Гости собирались медленно. Чувствовали себя стесненно. Причиной этого был несколько опечаленный вид хозяйки и отсутствие в гостиной самого виновника торжества. Почтенный юбиляр еще не выходил из кабинета.
      Но вот появился доктор Руммо. Как всегда подтянутый и элегантный, в новом, с иголочки, костюме, с модным английским галстуком и со всепокоряющей улыбкой. С приходом Руммо в гостиной все пришло в движение. Гости повеселели, оживились, тотчас обступили доктора, которого Ребане наградила благодарной улыбкой.
      Сегодня она была необыкновенно хороша. Черное муаровое платье с высоким воротником, отороченным леопардовым мехом, подчеркивало холодную и строгую красоту этой женщины.
      Подхватив хозяйку под руку, восхищенный доктор напомнил ей обещание показать редкую коллекцию немецких открыток.
      - Вы обещали похвастаться, Кярт, я жажду их увидеть.
      - Ах да, доктор, у вас удивительная память. Сейчас принесу...
      Гости не без любопытства стали рассматривать старые, пожелтевшие открытки - репродукции с портретов, написанных известными немецкими художниками. Руммо внимательно разглядывал каждую из них, читал на обратной стороне имена художников и иногда задерживал свой взгляд на почтовых штампах.
      - Любопытно, весьма любопытно... - приговаривал он.
      - Эту коллекцию, - вздохнула Ребане, - собирал мой муж, Роберт.
      Роберт Ребане, родной брат Альберта Ребане, был офицером и погиб, как знали о том гости, в боях под Великими Луками. Находились злые языки, поговаривавшие, будто муж Ребане сражался не в рядах эстонского национального корпуса, а наоборот - против него. Но не всяким слухам, разумеется, можно верить. Как раз на сегодняшнем вечере Ребане сама заговорила о высоком патриотизме мужа.
      - Роберт был человеком редчайшей души, - рассказывала она, - всю свою жизнь боролся против несправедливости и зла. Он погиб, так и не увидев, какой стала теперь наша родина. Боже, как это ужасно! - Ребане поднесла платочек к глазам. - Ульрих, дитя мое, - сказала она сыну, который с важным видом прохаживался по гостиной, - старайся во всем походить на своего отца, Будь достоин его.
      - Хорошо, мама. - В голосе мальчика прозвучали нотки удивления. Впрочем никто, кроме доктора Руммо, не обратил на это внимания.
      Комната продолжала заполняться новыми гостями. Пришла очень уважаемая и авторитетная в школе полная седовласая заведующая учебной частью Томингас. Следом за ней - похожие друг на друга как две капли воды две высохшие старушки учительницы с допотопными ридикюлями. Пришел и самый важный гость сегодняшнего юбилея - товарищ из уездного отдела народного образования.
      В глубине души некоторые из гостей думали, не привез ли важный гость на вечер приказ об утверждении Ребане директором. Но важный гость никакого приказа не привез. Этот толстый, добродушного вида пожилой человек с оттопыренными ушами и коротким мясистым носом отвел хозяйку в сторону и, отдуваясь, сказал:
      - На очередном заседании слушаем вопрос Филимова. Заслуги его заслугами, но мы не можем допустить, чтобы директором школы был случайный, не проверенный нами человек. Кроме того, мы обязаны выдвигать наши национальные кадры. Такова установка на данном этапе. Кстати, кандидатура нового директора уже намечена, - понизив голос, многозначительно добавил он.
      Ребане улыбнулась и с легкой иронией заметила:
      - Да-да, вы, помнится, говорили мне об этом месяц назад.
      Гости, догадываясь о серьезности беседы между хозяйкой и важным гостем, развлекались кто как мог. Доктор Руммо рассказывал анекдоты, Томингас помогала молоденькой горничной Линде делать последние приготовления к столу, старушки учительницы с величайшим удовольствием говорили о новых магазинах в волости.
      Вскоре пришли и все остальные учителя. Среди них Уйбо, Рауд и молодой учитель истории Леон Тальвисте - худой, прямой, насмешливый, со строгими очками. В гостиной точно подуло весенним ветром. Приглушенный говорок и степенная беседа уступили место жизнерадостному смеху и колким шуткам.
