СОЛНЦЕ ПУАТЬЕ

Великая битва при Кресси повергла в смятение Францию и Европу – благородное рыцарство еще никогда не испытывало такого позора и унижения. Простолюдины-вилланы, стрелки из лука, которых в старые времена рыцари гнали в бой древками копий, расстреляли на склоне холма весь цвет французского рыцарства. 11 принцев, 80 графов и баронов, 1200 рыцарей были сражены тяжелыми, пробивавшими латы стрелами. Они лежали в траве в окружении пажей и оруженосцев – общие потери французов превышали 15 тысяч солдат. Это была катастрофа, пошатнувшая весь европейский порядок: ненавидевшие рыцарей крестьяне и горожане затаили надежду на то, что Большой Лук освободит их от высокомерных господ. Но Европа еще не успела осмыслить случившееся, как пришло еще одно, гораздо более страшное бедствие – Черная Смерть. Почти год над городами и деревнями стоял колокольный звон и по улицам тянулись похоронные процессии; смерть вошла в каждый дом и забрала с собой едва ли не половину населения Франции. Многие деревни вымерли до последнего человека; овцы и козы одиноко бродили по неубранным полям, и пашня понемногу зарастала репьем и полынью.

Чума нанесла еще один удар по существовавшему порядку вещей. В прежние времена, когда в деревне царили малоземелье и голод, рабочие руки стоили столько же, сколько миска похлебки – поэтому дворяне предпочитали нанимать батраков и позволяли крестьянам выкупать барщинные повинности. К середине XIV века французские крестьяне по большей части выкупили барщину и стали свободными: ведь барщина была символом рабства. Крестьяне владели своей землей, выплачивая за нее лишь небольшой фиксированный ценз, – но земли было мало, и в деревнях царила нищета. После Великой Чумы все изменилось: теперь в селах не хватало людей и было много пустующей земли. Свободные крестьяне имели большие наделы и ни за какие деньги не желали работать на сеньора; поля дворян покрывались бурьяном, и недавние господа оказались без средств к существованию. Рыцари пытались силой вернуть крестьян в прежнее рабство, вновь заставить их исполнять барщину – но в 1356 году в ход истории снова вмешался Большой Лук.

19 сентября 1356 года над равниной Пуатье сияло по-летнему яркое солнце. В двух милях от знаменитого города, где когда-то франки остановили нашествие мавров, на вершине холма располагалось английское войско – 6 тысяч рыцарей и лучников под командованием принца Уэльского, прозванного за свои вороненые доспехи Черным Принцем. Склон холма был покрыт виноградниками и редким лесом, а на вершину вела единственная дорога, поперек которой англичане вбили в землю два ряда кольев: за этими укреплениями, как обычно, стояли шеренги лучников. Французская армия, расположившаяся у подножия холма, была в пять раз больше английской, и король Иоанн не сомневался в победе; его маршалы спорили лишь о том, как лучше идти в атаку – на конях или спешившись; все помнили про Кресси и про то, как раненные стрелами лошади сбрасывали всадников. В конце концов, король приказал рыцарям спешиться, снять шпоры и укоротить древки слишком длинных кавалерийских копий; это приказание было встречено ропотом недовольства: рыцари не любили и не умели сражаться пешими. Под ярким солнцем масса закованных в тяжелые доспехи людей стала подниматься по склону холма. Они шли медленно, продираясь через виноградники и прикрываясь щитами от сыпавшихся сверху стрел; стрелы барабанили по щитам и впивались в шлемы и латы, скоро весь склон был покрыт убитыми и ранеными французами – но они продолжали идти вперед. Внезапно ряды английских лучников раздвинулись и с вершины холма на французов обрушилась английская конница; английские рыцари без труда опрокинули изнемогавших под бременем лат противников и устремились к подножию холма, туда, где возвышалось украшенное лилиями королевское знамя. Французское войско охватила паника, рыцари думали только о том, чтобы добраться до своих коней; без помощи оруженосцев они не могли сесть в седло, и, кое-как взобравшись на лошадь, уезжали с поля сражения. Король Иоанн был окружен англичанами; он сражался как простой воин, в ярости нанося удары огромной секирой; он убил больше десяти врагов, но, в конце концов, был ранен и сдался в плен вместе со своим младшим сыном. Англичане вязали пленных по всему полю сражения, обессилевшие французы уже не могли сопротивляться. Те, кто ускакал в Пуатье, натолкнулись на запертые ворота: горожане не пожелали впустить опозоренных беглецов. Дворяне бежали куда глаза глядят – и всюду их встречали камнями и палками. Позор Пуатье означал конец рыцарской славы, и воины в доспехах уже не внушали страх крестьянам и горожанам. Рыцарь перестал быть олицетворением силы – и как только исчезла эта сила, так зашатался и рухнул установленный ей порядок – тот самый порядок, который историки именуют ФЕОДАЛИЗМОМ. Во Франции началась революция.

РЕВОЛЮЦИЯ

Когда бежавший с поля битвы наследник престола, дофин Карл, прибыл в Париж, он поспешил созвать Генеральные Штаты: ему нужны были деньги, чтобы собрать новое войско. Униженные дворяне были согласны на все, но горожане выставили условия; они требовали, чтобы дофин управлял вместе с представителями Штатов. Дофин медлил, тогда старшина парижских купцов Этьен Марсель приказал бить в набат и призвал народ к оружию – началась революция. Горожане заставили дофина принять их требования – но провинции не поддержали их действий и отказались повиноваться грамотам с печатью купеческого старшины; во Франции воцарилось безвластие. Между тем, англичане и банды не получавших жалования наемников грабили города и деревни, над страной стоял дым пожаров; поля не возделывались и повсюду свирепствовал голод. Это было военное Сжатие, когда перед французами стоял выбор: погибнуть или сплотиться вокруг сильной власти – но парижане не могли управлять страной и не позволяли делать это дофину. 22 февраля 1358 года они ворвались во дворец и на глазах Карла убили двух его советников, дофину пришлось бежать из мятежной столицы и обратиться за поддержкой к провинциям. В этот самый момент, весной 1358 года, на севере Франции вспыхнуло грандиозное крестьянское восстание – «Жакерия».

Крестьяне всегда ненавидели своих господ, и лишь сила закованных в железо рыцарей до поры до времени удерживала их в повиновении. Полагаясь на эту силу и нуждаясь в средствах, дворяне пытались восстановить барщину и выбивали оброки с помощью плетей и пыток – в то самое время, когда повсюду хозяйничали вооруженные банды и крестьяне не могли ни сеять, ни убирать хлеб. Доведенные до отчаяния "жаки" взялись за ножи и вилы; они собирались в отряды и клялись "искоренить дворян всего мира". Толпы крестьян штурмовали рыцарские замки, убивая всех подряд – дворянских слуг, женщин, детей. Было сожжено больше 100 замков; крестьяне стали хозяевами обширной области по соседству с Парижем и вместе с горожанами нападали на те крепости, которые не желали открыть им ворота. В конце концов дворянам удалось собрать ополчение и выступить против "жаков". В июне 1358 года восставшие были разбиты; затем началась расправа, во время которой вырезались целые деревни, – рыцарям удалось усмирить крестьян, но дворяне долго помнили о "жакерии" и не решались повышать оброки.

В то время, когда на севере Франции бушевала крестьянская война, дофин собирал на юге средства, чтобы восстановить армию. Провинциальные штаты, осознав, к чему приводит безвластие, утвердили новые налоги и дали дофину деньги; в середине лета королевские войска осадили Париж. Среди парижан уже не было прежнего единодушия, и многие из них не желали сражаться со всей остальной Францией – и, тем более, впускать в город англичан, как это собирался сделать Этьен Марсель. 31 июля сторонники дофина убили купеческого старшину и открыли ворота королевским солдатам. Революция закончилась, и, казалось бы, все вернулось к прошлому – но это впечатление было обманчивым. Военное Сжатие и революция привели к усилению королевской власти и породили то, что они должны были породить, – абсолютную монархию. "Что суждено, то должно случиться", – говорил Этьен Марсель.

АБСОЛЮТНАЯ МОНАРХИЯ

В истории нет более впечатляющего зрелища, чем рождение новой Империи. На краю гибели, когда давление достигает предела, люди, почувствовав, что иного не дано, начинают объединяться, протягивая друг другу руки. Еще вчера их разъединяла вражда и они помнили только о своей выгоде – теперь они начинают говорить: «Франция, родина…» Они встают под одно знамя и сплачиваются вокруг вождя, который отдает безоговорочные приказы: «Вы будете пахать землю и платить налоги, вы будете ковать оружие, а вы будете воевать». Вождь дает Ответ на брошенный нации Вызов – так говорил об этих звездных часах человечества великий историк Арнольд Тойнби. Вызов – это война и голод, а Ответ – это Империя, миллионы людей, объединившихся ради одной цели и беспрекословно повинующихся своему вождю – монарху.

До середины XIV века короли Франции были монархами скорее по имени, чем в действительности: ведь слово "монарх" означает "власть одного", а Франция находилась во власти многих. Короли были лишь "первыми среди равных", и их вассалы – герцоги и графы – были почти независимыми государями, обязанными королю лишь 40-дневной воинской службой. Они имели свои крепости, свои войска и воевали между собой, а иногда – с королем. Во Франции не было ни постоянной армии, ни постоянных налогов, и в случае войны королю приходилось просить деньги у Генеральных Штатов, у провинций, у городов – кто сколько даст.

После революции настало другое время. Дофин Карл вступил на престол под именем Карла V и стал править как самодержец – ибо только так можно было спасти Францию. Мятежи недовольных вассалов были подавлены; Генеральные Штаты были вынуждены ввести постоянные налоги и после этого потеряли всякое значение. Получив необходимые средства, король стал создавать новую армию – такую, которая могла бы сразиться с непобедимыми английскими лучниками. Для проведения реформ нужно было хотя бы несколько лет мира – и Карл принял условия победителей, отдав им все юго-западные провинции, третью часть Франции. Заключив мир, король стал вербовать и обучать лучников; крестьяне и горожане учились стрелять из луков и арбалетов, чтобы в случае нужды дать отпор врагу. Дворяне с негодованием смотрели, как король вооружает их недавних врагов – "жаков", но ничего не могли поделать; по приказу короля им самим пришлось оставить рыцарские турниры и учиться искусству стрелков. Это было непростое искусство: английские лучники тренировались всю жизнь и за 100 шагов попадали в монету – французам было тяжело состязаться с ними, поэтому они предпочитали луку снабженные прицелом арбалеты. Из арбалета было легче попасть в цель, и он не требовал таких сильных рук – но его скорострельность была втрое меньше, чем у лука.

Новое оружие требовало новой военной организации. После позора, которым запятнало себя рыцарство при Пуатье, король перестал созывать рыцарское ополчение – он предпочитал наемных солдат, бывалых вояк, которые посвятили свою жизнь воинскому ремеслу. Наемники происходили преимущественно из дворян, но они не отказывались воевать в пехоте; они подчинялись дисциплине и действовали в составе батальонов и рот. При осаде замков это новое войско применяло бомбарды – впервые появившиеся в то время тяжелые пушки, крушившие каменные стены ядрами в полцентнера весом.

Артиллерия, наемная армия, флот – для всего этого требовались деньги, много денег: новая армия требовала создания новой финансовой системы, мобилизации всех сил страны. Были введены новые постоянные налоги, ложившиеся на плечи всех французов: подать с каждого очага и налоги с продажи вина и соли ("эд" и "габель"). Налоги с продажи было не так-то легко собрать, и они сдавались на откуп ростовщикам и торговцам: заплатив определенную сумму в казну, откупщики посылали своих слуг требовать деньги у владельцев кабаков и харчевен. Подать с очага собирали королевские чиновники; для этого пришлось проводить переписи и создать целое финансовое ведомство – все это было не просто в те времена, когда грамотный человек был редкостью. Кроме того, некоторые города и провинции не желали платить новых налогов, и приходилось применять силу. Новое государство требовало от своих граждан повиновения и дисциплины, и тех, кто не понимал этого, приучала к повиновению новая армия.

Воля короля была законом – но король Карл V не злоупотреблял своей властью. Современники описывали его как благочестивого и совестливого человека, всегда погруженного в государственные дела. Король был слаб здоровьем и всю жизнь страдал тяжелой болезнью, которую приписывали действию отравы, – однако старался не выказывать своей слабости и не оставлял без своего внимания ни одного важного вопроса. В отличие от своего отца, Карл не надевал лат и не сражался в битвах, ему было ближе общество профессоров Сорбонны, с которыми он беседовал о морали и философии; летописцы называли его Карлом Мудрым. Мудрый король с горечью сознавал, что налоги, которыми он обременил французов, не принесут ему народной любви – но он понимал, что иного пути нет.

Через 12 лет после Пуатье создание нового государства было вчерне закончено: новая армия и новая финансовая система определили облик французской монархии на четыре последующих столетия. Теперь можно было начинать войну за возвращение юго-западных провинций – и она началась в 1368 году. Это была война без больших битв и громких побед: королевская армия постепенно училась воевать и шаг за шагом оттесняла англичан к побережью. Французскими войсками командовал коннетабль Бертран Дюгесклен, мастер маневров и осад; большие бомбарды исправно делали свое дело и крушили стены самых могучих крепостей. За 12 лет войны англичане потеряли почти все свои завоевания, у них осталось лишь несколько городов на побережье, французский флот угрожал берегам Англии. Однако Карлу V не суждено было увидеть окончательную победу: он умер летом 1380 года в возрасте 44 лет. Перед смертью благочестивого короля стали мучить сомнения, не слишком ли много тягот он возложил на народ – и он приказал отменить подать, собиравшуюся с каждого очага. Это была минутная слабость, едва не погубившая созданное королем государство: армия оказалась без денег, а наследник, 12-летний Карл VI, не имел авторитета и не знал, как поступить. Опекуны юного короля, герцоги Анжуйской и Бургундский, посоветовали ему возобновить сбор налогов – в ответ вспыхнули восстания в Париже и Руане; горожане убивали налоговых сборщиков и уничтожали податные описи. Затем восставшие обратились против богачей, купцов и дворян; на юге Франции, где еще оставалось много рабов-сервов, началась новая "жакерия", толпы крестьян штурмовали рыцарские замки и убивали их хозяев. Это была новая вспышка революции, еще одна попытка освободиться от многовекового господства сеньоров – причем на этот раз революция охватила не только Францию, но и Англию.

УОТ ТАЙЛЕР

Социальные процессы движутся в одном направлении, несмотря на разделяющие страны проливы, реки и горы. Порядки средних веков были одинаковы во всех странах Западной Европы – везде были замки, рыцари и порабощенные крестьяне-сервы. В конце Средневековья, когда на Западе наступило Сжатие, голод понизил цену рабочих рук, и дворяне стали отказываться от рабской барщины, предпочитая нанимать батраков. После Великой Чумы они попытались снова заставить крестьян обрабатывать их поля – и это привело к революции. Во Франции эти события были ускорены битвой при Пуатье, но, как только английское рыцарство, в свою очередь, стало терпеть поражения, пришел черед революции и для Англии.

В середине XIV века власть в Англии принадлежала баронам, которые заседали в верхней палате парламента, палате лордов; палата общин, куда входили мелкие рыцари и купцы, лишь изредка осмеливалась перечить лордам. Парламент собирался раз в год и предъявлял королю свои требования, а затем утверждал налоги на этот год. По настоянию парламента в 1349 году был принят закон, обязавший батраков работать за ту нищенскую плату, которую они получали до Великой Чумы; любой дворянин мог схватить беглого крестьянина и заставить его работать на себя. Однако крестьяне оказывали сопротивление, и парламенту приходилось повторять свои требования снова и снова. В 1381 году к этим притеснениям добавился сбор чрезвычайного налога на военные нужды – в ответ началось большое восстание. Крестьяне Восточной Англии поднялись и огромными толпами двинулись на Лондон, они убивали по дороге всех дворян и чиновников и водружали их головы на колья. Повстанцев возглавляли бывший солдат Уот Тайлер и священник Джон Болл; 12 июня на берегу Темзы близ Лондона собралось неисчислимое людское море; Джон Болл произнес речь, начав ее народной пословицей:

Когда Адам пахал землю, а Ева пряла,

Кто был дворянином?

Вначале все люди были равны, говорил Болл, такими их создала природа. Нечестивые люди стали несправедливо угнетать своих ближних, и, таким образом, явилось рабство, противное воле Божьей: ведь если Богу угодно было создать рабов, то он бы еще в начале мира определил, кому быть рабом, а кому господином. "Я говорю вам, – кричал в толпу Джон Болл, – пришел назначенный Богом час сбросить многовековое иго и получить давно желанную свободу!"

После неудачных переговоров с королем повстанцы двинулись к Лондону; горожане открыли им ворота, и восставшие окружили королевскую крепость – Тауэр. По всему городу убивали не успевших бежать сановников; народ требовал, чтобы король вышел к нему на поле в пригороде Лондона Майл-Энде. Тауэр не мог выдержать штурма, и 16-летний король Ричард покорно вышел к народу; перед лицом 100-тысячной вооруженной толпы он принял все требования восставших: он обещал навсегда уничтожить рабство, ограничить арендную плату и даровать всеобщую амнистию. В тот же день были изготовлены сотни грамот об освобождении общин и деревень, и крестьяне стали покидать Лондон, торопясь сообщить радостную весть своим близким. Но часть повстанцев осталась, и на следующий день они снова встретились с королем; на этот раз Уот Тайлер потребовал, чтобы земля сеньоров была поделена между крестьянами. Приблизившись к королю, вождь повстанцев схватил за уздцы его лошадь – и в этот момент лондонский мэр Вильям Уолуорт ударил его кинжалом в шею. Толпа взорвалась криком негодования, сотни повстанцев натянули тетивы луков – но молодой король не растерялся. "Я – ваш король, я – ваш предводитель! – закричал он. – Следуйте за мной и вы получите все, что желаете!" С этими словами Ричард поскакал в открытое поле, увлекая за собой толпу; ему удалось вовлечь крестьян в переговоры и выиграть время, пока на подмогу не пришел отряд рыцарей. Получив обещания и грамоты, повстанцы отпустили короля и вернулись в свои деревни, а король, обманув крестьян, призвал в Лондон все дворянство страны. Через три дня в столице собралось 40 тысяч рыцарей; Ричард объявил свои обещания недействительными и отправил в деревни карательные отряды. "Тогда, – говорит летописец, – были воздвигнуты виселицы там, где их прежде не было, и их было недостаточно для тел осужденных… Ужаснулся народ при виде такого множества тел, висевших при свете дня, и опечалился он, видя, что многие как изгнанники покидают родную землю…"

СВЯТАЯ ГОРА ТАБОР

После подавления великого английского восстания палачи многие месяцы пытали и допрашивали крестьянских вождей. Один из них, священник Джон Болл, признался, что учился у знаменитого богослова Джона Уиклиффа, который, несмотря на запрет папы, перевел на английский язык Библию. Именно эту Библию поднимал над головой Джон Болл, обращаясь к окружавшему его людскому морю:

Когда Адам пахал землю, а Ева пряла,

Кто был дворянином?

