- Ох, страсти Господни! - запричитал хозяин.- Тот самый молодой человек, который вас, досточтимый отец, привез на своем коне?
      Отец Жозеф кивнул и спросил:
      - Где он теперь? Надеюсь, у себя в комнате?
      - Да, достопочтенный отец, он точно в своей комнате и, по-моему, ужинает,подтвердил хозяин.- Он заказал себе такой ужин, словно у него неделю во рту крошки не было,- печеночный паштет, огурчики, колбасу, телячью ногу, овощи и две бутылки кларета.
      - Оставьте его, пусть насытится, ему это более чем необходимо, а вы меж тем приведите подмогу,- добавил после минутного размышления отец Жозеф.Действуйте осмотрительно, потому что вы и представить себе не можете, насколько этот юнец опасен. Возьмите его живым, ибо это очень ценная добыча. Под окном поставьте стражу, чтоб он не убежал, пока вы будете взламывать двери. Сколько бы вам ни пришлось от него пострадать, на нем самом не должно быть ни царапинки. За это вы мне отвечаете головой. Ворота уже заперты?
      Главный стражник подтвердил.
      - Если же он от вас ускользнет и скроется, чего я не исключаю,- продолжал отец Жозеф,- тут же прикажите объявить по городу тревогу и предупредите жителей, что всякого, кто предоставит ему укрытие, ждет казнь. Если же господа чиновники в ратуше испугаются этой суровой меры предосторожности, то напомните им, что так распорядился я, отец Жозеф, заместитель министра военных и иностранных дел епископа де Ришелье. Но будем надеяться, что это не понадобится и дело обойдется без осложнений. А когда юноша окажется за надежными решетками, тут же отправьте гонца в Париж, в канцелярию Ее Величества, чтобы передать вот это письмо Его Святейшества, адресованное Ее Величеству королеве-регентше, а также сообщить, что здесь произошло; имя и фамилия арестованного, как написано в письме,- Пьер Кукан де Кукан. Пометьте себе это. Моего имени под этим сообщением не ставить. С арестантом обращайтесь учтиво, никакой жестокости, ни побоев, ни оков, ни подземелья, но зато тем более осмотрительно. Запомните и зарубите себе на носу - он один способен расправиться с несколькими здоровилами, вроде вас. А теперь, благосло-вясь, ступайте исполнять свой долг. Он в высшей степени почетен.
      Получив такие указания, стражники и хозяин гостиницы удалились, а отец Жозеф, по своему обыкновению, начал негромко и мелодично мурлыкать. Песенка его на сей раз не касалась ни вселенной, которую он хотел бы покорить, ни крови, в коей он желал бы утопиться, он пел о жаворонке, и первая строфа песенки звучала так:
      На тысячи ладов, средь синевы небесной, Пичужка, Божья тварь, сваи заводит песни.
      Вскоре он уснул, а когда в его покойный сон святого и храбреца вторглись звуки недалекой битвы, звон оружия и крики, то не пробудился, ибо спал так крепко, что даже этот назойливый шум нашел себе место в его сновидениях. Он проснулся, когда уже рассвело, с удовлетворением выслушал от хозяина гостиницы, все еще не пришедшего в себя после бурных событий, сообщение о том, что вышеупомянутый Пьер Кукан де Кукан, несмотря на бешеное сопротивление, вчера вечером арестован по всем правилам и живым и здоровым доставлен в здание ратуши, в городскую тюрьму.
      СТРАШНЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ В "КРАСНОЙ ХАРЧЕВНЕ"
      Тринадцать дней спустя, после двух часов пополудни, в город Баланс прискакал отряд мушкетеров, парней рослых, как сосна, рукастых и ногастых, блестящих острословов, наделенных легкостью движений, которая свидетельствует о физической силе и здоровье, самоуверенных и, само собой, бесконечно гордых своим одеяньем, которое они умели носить с небрежным изяществом и которое им очень шло. Командовал ими капитан, вероятно, лет на десять старше своих молодых подчиненных, высокий, усатый, с лицом до черноты иссеченным ветром и испещренным следами солдатской жизни, исполненной страданий и мытарств. В сопровождении эскорта он направился прямо в ратушу, где вручил дежурному чиновнику верительную грамоту, выданную канцелярией королевского дворца, скрепленную королевской печатью, подписанную собственной рукой Ее Величества королевы-регентши и удостоверявшую приказ о доставке узника, известного под именем Пьер Кукан де Кукан, в государственную тюрьму в Париже.