      Последним - для многих это было совершенной неожиданностью явился заметно постаревший, осунувшийся Филимов. Буркнув вместо приветствия что-то неопределенное, он тяжелым шагом направился к хозяйке дома. Ребане, увидев долгожданного гостя, сама поспешила к нему навстречу.
      - Наконец-то, Макс! - просияла она.
      - Я пришел поздравить Альберта и тут же уйду, - заявил ей Филимов. - Извините, Кярт, но я просто нездоров, - это было произнесено категорическим тоном.
      Уйбо, наблюдавший за ними издали, заметил, что Ребане расстроилась. Взяв Филимова за руку, она стала вполголоса в чем-то убеждать его и быстро увела в кабинет Альберта.
      Рауд и Томингас, переглянувшись, проводили его глазами. Томингас знала о найденных немецких бумагах. Заинтересовавшись рассказом о рапорте, завуч пообещала девушке поговорить с директором. Но поймать грозного директора оказалось совсем не просто. На занятия он не приходил, а школьного сторожа Яана Тедера, которого послали узнать о самочувствии директора, хозяйка хутора, где жил Филимов, даже не допустила к нему.
      Мысли Уйбо были заняты другим. Необычайное ночное происшествие в докторском флигеле ни на минуту не выходило у него из головы. Встреча с Зеленым Охотником ошеломила учителя. Все это выглядело нелепым и совершенно невероятным. О случившемся Уйбо ни словом не заикнулся новым товарищам. На хутор Вахтрапуу учитель отказался переехать, он решил остаться на несколько дней в докторском флигеле, чем крайне удивил старушку Тедер.
      Итак, гости были в сборе. Настал торжественный момент, когда распахнулась дверь кабинета и сияющий юбиляр в сопровождении Филимова выкатил на своем кресле в гостиную под шумные аплодисменты присутствующих. Безукоризненно чистенький, розовенький, растроганный, в новом сюртуке, с трудом обтягивающем его тучное, рыхлое тело, Альберт совершил вокруг стола нечто вроде почетного круга, затем, сложив ладони в рукопожатии, вознес их кверху и низким поклоном пригласил всех к столу.
      Наполнив бокалы, гости поздравили юбиляра традиционной песней "Элагу". Ребане сама с милой улыбкой подвела Уйбо к Альберту и представила их друг другу. Паралитик восторженно схватил его руку.
      - Мой друг, в нашей скромной обители вы всегда будете самым желанным и дорогим гостем! - Усадив Уйбо рядом с собой, Альберт налил ему вина и наговорил уйму комплиментов.
      Рядом с Уйбо сидела Рауд, за ней - Тальвисте и Томингас, по другую сторону юбиляра устроились доктор Руммо, Ребане и Филимов. После поздравлений слово для тоста взял сам Альберт Ребане.
      - Друзья мои, - начал он, - я все думал, что бы такое вам сказать, каким вдохновенным словом затронуть самые нежные, самые чувствительные струны ваших душ. И только сейчас, когда я увидел ваши одухотворенные лица, когда я услышал старинную традиционную песню поздравления, исконную эстонскую песню, которую певали наши деды и прадеды, я понял, о чем я должен вам сказать. Вот она, священная жемчужина, которую я так долго искал, ради которой мы живем, горим и приносим себя на плаху. Имя ей - родина! - Горячие аплодисменты покрыли последние слова юбиляра.
      Тальвисте, сняв очки, задумчиво расправлялся с копченым угрем. Заметив, что Уйбо внимательно наблюдает за Альбертом, хитро улыбнулся.
      - Друзья мои! - Продолжал между тем паралитик, распаленный вином и рукоплесканиями. - Пройдут годы испытаний, и над нашей родиной вновь засияет солнце радости. Выпьем за солнце! Выпьем за нашу прекрасную Ээстимаа!