Уиклифф проповедовал, что Священное Писание есть высший закон, более высокий, чем папские буллы, что священники должны подражать в бедности Иисусу Христу, и, что, если они живут в роскоши и забывают о своем долге, то король вправе отнять их богатства. Это были почти те же слова, что говорили когда-то святой Франциск и святой Доминик – однако с тех времен прошло полтора века, и священники снова забыли о своем долге. В XIV веке служители церкви снова предались погоне за мирскими благами, снова погрязли в роскоши и разврате. Папы и епископы беззастенчиво торговали в храме, продавали церковные должности тому, кто больше заплатит, и устраивали на теплые местечки своих родственников. Они торговали даже отпущением грехов и за хорошие деньги облегчали душу любому преступнику. "Если кто убьет отца, мать, брата, сестру, жену – тот очистится от греха, если уплатит 6 гроссов!" – кричали на улицах продавцы отпущений-"индульгенций". Можно было купить индульгенцию впрок и, не боясь бога, грабить и убивать; имея деньги, можно было совершать любые грехи. Всеобщее разложение достигло самого "святого престола", при дворе римского папы шла отчаянная борьба за кардинальские мантии и за дележ доходов. В 1378 году две группы кардиналов одновременно возвели на престол двух пап – в Риме и Авиньоне, и соперники предали друг друга анафеме. Епископы и аббаты превратились в самовластных князей; они присваивали доходы и облагали поборами крестьян церковных имений; так же как дворяне, они стремились возместить падение доходов дополнительными податями и заставляли крестьян отбывать барщину. Церкви принадлежали обширные земли; в Англии и Германии они составляли треть всех земельных угодий; крестьяне восставали против духовных сеньоров точно так же, как против светских, – и едва ли не первым, кого они подняли на копья, ворвавшись в Лондон, был архиепископ Кентерберийский.

Революция распространялась по Европе, захватывая новые народы и страны, и вслед за Англией должен был прийти черед Германии – или, как ее называли в те времена, "Священной Римской империи германской нации". "Священная Империя" была конфедерацией, включавшей в себя несколько сот самостоятельных княжеств, епископств и "свободных городов", представители которых время от времени собирались для решения общих дел на "имперские сеймы". Некогда могущественные императоры в XV веке обладали лишь тенью былой власти и во всем подчинялись сеймам; семь крупнейших "имперских князей" имели право выбирать нового императора после смерти его предшественника.

Империя состояла из разнородных областей, и в одних районах социальное напряжение было более высоким, а в других – более низким; в одних областях время революции пришло в начале XV века, а в других – столетием позже. Первая вспышка крестьянской войны произошла в Чехии, где социальная рознь дополнялась национальной враждой: в этой стране высшие сословия состояли по большей части из немцев, а низшие – из чехов. Половина земель Чехии принадлежала немецким епископам и аббатам, и чехи ненавидели опустившихся и зажиревших святош, продававших божье слово за тридцать сребреников. Книги Уиклиффа в то время передавались в списках по всей Европе, и "английская ересь" нашла в Чехии горячий отклик; чешские священники открыто проповедовали против продажи должностей и нечестивого поведения немецких прелатов. Особенно страстно эти обвинения звучали в устах магистра Пражского университета Яна Гуса, который в нарушение запретов произносил свои проповеди не на латыни, а на чешском языке. Гус перевел на чешский язык Библию и так же, как Джон Болл, поднимал ее над головой, возвышая голос и призывая в свидетели бога. На проповеди Гуса собиралась вся Прага; многие дворяне мечтали о разделе церковных богатств и поддерживали смелого священника – но прелаты, которых обличал Гус, затаили глухую ненависть. В 1414 году в Констанце собрался Вселенский собор, призванный устранить церковный раскол и избрать нового папу; на этот собор вызвали Гуса – якобы для того, чтобы выслушать его "тезисы", но на деле, чтобы расправиться с "еретиком". Гус был обвинен в "английской ереси" и возведен на костер; от него потребовали отречься от своих взглядов – но Гус ответил, что не знает за собой никакой вины. Глашатай объявил, что Ян Гус – это "страшный еретик", и одна богомольная старушка, проклиная еретика, подложила в костер связку хвороста.

– О, святая простота! – воскликнул охваченный пламенем Гус.

Жестокая расправа над Яном Гусом не остановила распространения "ереси", сотни чешских монахов продолжали обличать роскошь и разврат верхов. Они проповедовали в городских церквях и ходили по деревням; десятки тысяч крестьян собирались в лесах и на горах, чтобы послушать "бедных священников"; их любимым местом собрания была гора, которую они называли Табор – по имени той святой горы, где господь предстал перед учениками в божественном ореоле. Власти преследовали "гуситов" и бросали их в тюрьмы; в июле 1419 года толпа пражан попыталась освободить "бедных священников" из тюрьмы, после схватки со стражей горожане ворвались в ратушу и выбросили из окон членов городского совета. Началось большое восстание, охватившее всю страну; чехи без различия сословий поднялись против духовенства и немцев; они громили церкви и монастыри, разбивали иконы и статуи, делили церковное имущество и земли. Огромные массы крестьян собрались на горе Табор и заложили здесь "святой город"; они провозгласили начало "тысячелетнего царствия Христа" и жили, как первые христиане: "Все же верующие были вместе и имели все общее: и продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого". "Они продавали свое имущество за бесценок, – свидетельствует хроника, – и вместе с женами и детьми стекались со всех сторон Чехии к городам и клали деньги к ногам таборитских проповедников". Немецкие прелаты, рыцари и бюргеры бежали из чешских земель и потребовали от римского папы провозгласить крестовый поход против "еретиков". Летом 1420 года в Чехию со всех сторон вторглось огромное крестоносное войско; немецкие, английские, венгерские, польские рыцари надеялись на легкую победу и богатую добычу. Крестоносцы подступили к Праге, и пражане призвали на помощь "братьев и сестер" с горы Табор.

Рыцари никогда не видели такого воинства: табориты выступили в поход всей общиной с женщинами и детьми; они были вооружены цепами, баграми, дубинами; у одних были арбалеты, у других аркебузы. Женщины и дети ехали в больших закрытых повозках, из которых выглядывали стволы бомбард, повозки двигались в четыре колонны, а между повозками шли мужчины и пели псалом "Кто вы, божьи воины?" Крестоносцы попытались атаковать таборитов в пути, но, завидев врагов, повстанцы поворачивали повозки, образуя замкнутый прямоугольник, между повозками ставили щиты и натягивали цепи. Рыцари ничего не могли поделать с этой подвижной крепостью, их встречали тучей стрел и залпами из бомбард; женщины стреляли из арбалетов, а мужчины цепляли всадников баграми и молотили врагов цепами. Таборитов возглавлял старый воин Ян Жижка, побывавший во многих сражениях и хорошо знавший, как нужно сражаться с рыцарской конницей. "Братья и сестры" подошли к Праге и укрепились на горе Витков; крестоносцы попытались штурмовать гору; спешенные рыцари упорно взбирались на укрепления таборитов и сотнями гибли под ударами цепов – в конце концов крестоносцам пришлось отступить.

Однако папа и император год за годом посылали на Чехию новые крестоносные ополчения; рыцари не могли смириться с позорными поражениями, которые наносили им "мужики". В одном из сражений Ян Жижка был ранен стрелой в лицо и ослеп, но седой полководец остался в строю и еще три года возглавлял своих "братьев"; соратники вели под узды его лошадь и рассказывали ему о том, что происходит на поле боя, а Жижка отдавал приказы, за невыполнение которых карали смертью. "Братья и сестры" подчинялись железной дисциплине, и за малейшую провинность, за нарушение строя или оплошность в карауле следовало одно наказание – смерть. Немецкие рыцари терпели одно поражение за другим; "крестоносцы" были отброшены за пределы Чехии, и гуситы стали совершать походы в Германию и Венгрию. Крестьяне и ремесленники повсюду поддерживали "еретиков"; в некоторых немецких городах вспыхнули восстания, и папа был вынужден вступить в переговоры с повстанцами. Депутаты гуситов были приглашены на церковный собор в Базеле; их повсюду приветствовали как героев и победителей – однако в среде повстанцев не было единства. В то время, как табориты требовали возвращения церкви к "евангельской чистоте", чешские дворяне и бюргеры заботились лишь о сохранении присвоенных ими церковных имуществ. Они заключили соглашение с папой и выступили против таборитов; 30 мая 1434 года табориты потерпели поражение в битве при Липанах; подвижная крепость была взята штурмом, и 700 плененных "божьих воинов" были живыми сожжены в амбарах.

"Тысячелетнее царство Христа" подошло к концу; крестьянам пришлось вернуться на свои поля и платить оброки новым господам – чешским дворянам, захватившим церковные земли. Правда, эти оброки были меньше, чем прежде, а церковная десятина была отменена. Папе пришлось примириться с проповедями на чешском языке, и каждый чех мог читать Библию, переведенную на родной язык Яном Гусом. И наверное, многие, вспоминая о прошлом, не раз возвращались ко второй главе "Деяний святых апостолов":

– Все же верующие были вместе и имели все общее: и продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого; и каждый день единодушно пребывали в Храме и, преломляя по домам хлеб, принимали пищу в веселии и простоте сердца…

ПОСЛЕ РЕВОЛЮЦИИ

Крестьянские восстания были подавлены – но память о бушующем народном море навсегда осталась в душах рыцарей. Отныне дворянство чувствовало себя на вулкане, готовом взорваться в любую минуту, – и ему приходилось уважать ту страшную силу, которая заключена в глубине вулкана. Дворяне уже не осмеливались, как прежде, гнать крестьян на барщину; их поля стояли пустыми, и они предлагали их в аренду за малую плату – только б нашлись желающие. Дворяне переманивали друг у друга крестьян и укрывали беглых сервов, а своим рабам предоставляли свободу – лишь бы они не убежали к другим хозяевам. К XVI веку почти все крестьяне Западной Европы освободились от рабства и угнетения; они стали наследственными арендаторами, платившими сеньору небольшой фиксированный ценз. Доходы дворян резко сократились; им приходилось идти в наемники или продавать свои имения ростовщикам – «новым дворянам», покупавшим замки вместе с гербами и титулами. В XVI веке вокруг Парижа уже не осталось поместий старых дворян – все было заложено и продано новым господам. Новое Время предпочитало силе рыцарских мечей силу денег, и новыми хозяевами замков были люди из мира денег, ростовщики и банкиры. Новый мир был совсем не похож на Средневековье, и благородным рыцарям было трудно смириться с этими внезапными переменами: когда-то презренные менялы, которых любой дворянин мог приказать высечь, вдруг приходили к ним с расписками и векселями – и за спинами этих ростовщиков стояла королевская стража. Сила банкиров проистекала из новой финансовой системы, порожденной необходимостью содержать наемную армию. При тогдашней технике ведения дел власти не могли наладить сбор косвенных налогов и сдавали их на откупа – и это давало ростовщикам огромные прибыли. Кроме того, во время войны короли выпускали займы – и поскольку зачастую речь шла об их судьбе, то они обещали огромные проценты. После войны эти проценты приходилось платить – и большая часть налогов уходила в сейфы банкиров. Сила денег была такова, что ростовщики удивительным образом заняли место благородных дворян; они ездили в каретах с лакеями и жили в замках с гербами на флюгерах. Это было действительно Новое Время – правда, в XV веке оно еще только начиналось.

Все перемены, которые принесло с собой Новое Время, были порождены появлением Нового Оружия – большого лука, пушек и аркебуз. Именно лук в руках крестьян не позволил дворянам восстановить барщинное рабство, и именно лук положил конец господству рыцарей на полях сражений. Новое Оружие потребовало создания профессиональной наемной армии, и обнищавшим дворянам не оставалось иного выхода, кроме как идти в наемники. Дворянство стало кормиться войной – не сколько королевским жалованием, сколько грабежом: наемники подвергали беспощадному разорению вражеские города и деревни. Когда война заканчивалась, они зачастую отказывались разойтись и начинали грабить собственную страну; они присоединялись к какому-нибудь претенденту на престол и развязывали гражданскую войну; история XV века была наполнена такими смутами – и первой из них была усобица, вспыхнувшая в 1411 году во Франции.

По условиям перемирия, заключенного в 1396 году, англичане признали свое поражение и сохранили за собой лишь три города на побережье. Казалось, что во Францию вернулся мир, – но в монархии поддержание внутреннего и внешнего мира было обязанностью короля, а Карл VI был не способен управлять страной: он страдал психическим расстройством. Власть оказалась в руках высшей знати, которая сразу разделилась на две партии, вступившие в кровопролитную борьбу – Франция как бы вернулась к средневековью. Глава одной из партий, герцог Бургундский, заключил союз с английским королем Генрихом V, и англичане снова высадились во Франции. Французы по старинке собрали рыцарское ополчение и выступили навстречу врагу; 25 октября 1415 года на равнине близ Азинкура рыцари еще раз пытались атаковать лучников – сначала в конном, а затем в пешем строю; они отважно шли навстречу туче бронебойных стрел, пронзавших шлемы насквозь. Больше 10 тысяч французов пало на поле брани; их вождь, герцог Орлеанский, попал в плен. Так же, как после Пуатье, Франция оказалась беззащитной перед английским нашествием; англичане заняли весь север страны и вместе с бургундцами заставили безумного Карла VI признать Генриха наследником французского престола. Сопровождая французского короля, Генрих торжественно вступил в Париж; казалось, что еще немного и англичане завладеют всей Францией, – однако судьба сделала неожиданный поворот: в 1422 году смерть унесла Генриха V, а затем Карла VI. Сын французского короля, дофин Карл, собрал на юге Франции армию и возобновил борьбу с англичанами; крестьяне создавали партизанские отряды и нападали на оккупантов. Разъяренные сопротивлением завоеватели жгли города и вырезали деревни; всюду виднелись виселицы и пепелища – Франция снова стояла на краю гибели. История повторялась: чтобы выжить, французам нужно было сплотиться вокруг вождя, который повел бы их в бой, которому бы верили и безоговорочно подчинялись. Таким вождем мог быть только король – но дофин Карл был молод и нерешителен, у него не было достойных помощников, и его полководцы проигрывали сражения. После стольких поражений люди уже не верили, что французские солдаты могут противостоять английским лучникам и черпали надежду в самых невероятных слухах. По городам и деревням ходило пророчество о том, что Франция будет спасена Девой, которая придет из дубового леса и покорит народ лучников. Как часто бывает, вера превратилась в действительность: в феврале 1429 года из страны дубовых лесов, Шампани, к дофину Карлу неожиданно прибыла девушка по имени Жанна.

ЖАННА

Жанне было 17 лет; она была дочерью простых крестьян из деревни Домреми на востоке Франции. Жанна много раз слышала пророчество о том, что Францию спасет Дева, и ей явился архангел Михаил, приказавший идти к дофину и помочь ему спасти королевство. Она оставила отца и мать и пришла к коменданту соседней крепости Бодрикуру – однако старый и ни во что не верящий солдат отправил ее домой, пригрозив хорошенько отшлепать. Но Жанна не вернулась к родителям, и в крепости нашлись люди, которые ей поверили: так много силы и убежденности было в ее голосе. Они убедили Бодрикура дать Жанне провожатых, и зимой 1429 года небольшой отряд направился в резиденцию дофина. Жанна одела в дорогу мужской костюм и остригла свои длинные черные волосы – она была похожа на юного пажа, сопровождающего группу рыцарей. Они ехали днем и ночью по заснеженным дорогам через провинции, занятые англичанами, объезжали города и ночевали в открытом поле. 22 февраля Жанна прибыла в Шинонский замок; ее спросили, что ей нужно, и она спокойно ответила, что Царь Небесный поручил ей два дела: снять осаду с Орлеана и повести дофина для коронации в Реймс. Придворные не удивились, они знали о пророчестве и проводили ее к дофину. «Я послана Богом, чтобы помочь Вам и Вашему королевству», – сказала Жанна дофину, и на вопрос, как она сможет доказать это, предложила послать ее в осажденный англичанами Орлеан: «Дайте мне войско, я пойду в Орлеан и сниму осаду». Дофин разрешил Жанне присоединиться к направляемым в Орлеан войскам; для нее изготовили доспехи и сшили знамя с изображением Иисуса и ангелов. Французскому командующему графу Дюнуа удалось прорвать английскую блокаду; 29 апреля Жанна и Дюнуа вступили в Орлеан. Жанна ехала в полном вооружении на белом коне, а впереди несли ее знамя; по свидетельству современника, «жители ликовали так, словно к ним спустился с небес сам господь». Через неделю состоялось решающее сражение под Орлеаном; Жанна со знаменем в руках шла впереди атакующих, и солдатам казалось, что их ведет сам Господь Бог. Враги кричали, что это колдунья, и осыпали Жанну дождем стрел; она была ранена в плечо, но, сжав зубы, вытащила стрелу и снова подняла свое знамя. Англичане были разбиты; это была первая победа после долгой череды поражений, и французы сочли ее за чудо; никто больше не сомневался, что Жанну послал Господь. Жители Орлеана вышли на улицы; тысячи людей приходили отовсюду, чтобы посмотреть на Жанну-Деву и вступить в ее войско; солдаты рвались в бой, «как будто у них было много жизней».

18 июня в битве при Пате французская конница столь стремительно бросилась в атаку, что английские лучники не успели построиться; англичан охватила паника, и они бежали; командующий Джон Тальбот попал в плен. Жанна призвала дофина идти на Реймс; по обычаю, французские короли должны были короноваться в Реймсском соборе, главном соборе Франции. До Реймса было 300 километров, и французы преодолели это расстояние без единого выстрела: жители городов открывали ворота, завидев белое знамя Жанны. 17 июля Карл был коронован в Реймсе; Жанна, держа свое знамя, стояла у алтаря рядом с королем. Франция ликовала, население восточных провинций взялось за оружие и изгоняло английские гарнизоны – теперь нужно было идти на Париж. Однако король медлил; надеясь разъединить своих противников, он вступил в переговоры с бургундцами и потерял время; когда армия подошла к Парижу, уже наступила осень. После подавления нескольких восстаний у парижан были свои счеты с французскими королями, и они не пустили Карла в город. Жанна развернула свое знамя и повела солдат на штурм – но была ранена пробывшей панцирь тяжелой арбалетной стрелой; штурм не удался, и король приказал отступать. Неудача пошатнула веру людей в Жанну, надежды на быструю победу были развеяны, и восторг сменился разочарованием. Святая Жанна-Дева снова превратилась в простую крестьянскую девушку; придворные не скрывали своей неприязни, а король избегал с ней встречаться. Между тем, англичане оправились от поражений и осаждали города, жители которых поверили Жанне и открыли ворота во время летнего похода. Жанна была в отчаянии; в марте 1430 года она неожиданно оставила двор и с небольшим отрядом преданных ей солдат поскакала на север; ей удалось прорваться в осажденный Компьен, и горожане устроили ей восторженную встречу. Жанна снова поверила в свои силы и 23 мая с горсткой воинов бросилась в атаку на вражеское войско; ей удалось опрокинуть бургундцев, и французы уже торжествовали победу – но во фланг их отряда неожиданно ударили англичане. Французы повернули назад, к крепостным воротам; Жанна и ее товарищи прикрывали отступление, и им оставалось пройти совсем немного, когда они увидели, как опускается железная решетка ворот. Путь к спасению был отрезан, вражеские солдаты бросились к Жанне и стащили ее с коня.