      - Де Тревиль,- представился он со всей учтивостью, когда Петра вывели из карцера.- Мсье де Кукан, судя по вашему имени и внешнему виду, я полагаю, вы дворянин, и прошу вас - в ваших собственных интересах - дать честное слово, что не окажете сопротивления эскорту и не предпримете попытки бежать.
      Тринадцать дней пребывания за решеткой охладили ярость Петра, вспыхнувшую при аресте, однако - при том, что по требованию отца Жозефа в тюрьме с ним обращались вежливо и даже каждый день присылали брадобрея - это не улучшило его настроения. Бледный, безразличный, пренебрежительный, он в ответ на учтивое обращение капитана де Тревиля произнес:
      - Это зависит от того, куда вы меня поведете, капитан.
      - В Париж, в Бастилию, черт побери! - воскликнул де Тревиль.
      Петр удивленно изогнул свои красивые брови.
      - То есть - из тюрьмы в тюрьму?
      - Да, именно так,- подтвердил де Тревиль.- Впрочем, быть узником Бастилии отнюдь не позор, но честь, поскольку за два с половиной столетия существования крепость повидала в своих стенах неисчислимое множество достойнейших особ, включая принцев королевской крови.
      - Тем не менее я на таком гостеприимстве не настаиваю и свой арест считаю незаконным и необоснованным, потому что ни на земле Франции, ни где-либо еще я ничего противозаконного не совершал, и если я все же лелею в мыслях нечто, противоречащее сухой букве закона, то это, пока замысел не стал поступком, мое сугубо личное дело. Я протестую против насилия, которое по отношению ко мне совершено и к которому вы своим участием присоединяетесь, а потому заявляю, что удеру при первой же представившейся возможности.
      Это заявление произвело на мушкетеров весьма приятное впечатление.
      - Для иностранца, который говорит по-французски так же хорошо, как и по-итальянски, вы воистину gentilhomme, человек чести, каким он и должен быть,- сказал капитан де Тревиль.- Но как бы там ни было, в нынешних обстоятельствах мы вынуждены...
      Покручивая ус, он немного подумал, прежде чем добавить:
      - ...следить за вами с должным тщанием.
      - Благодарю за мягкость и снисходительность этой меры.
      - Не смейтесь, сударь,- сказал де Тревиль.- Когда королевский мушкетер заявляет, что вынужден следить за кем-нибудь с должным тщанием - это не означает ни мягкости, ни снисходительности. Извольте взглянуть.
      Он вынул пистолет, подбросил в воздух медяшку и выстрелил. Монетка, настигнутая пулей, не упала на землю, но отлетела в сторону и впилась в кору старого платана, росшего посредине двора ратуши.
      - Неплохо,- сказал Петр. Капитан де Тревиль кивнул своим кадетам. Мушкетеры - их было девять - с пистолетами в руках построились в ряд.
      - Можно мне выстрелить не в монетку, а в медную пуговицу? - спросил один из них. Капитан де Тревиль удивился.
      - Это почему?
      - Потому что у меня нет ни одной монетки,- сказал кадет, в ухмылке растягивая рот от уха до уха. Юноша был высокий и широкоплечий, но с лицом нежным, как у девушки, и прекрасными незабудковыми глазами.
      - Так пусть вам кто-нибудь одолжит,- сказал капитан.
      - Боюсь, мой кредит у приятелей уже исчерпан,- сказал кадет.
      Капитан, нахмурившись, протянул кадету медяк.