      Заметив, что гости стали перешептываться, Ребане бросила испытующий взгляд на угрюмо замершего Филимова, встала и звонко произнесла:
      - Я предлагаю поднять бокалы за нашего уважаемого директора. Это ему школа обязана своим восстановлением и советскими, прогрессивными методами воспитания. Право, жаль, очень жаль, что директор собирается уезжать от нас в Россию. Мы всегда будем благодарны ему за доброе сердце, за широкую русскую душу.
      Гости дружно захлопали. Даже важный гость, перестав морщить нос, кряхтя вылез из-за стола и потянулся поздравлять Филимова.
      - Браво директору! - хором звучало в гостиной.
      Филимов растерялся. На глазах старого моряка заблестели слезы. Он не знал, куда деть руки, не в силах был что-либо ответить, только трясущиеся губы бессвязно произносили слова благодарности.
      Потянувшись к Филимову, Альберт смачно облобызал его, а когда гости успокоились, во всеуслышание заявил:
      - Вы замечательный человек, Макс! Такими, как вы, может гордиться родина. Ваша Россия! Выпьем за вашу Россию!
      Он пододвинул Филимову новую бутылку вина.
      Руммо заметил это.
      - Не увлекайтесь, Филимов, - предостерег он. - Инфаркт миокарда в вашем возрасте - пренеприятный гость. Одна лишняя рюмка - и вы отправитесь ad patres[10] гораздо скорее, чем думаете.
      - Ерунда! - отмахнулся Филимов. - Я старый моряк. Дружище Альберт, - растроганно прогудел он, обращаясь к юбиляру, - пить мне только соленую балтийскую водицу, если вы не протянете еще полвека. Ваше слово, доктор!
      - Протянет, непременно протянет, - поддержал Руммо.
      - Скорее всего, ноги протяну, - сострил Альберт.
      - Непременно протянете, - рассеянно повторил доктор и переспросил: - Как вы сказали?
      Все трое захохотали.
      - Попробуйте, это превосходный сиг, - говорила между тем Ребане, подавая молчаливо сидевшему Уйбо блюдо с рыбой. - Тальвисте, - сказала она учителю, - последите, пожалуйста, чтобы ваши соседи не скучали так откровенно. - Она одарила Уйбо лукавой улыбкой.
      Филимов продолжал пить.
      Доктор Руммо, перегнувшись к хозяйке, что-то тихо спросил у нее. Получив согласие, он вышел на середину комнаты и шутливо сказал:
      - Друзья! Расстаньтесь на минуточку с бокалами и поскорее докажите своим дамам, что вы работаете ногами так же славно, как и вилками. Итак, вальс! Вальс, маэстро! - кивнул он стоявшему у радиолы Ури.
      Сияющий Ури вежливо поклонился. Томный, приглушенный ритмичный рокот наполнил гостиную.
      Галантно расшаркавшись перед Ребане, щеголеватый доктор подхватил ее и с юношеским задором закружил в танце.
      Уйбо пригласил Эви Рауд. Оживленно разговаривая, они поспешили присоединиться к танцующим.
      - Послушайте, Эви, - вдруг остановил девушку Филимов. Извинившись перед Уйбо, он, тяжело ворочая языком, спросил: - У меня к вам вопрос. Вы говорили о рапорте. Где он?
      - У вас в папке.
      - Тысяча чертей! - угрюмо пробормотал Филимов. - я, кажется, ничего не понимаю.
      Проводив Рауд и Уйбо обеспокоенным взглядом, Альберт поморщился.
      - Я, по-моему, перебрал, - покачал он головой. - Как себя чувствуете, старина? Помогите-ка мне добраться до кабинета. Кстати, и вам отдохнуть не мешает. Хотите трубку турецкого табака, вашу любимую?
      - Добро! - оживился Филимов.
      С грехом пополам он вылез из-за стола и, встав за спинку коляски, бесцеремонно повез паралитика в кабинет. В ритме общего веселья их уход не был замечен, только Ребане мельком посмотрела им вслед да доктор Руммо внимательно проследил за ними до самых дверей.
      Мирная обстановка вечера нарушилась приходом тетушки Мари.
