[И. А. Шайбе, "Послание его высокоблагородию господину капельмейстеру Маттезону". -- Гамбург, январь 1738 г.] 184
      295 (II/409)
      [...] Далее автор [(И. А. Шайбе)] пишет, что господин придворный композитор "пока что нашел только одного достойного соперника"1. Кто под оным подразумевается -- мне, как и многим другим, неведомо. Очень многие были бы весьма признательны автору, если бы он удовлетворил их правомерное любопытство и с большей определенностью поведал бы, кого же он имеет в виду. Однако я сомневаюсь, что он когда-нибудь сумеет это сделать. Если он, скажем, намекает на небезызвестного большого мастера музыки2, за свою исключительную искусность получившего, по дошедшим до меня сведениям, в одной из иноземных держав (как это там принято) докторские регалии, коих он в музыке вполне достоин, -- то я готов сослаться на некоторых непредвзятых знатоков музыки, каковые в странствиях своих тоже имели счастье слышать этого великого музыканта, но, вознося ему премного похвал, тем не менее сохранили неподдельную убежденность в том, что на свете есть только один Бах и что никто с ним не сравнится. Что ж, в таком случае господин придворный композитор, надо думать, пока что не "нашел" ни единого "достойного соперника".
      Затем автор уточняет, какие именно выдающиеся достоинства он обнаружил в игре этого великого человека, неоднократно слышанной им лично: он восхищается необыкновенной ловкостью его рук и ног <...> Но почему он не замечает удивительного множества редкостных [мелодических] находок, [искусных] перемещений одного и того же построения в разные тональности, исключительного мастерства [исполнения] даже в самых быстрых темпах с предельной отчетливостью и ровностью звучания всех тонов, необыкновенного умения играть в труднейших тональностях с такой же подвижностью и чистотой, как и в самых легких, и вообще неизменной привлекательности, сочетающейся с искусностью? <...>
      Между прочим, известно, что голоса в сочинениях этого великого мастера музыки чудесным образом переплетаются друг с другом, причем без малейших признаков путаницы. Они движутся то в одном и том же, то в противоположном направлении -- где как уместно. Они расходятся, но, когда нужно, своевременно вновь сходятся. Каждый голос отличается от любого другого, 185 обладая своим собственным, неповторимым обликом, хотя часто они друг другу подражают. Они то убегают друг от друга, то следуют друг за другом, причем в их стремлении как бы опережать друг друга не обнаруживается ни малейших признаков нерегулярности. И когда все это исполняется должным образом, нет ничего прекраснее этой гармонии. Если же неумелость или небрежность инструменталистов или певцов создает ту или иную путаницу, то, безусловно, весьма вздорно было бы относить их промахи на счет композитора. Ведь в музыке вообще все сводится к исполнению <...>
      Я признаю', что сочинения господина придворного композитора очень трудно играть, но [трудно это] только тем, кто не желает приучить свои пальцы к должной подвижности и к правильной аппликатуре. Между тем, он действует вполне правомерно, когда, сочиняя свои пьесы, "рассчитывает на свои собственные пальцы". Ведь вывод, к которому он пришел, гласит: "того, чего я достиг прилежанием и упражнением, может достичь и любой другой, обладающий лишь средними способностями и навыками"3. А отсюда [сама собой] отпадает и отговорка насчет неисполнимости [его вещей]. Все исполнимо, если только захотеть, [ -- если только] усерднейшим образом дать себе труд обратить -путем неустанного прилежания -- [свои] природные способности в надлежащие навыки. Если для господина придворного композитора нет ничего невозможного в том, чтобы безупречно, без единой ошибки играть двумя руками на клавире такие вещи, в коих как главному, так и средним голосам приходится должным образом справляться со своими [нелегкими] задачами, то почему же это должно быть невозможно для целого хора4, состоящего из большого числа лиц, каждое из коих обязано следить лишь за одним-единственным голосом? <...>
      Однако всем сказанным еще не исчерпывается отповедь автору, утверждающему, что баховские сочинения якобы невозможно сыграть и спеть. Он идет еще дальше, нападая на господина придворного композитора за то, что тот "все "манеры", все мелкие украшения и [вообще] всё, что подразумевается под способом игры [на инструменте], тщательно выписывает нотами". -- Либо господин автор отмечает это как нечто свойственное 186 одному лишь господину придворному композитору, либо он вообще считает таковое [выписывание] неким заблуждением. Если первое, то он допускает огромную ошибку: господин придворный композитор -- отнюдь не первый и не единственный [композитор], пишущий музыку таким образом; среди множества композиторов, коих я мог бы по сему поводу упомянуть, сошлюсь хотя бы на Гриньи и Дю Мажа, пользовавшихся в своих "Органных тетрадях" именно таким методом. Если [же] второе, то я никак не могу отыскать причину -- почему это должно именоваться заблуждением. [...]