      - На сегодняшний вечер я заказал в "Красной харчевне" во Вьенне баранью отбивную, в целой Франции не подают ничего лучше,- заметил капитан.- Если вы, Арман, промахнетесь, вам придется положить зубы на полку. Итак, господа, вперед!
      Кадеты подбросили медяки, и залп сразу из девяти пистолетов разразился как гром. Из девяти монеток на землю, не настигнутая пулей, упала только одна.
      - Жан-Поль, Жан-Поль, от кого другого, но от вас такого сраму на свою голову я не ожидал,- скорбно произнес капитан де Тревиль.
      - Вы ведь знаете, mon capitaine, что у меня ушиблена правая рука,отозвался Жан-Поль, молодой человек с упрямым выражением лица и выступающим вперед подбородком.
      - Нечего было ее ушибать, а если уж ушибли правую, стреляли бы левой,сказал де Тревиль и обратился к Петру: - Что вы, сударь, скажете теперь?
      - Тоже неплохо,- отозвался Петр.
      - Сдается, большого впечатления это на вас не произвело,- сказал де Тревиль.
      Петру послышался вдруг хорошо знакомый ему шепоток Искусителя, подбивавшего совершить невозможное, и он ответил:
      - Увы, но это правда - большого впечатления это на меня не произвело. Когда я хочу показать свое искусство, я стреляю в две монеты сразу.
      - Это невозможно,- сказал де Тревиль.
      - Вы ничем не рискуете, утверждая, что это невозможно; ведь я, безоружный заключенный, не могу вас опровергнуть.
      Де Тревиль поколебался и, подергав себя за бородку, произнес, вынув из кармана две монетки:
      - Господа, подайте ему два пистолета, пусть покажет, на что он способен. Собственно, если смотреть в корень, то тут нет нарушения правил, поскольку о том, что командир эскорта не смеет доверить эскортируемому заряженное огнестрельное оружие, в служебных, предписаниях ничего не сказано, очевидно, их составителям такая несообразность даже в голову не пришла.
      Петр выбрал себе два пистолета, которые кадеты в восторге от предстоящей забавы поспешили передать друг через друга прямо ему под нос, сжал их правой рукой, а левой подбросил обе денежки как можно выше. Еще когда они летели вверх, Петр, перебросив один из пистолетов в левую руку, выстрелил из обоих одновременно - и монетки, резко изменив свой путь, расплющились о стену ратуши. И кадеты на глазах у изумленных писарей и служителей ратуши, которые, заслышав пальбу, приникли к окнам, кинулись к Петру и с восторженным воплем "браво!" вскинули его на плечи и принялись вышагивать по двору, распевая мушкетерскую песню, самую хвастливую из всех, которые когда-либо были сложены:
      D'un pied je fais trembler la terre, Et pour me rendre egal aiix dieux, Je veux escalader les deux, Pour у produire mon tonnerre.
      А это означало приблизительно вот что:
      Мой шаг бросает землю в дрожь, И чтобы встать с богами вровень, Мне влезть на небо невтерпеж, Чтоб сверху разразиться в громе.
      Потом капитан де Тревиль отобрал у Петра все движимое имущество, среди прочего и его пояс, набитый золотыми, и когда слуга привел из конюшни запряженную лошадь Петра, все вскочили в седла.
      - Вперед во Вьенн, и да пусть не пережарится наша баранья отбивная в "Красной харчевне",- сказал капитан.
      И они двинулись в путь. Когда они миновали ворота города Баланс и направились на север, вверх по узкой каменистой тропе, извивавшейся между рекой и откосами, где росли сосны и дубы, капитан де Тревиль спросил Петра, ехавшего от него по правую руку:
      - А вы играете в пике, сударь?
      - В свое время, когда случалось участвовать в этой хитроумной игре, меня считали сносным партнером. Капитан де Тревиль выпрямился.
      - Вы всерьез называете эту игру хитроумной или в насмешку?
      - Пожалуй, всерьез,- сказал Петр.- Это игра не столь изощренная, как шахматы, но все-таки требует смекалки.
