Двери распахнулись, и в трактир вошел слуга-испанец в сопровождении двух человек, так же, как и он сам, опрятно и прилично одетых, на первый взгляд заурядных, вполне добропорядочных горожан. У одного из них, поменьше, с добрым, одутловатым, гладко выбритым лицом, в руке поблескивал мясницкий топор.
      - Так где он у тебя? - спросил бритый, поигрывая топором, который держал за топорище отвесно к земле. Он наверняка намеревался отсечь Петру голову на месте, не утруждая себя перетаскиванием тела.
      - Где-то здесь,- отозвался слуга. Он сунулся под крышку стола в том месте, где стоял пустой стул Петра, чтоб никогда уже оттуда не выбраться, ибо раньше, чем он смог сосчитать до двух, сердце его пронзил клинок шпаги. Вскоре громыхнуло два пистолетных выстрела, толстый горожанин и его приятель рухнули на пол, и в харчевне снова воцарились мир, покой и тишина, нарушаемые лишь хриплым дыханием спящих богатырей. Свечи на круговой люстре потрескивали и гасли одна за другой.
      - Что ж, это не помешает мне выполнить мое намерение, скорее наоборот,сказал себе Петр, преодолевая новый приступ дремоты, которая наваливалась пудовой тяжестью, клоня к земле. Петр проговорил это вслух, чтоб тверже проникнуться своим замыслом, но тут руки у него, на которые он опирался, стоя на коленях, подломились - и он, рухнув наземь, уснул как убитый.
      На рассвете зеленщик, постоянный поставщик супругов Лаванши, остановил свою запряженную ослом повозку перед воротами, ведущими во двор "Красной харчевни", и звякнул своим колокольчиком, как делал это уже много лет. Когда даже после трехкратно повторенного звонка никто не открыл, зеленщик, поскольку ворота были заперты на засов изнутри, поднялся на боковушку повозки и, заглянув через ограду, увидел лежавшую посреди двора в луже крови девушку-скотницу, рыжую Сюзанну, с которой, когда она по воскресеньям, принарядясь, отправлялась в костел, не могла сравниться ни одна из девушек Вьенна. В страхе свалившись с повозки, зеленщик завопил что есть мочи, созывая обитателей улицы Заплаточников на место убийства.
      Люди не заставили себя ждать, сбежавшись в большом количестве, и страсти, которые им открылись в "Красной харчевне", оказались столь кошмарными, что легли в основу мрачной песни, которую распевали во время храмовых праздников и на рынках южной Франции добрых двадцать, а может, и более лет. Кроме скотницы Сюзанны и трех неизвестных мужиков, убитых в трактирном зале, были жестоко замучены и сам хозяин Лаванши, и его жена. Мушкетерам и даже Петру - а он был единственным очевидцем произошедшего - стоило больших трудов, пробудившись, доказать вызванным жандармам свою невиновность и убедительно растолковать, как могло случиться, что их ужин закончился столь кроваво и прискорбно; однако едва ли бы им это до конца и без потерь удалось, если бы в кармане мертвого испанца не нашлось множества порошков, которых - по суждению местного аптекаря - хватило бы, чтоб усыпить целый полк.
      Было уже пополудни, когда расследование закончилось, протокол о жутких событиях в "Красной харчевне", наконец, составлен и подписан и капитан де Тревиль со своими кадетами и подконвойным Петром Куканем смогли продолжать путь.
      Ехали молча, как в воду опущенные, ибо всех до единого мучила головная боль и нестерпимая жажда, которую никак не возможно было утолить. Когда они уже приближались к Лиону, капитан де Тревиль вдруг застонал, пришпорил своего коня и, отъехав шагов на двадцать, остановился и повернулся лицом к своей медленно подъезжавшей команде.