      [И. А. Бирнбаум, "Непредвзятые замечания...". -- Лейпциг, январь 1738 г.]
      1 Ср. док. 293.
      2 (*) Г. Ф. Гендель.
      3 Ср. док. 284.
      4 См. примеч. 1 к док. 189.
      296 (II/410)
      [...] О том, что в одном месте 6-й книжки этого журнала1 имеется в виду лейпцигский г-н Бах, я подумал сразу же, в первый же момент, а вчера в этом [окончательно] утвердился, ибо один [мой] здешний друг, возвратившийся из непродолжительной поездки, привез мне выпущенное без указания даты [и места] издания сочинение под названием "Непредвзятые замечания касательно одного сомнительного места в 6-й книжке [журнала] "Критический музыкант". Отпечатано в текущем году"2. Сочинение сие помещается на двух листах в 8[-ю долю листа]. Приписка гласит: "Высокоблагородному господину, господину Йог. Себастьяну Баху, высокопоставленному придворному композитору и капельмейстеру его королевского величества [короля] Польского и его курфюрстского высочества [курфюрста] Саксонского, а также музикдиректору и кантору школы [св.] Фомы в Лейпциге, с большою преданностью посвящает сии самого' его касающиеся листы автор". На 7[-й] странице помещены такие слова: "По меньшей мере некоторые особые обстоятельства означенного письма указывают с полной определенностью [на то], что не надо долго целиться в шайбу3, если хочешь попасть в яблочко". Я жажду узнать, кто такие те другие господа и [что это за] местности, каковые характеризуются, но не именуются в упомянутом месте [данного сочинения], и надеюсь от Вас, сударь, конфиденциально получить [на сей счет] разъяснения. (...]
      [И. Г. Вальтер -- Г. Бокемайеру (в Вольфенбюттель). -- Веймар, 24.I. 1738 г.] 187
      1 Док. 293.
      2 Док. 295.
      3 Нем. Scheibe -- "мишень".
      297 (II/417)
      [...] ...С другой же стороны я -- как честный человек -- обязан спасти не только свою собственную [честь], но и честь всех остальных порядочных музыкантов, затронутых -- с немалою язвительностью -- в одном кратком сочинении, изданном в начале текущего года не назвавшим себя [лицом] в Лейпциге.
      Сочинение же сие носит следующий заголовок: "Непредвзятые замечания касательно одного сомнительного места в шестой книжке "Критического музыканта"". Оно имеет посвящение господину капельмейстеру Баху, ибо по преимуществу касается его самого', и, быть может, изготовлено было -- по его [же] наущению -- одним из его друзей. Во всяком случае, господин придворный композитор восьмого января сего года с немалым удовольствием сам раздавал его своим друзьям и знакомым.
      <...> Всякий, кто хотя бы в какой-то мере осведомлен в мире музыки, несомненно, найдет не одного [музыканта], сравнимого с сим великим мужем...