      - Тогда хорошо,- сказал капитан де Тревиль.- Я надеюсь, что, пока мы доберемся до Парижа, мы успеем сгонять не одну партию; денег, как я сужу по толщине вашего пояса, у вас достаточно.
      - Я твердо надеюсь, что партий мы сгоняем немного,- возразил Петр,- потому что, как вы уже слышали, я сбегу от вас раньше, чем вы думаете.
      - С вашей стороны, господин де Кукан, неблагородно использовать во зло то, что мы обращаемся с вами не как с вульгарным преступником. Обратите внимание, я ведь даже не приказал надеть на вас наручники.
      - Ну так обращайтесь со мной, как с вульгарным преступником,- сказал Петр.- Велите надеть на меня наручники, а я все равно сбегу.
      - Quel homme! Quel hommet Какой человек! Какой человек! - восхищенно бросил безусый кадет с детским румянцем во всю щеку, ехавший справа от Петра.Какая жалость, что он не француз.
      - Оставьте свои замечания при себе, Гастон,- сказал де Тревиль.- А почему, тысяча чертей, вы хотите от нас сбежать? Ведь мы же вам объяснили, что заключение в Бастилию не означает ущерба для чести. Особенно если это делается по личному приказу Ее Величества. Или вы хотите нанести мне оскорбление, не доверяя моим словам? Этого, сударь, я никак не советовал бы вам делать.
      - Честь честью, господин де Тревиль,- сказал Петр,- но я не из тех, кто безропотно дает вести себя на смерть.
      - А вы считаете, что мы ведем вас на смерть?
      - Я не считаю, я знаю,- сказал Петр.- Я приехал во Францию с намерением убить одного высокопоставленного негодяя; увы, он прознал о моем намерении и теперь, когда я в его руках, поступит со мной так же, как я хотел поступить с ним.
      - Это справедливо,- заметил де Тревиль. Теперь пришла очередь Петра возмущенно распрямиться.
      - Справедливо?! - воскликнул он.
      - Конечно,- подтвердил де Тревиль.- Когда я вызываю кого-либо драться, то в поединке либо я убью его, либо он меня, и это правильно.
      - Но я не вызываю этого негодяя на поединок,- сказал Петр.
      - В переносном смысле - вызываете,- сказал капитан де Тревиль.- Бывают поединки на большом расстоянии, и то, о чем говорите вы, смахивает на один из них.. Какое бы ни было расстояние - большое или нет, конец всегда одинаков.
      - Вы правы,- согласился Петр.- С той только оговоркой, что мой противник, к которому вы меня ведете на смерть, преступник особо опасный, и как только он перестанет меня бояться - а я, наверное, единственный в мире человек, кого он боится,- то без помех продолжит дело, которое с успехом начал, и не остановится, пока не ввергнет в беду Францию, а вместе с Францией - и все европейские народы.
      - Все европейские народы? - удивился капитан де Тревиль.- Сударь, мы, солдаты по призванию, привыкли преувеличивать, но ваше утверждение представляется мне преувеличением сверх всякой меры.
      - Я не уступлю из своих слов ни буквы,- сказал Петр,- более того, добавлю, что вы, господа, этому злодею помогаете.
      Кадеты все как один бурно запротестовали, а капитан де Тревиль, побагровев, словно его вот-вот хватит удар, обнажил было свою шпагу, но тут же всунул ее обратно в ножны.
      - Сударь,- проговорил он, безуспешно пытаясь овладеть собой,- вы правы, говоря, что идете навстречу своей гибели, потому что, даже если вы чудом ускользнете из рук своего недруга, который, как вы твердите, намерен вас убить, то во мне, капитане де Тревиле, вы найдете врага во сто крат более непримиримого, который воспользуется первым мигом вашей свободы, чтобы проткнуть вас насквозь и вырвать у вас из уст ваш невоздержанный язык. То обстоятельство, что я не могу разделаться с вами прямо сейчас, причиняет мне самые нестерпимые муки, какие мне в жизни доводилось терпеть. Наверняка ни я, ни мои молодцы никогда еще не сносили оскорбления столь грубого и несправедливого. Вы что, сошли с ума? И как только вам, разумному человеку, пришло в голову заявить, что мы, королевские мушкетеры, помогаем какому-то преступнику, который хочет ввергнуть нашу родину в беду? Разве вам не известно, что мы служим лишь Ее Величеству королеве Франции, и только ей одной?