      - Господа кадеты! - провозгласил он.- Это правильно, что мы молчим, ибо единственное, на что мы имели бы право, так это на слова самопознания и самооценки, и они, в самой простой форме, должны бы прозвучать приблизительно так: "Я - размазня. Я - чучело в форме мушкетера. Я - жалкий пасквиль на образ королевского мушкетера". Мы стали жертвами козней, и лишь один из нас смог этим козням противостоять - и это наш узник, кого мы обязаны защищать и за чью безопасность я ручался своей честью; так вот, именно он защитил нас, дрыхнувших без задних ног. Господин де Кукан, позвольте мне от себя лично и от моих товарищей выразить вам признательность и благодарность.
      - Господин де Тревиль,- ответил Петр,- позвольте и мне, оценившему ваши слова за их сердечность, мужественность и искренность, привести их в соответствие с тем, что случилось на самом деле. Вы ошибаетесь, говоря, что я вас защитил, потому что положение, в котором вы очутились не по своей вине, хоть и заслуживает называться диким и рискованным, никому из вас ничем не грозило. Преступникам, с которыми я расправился, была нужна лишь моя голова, и это я говорю не в образном смысле, но в буквальном, ведь вы и сами, наверное, заметили, что один из них прихватил с собою мясницкий топор.
      Капитан де Тревиль, и без того бледный как смерть, теперь сделался просто синим и воскликнул:
      - И вы еще будете утверждать, что никому из нас ничего не грозило? А как вы думаете, что бы с нами было, если бы вы, за чью безопасность мы поручились, прибыли в Париж без головы?
      - Эта картина приводит меня в ужас,- сказал Петр.- Но уверяю вас, моя голова крепко сидит у меня на плечах, и тот, кому хочется ее заполучить, останется ни с чем; с тех пор как я ступил на землю Франции, это уже не первое покушение на мою жизнь и, по-моему, отнюдь не последнее.
      - В таком случае,- сказал капитан де Тревиль,- я беру назад свое вчерашнее заявление, что когда вы вновь очутитесь на свободе, я при первой возможности заколю вас и вырву ваш язык; так вот, я не сделаю этого, потому что недругами, готовыми лишить вас жизни, вы явно обеспечены сверх всякой меры. Позвольте мне пожать вашу руку, но это, разумеется, не означает, что тем самым я перестаю быть начальником эскорта, а вы - эскортируемым, как раз наоборот. Шутки в сторону, господа, никаких пирушек в "Красных харчевнях", никаких попоек, а господин де Кукан в целях безопасности не должен ни на минуту оставаться без охраны; спать будем все вместе в одной комнате, он - посредине, а два младших мушкетера будут стоять на страже; продлим насколько возможно дневные переходы, чтобы эта тяжкая и мрачная дорога поскорей осталась позади. С сегодняшнего дня спать будем не раздеваясь, чтобы в любой момент быть на ногах и в полной готовности.
      - Как, разве только с сегодняшнего дня? - спросил Жан-Поль.- Насколько мне помнится, мы спали в полном обмундировании уже вчера.
      - Я сказал: чтобы в любой момент быть на ногах и в полной боевой готовности,- повторил капитан де Тревиль.- А теперь вперед, господа!
      И они двинулись вперед, но далеко в этот день не ушли, поскольку в своем нынешнем состоянии к долгому переходу никак уж не были расположены. Миновав Лион, они поскакали на север вдоль Соны, которая впадает здесь в Рону, а с наступлением сумерек остановились на ночлег в местечке Вильфранш, где их поджидал очередной сюрприз.
      Когда после скромного ужина в заплеванном трактире "У петуха" Петр изъявил желание ввиду жгучей необходимости ненадолго отлучиться во двор, капитан де Тревиль приказал одному из кадетов, коренастому молчуну по имени Антуан, сопровождать узника, держа обнаженный кинжал в одной и заряженный пистолет в другой руке. Однако Антуану вздумалось воспользоваться отлучкой на свежий воздух для той же цели, что и Петру; он, сунув обнаженный кинжал под левую мышку, освободил себе правую руку и, отвернувшись к забору, пристроился рядом с Петром, и вдруг померк свет, и мир перестал быть, а когда Петр очнулся, то уже не стоял у забора, а с повязкой на голове лежал на соломенном тюфяке в общей спальной, которую капитан де Тревиль устроил в смежной с трактирным залом комнате.
