-за длительного времени работы, а решение необходимо принимать быстро. Описанный выше механизм образного структурирования реальности, осуществленный с помощью способности воображения, позволяет мгновенно, без перебора вариантов, "схватить идею" решения и начать незамедлительно действовать, что компенсирует собой ее возможную некорректность. Видимо, с точки зрения выживания этот механизм оказался достаточно эффективным, получил мощное развитие в ходе эволюции и привел к его систематическому использованию как одного из основных механизмов сознания. К сожалению, отметим, что этот механизм еще не получил должной философской проработки, хотя некоторые подходы к его анализу существуют. Речь идет о выявленном марксизмом феномене так называемых превращенных форм, задача которых заключается в том, чтобы дать возможность быстрого ориентирования и относительно успешного поведения в условиях сложно организованной среды [21]. Примером такой "превращенной формы" в условиях экономики является формула "Д - Д+", которая дает простую стратегию поведения, заключающуюся в том, что имея определенное количество денег, можно получить их большее количество, просто положив их, например, в банк. Понятно, что закономерность, выраженная формулой "Д - Д+" слишком груба, и не срабатывает, например, в условиях нестабильности банковской системы.. Как показал в свое время К. Маркс, эта формула должна быть уточнена путем введения в ее состав фактора человеческого труда, который и осуществляет собственно производство прибавочной стоимости, т.е. она должна выглядеть так: "Д - Т - .. - Т+ - Д+". Современная экономическая теория в еще большей степени корректирует первичную закономерность, зафиксированную в формуле "Д - Д+". Но оказывается, что несмотря на заведомую "топорность" первичной "превращенной формы", использование ее как тактики поведения в повседневной жизни (в условиях стабильной экономики) правомерно. С другой стороны, "превращенные формы" являются достаточно устойчивыми образованиями сознания. Наглядным примером устойчивого "сцепления сознания" является фраза "Солнце всходит" [21], которая также основана на неверном с точки зрения современной науки допущении о движении Солнца вокруг Земли, но, несмотря на господство в современном научном мировоззрении коперниканской концепции, продолжает функционировать на уровне обыденного сознания и, более того, выполнять роль основной концептуальной схемы для широкого спектра практической деятельности. В частности, именно на основе этой "превращенной формы" осуществляется успешное локальное ориентирование: например, определение востока как стороны "восходящего солнца" или ориентирование на местности с использованием положения Солнца. Другим примером устойчивой "превращенной формы" - "сцепления сознания" - является астрология, в основе которой, если вдуматься, лежит придание бытийственного статуса созвездиям как "мысленным конструктам" второго уровня. Понятно, что какое-то рациональное зерно в тезисе о влиянии созвездий (+ Солнца и планет) на человека есть, но можно ли на основании этих фантомных "мысленных конструктов" сознания делать предсказания, претендующие на научную точность и строгость? 19)
      Для прояснения сути феномена творческой ошибки приведу описание интересного эксперимента, идея которого принадлежит С. Маслову (если читатель имеет элементарную математическую подготовку, то он может провести его на себе и убедиться в правомерности итогов нашего анализа) [22].
      Начало эксперимента
      Пусть нам дано следующее исчисление:
      алфавит исчисления - {a, b}
      правильно построенной формулой (п.п.ф.) будем считать любое, возможно пустое, слово. Например, abba, baba суть п.п.ф. исчисления.
      аксиомой исчисления является слово abb;
      правила вывода: 1. bXbY =>XYbb
      2. XabYbZ =>XbYabaZ ; где X, Y, Z - п.п.ф.исчисления
      Выводом будем называть последовательность п.п.ф., начинающуюся с аксиомы исчисления, каждая формула которой получена по правилам вывода из предшествующих формул последовательности.
      Например, если нам дана формула babab, то мы можем, применяя первое правило вывода, получить либо формулу ababb, при отождествлении X с aba, а Y - с пустым словом (формула babab представляется как babab__), либо формулу aabbb при отождествлении X с a, а Y - с ab (формула babab в данном случае представляется как babab). В данном случае к формуле babab применимо и второе правило вывода, которое позволяет получить формулу bbaaba, при отождествлении X с первым b, Y- со вторым a, Z- с пустым словом (т.е. если формулу представлять как babab).
      Собственно эксперимент заключается в построении вывода в условиях жесткого временного цейтнота (2-3 минуты). Вопрос таков: выводима ли в исчислении формула aaaaaaaaaaaaaabb (a <14> bb)?
