Древние достигли предела знания. Где же этот предел? Одни считали, что изначально не существует вещей -- вот исчерпывающий предел, и к нему нельзя ничего добавить. Следом шли те, которые считали, что вещи есть, а рождение -- это утрата, смерть же -- возвращение. Этим различия исчерпывались. Следом шли те, которые считали, что в начале ничего не было, внезапно возникла жизнь, а жизнь внезапно переходит в смерть. Они считали отсутствие вещей головой, жизнь -- туловищем, а смерть -- хвостом. И они считали себя друзьями того, кто хранил в себе единство бытия и небытия, жизни и смерти. Эти древние мужи говорили по-разному, но принадлежали к одному роду, подобно тому как в царском роде Чу Чжао и Цзин носили царский титул, а Цюй прислуживал им, так что положение их не было одинаковым.
      Путь все пронизывает и все объемлет. В нем разделение -- это собирание, а собирание -- разрушение. В разделении неприемлемо то, что оно придает разделенному завершенность. В завершении неприемлемо то, что оно всему придает законченность. Поэтому устремляться вовне, не зная удержу, -- значит вести жизнь призрака. Устремляться вовне и упорствовать на своем -- значит себя погубить. То, что погибло, но продолжает существовать, -- это Единое мира призраков. Посредством формы оно являет бесформенное и так обретает устойчивость. Выходит из того, что не имеет корня, и входит в то, что не имеет отверстия. Обладает вещественностью, но ни в чем не пребывает; обладает протяженностью, но не имеет начала и конца. То, что выходит откуда-то, но не имеет отверстий, -- это вещественность. Обладающее вещественностью, но ни в чем не пребывающее -- таково пространство. Обладающее протяженностью, но не имеющее начала и конца -- таково время. Есть нечто, из чего мы выходим при рождении и куда входим в смерти, откуда выходят и куда входят, и не видно его формы. Это зовется Небесными Вратами. Небесные Врата -- это отсутствие чего бы то ни было, и оттуда появляется вся тьма вещей. Нечто наличествующее не может стать таковым благодаря тому, что наличествует, но оно должно происходить из отсутствия наличествующего. А это отсутствие остается таковым на все времена. И мудрый хоронит себя в этом.
      Жизнь -- что сажа, скапливающаяся под котлом. Разъясняя смысл этого суждения, скажем: "перемещение этого". Но сказать, что наша жизнь продлевается в других существах, -- значит сказать нечто нелепое. Хотя познать это нельзя, но вот в церемонии "ла" [117] желудок и копыта жертвы кладут порознь, но они считаются частями одного существа. А тот, кто осматривает дом, обходит алтарь, потом посещает даже уборную. Вот что можно воистину назвать "перемещением этого".
      Как же судят об этой истине? Жизнь считают основой, знание -руководителем, а потому разделяют истинное и ложное и устанавливают имена и сущности. Поэтому себя считают сущностью и заставляют других подражать им. Чтобы отстоять свои взгляды, они готовы даже умереть. Такие люди считают знающими тех, кто могут служить, и невеждами тех, кто бесполезен. Они считают высокое положение славой, а униженность -- позором. Для современных людей "перемещение этого" подобно различиям, которые делают цикада и горлица, -- в их жизни нет различий.
      Если кому-то на рынке наступят на ногу, то попросят прощения за неловкость. Если старший брат поступит так по отношению к младшему, то он его пожалеет, и не более того. Недаром говорят: "Кто вежлив воистину, тот не церемонится. Кто справедлив воистину, не разбирает, где свои, а где чужие. Тот, кто знает воистину, не строит расчетов. Тот, кто человечен воистину, не знает жалости. Тот, кто доверяет воистину, не требует в залог золота".
      Отстрани то, что расстраивает волю. Освободись от того, что смущает сердце. Прогони то, что обременяет жизненную силу. Устрани все препятствия для осуществления Пути. Знатность и богатство, почет и чин, слава и выгода -- эти шестеро расстраивают волю. Прелести и суетность, похоть и рассудок, кипение в крови и воображение -- эти шестеро обременяют жизненную силу. Отрицание и утверждение, присвоение и отречение, знание и умение -- эти шестеро создают преграды для Пути. Когда эти три шестерки не тревожат нас, мы покойны. Когда мы покойны, наш разум просветлен.