      - Что произошло? - спросил он у капитана, сидевшего возле него на низенькой треноге, которую используют при доении коров.
      - А то: ни больше ни меньше,- ответил капитан,- что за неполные сутки это второй случай, когда мы, господин де Кукан, не смогли вас уберечь. Какой-то тип метнул вам в голову большой нож, а Антуан, вместо того чтоб охранять вас с кинжалом в руке, тоже мочился и подстрелил негодяя, только когда вы были уже без сознания; еще чуть-чуть - и он, как и вы, тоже получил бы по башке.
      Капитан де Тревиль помолчал немного, а потом добавил:
      - Хирург, который вас осматривал, заявил, что этот удар вы пережили только благодаря своему черепу, который у вас не иначе как из железа.
      - Еще бы,- отозвался Петр.- Если б не из железа, я бы давно уже был на том свете.
      - Разделяю вашу горечь, господин де Кукан,- сказал де Тревиль.- Мне стыдно, и я уже не требую от вас честного слова оставить попытки бежать.
      - А я как раз дам это честное слово,- сказал Петр.- Мне уже не хочется бороться за жизнь. С меня довольно.
      - Понимаю, вам просто наскучило жить в ожидании нового случая лишиться головы,- признал капитан де Тревиль.- Вчера для вас навострили топор, а за поясом у этого, нынешнего негодяя, торчал мясницкий нож. Вы в силах подняться?
      - Да,- сказал Петр.- Но зачем?
      - Потому что этот мерзавец мог уже очнуться,- сказал капитан.- И не исключено, что нам удастся вытянуть из него что-нибудь интересное.
      Он помог Петру подняться на ноги и, взяв фонарь, через коридор, где стояли на страже Гастон и Арман, проводил его в каморку без окон, служившую для хранения половых щеток и разного тряпья. Там, на расстеленной попоне, лежал молодой темноволосый человек и тяжело дышал.
      Капитан де Тревиль протянул Петру кинжал.
      - Вот, держите и поступайте как знаете,- сказал он.- Можете ему приставить нож к горлу, и пусть он назовет место своего рандеву с подонком, который его нанял и теперь ждет с вашей отрезанной головой. А дальше уж наше дело.
      Петр наклонился над раненым, на лице которого отразился безмерный ужас, и вонзил ему кинжал прямо в сердце.
      - Вы с ума сошли! - воскликнул капитан де Тревиль.- Почему вы ни о чем его не спросили?
      - Потому что ему нечего было сказать нам,- ответил Петр и, вытянув кинжал из раны убитого, отер лезвие о полу его куртки и вернул клинок капитану.- Ведь это он нанимал убийц, которые покушались отправить меня на тот свет. Наверное, у него вышли все деньги, и он вынужден был сам взяться за нож,
      Петр отвернулся от тела Марио Пакионе и, сжав зубы от безумной головной боли, медленно побрел в спальню.
      - Но ваше честное слово не пытаться бежать все еще в силе,- заметил капитан де Тревиль.
      - Я немножко с ним поторопился,- ответил Петр.- Но ничего не поделаешь, это моя ошибка, и отказаться от слова я не могу.
      Он снова улегся на соломенное ложе и проспал до утра как убитый.
      ДОПРОС В ЗАСТЕНКЕ
      Итак, молодой плейбой Марио Пакионе окончательно выбыл из игры, а Петр Кукань сдержал свое честное слово и не предпринимал больше попыток к бегству, так что эскорт без каких-либо дальнейших осложнений добрался до Парижа, точнее говоря - до Сент-Антуанских ворот, а оттуда - до Бастилии, находившейся от них совсем рядом; капитан де Тревиль, счастливый гладким окончанием этой проклятой экспедиции, которую поначалу, отправляясь в путь со своими кадетами, ошибочно посчитал легкой прогулкой, передал узника и его имущество кастеляну Бастилии и, прежде чем - как он полагал - исчезнуть из жизни Петра, на прощанье пожал ему руку.