      Но никто не станет из-за этого отнимать у господина придворного композитора [его] славу, [а именно тот факт,] что [в игре] на клавире и органе он столь велик, что едва ли возможно представить себе [всю меру этого величия], если самому не довелось видеть и слышать его. Мой корреспондент противопоставил ему не кого-нибудь, а такого достойного человека, как знаменитый господин Гендель. Успех, каковой повседневно имеет сей последний у всех знатоков [музыки], и та особая привлекательность, с коею он играет, нежнейшим образом трогая сердца своих слушателей, [ -- все это] даже самого компетентного в музыке человека может поколебать [в вопросе о том], кого из этих двух великих мужей следовало бы предпочесть <...>
      Но коль скоро нет никого, кто при всем своем величии в той или иной науке не имел бы и кое-каких недостатков (а это признает, в начале своих "Замечаний" и сам господин автор), то что же удивительного в том, что, хотя господин придворный композитор -- исключительный мастер [игры] на клавире и органе, в деле сочинения музыкальных пьес у него есть немалые изъяны. Главная же причина таковых изъянов достойна того, чтоб остановиться на ней поподробнее. Сей великий муж не тщился толком разобраться в науках, потребных 188 всякому ученому композитору. Как может быть совершенно безупречным в своих музыкальных работах тот, кто мудростию людской не приобрел способность исследовать и познавать силы природы и разума? Каким образом намеревается достичь всех преимуществ, сопряженных с обретением хорошего вкуса, тот, кто меньше всего беспокоился о критических суждениях, исследованиях и правилах, каковые восходят к ораторскому искусству и поэзии, но и в музыке столь необходимы, что без оных невозможно сочинять трогательно и выразительно, тем более что, можно сказать, лишь из них проистекают свойства хороших и скверных способов письма -- как в целом, так и в [разного рода] частностях.
      Стало быть, незаурядность искусного и ученого композитора отнюдь не исчерпывается одним лишь умением наилучшим образом играть на инструменте и выполнять затейливейшие правила музыкальной композиции. Владение соединением [тонов] в одновременности и в последовательности и разрешением диссонансов и консонансов [(?)], навыки написания фуги, двойной фуги и всех прочих замысловатых и трудных родов музыкальных пьес -- все это еще не обеспечивает композитору [истинного] величия <...> И не исключено, что так называемый новомодный вкус, в коем зрелое суждение непредвзятого господина автора "Замечаний" усматривает испорченность, [на самом деле] гораздо почвеннее и естественнее допотопного вкуса тех, кто, подобно господину автору, скованность предпочитает природе [вещей]. А посему не лишен оснований и упрек моего корреспондента, справедливо замечающего в баховских сочинениях нехватку привлекательности, неизбежно сопутствующую вещам слишком хроматическим и диссонирующим <...> Я обязан, однако, воздать должное достоинствам господина придворного композитора, ибо они столь велики, что намного превосходят его недостатки. Его отменная искусность и исключительная компетентность в музыке заслуживает самого большого уважения. Он делает немалую честь нашему отечеству; Германия имеет в его лице по заслугам прославленного человека, имя коего высоко почитается и в иноземных краях. [...]