      Когда мы просветлены, мы обретаем пустоту. Когда мы пусты, мы следуем недеянию. И тогда все свершается само собой.
      "Путь" -- это порядок устроения жизненной силы. "Жизнь" -- это излучение жизненной силы. "Природа" -- это ее жизненные свойства. Действие, проистекающее из природы, зовется свершением. Свершение, ставшее нарочитым, зовется упущением.
      "Знать" -- значит воспринимать что-то, "знание" есть выражение этого. А то, что знание не знает, дается через узрение.
      То, что вынуждает нас действовать единственно правильным способом, есть "Сила". Когда наши действия обусловлены не кем-нибудь другим, а нами самими, это зовется "порядком". Эти названия, казалось бы, друг другу противоречат, а в действительности друг друга обусловливают.
      Стрелок И был искусен в стрельбе из лука, но не умел отвратить людей от хвастовства. Мудрый искусен в небесном, но неискусен в человеческом. Только совершенный человек может быть искусным в небесном и ловким в человеческом. Только животное может быть животным, только животное может сберечь в себе небесное. Совершенный человек не приемлет небесного и не приемлет небесного, сотворенного человеком. Тем более не приемлет он вопросов о том, что в нас от Неба, а что -- от человека.
      Когда стрелку И попадалась птица, он обязательно сбивал ее стрелой -таково было его искусство стрельбы. Но если всю Поднебесную сделать одной большой клеткой, из нее не ускользнет ни одна птица. Вот так Тан поместил в клетку И Иня, пожаловав ему должность царского повара, а циньский Му-гун завлек Раба из Байли, подарив ему пять бараньих шкур. Но если вы попытаетесь заманить кого-нибудь в клетку, посулив ему то, что ему не нравится, вы никогда не добьетесь успеха.
      Человек, у которого в наказание отсекли ногу, не страшится законов и людского суда. Преступники, скованные цепью, восходят на гору, презрев жизнь и смерть. Тот, кто не благодарит за подарки, забыл про людей, а кто забыл про людей, тот стал Небесным человеком. Окажи ему почет -- и он не обрадуется. Унизь его -- и он не разгневается. Ибо он уподобляет себя Небесному согласию.
      Если выказывать гнев, а не гневаться, тогда гнев будет исходить от негневающегося. Если для вида что-то делать, блюдя недеяние, тогда действие будет совершаться недействующим. Хочешь покоя -- стань безмятежным. Хочешь быть проницательным, следуй сердцу. Если хочешь действовать без ошибок, то делай лишь то, чего не можешь не делать. Делать лишь то, чего нельзя не делать, -- таков Путь истинно мудрого.
      Глава XXIV. СЮЙ УГУЙ
      Сюй Угуй благодаря рекомендации Нюй Шана встретился с вэйским царем У-хоу. Царь учтиво спросил гостя:
      -- Почему вы, учитель, изъявили согласие встретиться со мной? Может быть, вас утомили ваши труды в лесах?
      -- Это я могу посочувствовать вам, государь, а не вы мне, -- ответил Сюй Угуй. -- Ведь вы, государь, погрязли в низменных страстях, а длительная любовь или ненависть делают душу больной. Если же вы отбросите низменные страсти, любовь и ненависть, у вас будут болеть глаза и уши. Тогда уже мне придется выражать вам сочувствие. Отчего же вы, государь, так переживаете за меня?