      - Желаю счастья, господин де Кукан,- произнес он. По своей солдатской простоте он не сообразил, что передать человека за решетку самой неприступной в мире тюрьмы и при этом пожелать ему счастья - несколько цинично. Но Петр, который успел полюбить капитана, не рассердился. Впрочем, когда рана на голове зажила и таким образом путешествие без потерь завершилось, Петр ощутил новый прилив сил, и к нему возвратились былая предприимчивость и чувство оптимизма, так что даже побег из мрачной крепости с ее семью башнями, мощными рвами и падающим мостом при некотором везении не казался ему невозможным. В благоустроенной, со всеми удобствами тюрьме, размещавшейся во втором этаже восточного крыла Бастилии, Петр провел несколько спокойных дней, стараясь ни о чем не думать и ничего не опасаться, а просто ждать дальнейших событий. Еду ему приносили три раза в день, кушанья были превосходные, вполне достойные временного прибежища принцев королевской крови. После девяти часов утра его регулярно навещал цирюльник - побрить узника, сделать ему массаж лица, привести в порядок кудри и ногти, так что за весьма короткое время Петр не только обрел свой прежний вид, но даже стал еще более привлекательным. Кастелян прислал ему множество замечательных книг, и среди них - "Утешение философское" Боэция, которое очень его увлекло, ибо автор сочинил его в тюрьме перед казнью, как говорят, необычайно жестокой, так что из его предсмертного творения Петр извлек такой назидательный смысл: даже если все закончится самым печальным образом и он, Петр, не выберется из своих трудностей живым, все равно не следует огорчаться, ибо люди для того и выдумали философию, чтоб до самого последнего мгновения утешаться сознанием, что их личное поражение ничто в сравнении с мудрым величием вечности.
      Абсолютную тишину, в которую была погружена крепость, нарушали только мерные шаги стражников во дворе под его окном.
      Но однажды за ним пришел наряд швейцарцев в голубых мундирах и расшитых золотом шапках; пока они связывали ему за спиной руки, цирюльник подправил волну его кудрей, пинцетом выдернул торчавший из брови волосок, осмотрел маникюр.
      - Куда вы меня ведете? - спросил Петр у офицера, командовавшего швейцарцами, когда они по широкой винтовой лестнице спускались в подземелье.
      - В застенок, на допрос, parbleu [черт побери (фр-).],- произнес офицер как нечто само собой разумеющееся.
      У Петра свело судорогой живот и по спине пробежал холод.
      - Тогда зачем же цирюльник пекся о моей внешности, прическе и маникюре, если я направляюсь туда, где такие мелочи ничего не значат?
      - В Бастилии таким мелочам придают большое значение,- ответил офицер.- Ее застенки посещают представители самых утонченных придворных кругов, которые любят смотреть на мученья допрашиваемых. Для этой цели они пропитывают свои носовые платки специальными духами, которые называются torturon, "муколон",говорят, они обладают свойством отбивать запах паленого человечьего мяса. Для дам и господ с утонченной нервной системой делают особые вкладыши, которыми они затыкают себе уши, если допрашиваемый слишком сильно кричит,- c'est la mode[ такова мода (фр-).] . Вы, сударь, наверное, издалека, коли не знаете таких вещей.
      Помолчав, офицер добавил:
      - Следите за собой, сударь, и держитесь твердо, потому что допрос будет вести сама королева-регентша, а она не терпит мужчин, которые молят о пощаде. Вы как? Боитесь?
      - Что до мучений, то не знаю,- ответил Петр.- Но мой отец страданий не боялся. В этом отношении я, наверное, в какой-то мере его стою.
      - Это было бы славно,- сказал офицер швейцарцев.- Тогда у Ее Величества вы останетесь на хорошем счету.