      [И. А. Шайбе, "Ответ на непредвзятые замечания (И. А. Бирнбаума)". -Гамбург, март 1738 г.] 189
      298 (II/438)
      Должен передать Вашему высокоблагородию преданнейшие поклоны от моего господина кузена1 и от магистра Бирнбаума, а одновременно и прилагаемый трактат2, причем надобно, 1) чтобы он непременно был готов к предстоящей пасхальной ярмарке, 2) чтобы отпечатан он был правильно, с надлежащим соблюдением орфографии, особенно что касается имен существительных, каковые должны быть напечатаны с малой буквы, 3) чтобы выпущено было 200 экземпляров, и притом никак не на плохой, а на хорошей бумаге средней [плотности], 4) чтобы с книгопечатником была достигнута договоренность обо всем, насколько сие возможно, причем с учетом того, что обычно на стопу [бумаги] уходит 15 талеров, а поскольку господин книгопечатник может не согласиться на контракт из-за [слишком] малого количества экземпляров, надо с ним сразу же договориться насчет 200 штук, ибо известно, что обычно за лист не дается больше 1 талера, что -- если работа уложится в 8 листов -- составит 8 талеров [за экземпляр], а всего -- с доплатой, большей частью обходящейся лишь в 8 гр[ошей], -- 10 талеров 16 гр[ошей]. Говоря коротко, весь трактат сим передается господину брату3, и [у нас] есть уверенность, что ты как следует обеспечишь это дело, смотря по обстоятельствам, со свойственной тебе добротой и аккуратностью, а оплата последует немедленно по получении соответствующего извещения. Между тем господа интересующиеся [сим трактатом] заранее премного обязаны господину брату и заверяют [его в том], что при всякой возможности с превеликим удовольствием готовы и впредь быть к его услугам <...>
      [И. Э. Бах -- И. В. Коху (в Роннебург). -- Лейпциг, 7.III. 1739 г.]
      1 (*) И. С. Бах.
      2 Док. 299.
      3 См. примеч. 1 к док. 96.
      299 (II/441)
      [...] Коль скоро сей великий муж сам никогда не возьмет на себя труд затеять с кем бы то ни было сражение перьями по поводу своей собственной персоны, то разве же не было делом в высшей степени вероятным, что кто-либо из его друзей встрепенется и даст отпор неправомерным нападкам неблагоразумного порицателя? <...> Заверяю своей совестью, что добрые друзья господина придворного композитора найдут в себе достаточно сил, 190 дабы изобличить оного [порицателя] в содеянном. Скромность не позволила ему отнести на свой счет похвалы, каковые -- хотя и не в должной мере -- выпали на его долю. И не мог он поверить, что суровое порицание касается [именно] его, ибо от приписываемых [ему] изъянов его избавляет [сама] его совесть, [сама] истина <...> Да и можно ли осуждать господина придворного композитора за то, что он не считает праведным судьей; того, кто не так давно при испытании [на должность здешнего] органиста даже не сумел подыскать спутник1 к предложенному ему вождю2 фуги, не говоря уже о том, чтобы подобающим образом исполнить всю фугу? <...> Правда, господину придворному композитору настоятельно противопоставляют господина капельмейстера Генделя. Однако я в своих непредвзятых замечаниях достаточно [ясно] изложил причины, побуждающие меня отдавать предпочтение первому. Приведенное там суждение -- не мое изобретение. Оно принадлежит непредвзятым знатокам музыки, слышавшим обоих великих мужей и сумевшим вынести об обоих обоснованное суждение. Их-то слова я и передал там так, как их слышал, со всею откровенностью и без каких бы то ни было добавлений. Оппонент же мой, никогда, наверное, не слышавший игру господина капельмейстера Генделя, а игру господина придворного композитора никогда не дававший себе труда послушать без предубеждения, по всей видимости, недвусмысленно отдает предпочтение первому из них в силу [большей] привлекательности [его игры], ибо утверждает, что "та особая привлекательность, с коею господин Гендель играет, нежнейшим образом трогая сердца своих слушателей, даже самого компетентного в музыке человека может поколебать [в вопросе о том], кого из этих двух великих мужей следовало бы предпочесть". В том, что господину придворному композитору в не меньшей мере удается, сочетая искусность игры с ее привлекательностью, "нежнейшим образом трогать сердца своих слушателей", убеждают свидетельства множества чужестранных и отечественных знатоков музыки, повседневно восторгающихся в игре оного [именно этим] соединением двух столь важных качеств. Сие подтверждают его клавирные вещи, лежащие у всех перед глазами, ибо мы с превеликим удовольствием обнаруживаем в них незаурядные, редкостные [мелодические] находки и темы, каковые, конечно 191 же, [нам] нравятся и [нас] трогают <...>