      Царь высокомерно промолчал, и тогда Сюй Угуй сказал:
      -- Осмелюсь рассказать государю, как я распознаю собак. Худшие собаки думают лишь о том, как насытить брюхо; таковы же и повадки кошки. Собака средних качеств смотрит вверх, словно на солнце. Лучшие же собаки словно бы забывают о себе. Коней я распознаю еще лучше, чем собак. А распознаю я их так: если конь скачет прямо, словно по отвесу, поворот делает, словно по крюку, описывает квадрат, словно по наугольнику, и бежит по кругу, точно по циркулю, то это -- конь царства. Однако ж и он уступает коню Поднебесной. У коня Поднебесной талант совершенно необыкновенный: вид у него такой, будто он чего-то страшится, что-то потерял, от самого себя отрешился. Такой конь мчится впереди всех, не поднимая пыли, не зная, куда скачет.
      Царю стало смешно, и он громко рассмеялся. Когда Сюй Угуй вышел, Нюй Шан спросил его:
      -- Чем вы, учитель, так развеселили моего государя? Сколько я ни наставлял его, будь то окольным путем, обращаясь к "Книге Песен", "Книге Преданий", запискам о ритуале и музыке, или же говоря без обиняков, ссылаясь на записи в Шести шкатулках и на железных табличках [118], мне никогда не удавалось сделать так, что государь обнажал свои зубы в улыбке. Чем же вы, учитель, сумели так развеселить нашего государя?
      -- Я только рассказал ему о том, как я распознаю собак и коней, -ответил Сюй Угуй.
      -- Только и всего? -- удивился Нюй Шан.
      -- Не приходилось ли вам слыхать про одного изгнанника из царства Юэ?
      Прожив в изгнании несколько дней, он радовался, когда встречал кого-нибудь знакомого из своих земляков. Прожив в изгнании несколько месяцев, он радовался, когда встречал кого-нибудь из земляков, чье имя было ему знакомо. А после того как он прожил в изгнании целый год, он был рад встретить любого человека, который был похож на его земляков. Чем дальше уходил он от людей, тем больше тосковал по людям. Когда же он очутился в пустынных землях и дни напролет бродил в лесной чаще по безлюдным тропам, то был рад, когда слышал что-либо похожее на звук человеческих шагов. И сколь сильнее была бы его радость, если бы он увидел перед собой собственных братьев и родичей! Как же много времени прошло с тех пор, как наш государь слышал речь Настоящего человека!
      Сюй Угуй увиделся с царем У-хоу, и тот сказал:
      -- Вы, учитель, уже давно живете в далеких лесах, питаясь кореньями и плодами. Не наскучили ли вам пырей и лебеда, коль скоро вы пожаловали ко мне, единственному? А может быть, вы пришли потому, что состарились? Или возжелали мяса и вина? Или хотите быть облагодетельствованным от моего алтаря духов плодородия?
      -- Я, Угуй, вышел из рода бедного и незнатного, а потому никогда бы и не посмел попробовать царского вина и мяса. Но вскоре мне придется позаботиться о вас, государь.
      -- Что значат эти слова?
      -- Небо и Земля одинаково вскармливают все живое, -- ответил Сюй Угуй. -- Поднявшихся высоко нельзя считать лучшими, пребывающих внизу нельзя считать худшими. Вы, государь, -- единственный повелитель десяти тысяч колесниц и ради удовольствия своих ушей, глаз, рта и носа заставляете тяжко трудиться народ всего царства. Но дух удовлетвориться этим не может. Дух любит согласие и ненавидит распущенность. Распущенность -- это болезнь духа. Вот я и не могу не сокрушаться о том, что вы, государь, сами навлекаете на себя болезнь.
      -- Давно уже хотел я повидаться с вами, учитель, -- сказал царь. -Желаю любить народ и во имя справедливости положить конец войнам. Возможно ли сие?
      -- Нет, -- ответил Сюй Угуй. -- В любви к людям -- начало погибели людей. В желании ради справедливости положить конец войнам -- корень войны. Если вы, государь, начнете так действовать, все пропало. Ибо красивые слова -- это орудие зла. Вы ратуете за человечность и долг, а на деле сеете ложь. Всякая форма вызовет к жизни другую форму, всякий успех вызовет противодействие, а всякое изменение вызовет противоборство. Не выставляйте, государь, ряды ваших воинов на галереях и башнях, не приводите лучников и всадников к вратам дворцового храма, не замышляйте измены ради приобретения, не надейтесь хитростью одолеть других, не пытайтесь победить людей ни умом, ни оружием. Убивать всех людей подряд, захватывать чужие земли ради собственной корысти и собственной похоти -- кому от этого будет хорошо? Где находится истинная победа? Если вы, государь, от этого откажетесь и будете жить по закону Неба и Земли, отринув мысли об убийстве и не утесняя других, то разве понадобится вам, государь, ратовать за прекращение войн?