Жанна попала в плен к бургундцам, которые за 10 тысяч ливров передали ее в руки английского наместника герцога Бедфорда. Английские солдаты все еще боялись Жанны-Девы, и Бедфорд хотел показать, что Жанну вел в бой не Господь, а дьявол, что это дьявол короновал французского короля в Реймсе. Был создан инквизиционный трибунал, который несколько месяцев допрашивал Жанну. Инквизиторы выяснили, что Жанна никогда не наносила ударов своим мечом и никого не убила, что она просто шла впереди со своим белым знаменем – как ей велел архангел Михаил. Она часто говорила архангелу, что он требует от нее слишком много, что она лишь слабая девушка, – и многие видели, как она плакала от боли и отчаяния, а потом снова поднимала свое знамя и шла вперед. Суд обвинил Жанну в том, что она носила мужскую одежду, – этого оказалось достаточно, чтобы признать ее повинной в ереси. 30 мая 1431 года Жанну возвели на костер на площади Старого Рынка в Руане. Она попросила, чтобы ей дали крест, и какой-то сердобольный солдат подал ей две лучинки, связанные крестом; она прижала этот крест в груди и держала его до тех пор, пока не была охвачена пламенем. И по словам летописца, многие люди, стоявшие на площади, плакали, и некоторые говорили, что должно быть, нет бога, коли он не спас Жанну…

КОРОЛЬ ЛЮДОВИК

Жанна погибла, но она исполнила свое обещание помочь королю Франции. После коронации в Реймсе Карл VII приобрел то уважение и ту власть, которая позволила ему повести за собой народ. Это был уже не тот неопытный и нерешительный молодой человек, которого Жанна нашла в Шиноне, – это был властный король, который решительно приступил к восстановлению государства, основанного его дедом. Были восстановлены финансовая система, постоянные налоги и постоянная армия; были воссозданы флот и артиллерия – и, в конце концов, «пушки решили все». Весной 1453 года в битве при Шатильоне залпы французских бомбард обратили в бегство английских лучников; англичане навсегда оставили Францию, и война, которую называли Столетней, наконец, подошла к концу.

Конец войны, однако, не означал пришествия мира. Десятки тысяч дворян, живших войной и грабежом, оказались без дела и без средств к существованию; они были готовы поддержать любую смуту – как во Франции, так и в Англии. Английское королевство не сумело сдержать своих дворян и было ввергнуто в жестокую междоусобную войну; два знатных рода, Ланкастеры и Йорки, 25 лет сражались за трон, опустошая страну. На гербе Ланкастеров была изображена алая роза, а на гербе Йорков – белая, поэтому эта война называлась войной Алой и Белой розы. На четверть века в Англию вернулись худшие обычаи средневековья; графы и бароны не признавали никакой власти, и взаимное ожесточение достигло такой степени, что в битвах не брали пленных. Такая же участь угрожала и Франции – но король Карл сумел на время "очистить свое королевство от дурной крови", отправив наемников воевать в Германию. В 1461 году Карл VII умер, и королем стал его сын Людовик – знаменитый король Людовик XI.

Новый король не походил на своего отца: он не одевал рыцарских доспехов и роскошных одежд, не проводил время в пирах и турнирах. Он ненавидел титулованную знать и проводил время с простолюдинами. "Было видно сразу, – отмечал историк Коммин, – что новый король будет королем простого народа, а не королем вельмож". Людовик одевался, как буржуа, посещал дома парижан, расспрашивал о торговых делах, крестил детей. Он любил посмеяться на чванливыми дворянами, и однажды подослал на турнир под видом рыцаря здоровенного мясника; мясник нещадно избивал баронов и графов, а король с удовольствием наблюдал за этим зрелищем из окна.

Знать платила Людовику той же монетой; вскоре после его вступления на престол начался большой мятеж, возглавленный принцами королевского дома; дворянство не могло жить без войны и воспользовалось случаем, чтобы снова заняться грабежом и разбоем. Обе стороны не стеснялись в средствах борьбы: отрава, подкуп, измена своему слову стали чем-то обыденным. В 1468 году во время переговоров король был захвачен в плен бургундцами, и ему пришлось подписать унизительные условия; однако затем борьба возобновилась. Главным противником Людовика был бургундский герцог Карл Смелый, могущественный государь, владевший Фландрией и обширными землями на востоке Франции. Карл считал себя первым рыцарем Европы, его двор поражал современников роскошью, на устраиваемых им турнирах собиралась вся европейская знать. Бургундский герцог мечтал о славе и сам шел в бой во главе своих рыцарей; он одержал много побед – пока судьба не столкнула его со швейцарскими горцами. В неприступных швейцарских Альпах издавна существовали свободные крестьянские общины, и, как в Великой Степи, суровая жизнь заставляла горцев сражаться за землю и пастбища. Каждый швейцарец с детства был воином, и в каждом доме хранились арбалет и длинная алебарда. Швейцарцы говорили Карлу, что они бедняки и ему нечего будет взять в их горах, – но герцог не послушал; он думал, что справится с этими "медведями" без труда. В марте 1476 года войска бургундского герцога встретились со швейцарцами у крепости Грансон; крестьяне построились в "баталию" – квадратное каре, со всех сторон ощетинившееся пиками; арбалетчики стояли вперемешку с алебардистами. Когда рыцарская конница пошла в атаку, ее встретила туча стрел, и лишь немногим всадникам удалось ворваться в ряды противника – они были подняты на длинные пики. Бургундцев охватила паника, и прославленные рыцари бежали с поля сражения, бросив свой лагерь и свои богатства. Швейцарцы, не знавшие, что такое роскошь, не понимали толка в доставшихся им драгоценностях и продавали серебряные блюда по цене олова; шелковый шатер герцога крестьяне разрезали на куски и отдали их своим женам на платья; на поле боя можно было подобрать бриллианты и жемчуг, и счастливцы с легкостью меняли драгоценности на пару овец. Карл Смелый не мог стерпеть такого унижения; он снова собрал армию и ринулся в бой с "мужиками" – но в битве при Муртене потерпел новое, еще более позорное поражение. Говорили, что после этого разгрома герцог сошел с ума; он постоянно впадал в приступы ярости и как будто искал смерти в бою. В январе 1477 года он с горсткой людей бросился на вражескую армию и исчез в гуще сечи; его обледеневший труп нашли через несколько дней в грязной болотной тине; лицо было обезображено ранами, и герцога с трудом опознали.

Таков был конец последнего рыцаря Европы. Людовик, тайно помогавший швейцарцам, не скрывал своей радости и созвал французскую знать на пир – но у графов и герцогов кусок не лез в горло: они понимали, что теперь настал их черед. Королю удалось одолеть непокорных сеньоров и уничтожить почти все феодальные владения; те, кто поднимал мятежи, кончили жизнь на эшафоте или в железных клетках в подвалах замка Плесси ле-Тур. Людовик XI завершил то, что начал Карл V, – создание французской абсолютной монархии. Отныне Франция стала единым государством, везде повиновались одному королю и одному закону; никто, кроме короля, не мог содержать войска и собирать подати. Частные войны ушли в прошлое, и крестьяне могли спокойно работать на своих полях, а ремесленники – в своих мастерских. По словам летописца, крестьяне "старались поправить и заново перестроить свои жилища, расчистить свои поля, виноградники и сады. Многие из опустевших городов и округов были снова заселены".

Людовик сделал много для развития торговли, пытался ввести единые меры, уничтожить внутренние таможни и привлечь к торговой деятельности дворянство. Король создал государственную почту – учреждение, забытое со времен Римской Империи. Он управлял Францией из своего кабинета и проводил целые дни, разбирая письма и вникая в дела; по всей стране и за границей у короля были шпионы; он все знал и повсюду раскидывал свои сети, за что получил от своих врагов прозвище "всеобщего паука". Знать ненавидела короля, поэтому Людовику приходилось остерегаться; в конце жизни он редко покидал свой замок Плесси ле-Тур, прячась за унизанными железными шипами каменными стенами; посторонним было запрещено приближаться к этим стенам, и все подходы простреливались лучниками. В подвалах замка стояли железные клетки с пленными аристократами, и иногда король спускался вниз и разговаривал со своими врагами, некоторые из которых сидели в клетках по десять лет. Когда Людовик почувствовал приближение смерти, он приказал выпустить многих из них: король был очень набожен, постоянно молился и беспокоился о том, с чем он предстанет перед Господом. "У всех королей добро совмещается со злом, ибо они – люди, – писал королевский секретарь Филипп де Коммин. – Но без всякой лести можно сказать, что у Людовика было гораздо больше качеств, соответствовавших его положению короля и государя, нежели у любого другого".

В конечном счете, правление Людовика было основано на древнем принципе, лежавшем в основе всех монархий, – принципе Справедливости. "Посредством Справедливости правят короли, – писал историк тех времен, – и без их справедливости государства превратились бы в разбойные притоны". Благодаря справедливости и абсолютной власти Людовик XI создал государство, намного превосходившее мощью своих соседей. "Казалось, что вся Европа только и создана для того, чтобы ему служить", – писал де Коммин. Налоги, которые платил каждый француз, позволяли королю содержать регулярную армию: 5 тысяч кавалеристов, обученных сражаться в строю, и 25 тысяч пехотинцев, среди которых было много бесстрашных швейцарцев. Королевская артиллерия была самой многочисленной и самой совершенной в Европе: французы первыми стали отливать чугунные ядра и поставили пушки на подвижные лафеты. Сила Франции пугала соседних государей, и, хотя Людовик XI отличался миролюбием, должно было настать время, когда эта сила вырвется наружу. Это произошло в правление сына Людовика, Карла VIII; французские войска перешли Альпы и устремились на богатейшую страну Европы, Италию. Начались долгие войны, в которых Франция сражалась со всей Европой, – однако прежде, чем перейти к описанию этих войн, нам нужно познакомиться с историей других европейских государств.

РОЖДЕНИЕ ИСПАНСКОЙ МОНАРХИИ

Франция была самым сильным государством Европы, олицетворявшим в себе могущество христианской цивилизации, – недаром всех европейцев на Востоке называли франками. К юго-западу от Франции простирались выжженные солнцем степи и плоскогорья Испании, страны, долгое время бывшей полем боя между Западом и Востоком. В XIII веке мавры, когда-то владевшие почти всей Испанией, были оттеснены на юг, и отвоеванные земли были поделены между тремя христианскими королевствами – Португалией, Кастилией и Арагоном.

Арагон издавна владел несколькими графствами в южной Франции, и его порядки почти не отличались от французских. Так же, как во Франции XIII века, здесь были привыкшие к самоуправству бароны, полунезависимые города-коммуны и короли, которые время от времени пытались усмирить баронов и утвердить государственный порядок. Так же, как во Франции, арагонские крестьяне были рабами своих сеньоров, и закон гласил, что "сеньор может обращаться со своими вассалами, как ему будет угодно, и если это будет необходимо, морить их голодом или жаждой, или гноить в темнице".

В отличие от Арагона, крестьяне Кастилии сохранили свою свободу – это королевство было главной ареной сражений между христианами и маврами, и бесконечная война делала свободным всякого, кто мог держать в руках оружие. Кастилия была страной бургов, укрепленных поселков, жители которых объединялись в коммуны-"консехо"; они пахали окрестные поля, жили по своим законам и сами выбирали своих старшин. В каждом доме хранилось оружие, и каждый всадник считался рыцарем-кабальеро. "Каждый, кто пожелает стать рыцарем, да станет им", – гласил указ короля Альфонса VII.

Кастильских аристократов звали грандами; они владели обширными поместьями на завоеванных землях; эти земли обрабатывали арендаторы-мавры, которые жили своими общинами, молились в мечетях и по закону должны были носить особую одежду зеленого или синего цвета. Победители-христиане запрещали маврам носить оружие, драгоценности и отпускать бороды: борода считалась признаком благородства и знатности. Некогда многолюдные мусульманские города стояли в запустении; большая часть населения бежала перед приходом христиан. Оставшиеся мавры и евреи жили в особых, обнесенных стенами кварталах – и при этом постоянно ожидали погромов; воздух Испании был наполнен религиозной враждой, которая не утихала в течении долгих веков. Бесконечные войны с маврами сделали испанцев фанатиками веры; множество "воинов Христа" сражалось в рядах рыцарей духовных орденов: они жили, как монахи, и проводили всю жизнь на войне. Короли выступали в этих войнах как предводители христиан, это объединяло вокруг них народ и придавало силу королевской власти Церковь не враждовала с монархами, а добровольно подчинялась им, и короли своей властью назначали епископов – в Испании не было той борьбы за инвеституру, которая так долго сотрясала большую часть Европы.

Почитаемая церковь, могущественные гранды и многочисленные коммуны – таковы были три силы, на которые опирались пиренейские монархии. Когда короли нуждались в средствах, они собирали епископов, знать и выборных от коммун на многолюдные собрания, "кортесы", и кортесы назначали субсидии и налоги. Союз церкви, знати и коммун оставался сплоченным до тех пор, пока продолжалась реконкиста – отвоевание земель мавританской Испании. Однако в конце XIII века реконкиста остановилась: оттесненные на юг мавры укрепились в горах Гранады и успешно отбивали атаки рыцарских ополчений. Привыкшее жить войной рыцарство осталось без добычи – и принялось грабить свою страну; могущественные гранды развязали усобицы, стали воевать с королем и требовать деньги с коммун. Междоусобицы продолжались полтора столетия; "королевство совсем обезлюдело, все гранды жили разбоем и неправедной добычей", – писал кастильский летописец. Королевские земли и доходы были присвоены грандами; предание рассказывает, что король Энрике III однажды остановился в Бургосе и захотел пообедать – но ему ответили, что в казне нет денег даже на то, чтобы купить еды, и королю пришлось заложить свой плащ. В это время во дворце архиепископа происходил шумный пир с участием многих грандов; король переоделся в платье слуги, проник во дворец и ходил среди накрытых столов, разглядывая гостей. На следующее утро он вызвал грандов к себе и спросил, сколько королей в Кастилии. Гранды переглянулись, не зная, что ответить. "Мне кажется, что их по крайней мере двадцать, – сказал король, – но я хочу, чтобы отныне королем был я один". Энрике потребовал у грандов вернуть захваченные королевские земли – но после его смерти все пошло по-старому.

Между тем, в соседней Франции установилась абсолютная власть монархов, и многие испанцы обращали свои взоры на север, видя во французских королях образец для подражания. Среди тех, кто думал о том, как прекратить смуты и установить порядок, был Фома Торквемада, настоятель одного из монастырей и духовник наследницы кастильского престола, юной принцессы Изабеллы. Торквемада задумал объединить Испанию, обручив Изабеллу с арагонским принцем Фердинандом. Гранды не желали усиления королевской власти, поэтому приходилось действовать тайно, и Торквемада провел Фердинанда во дворец под видом погонщика ослов. План удался, Фердинанд и Изабелла стали королями объединенной Испании, а Торквемада – их первым советником; под его руководством королевская чета приступила к утверждению абсолютной монархии. Чтобы укротить мятежных грандов, Фердинанд и Изабелла обратились за помощью к коммунам и созвали "святую эрмандаду", союз городов с целью наведения порядка в стране. Ополчение коммун стало осаждать замки знати, большие бомбарды крушили стены и башни; в Каталонии восстали крестьяне, которым король обещал освобождение от рабства. В конце концов, гранды были вынуждены покориться и вернуть короне захваченные земли, а восставшие крестьяне получили свободу.

Чтобы объединить вокруг себя всех испанцев, Фердинанд и Изабелла снова подняли знамя священной войны против мавров и осадили их оплот – Гранаду. Мусульмане ожесточенно сопротивлялись, и война продолжалась десять лет; в январе 1492 года, не вытерпев мук голода, Гранада открыла ворота, и королевская чета торжественно вступила в знаменитый дворец Альгамбру – одно из чудес света, сосредоточие роскоши и изящества Востока.

– Я – сад, созданный красотой первых утренних часов, – гласила надпись на стене волшебного дворца, будто бы явившегося из сказок "Тысячи и одной ночи". Король и королева были восхищены мраморными залами, где среди тонких, уходящих в полутьму колонн, журчали струи фонтанов; в восторге от великой победы они хотели быть милостивыми к своим новым подданным, маврам, – но неумолимый Торквемада требовал изгнать всех, кто не примет христианскую веру. Был дан небольшой срок на сборы – и сотни тысяч мавров и евреев среди плача и криков отчаяния погрузились на корабли, уходящие в Африку. Им не разрешалось брать с собой золото, серебро, драгоценности – и, оставшись без средств, они были обречены на голодную смерть или на рабство.

Многие евреи и мавры приняли крещение и остались, но тайком продолжали исполнять мусульманские или иудейские обряды. Чтобы следить за этими "новыми христианами", была восстановлена инквизиция – церковные трибуналы, которые в XIII веке пытали и преследовали еретиков. Инквизиторы в монашеском одеянии ездили по городам и деревням и выслушивали доносы; уличенных в ереси десятками выводили на площади и сжигали на кострах; эта страшная церемония называлась "аутодафе", "дело веры", – впрочем, простой народ ненавидел "еретиков" и воспринимал казни, как развлечение. Торквемада был назначен Великим Инквизитором – однако суровый проповедник думал не только о ереси: его целью было поразить страхом всех врагов королевской власти – и, прежде всего, непокорную знать; всех, кто проявлял недовольство, обвиняли в ереси и пытали в застенках инквизиции.

Торквемада поставил церковь на службу государству; в обстановке религиозного воодушевления, вызванного победой, народ сплотился вокруг "католических королей". Фердинанд стал магистром трех духовно-рыцарских орденов и получил в свое распоряжение огромные средства; церковная десятина стала государственным налогом. Испания стала второй – после Франции – абсолютной монархией Европы; так же, как во Франции, в Испании появились постоянные налоги и регулярная армия. Фердинанд и Изабелла заботились о простом народе; было введено ограничение хлебных цен и запрещено ростовщичество; ростовщикам так же, как еретикам, грозили пытки "святой инквизиции". Мятежи и смуты прекратились; дворяне уже не смели грабить на дорогах, и, чтобы прокормиться, шли простыми солдатами в королевскую армию. Правда, этой армии нужно было дать дело: многочисленное и воинственное испанское дворянство – так же, как французское, – требовало войны и добычи, поэтому война между Испанией и Францией была неизбежна. Эта война началась в 1503 году, и главным полем боя стала Италия: богатства Италии влекли к себе и французов, и испанцев, и этой стране было суждено стать первой добычей новорожденных абсолютных монархий.

ИТАЛИЯ ПОСЛЕ ЧУМЫ

Италия была центром европейской цивилизации, самой населенной и богатой страной Запада. Здесь раньше, чем в других странах, началось Сжатие и выросли большие города, возродились торговля, ремесла, искусства. В середине XIII века для Италии настало время социальных революций, «благородные» дворяне лишились власти, а крестьяне получили свободу. В некоторых городах революции привели к власти самодержавных правителей; их звали «синьорами», и они были первыми абсолютными монархами Европы.