      Высоченная краснощекая Мари была супругой Эльдура Кукка. Она пришла уведомить хозяйку дома, что муж ее до сих пор не вернулся и что страшное подозрение закралось ей в душу.
      - Добрый вечер! - громыхнула она мрачным басом. Испуганные гости разом обернулись к двери. Всем невольно показалось, будто тяжелая люстра закачалась от ее приветствия.
      - А, Мари!
      - Здравствуйте, проуа Мари...
      - Неужели ваш муж еще не вернулся?
      - Боюсь, моего Эльдура уже отправили на тот свет, - всхлипнула безутешная супруга.
      - Ну, этого не может быть, - стал успокаивать ее Руммо.
      - Я знаю, что говорю, доктор! - Прижав Руммо к стене, она медленно произнесла: - В Мустамяэ появился Страшный Курт!
      - Что вы говорите? - удивился Руммо. - Это любопытно, весьма любопытно, знаете...
      - Отец небесный!.. - простонал кто-то. В комнате воцарилась мертвая тишина.
      - Ох, Мари, не рассказывайте нам таких страстей! - пролепетала старушка учительница, поправляя дрожащими пальцами пенсне. - Накличете на нас беду!
      - Сегодня у моего дома нашли листовку Курта, - хмуро объявила Мари. - Я сама видела печать - летящий на крыльях череп.
      - Вздор! - сказала Ребане. - По-моему, любезная тетушка любит пофантазировать.
      Уязвленная Мари вспылила:
      - Хо! Много вы знаете о Курте, проуа Ребане! Ровно ничего. Вы только послушайте, что произошло...
      Едва Мари успела произнести эти слова, как дверь гостиной отворилась и взору потрясенных гостей предстал Эльдур Кукк, истерзанный, с разбитой головой. Печать страданий и мученичества лежала на его похудевшем, запачканном кровью лице. Весь вид его, казалось, говорил: "Что ж, веселитесь, ради вас я перенес неслыханные муки, которых не пожелал бы даже злейшему врагу".
      После того как изумленные гости немного успокоились, Эльдур Кукк поведал, с каким мужеством он отстаивал свою жизнь от своры "лесных волков" и как счастливый случай и страх бандитов перед пограничниками спасли его от виселицы.
      - Господа! - дрожащим голосом обратился он к гостям, которые, понимая, в каком состоянии находится рассказчик, простили ему это несколько старомодное обращение. - Господа! Имею сообщить вам, что бандиты ловили инспектора из Таллина, который должен был направляться в нашу школу. Его имя Ояранд.
      При этих словах доктор Руммо и выглянувший из кабинета Альберт одновременно вздрогнули. Видимо, и доктор и почтенный юбиляр имели на то свои особые причины...
      Глава 12. ЧЕЛОВЕК, ПОТЕРЯВШИЙ РОДИНУ
      Они сидели в желтом полумраке за изящным, тускло поблескивающим старинной полировкой столиком. Лампа с желтым абажуром выхватывала из темноты кресло на шинах, в котором полулежало тучное тело Ребане, и колдующего над вином Филимова. Старый моряк составлял какой-то замысловатый коктейль.
      Был двенадцатый час ночи. Гости разошлись. Остались только самые близкие друзья Ребане.
      Поглядывая на широкую, грузную фигуру порядком подвыпившего Филимова, паралитик о чем-то сосредоточенно раздумывал. Вид моряка был ему неприятен. Впрочем, и Филимов с отвращением смотрел на Альберта. В какой бы стадии опьянения старый моряк ни находился, его коробил тусклый взгляд этого человека - зияющие зрачки глаз, постоянно суживающиеся и снова расплывающиеся, как капельки нефти в мутной луже.
      Альберт и Филимов давно были знакомы друг с другом и даже называли себя друзьями. Дружба эта скорее походила на плохо скрытую вражду.