      Желтый Владыка поехал на встречу с Великой Глыбой. Не успел он доехать до города Сянчэна, как сбился с пути. Тут повстречался ему мальчик, пасший коней.
      -- Ты знаешь, где живет Великая Глыба? -- спросил его Желтый Владыка.
      -- Знаю, -- ответил мальчик.
      -- Вот необыкновенный пастушок! -- удивился Желтый Владыка. -- Знает, где живет Великая Глыба! А позволь спросить тебя: как нужно править Поднебесным миром?
      -- Поднебесный мир нужно оставить таким, какой он есть. Что с ним еще делать? -- отвечал пастушок. -- Я с детства скитался по свету, и вот зрение мое омрачилось. Один старец наставил меня: "Броди по равнине вокруг Сянчэна подобно колеснице солнца". Ныне свет мира вновь воссиял для меня, и я опять пойду скитаться за пределами шести углов вселенной. А Поднебесную надо оставить такой, какая она есть. Зачем что-то делать с ней?
      -- Управлять Поднебесным миром и вправду не ваше дело. Но все-таки позвольте спросить, как мне быть с ним?
      Мальчик не захотел отвечать, но Желтый Владыка повторил свой вопрос, и тогда мальчик ответил:
      -- Не так ли следует управлять Поднебесной, как пасут лошадей? Устранять то, что вредит лошадям, -- только и всего!
      Желтый Владыка низко поклонился мальчику, назвал его "небесным наставником" и смиренно удалился.
      Если любители знания не видят перемен, которые предполагает их ум, они печалятся. Если любители споров не могут выстроить своих суждений по порядку, они печалятся. Если те, кто приставлен надзирать, не имеют дел, заслуживающих разбирательства, они печалятся. Все эти люди связаны вещами. Мужи, славящиеся в свете, процветают при дворе. Мужи среднего положения славят начальников. Силачи жаждут показать свою силу. Храбрецы ищут случая показать свою храбрость. Воины, облаченные в латы, ищут сражения. Мужи, уподобившиеся высохшему дереву, утешаются своей известностью. Мужи законов пекутся о правильном управлении. Знатоки ритуалов и музыки следят за своей внешностью. Любители человечности и долга ценят общение с другими людьми.
      Земледельцы, не выпалывающие сорняков на своем поле, не соответствуют своему званию. Купцы, не торгующие на рынке, не соответствуют своему званию. Когда у простых людей есть занятие, они усердно трудятся от зари до зари. Ремесленники, научившиеся обращаться со своими орудиями, работают с еще большим рвением. Если богатство не возрастает, жадные печалятся. Если могущество не увеличивается, тщеславные горюют. Приверженцы силы и выгоды радуются изменению обстоятельств -- в каждый момент времени они найдут, чем воспользоваться. Они не могут не иметь дел. Вот так они живут круглый год, меняясь вместе с вещами. Они дают волю своим прихотям, погрязают в вещах и до самой смерти не могут вернуться к истине. Как это прискорбно!
      Чжуан-цзы сказал:
      -- Если того, кто попал в цель, не целясь, считать отличным стрелком, то все люди в Поднебесной оказались бы меткими, как стрелок И. Возможно ли такое?
      -- Возможно, -- ответил Хуэй Ши.
      -- Если бы в Поднебесной не было общей для всех истины и каждый считал истиной только свое мнение, то в Поднебесной все оказались бы мудры, как Яо. Возможно ли такое?
      -- Возможно.
