В очерке о Короленко он подчеркивает высокие гражданские традиции русской классической литературы. Рассказ о Чехове-человеке переходит в характеристику его как писателя. Говоря о Толстом, Горький раскрывает величие художника и слабость проповедника, показывает противоречия между характером Толстого, его жизненным и художественным опытом и позицией обновителя религии, в которую становился Толстой; по оценкам великого писателя очерк близок ленинским статьям о Толстом. Недаром Ленин, прочитав горьковский очерк залпом, за одну ночь, сказал: "Пожалуй, так честно и смело никто о Толстом не писал".
      Очерк о Леониде Андрееве далеко выходит за рамки воспоминаний о хорошо знакомом Горькому человеке: в нем раскрыта трагедия художника, оторванного от народа, на материале одной человеческой судьбы поставлена тема интеллигенции, народа и революции. Перед нами не просто талантливый писатель, друг Горького, а выразитель системы взглядов, с которыми страстно спорит автор очерка.
      5
      Петроград, где жил Горький, был, по словам Ленина, "одним из наиболее больных пунктов" страны. Много политически грамотных питерских рабочих, социал-демократической интеллигенции, революционеров-большевиков разъехалось по стране бороться за Советскую власть в развертывающейся гражданской войне. Так, в 1919 году в ответ на призыв Ленина к петроградским рабочим "мобилизовать все силы на помощь Восточному фронту" из города отправились 20% коммунистов и 20% комсомольцев. Тысячи питерских рабочих в составе продовольственных отрядов боролись с голодом по всей стране. К 1920 году в Петрограде вместо предвоенных 234 тысяч рабочих оставалось только 88 тысяч.
      "Цвет рабочих ушел на фронты и в деревню", но зато "осталось непропорционально много безместной и безработной интеллигенции", "ничего не понявшей, ничего не забывшей, ничему не научившейся", - так характеризовал обстановку в Петрограде Ленин.
      Эта брюзжащая, недовольная Советской властью старая интеллигенция приходила в панику от бытовых трудностей. Многочисленные посетители из "бывших" осаждали писателя бесконечными и разнообразными просьбами.
      В стране разворачивалась гражданская война. Белогвардейцы стремились задушить республику Советов, потопить в крови первое в мире государство рабочих и крестьян. Щедрую помощь оказывала им международная буржуазия. Республика находилась в огненном кольце фронтов, враг действовал и внутри ее. Молодому государству приходилось прибегать к суровым и крутым мерам для подавления врагов революции - в том числе и среди интеллигенции.
      Социалистическая революция, совершенная во имя народа, руками народа, приведшая к власти правительство, которое выражало интересы народа, в принципе против террора, против насилия, против репрессий. Не случайно была отменена смертная казнь, прощены участники первого покушения на Ленина, отпущены под честное слово белые генералы, выходили оппозиционные Советской власти газеты. Но лишенные власти, экономической и политической силы, враждебные революции классы и социальные группы развернули бешеное сопротивление, не гнушались ничем. Тяжелая обстановка сложилась на фронтах гражданской войны, вспыхивают мятежи, убит Урицкий, тяжело ранен Ленин. В этих условиях пришлось временно прибегнуть к красному террору, репрессиям. Красный террор должен был не только сурово карать тех, кто с оружием в руках выступал против Советской власти, но стать угрозой, серьезным предупреждением тем, кто колебался, тайно сочувствовал контрреволюционерам, был готов при первом удобном случае - а их было много - стать на путь вооруженной борьбы с социалистической революцией.
      Горькому репрессии казались чрезмерными, и он не раз ходатайствовал перед Лениным за тех, кто обвинялся в действиях против Советской власти. Ильич всегда был внимателен к просьбам писателя, но писал ему: "Вопль сотен интеллигентов по поводу "ужасного" ареста на несколько недель Вы слышите и слушаете, а голоса массы, миллионов, рабочих и крестьян, коим угрожает Деникин, Колчак, Лианозов, Родзянко, красногорские (и другие кадетские) заговорщики, этого голоса вы не слышите и не слушаете".