      Конец эксперимента
      Анализ эксперимента
      Важным итогом эксперимента является постулирование ошибочного утверждения о выводимости данной формулы. При проведении эксперимента в различных аудиториях в зависимости от ужесточения временного цейтнота процент неправильных ответов колебался, причем, что интересно отметить, математическая подготовка аудитории при ужесточении временного цейтнота часто оказывала весьма плохую услугу, повышая удельный вес неправильных ответов. Анализируя условия эксперимента, можно видеть, что появление неправильных ответов связано с тем, что начальные шаги построения вывода: abb - baba - aabb - ababa - baabaa - aaaabb - .... подталкивают к формулированию естественной и кажущейся верной догадке, что выводимыми в данном исчислении являются формулы вида a <2n> bb, ошибочность которой становится очевидной при дальнейшем построении вывода.
      Временные ограничения как раз и необходимы для того, чтобы испытуемый успел проделать всего лишь несколько первых шагов построения, экстраполяция которых и приводит к порождению ошибочной гипотезы, вероятность формулирования которой усиливается при наличии у испытуемых математической интуиции.
      Зададимся вопросом: способны ли на подобные ошибки стандартные программы "искусственного интеллекта"? Очевидно, что нет, поскольку этому препятствует сама идеология построения такого рода систем. Конечно, любая система "искусственного интеллекта" может ошибиться в результате случайного технического сбоя, но механизма систематического порождения творческих ошибок, которым обладает сознание как "орган" переработки информации, у систем машинного интеллекта нет. Следовательно необходимо отличать сознание не только от физических приборов, но и от существующих систем "искусственного интеллекта", которые на сегодняшний день далеки от моделирования глубинных механизмов сознания, например, механизма "схватывания" идей20). Соответственно в составе любого человеческого знания в том или ином виде присутствуют указанные выше превращенные формы, например, помимо уже приведенных примеров, можно вспомнить о концепциях теплорода или флогистона в физике, которые на определенном этапе развития познания позволяют дать универсальные объяснительные схемы для широкого класса явлений. В рамках этого становится понятным статус (и необходимость!) метафизических концепций, которые в свете вышесказанного можно трактовать как своеобразные превращенные формы21). Их задача обеспечить необходимое для развертывания познавательной активности "поле" ведения ("карту незнаемого"), т.е. выполнить роль медиатора (и катализатора), что, как отмечалось выше, необходимо для "запуска" и развертывания любого познавательного процесса.
      В заключении этой части исследования, посвященной механизму фантазийного конструирования, обратим внимание на еще один интересный - семиотический аспект проблемы. Для создания и нормального функционирования "мысленных конструктов" в общем случае необходим переход к языку с более богатыми выразительными возможностями. Вспомним пример с восприятием мелодии. Термин "мелодия" выражает новое понятие, которое невыразимо на "языке" фиксации первичных чувственных данных. Таким же метаязыковым статусом обладает и любой другой термин, служащий для обозначения целостностей. Рассмотрим пример из нашей обыденной жизни: мы подходим к кассе и получаем зарплату. Проведя введенную выше феноменологическую редукцию, надо было бы сказать, что на самом деле происходит процесс получения нами определенного количества денежных знаков. Однако мы описываем это более экономным способом, говоря, что мы получаем зарплату. Введенный нами термин зарплата является термином метаязыка. С точки зрения стороннего наблюдателя, который не ведает о феномене заработной платы, термин зарплата избыточен для описания ситуации получения денежных знаков, поскольку получение зарплаты является для него такой же фикцией, как и видение человеком на звездном небе созвездий. Релевантен в данном случае и пример Х. Патнема, который справедливо замечает, что феномен прохождения колышка размером 15/16 дюйма через квадратное дюймовое отверстие и невозможность его прохождения через круглое дюймовое отверстие прекрасно фиксируется на языке обычной механики, но принципиально не может быть описан на более "тонком" языке квантовой механики [24]. В свете нашего анализа это связано с тем, что язык макрофизики (механики), в котором фигурируют такие метапонятия, как круглость, квадратность, твердость, является метаязыком по отношению к языку квантовой механики. А это означает, что выразительные возможности языка классической механики достаточны для выражения метапонятий, а он сам, в силу этого, является достаточно эффективным языком22).
      В этой связи отметим два обстоятельства. С одной стороны, такой переход к метаязыку позволяет повысить эффективность человеческой деятельности. Приведем для подтверждения этого тезиса лишь один красноречивый пример, взятый из области логики.
      Пусть нам дано аксиоматическое исчисление:
      Как отмечается в [25], вывод W в данном исчислении занимает около двух страниц. Однако ситуацию можно принципиально изменить, если ввести новую абстракцию - метапонятие - "четное число", что, в свою очередь, предполагает переход к метаязыку с более богатыми выразительными возможностями. В рамках метаязыка задачи вывода формулы решаются тривиально, простым подсчетом "четности" встречающихся в формуле переменных, а корректность этой процедуры обеспечивается теоремой: каждое высказывание W, построенное только из пропозициональных переменных с помощью связки эквивалентности "? " таким образом, что любая пропозициональная переменная p входит в W четное число раз является теоремой. Обобщая этот пример, можно высказать следующий тезис: существенный прогресс в развитии той или иной области знания связан с появлением в ее аппарате новых целостностей (абстракций), для выражения которых необходим переход к метаязыку с более богатыми выразительными возможностями. Особенно нагляден в этом отношении "переход от арифметики к алгебре, который связан с появлением языка X-ов и Y-ов и правил преобразований в этом языке" [23].