В 1348 году пришла Черная Смерть, города и деревни наполнились стенаниями, трупы умерших лежали в домах и на улицах, и нанятые коммунами могильщики свозили их к вырытым на окраинах огромным ямам. Погибло около половины населения Италии; некоторые города были покинуты бежавшим в ужасе населением; дома стояли пустые, с зияющими глазницами окон и провалившимися крышами. Торговля и ремесла пришли в упадок; флорентинское ткачество сократилось вчетверо, и богатые горожане стремились вложить свои деньги в землю, скупая поместья разорившихся дворян. Купцы и ростовщики покупали замки и титулы и превращались в новых баронов и графов, а дворяне становились наемниками, жившими войной и грабежом. Иногда они объединялись в большие отряды – "бандерии" (то есть банды) во главе с "капитанами удачи"; во время войны эти банды нанимались к какому-нибудь синьору или городу, а во время мира грабили всех подряд. Из охваченной огнем Столетней войны Франции приходили французские и английские бандерии – это было бедствие хуже чумы, и так же, как во Франции, гарантом мира и порядка могла стать лишь абсолютная власть монарха.

История двигалась по одной и той же торной дороге – к абсолютной монархии. В 1388 году синьор Милана Джан-Галеаццо Висконти провел налоговую реформу и, забрав в свои руки городскую казну, создал сильную наемную армию; недовольная знать была изгнана или подверглась репрессиям. Висконти начал войну против банд и нанимавших их городов, он мечтал об объединении страны; его войска овладели всей Северной Италией и подступили к стенам Флоренции. Во Флоренции в это время шла борьба между простым народом, "плебеями", и владевшими властью купцами и ростовщиками – городскими патрициями. Патриции жестоко расправлялись с восстаниями угнетенного плебса и одновременно призывали итальянцев на борьбу против миланского "тирана" в защиту "свободы"; не доверяя своим согражданам, они нанимали для этой борьбы французские "бандерии". Джан-Голеаццо разгромил французские банды в битве под Алессандрией и был провозглашен герцогом Ломбардии – однако в ход событий внезапно вмешалась чума; в 1402 году герцог скончался, и Северную Италию снова охватили смуты.

Через двадцать лет сын Джан-Голеаццо герцог Филиппо-Мариа предпринял новую попытку объединения Италии. Флорентинские наемники были разбиты войсками герцога, и во Флоренции начались народные волнения; к восставшему народу присоединился один из патрицианских кланов, клан Медичи, имевший личные счеты с тогдашними правителями. Козимо Медичи был крупнейшим банкиром Европы; его банк был уполномочен папой собирать церковную десятину, и конторы Медичи имелись в каждом крупном городе. Заработанные тяжким трудом монеты, которые приносили крестьяне своим священникам, сливались в сплошной поток, перетекавший в Рим через сундуки и сейфы Медичи, – и этот поток оставлял на дне сейфов золотой осадок, питавший Флоренцию. Все, чего не хватало Козимо Медичи, – это власти над собственным городом, власти, которая позволила бы подавить конкурирующие банки и торговые дома, – и великий банкир решил захватить власть, встав во главе простого народа. В 1433 году народ одержал победу, патрициям пришлось бежать из Флоренции, а те, что остались, были вынуждены платить огромные налоги – и, в конце концов, разорились.

Козимо Медичи стал единственным хозяином города – и в жизни Флоренции произошли удивительные перемены. Банкир, заботившийся лишь о своей выгоде, стал заботиться о своем народе; финансист стал монархом, а банк Медичи – банком Флоренции. На деньги Медичи мостили улицы, создавали мастерские и выдавали пособия беднякам; Флоренция постепенно оживала после Великой Чумы и снова наполнялась трудовым людом. Как раньше, шумели огромные рынки и купцы с гордостью выставляли на продажу свой товар – только теперь главным товаром Флоренции было не сукно, а шелк, переливающиеся шелковые ткани, излюбленная одежда богатых и знатных. Козимо, как рачительный хозяин, ходил по рынкам и вникал во все дела; он не выставлял напоказ своей власти и оставался с виду обычным добрым буржуа. Он страдал подагрой и опирался на палку – но всегда уступал дорогу старикам; на своей вилле он ухаживал за виноградником, словно простой крестьянин, и любил поговорить с сельчанами о хозяйстве. Козимо помогал беднякам, щедро раздавал милостыню и построил много церквей: летописцы говорят, что его до конца жизни мучили укоры совести – ведь Иисус запретил ростовщичество, и Козимо чувствовал себя виноватым перед Господом Богом. В старости его часто видели задумчивым и печальным; Козимо стоял, опершись на посох, в саду своей виллы и часами смотрел на раскинувшийся внизу город, на огромный людской муравейник – он, наверное, не раз сравнивал его в мыслях с древним Вавилоном, где некогда люди вознамерились построить башню высотой до небес. Флоренция была Новым Вавилоном, и на глазах Козимо здесь возводили новую "Вавилонскую башню" – огромный собор Санта Мария дель Фьоре; здесь рождались новая цивилизация и новая культура – и Козимо, опершись на посох, смотрел, как начинается Возрождение.

НОВЫЙ ВАВИЛОН

Когда-то давно Вавилон был символом цивилизации и культуры, и греческие философы ездили на Восток, чтобы приобщиться к знаниям древних народов. Греция унаследовала и преумножила эти знания, но затем пришло время варварских нашествий, и наступила долгая эпоха Cредневековья. Европа погрузилась во мрак невежества, и лишь на Востоке, в Константинополе, в подвалах монастырей сохранялись древние манускрипты, в которых излагались сокровенные знания античных философов. Когда в XV веке к Константинополю подступили полчища завоевателей-тюрок, ученые греческие монахи стали спасаться бегством на Запад. Они привозили с собой драгоценные древние рукописи и учили европейцев греческому языку. Городом, куда держали путь ученые греки, была Флоренция – в тамошнем университете преподавали греческий язык, и греки находили здесь теплый прием; они переводили на латынь привезенные с собой труды Аристотеля, Платона, Полибия и передавали флорентинцам сокровенные мысли древних философов. Козимо Медичи в старости стал страстным поклонником Платона и создал на своей вилле в Кареджи кружок любителей античности, который позже, по примеру афинской школы Платона, назвали «Академией». Многие члены этой «Академии» считали, что знания нужно искать не в Библии, а в изучении «гуманитарных наук» и трудов античных философов, что знания есть плод исследования и разума, а не божественного откровения. Этих свободомыслящих ученых называли «гуманистами», и церковь с неудовольствием смотрела, как они читают проповеди на тексты из Платона и ставят перед его изображением лампады. С помощью «гуманистов» Козимо Медичи основал несколько библиотек рукописных книг – со времен античности это были первые библиотеки в Европе, символ пробуждающейся тяги к знаниям.

Друзьями Козимо были не только философы, но и архитекторы, скульпторы и художники, стремившиеся возродить в своих произведениях древние образцы. Архитектор Филиппо Брунеллески был настолько увлечен античностью, что провел несколько лет среди руин римского форума; он измерял и зарисовывал остатки древних строений и проводил долгие часы в Пантеоне, который тогда считали чудом света: бетонный купол этого храма имел 43 метра в диаметре, и с тех времен ни один мастер не имел ни знаний, ни смелости, чтобы сотворить подобное. Когда Брунеллески предложил возвести такой же купол над огромной, недостроенной еще со времен Чумы церковью Санта Мария дель Фьоре, флорентинцы поначалу сочли его за сумасшедшего – но, в конце концов, выделили рабочих и деньги. Пятнадцать лет вся Флоренция с удивлением следила за невиданной стройкой: купол поднимался все выше и выше и, наконец, достиг высоты в 114 метров – это было самое грандиозное здание из всех, построенных до тех пор человеком, новая Вавилонская башня, символ начинающегося Нового Времени.

Возрождение древних знаний и древней культуры – таковы были суть и содержание новой эпохи, и волею случая старый банкир Козимо оказался человеком, понявшим эту суть; он первым понял, сколь огромную роль играет поддержка правителей в судьбе культуры. Он щедро раздавал деньги талантам – и под конец жизни оказался окружен людьми, совершившими революцию в мире искусства. Все это были его друзья – Донателло, воскресивший античную скульптуру, и Филиппо Липпи, перенявший дух великого Джотто и создавший новую живопись. Про Донателло рассказывали, что он годами ходил в рваном плаще, и, погруженный в свое искусство, с раздражением отворачивался от богатых подарков. Филиппо Липпи был монахом, для которого живопись заменяла молитву, и его страсть прорывалась подчас в неподобающих монаху поступках: он влюбился в юную послушницу и выкрал ее из монастыря, но римский папа простил ему прегрешения ради его таланта. К концу жизни Козимо во Флоренции появились художественные мастерские, в которых учились десятки будущих живописцев – это было начало великой эпохи, которую позднее назвали Эпохой Возрождения. В мастерской Андреа Вероккио проводились первые опыты работы с масляными красками; если раньше художники писали лишь настенные фрески по влажной штукатурке, то теперь появились настоящие картины, блистающие яркостью и глубиной красок. Это было рождение нового искусства, и при этом рождении присутствовали два ученика Вероккио – Сандро Боттичелли и Леонардо да Винчи.

Сандро и Леонардо принадлежали к новому поколению художников и были друзьями внука Козимо, Лоренцо Великолепного (1469-92). Подобно древним Цезарям, Лоренцо пытался дать своему народу не только хлеб, но и зрелища; он возродил древние традиции и устраивал великолепные карнавалы – это были шествия наподобие римских триумфов с актерами, представлявшими Юпитера и Марса, и прекрасными девушками, изображавшими нимф и богинь. Играла музыка, и звучали песни, небо было расцвечено фейерверками, и среди праздничной толпы двигалась огромная колесница, на которой восседал римский полководец Эмилий Павел, или Парис с Еленой, или божество ревности, а иногда сама Смерть ехала в колеснице, наполненной гробами; гробы раскрывались, и "мертвецы" среди смеха и криков ужаса начинали хватать веселящихся горожан. Лоренцо сам придумывал сюжеты карнавалов, сочинял карнавальные песни и серенады, а Боттичелли рисовал прекрасных богинь в райских садах, очень напоминающих сады виллы Кареджи. Сандро Боттичелли первым осмелился кистью художника изобразить не деву Марию, а Венеру, и создал живущий в веках символ любви и нежности, знаменитую картину "Рождение Венеры". Он был романтиком, весельчаком и балагуром, и на вечеринках в своей компании хвалился, что превзошел легендарного Апеллеса, – на что Леонардо отвечал желчным смехом и дерзкой критикой. Леонардо был известен своим язвительным остроумием и непостоянством; он бросал все на полдороге – но то, что ему удавалось довести до конца, вызывало восхищение окружающих; когда по просьбе Вероккио он нарисовал одного из ангелов на картине учителя, старый мастер сказал, что больше никогда не возьмется за кисть. Пиры, карнавалы и сады виллы Кареджи – таков был мир художников и поэтов, мир, запечатленный в картинах, статуях и поэмах. Этот мир был лишь частью огромного города, с его переполненными трудовым людом улицами, с его мастерскими и ремесленными кварталами. Что знали эти люди о Возрождении и искусстве – и знали ли они что-нибудь, кроме вечной заботы о куске хлеба? Флоренция была новым Вавилоном, где рядом стояли богатство и бедность, роскошь и нищета, искусство и невежество. Знать пировала в своих дворцах, а бедняки собирались в толпы на улицах, и какой-то монах уже писал на стене:

– Мене, мене, текел, упарсин.

– Исчислен, взвешен, поделен…

ПАДЕНИЕ ВАВИЛОНА

Простые люди из ремесленных кварталов были далеки от мира искусства; они видели лишь нужду и то, что Лоренцо не помогал беднякам так, как его дед Козимо. Новый правитель был окружен новой знатью, роскошь которой била в глаза и которая, забыв о боге, проводила жизнь в непристойных увеселениях. Монахи, ходившие босыми и собиравшие милостыню для бедных, первыми начали проклинать буйство карнавалов и «срамные» картины с венерами и амурами. Аббат Джироламо Савонарола страстно проповедовал в церкви Сан-Марко против роскоши и разврата, обуявших новый Вавилон. Он кричал с церковного амвона, что в то время, как богатые предаются распутству, бедняки голодают, а нищие не могут найти пристанища – и во всем виноват Лоренцо, «тиран, который губит и свою душу, и душу народа». Толпы верующих зачарованно слушали нового пророка и становились перед ним на колени; Лоренцо, слегший от тяжелой болезни, готов был во всем покаяться; он был грешен: в последние годы дела банка Медичи были плохи, карнавалы опустошили казну, и он взял деньги из кассы, в которую собирали приданое для девушек из бедных семей. Чувствуя приближение смерти, он призвал к себе Савонаролу и попросил принять исповедь. «Надо выполнить три условия, – сказал суровый монах. – Надо иметь живую веру в бога и его милосердие». «Я искренне верую!» – воскликнул Лоренцо. «Во-вторых, надо отдать неправедно нажитые богатства и вернуть приданое бедным девушкам». Лоренцо выразил согласие. «И, в-третьих, надо вернуть свободу народу Флоренции». Лоренцо, не ответив, повернулся лицом к стене, и монах ушел, не дав причастия. 8 апреля 1492 года Лоренцо Медичи скончался на вилле в Кареджи, и новым правителем Флоренции стал его сын Пьетро. Проповеди Савонаролы сменились угрожающими пророчествами: он грозил новым «потопом», новым нашествием варваров, которые низвергнут «Вавилон». Этими «варварами» были французы, которые во главе со своим королем Карлом VIII вторглись в Италию – это было начало «итальянских войн». Французская армия поразила итальянцев своей численностью и мощью, и они с ужасом передавали известия о том, что «варвары» разоряют города и не берут пленных. В октябре 1494 года французские войска подступили к Флоренции; верившие Савонароле приняли это за свершение пророчества; толпы людей вышли на улицы, и Пьетро пришлось бежать из города. Савонарола поспешил в лагерь Карла VIII и горячими словами о Христе остановил «варваров»; Карл VIII взял Флоренцию под свое покровительство и двинулся дальше, на Рим. Суровый монах стал хозяином Флоренции, время карнавалов ушло в прошлое; деньги, которые собирались на праздники, теперь раздавали нищим, средства, которые выделялись университету, были обращены на милостыню, а должники получили разрешение не платить долги. Савонарола объявил войну «разврату» и создал из детей «армию ангелов»; «ангелы» стучались в двери домов и просили отдать им «суету» – карнавальные наряды, украшения, книги и картины, «ввергавшие в соблазн рабов божьих». Все, собранное детьми, было сложено в огромную пирамиду; там были книги Боккаччо и Петрарки и картины с изображением обнаженных Венер – и некоторые художники сами приносили свои картины, некоторые плакали, а другие постригались в монахи. На вершину пирамиды водрузили чучело «суеты», а затем поднесли огонь; люди плясали вокруг огромного костра, а старый мастер Сандро Боттичелли стоял и смотрел, как огонь пожирает его прекрасных богинь.

Флоренция оделась в монашеские одежды, веселые таверны опустели, азартные игры были запрещены. Однако, превратив Флоренцию в "Град Божий", неистовый монах попытался сделать то же самое с Римом; он начал обличать папу Александра VI, который отнюдь не был образцом нравственности и устраивал в своем дворце оргии с проститутками. Савонарола требовал очищения церкви – того же, чего требовали святой Франциск и святой Доминик, а потом – Ян Гус и Лютер. В ответ папа отлучил Савонаролу от церкви, а ненавидевшая монаха знать подняла мятеж во Флоренции; неистовый пророк был схвачен и предстал перед судом инквизиции. Савонаролу подвергли жестокой пытке на дыбе; его пытали многие дни подряд и покрытый кровью, со сломанными руками, монах признался в том, что хотел свергнуть папу. О сожженных картинах и книгах на допросах не было и речи – искусство не интересовало палачей. 23 мая 1498 года полуживой, истерзанный пророк был повешен над костром на площади Сеньории.

Позднее, когда истина стала явью, на месте костра был высечен круг; в течение столетий верующие возлагали на это место цветы, и многие молились словами Савонаролы:

– Восстани, Господи, пошто спиши?

ОТКРЫТИЕ ЗАКОНОВ ИСТОРИИ

В день казни Савонаролы среди толпы на площади Сеньории стоял и смотрел на мучения пророка молодой аристократ Никколо Макиавелли – человек, которому предстояло открыть законы истории. Макиавелли принадлежал к получившей античное образование «золотой молодежи»; он любил пирушки, почитал Платона и с презрением относился к фанатичному монаху. Через несколько лет после казни Савонаролы Макиавелли стал секретарем Сеньории и правой рукой нового диктатора Флоренции – «гонфалоньера» Пьетро Содерини. Он ездил с посольствами к королевским дворам Европы, наблюдал за тем, как делается большая политика, и участвовал в тонких интригах. Это было время войн, начатых вторжением Карла VIII в 1494 году; тогда французы прошли всю Италию и завладели Неаполитанским королевством. Испанский король и германский император объединились, чтобы остановить французов, и Италия стала ареной долгой борьбы великих держав того времени. Римский папа Александр VI выступал на стороне Франции, и его сын Цезарь Борджиа, пользуясь французской поддержкой, пытался овладеть Средней Италией.

Цезарь Борджиа остался в памяти итальянцев как "рыцарь плаща и кинжала"; блестяще образованный галантный красавец, он боролся со своими врагами с помощью вероломства, кинжала и яда. Ему ничего не стоило разрезать персик лезвием, одна сторона которого смазана ядом, и, взяв себе одну половинку, протянуть другую ничего не подозревающему сопернику. Врагами Цезаря были синьоры – владетели замков и городов; его целью было объединение страны и восстановление порядка, поэтому он пользовался любовью простого народа. Макиавелли около года находился при дворе Цезаря и, постигнув тонкости политики, в конце концов, признал, что "цель оправдывает средства". Вероятно, этого же мнения придерживался Леонардо да Винчи, строивший для Цезаря бастионы и осадные машины; знаменитый художник был вместе с тем и первым механиком того времени; он воскресил искусство Архимеда и оставил сотни чертежей различных механизмов – самым известным его изобретением был колесцовый замок для аркебуз.

Благодаря машинам Леонардо и своему военному искусству, Цезарь Борджиа овладел почти всей Средней Италией – но, в конце концов, пал жертвой своего излюбленного оружия – яда. В августе 1503 года он был отравлен во время пира вместе с отцом и многими кардиналами; Александр VI умер в жестоких муках, а едва выживший Цезарь был арестован стражниками нового папы Юлия II.

Макиавелли вернулся во Флоренцию и некоторое время приводил в порядок свои записи; благодаря Борджиа, он начал понимать некоторые законы истории. Потом он снова погрузился в текущие дела, ездил с посольствами во Францию и Германию, создавал флорентинское ополчение. В 1512 году чаша весов в долгой борьбе за Италию склонилась на сторону противников Франции; испанские войска подступили к Флоренции, и Пьетро Содерини был вынужден бежать из города; испанцы вернули власть династии Медичи. Макиавелли был брошен в тюрьму, подвергся пыткам и едва выжил; затем его выслали из Флоренции, и он провел остаток своих дней в деревенском поместье, бродя по окрестным холмам и размышляя о своей судьбе и о политике. По вечерам он одевал свои роскошные посольские одежды и в мыслях отправлялся к "античным дворам людей древности"; он искал ответа на волновавшие его вопросы у Полибия, Тацита и Тита Ливия – и, в конце концов, нашел то, что искал.