      Франция, говорит он <(И. А. Шайбе)>, особенно богата музыкантами, обладающими незаурядной искусностью [игры] как на органе, так и на клавире. -Может быть, оно и так. Однако мне бы очень хотелось узнать имена тех, кто в том и другом превосходит господина придворного композитора. Покуда не дается на то никаких определенных указаний, одна [лишь] такая возможность ничего [еще] не доказывает. А что, если я назову своему оппоненту того, кто некогда считался величайшим мастером [игры] на клавире и органе во всей Франции и перед кем не так уж давно господин придворный композитор целиком и полностью утвердил честь немцев и свою собственную? То был мосье Маршан, коего в пору его пребывания в Дрездене, когда там же находился и господин придворный композитор, последний -- по желанию и распоряжению влиятельных особ тамошнего двора -- учтивым письмом пригласил к состязанию [в игре] на клавире, на что тот ответил обещанием явиться [куда следует] сообразно сему приглашению. Час, когда двум великим виртуозам предстояло помериться друг с другом силами, настал. Господин придворный композитор и все те, кто должен был выполнять на этом музыкальном состязании функции судей, ожидали появления соперника не без робости, но -- безуспешно. Наконец, стало известно, что оный ранним утром исчез из Дрездена с помощью курьерской почты. Вне всякого сомнения, прославленный француз счел свои силы слишком слабыми, чтобы выдержать наступление своего опытного и смелого противника. Иначе он не постарался бы обезопасить себя столь поспешным бегством. Вот как оно выглядело несколько лет тому назад <...>
      Между прочим, мой оппонент -- фигура слишком мелкая, чтобы постыднейшим образом отваживаться упрекать господина придворного композитора в том, что он "не тщился толком разобраться" в необходимых композитору науках. Кто имеет честь достаточно близко знать господина придворного композитора и не уклоняется от удовольствия просмотреть и прослушать его практические работы более непредвзятым взором и слухом, чем "Критический музыкант", тот вынесет -в силу своего благоразумия -- гораздо более справедливое суждение. Обо всех частностях, роднящих отделку 192 музыкальной пьесы с ораторским искусством, и обо всех [привносимых ими в оную] преимуществах он осведомлен столь безупречно, что всякий раз, когда, беседуя с ним, внимаешь его глубоким и убедительным суждениям о сходстве и известной общности того и другого дела, получаешь истинное наслаждение; но, мало того, восхищение вызывает и умелое использование оных [приемов ораторского искусства] в его работах. А его познания в поэзии столь хороши, как того только можно требовать от большого композитора. Ибо, не говоря уже о том, что мой оппонент слишком немощен, чтобы уличить его [хотя бы] в [одной] ошибке, когда бы то ни было допущенной им в вокальных сочинениях в нарушение правил поэзии, он [(И. С. Бах)] к тому же [всегда] совершенно точно знает, работа какого поэта годится для композиции, а какого -- нет. И ему ничего не стоит обоснованнейшим образом указать на причины таковых различий. Наконец, в том, что господин придворный композитор сочиняет трогательно, выразительно, естественно, по-настоящему, и притом не в испорченном, а в наилучшем вкусе, особенно неоспоримо убеждает его вечерняя музыка3, публично исполненная на прошедшую пасхальную ярмарку в Лейпциге в высочайшем присутствии наших всесветлейших высоких властителей и принятая с полнейшим одобрением [всех присутствовавших] <...>