      Королева-регентша оказалась рослой, приятной на вид матроной с лицом гладким, словно вылепленным из масла, с мягкими накрашенными губами и спокойными близорукими глазами, которым она помогала лорнетом в золотой оправе с перламутровой рукояткой. Ее венценосную голову, частью прикрытую маленьким вдовьим чепчиком из черного шелка, обрамлял высокий воротник, который в Испании разрешалось носить лишь членам королевской фамилии; весь из белых кружев, воротник был спереди открыт и развернут на всю ширину королевских плеч, а сзади поднят веером чуть ли не до макушки. Ее удивительно маленькие нежные руки, холить которые королеве, как известно, помогали косметические перчатки герцогини Дианы из Страмбы, у запястий были обхвачены прозрачными зубчатыми манжетами, сшитыми из той же кружевной ткани, что и испанский воротник. Она ждала своего необычного узника, сидя в обитом дорогой тканью кресле, в широкое пространство которого меж двумя боковыми ручками едва-едва втиснулся ее необъятный зад с крутыми бедрами. Сбоку от нее на стуле, обтянутом золоченой кожей, сидел мальчуган с хмурым скучающим взглядом и едва пробивающимся пушком усов под носом; сзади стояло несколько элегантных дам и господ.
      Два мускулистых палача, мастер и его подмастерье, с обнаженными до плеч руками, стояли недвижно, как статуи, подле пузатого железного противня, полного горячих угольев, из которых торчали разнообразные щипцы и клещи. Помещение было просторное, со сводчатым потолком, богато оснащенное жуткими, почерневшими от времени орудиями пыток, один вид которых, говорят, нагнал на Галилео Галилея такого страху, что он тут же, не сходя с места, отрекся от основ своего учения, от гелиоцентрической теории планет. Слева от входа стоял высокий пюпитр, где лежала просмоленная книга, в которой готовился делать записи пожилой, веселый на вид мужчина в черном. Раскрытые листы книги были прижаты человеческим черепом. По обеим сторонам пюпитра пылали свечи.
      - Господин де ля Прэри! - произнесла королева, когда Петр вышел на середину застенка.
      Господин де ля Прэри отделился от группки элегантных дам и господ и несколькими pas du courtisan, более короткими и поспешными, чем было принято при императорском дворе в Праге, обогнул кресло и встал лицом к королеве.
      - Ваше Величество, имею честь быть в Вашем распоряжении,- с поклоном произнес он.
      - Господин де ля Прэри,- повторила королева,- вы знаете этого человека?
      И она показала лорнетом на Петра. Шевалье де ля Прэри повернул голову к Пьеру, словно только теперь, по жесту королевы, обнаружил его присутствие.
      - Да, знаю, Ваше Величество,- подтвердил он.- Несколько лет назад я встречался с ним при дворе герцога Страмбы, где он появлялся под именем Пьер, или, по-итальянски, Пьетро Кукан да Кукан, в должности arbiter rhetoricae.
      Общество за спиной королевы развеселилось, королева тоже улыбнулась, шустрый протоколист схватился за живот, казалось, хохочет даже череп, лежащий на просмоленной книге. Только лица палачей остались неподвижны, да мальчик, сидевший рядом с королевой, по-прежнему скучающе хмурился.
      - Arbiter rhetoricae,- повторила королева.- Что ж, покойный герцог обладал чувством юмора. И господин де Кукан в самом деле столь красноречив?
      - Позволю себе высказать мнение, что господин де Кукан феноменально красноречив,- подтвердил де ля Прэри,- он говорит на латыни - как на итальянском, на итальянском - как на французском, а на французском - как на турецком. Он именно таков, каким стоит перед нами,- живое доказательство того, как это полезно - изучать языки. Я сам был очевидцем, как герцогиня Диана...
      - Об этом как-нибудь позже,- прервала его королева,- после допроса. А теперь скажите, встречались ли вы с ним где-нибудь еще, кроме Страмбы? Коротко, пожалуйста, только для записи в книге.
      - После смерти герцога Танкреда,- продолжал шевалье де ля Прэри,- я потерял его из виду и встретился снова лишь в прошлом году, в Стамбуле, когда султан торжественно присваивал ему титул "Ученость Его Величества".