      С другой стороны, использование фантазийных механизмов накладывает определенные требования на язык, используемый для фиксации знания. Этот язык должен обладать свойством семантической незамкнутости, т.е. быть смесью языков разного уровня. Собственно говоря, уже само различение синтаксической и семантической составляющих языка указывает на этот (семантический) менее формализуемый уровень языка (см., например, теорему А. Тарского о невыразимости семантических понятий в синтаксисе). Такой язык должен достаточно легко, без существенной перестройки "нижних этажей", достраиваться за счет расширения семантики, т.е. путем введения в его состав новых целостностей, образованных механизмом фантазирования. С этой точки зрения естественный язык, который калькирует стоящий за ним "внутренний" язык сознания (lingua mentalis) хорошо согласованы с образным механизмом сознания23).
      Есть ли другие, помимо образности, особенности знания, детерминированные спецификой и устройством его познавательных (сознательных) механизмов? Безусловно. Если обратиться к приведенной выше схеме 1, то, как бы мы к этому ни относились, К. Поппер прав: преимущественной формой культурного функционирования знания является текст. Зададимся вопросом: что делает возможным "оформление" образного знания в текст; какой механизм сознания стоит за этим преобразованием? Отвечая на этот вопрос, можно сказать, что таким механизмом является рассудок, задача которого заключается в том, чтобы "преобразовать" имеющееся на "экране" сознания и "свернутое" в идею знание в некоторую "растянутую" последовательность, доступную другому сознанию. Речь идет о рассудочно-дискурсивном преобразовании образованного воображением образного знания человек, в силу специфики устройства "органа" сознания, никогда не может выразить одномоментно, например, передать имеющуюся у него мысль мгновенно телепатически, а вынужден передавать ее последовательно, небольшими дискретными порциями с помощью языка. Вспомним наш пример с восприятием мелодии. Представьте, что кто-то просит вас передать суть того, что мы "схватили" в качестве мелодии. Единственно возможный способ полноценного ответа - напеть ее, или придумать специальный язык (нотная запись), с помощью которого мы сможем записать ее так, чтобы передать ее последовательно-временной характер. Причем дело здесь не в изначальной дискурсивности языка, а в специфике устройства сознания: дискурсивность языка есть лишь следствие изначальной дискурсивности рассудочного механизма сознания человека. Судя по всему, рассудочные механизмы сознания человека - более поздние эволюционные образования, чем образно-фантазийные механизмы воображения. Появление рассудочно-дискурсивных механизмов сознания фиксируется в более позднем, по сравнению с мифом о сотворении, библейском мифе о грехопадении человека, в котором описывается важное онтологическое событие - возникновение современного "греховного" человека. Правда, в большинстве интерпретаций мифа о грехопадении это первичное событие как бы спрятано за вторичным событием вкушения от древа добра и зла, на которое и обращают основное внимание. Речь идет об событии вкушения от древа познания24). Это событие имеет два взаимосвязанных аспекта. С одной стороны, в результате акта грехопадения человек начинает выделять себя из окружающей действительности, т.е. здесь появляется зачатки сознания как "Я", последующее развитие которого привело к формированию инстанции cogito, что было зафиксировано Декартом. С другой стороны, в акте грехопадения появляется сознание как новый "орган" познания, т.е. рассудок (разум), который позволяет человеку проводить аналитические процедуры сравнения или различения, без которых невозможен никакой познавательный акт25). Отличение добра от зла - только один из примеров этой рассудочно-познавательной деятельности "греховного" человека. Не случайно, что одним из первых актов "греховного" человека (помимо прикрытия своей наготы) является осуществление рассудочной операции логического рассуждения, с помощью которого Адам оправдывается перед Богом. Ее осуществление свидетельствует о важном изменении "внутреннего" мира Адама: появлении у него сознания. Таким образом, рациональное ядро мифа о грехопадении заключается в том, что здесь фиксируется момент завершения процесса формирования механизма сознания человека, вернее второй его составляющей - рассудка, одна из задач которого заключается в последовательно-дискурсивном развертывании открывшейся человеку в фантазийном акте "схватывания" идеи, в аналитическом "распутывании" сформировавшегося у него образа.
      Другой, помимо аналитической, важной функцией рассудка является его синтетическая деятельность по связыванию полученных в результате анализа элементов содержания.