      Нам говорят, дескать, господин придворный композитор сочиняет без надлежащей осмотрительности. Он, мол, пишет только для больших виртуозов и не думает о том, что в музыкальном ансамбле никогда не бывает сплошь одних лишь виртуозов. Должен возразить, что сие последнее утверждение никак не согласуется с положением дел в хороших [придворных] капеллах, да и кое в каких так называемых "бандах" [городских] музыкантов. Однако поскольку господин придворный композитор действительно не настолько удачлив, чтобы иметь возможность всегда отдавать свои сочинения в руки одних лишь виртуозов, постольку он по меньшей мере старается либо приучать тех, кто пока еще не виртуоз, к относительно трудным сочинениям и, таким образом, [постепенно] делать из них виртуозов, либо же -- когда сие не представляется возможным -как раз проявлять необходимую осмотрительность, действуя при написании своих вещей сообразно тому, на что способны те, кому предстоит их исполнять <...> 193
      Мой оппонент -- заодно с небезызвестными музыкальными борзописцами -пытается полностью изгнать "манеры" из средних голосов, допуская некоторое количество оных в главных голосах; вот только он не хочет, чтобы все эти мелкие форшлаги, акценты, рулады и как там они еще называются были выписаны [нотами], будь то в главном либо в побочных голосах. Одним словом, он отвергает [подобные] злоупотребления. Но их не одобряет и господин придворный композитор, так что моему оппоненту никогда не удастся доказать, что тут он [(И. С. Бах)] не знает меры. Если же создается впечатление, что он по этой части допускает несколько больше, чем это обычно принято, то я в своих "Замечаниях" уже привел причины, каковые дают ему на то право и с каковыми мой оппонент согласился, ибо не проронил по сему поводу ни слова. [...]
      [И. А. Бирнбаум, "В защиту моих непредвзятых замечаний". -- Лейпциг, 1739 г.]
      1 Противосложение.
      2 Тема фуги.
      3 (**) См. примеч. 1 к док. 74.
      300 (II/446)0
      Такого же рода и упрек[, высказываемый] на 45-й странице: дескать, не так давно при испытании на должность органиста в Лейпциге я даже не сумел подыскать спутник к предложенному мне вождю фуги, не говоря уже о том, чтобы подобающим образом исполнить всю фугу. <...> Но к чему мне пространно опровергать такое обвинение? Господин Бах в Лейпциге сам может показать Бирнбауму обратное, если пожелает -- и сумеет -- рассудить, опираясь на то, что ему ведомо, и по совести. Сей знаменитый человек был на том испытании1 одним из судей. Но не надо меня путать с другим героем, не пожелавшим играть [на] предложенную ему г-ном капельмейстером Бахом тему и -- вместо того -избравшим ту, какую ему самому было угодно; когда же ему была задана еще одна тема, он и вовсе скрылся из виду.
      [И. А. Шайбе (в журнале "Критический музыкант"). -- Гамбург, 30.VI. 1739 г.]
      0 Ср. док. 299.
      1 (**) Испытание на должность органиста в лейпцигской церкви св. Николая в декабре 1729 г.
      Шрётер -- Бидерман: злополучная рецензия
      301 (II/592)
      Когда г-н магистр Бидерман издал свою "Записку о музыкальной жизни", покойный капельмейстер Бах -- 194 некоторое время спустя -- переслал из Лейпцига один ее экземпляр господину органисту Шрётеру в Нордхаузен и попросил оного ее отрецензировать и опровергнуть, ибо, по его мнению, поблизости не находилось никого, кто был бы к сему [делу] более приспособлен.
      Г-н Шрётер незамедлительно изъявил к тому готовность, составил рецензию и переправил оную г-ну Баху в Лейпциг, оставив на его усмотрение [вопрос о том], где ее поместить -- в ученых ли газетах или же в каком-нибудь ином еженедельнике. Г-н Бах вслед за тем, 10 дек. 1749 года, написал мне следующее:
      "Шрётеровская рецензия написана хорошо и, на мой вкус, вскорости должна появиться в печати. -- "Митридат" господина Маттезона произвел, как мне о том достоверно сообщено письменно, много шуму. Если, как я предполагаю, последуют еще какие-нибудь опровержения, то не сомневаюсь, что поганые уши автора [(Бидермана)] прочистятся и сделаются более пригодными для слушания хорошей музыки".