      -- Последователи Конфуция и Мо Ди, Яна и Бина [119] составляют четыре школы, а вместе с вами, уважаемый, -- пять. Кто же из них прав? А может быть, истиной обладает Лу Цзюй [120]? Его ученик сказал: "Я постиг Путь учителя. Я могу зимой приготовить горячую пищу в треножнике, а летом делать лед". Лу Цзюй сказал: "Это означает посредством силы Ян притянуть Ян, посредством силы Инь притянуть Инь. Мой Путь вовсе не таков. Я покажу тебе, что такое мой Путь". И тут он настроил два инструмента шэ [121], один положил в главном зале дома, а другой -- в боковой комнате. Тронул струну гун на одном -- та же струна зазвучала на другом инструменте, тронул струну цзяо -- откликнулась струна цзяо, и так все струны обоих инструментов звучали в согласии. Но можно ли изменить тон одной струны, не нарушив строй пяти тонов, а потом, тронув эту струну, вызвать отклик всех двадцати пяти струн? Такой звук был бы настоящим государем всех тонов. Вот какова должна быть истина!
      -- Ныне последователи Конфуция и Мо Ди, Яна и Бина спорят со мной, отрицая друг друга и соперничая друг с другом в славе, -- сказал Хуэй Ши. -Но никто еще не смог опровергнуть меня. Разве не доказывает это, что я владею истиной?
      -- Некий житель Ци послал своего сына служить привратником в Ци, не предполагая, что ему могут там в наказание отсечь ногу. Он же, покупая колокола, обвязал их веревкой из опасения, что их поцарапают. Ради же собственного сына он не покинул пределы своего царства. Если житель Чу, странствуя как хромой привратник, затеет в полночь, когда вокруг никого нет, ссору с лодочником, он едва ли достигнет берега, и ему придется пожалеть о своей запальчивости.
      Чжуан-цзы, стоя на похоронах перед могилой Хуэй Ши, повернулся и сказал сопровождающим:
      -- Среди иньцев был человек, который, посадив на нос пятнышко глины величиной не более крылышка мухи, просил плотника Ши стесать его. Плотник Ши начинал вращать над головой топор так, что поднимался ветер, и, улучив момент, сбривал пятно топором, не задев носа, а инец и глазом не успевал моргнуть. Услышал об этом сунский царь Юань, призвал к себе плотника Ши и сказал ему: "Попробуй стесать и у меня".
      "Ваш слуга и вправду мог стесать пятно с носа, -- ответил царю плотник, -- но мой партнер умер, и теперь у меня нет подходящего материала".
      Так вот, с тех пор как умер учитель Хуэй Ши, у меня тоже не осталось друга, с кем мог бы я оттачивать искусство беседы.
      Гуань Чжун заболел, и Хуань-гун сказал ему:
      -- Болезнь у вас, отец Чжун, тяжелая, и я хочу спросить вас откровенно: если вам станет еще хуже, кому я могу доверить царство?
      -- А кому бы хотел государь? -- спросил Гуань Чжун.
      -- Баошу Я, -- ответил царь.
      -- Нет! -- сказал Гуань Чжун. -- Он -- человек целомудренный и честный, но всех меряет по себе, а не себя по другим. Если он услышит хоть раз о проступке другого, всю жизнь ему не простит. Если доверить ему управление царством, то вверху он будет навязывать свою волю государю, а внизу -- идти наперекор народу. Пройдет немного времени -- и он совершит преступление против царя.
      -- Кому же можно? -- спросил Хуань-гун.
      -- Если меня не станет, то можно Си Пэна, -- ответил Гуань Чжун. -- Это такой человек, что государь о нем забудет, а народ ему не изменит. Сам он стыдится, что не сравнится с Желтым Владыкой, но печалится о тех, кто не сравнится с ним самим. Тот, кто делится с людьми полнотой жизни в себе, зовется мудрецом. Тот, кто делится с другими богатством, зовется достойным мужем. Тот, кто свои достоинства обращает к вышестоящим, никогда не завоюет их расположения. Тот, кто свои достоинства обращает к нижестоящим, обязательно завоюет их расположение. Си Пэн не слишком известен в царстве и не слишком прославился у себя в роду, поэтому управление можно доверить ему.