      Две чрезвычайно неприятные для обоих встречи надолго связали их и определили их отношения. Первая произошла в сентябре 1944 года в приемной генерала Отто Лорингера. Тогда тайно отозванный с фронта по заданию "Национального комитета" офицер легиона Альберт Ребане случайно увидел выходившего из генеральского кабинета в сопровождении конвоя приговоренного к расстрелу Максима Филимова. Вторично они встретились в концлагере. И Альберт и Филимов, теперь уже оба заключенные, постарались не узнать друг друга. А в конце ноября они вместе были освобождены из лагеря высадившимся на острове советским морским десантом. Впоследствии они никогда не упоминали о своих первых встречах, да и вообще избегали говорить о том времени.
      Филимов попал в концлагерь при странных обстоятельствах.
      Война застала его в Италии. Далекий ветер с севера донес к старому моряку терпкие запахи родной земли, волнующие воспоминания молодости и страшную весть: отечество в опасности!
      Застарелая, измотавшая душу боль, горечь тоски по отчизне, которую он покинул двадцать с лишним лет назад и сам себе отрезал все пути к возвращению, мысль о том, что ему никогда не простят и ничем нельзя искупить свою вину, - весь этот хаос переживаний разом смяло возвышенное неодолимое чувство любви к родине. Страхи и сомнения полетели к черту!
      Жалкий скиталец, влачивший полунищенское существование шкипера на грязном французском буксире, вдруг почувствовал себя гражданином и патриотом.
      Филимов отправился защищать Россию!
      Потребовалось три месяца нечеловеческих страданий, прежде чем он добрался до Швеции и дальше, на скверном рыбацком суденышке сквозь штормы и пули немецких патрулей, в Эстонию. Республика была уже под властью оккупантов.
      Разбитый, подавленный, без гроша в кармане, бродил Филимов по пасмурным улицам Таллина, не зная, куда себя деть.
      Все перевернула случайная встреча с белогвардейским офицером Градинским, бывшим однополчанином по юденической армии, с которым Филимов когда-то вместе вступал в "Союз освобождения России". Градинский оказался агентом гестапо. Вспоминая былое, он без церемоний предложил Филимову перебраться в осажденный Ленинград и собрать там несколько адресов видных членов "Союза освобождения". Разговор происходил в ресторане ночного клуба. Подвыпивший Градинский, разыгрывая из себя бескорыстного благодетеля, предложил старому моряку огромную сумму денег.
      - Не кривись, Максим, - хвастливо разглагольствовал он, - ты беседуешь с будущим министром России. Дело, начатое в девятнадцатом году с Юденичем, мы закончим в сорок первом с Гитлером.
      Из клуба "министра" вынесли с проломленным черепом. Филимов был приговорен к расстрелу.
      Однако немцы почему-то не торопились привести приговор в исполнение. Почти три года просидел он в тюрьмах.
      А затем случилось совсем непонятное.
      Под усиленным конвоем его доставили в мустамяэскую резиденцию немецкого генерала, где старый моряк удостоился чести беседовать с самим Отто фон Лорингером. К великому удивлению Филимова, генерал прекрасно знал, как он выразился, его героическое прошлое, позорное настоящее и даже предсказал моряку бесславное будущее, если он откажется от предложения германской разведки. Тогда-то и появилась на столе генерала Лорингера замшевая папка с черной свастикой.
      - Нам нужно оставить на острове своих людей. Ваша кандидатура меня устраивает, - сухо сказал ему генерал. - В этой папке находятся подлинники документов из "Союза освобождения" о вашей деятельности против Советской России с февраля девятнадцатого по февраль двадцатого года. Памятуя ваше доблестное прошлое, мы решили сохранить вам жизнь. Постарайтесь завоевать доверие русских властей. Сделать это вам будет нетрудно. Три года тюрьмы, надеюсь, в будущем вам зачтутся. В чем будут заключаться ваши обязанности, вы узнаете позднее. Помните: за каждым вашим шагом будут следить наши агенты.
      Генерал с подчеркнутой деловитостью показал Филимову именно те документы, о которых говорил, и дал понять, что в случае измены бумаги будут переданы в советские органы госбезопасности.
      Шло время. Филимов старался не вспоминать о встрече с генералом Лорингером. Он надеялся, что бежавший с острова генерал убит, а секретный архив его - уничтожен.