      Луначарский вспоминает, как Горький жаловался Ильичу на обыски и аресты петроградских интеллигентов, которые в прошлом помогали большевикам. Ленин, усмехнувшись, ответил:
      "Да, славные, добрые люди... Ведь они славные и добрые, ведь их сочувствие всегда с угнетенными, ведь они всегда против преследователей. А что сейчас они видят перед собой? Преследователи - это наша ЧК, угнетенные это кадеты и эсеры, которые от нее бегают. Очевидно, долг, как они его понимают, предписывает им стать их союзниками против нас. А нам надо активных контрреволюционеров ловить и обезвреживать".
      В большом письме Ильич показывает Горькому причины его "больных выводов", разъясняет то, чего писатель не понял, зовет туда, где рождается новое. Вместо того чтобы ежедневно слушать стенания и жалобы "самых усталых из оставшихся в Питере из нерабочих", Ленин советовал Горькому поездить по стране, увидеть новое на фабриках, в деревне, в армии: "радикально измените обстановку, и среду, и местожительство, и занятие" ("профессионального редактора переводов", руководителя "Всемирной литературы". - И.Н.).
      Ленин видел в Горьком не идейного противника, а временно заблуждающегося художнически впечатлительного, напряженно раздумывающего друга всех трудящихся масс. Не ошибки, а глубокое и искреннее стремление разобраться в происходящем, кипучая общественная деятельность, неиссякаемая инициатива, горячее желание служить народу - вот что определяло отношение Ленина к писателю.
      Критикуя ошибки Горького, Ленин помогал другу, в преданности которого делу пролетариата, социалистической революции не сомневался ни на минуту, боролся не с Горьким, не против Горького, а за Горького.
      Русская земля была увезена им в своей душе
      1
      Огромная работа и бытовые лишения серьезно подорвали здоровье писателя, который делил бедствия войны и разрухи со всеми петроградцами, работал не зная отдыха (последний раз Горький ездил в Крым летом 1917 года).
      У него обострился ревматизм, появилась подагра, серьезные сердечные приступы были в пути из Москвы в Петроград в июле 1919 года и осенью 1920 года, в конце 1920 года он болел цынгой. Но главное - обострение туберкулеза, усиленное крайним переутомлением.
      Нужно было длительное лечение. Ленин настаивал, чтобы Горький уехал за границу: "Уезжайте, вылечитесь. Не упрямьтесь, прошу Вас!"
      "...Приехать Вам (в Западную Европу. - И.Н.), - пишет Горькому летом 1921 года В.Боровский, советский полпред в Италии, - полезно не только для того, чтобы починить механизм (здоровье. - И.Н.) и подкормиться, но и чтобы упорядочить все переживания и спокойно поработать... Ваше присутствие здесь... было бы полезно для европейского общественного мнения", которое "проявляет смутную тенденцию ознакомиться с тем, что же такое эта загадочная советская Россия, которая и в огне не горит, и в воде не тонет, и с голоду не умирает".
      В конце 1921 года писатель уехал за границу и с декабря лечился в санатории в Шварцвальде (Германия).
      Узнав, что писатель испытывает материальные затруднения, Ленин считает необходимым включить его в число лиц, лечащихся за границей за счет партии или государства. Он отчеркнул в письме М.Ф.Андреевой строки о том, что "все, что у него (Горького. - И.Н.) было, прожито, а жить здесь, а уж особенно лечиться - безумно дорого". Через несколько дней Ленин пишет управделами Народного Комиссариата иностранных дел: "Всячески ускорить получение денег Горьким. Если есть малейшие трения, сказать мне".