Законы истории не меняются со сменой тысячелетий, и во все времена люди подчиняются одной богине судьбы. Когда-то, много веков назад, Аристотель описал эти законы в знаменитом трактате "Политика"; он писал, что перенаселение влечет за собой бедность, а бедность – источник гражданской войны, порождающей тиранию. "Тиран становится из среды народа против знатных, – писал Аристотель, – чтобы народ не терпел от них никакой несправедливости". Эта теория стала общим местом в трудах античных писателей, и ее можно было найти в разных книгах. Подобно тому, как Донателло воскресил античную скульптуру, Макиавелли воскресил античную науку об обществе – и добавил к ней то, что он вынес из личного опыта. "Знать желает подчинять и угнетать народ, – писал Макиавелли, – а народ не желает находиться в угнетении; столкновение этих начал разрешается диктатурой… Диктатура учреждается либо знатью, либо народом, в зависимости от того, кому первому представится удобный случай. Знать, видя, что она не может противостоять народу, возвышает кого-нибудь из своих и провозглашает его государем, чтобы за его спиной утолить свои вожделения. Так же и народ, видя, что не может сопротивляться знати, возвышает кого-нибудь одного, чтобы в его власти обрести себе защиту. Тому, кто приходит к власти с помощью знати, труднее удержать власть, чем тому, кого привел к власти народ, так как, если государь окружен знатью, которая почитает себя ему равной, он не может ни приказывать, ни иметь независимый образ действий. Тогда как тот, кого привел к власти народ, правит один, и вокруг него нет никого, кто не желал бы ему повиноваться. Кроме того, нельзя честно, не ущемляя других, удовлетворить притязания знати, но можно – требования народа, так как у народа более честная цель, чем у знати: знать желает угнетать народ, а народ не желает быть угнетенным. Сверх того, с враждебным народом ничего нельзя поделать, ибо он многочисленен, а со знатью – можно, ибо она – МАЛОЧИСЛЕННА… Так что, если государь пришел к власти с помощью народа, он должен стараться удержать его дружбу, что совсем не трудно, ибо народ требует только, чтобы его не угнетали. Но если государя привела к власти знать наперекор народу, то первый его долг – ЗАРУЧИТЬСЯ ДРУЖБОЙ НАРОДА".

В этих немногих словах заключалась суть Нового Времени – это было время рождения абсолютных монархий, и Макиавелли создал теорию монархии – учебник для правителей и министров. Он просто и ясно показал, к чему приведет борьба между народом и знатью, и предсказал, что народ одержит победу с помощью диктатуры. Нельзя сказать, что Макиавелли любил народ: так же, как Аристотель, он принадлежал к аристократам и ненавидел "тиранов". Тем не менее, он был честным человеком и высказал всю правду, добавив к тому же, что "цель оправдывает средства". Это вызвало бурю негодования среди знати: "Не хотим философов! Долой философов!" – кричали "отцы города" на заседании Большого Совета. Травля и оскорбления были таковы, что Никколо слег и вскоре скончался. Через тридцать лет после смерти его книги были запрещены римским папой, а его изображение сожжено на костре. Макиавелли был признан преступником, более опасным, чем Савонарола, – за чтение его книг пытали в тюрьмах, его трактат "Государь" называли "учебником для тиранов". Тем не менее, правда о законах истории постепенно распространялась среди людей; ученые, министры и короли платили огромные деньги переписчикам и тайно пересылали друг другу заветную книгу. Кардинал Ришелье откровенно признавался, что частенько читает и перечитывает "Государя", а Наполеон написал комментарии к трактату Макиавелли. Судя по этим комментариям, Аристотель был не прав: законы истории были хорошо известны тем, от кого зависят судьбы людей, – и использовались ими с полным пониманием того, что цель оправдывает любые средства.

ОТКРЫТИЕ ИНДИЙ

Эпоха Возрождения была временем, когда античные искусства и знания снова пришли в мир людей, когда Донателло и Микеланжело возродили античную скульптуру, Леонардо да Винчи воскресил архимедову механику, а Никколо Макиавелли вновь открыл законы истории. Прочитав манускрипты Аристотеля и Птолемея, философы Нового Времени узнали, что земля – это шар, они научились пользоваться астролябией для измерения широты и стали рисовать карты стран и морей. Одним из первых географов Эпохи Возрождения был Паоло Тосканелли, друг Филиппо Брунеллески и Козимо Медичи; Тосканелли объездил всю Европу, измеряя широту разных мест, а потом установил на вершине флорентинского собора гномон и, замерив его тень, вычислил длину меридиана. Поскольку земля имеет форму шара, говорил флорентинский ученый, то, отплыв из Португалии на запад, можно достичь Китая. Тосканелли попытался определить ширину простиравшегося на западе океана и установил, что она составляет около 6 тысяч миль; это расстояние можно было преодолеть за месяц плавания. Однако нужно было найти капитана, который рискнул бы отплыть в «море мрака», не зная ни ветров, ни течений, не зная, сможет ли он вернуться. Тосканелли много говорил и писал о своем проекте, и им заинтересовался один из европейских монархов – король Португалии Альфонс V.

Португалия была страной на краю Европы, где горы подступали к морю, и почти каждый крестьянин был вместе с тем рыбаком, а каждый дворянин – капитаном. Море давало одним пищу, другим – добычу, и с древних времен португальцы плавали вдоль африканского побережья, пытаясь проникнуть дальше на юг, – там, за Великой Пустыней, по рассказам мусульманских купцов, находилась богатая золотом страна негров. Однако морской путь вдоль пустынных берегов Африки таил много опасностей: у мыса Нон моряков подстерегали ураганные ветры; многие корабли уносило в океан, и они пропадали в бесконечных просторах "моря мрака". "Нон" – это означало "дальше пути нет", и португальцы не могли продвинуться дальше, пока не создали каравеллу – судно с треугольным парусом и рулем, способное идти против ветра. Каравелла была одним из великих изобретений того времени – она была Фундаментальным Открытием, подарившим португальцам господство над морями. Дядя Альфонса принц Генрих посвятил свою жизнь организации морских экспедиций; португальцы шаг за шагом учились плавать против ветра и преодолевать морские течения, и, наконец, в 1434 году отчаянный смельчак капитан Жил Эаниш с третьей попытки прорвался сквозь бури за мыс Нон. Он привез "оттуда, куда пути нет" букет роз для принца Генриха и рассказал, что там такое же небо и такие же звезды, и там тоже можно плавать под парусами. Корабли постепенно продвигались вдоль пустынного берега на юг, и в 1445 году Диниш Диаш достиг Зеленого мыса – места, где пустыня сменялась тропическими лесами, где росли баобабы и на речных отмелях лежали огромные "водяные лошади" – гиппопотамы. В этой стране оказалось мало золота, но португальцы нашли способ извлечь прибыль – они стали охотиться за неграми, и, заполняя свои корабли рабами, везли их в Лиссабон на продажу. После первых набегов негры уходили от берега вглубь материка, поэтому работорговцам приходилось продвигаться дальше вдоль побережья. Король Альфонс надеялся, что, обогнув Африку, каравеллы достигнут Индии: эта страна издавна привлекала европейцев своими богатствами, в особенности пряностями, за которые в Европе платили огромные деньги. Берег Африки на большом протяжении шел с запада на восток, однако оказалось, что за горой Камерун береговая линия вновь поворачивает на юг, – тогда король обратился за советом к знаменитому "космографу" Тосканелли.

Тосканелли отправил к португальскому двору письмо со своими расчетами и карту, на которой изобразил маршрут плавания на запад через океан, к берегам Азии. Это письмо читали многие – в том числе Христофор Колумб, капитан и купец из Генуи, проникшийся горячим желанием плыть на запад. Колумб уже давно жил в Лиссабоне, зарабатывая на жизнь изготовлением и продажей морских карт-"портуланов"; он был знаком со многими капитанами и знал направление всех ветров и течений. Однако король Альфонс умер, так и не приняв никакого решения, а его преемник Жуан II отказался поддержать Колумба: итальянец вел себя слишком самоуверенно и требовал слишком больших чинов. Король Жуан решил, что может обойтись без Колумба, и отправил на запад одну из своих каравелл – она вернулась ни с чем, но гордый генуэзец счел королевский поступок за оскорбление; в 1485 году он уехал в Испанию. У Колумба не было ни друзей, ни денег, ничего, кроме его плана, который многие считали безумным. Сойдя с корабля на испанский берег, он взял на руки своего маленького сына и попросил воды и хлеба в ближайшем монастыре. Настоятель монастыря оказался образованным человеком; расспросив Колумба, он свел его с влиятельными людьми, которые помогли генуэзцу добиться королевской аудиенции. Колумб страстно доказывал возможность плавания к берегам Азии; он убедил многих придворных, но Испания вела войну с мусульманами, в казне не было денег, и Колумбу пришлось семь лет ждать окончательного решения. За это время португальцы достигли южной оконечности Африки; в январе 1488 года гонимый бурей корабль капитана Бартоломео Диаша прошел мимо мыса, впоследствии названного мысом Доброй Надежды. Диаш надеялся достичь Индии, однако плавание продолжалось уже полгода, и измученная команда, угрожая бунтом, заставила капитана повернуть назад. Летом 1492 года Колумб, наконец, добился своего; он получил титулы "адмирала моря-океана" и вице-короля всех земель, которые ему посчастливится открыть; в порту Палос была снаряжена эскадра из трех каравелл, "Ниньи", "Пинты" и "Санта-Марии". 3 августа Колумб вышел в море и сначала отправился к Канарским островам: он знал, что в тех местах господствуют восточные ветры. 6 сентября он отплыл от островов в "море мрака", ветер подхватил корабли и помчал их на запад. Матросов охватил страх: они никогда не заплывали так далеко в океан и боялись, что сильный ветер не позволит им вернуться назад; они рассказывали друг другу старинные легенды о морских чудовищах и зарослях, в которых застревают корабли. Через десять дней после выхода в море, действительно, начались чудеса: корабли вступили в воды, покрытые морской травой, вокруг летали птицы, и все были уверены, что где-то рядом земля – но она не показывалась. После месячного плавания многие матросы обезумели от страха и начали бунтовать – но 13 октября на горизонте показался долгожданный берег. Это был остров, который был назван Колумбом Сан-Сальвадор – "Святой Спаситель"; его берега покрывал густой тропический лес, и он напоминал прекрасный сад. Колумб надел свою адмиральскую мантию и с королевским знаменем в руках сошел с лодки на песчаный берег. Он сразу же встал на колени, поцеловал землю и долго молился, со слезами на глазах благодаря Господа; потом Колумб развернул знамя, призвал своих капитанов и совершил церемонию вступления во владение этой землей от имени короля Испании.

Сан-Сальвадор оказался небольшим островом – но за ним лежали новые острова и побережья. Колумб был восхищен этой страной; он с удивлением описывал буйство тропической природы, высокие пальмы, прозрачные реки, леса, наполненные щебетанием птиц. "Я столь поражен бесчисленными красотами, что не знаю, как передать их", – писал Колумб. Адмирал думал, что находится где-то между Индией и Китаем, и называл островитян индейцами, однако его удивляло, что на островах нет городов, что туземцы ходят нагими и не знают железа. В лесах росли необычные деревья с диковинными плодами, а индейцы выращивали странные растения – кукурузу и картофель; они научили моряков свертывать листья кустарника, называемого "табак", а потом зажигать и вдыхать дым. Колумб три месяца плавал между островами, разыскивая дорогу в Китай; он достиг земель, которые "индейцы" называли "Гаити" и "Куба" – но не нашел ни городов, ни золота. Одна из каравелл села на мель, и в конце концов Колумб решил возвращаться. Он построил небольшой деревянный форт, оставил в нем моряков с затонувшей каравеллы и отплыл на восток. Обратный путь оказался трудным: сначала не было попутного ветра, потом корабли попали в жестокий шторм. Огромные волны накрывали маленькие, не имевшие палубы суденышки, и Колумб уже распрощался с жизнью; он составил описание своего плавания, положил его в бочонок и бросил в море. Однако буря стихла, и каравеллы, потерявшие друг друга во время шторма, поодиночке подошли к берегам Европы. Колумба ждала восторженная встреча: все думали, что он нашел путь к богатствам Азии; вскоре была снаряжена новая экспедиция из 17 кораблей с 2 тысячами матросов, солдат и колонистов. В ноябре 1493 года Колумб вернулся на Гаити, но не застал в живых никого из оставленных на острове моряков; форт был сожжен, вокруг лежали трупы: колонисты были убиты индейцами. Основав новую крепость, адмирал продолжил поиски Индии – но безрезультатно; он пять лет плавал между островов и побережий – но нигде не нашел ни городов, ни пряностей. Постепенно наступало разочарование, а в 1499 году пришло известие о том, что португальцы достигли Индии. В ответ на экспедицию Колумба португальский король Мануэл I отправил в плавание вокруг Африки эскадру из 4 кораблей под командованием Васко да Гамы. Это было самое далекое и трудное плавание из всех, совершенных до того времени. Эскадра отплыла из Лиссабона 8 июля 1497 года; через четыре месяца корабли достигли мыса Доброй Надежды, а еще через три месяца – устья реки Замбези. Долгое плавание и однообразная пища вызвали тяжелые болезни, у моряков от цинги выпадали зубы, многие умирали. После месячного отдыха португальцы поплыли на север и вскоре неожиданно для себя увидели на берегу мусульманский город с белыми стенами и высокими минаретами. Это был Мозамбик – город, построенный арабскими купцами на побережье Африки: Васко да Гама достиг границ мусульманского мира. Мусульмане враждебно отнеслись к появлению христианских кораблей; в каждом порту происходили конфликты, и лишь в Малинди местный шейх дал португальцам лоцмана, чтобы плыть в Индию. Лоцмана звали Ахмед ибн Маджид, он был искусным навигатором и за три недели привел эскадру да Гамы к индийскому порту Каликут. В Каликуте было много мусульманских купцов, которым появление португальцев не доставило радости. "Какой дьявол принес тебя сюда?" – спросили купцы посланника да Гамы и сразу же попытались настроить местного раджу против пришельцев. Португальцы провели в Каликуте три месяца, но так и не смогли продать свои товары: индийцы с пренебрежением относились к грубым европейским тканям. После нескольких столкновений с властями да Гама отправился в обратный путь; по дороге он обстреливал из пушек и захватывал арабские корабли. В июле 1499 года поредевшая эскадра вернулась в Европу; двухлетнее плавание стоило жизни половине экипажа – но Васко да Гама вошел в историю, как великий мореплаватель Нового Времени. Теперь уже не было сомнений в том, где находится настоящая Индия, и испанское правительство послало через океан своего эмиссара, чтобы он отстранил от власти Колумба. "Адмирал моря-океана" был обвинен в неспособности управлять колонией, арестован и в кандалах отправлен в Испанию. Чтобы продолжать исследования, в западные моря отправились другие капитаны, среди которых был флорентинец Америго Веспуччи, прошедший более тысячи километров вдоль берегов неизвестных земель и открывший устье огромной реки – Амазонки. Веспуччи подробно описал свои открытия и пришел к выводу, что земли, у берегов которых он побывал, – это не Индия и не Китай, а новый, неизвестный дотоле материк, который он предложил назвать Новым Светом. Записки Америго Веспуччи широко разошлись по всей Европе, и один из издателей предложил назвать новый материк "Америго" – так появилось название "Америка".

Между тем, арестованного Колумба привезли в Испанию; толпы людей собрались посмотреть на седого адмирала, сошедшего с корабля в кандалах; многие были возмущены и говорили, что совершается несправедливость. Король Фердинанд и королева Изабелла обвинили своего эмиссара в самоуправстве и, оправдав Колумба, послали его в новую экспедицию. Это было уже четвертое плавание адмирала в Новый Свет, но он по-прежнему считал, что находится где-то в Восточной Индии и искал устье Ганга. Виной всему была ошибка Тосканелли, который в своих расчетах приуменьшил длину экватора и, наоборот, завысил протяженность азиатского материка. Колумб до конца жизни был верен своей изначальной идее и упорно отрицал то, что другие считали очевидным; он умер вскоре после возвращения из четвертого плавания, в 1506 году.

Мечта о достижении Индии западным путем продолжала жить и после смерти Колумба, и новые капитаны с увлечением молодости шли в открытый океан, чтобы найти еще одну "Индию". Среди этого нового поколения мореплавателей были два друга – португальцы Фернан Магеллан и Франциско Серрано; они участвовали в экспедиции, достигшей берегов Малайского полуострова – юго-восточной оконечности Азии. Магеллан вернулся в Европу, а корабль Серрано наскочил на риф, и ему пришлось остаться на благодатном острове, где росли пряности и воздух был наполнен ароматом гвоздики. Местный князек подарил Серрано тростниковую хижину и смуглую красавицу-рабыню, говорившую на языке, похожем на щебетание птиц. На острове были прозрачные реки, голубые озера, и огромные бабочки порхали среди покрытых лианами деревьев. Иногда к острову подходили португальские корабли, но Серрано отказывался вернуться: он говорил, что уже нашел свой рай. Он посылал письма своему другу Магеллану и звал его к себе, но Магеллан хотел достичь островов пряностей западным путем: он мечтал прославиться великими открытиями, и Серрано оставалось лишь удивляться упорству своего друга: "Куда ты плывешь, капитан Магеллан?" Магеллан перешел на службу к испанскому королю Карлу и убедил его организовать новую экспедицию на запад; осенью 1519 года пять каравелл вышли в море. Магеллан стремился обойти с юга открытый Колумбом материк; он двигался все дальше и дальше к холодным широтам, исследуя берега и заливы Южной Америки. После полугодового плавания, когда наступили холода, Магеллан решил остановиться на зимовку в покрытой снегом стране. Измученная команда подняла бунт, но Магеллан подавил его и казнил двух капитанов. Весной он продолжил плавание и нашел узкий пролив – настоящий лабиринт среди скал; один из кораблей разбился о скалы; капитан другого повернул назад – казалось, что они заблудились в лабиринте, и офицеры постоянно задавали Магеллану все тот же вопрос: "Куда ты плывешь, капитан Магеллан?" Но Магеллан, стиснув зубы, шел к своей цели. 28 ноября 1520 года корабли Магеллана, наконец, вышли в открытый океан и двинулись на северо-запад. Никто не ожидал, что океан окажется почти беспредельным: плавание по неизвестным водам продолжалось четыре месяца, продовольствие подошло к концу, и матросы ели воловьи кожи, которыми были покрыты реи. Почти все болели цингой, многие умирали, другие не могли подняться, и кораблями было некому управлять. К счастью, погода была хорошей – поэтому Магеллан назвал океан Тихим.

15 марта 1521 года моряки увидели встающие из моря горы – это были Филиппинские острова недалеко от восточного побережья Азии. Команда, наконец, смогла отдохнуть; местный раджа хорошо принял Магеллана и отдался под покровительство испанского короля. Однако, к несчастью для себя, Магеллан обещал помочь радже в его войнах с соседями; со своим отрядом он высадился на враждебный остров, попал в засаду и погиб, забросанный камнями и копьями. Уцелевшие спутники Магеллана сели на корабли и достигли Молуккских островов – знаменитого побережья, где росли пряности и в тростниковой хижине со своей смуглой красавицей жил Франсиско Серрано. Здесь эскадра распалась; одна из каравелл, "Тринидад", попыталась вернуться назад; другая, "Виктория", отправилась на запад; для третьего корабля не хватило экипажа, и его сожгли. "Тринидад" впоследствии был захвачен португальцами, а "Виктория" пересекла Индийский океан и, совершив первое кругосветное плавание, вернулась к родным берегам. Плавание продолжалось три года, и в Испанию вернулось лишь 18 из 265 моряков; остальные погибли от цинги, холода, бурь, копий туземцев; многие остались в португальском плену.