      Элегантные господа и дамы снова слегка оживились. Мальчуган, сидевший рядом с королевой, по всей видимости, ее сын, будущий король Франции Людовик Тринадцатый, вел себя как и прежде, но Петру почудилось, что его взгляд, блуждавший в пространстве, словно бы ожил. Ага, подумал Петр, этого помазанника реймским елеем, этого Христова наместника во Франции и Канаде хорошо бы чем-нибудь поразить, этой надежде Европы и мира недурно бы напомнить о его сане и заинтересовать происходящим. Но как это сделать?
      Петр Кукань, разумеется, не знал, как это сделать.
      Тем не менее, если принять во внимание, что в эту минуту он со связанными руками стоял посреди застенка, сама эта мысль уже делала честь его смелости. Между тем шевалье де ля Прэри продолжал:
      - Содержание речи, которую Пьер Кукан де Кукан произнес по этому случаю, Вашему Величеству достаточно хорошо известно, поскольку я имел честь тогда же ознакомить с ним Ваше Величество, послав подробное письменное донесение. Только для пущей полноты напомню, что господин де Кукан, пардон, Его Превосходительство Ученость Его Величества, изложил в этой речи обновленную программу агрессии Османской империи против христианской Европы. Вот, Ваше Величество, наверное, и все.
      - Благодарю вас, господин де ля Прэри,- промолвила королева-регентша, и шевалье де ля Прэри, меж тем как помощник палача схватился за мех - раздуть на противне огонь и раскалить надлежащим образом угли,- вприпрыжку удалился за кресло королевы своими мелкими поспешными pas du courtisan.- Вы хотели бы к этому что-нибудь добавить, господин де Кукан? Вы согласны с показаниями господина де ля Прэри?
      - Согласен,- сказал Петр.- Даже невзирая на то, что господин де ля Прэри забыл упомянуть об аудиенции, которую я ему дал.
      Картина того, как несчастный узник, для которого палач уже раскаливает клещи и щипцы, уделяет господину де ля Прэри время для личной аудиенции, весьма позабавила элегантных дам и господ, присутствовавших на допросе: в помещении снова раздались сдержанные смешки. И тут вдруг гневно заговорил наследный принц, скучное личико которого стало пунцовым от возбуждения.
      - Над чем вы смеетесь? Господин не давал никакого повода для смеха, я вижу перед собой настоящего мужчину, каким ему и подобает быть!
      - Не вмешивайтесь в дела, которых вы не понимаете, Сир,- резким шипящим тоном произнесла королева-регентша.- Если вы еще раз заговорите, то пойдете за дверь. И передадите Его Преосвященству, чтобы он добавил к вашей обычной порции еще три шлепка.- Она обратила стекла своего лорнета на Петра.- Итак, господин де Кукан? Вы говорили о некоей аудиенции, которую вы дали господину де ля Прэри. О чем же шла речь во время этой аудиенции?
      - Во время этой аудиенции,- продолжал Петр,- я объяснил господину де ля Прэри, что главный смысл и цель моей попытки возродить турецкие военные силы состоят в долгожданном умиротворении перессорившихся европейских народов. Таков смысл политики, вдохновителем которой я являюсь как первый советник Его Величества турецкого султана. А так как теперь не военное, а мирное время, то мне не понятно, на каком основании меня, честного гражданина и высокое должностное лицо Османской империи, сажают во Франции под арест и почему моя политическая деятельность оказывается поводом для допроса в застенке Бастилии; против этого я самым решительным образом протестую.
      - Вы путешествовали по Франции как честный гражданин и высокое должностное лицо Османской империи? - спросила королева-регентша.
      - Никоим образом, Мадам,- ответил Петр.- Во Франции я находился инкогнито.