      Уский царь, плывя по реке, поднялся на Обезьянью гору. Завидев его, обезьяны бросились врассыпную и скрылись в непроходимой чаще. Только одна обезьяна беспечно прыгала вокруг, как бы показывая царю свою ловкость. Царь выстрелил в нее из лука, но она поймала стрелу. Тогда царь велел своим людям стрелять в нее из всех луков, и обезьяна в конце концов упала, сраженная стрелой.
      Царь обернулся и сказал своему другу Янь Буи: "Эта обезьяна хвасталась своей ловкостью и в конце концов нашла свою смерть. Пусть это послужит тебе предостережением. Нельзя хвастаться своими достоинствами перед другими!"
      Вернувшись домой, Янь Буи обратился к Дун У с просьбой отучить его гордиться своей красотой, веселиться и искать славы. Прошло три года, и люди царства стали хвалить его.
      У Цзы-Ци было восемь сыновей. Выстроив их перед собой, он позвал Цзюфан Яня и сказал ему:
      -- Узнай по лицам моих сыновей, кого из них ждет счастье!
      -- Счастье уготовлено Куню, -- сказал Цзюфан Янь.
      -- Какое же это счастье? -- спросил изумленный Цзы-Ци.
      -- До конца своих дней Кунь будет делить трапезу с государем.
      -- Неужели моего сына постигнет такое несчастье? -- спросил Цзы-Ци, и слезы ручьем полились из его глаз.
      -- Но ведь для того, кто вкушает пищу вместе с государем, милости распространяются на родичей до третьего колена, особенно же -- на отца и мать. А вы, уважаемый, услыхав мое предсказание, льете слезы и не желаете принимать свое счастье, принимаете его за несчастье.
      -- Янь, как ты узнал о том, что Куня ждет счастье?
      -- Благодаря тому, что от него исходит запах вина и мяса.
      -- А как ты узнал, каково происхождение этого запаха?
      -- Я никогда не был пастухом, однако овцы ягнились в юго-западном углу моего дома. Я никогда не любил охотиться, однако перепелка вывела птенцов в юго-западном углу дома. Если это не предзнаменования, тогда что это такое?
      -- Со своими сыновьями я странствовал по всему свету, вместе с ними радовался Небу, вместе с ними кормился от Земли. Я не занимался с ними делами, не строил с ними расчетов, не интересовался чудесами. Я постигал вместе с ними подлинность Неба и Земли и не связывал себя вещами. Вместе с ними я только жил привольно и не совершал того, что требует долг. Теперь я отринул от себя все обыденное. Если есть странные явления, то будут и странные поступки. Нам грозит гибель! Но вина не на мне и не на моих сыновьях. Все это идет от Неба. Оттого-то я и лью слезы!
      Вскоре отец послал Куня в царство Янь, а по пути на него напали разбойники. Поскольку продать его целым было трудно, они отсекли ему ногу и продали в Ци. Там Кунь оказался привратником в доме знатного царедворца и до самой смерти питался мясом.
      Когда Гоуцзянь и его три тысячи латников укрылись на горе Куйцзи, только Вэнь Чжун знал, как возродить разбитое царство Юэ. И только Вэнь Чжун не знал, чего он должен опасаться [122]. Вот почему говорят: "Даже глаза совы могут пригодиться". И еще: "И на ноге аиста есть коленце, отними -будет больно". Говорится и так: "Даже когда ветер перелетает через реку, не обходится без потерь. Даже когда солнце перейдет через реку, не обходится без потерь". Это значит, что даже ветер и солнце сдерживают течение реки. Для реки же никаких преград как будто нет, так что она свободно течет от истока до самого моря. Земля держит воду: это рубеж воды. Тень движется за человеком: это рубеж человека. Вещи охватывают другие вещи: это рубеж вещей. Поэтому в ясности зрения таится опасность для глаз. В чуткости уха таится опасность для слуха. В сообразительности ума таится опасность для сознания. И всякая способность, проявившаяся в нас, чревата опасностью. Когда опасность назрела, отвратить ее нет возможности и беды наши разрастаются, как бурьян. Избавиться от них стоит больших трудов, и притом плодов наших усилий приходится ждать долго. Люди же считают свои опасности сокровищем. Ну не прискорбно ли это? Вот отчего рушатся царства, гибнут люди, но никто не задается вопросом: почему так происходит?