      "Отдыхайте и лечитесь получше", - писал Ильич Горькому 6 декабря 1921 года. "Лечусь. Два часа в день лежу на воздухе, во всякую погоду, - здесь нашего брата не балуют: дождь - лежи! снег - тоже лежи! И смиренно лежим. Нас здесь 263 человека, один другого туберкулезнее", - пишет Горький Ленину.
      С апреля 1922 года он живет в Берлине, а летом - на побережье Северного моря, встречается здесь с А.Н.Толстым, А.Белым, С.Есениным. Горький остро почувствовал сложную, противоречивую, мятущуюся натуру "своеобразно талантливого и законченно русского поэта", видел, как внутренне чужды Есенину окружавшие его люди, понимал глубокий трагизм его положения, определивший характер есенинской поэзии. Чтение поэтом стихов потрясло Горького изумительной искренностью и невероятной внутренней силой, хотя в нем и не было искусства профессионального чтеца-декламатора. "Взволновал он меня до спазм в горле, рыдать хотелось" - так подытожил Горький впечатление от чтения Есениным "Пугачева". "Сергея Есенина, - писал позднее Горький, не спрячешь, не вычеркнешь из нашей действительности, он выражает стон и вопль многих сотен тысяч, он яркий и драматический символ непримиримости раскола старого с новым".
      Писатель ехал за границу лечиться. Но уйти от литературы, от общественной деятельности - да еще в столь трудные для страны дни - было свыше его сил. Он выступает на заседании комиссии по оказанию помощи русским ученым, ведет активную переписку, организует сбор средств для голодающих в Советской России, пишет статьи, рассказы, редактирует свои произведения для собрания сочинений (так, готовя для переиздания "Фому Гордеева", Горький внес в текст около трех тысяч исправлений), читает книги, выходящие на его родине, рукописи начинающих авторов, шлет посылки оголодавшим знакомым.
      В феврале 1922 года в Берлине выходит брошюра, написанная Ф.Нансеном, Г.Гауптманом и М.Горьким, "Россия и мир" - призыв помочь голодающим России.
      Горький организует журнал "Беседа" (выходил в Берлине нерегулярно; с мая 1923 по март 1925 вышло 6 книг): "Цель его - ознакомление русских грамотных людей с научно-литературной жизнью Европы". В "Беседе" печатались русские писатели (советские и проживающие за границей) - М.Горький, А.Блок, Ф.Сологуб, А.Белый, В.Лидин, А.Ремизов, В.Шкловский. Печатались Р.Роллан, Д.Голсуорси, С.Цвейг. Много было и научных статей.
      Буржуазия с подозрением относилась к писателю.
      Горький хотел закончить лечение на юге Франции, но получить визу на въезд туда оказалось нелегко, хотя о ее выдаче ходатайствовали А.Франс, Р.Роллан, А.Барбюс: французское правительство враждебно относилось к писателю, заявлявшему о своем единстве с Советской Россией.
      Когда возникло предположение о приезде Горького в Чехословакию, власти решительно воспротивились: буржуазия Чехословакии всячески поддерживала антисоветские выступления русских белоэмигрантов, которых немало жило в стране, и боялась революционного влияния Горького на пролетариат и интеллигенцию: "нельзя ручаться, что ничего не случится". В конце концов, опасаясь общественного скандала, разрешение на въезд писателю все же дали, и 27 ноября 1923 года он с Максимом и невесткой приехал в Прагу.
      "Облик чеха, его натура полна деятельности, благородства, - говорил позднее Горький, - чехи - народ корректный, уступчивый в быту, внимательный к товарищу. Они - люди коллектива... Я влюблен в этот народ".
      За Горьким сразу же была установлена тайная слежка, а буржуазная печать, стремясь ослабить интерес к писателю, помешать контактам с ним, не уставая повторяла, что писатель "очень болен", "прикован к постели" и его беспокоить не следует.
      С апреля 1924 года Горький поселился в Италии, вблизи Сорренто.