      - Так, стало быть, инкогнито,- произнесла королева-регентша и, словно в огорчении, покачала головой, прикрытой вдовьим чепчиком.- В этом-то и состоит ваша беда, господин де Кукан. Официальный визит одного из самых высоких представителей Османской империи мы приняли бы со всеми надлежащими почестями; но какими почестями мы должны встречать подозрительного чужеземца, который бродит по нашей стране, переодевшись то моряком, то нищенствующим монахом, то бедным дворянином, у которого нет даже слуги? Мы не обязаны знать, кто вы такой, сударь, мы не обязаны верить ненадежной памяти господина де ля Прэри, который полагает, будто опознал в вас известное высокое должностное лицо Турции. Господин де ля Прэри...
      Шевалье де ля Прэри снова подскочил к королеве.
      - Имею честь быть всецело в Вашем распоряжении, Ваше Величество,- с глубоким поклоном произнес он.
      - Вы и впрямь убеждены, что высокий чин Турции, о котором вы упоминали, и этот молодой человек - одно и то же лицо?
      Шевалье де ля Прэри улыбнулся.
      - Что значит "убежден". Ваше Величество? Я убежден, что Бог есть. Я уверен, что когда-нибудь все мы умрем. А во всем прочем у нас, недалеких человеческих существ, не может быть никакой уверенности. С позиций относительной уверенности и отвлекаясь от человеческой способности ошибаться, могу утверждать, что этот молодой человек весьма похож на одно высокопоставленное лицо Турции, только сейчас ему кое-чего недостает.
      - Чего же ему недостает? - спросила королева-регентша.
      - Тюрбана, Ваше Величество,- ответил шевалье де ля Прэри.- Тот турецкий вельможа носил тюрбан, в то время как у этого молодого человека на голове одни лишь красиво завитые волосы. Головной убор может сильно изменить физиономию человека; поэтому почти невозможно со всей уверенностью утверждать, что человек, которого год назад мы видели с тюрбаном на голове, я есть тот, кого мы видим теперь без оного.
      - Благодарю вас, господин де ля Прэри,- сказала королева-регентша.- Вы столь же остроумны, как и добросовестны.
      - Благодарю Ваше Величество за похвалу, которой Ваше Величество изволили одарить своего покорного слугу,- проговорил де ля Прэри и ускакал на свое место.
      - Вот видите, сударь,- сказала королева-регентша,- нам неизвестно, кто вы, и это может иметь для вас роковые последствия. Вместо протеста вы должны благодарить нас за то, что мы проявляем столько интереса к вашей безвестной особе. Не рассчитывайте, однако, что вам будет предоставлена возможность изложить дело суду. Еще об одном пустяке мы бы желали услышать: если вы странствуете по нашей стране, как вы говорите, инкогнито, то почему вы это делаете? С какой целью? Мы надеемся, вы не станете убеждать нас, что отправились во Францию забавы ради? Зачем же тогда? Какие у вас были планы?
      Петр отметил, что наследный принц, помрачневший и ушедший в себя после окрика матери, сейчас снова ожил и распрямил свои слабовольно опущенные плечи.
      - Я не вижу, к чему мне скрывать то, о чем знают все,- не спеша и очень отчетливо произнес Петр.- У меня были планы убить кардинала Джованни Гамбарини.
      Общество возбужденно зашумело, а юный король, покраснев, сжал правую руку и прижал кулачок к губам. Королева-регентша наказала его за это сильным шлепком.
      - Но почему? - спросила она Петра.
      - Я не хочу перечислять здесь все злодейства, за которые я давно уже должен был свернуть ему шею,- ответил Петр.- Но довольно будет и того, если я скажу, что для нас двоих, Гамбарини и меня, на земле нет места; мы постоянно сталкиваемся друг с другом. Вот и теперь: пока я, как уже сказано, прилагаю усилия к умиротворению Европы, он пытается развязать в ней войну. Я приехал для того, чтобы помешать это сделать.
      - Право, я впервые слышу, что Его Преосвященство кардинал Гамбарини пытается развязать в Европе войну,- произнесла королева-регентша обычным, ничего не выражающим тоном.- Вы понимаете, что этим заявлением наносите мне оскорбление?