      Некоторое время спустя г-н капельмейстер Бах переслал (мне] несколько печатных экземпляров означенной рецензии, но -- в таком виде, что оная стала нисколько не похожа на оригинал господина Шрётера, копию коего прилагаю: многое было либо добавлено, либо изменено. Господин Шрётер, увидевши сию ужасающую мешанину, что, конечно же, его задело, в письме от 2 апреля 1750 года попросил меня сообщить господину Баху, "что насильственное изменение его рецензии очень его задело" и -- далее -- что его "утешение [лишь] в том, что ни один читатель, знакомый с [его] образом мыслей и манерой письма, не сочтет его составителем подобной мешанины, не говоря уже о неудачном заголовке -"Христианский отзыв о..." и т. д. Ибо хотя [его] беглый очерк не содержит в себе ничего нехристианского, тем не менее такой эпитет в данном случае никоим образом не уместен".
      Все это я слово в слово изложил письменно г-ну капельмейстеру, на что получил от него следующий ответ от 26 мая 1750 года:
      "Г-ну Шрётеру прошу передать мои поклоны -- впредь до тех пор, пока не буду в состоянии сам [ему] написать, поскольку хочу снять с себя вину за изменение его рецензии, ибо я вовсе в том не виноват, а таковую [вину] 195 следует возлагать исключительно на того, кто занимался напечатанием".
      На то последовал ответ г-на Шрётера от 5 июня 1750 года:
      "Г-н капельмейстер Бах остается виновным, как бы он -- будь то ныне или в будущем -- ни извивался. Он может, однако, по-умному положить конец этому делу, если он
      1) публично признает, что "христианские соображения" исходят от него -NB. mut[atis] mut[andis]1;
      2) изобличит господина ректора Бидермана в том, что главное намерение оного -- в его сочинении -- никоим образом не было направлено на [то, чтобы воздать] хвалу музыке и к ней причастным[,] и что подбавленные им два с половиной цветистых выражения, восхваляющие музыку, представляют собой лишь рваное покрывало, через каковое, однако, ясно различима злонамеренность его по отношению к невинной музыке;
      3) и надо заставить неизвестного автора "соображений", именуемых искренними, назвать себя. Поистине, такое деяние капельмейстера даст [ему -- ] г-ну Баху [ -- ] особую честь, нашему господину Маттезону -- нежданное и вполне заслуженное удовлетворение, а благородной музыке -- дальнейшее процветание. Сие благонамеренное предложение просит -- с покорнейшими поклонами -- препроводить в Лейпциг
      К. Г. Шрётер".
      Сообразно долгу своему [я] не мог не сообщить таковое [пожелание] господину капельмейстеру Баху. Поскольку же вскоре последовала его смерть, не имел чести получить от оного ответ.
      [Г. Ф. Айникке (из составленных Я. Маттезоном "Семи бесед мудрости с музыкой"). -- Франкенхауэен, 8.I. 1751 г.]
      1 "Сделав необходимые изменения" (лат.).
      Финацци -- Марпург: "столь трудная гармония"
      302 (II/604)
      На то, чтоб восхвалять господина Баха, Вы <(Ф. В. Марпург)> имеете основания, и я был бы глупцом, если бы возымел намерение оспорить достоинства этого великого человека; вот только нужно признать, что удовольствию музыка его не служит, и 196 любитель, в музыке не разбирающийся, никогда не обретет вкус к столь трудной гармонии.
      [Ф. Финацци (в журнале "Вольные суждения и вести..."). -- Гамбург, 12.V. 1750 г.]