      - Поздравляю вас с чувством чистой совести,- сказал Петр.- Вы служите лишь Ее Величеству королеве Франции, и только ей одной,- как трогательно, просто и благородно это звучит! И этого вполне достаточно, чтобы быть довольным собой! Вы служите королеве Франции - и баста! Вы - люди чести, и прикажи вам королева Франции разорить Париж, вы это сделаете, потому что служба есть служба и не ваше дело, например, задумываться над тем, как вышло, что среди первых личных советников королевы, направляющих ее политику, нет ни одного француза, или, скажем, над тем, полезны или вредны те решения и действия, на которые эти негодяи толкают королеву.
      - Поистине забавно и любопытно слышать, как вы, чужеземец, возмущаетесь тем, что среди советников Ее Величества нет французов,- сказал де Тревиль.
      - Да, я этим возмущен, больше того: в отличие от вас я настолько этим обеспокоен, что не могу спокойно спать;- ответил Петр.- Правда, сам я не француз, но европеец и, как таковой, не могу быть безразличным к тому, что происходит в стране, столь великой и столь влиятельной, как державная Франция. Так вот, господа мушкетеры, поскольку речь идет о вашей чистой совести, об этом вашем мужественном и трогательном "Мы служим Ее Величеству королеве Франции", то выслушайте вот что: вы действительно препровождаете меня в Бастилию по приказу Ее Величества. А знаете, почему Ее Величество издала такой приказ? По желанию своего фаворита кардинала Гамбарини. Кардинал Гамбарини и есть тот преступник, за которым Я отправился сюда, во Францию, чтобы вытряхнуть из него душу.
      - Quel homme! Quel homme! Mon Dieu, quel homme! - снова зашептал краснощекий безбородый кадет, ехавший справа от Петра. Капитан де Тревиль использовал этот повод, чтоб излить свой гнев.
      - Гастон! - рявкнул он.- Еще одно слово восхищения нашим пленным, и в Париже вы на месяц сядете под домашний арест!
      И снова, обратясь к Петру, с уничижительным высокомерием продолжил:
      - Господин де Кукан, вы оказываете нам великую честь, проявляя столь великую озабоченность судьбами нашей родины. Право, я не понимаю, каким образом такая жалкая, такая незаметная, такая убогая страна удостоилась внимания столь великого и благородного мужа, как вы.
      - Если оставить в стороне иронию, господин капитан,- сказал Петр,- Франция не такая уж жалкая, неприметная и убогая страна, чтоб заслуживать быть ввергнутой в катастроофу таким хорьком, как кардинал Гамбарини.
      - Ладно, шутки в сторону, поговорим о деле,- сказал де Тревиль.- Ваши сокрушительные аргументы, сударь, основаны на недобросовестных сведениях. И если мы отваживаемся говорить о том, что Ее Величество королева, возможно, и выслушивает советы кое-кого из своих земляков, то решающее влияние на нее имеет никак не ее духовник Гамбарини, но синьор Кончини. Наверное, вам не известно, кто такой Кончини, а раз так, то кончим этот разговор. Тот, кто путает Кончини с Гамбарини, не имеет права судить о современной политической жизни Франции, поскольку не знает о ней ровно ничего.
      - Но я вовсе ке путаю Кончини с Гамбарини,- сказал Петр.- Зато от вас, сударь, ускользнула та немаловажная подробность, что вышеупомянутый Кончини уже без малого два года как играет не первую, но вторую скрипку, поскольку первую перехватил Гамбарини. Это тем хуже и тем опаснее, что люди до сих пор мало о нем знают и ненависть французского народа все еще обращена на его устраненного предшественника.