      Цзы-Ци из Наньбо сидел, опершись локтем о столик, и дышал, обратив лицо к небу. Яньчэн-цзы вошел и, увидев это, сказал:
      -- Учитель, вы не имеете себе равных! Может ли тело стать подобным высохшему дереву, а сердце уподобиться мертвой золе?
      -- Я долго жил в пещере на горе, -- ответил Цзы-Ци. -- В то время меня приметил Тянь Хэ, и его подчиненные в Ци трижды поздравляли его. Не иначе как я сам привлек к себе внимание -- вот почему он приметил меня. Если бы я не начал действовать сам, как бы он узнал обо мне? Если бы я не выставил себя на продажу, разве захотел бы он купить меня? Увы мне! Я скорбел о человеке, потерявшем себя, потом скорбел о скорбевшем, а потом я скорбел о том, что скорбел о скорбевшем. Вот так с каждым днем я все больше отклонялся от Пути!
      Конфуций пришел в царство Чу, и чуский царь стал угощать его вином.
      Суньшу Ао поднял кубок, Шинань Иляо принял вино и, совершив возлияние духам, сказал:
      -- Нынче здесь скажет свое слово древний человек!
      -- Мне доводилось слышать об учении без слов, -- сказал Конфуций. -Никогда прежде я о нем не говорил, а сейчас скажу. Шинань Иляо беспечно развлекался игрой, а споры между двумя домами прекратились. Суньшу Ао безмятежно спал с веером из перьев в руках, а люди Ин отложили оружие [123]. Чтобы это разъяснить, мне нужно обладать клювом длиною в три вершка!
      По поводу этих двух мужей можно сказать, что они обладали "Путем, которым нельзя идти". По поводу Конфуция можно сказать, что он владел "рассуждением без слов". Посему, когда все свойства вещей постигнуты в единстве Пути, а речь достигает предела знания, мы приходим к совершенству. Однако даже и в единстве Пути свойства не могут быть все одинаковы, а то, что не может быть охвачено знанием, не может быть и названо словом. Суждений может быть великое множество -- как в спорах последователей Конфуция и Мо Ди, -- и от этого происходят несчастья. А Океан не отвергает вод, втекающих в него с запада, -- вот в чем истинное величие! Мудрый объемлет Небо и Землю, простирает свою милость на весь Поднебесный мир, но неведомо, какого он роду-племени. При жизни не имеет звания, после смерти не получает почетного титула, богатств не накапливает, за славой не гонится. Вот такой и зовется великим человеком. Собаку считают хорошей не за то, что она громко лает. Человека считают достойным не за то, что он красиво говорит. Что же говорить о великом человеке! В мире нет ничего более великого, чем Небо и Земля. А поскольку они велики, они ничего не требуют для себя. Тот, кто познал истинное величие, ничего не добивается, ничего не теряет, ни от чего не отказывается и не меняется из-за других. Он лишь возвращается к себе и не имеет границ, пребывает в древности и вовек не умирает. Воистину, таков великий человек
      Беззубый повстречался с Сюй Ю и спросил его: "Куда вы направляетесь?"
      -- Бегу прочь от Яо, -- ответил Сюй Ю.
      -- Отчего же вы бежите?
      -- Яо настолько соблазнился человечностью, что, боюсь, над ним весь мир будет насмехаться. А в будущих поколениях люди станут пожирать друг друга! Ведь завоевать любовь народа нетрудно. Если ты сам любишь людей, то и они будут добры к тебе. Если ты приносишь им выгоду, они соберутся вокруг тебя. Если ты хвалишь их, они будут славить тебя. Если ты сделаешь что-нибудь им неугодное, они разбегутся. Любовь и выгода появляются из человечности и долга. Отвергающих человечность и долг мало, а пользующихся ими -- много. Вот только поступки, сообразующиеся с человечностью и долгом, часто неискренни, а случается, ими оправдывают звериную жадность. Человек, в одиночку правящий Поднебесным миром, ограничен не меньше, чем любой другой человек. Яо знает, что достойные мужи приносят пользу миру, но не знает, что эти же мужи губят мир. Это ведомо лишь тем, у кого кругозор шире, чем у достойных мужей.