      Власти фашистской Италии с подозрением смотрят на Горького. В сентябре 1925 года полиция произвела обыск в квартире писателя, вызвавший возмущение у всей Италии. Главе итальянского правительства Муссолини пришлось заявить советскому послу, что обыск был произведен по недоразумению и такого больше не повторится. Однако в 1928 году итальянская почта перестала доставлять Горькому письма, газеты, журналы и книги из СССР.
      2
      За рубежом в это время о писателе ходили (в печати!) самые нелепые слухи: будто бы его сын Максим расстрелян в Москве, как о знаменитом писали о несуществующем горьковском романе "Город Нижний Новгород", печатались фальшивые интервью и беседы с ним, небылицы об отношении писателя к Советской власти. В обусловленном болезнью отъезде Горького за границу видели его разрыв с Советской страной, с Лениным.
      Писатель решительно опровергает слухи, распространенные буржуазной прессой: "Советская власть является для меня единственной силой, способной преодолеть инерцию массы русского народа и возбудить энергию массы к творчеству новых, более справедливых и разумных форм жизни", - пишет он в сентябре 1922 года, а в августе 1925 года повторяет: "Мое отношение к Соввласти вполне определенно: кроме ее, иной власти для русского народа я не вижу, не мыслю и, конечно, не желаю".
      Не все правильно представляли позицию Горького - верного друга нового мира - и на его родине.
      Кое-кому казалось - не без влияния клеветы буржуазной печати, - что Горький чуть ли не эмигрировал из Советской России, "обзавелся виллой", "всяческими комфортами". В ответ на одно из таких писем - ленинградского рабочего и студента Попова - Горький спокойно отвечал: "Никогда, никаких вилл у меня не было, нет и, разумеется, не будет. На ложь я не способен, а было бы великой ложью, если б я обзаводился собственностью, одновременно радуясь мощному строительству социализма рабочим классом Союза Советов. "Всяческим комфортом", т.е. условиями, которых требует мое здоровье, мой возраст, моя работа, я "обзавелся" бы гораздо лучше в Союзе, чем здесь". Понимая законность вопроса, уважая обеспокоенность своего корреспондента, Горький заканчивал ответ словами "За письмо - спасибо. Очень хорошее письмо. Крепко жму руку".
      "Грубо ошибочными и граничащими с хулиганством" были названы в постановлении ЦК ВКП(б) от 25 декабря 1929 года нападки на Горького в печати, в которых писателя обвиняли в том, что он становится "рупором и прикрытием для всей реакционной части советской литературы". Подобные выступления, отмечалось в постановлении, "в корне расходятся с отношением партии и рабочего класса к великому революционному писателю тов. М.Горькому".
      Сложным было отношение к Горькому Владимира Маяковского.
      Оба писателя находились по одну сторону баррикад, в одном лагере лагере советской литературы. Общим было их мировоззрение, общими позиции в политической борьбе. По-разному осваивая действительность, оба писателя заложили основы социалистического реализма в советской литературе. Поэма Маяковского "Владимир Ильич Ленин" и очерк Горького об Ильиче написаны с общих позиций, их близость очевидна каждому. И Горький, и Маяковский выступали против оживившегося при нэпе мещанства, обличили ложь буржуазной демократии, поджигателей войны.
      Стихотворение "Письмо писателя Владимира Владимировича Маяковского писателю Алексею Максимовичу Горькому" было продиктовано страстным желанием поэта видеть Горького на родине, здоровым, активно работающим, и досадой, что писатель живет далеко от Страны Советов. В марте 1927 года, вскоре после публикации стихотворения, Маяковский говорил на одном из диспутов: "Хотим мы видеть Горького в нашей литературе? Хотим". В то же время Маяковский разделял заблуждение о том, что Горький "отцвел", достижения его принадлежат прошлому (и это в те годы, когда Горький писал "Дело Артамоновых" и "Клима Самгина"), думал о Горьком как "эмигранте".