      О прошлом Филимову напоминал лишь Альберт Ребане. Об истинном лице Альберта он мог только догадываться. Филимов чувствовал, что ночью замок живет иной, незримой, непонятной жизнью. Мрачные подземные коридоры, бесчисленные ходы и застенки хранили какую-то тайну. Встреча с Альбертом в приемной генерала, слова Лорингера об агентах, подозрительное заключение Альберта в концлагерь и, наконец, 4 ноября 1944 года, когда заключенных пригнали в Тормикюла для погрузки на немецкий корабль какого-то ценного груза, который из-за взрыва немцы не смогли вывезти с острова, - все эти случайно узнанные факты наводили Филимова на тяжелые размышления. Он знал, что Альберт с кем-то встречается по ночам. Филимов дважды видел ночью в мустамяэском парке неизвестного в военной форме и оба раза - у стен замка, где находилась, как думал моряк, потайная дверь на лестницу, по которой можно было проникнуть в кабинет Альберта.
      Филимов решил наблюдать за паралитиком.
      Но случилось неожиданное.
      Пригласив во время юбилейного вечера Филимова в свой кабинет, Альберт Ребане сам назвал имя генерала Лорингера.
      - Слушайте, Филимов... - он закашлялся, отхлебывая из своего бокала крепчайший коктейль, - вы не находите, что мы крепко связаны с вами одной веревочкой?
      - Связаны, - усмехнулся моряк, - как два мешка с балластом, которые давно пора за борт.
      - Э-э, нет, милейший капитан, не так-то скоро! Мы еще тряхнем стариной. Благословенные времена Пятса и Лайдонера еще вернутся.
      Филимов насторожился. Паралитик внимательно посмотрел на него и вкрадчиво продолжал:
      - Видите ли, я говорю с вами откровенно, поскольку вы человек из нашего лагеря. Да-да, вы целиком наш. Об этом красноречиво свидетельствует ваша встреча с генералом Лорингером. Оставьте бредни о России. Здесь вы нужнее. Эстония оценит ваши заслуги, дорогой Макс!
      Брезгливым жестом Филимов остановил паралитика. Думая о своем, он, не поднимая головы, медленно заговорил:
      - Я знаю моря, как морщины своей ладони, я тонул столько раз, сколько трещин на этом старом столе, но умереть я хочу только в России... Свою вину я искупил страданиями. Я перенес неслыханные муки, сидел в тюрьмах, гестапо собирались меня расстрелять, но я остался жить... жить только для того, чтобы последний раз взглянуть на те места, где родился и начинал жизнь честным человеком. - Залпом осушив бокал, Филимов устало прикрыл глаза.
      - Хе-хе, старина, такие вещи не прощаются, - зло усмехнулся Альберт. - Я еще не знаю, чем кончится для _ вас история с найденными бумагами генерала Лорингера. Хочу предупредить вас об одной вещи, строго добавил Ребане: - эти бумаги могут принести вам серьезные неприятности. Дело в том, что о них уже известно пограничникам. Не далее как завтра за ними явятся, и я не знаю, что вы будете отвечать, если вдруг папка окажется пустой или, предположим, там будет недоставать некоторых документов, о которых, будьте спокойны, им станет известно... Но я могу помочь. - Взглянув на дремлющего Филимова, Ребане осекся... - Что с вами? Вы, кажется, совершенно раскисли. Прекратите пить, черт вас побери!
      - Я слушаю, - не открывая глаз, произнес Филимов. - Говорите прямо, чего вы от меня хотите.
      - Хорошо, скажу, - подумав, согласился Альберт. - Меня не интересуют бумаги Лорингера. Бог с ними. Дайте мне рапорт этого... Вальтера, а за остальное не беспокойтесь.
      - В папке рапорта не было.
      - Что такое?
      - Да, не было! - раздраженно повторил Филимов. - Я просмотрел все документы.
      - Не хотите ли вы сказать, что его выкрали? - тихо спросил Альберт.
      - Этого не могло быть. Сейф был заперт. Ключ находился у меня в кармане.
      - Тогда вы лжете, Макс! Клянусь честью... или вы сейчас же вернете мне рапорт, или вы пожалеете о своем упрямстве. Прежде всего не забывайте о своей подмоченной репутации. Да-да, я говорю о вашем прошлом!