Плавания Колумба, да Гамы и Магеллана положили начало Эпохе Великих Открытый; они раскрыли перед европейцами огромный мир других континентов и далеких морей. Тридцать лет вся Европа с замиранием сердца прислушивалась к новостям, приносимым каравеллами, и огромные толпы восторженно встречали моряков, возвращавшихся из далеких стран. Купцы Венеции, Генуи, Марселя с удивлением наблюдали, как перемещаются торговые пути, как пустеют старые порты Средиземноморья и на берегу океана растут новые торговые города – Лиссабон, Антверпен, Амстердам. Рынки Европы заполнили новые товары: хлопок, сахар, чай, кофе, табак, фарфор, хлопчатые и шелковые ткани – все богатства Азии и Америки выгружались на причалы новых портов. Однако самой большой драгоценностью были невзрачные семена новых, неизвестных прежде растений: кукуруза и картофель позволили накормить миллионы бедняков, отсрочить время голода и расширить экологическую нишу Европы. Все это было следствием великого Фундаментального Открытия – изобретения косого паруса и корабельного руля; это открытие подарило европейцам первенство на морях, и плавания Колумба, Магеллана, да Гамы – это было лишь продолжение истории, которая началась с того, что Жил Эаниш преподнес Генриху Мореплавателю букет роз:

– Плавать по морю необходимо – жить не так уж необходимо…

СУДЬБЫ ИСКУССТВА

Великие открытия материков и морей были сродни открытиям в науках и искусствах – эти открытия были началом нового мира и точкой отсчета Нового Времени. Столицей этого нового мира была Флоренция, и создатели новой эпохи хорошо знали друг друга: они встречались на вилле в Кареджи или в мастерской Вероккио, а те из них, кто были разлучены расстояниями, писали друг другу письма – как Тосканелли писал Колумбу, а Америго отвечал Пьетро Содерини. Флоренция притягивала к себе души и судьбы, и в правление Содерини здесь снова собрались великие граждане нового мира; после внезапного падения власти Борджиа во Флоренцию вернулись Макиавелли и Леонардо да Винчи. В это время в городе на Арно работал знаменитый скульптор Микеланжело Буонаротти; он изваял для Синьории колоссальную статую Давида – и диктатор Флоренции Пьетро Содерини задумал устроить состязание великих мастеров: он предложил Леонардо и Микеланжело расписать стены Зала Большого Совета. Мастера выразили согласие, и вскоре горожане увидели два эскиза будущих фресок – это были изображения славных для Флоренции битв при Ангьяри и Кашине. Впечатление от картин было столь велико, что слухи о них распространились по всей Италии; чтобы посмотреть на них, люди приезжали со всех концов страны. В один из дней, когда в зале толпился народ, там появился молодой художник из Урбино по имени Рафаэль; он долго рассматривал картины и снял несколько копий. Рафаэль старательно учился у великих мастеров и вскоре достиг совершенства, поставившего его в один ряд с учителями; папа Юлий II сделал его своим главным художником, и Рафаэль расписывал залы папского дворца в Риме. Юлий II хотел сделать Рим новой столицей искусств и вызвал к себе также и Микеланжело, поручив ему роспись другой части дворца – знаменитой Сикстинской капеллы. Между Микеланжело и Рафаэлем началось многолетнее соревнование; из-под кисти мастеров один за другим выходили шедевры мирового искусства: «Афинская школа», «Парнас», «Сотворение мира». Неистовый Микеланжело пять лет расписывал потолок капеллы, стоя в неестественной позе с запрокинутой головой, – он почти ослеп, но зрители были потрясены его искусством. После этого самопожертвования великий мастер на двадцать лет отложил в сторону кисть и работал лишь резцом; он создал великолепную усыпальницу Медичи с прекрасными статуями из белого мрамора.

Папа Лев X (1513-21) был сыном Лоренцо Великолепного и стремился быть похожим на своего отца. Рим окончательно перенял у Флоренции славу столицы искусств и карнавалов; папа пригласил к себе старого мастера Леонардо да Винчи и предоставил ему прекрасные дворцовые покои. Однако Леонардо разочаровал папу: он устроил во дворце зеркальные мастерские, экспериментировал с преломлением света и лишь изредка брал в руки кисть, чтобы нанести последние штрихи на портрет Моны Лизы Джоконды. Леонардо писал этот портрет едва ли не всю свою жизнь; он выписывал каждый волосок, сумел передать влажность глаз и биение пульса на шее – этот портрет всегда считался чудом искусства. Рафаэль в это время работал в соборе Святого Петра – это было гигантское здание, подобное пирамидам; оно было начато еще семьдесят лет назад, и Рафаэль умер, не закончив постройки. Потом, через тридцать лет, строительство возглавил 70-летний Микеланжело; он взял за образец знаменитый собор Санта Мария дель Фьоре и спроектировал купол, упирающийся в небо – его высота составляла 130 метров; это был самый грандиозный храм всех времен. Микеланжело не успел достроить собор, и после его смерти строительство продолжалось еще полвека; огромная церковь наполнялась роскошью и произведениями искусства, лучшие мастера расписывали стены и украшали алтари. Храм стал символом величия Христовой веры – и вместе с тем символом Высокого Возрождения, символом торжества нового искусства. Это новое чудо света затмило все творения прошлых эпох; оно повергало зрителей в трепет и изумление – и миллионы паломников с давних времен склонялись ниц перед великим собором. Считалось, что, если подняться на коленях по ведущей к собору лестнице, то можно получить отпущение за любые грехи – и паломники взбирались со ступени на ступень, останавливались для молитв и поклонов и снова ползли вверх. В 1511 году к еще недостроенному собору по лестнице грешников поднялся приехавший из Германии молодой монах; он был бледен от постоянного поста и ночных бдений; приблизившись на коленях к храму, он пал ниц и воскликнул: – Приветствую тебя, священный Рим, трижды священный от крови великомучеников, здесь пролитой!

Этого монаха звали Мартин Лютер.

МАРТИН ЛЮТЕР

Мартин Лютер был сыном рудокопа из городка Эйслебен на востоке Германии; его отец работал в каменоломнях, а мать собирала в лесу дрова. С трудом, нищенствуя и голодая, ему удалось закончить школу и поступить в университет, где он всей душой отдался изучению богословия. Как все студенты, он участвовал в пирушках и веселых похождениях; однажды в дороге студенческую компанию застала гроза, и на глазах Лютера молния поразила его друга, большого шутника и любителя погрешить. Лютер воспринял этот случай как предупреждение Господа и, окончив университет, ушел в монастырь замаливать свои грехи. Он проводил время в молитвах и морил себя голодом, так что его не раз находили лежащим на полу без сознания; его благочестие вызвало уважение властей, и Лютер был назначен сначала проповедником, а потом стал читать лекции в Виттенбергском университете. В 1511 году его послали по делам церкви в Рим, и, чтобы получить отпущение грехов, он поднялся на коленях по лестнице к собору Святого Петра.

Лютер пробыл в Риме несколько месяцев, и первоначальный восторг постепенно сменился разочарованием, а затем – отвращением и ужасом. В окружении святого престола царили бесчестие, разврат и роскошь; все продавалось и покупалось, а сам папа предавался буйству пиров и карнавалов. Чтобы получить деньги на строительство собора Святого Петра, Лев X продал тридцать кардинальских должностей и послал во все страны Европы продавцов индульгенций, которые за деньги откупали любые грехи, вплоть до убийства отца и матери. Когда Лютер вернулся в Германию, он увидел результаты этой торговли: его прихожане уже не боялись бога и открыто грешили; над проповедями священника смеялись: ему показывали индульгенции, отпускавшие грехи на тысячу лет вперед. Лютер долгое время пытался воздействовать на прихожан добрым словом и убеждением, но, в конце концов, не выдержал: он написал 95 "тезисов" против торговли индульгенциями и 31 октября 1517 года прибил их к воротам церкви, вызывая на диспут всех несогласных. Лютер утверждал, что ни индульгенции, ни совершение обрядов не освобождают грешника от возмездия на Страшном Суде – его могут спасти лишь искреннее раскаяние и вера. Это было дерзкое выступление, ставившее под сомнение авторитет римского папы, и молва о нем быстро распространилась по всей Германии. Один из ученых богословов, профессор Экк, принял вызов Лютера и вступил с ним в спор; на этом диспуте Лютер пошел еще дальше и заявил, что церковь может существовать и без папы, что истина содержится не в папских буллах, а в Священном Писании. Это была та самая страшная ересь, за которую сожгли Яна Гуса; римский папа послал в Германию буллу, отлучавшую Лютера от церкви, – и тогда мятежный священник решился на неслыханный шаг; воодушевленный поддержкой студентов и горожан Виттенберга он торжественно разорвал папскую буллу и бросил ее в костер. Это было начало того великого движения, которое потом назвали Реформацией.

В Германии, так же как и в Чехии, церковь владела более, чем третью земель, и ее богатства и роскошь вступали в разительное противоречие с заповедями Христа. Крестьяне, работавшие на монастырских полях или платившие десятину, ненавидели монахов и епископов, а обедневшие после Чумы дворяне алчно смотрели на их богатства; все только и мечтали сделать так, как сделали чехи, – то есть разграбить церкви и поделить земли монастырей. Учение Лютера подлило масла в огонь; вскоре появилось множество проповедников, ходивших по городам и деревням и разносивших его идеи. "95 тезисов" передавали из рук в руки – и мало кто из грамотных людей не слышал о Лютере. Рыцари Франц фон Зикинген и Ульрих фон Гуттен устроили в своем замке типографию и печатали призывы к восстанию против папы и епископов; они приглашали молодого императора Карла V возглавить движение против церкви. "Брачная дипломатия" королей сделала Карла счастливым наследником трех корон – Испании, Австрии и Бургундии, а избрание сейма добавило к этим регалиям императорский скипетр. Карл был воспитан в строго религиозном духе и поклялся бороться с ересью; он вызвал Лютера на имперский сейм в Вормсе, и мятежному монаху грозила судьба Яна Гуса. Лютер поначалу растерялся, но командир наемников, старый рыцарь Георг Фрунсберг, ободряюще похлопал его по плечу, сказав: "Монах, монах, ты смелое дело задумал". Лютер был обвинен в ереси, но отказался раскаяться. "Я тут весь перед вами, – сказал Лютер, – я не могу иначе. Да поможет мне бог". Император не решился сразу же арестовать "еретика", и Лютеру удалось бежать, он нашел убежище в уединенном замке одного из князей, и ему пришлось полтора года скрываться под чужим именем. Он переводил на немецкий язык Библию и совершал прогулки по окрестным лесам; он не получал известий в этой глуши и не знал, что происходит в том мире, откуда ему пришлось бежать. Между тем, агитация проповедников начинала приносить плоды, вся Германия напоминала разворошенный пчелиный улей; кое-где народ уже врывался в церкви и разбивал иконы. Франц фон Зикенген собрал целое войско из рыцарей и наемников и напал на владения трирского архиепископа – но потерпел поражение и погиб. В Виттенберге место Лютера заняли новые пророки, которые призывали людей жить, как писано в Евангелии: "И все верующие были вместе, и имели все общее: и продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого". Пророки (их звали Шторх и Штубнер) совершали обряд крещения над теми, кто приходил к ним, и их общину называли "перекрещенцами" или анабаптистами. Анабаптисты придерживались воинственных обычаев чешских таборитов, и их вождь Томас Мюнцер призывал обнажить меч против господ; он поднял знамя Иисуса не только против продажных служителей церкви – он призывал низвергнуть всех, кто живет не по Христу: князей, дворян, ростовщиков. "Государи и господа – главные лихоимцы, воры и грабители, – кричал Мюнцер с церковного амвона, – они присваивают себе все создания, всякую тварь, рыбу в воде, птицу в воздухе, растения на земле – все должно принадлежать им! Бедным они говорят о божьих заповедях: бог повелел, говорят они, не воровать, но они считают, что к ним самим эта заповедь не относится!" Это был призыв к восстанию для восстановления божеской справедливости – и анабаптисты ждали восстания и готовили его. Когда летом 1524 года начались крестьянские волнения на верхнем Рейне, туда устремились сотни анабаптистских проповедников. Крестьянам не надо было долго объяснять, что к чему: они всегда были готовы подняться против ненавистных господ. Весной 1525 года крестьянская война охватила половину Германии, по всей стране горели монастыри и замки, толпы крестьян избивали монахов и обращали в бегство дворян. Томас Мюнцер возглавил один из больших отрядов и укрепился на горе Франкенгаузен; по таборитскому обычаю он окружил свой лагерь повозками и рвами. Однако у восставших было всего лишь восемь бомбард и немного пороха, а окружившая гору армия саксонского герцога имела тяжелые пушки. Чтобы воодушевить крестьян, Мюнцер объявил, что на него снизошел пророческий дар, что господь говорит крестьянам не бояться пушек: "Скоро вы сами увидите, что пули не могут причинить вам вреда, я наловлю их полные пригоршни!" Отряд хором запел псалом: "Прииде дух святой, господь бог!" – и тут грянул залп из неприятельских орудий, оторванные части тел взлетели в воздух; крестьяне растерянно смотрели на небо и ждали помощи от ангелов, а наемная пехота уже взбиралась на укрепления. Лагерь был взят, и почти все повстанцы погибли; Мюнцера схватили и предали жестокой пытке, но он никого не выдал; стоя на эшафоте, он презрительно посоветовал князьям почаще читать Библию, дабы знать, каков будет конец тиранов.

Каратели больше месяца рубили, вешали и жгли восставших крестьян; по рассказам очевидцев, реки были красны от крови, а деревья сгибались под тяжестью повешенных на ветвях. Было убито свыше 100 тысяч крестьян, и многие деревни стояли пустыми еще и полвека спустя. Лютер, незадолго до восстания вышедший из своего уединения, переметнулся на сторону князей и приветствовал эту расправу. Он понял, на чьей стороне находится сила, и принялся угождать графам и герцогам, призывая их взять дело реформы церкви в свои руки. Он предлагал им взять в свои руки все церковные богатства, земли, монастыри и назначить новых священников, "пасторов". Многие князья не удержались от искушения провести такую "реформу" – хотя она грозила им проклятием папы и войной с императором. Лютер организовал реформированную церковь, отменил почитание икон, многие обряды, разрешил священникам жениться и вести службу на немецком языке. Народ был равнодушен к этим реформам; после крестьянской войны простолюдины ненавидели предавшего их реформатора, и он до конца жизни боялся показываться в деревнях. Однако дворяне и наемники-ландскнехты все еще горели желанием грабить монастыри и церкви и мечтали добраться до самого Рима. В 1526 году воевавшие в Италии немецкие войска подняли бунт и пошли на Рим; один из их предводителей, старый знакомый Лютера Георг Фрунсберг, вез с собой золотую цепь, на которой хотел повесить папу. В мае 1527 года ландскнехты ворвались в Рим и почти месяц грабили знаменитые храмы, разбивали скульптуры и стреляли из арбалетов в картины великих мастеров. Пьяные солдаты, одетые в священнические облачения, творили непристойную службу в соборе Святого Петра, а папа Клемент VII отсиживался в неприступном замке Святого Ангела и смотрел на озаряющие Рим пожары. От множества лежавших на улицах трупов вскоре началась страшная эпидемия, и наемники бежали из города, унося с собой награбленное добро.

В 1529 году император Карл V, наконец, решил навести порядок в Германии и собрал сейм, потребовавший прекратить захват церковных земель. Сторонники реформы выразили протест против этого постановления – и с тех пор стали называться "протестантами". Протестантские князья заключили между собой союз и приготовились к войне; их поддержали короли Дании, Швеции и Англии, которые последовали примеру протестантов и присвоили богатства церкви. Решающая схватка была отсрочена турецким нашествием: турки овладели Венгрией и подступили под стены Вены; немецкие князья на время забыли споры и объединились, чтобы отразить мусульман. Однако война с императором была неизбежна, и Лютер чувствовал ее приближение; реформатор был уже стариком, часто задумывался о своей жизни и иногда признавался, что лучше было бы оставить все по-старому. Лютер умер в феврале 1545 года, а спустя несколько месяцев разразилась война между протестантами и католиками – первая из религиозных войн, которые сотрясали Европу целое столетие.

ОРУЖИЕ ДУХОВНОЙ БОРЬБЫ

Первая война между протестантами и католиками продолжалась десять лет и закончилась подписанием мирного договора в Аугсбурге. По условиям этого мира император признавал существование протестантских княжеств и городов; весь север Германии оказался в руках «еретиков». Однако римская церковь не смирилась с этой потерей и готовилась к новой борьбе; ей требовалась лишь передышка, чтобы подготовить оружие духовной борьбы и провести преобразования, которые вернули бы церкви уважение верующих. Созванный в городе Триденте Вселенский собор призвал к очищению церкви от недостойных ее членов, продажа должностей и индульгенций была запрещена, за поведением священников был учрежден строгий надзор. Римская церковь вернулась к своему изначальному предназначению – умиротворять души людей и помогать бедным; монахи снова открыли ворота своих монастырей для нищих и больных, снова стали раздавать хлеб голодным и давать приют обездоленным. Суровый папа Пий V вдвое уменьшил римский двор, прогнал взяточников и ввел столь строгую финансовую отчетность, что экономили даже на свечах. Римские первосвященники понимали, что королям и князьям трудно удержаться от соблазна овладеть богатствами церкви, объявив себя «реформаторами», поэтому они добровольно уступили большую часть церковных доходов государям, оставшимся в «истинной вере». Церковь стала помощницей монархов в их борьбе за абсолютную власть, а там, где монархи добились победы, она превратилась в государственный институт, отвечавший за идеологическое воспитание и социальное обеспечение. Впрочем, все это было позже, в XVII веке, а пока католической церкви приходилось защищать свою паству от проникновения протестантской «ереси». Для того, чтобы доказывать истинность своей веры, нужны были хорошие проповедники – и их подготовка была поручена новому «Обществу Иисуса», членов которого называли иезуитами.