      Эти ошибочные представления поэта были вызваны и отсутствием личных контактов между писателями. В августе 1917 года Маяковский ушел из "Новой жизни", недовольный политической позицией газеты, а затем уехал в Москву. Шедшее от футуризма отрицательное отношение к культурному наследию, которое поэт позднее преодолел, породило у Маяковского в первые годы после революции отрицательное отношение к Горькому, который вел огромную работу по сохранению памятников культуры. Враждебную по отношению к Горькому позицию занимали литературные группы "Леф" и "Новый Леф", с которыми был связан Маяковский.
      По свидетельству близкого поэту Н.Асеева, сыграли роль неверные представления, ложь и наговоры о Горьком, распространившиеся в окружавшей Маяковского среде.
      "Смысл письма - не усвоил", - писал Горький о стихотворении Маяковского. Он воздавал должное таланту Маяковского, тяжело переживал его смерть в 1930 году. Прочитав "Владимира Ильича Ленина", он сказал: "Простые слова, а уложены... твердо... Слова у него громоустые!.."
      3
      Живя в Германии, Чехословакии, Италии, Горький внимательно следит за жизнью в Советской России, в первую очередь за ее литературой. Он получает много газет, книг, писем. Почтальоны уже не могут донести их до дома, где живет писатель, и почту ему привозят на ослике.
      "Горький не увозил с собою на чужбину горсточку русской земли в ладонке, - пишет К.Федин. - Русская земля была увезена им в своей душе".
      Четыре года в Сорренто, признавался Горький, "я прожил в тишине более устойчивой и глубокой, чем тишина русской дореволюционной деревни". Эта тишина, "сжимая пестрый опыт моей жизни, помогла мне лучше работать... и научила меня внимательней вслушиваться в голоса из городов, из деревень России... Каждый день все более ясно слышал я, что шум жизни на родине становится бодрее, горячей, мятежней".
      Советская страна переживала трудное время.
      Первая мировая и гражданская войны разорили хозяйство, в наследство от недавнего капиталистического прошлого в сознании и психологии разных слоев общества осталось немало взглядов, которые надо было преодолеть. Перед партией, рабочим классом, всем трудовым народом, завоевавшим и отстоявшим власть в годы революции и гражданской войны, стояли большие экономические и социальные задачи. Самой трудной, самой сложной задачей социалистической революции является преобразование сознания и психологии масс.
      В этом преобразовании большую роль играет искусство, художественная литература, и естественно, что Горький много думает над формированием в массах нового - социалистического сознания: отношения к труду, обществу, друг к другу. Постепенно исчезает его недоверчивое, настороженное отношение к деревне, неверие в социальный разум крестьянства.
      В очерках Н.Погодина, в будущем видного советского драматурга, он увидел, как "с быстротою, почти чудесной" меняется деревня, увидел "не просто внешние изменения старого русского быта, не мелочи, а глубочайшее перерождение старинного русского человека, отравленного множеством предрассудков, суеверий и враждебным недоверием ко всему, что исходит из города". В рецензии на "Провода в соломе" - первую книжку стихов Михаила Исаковского - Горький с радостью отмечал, что Исаковский "не деревенский, а тот новый человек, который знает, что город и деревня - две силы, которые отдельно одна от другой существовать не могут, и знает, что для них пришла пора слиться в одну необоримую творческую силу, - слиться так плотно, как до сей поры силы эти никогда и нигде не сливались".
      В январе 1924 года писателя потрясла смерть Ильича. Он телеграфирует в Москву Е.П.Пешковой: "На венке напиши: "Прощай, друг!". Просьба была выполнена.
      И сразу же за работу - над очерком "В.И.Ленин". "На душе - тяжело... Уход Ильича - крупнейшее несчастье за сто лет", - пишет он на родину 4 февраля.