      303 (II/620)
      [...] Корреспондент [мой] в довершение всего теперь намерен еще и подпортить славу знаменитого и ныне покойного г-на Баха. Он делает вид, что как бы из милости оставляет его среди великих, -- да и то не всерьез. Он не признаёт за его музыкой способность доставлять удовольствие слушателям, каковые якобы не в состоянии обрести "вкус к столь трудной гармонии". Однако: допустим, гармонии этого великого человека столь трудны, что не всегда оказывают желаемое воздействие, -- тем не менее знатокам музыки они доставляют истинное наслаждение. Не всем ученым дано понять Невтона1; но те, кто настолько преуспел в глубокомысленных науках, что в состоянии понять его, как раз находят особое удовольствие и истинную [для себя] пользу в чтении его работ. Короче: Бах был подлинным украшением немцев, и память о нем, делающая произведения его бессмертными, принесет -- среди знатоков музыки -- нашему отечеству прочную славу; и пусть итальянский кастрат говорит по сему поводу что угодно.
      [И. Ф. Агрикола, "Послание господам авторам вольных суждений...". -Берлин, 28.VIII. 1750 г.]
      1 Исаак Ньютон.
      304 (III/642)
      Возражения, с коими выступает нойштадтский господин против покойного господина Баха, меня ничуть не шокируют: такие вещи находятся за пределами [разумения] итальянцев. Было бы постыдно пускаться по сему поводу в спор.
      Из-под пера его -- простейший оборот
      Ценней, чем все, на что способен их народ.
      Не так легко пробудить [способность получать] удовольствие в ушах, зачерствевших от предрассудков. А когда к сему присовокупляется еще и воинствующее невежество -- налицо уже обе причины, полностью исключающие таковое [пробуждение]. Но как в Греции был только один Гомер и как в Риме был только один Вергилий -- так и в Германии, видимо, был и остается только один Бах, с коим во всей Европе никто не 197 сравнился в прежние времена -- будь то в искусстве композиции или в игре на органе и клавесине -- и коего никто не превзойдет в грядущем мире. Столь прославленная гармония и искусность падре Мартини, одухотворенность и изобретательность Марчелло, напевность и [чистота] вкус[а] Джеминьяни и хватка Алессандро [Скарлатти] -- все это, вместе взятое, далеко еще не составляет [того, что заключено в искусстве] Баха.
      [Ф. В. Марпург, "Мысли об итальянских музыкантах". -- Хальберштадт, 1751 г.]
      1 Ф. Финацци.
      ПОСЛЕДНИЙ ГОД
      Будущий преемник Баха: протеже графа Брюля
      305 (II/583)
      Высокоблагородный высокочтимый господин вице-канцлер. Податель сего[, состоящий] композиторам] при моей капелле, Харрер, есть то самое лицо, каковое я, будучи в Лейпциге, рекомендовал Вашему высокоблагородию к будущему замещению должности тамошнего музикдиректора на случай кончины господина Баха. Поскольку оный намерен -- в порядке испытания -- [представить и] исполнить там музыку своего сочинения и тем самым показать свои возможности в музыке, -постольку [я] хотел бы сим убедительнейше просить Ваше высокоблагородие не только дать означенному Харреру на то разрешение, но и вообще благосклонно оказать [ему] всяческое содействие в достижении его конечной цели.
      [Граф Г. фон Брюль -- бургомистру Я. Борну (в Лейпциг). -- Дрезден, 2.VI. 1749 г.]
      306 (II/584)
      8 [июня] по велению досточтимого высокомудрого магистрата сего города и в присутствии большинства [членов] оного в большом музыкальном концертном зале в "Трех лебедях" на Брюле господином Готлобом Харрером, руководителем капеллы его превосходительства тайного советника и премьер-министра графа фон Брюля, с огромным успехом выдержано было испытание на будущее канторство св. Фомы -- на случай возможной кончины капельмейстера и кантора господина Себаст. 198 Баха. -- См. прилагаемое церковное сочинение на 1[-е] воскресенье после Троицына дня.