Основателем "Общества Иисуса" был испанский дворянин Игнасио Лойола. Лойола был боевым офицером, он участвовал во многих сражениях, был тяжело ранен и на всю жизнь остался хромым. Залечив раны, Лойола обратился на служение богу с тем же фанатизмом, с которым он прежде сражался с врагами; в 30-летнем возрасте он надел нищенское рубище и стал монахом-отшельником; он жил в пещере на обрывистом берегу реки и писал свою первую книгу – в этой книге Иисус Христос был представлен благородным странствующим рыцарем, а апостолы выглядели как оруженосцы. Вскоре Лойола понял, что проповедовать труднее, чем сражаться на шпагах, и для духовной войны необходимо знание латыни. Нимало не смущаясь, он сел рядом с детьми за школьную парту и старательно постигал азы тяжелой науки – а потом поехал в Париж учиться богословию в знаменитом университете. В Париже Лойола приобрел нескольких друзей, и в 1538 году прибыл с ними в Рим, чтобы просить позволения у папы создать орден, "члены которого разили бы дурных людей словесным мечом". Страстность Лойолы произвела впечатление на папу, и вскоре появилась булла об учреждении ордена иезуитов во главе с "генералом" Лойолой. Орден был организован по-военному, и всякий его член должен был беспрекословно подчиняться приказам командира, ехать туда, куда ему прикажут, и выполнять порученное задание. Многие иезуиты были миссионерами: они проповедовали Божье слово среди американских индейцев и в странах Востока, добираясь до самых отдаленных частей земли. Другие были учителями: они создавали школы-коллегии и учили детей грамоте и Закону Божьему – разумеется, в чисто католическом духе. Орден имел коллегии едва ли не во всех значительных городах Европы, и преподавание было поставлено настолько хорошо, что богатые и влиятельные люди стремились определить своих детей в эти школы. Выученики иезуитов становились ревностными католиками и обычно не порывали связи с орденом, оказывая ему тайные услуги и пользуясь его покровительством. В школы принимали и детей бедняков – если они были талантливы и обещали стать верными слугами ордена. Перед самыми способными проповедниками ставилась задача приблизиться к людям, обладающим властью, – к королям, князьям и министрам; они становились придворными священниками или "серыми кардиналами", вершащими за спиной своих господ большую политику. Выполняя порученное ему задание, иезуит мог превратиться в купца, офицера или придворного и долгие годы ждать случая, чтобы подсыпать яд врагу ордена и римской церкви. "Цель оправдывает средства", – говорил Никколо Макиавелли, и иезуиты чтили память великого философа – несмотря на то, что его книга была запрещена папой.

Орден иезуитов был главным оружием духовной борьбы с "ересью"; другими орудиями были цензура и инквизиция. В середине XV века немецкий мастер Гутенберг создал первый печатный станок, и с тех пор книга перестала быть редкостью, а протестантские памфлеты и листовки стали излюбленным чтением горожан. Чтобы уберечь верующих от "еретической" литературы, был составлен "Индекс запрещенных книг"; помеченные в "Индексе" книги изымались у книготорговцев и сжигались на площадях вместе с портретами их авторов. Виновным в чтении и распространении запрещенных книг грозил суд инквизиционного трибунала – это означало застенок, пытки и мучительную смерть. Инквизиция была давним учреждением, созданным для борьбы с еретиками-катарами еще в XIII веке, однако после уничтожения катаров у нее было мало работы; страшные трибуналы сохранились лишь в Испании, где "великий инквизитор" Торквемада сжигал на кострах тайных мусульман и иудеев. В 1542 году инквизиция была восстановлена в Италии, а затем во Франции; с этого момента она грозила пытками и смертью всем, заподозренным в протестантской "ереси".

Пытки были обычным явлением в средние века, и их придумала отнюдь не инквизиция. Однако со свойственным ей стремлением к "порядку" инквизиция вручила своим палачам инструкции, как можно пытать, и как нельзя. Первая пытка заключалась в том, что "еретику" связывали за спиной руки, а веревку протягивали через закрепленный на потолке блок; затем его вздергивали к потолку и отпускали веревку – но не до конца, а так, чтобы несчастный не долетел до пола, – веревка останавливала падение, вывертывая суставы и причиняя страшную боль. Если "еретик" не раскаивался и не выдавал своих товарищей, то применяли вторую пытку: его связывали, на лицо клали тряпку и медленно лили на нее воду; испытуемый судорожно пытался вдохнуть воздух и захлебывался водой, кровеносные сосуды лопались, из горла шла кровь – и, в конце концов, страдалец терял сознание. Наконец, для самых упорных была предназначена третья пытка: "еретику" намазывали маслом ступни ног и придвигали жаровню с углями; кожа трескалась от жара, обнажая нервы и кости, – эта пытка часто кончалась смертью несчастной жертвы. Все это время, когда пытаемый корчился и кричал на ложе страданий, инквизиторы "мягко увещевали" его оставить ересь и вернуться к Богу; они были искренне уверены, что спасают души еретиков от адского пламени, от гораздо более страшных мучений, которые им предстоит испытать в аду. Раскаявшегося еретика часто отпускали на свободу, но вторично согрешившему угрожал костер; особенно жестоко преследовали "ведьм" – женщин, которые занимались гаданиями и наговорами. Темный народ верил, что ведьмы служат дьяволу и напускают на людей порчу, что они летают на "шабаш" и водятся там с чертями и всякой нечистой силой. Чтобы судьи могли распознать ведьму, немецкий инквизитор Шпренгер написал знаменитую книгу "Молот ведьм" – и инквизиция сожгла на кострах тысячи несчастных женщин, виновных лишь в том, что по рецептам своих бабушек "заговаривали" болезни.

Впрочем, протестанты точно так же сражались за веру с помощью костров и пыток, и точно так же преследовали своих врагов. В Женеве, где у власти оказались "еретики" во главе с Жаном Кальвином, тюрьмы были переполнены заключенными, и палачи не справлялись со своей работой. Кальвин ввел столь суровые порядки, что в тюрьме можно было оказаться за шушуканье во время проповеди, за игру в карты, за танцы, за случайное ругательство, за нарядный костюм или модную прическу. Когда-то веселая Женева превратилась в мрачный город, где только работали и молились; трактиры были закрыты, праздники и гуляния запрещались – горожане сидели по своим домам, а пасторы заходили в каждую квартиру и проверяли, не нарушает ли кто предписаний. Кальвин был вторым после Лютера великим протестантским богословом, завершившим оформление нового учения и придавшим ему окончательный вид. Римская церковь учила, что "спасение души" достигается добрыми делами, молитвами и помощью бедным; Лютер говорил, что оно дается лишь верой, а Кальвин утверждал, что оно вовсе не зависит от заслуг человека и бог сам, по своей непостижимой для смертных воле, одних избирает для спасения и осуждает других – "еще раньше, чем они совершили что-либо хорошее или дурное". Судьба человека предопределена заранее, говорил Кальвин, но ему не дано знать, является ли он "избранным" или "осужденным"; лишь по отдельным слабым признакам можно предположить, что он принадлежит к "избранным", и один из этих признаков – это жизненный успех. Удачливые, богатые, знатные – это избранники, а бедняки и неудачники – это отвергнутые; таким образом, получалось, что мир, где соседствовали богатство и нищета, построен на началах божественной справедливости. Добрые дела не служат к спасению души, поэтому можно не помогать бедным, говорил Кальвин, бедные – попросту бездельники, и их надо заставить работать. Собственно говоря, протестантская церковь не только не хотела, но и не могла помогать беднякам: в протестантских землях Германии церковные доходы были присвоены князьями, больницы и школы было не на что содержать. В Женеве Кальвин употреблял все средства на подготовку проповедников и печатание листовок с призывом грабить церкви и низвергать "идолов". С вдохновением и страстью Кальвин внушал протестантским проповедникам, что они принадлежат к "избранным", что им не страшны пытки и казни, что их дорога ведет прямиком в рай. Тысячи проповедников расходились из Женевы по всей Европе, они агитировали в городах и деревнях; их бросали в тюрьмы инквизиции – но на смену им приходили новые. Проповедники призывали народ к восстанию против римской церкви, к войне с "дьяволом-папой" и теми, кто поддерживает его – католическими князьями и королями. Кальвин раздувал из Женевы пожар войны – и в скором времени этот пожар охватил почти всю Европу.

ЕВРОПА НАКАНУНЕ РЕЛИГИОЗНЫХ ВОЙН

Итак, протестанты и католики были готовы к решающей схватке, и примирение было невозможно – Реформация расколола Европу, и оставалось лишь определить, где пройдет линия фронта, кто останется на той стороне, и кто – на этой. Оплотом католической веры считался император Карл V Габсбург – могущественный государь, владевший Испанией, Неаполитанским королевством, Нидерландами и австрийскими землями. Владения императора состояли из разнородных областей, и из всех подчиненных ему государств он был самодержавным монархом только в Испании – в Германии ему приходилось считаться с могущественными и почти независимыми князьями, а в Нидерландах – с самоуправлением городов-коммун. Однако серебро, доставлявшееся из Америки испанскими каравеллами, позволяло Карлу V содержать большую армию и долгие годы сражаться с французами в Италии. Это были войны Нового Времени, непохожие на прежние сражения рыцарей и лучников. Около 1520 года испанцы изобрели мушкет – тяжелую аркебузу, из которой стреляли с сошки; мушкетная пуля пробивала латы на расстоянии 300 метров, и мушкетеры заменили на поле боя лучников и арбалетчиков. Мушкетеры и пикинеры строились в большие квадратные колонны-"терции"; мушкетеры стояли снаружи, а пикинеры – внутри колонны. Приблизившись к противнику, мушкетеры делали несколько залпов и менялись местами с пикинерами, которые шли в атаку, выставив перед собой 5-метровые пики. Столкновение терций было ужасным зрелищем; первые ряды пронзали друг друга, а последние бросали копья и рубились мечами до тех пор, пока одна из сторон не обращалась в бегство.

Испанцы первыми освоили эту новую военную тактику, и испанская пехота считалась лучшей в Европе, с ней могли сравниться только немецкие ландскнехты и швейцарцы. Карл V сумел остановить французское наступление в Италии, однако долгие войны с Францией помешали ему расправиться с протестантами, и "ересь" широко распространилась в Германии, проникнув и в Нидерланды – богатейшую область Европы, сердце империи Карла V. Нидерландами или "низовыми землями" называли в то время провинции в низовьях Рейна и Шельды, принадлежавшие раньше бургундским герцогам; крупнейшей из этих 17 провинций была Фландрия, где находились знаменитые средневековые города Брюгге и Гент. После Великой Чумы и подавления рабочих восстаний эти города почти опустели; ткачи толпами бежали в Англию – так что там появилось множество ткацких поселков, англичане перестали поставлять во Фландрию шерсть, и гентские мастера просили милостыню на улицах.

Однако фландрское ткачество выжило благодаря изобретательности и предприимчивости местных купцов. После столетнего кризиса купцы наладили ввоз шерсти из Испании и, больше того, фламандцы первыми создали ЦЕНТРАЛИЗОВАННЫЕ МАНУФАКТУРЫ – большие мастерские, где одновременно, передавая друг другу полуфабрикаты, работали сотни рабочих. Производственный процесс был поделен на десятки мелких операций, и каждую из них выполняли специально выделенные рабочие; самую простую работу делали женщины и дети, более сложную – подмастерья, мастера лишь руководили работами. Производительность труда в мануфактурах была гораздо выше, чем в мелких цеховых мастерских, поэтому ткани получались более дешевыми, и фландрское ткачество снова смогло конкурировать с английским. Вскоре нидерландские города открыли новый рынок для своих тканей: одержав победу в морской войне с Данией, они добились снижения пошлин на проход судов в Балтийском море; моряки из Антверпена и Амстердама стали главными перевозчиками на Балтике; они развозили по всей Европе товары балтийских стран – пшеницу, лес, пушнину, лен.

В 1530-х годах Антверпен превратился в главный перевалочный пункт европейской торговли. Испанские и португальские каравеллы привозили сюда товары из Индии и Америки, у причалов толпились сотни кораблей, горы тюков громоздились на пристанях, а в огромном здании первой в Европе биржи тысячи купцов продавали и покупали товар. Едва ли не большую часть этих купцов составляли итальянцы, перебравшиеся в Антверпен в поисках новых прибылей и постепенно превратившиеся в местных жителей – ведь для капиталистов родина там, где лучше идут дела. Антверпен стал одним из крупнейших городов Европы – в нем проживало 100 тысяч жителей; с ним могли сравниться только Париж и знаменитые итальянские города – Флоренция, Венеция, Милан. Антверпен был главной драгоценностью в короне Карла V, и налоги, выплачиваемые богатыми городами, позволяли императору содержать мощную армию – при всем том, что города неохотно давали субсидии императору; они обладали старинным самоуправлением, и Карл мог лишь просить у них деньги – хотя ему хотелось приказывать. Когда в нидерландских городах появилась протестантская ересь, император самовольно ввел в них инквизицию – это вызвало протест провинциальных штатов, и этот конфликт подспудно тлел вплоть до начала религиозных войн.

В последние годы своей жизни Карл был тяжело болен и испытывал приступы меланхолии, он запирался в обитой черным сукном комнате без окон и проводил время в молитвах. В 1554 году он отрекся от престола и оставил титул императора своему брату, австрийскому эрцгерцогу Фердинанду, а остальные владения передал сыну, испанскому королю Филиппу II. Филипп II стал главной опорой католиков в их долгой борьбе с протестантами; это был суровый государь, лично вникавший во все дела и посвятивший себя борьбе за веру. Неподалеку от Мадрида король построил дворец Эскориал – мрачное здание, больше похожее на монастырь; отсюда он управлял огромным государством с помощью сотен курьеров; дни и ночи он читал донесения и писал приказы, у него повсюду были осведомители и шпионы. Конечной целью Филиппа было подчинение Нидерландов своей абсолютной власти; он хотел стать таким же абсолютным монархом, как французские короли: Франция была самым могущественным государством Европы, и ее мощь побуждала других монархов к МОДЕРНИЗАЦИИ своих государств по французскому образцу.

После победы Людовика XI над мятежной знатью Франция почти сто лет пользовалась благами внутреннего мира. Времена частных войн ушли в прошлое, дворянство смирилось перед мощью абсолютной монархии и служило ей в качестве жандармов и мушкетеров короля. Короли покровительствовали земледелию и заботились о благе народа. "Мое главное желание, – говорил король Франциск I, – чтобы крестьяне могли спокойно есть свой хлеб, не подвергаясь ни угнетению, ни поборам, ни грабежам, ни необоснованным требованиям". Королевские суды считали крестьян земельными собственниками, а дворян лишь получателями фиксированной ренты, "цензивы"; из-за падения стоимости серебра эта "цензива" настолько уменьшилась, что ее выплата превратилась в пустую формальность. За столетие внутреннего мира и относительного благополучия население Франции возросло вдвое и в середине XVI века достигло 18 миллионов – по численности населения Франция была вдвое больше Испании и вчетверо больше Англии.

Однако 18 миллионов – это был рубеж, за которым начинается Сжатие. Во многих районах ощущалась нехватка земли, крестьяне продавали свои наделы и уходили в города. Париж был крупнейшим городом Европы, столицей роскоши, где могущество короля воплощалось в великолепии дворцов и блеске двора. Франциск I построил знаменитый дворец Лувр – резиденцию королей и украшение Парижа; он воздвиг много великолепных церквей и монастырей. Французская монархия состояла в особых отношениях с церковью: за год до выступления Лютера Франциск I заставил римского папу подписать конкордат, в соответствии с которым французские епископы и аббаты отныне назначались королем, а церковная десятина и другие доходы передавались государству. Это была новая победа абсолютной монархии, возвращение к временам древнего Рима, когда церковь и государство были единым целым и вместе опекали свою "паству": монарх олицетворял "живой закон", а церковь – "божественную справедливость".

Заключив союз с церковью, французские короли ревностно защищали ее от нападений протестантов и безжалостно отправляли на костер проповедников, рассылаемых Кальвином из Женевы. Однако проповедники обладали опасным оружием: их призывы разграбить монастыри и церкви находили отклик среди обедневшего французского дворянства. Дворяне жили в основном наемничеством, войной, и, чтобы дать им возможность пограбить, королям приходилось вести долгие войны в Италии. Однако в 1559 году итальянские войны закончились, и распущенные наемники сразу же соединились с протестантами и составили заговор против короля – этот заговор был началом религиозных войн во Франции.

В то время, как короли Франции и Испании подчинили себе местную церковь, не вступая в конфликт с папой, английский король Генрих VIII (1509-47) не сумел избежать разрыва с Римом. В 1534 году Генрих VIII с одобрения парламента провозгласил себя главой английской церкви; при этом король не собирался проводить протестантские реформы: речь шла лишь об овладении богатствами духовенства. Английские короли не были абсолютными монархами, у них не было постоянных налогов, и каждую субсидию приходилось испрашивать у парламента. Огромные богатства, захваченные Генрихом, позволили ему долгое время обходиться без субсидий; он продавал или раздавал монастырские земли дворянам и купцам – а в провинции, подальше от Лондона, дворяне сами грабили церкви и сдирали с икон золотые оклады.

В отличие от Франции, в Англии истинными хозяевами страны были дворяне. Дворяне ограничивали власть короля посредством парламента и владели почти всей землей; когда помещики считали, что крестьяне платят слишком малую ренту, они сгоняли арендаторов, огораживали поля и использовали их как пастбища – они поступали так и на бывших церковных землях. Тысячи согнанных с земли крестьян просили подаяния на дорогах и нигде не могли найти приюта: монастыри, дававшие прежде нищим кров и пищу, были закрыты. Нищие стали непременной деталью английского пейзажа, летом их можно было увидеть на открытых местах, зимой они прятались от ветра в рощах. Дворянский парламент издавал жестокие законы против этих несчастных; "закоренелым бродягам" отрезали уши, их обращали в рабов и вздергивали на виселицы. В 1549 году в Восточной Англии вспыхнуло большое восстание против огораживаний и в защиту церкви; 20-тысячная крестьянская армия овладела Нориджем – вторым по величине городом Англии; дворяне в панике разбегались, и лишь с большим трудом навербованным на континенте наемникам удалось разгромить крестьян. Подавив восстание, король Эдуард VI (1547-53) продолжил захват церковных богатств, были закрыты госпитали, из библиотек изымали и сжигали на площадях "зараженные папизмом" книги. Наследница Эдуарда, королева Мария, попыталась примириться с папой, но Елизавета II (1558-1603) вновь вернулась к протестантизму: окружавшие ее дворяне боялись, что в случае победы католиков им придется вернуть захваченные церковные земли. Англия стала оплотом протестантов и главным врагом римского папы – соотношение сил определилось, и вскоре начались долгие религиозные войны.

ИСТОРИЯ РЕЛИГИОЗНЫХ ВОЙН

Причиной религиозных войн было стремление дворянства овладеть богатствами церкви. После Великой Чумы дворяне лишились большей части своих доходов, и им нужно было как-то жить – а дворянство могло жить лишь грабежом и войной. Когда в 1559 году закончились итальянские войны, уволенные в отставку французские офицеры явились ко двору и потребовали пособий – их прогнали, тогда они примкнули к протестантам и составили заговор против короля. Заговорщиков возглавлял принц Антуан Бурбон, губернатор провинции Гиень и король Наварры – крошечного королевства в Пиренейских горах. Антуан Бурбон открыл для протестантов свои владения, и вскоре присланные Кальвином проповедники разошлись по всему югу Франции. Заговор не удался, и армия мятежных наемников была рассеяна королевскими войсками, однако агитация проповедников принесла свои плоды: тысячи недовольных дворян и горожан объединились под знаменем Кальвина – их называли «гугеноты», «объединенные». Королевское правительство пыталось достичь примирения и разрешило протестантские собрания, однако вскоре начались столкновения; на юге протестанты грабили церкви, а на севере католики нападали на гугенотов. В 1562 году кровопролитное столкновение в местечке Васси послужило поводом к началу войны; дворянство получило долгожданную возможность грабить собственную страну; враждебные армии вдоль и поперек пересекали Францию, оставляя после себя пожарища; на севере по призыву гугенотов высадились англичане, а на юге многие города объявили себя коммунами.