      Много думает и пишет Горький о молодой советской литературе. Он ведет активную переписку с Вс.Ивановым, Л.Леоновым, С.Сергеевым-Ценским, М.Пришвиным, В.Шишковым, С.Подъячевым, Д.Фурмановым, Б.Лавреневым, К.Фединым, А.Чапыгиным, Ф.Гладковым, Р.Ролланом, А.Барбюсом, С.Цвейгом.
      Горький ценит романы "умного, интересного, талантливого" Л.Леонова, последние стихи С.Есенина, которого называет "великим русским поэтом", с похвалой отзывается о романе Ю.Тынянова "Кюхля", посвященном товарищу Пушкина декабристу В.К.Кюхельбекеру ("интереснейшая повесть"), "Цементе" Гладкова, "Разгроме" Фадеева, романе К.Федина "Города и годы" ("положительно хорош"), произведениях Пришвина, "Республике Шкид", написанной бывшими беспризорниками Г.Белых и Л.Пантелеевым: "авторы отлично, а порою блестяще рассказывают о том, что было пережито ими лично и товарищами их... Они сумели нарисовать изумительно живо ряд характеров и почти монументальную фигуру "Викниксора"..."
      "Интереснейшими и глубоко поучительными" считал Горький книги Фурманова "Мятеж" и "Чапаев", но указывал, что жизненный материал художественно еще недостаточно обработан, видел небрежное отношение к слову, пристрастие к разъяснениям, происходящее от недоверия к силе искусства. Он критиковал автора "Чапаева", исходя из самых высоких требований, веря в его талант: "О, это будет великий писатель, увидите..."
      "Человеком очень крупного и красочного таланта... большой надеждой русской литературы" был для него Бабель.
      С радостью отмечает Горький, что в росте общественной активности в странах Западной Европы большую роль играет русская литература: "Переводят русские книги всюду и везде так, как еще не переводили, - неизмеримо больше и даже внимательнее, чем это делалось раньше". Сам Горький всячески стремится удовлетворить этот интерес западноевропейского читателя к русской и советской литературе: организует переводы книг, составляет списки произведений для издательств, пишет зарубежным писателям о современной русской литературе.
      Горьковские традиции творчески продолжали в те годы Д.Фурманов ("Чапаев", 1923), А.Серафимович ("Железный поток", 1924), Ф.Гладков ("Цемент", 1925), А.Фадеев ("Разгром", 1926) и другие.
      В развитии молодой советской литературы важную роль сыграла резолюция ЦК РКП (б) "О политике партии в области художественной литературы" (1925). Партия помогала пролетарским писателям занять ведущее место в литературе, призывала к бережному и тактичному отношению к "попутчикам" - так тогда называли писателей, которые сочувствовали революции, но взгляды которых были во многом противоречивы, неопределенны, не имели социалистического характера. Резолюция содействовала тому, что в ближайшие годы попутчики преодолели колебания и многие из них стали видными советскими писателями, нашли свое место в рядах строителей нового мира. Партия боролась против буржуазных влияний в литературе, усилившихся в связи с нэпом, подчеркивая необходимость создания литературы, понятной миллионам, выражающей коммунистические идеалы. Как и другие советские писатели, Горький приветствовал резолюцию, которая, по его словам, "несомненно будет иметь огромнейшее воспитательное значение для литераторов и сильно толкнет вперед русское художественное творчество".
      Успехи молодой советской литературы радовали Горького. В своих оценках он, по собственному признанию, "человек, склонный к преувеличениям", не всегда был прав, и некоторые ценимые им произведения не выдержали испытания временем.
      Великий художник, Горький хорошо видел художественное несовершенство многих произведений, не раз иронически писал о критике, сопоставлявшей писателей тех лет с Бальзаком или Л.Толстым, но считал несправедливым подходить к оценкам тогдашней литературы только с эстетических позиций. Он подчеркивал новизну содержания, богатство жизненных наблюдений, новое отношение писателей к действительности и творчеству.