      - Действительно, мне это неизвестно,- признал де Тревиль.
      - Мсье де Кукан прав,- сказал Арман, кадет, сидевший по уши в долгах, который собирался было стрелять в пуговицу, поскольку в его карманах не нашлось ни одного медяка.-Как вам известно, епископ Ришелье приходится мне неродным дядей, и он иногда жалуется моему отцу, что весь его упорный труд, который он приложил, чтоб убрать со сцены Кончини, пошел насмарку, ибо освободившееся место захватил Гамбарини.
      Капитан де Тревиль хмуро произнес:
      - Могу себе представить, как обрадовался бы Его Милость епископ, если бы узнал, что вы, Арман, во всю глотку трубите о том, чем он поделился с вашим отцом, без сомнения, строго конфиденциально...
      Некоторое время он ехал молча, а потом промолвил, обращаясь к Петру:
      - Ваши сведения весьма разносторонни, господин де Кукан, но поскольку вы иностранец, то выводы, которые вы из них делаете, неизбежно ошибочны. Мы, французы, глубоко сознаем величие своей родины и неколебимо верим в него; и это живое ощущение величия родины идет рука об руку с чувством любви и верности, которые каждый француз испытывает к своим правителям, а это чувство любви и послушания проистекает из нашей гордой веры в чудодейственную силу реймского святого елея, содержащего масло, через помазание которым французские короли делаются наместниками Иисуса Христа во Французском королевстве.
      Петру это показалось занятным.
      - Только во Французском королевстве?
      - Да, только во Французском королевстве. И разумеется, во французских колониях, например, в Канаде,- добавил де Тревиль.- Франция может позволить себе роскошь иметь время от времени плохих или просто никудышных королей. Таких неудачных властителей мы не осуждаем, но окружаем их такой же любовью, что и хороших королей, справедливых и добрых, ибо какие бы они ни были, они французские короли, и ничего больше мы не желаем о них знать. Не наше дело раздавать властителям ярлыки, верно служа лишь тем, кого мы отнесли к выдающимся, и отказываясь служить тем, кто нам не понравится, скажем, формой своего носа; это означало бы конец порядка и начало распада и гибели Франции, а тем самым - как вы верно заключаете - и всего мира.
      - Я бы сказал, негодным властителям вы служите даже вернее, чем тем, кого относите к выдающимся, потому что одного из лучших королей, которого даровала вам судьба, Генриха Четвертого, вы убили,- заметил Петр.
      - Я прощаю вам это высказывание только из-за плохого знания французского языка,- сказал капитан де Тревиль.- Как это - мы его убили?! Я, что ли, его убил? Или Арман? Или Гастон?
      - Его убил француз,- сказал Петр,- а всякий француз, как вы говорите, верит в чудодейственную мощь реймского святого елея.
      - Убийца ни во что подобное не верил, потому что был сумасшедший,- сказал де Тревиль.- Ибо француз, убивающий своего короля, не может быть в здравом уме.- Осознав слабость этого аргумента, капитан поспешно добавил: - Кстати, когда четверкой коней его разрывали на части, он, говорят, громко смеялся, что случается только с безумцами. А смерть от руки безумца - это то же, что смерть от клыков бешеного пса; так что король Генрих Четвертый - жертва не убийства, но несчастного случая. Ваши упреки, господин де Кукан, что мы якобы служим не Ее Величеству королеве-регентше, а ее итальянским фаворитам, просто-напросто неуместны. Как я уже сказал - не наше дело укорять свою королеву, наше дело служить ей и исполнять ее приказы. И даже если порой нам кажется, что Ее Величество королева-регентша не всегда на высоте великих задач, которые тяжким грузом легли на ее слабые женские плечи, мы говорим себе: всему свое время, и настанет день, когда власть возьмет ее сын, Людовик Тринадцатый, в чьих жилах течет кровь великого Генриха.