      - О каком именно? - прорычал Филимов. Лицо его побагровело.
      Паралитик нервно подкатил к письменному столу и, вытащив формуляр, потряс им перед носом Филимова:
      - Смотрите сюда, - Альберт показал Филимову его послужной список. - "Моряк торгового флота Максим Аполлонович Филимов. Бежал из России с разбитыми белогвардейскими частями генерала Юденича... Член "Союза освобождения России". Если вы вернете рапорт, формуляр будет у вас...
      Рука Филимова потянулась к тяжелой бутылке.
      Альберт побледнел.
      - Оставьте! - задохнулся он, хватая Филимова за рукав.
      Завязалась борьба. Свободной рукой паралитик со страшной силой ударил Филимова в лицо. Голова старика, качнувшись, как маятник, бессильно опрокинулась на спинку кресла.
      В кабинет вошла Кярт Реблне.
      - Чай подан, - сказала она. Поняв с первого взгляда, что здесь произошло, Ребане громко добавила: - Гости ждут, прошу к столу. Где рапорт? - тихо спросила она.
      - Он уверяет меня, будто рапорта в папке не было...
      - Что за чушь!
      - Придется заняться, - кивнул Альберт на пьяно посапывающего Филимова.
      - Пойдем, - помолчав, сказала Ребане. - Не забывай, что ты юбиляр. - Она вышла из кабинета.
      Альберт подкатил к резной дверце вделанного в стену дубового шкафа и, несколько раз постучав в нее, прислушался. Затем огорченно вздохнул, запер письменный стол и выкатил из кабинета, проворчав:
      - Черт с ним, пусть очухается здесь...
      Как только захлопнулась дверь, моряк тяжело поднял голову. Он прислушался к шуму, доносившемуся из гостиной, потом встал и, мягко ступая по ковру, направился к дубовому шкафу. Достав из кармана нож, Филимов долго возился с замком. В конце концов дверца бесшумно открылась. Моряк очутился в небольшой комнате, стены которой были сплошь завешены коврами. На дверях висел плащ с погонами майора Советской Армии. У стены стояла широкая тахта с мятыми подушками. На небольшом письменном столе в серебряной пепельнице валялась недокуренная сигара. В комнате было тихо и прохладно.
      Филимов внимательно осмотрелся. Свежие царапины на паркете привлекли его внимание. Он отвернул на стене угол ковра и обнаружил в деревянной обшивке потайную дверь.
      - Так и есть, - пробурчал он, - это ход на лестницу...
      Дверь на лестницу открыть не удалось. Филимов вернулся к письменному столу и стал быстро просматривать содержимое его ящиков. В одном из них среди беспорядочно разбросанных дорогих сигар лежало несколько гранат и пистолетов.
      Внимание Филимова привлекла серебряная пластинка на рукояти немецкого пистолета системы "парабеллум". Он прочел надпись, выгравированную на пластинке, и в ужасе отшатнулся.
      - Тысяча чертей! - взволнованно прошептал он. - Какой же я болван!
      Спрятав пистолет в карман, старый моряк тихо вышел из комнаты в кабинет и плотно закрыл за собой дверцу шкафа.
      Но вдруг легкий шорох за спиной заставил его резко обернуться. Кто-то, заглянув в кабинет, медленно прикрыл дверь гостиной. Затем оттуда донесся насмешливый голос доктора Руммо.
      Покачнувшись, Филимов без чувств рухнул на пол.
      Часть вторая. ЗАМОК С ПРИВИДЕНИЯМИ
      Глава 13. КИВИРАННАСКИЙ ПАСТОР
      Узкое окно затянуто лунной морозной паутиной. Крупные снежинки с любопытством заглядывают в слепые стекла и, покачиваясь, тихо уплывают вниз.
      Ильмар сидит на опрокинутой парте в темной пионерской комнате, напряженно прислушиваясь к доносящимся звукам. Звуки копошатся за стеной, просачиваются в двери, надвигаются из окна... В гулкой тишине ночи они помогают не только чувствовать, но и видеть, что делается в этот поздний час в интернате.