      - Этикет,- признался Петр,- был всегда моей слабой стороной, ибо в нем содержится множество предписаний, противоречащих здравому смыслу. Я изучал его столь нерадиво, что так и не смог проникнуться его духом и сжиться с ним. Вот и теперь я не могу понять, как вас, Мадам, могло оскорбить мое заявление о том, что Гамбарини пытается развязать в Европе войну.
      Королева-регентша ответила:
      - Но ведь тем самым вы косвенно обвиняете и меня, коронованную регентшу этой страны, в том, что я терплю такие преступные безобразия.
      - Отчего же, Мадам? - воскликнул Петр.- Разве я обвиняю Вас косвенно? Я обвиняю Вас прямо и бескомпромиссно в том, что Вы, проводя свою политику, слушаетесь фаворитов - то Кончини, то Гамбарини - и тем самым способствуете превращению Франции в австрийскую и испанскую колонию, чтобы папе и Габсбургам уже ничто не мешало объявить войну протестантскому северу Европы!
      В шуме, который подняло возмущенное и перепуганное общество, потонули слова "браво, браво!", которыми мальчик-король, устремив очи горе и потрясая в воздухе кулачками, приветствовал гневное заявление Петра.
      - Господин де Кукан,- сказала королева-регентша, когда снова воцарилась тишина.- Довольно одного моего жеста, чтоб за эти грубости вам раскаленными клещами вырвали язык. Но в моей стране, то есть в той стране, где правлю я, орудия пыток являются не средством наказания или мести, но инструментом поиска и установления правды; однако вы уже сами сказали о себе более чем достаточно правды. По моему суждению, вы просто сошли с ума от страха перед муками дознания; ничем другим ваше безрассудное заявление я объяснить не могу.
      - У меня нет страха перед муками дознания,- сказал Петр,- и я это сейчас Вам докажу.
      Собрав все свои силы, как до сих пор ему случалось лишь два или три раза в жизни, он разорвал ремень, которым были связаны его запястья, и, протянув левую руку к противню, набрал полную горсть раскаленных углей, медленно размял их между пальцев и высыпал крошки на каменный пол застенка. Господа и дамы загудели от возбуждения и ужаса, к их носам и губам взметнулись носовые платки, пропитанные духами torturon, которые, как известно, перебивают запах паленого человечьего мяса.
      - Господин де Кукан, нет! Не смейте! Нет, вы не должны! - воскликнул мальчик-король и, подскочив к Петру, раскрыл своими крохотными детскими пальчиками его почерневшую от ожогов ладонь. Потом обернулся к матери и светскому обществу, стоявшему за ее спиной, и срывающимся от волнения голосом воскликнул:
      - Так знайте же; на свете было только два героя - Муций Сцевола, который с улыбкой на устах добровольно сжег руку на жертвенном огне, и Кукан де Кукан, мой друг. Ибо моим другом является каждый, кто выступает противником этой подлой твари - кардинала Гамбарини!
      Проговорив это, он страшно покраснел, ибо наверняка сам испугался смелости своих слов.
      - Сию же секунду сядьте, Сир,- произнесла королева-регентша.- И передайте Его Преосвященству, чтоб вам всыпали не на три, а на десять ударов больше.
      И пока король, поникнув, возвращался на свое место, королева-регентша продолжала:
      - Благодарю вас, господин де Кукан, это все, что мне хотелось от вас узнать.
      И шустрый протоколист по ее знаку подозвал швейцарцев, которые отвели Петра в его камеру.
      ПОСЛЕДНЕЕ УТЕШЕНИЕ
      Через час, а может, немногим более, в камеру Петра вошел отец Жозеф. Петр радостно приветствовал его, ибо не чувствовал к странному монаху никакой злобы, а допрос в застенке отнял у него много сил, так что, кроме физической муки, его угнетали еще тоска и одиночество. Отец Жозеф, как всегда босой, простоволосый и грязный, все еще носил ту самую сутану, которую получил от Петра, только вместо голубого шнура был подпоясан грубой веревкой.