      - Лишь бы день этот не настал слишком поздно,- заметил Петр.- И теперь, когда вы ведете на смерть меня, пришедшего с далекой чужбины вам на помощь, вы отодвигаете этот день в неопределенное будущее.
      Обмениваясь подобными мнениями, мушкетеры то и дело в ярости подскакивали на стременах, скрежетали зубами и неподражаемым жестом хватались за шпаги, однако признавали в душе, что их узник хоть порой и бестактен, однако gentilhomme, человек твердых принципов, храбрец, стойкий в своих убеждениях, а потому вполне достойный уважения; так они добрались до города Вьенн, который, разумеется, не имеет ничего общего с Веной,- хотя название столицы Австрии звучит по-французски точно так же,- и который, как все более или менее крупные города Франции, сохранил выразительные следы давнего римского владычества, в нашем случае - прекрасный храм эпохи императора Августа и амфитеатр, раскинувшийся на склоне холма под названием Пипе.
      Но Петр не задерживал взгляда на чудесах античного зодчества, гораздо более пристально всматриваясь в огрехи современных построек, в поврежденные городские стены справа от южных ворот, которые как раз ремонтировались, так что в одном месте зиял пролом и возвышались строительные леса.
      Здесь я дам деру, сказал себе Петр, дам деру, и сам черт меня не остановит.
      "Красная харчевня" на улице Заплаточников, где капитаном де Тревилем был заказан для всего отряда ужин, оказалась нескладной халупой сельского типа, с просторным нижним этажом и несколькими чердачными каморками, размещенными под невысокой раскидистой кровлей. Здание стояло посредине двора, обнесенного высокой стеной и занятого в основном хозяйственными пристройками.
      Отвечая за узника, а главное, не желая, чтоб во время ужина его беспокоили посторонние зеваки, капитан де Тревиль, любитель хорошо поесть и выпить, снял всю "Красную харчевню" только для себя и своих кадетов и поступил, бесспорно, правильно, потому что непривлекательный внешний вид заведения с лихвой вознаграждался приветливым уютом внутреннего помещения, где располагались длинные, чисто выскобленные столы липового дерева, висела большая круглая люстра с зажженными свечами, потрескивали в очаге дрова и суетилась аппетитная трактирщица с полными по-матерински грудями, округлыми - как тут не шлепнуть ягодицами и сочными губами на приветливом пухлом лице,- une boule de suif,пышка, да и только, как восторженно отозвался о ней кто-то из кадетов, предвосхитив название одной замечательной повести, которая будет написана лишь двести пятьдесят лет спустя. Пышкин муж, мастер Лаванши, бывший шеф-повар принца Луи Второго де Конде, женился пятнадцать лет назад, взяв за женой "Красную харчевню". Он приветствовал капитана де Тревиля и его кадетов, важно выступая перед главным входом с высоким белым колпаком на голове, который, как ни странно (ведь колпак - символ самого земного из всех земных занятий), придавал его лицу явно одухотворенное выражение. Поскольку во Вьенне мало кто мог оценить его кулинарное искусство, мастер Лаванши искренне радовался столь образованным, тонким и благородным гостям, как господа мушкетеры из Парижа, а потому принял их с огромным уважением и радушием.
      Вскоре великолепный ужин, облагороженный знаменитым красным лангедокским вином, которое пригожая корчмарка едва успевала целыми жбанами подносить из подвала, настолько поднял настроение кадетов, что они забыли о стычках и неприятных спорах со своим узником по дороге из Баланса до Вьенна, и, куда уж лучше,- принялись пить здоровье короля Людовика Тринадцатого и епископа де Ришелье, а также славу Франции, погибель Англии, Испании и Австрии и крушение Габсбургов, старательно избегая произносить имя королевы-регентши. Капитан де Тревиль делал вид, что до него не доходит смысл этого faux pas[оплошности (фр.),], добродушно посмеивался над забавой своих развеселившихся удальцов и одернул их, лишь когда они начали пить смерть кардинала Гамбарини и здоровье своего узника, господина Пьера Кукан де Кукана.