      Человеческая нога занимает немного места на земле. Но, несмотря на то что нога мала, человек, ступая там, где еще не проходил, способен уйти далеко. Человеческие познания невелики, но человек, вверяясь неведомому, способен познать то, что зовется Небом. Так он познает великое единство, великий покой, великое созерцание, великое постоянство, великий порядок, великое доверие, великую определенность -- вот совершенство!
      Великое единство все проницает, великий покой все рассеивает, великое созерцание все являет взору, великое постоянство все возвращает к истоку, великий порядок всему придает форму, великое доверие обнажает все подлинное, великая определенность все поддерживает.
      Во всеобщем порядке таится Небесное. Следуя ему, стяжаешь осиянность духа. В сокровенной глубине хранится Ось бытия. У того, кто постигнет ее, понимание будет выглядеть непониманием, знание будет выглядеть незнанием. Когда знание приходит от незнания, тогда вопросам об этом не может быть конца и не может не быть конца.
      В уклончивых словах сокрыта глубокая истина. Эту истину нельзя передать из прошлого в настоящее, но она вовек не увядает. Разве нельзя назвать ее вечно торжествующей?
      Почему бы не вопрошать об этой истине, дабы с помощью несомненного развязать все сомнения и возвратиться к безупречной ясности разума? Вот что значит воистину почитать Несомненное.
      Глава XXV. ЦЗЭЯН
      Цзэян странствовал в Чу. Сановник И Цзе доложил об этом государю, но тот отказался его принять. И Цзе вернулся домой. Вскоре Цзэян увиделся с Ван Го и сказал ему:
      -- Почему бы вам не представить меня государю?
      -- Мне не сравниться с Гун Юэсюем, -- ответил Ван Го.
      -- А чем занимается Гун Юэсюй?
      -- Зимой ловит черепах в реке, а летом отдыхает в горных лесах. А когда прохожие расспрашивают его, отвечает: "Вот мое жилище". К тому же даже И Цзе не смог добиться для вас аудиенции, что уж говорить обо мне! Ведь я не могу соперничать с И Цзе. И Цзе -- такой человек, который достоинств своих не выказывает, а умом не обделен. Он не навязывает другим свою волю, но общается с людьми духовно. Он не отказывается от чинов и богатства, но не помогает людям ни добродетелями, ни дельным советом. Замерзающему весной он даст теплый халат, желающему пить зимой поднесет холодный ветер. Чуский же царь обликом надменен и строг, к провинившимся беспощаден, словно тигр. Люди, не искушенные в хитростях и не обладающие великой праведностью, вряд ли смогут повлиять на него.
      Мудрый, даже нуждаясь, заставляет домашних забыть о своей бедности. Он так возвышен, что в его присутствии цари и знатные люди забывают о чинах и наградах и превращаются в скромников. Он умеет наслаждаться вещами. А что касается людей, то он с теми, кто умеют наслаждаться жизнью, беречь себя. Поэтому он не говорит ни слова, а насыщает людей гармонией, всегда рядом с людьми и побуждает их быть самими собой.
      Словно любящий отец, каждого отводит в родной дом, чтобы все люди на свете жили одной дружной семьей.
      Столь возвышен мудрец в делах, касающихся души человеческой. Вот почему я говорю: "Лучше попросить об аудиенции Гун Юэсюя".
      Мудрый охватывает взором все тонкости мироздания, постигает до конца единство всех вещей и сам не знает, почему это так, ибо такова его природа. Он принимает все превратности судьбы и берет себе в учителя само Небо. Люди же повинуются ему и называют его мудрецом. Печально, что послушание их долго не живет и скоро приходит к концу.