      "Когда сообразишь, в каких условиях творится современная русская литература, как трудно всем вам живется, проникаешься чувством искреннего и глубокого почтения... - писал он. - Я с великим трепетом слежу, как растет на Руси новая литература и многим восхищаюсь... Плохо пишут? Правильно, очень многие пишут плохо. Но когда нам было по шести, восьми лет от роду, мы тоже плохо говорили. Потом - научились говорить лучше".
      В любой книге, в любом человеке Горький стремился найти хорошее: "Я профессиональный читатель, влюбленный в литературу. Каждый раз, когда приходит новая книга, я открываю ее с глубочайшим волнением, напряженно ожидая найти в ней что-то новое, радостное, талантливое".
      Революция подняла к жизни, к культуре миллионные массы. К литературе, перу потянулись тысячи людей, особенно молодежь. И к давнему литературному наставнику - Горькому - как никогда прежде, потекли рукописи, письма сотнями, тысячами.
      Когда писателю хотели посочувствовать, что к нему "лезут литературные младенцы", Горький отвечал: "Я - неизлечимый "антропофил". Люблю человека... сколько на путях моих я встретил замечательно талантливых людей, которые погибли лишь потому, что в момент наивысшего напряжения их стремлении - они не встретили опоры, поддержки. Вот отсюда и происходит мое отношение к "литературным младенцам"..."
      Читая рукопись, Горький не только писал замечания общего характера - о сюжете, героях, - но и отмечал трудные сочетания звуков, не пропускал даже грамматических ошибок и опечаток, тщательно исправлял их - в назидание автору - даже тогда, когда рукопись им отвергалась.
      Горький указывал на тематическое однообразие многих книг, их "общий серовато-унылый тон". Он призывал писателей глубже и пристальней вглядываться в жизнь, изучать ее, думать над нею, не идти за фактами, а возвышаться над ними, обогащать увиденное, не упрощать действительность, а изображать ее во всей сложности, противоречивости, борьбе различных тенденций. "К противоречиям старого и нового у нас подходят неумело, отмечал он в 1925 году, - изображают их грубо и слишком торопятся примирить". Горького беспокоило, что писатели обходили многие стороны богатой событиями, сложной и противоречивой жизни тех лет, что в книгах чаще всего действуют "люди вчерашнего дня", а изменения в характере человека, происшедшие в последние годы, изображаются редко и художественно неубедительно.
      В произведениях о деревне Горький отмечал недостаточное внимание писателей к процессам социальной и бытовой ломки, идиллическое изображение сельской жизни, подчеркивание консерватизма, косности деревни, осуждал натурализм и обедненный показ душевной жизни мужика.
      Новое отношение к деревне, глубокую разработку крестьянских характеров, отсутствие красивенькой и жалостной выдумки о мужике увидел он в романе Л.Леонова "Барсуки".
      Горький учил писателей требовательному, критическому отношению к литературной работе, воспитывал в них сознание важности и ответственности этой работы, понимание того, что писательство - дело нелегкое, терпеть не мог самомнения, писательской заносчивости. Он умел быть, когда надо, и суровым. Так, Горький писал одному из "начинающих": "Знаете что. Бросьте-ка писать. Это не Ваше дело, как видно... плохой рассказ Вы написали и написали удивительно плохо!.. Серьезно советую - не пишите!"
      "Ох, и здорово сердится, когда вещь плохая! Такую задаст баню, что никогда не забудешь", - вспоминает А.С.Новиков-Прибой.
      На родине помнят и любят писателя, с волнением читают каждую корреспонденцию о нем.
      "Вы себе, вероятно, не представляете, - писали Горькому из Москвы, - до какой степени Вас здесь любят, в частности, молодежь".
      "...Вся Советская Россия всегда думает о Вас, где Вы и как Ваше здоровье. Оно нам очень дорого", - писал С.Есенин.
      В начале 1924 года выходит первое советское (шестнадцатитомное) собрание сочинений писателя, которое было тем более необходимым, что, как показывала библиотечная статистика тех лет, Горького читали больше, чем какого-либо другого писателя.