      На башне костела только пробило девять, как вдруг пригожая трактирщица исчезла и вместо ее появился какой-то половой или слуга, кого никто из пирующих до сих пор не видел.
      - Патронессе (на нашем языке это значит то же, что "хозяйке") срочно пришлось пойти к своей невестке, у которой начались роды,- произнес он с испанским акцентом, когда огорченные кадеты спросили, куда подевалась их Пышка.- Но,- добавил он, почтительно улыбаясь,- я обслужу господ мушкетеров ничуть не хуже.
      - Последний жбан перед сном,- заказал капитан де Тревиль.
      За последним жбаном последовал еще один последний и, наконец, самый распоследний. А Петр, который пил очень умеренно, поскольку для побега ему нужна была ясная голова, приметил, что у мушкетеров, не исключая и господина де Тревиля, особенно после ухода пригожей хозяйки, чьи прелести и чары возбуждали их красноречие и остроумие, теперь явно и неудержимо падает настроение, замедляются движения и тяжелеет язык, а лица все плотнее застилает пелена отупения. Но и сам Петр, хоть из последних жбанов, поданных слугой-испанцем, пригубил лишь чуть-чуть, только бы не возбудить подозрений слишком очевидным воздержанием, тоже почувствовал, что веки его тяжелеют, наливаясь обморочной детской дремотой.
      Усилием воли он разогнал сон и хотел было уже крикнуть своим молодым друзьям - ибо, даже будучи их узником, считал их кем угодно, только не врагами-чтоб они перестали пить, потому как в вино что-то подмешано, но, бросив один только взгляд на господина де Тревиля, понял, что уже поздно: капитан мушкетеров, широко открыв рот с безвольно отвисшей челюстью и шумно всхрапывая, как раз в этот момент медленно сползал под стол; с его кадетами дело обстояло ничуть не лучше: один уже спал, другой погружался в сон, третий пластом лежал на земле, четвертый только что свалился с лавки, пятый сидел соляным столпом, облив себя вином, которое подносил ко рту как раз в тот момент, когда у него вдруг оцепенела рука; шестой и седьмой сопели, упав друг другу в объятия; а слуга-испанец, сложив на груди руки, взирал на эту непристойную картину с довольной ухмылкой негодяя.
      Опомнившись и взяв себя в руки, Петр счел самым благоразумным притвориться, будто его тоже свалило отравленное вино; чувствуя, что слуга-испанец не сводит с него упорного взгляда темных глаз, он последовал примеру капитана, медленно съехав со стула, свесив голову и раскрыв рот.
      Когда Петр исчез под столом, слуга-испанец, или наемный убийца - а то что же еще это была за птичка,- повернулся и вышел из трактира. Ну, теперь - не заснуть, не заснуть, иначе проснешься с отрезанной головой, думал Петр, усилием воли раздирая слипающиеся веки, пока вслепую пробирался меж ног и тел спящих мушкетеров. Ему было ясно как день, что это - очередная гнусная затея неутомимого Марио Пакионе, не прекращавшего попыток убить Петра самолично, хотя тот был уже под арестом и на пути в Бастилию. Отец Жозеф верно оценил ситуацию, когда сказал, что отныне вопрос только в том, кто прикончит Петра первым - Пакионе или Гамбарини; Пакионе хотел быть первым во что бы то ни стало: голова Петра требовалась ему для предъявления папе в качестве доказательства, что Петра уже точно нет в живых.
      Бешеный стук сердца заглушал сопение и храп спящих, что вместе с треском угасавшего огня в очаге нарушали тишину оцепенелого трактира, когда Петр, прячась под доской стола, осторожно - а вдруг кто подглядывает в окно подползал на коленях к стулу господина де Тревиля, который один из всех сохранил оружие при себе, повесив ремень со шпагой и пояс с пистолетами на спинку стула, в то время как кадеты оставили свои вещи на вешалке у входа. Прежде всего Петр вынул из ножен шпагу капитана, потом пистолеты; и как только он ощутил их в руках, твердые и холодные, послышались приближающиеся шаги и голоса.