      На кухне старушка Тедер воюет с посудой, из спальни мальчиков то и дело долетают взрывы хохота. Там неугомонный Арно опять что-то врет про Зеленого Охотника. В умывальной комнате девочки напевают артековскую песенку. По коридору, бестолково топая сапогами, носится Бенно. Он староста интерната, а это значит, что на его плечах лежит тяжелая обязанность - каждый вечер перед сном загонять ребят в постели.
      "Только бы сюда не заскочил!" - сердито думает Ильмар.
      Но вот в коридоре слышатся легкие, осторожные шаги Ури. Он подкрадывается к пионерской комнате, легонько открывает дверь и, убедившись, что капитан один, быстро проскальзывает к нему и шепотом спрашивает:
      - Никто не подслушает?
      Ильмар злится. В противоположность Ури и Арно, он терпеть не может никаких таинственностей. Он привык смотреть, на вещи прямо, просто и считает, что только девчонкам простительно шептаться по углам и передавать друг дружке пустяковые секреты. Ильмар не догадывался, зачем Ури с такими предосторожностями назначил ему встречу. Он был уверен, что ничего нового тот сказать не может. Рапорт исчез. Прямо с вечера доктор Руммо увез Филимова в больницу. Утром директорский сейф был вскрыт. Замшевая папка оказалась наполовину пустой, а под решеткой камина учителя обнаружили кучу пепла и обгоревший клочок немецкого документа. В тот же день в Мустамяэ прибыл начальник погранзаставы капитан Тенин. Просмотрев оставшиеся в папке бумаги, пограничник сейчас же увез их, ни словом не высказав своего отношения к случившемуся.
      Ильмар терялся в догадках. Неужели Фнлимов сжег рапорт? Но если так, значит, он в чем-то виноват, значит, он действительно имел какое-то отношение к гибели отца и не хотел, чтобы об этом узнали.
      Тревожные мысли не давали ему покоя. А сегодня после игры в баскетбол Ури задержал его в спортивном зале и многозначительно предупредил:
      - Обязательно жди. Дело сеть. Тайна.
      - Что за тайна? - спрашивает Ильмар, пытаясь разглядеть в темноте бледное, взволнованное лицо друга.
      - Слушай, - чуть слышно начинает Ури, - сегодня я случайно услышал разговор дяди Альберта с матерью... Оказывается, Филимов ни в чем не виноват. Дядя Альберт точно знает: Филимов видел твоего отца, когда заключенных пригнали в Тормикюла грузить корабль... Их тут же отвезли обратно. Сам посуди, мог ли он быть убийцей твоего отца.
      - А почему он сжег рапорт?
      - Не знаю. Ты же сам говорил, что он сжег целую кучу бумаг. Выходит, тут дело не только в рапорте.
      - Верно, - задумчиво подтверждает Ильмар.
      - Слушай дальше. Дядя Альберт говорил матери об одном человеке, и я подумал, что этот человек знает, кто убил твоего отца. Пусть у меня отвалятся уши, если это не так.
      - Кто этот человек?
      - Э-э... капитан, обычаев не знаешь. Такие дела так просто не делаются. Тебе нужно дать страшную клятву, что никому не скажешь его имя. Так нужно.
      - Не бойся, я обычай знаю и клятву тоже дам, - стараясь быть спокойным, отвечает Ильмар. - Для меня самая верная клятва пионерская.
      - Можно и пионерскую, - морщится Ури.
      Сорвав с себя красный галстук, Ильмар крепко зажимает его в руке и, держа перед собой, медленно произносит:
      - Этот галстук перед войной подарил мне отец. Пусть проклят буду я, если не сдержу своего слова. Клянусь честью пионера, что никому не открою имя этого человека!.. А теперь говори, - строго приказывает он другу.
      - Дело сделано, - облегченно вздохнув, соглашается Ури, - этого человека ты отлично знаешь. Помнишь, в ту ночь, когда сбили русский самолет, он был у вас на хуторе, сидел возле твоей постели и читал молитвы.