      Широко отмечается в СССР в 1928 году 60-летие Горького и 35-летие его литературной деятельности.
      Состоялись юбилейные вечера, спектакли, концерты, имя писателя было присвоено заводам, клубам, библиотекам, домам культуры, улицам. По случаю юбилея Совет Народных Комиссаров принял специальное постановление, отмечавшее заслуги Горького. Писатель получил множество поздравлений, в печати были опубликованы сотни заметок и статей о юбиляре. Его поздравили Л.Фейхтвангер, Д.Голсуорси, К.Гамсун, С.Лагерлеф, Г. и Т. Манны, Р.Роллан, Б.Шоу, С.Цвейг, Э.Синклер, Г.Уэллс. Горький писал Р.Роллану: "Да, вот и мне 60 лет. Но я не чувствую упадка воли к жизни и вкуса к ней".
      Он получил приветствия от трудящихся, коллективов заводов, шахт, партийных, комсомольских и профсоюзных организаций, Коммунистической академии, Наркомпроса РСФСР, Академии наук, Музея Революции, МХАТа, от Н.К.Крупской, М.И.Ульяновой, М.Н.Покровского, А.В.Луначарского, К.С.Станиславского...
      4
      ...Рано утром приходила огромная почта - письма, рукописи, книги, газеты, журналы. День Горького начинался с чтения газет - он любил первым в доме узнать, что происходит в мире.
      "Живу я - в работе, нигде не бываю, сижу за столом по 10-12 часов. Даже гулять хожу редко", - пишет он вдове Короленко. "Работаю - бешено, часов по 14, не сходя с места... Работаю каторжно". Бывали случаи, когда Горький, не вставая из-за стола, писал круглые сутки: "Дописался до того, что начал вставлять новое перо в мундштук, вставлял весьма усердно. А на днях погасил папиросу в чернильнице". Но "сон мой здоров и крепок, сновидения редко посещают меня".
      "Писать надо каждый день в одни и те же часы... - говорил он. - Это быстро войдет в привычку. Когда придет время, вас уже само собой будет тянуть к столу. А пропустите свой рабочий час - и почувствуете, что вам чего-то недостает".
      Почерк у Горького был ровный, четкий, аккуратный. Аккуратность вообще была чертой его характера. Один из знакомых писателя вспоминает: "Все казалось на нем красивым, добротным и одетым впервые. Платье было выглажено так, что не имело ни одной лишней складки. Синева сорочки оттеняла смуглый цвет лица. Обувь сияла, начищенная до отказа. И даже домашние мягкие туфли, не теряя своей первоначальной формы, выглядели только что принесенными из магазина". И при этом - "эластичность и непринужденность походки и движений". Горькому нравились рубашки голубого цвета, он никогда не носил коричневых и желтых, галстуков не любил и долго возился, завязывая их.
      Говоря, что всегда пишет пером (авторучек он не любил), Горький пояснял: "Пишущая машинка, мне кажется, должна вредно влиять на ритм фразы. Рукописи правлю два, три раза. В окончательной редакции выбрасываю целые страницы, сцены... Кончая работу, прочитываю всю ее с трудом и, почти всегда, с тяжелым сознанием неудачи".
      Писал Горький на линованной бумаге, оставляя - для дополнений и поправок - широкие поля. Но зачастую их не хватало и приходилось подклеивать еще лист.
      Обычно писатель делал заметки на листках бумаги, которые затем раскладывал по конвертам. Каждый конверт был отведен под определенную тему. Когда заметки были использованы и произведение написано, писатель сжигал конверт с содержимым. Поэтому до нас дошли заметки к неосуществленным произведениям Горького и мало известно набросков к произведениям законченным: работу писателя над ними мы можем проследить по рукописям и печатным редакциям, по воспоминаниям современников (Горький нередко отшлифовывал свои произведения в устных рассказах).