После нескольких битв было заключено перемирие, но в 1566 году война перебросилась через границу – в Нидерланды. В Нидерландах здесь тоже агитировали женевские проповедники, дворянство мечтало о захвате церковных богатств, и, вдобавок, самоуправляющиеся города были возмущены покушениями на их права. Филипп II, вслед за своим отцом Карлом V, пытался ввести в Нидерландах инквизицию – в ответ две тысячи дворян отправили в королевский совет петицию с протестом; члены совета с пренебрежением отнеслись к бедным дворянам, и один из них назвал просителей нищими, "гезами". Протестантские дворяне приняли вызов и с тех пор сами называли себя гезами; им было некуда отступать, и летом 1566 года они устроили беспорядки в Антверпене, напали на процессию католиков, а затем захватили и разграбили знаменитый антверпенский собор. Вслед за этим волна погромов прокатилась по всей стране, городские низы присоединились к гезам и грабили церкви, разбивали алтари и топорами рубили драгоценные иконы.

Большинство населения не одобрило этих бесчинств, и по прошествии месяца даже гезы стали отрекаться от содеянного: все в ужасе ожидали королевского гнева. Филипп II послал в Нидерланды испанскую армию во главе с герцогом Альбой; он решил не только покарать протестантов, но и воспользоваться событиями, чтобы утвердить в Нидерландах абсолютизм. Герцогу Альбе было уже за 60, он был известен своей суровостью и своими победами над врагами Испании; в августе 1567 года Альба вступил в Брюссель, начались казни, и десятки тысяч протестантов в страхе бежали из страны. Эмигрантов возглавлял принц Вильгельм Оранский, он заключил союз с французскими и немецкими протестантами; война между протестантами и католиками происходила одновременно во Франции, Нидерландах и Англии, где католические дворяне подняли неудачное восстание против королевы Елизаветы. Герцог Альба одержал победу над войсками принца Оранского и, подчинив нидерландские города, заставил их платить такие же налоги, какие платили в Испании. Католики слали к королю делегации с жалобами, а протестанты уходили к лесным или морским гезам – партизанам и пиратам, которые воевали с испанцами, но в поисках пропитания грабили всех подряд. В 1572 году морские гезы внезапным налетом захватили небольшой городок Бриле на острове у нидерландского побережья, и это послужило сигналом к восстанию в приморской провинции Голландии; восставшие провозгласили Вильгельма Оранского правителем Голландии и призвали на помощь французских гугенотов.

Во Франции в это время был заключен мир, и гугеноты имели большое влияние при дворе; их вождь, адмирал Колиньи, был первым советником короля Карла IX. В августе 1572 года вся знать Франции собралась в Париже на свадьбу сына Антуана Бурбона Генриха Наваррского и сестры короля Маргариты; этот брак должен был примирить врагов – однако католическая партия не хотела согласия; парижане ненавидели протестантов, и на улицах не раз возникали стычки. Вождь католиков герцог Гиз собрал городских старшин, велел им вооружить своих людей, пометить дома, где остановились протестанты и ждать сигнала. Мать короля Екатерина Медичи убедила Карла, что гугеноты готовят заговор, и в ночь Святого Варфоломея, 24 августа, король подал сигнал к резне. На церквях Парижа ударили колокола, и католики принялись избивать протестантов; их убивали в постелях и на улицах во время бегства: одним из первых был убит адмирал Колиньи, а Генрих Наваррский купил пощаду обращением в католичество. В Париже было убито около двух тысяч гугенотов, а в других городах число жертв превышало шесть тысяч; религиозная война вспыхнула с новой силой.

События во Франции сразу же отразились в Нидерландах. Перешедшая границу армия французских гугенотов была разбита герцогом Альбой, и испанские войска обратились против голландских городов; после долгой осады они взяли Гаарлем и подступили к Лейдену. Герцог Альба безжалостно жег деревни и истреблял население, но не мог подавить восстание; король Филипп был вынужден отступиться от своего намерения утвердить в Нидерландах абсолютную власть; он сменил тактику и отстранил Альбу; новый наместник Рекезенс отменил введенные Альбой налоги и объявил амнистию всем, кто сложит оружие и вернется в лоно католической церкви. Голландцы отвергли эти условия и продолжали сопротивление, защитники осажденного Лейдена взорвали дамбы и затопили окрестности города; испанцы были вынуждены отступить.

У Филиппа II не хватало денег, чтобы платить наемникам, и они постоянно поднимали мятежи. Рекезенсу еще удавалось сдерживать своих солдат, но после его смерти в 1576 году наемники снова взбунтовались и обрушились на богатейший город Нидерландов – Антверпен. Бесчинства и грабежи продолжались больше недели; половина города была сожжена; на улицах лежали горы трупов. Все, кто до тех поддерживали испанцев, дружно восстали против них; собравшиеся в Генте Генеральные Штаты 17 провинций заключили соглашение с целью изгнания испанских войск. Однако вскоре выяснилось, что уход испанцев не остановил распрей: ведь настоящей причиной войны была вражда между протестантами и католиками. Католики южных провинций объединились и выступили против протестантов вместе с вернувшимися испанскими войсками. Новый испанский наместник Александр Фарнезе вернул южным провинциям самоуправление и шел на всевозможные уступки – лишь бы они остались верными католической церкви и испанскому королю. Северные протестантские провинции объединились для борьбы с испанцами и в 1581 году объявили о низложении Филиппа II; так было положено начало новому государству, республике Соединенных Провинций или Голландской республике (Голландия была крупнейшей провинцией Севера).

Нидерланды распались на государство протестантов и государство католиков – и к такому же распаду была близка Франция; здесь тоже воевали между собой "Протестантская уния" и "Католическая лига". Это было время всеобщей войны, голода и чумы – время, когда со всей силой заявило о себе новое Сжатие: за прошедшее столетие население Европы возросло почти вдвое и снова достигло рокового рубежа времен Черной Смерти. Чума и голод обрушились не только на объятые войной Францию и Нидерланды, но и на Испанию: сражаясь с голландцами и турками, король Филипп перенапряг силы своей страны и обременил народ налогами; спасаясь от непомерных податей, крестьяне бросали свои дома и уезжали за океан – в Америку.

В Англии озлобленные голодом бедняки нашли себе новое ремесло – морской разбой. Сначала они нападали на рыбачьих баркасах на проходившие через Ла-Манш корабли; потом, завладев большими судами, стали плавать к испанскому побережью и захватывать каравеллы, нагруженные американским серебром. Разбойничье ремесло оказалось столь выгодным, что вскоре им занялись купцы и дворяне; складываясь, они снаряжали целые флотилии, которые уходили к берегам Америки. В 1578 году пиратский капитан Френсис Дрейк нашел дорогу в Тихий океан, ограбил порты на перуанском побережье и захватил корабли, перевозившие серебро с американских рудников. Добыча Дрейка вдвое превысила годовые доходы британской казны; королева Елизавета, получив свою долю прибыли, произвела пирата в рыцарское звание и удостоила его невиданных почестей. После успеха Дрейка началась эпоха пиратства. Из портов Англии одна за другой выходили пиратские эскадры с десятками кораблей и тысячами моряков; пираты высаживались на берегах Америки и штурмовали города испанских поселенцев.

В Европе, тем временем, продолжалась война между католиками и протестантами. Голод и военное разорение привели к тому, что в городах начались восстания бедноты; рабочие и ремесленники захватили власть в городах Фландрии, в Антверпене, Генте и Брюгге; волнения перебросились во Францию и достигли Парижа; в 1585 году Парижская коммуна заявила о самоуправлении Парижа и создала собственную армию. Ремесленники Фландрии восстали под знаменем Кальвина и новой веры, но Вильгельм Оранский не хотел вступать в союз с городскими бедняками и не оказал никакой помощи, когда испанская армия осадила Антверпен. Испанский командующий Александр Фарнезе окружил огромный город линиями траншей и земляных укреплений; поперек реки Шельды была возведена плотина, закрывавшая доступ к морю. Антверпенцы безуспешно пытались прорвать плотину с помощью плавучих батарей и "адских машин" – но, в конце концов, голод вынудил их капитулировать. Фарнезе согласился на мягкие условия капитуляции и оставил городу самоуправление, но голландцы воспользовались моментом, чтобы закрыть находившееся в их руках устье Шельды – таким образом, они перекрыли судам дорогу в Антверпен. Собиравшиеся в гавани Антверпена торговцы со всей Европы были вынуждены искать другого пристанища – и новым центром европейской торговли стал Амстердам, столица Голландии.

Незадолго до падения Антверпена один католик, под влиянием иезуитов решивший отдать жизнь за веру, тремя выстрелами из пистолета убил Вильгельма Оранского. Голландцы оказались в тяжелом положении; у них не было ни опытных полководцев, ни армии, способной справиться с прославленными испанскими ветеранами. Однако Голландия представляла собой остров, окруженный протоками Рейна, а на Рейне господствовал голландский флот – поэтому исход войны должен был решиться в морских сражениях.

Главным противником Испании в морской войне была Англия, поэтому первый удар испанцев был направлен против Елизаветы II, "королевы еретиков". Рискуя полностью разорить свою страну, Филипп II начал подготовку невиданного до тех пор флота – "Непобедимой армады"; во всех портах Испании, Италии и Америки строились огромные галионы – тяжелые "плавучие крепости", которые должны были взять на борт 20-тысячную десантную армию. В то время, как "армада" готовилась к отплытию, английские католики составили заговор с целью свержения Елизаветы и возведения на престол Марии Стюарт, шотландской королевы и правнучки английского короля Генриха VII. Судьба Марии была похожа на приключенческий роман; первая красавица своего времени, она была женой французского короля Франциска II, умершего в 20 лет. После смерти мужа Мария вернулась в Шотландию, участвовала в войнах католиков и протестантов, была изгнана из своей страны и, в конце концов, оказалась в руках своей соперницы Елизаветы. Английская королева приказала заключить Марию в тюрьму, где коронованная пленница провела 18 лет; католики несколько раз пытались ее освободить, но неудачно. Елизавета опасалась, что когда "армада" подойдет к берегам Англии, ее враги объединятся вокруг Марии – и приказала ее казнить; так же, как иезуиты, Елизавета считала, что цель оправдывает любые средства.

В июле 1588 года долгие приготовления Филиппа II были закончены и "Непобедимая армада" отплыла от берегов Испании. В состав огромного флота входило 134 корабля, в том числе 33 "плавучих крепости" с высокими надстройками на корме; на судах было 8 тысяч моряков и 18 тысяч солдат. Армада должна была пройти через Ла-Манш к порту Дюнкерк, где ее ждала погруженная на транспортные корабли 20-тысячная армия Александра Фарнезе; затем объединенные силы испанцев должны были высадиться в Англии. Английский флот попытался атаковать армаду в проливе, но его командир, знаменитый пират Френсис Дрейк, не решился пойти на абордаж огромных галионов, а обстрел из пушек не причинил особого вреда этим "плавучим крепостям" – тогдашние пушки делали лишь два-три выстрела в час. 27 июля армада вошла во французский порт Кале в 20 милях от Дюнкерка; на следующую ночь англичане предприняли новую атаку; они наполнили восемь своих судов бочками со смолой, подожгли их и пустили по ветру на скученные в гавани испанские корабли. Среди испанцев началась паника, они поспешно рубили якорные канаты и выходили в море; утром армада была снова атакована англичанами, и Дрейку удалось задержать противника, пока на помощь ему не пришла буря. Страшный ураган погнал испанские корабли на север, на скалистый берег Шотландии, огромные галионы без якорей, с порванными парусами разбивались о скалы; берег был на многие мили покрыт обломками судов и трупами людей; шотландцы обыскивали трупы, добивали раненых и снимали одежду. Десятки кораблей исчезли в морской пучине, лишь половина судов некогда "непобедимой" армады сумела поодиночке вернуться в свои порты.

Гибель "армады" нанесла тяжелый удар по престижу испанского короля и католической церкви; протестанты ободрились и повсюду перешли в наступление. Во Франции король Генрих III (1574-89) перешел на сторону гугенотов и приказал убить главу "Католической лиги" герцога Гиза – в ответ парижане отказались признавать власть короля. На улицы города вышли толпы народа; многие несли в руках зажженные свечи и под один общий крик: "Так да погасит Господь династию Валуа!" – гасили свои свечи. Летом 1589 года Генрих III и вождь гугенотов Генрих Наваррский с большой армией подошли к Парижу; молодой монах в черной рясе попросил, чтобы его допустили к королю: он говорил, что принес письма из Парижа. Когда Генрих III читал эти письма, посланец внезапно выхватил кинжал и вонзил его монарху в живот. Франция осталась без короля: Генрих III не имел детей, и его ближайшим наследником был Генрих Наваррский – но большинство французов не признало этого "еретика" королем. Брат Гиза герцог Майенн возглавил "Католическую лигу" и призвал на помощь испанские войска; война вспыхнула с еще большим ожесточением и продолжалась еще четыре года; враждующие армии жгли деревни и подвергали разграблению города, повсюду царили чума и голод. В осажденном Париже монахи и священники взяли в руки оружие; "коммуна" объявляла "подозрительными" и бросала в тюрьмы богатых буржуа, с них требовали большой выкуп.

В 1593 году измученные войной противники согласились созвать Генеральные Штаты для выбора короля. Многие депутаты предлагали Генриху Наваррскому отречься от "ереси" и стать законным королем. "Ну что ж, Париж стоит мессы", – сказал Генрих Наваррский и преклонил колени перед католическими священниками; после этого большинство городов и провинций признало его власть; герцог Майенн сложил оружие, получив привилегии, а с гугенотами был подписан мир в Нанте; "Нантский эдикт" гарантировал им свободу вероисповедания и оставлял в их руках около сотни крепостей на юге Франции. Конечно, это был временный мир, и сохранившаяся религиозная рознь должна была рано или поздно породить новую войну – однако измученная Франция была рада этому миру, и в городах и деревнях с одинаковым восторгом пели песни о "добром короле Генрихе IV". Европейская религиозная война понемногу затихала, и в начале XVII века установилось хрупкое перемирие – обе стороны залечивали раны и осматривались в новой ситуации; за полвека войны в мире произошли большие перемены, и необходимо было понять, что они несут людям.

КОНЕЦ ИТАЛЬЯНСКОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ

Бедствия религиозных войн не затронули некоторые страны Европы, и среди этих стран была родина Возрождения – благословенная Италия. В то время как в Европе полыхал пожар войны, Италия отдыхала среди мира и покоя, здесь по-прежнему праздновали карнавалы и люди радовались жизни, яркому полуденному солнцу и теплым южным ночам. Южная Европа не была затронута религиозными войнами потому, что всемогущая инквизиция не допустила распространения здесь «лютеровой ереси», – и Италия осталась католической страной с роскошными соборами, богатыми монастырями и веселыми карнавалами. Правда, у Италии было свое тяжелое время – первая половина XVI века, когда на ее земле сражались между собой французские, испанские и немецкие войска; они разграбили половину страны, и многим городам было уже не суждено возродиться в прежнем великолепии – в том числе и прекрасной Флоренции. Однако Венеция и Генуя благополучно пережили время невзгод и оставались в числе самых больших городов Европы: Венеция насчитывала 150 тысяч жителей, и город на лагуне по-прежнему удивлял иностранцев великолепием своих мраморных дворцов и каменных набережных.

Правда, в начале XVI столетия был момент, когда прорвавшиеся в Индийский океан португальцы прервали пути, по которым в Венецию доставлялись пряности. Однако затем торговля возобновилась, и венецианские галеры по-прежнему приходили из Александрии, груженные перцем и корицей. Венецианцы платили завладевшим Александрией туркам большие пошлины, но воинственные мусульмане часто предпочитали выгодной торговле войну и морские набеги; знаменитый турецкий адмирал Хайреддин Барбаросса устроил в Алжире пиратское гнездо и грабил торговые корабли; турки высаживались даже на берегах Италии. Пытаясь остановить турецкое наступление, венецианцы стали строить огромные, вооруженные десятками пушек галеры – "галеасы"; на этих галерах за каждым веслом сидело пять гребцов, а на верхней палубе располагалось до полутысячи мушкетеров. В 1571 году в заливе Лепанто произошло грандиозное морское сражение между турками и объединенным испано-венцианским флотом, которым командовал брат Филиппа II дон Хуан. Силы противников были почти равны – по 200 галер и 25 тысяч солдат, но в центре христианского флота стояли шесть венецианских плавучих крепостей, галеасов. После нескольких залпов сотни галер сцепились на абордаж, образовав поле боя, на котором солдаты рубились среди падающих снастей и языков пламени. Полуголые турки с одними саблями с отчаянной смелостью пытались взобраться на возвышающиеся над полем боя борта плавучих крепостей, палубы были залиты кровью и покрыты трупами. В конце концов, мусульмане потерпели поражение, и лишь немногие из них остались в живых; было захвачено 177 турецких галер и освобождено 12 тысяч прикованных к веслам рабов-христиан.

Турецкий натиск был отражен. Мирный договор позволил Венеции возобновить торговлю, и у церкви Сан-Джакомьетто снова стали собираться купцы, чтобы заключать торговые сделки. Оживилась работа на мануфактурах, где вырабатывали сукна, шелка и производили знаменитое венецианское стекло. Снова зашумели великолепные венецианские карнавалы, многодневные праздники радости жизни, когда рекою текло вино и небо над городом освещалось фейерверками. Венеция переняла у Флоренции и Рима славу столицы искусств, здесь творили великие художники Тициан, Веронезе, Тинторетто; как и их предшественники, они рисовали мадонн и венер – но их венеры были непохожи на изысканных красавиц Боттичелли; это были пышнотелые венецианки, излучающие здоровье и молодость, героини карнавалов и серенад. Паоло Веронезе принес дух венецианского карнавала в картины на библейские темы, и суровые инквизиторы выспрашивали его, почему на этих картинах вокруг Христа и апостолов изображены "шуты, пьяные немцы, карлики и другие нелепости". Художнику удалось отделаться легким выговором, но влияние церкви все сильнее сказывалось на искусстве: в борьбе за души людей католическая церковь стремилась поразить верующих пышностью и величием храмов. Этот новый стиль назывался "барокко", и его отцом был великий Микеланжело, а его символом – колоссальный собор Святого Петра в Риме. Церковь была главным заказчиком для художников и архитекторов, поэтому им приходилось внимательно прислушиваться к словам священников. В 1580-х годах братья Караччи создали в Болонье первую художественную Академию – "Академию вступивших на правильный путь"; они наладили обучение рисунку, анатомии, перспективе; это была первая массовая школа, где учили рисовать столь же основательно, как в обычных школах учили чтению и письму. Академия дала дорогу в жизнь сотням художников, научившихся творить в одинаковом "классическом стиле" – стиле Микеланжело и Рафаэля. В Италию стали приезжать учиться молодые художники из католических стран, здесь учились бельгиец Питер Пауль Рубенс, испанец Диего Веласкес и француз Никола Пуссен – великие мастера, создавшие в своих странах новые художественные школы.

Искусства стали распространяться по Европе и перестали быть привилегией Италии, и такие же перемены происходили с науками. В 1543 году окончивший болонский университет поляк Николай Коперник опубликовал трактат, в котором утверждал, что Земля вращается вокруг Солнца; это было воскрешение хорошо известной в античные времена гипотезы Аристарха Самосского – однако, как и в древности, многие утверждали, что эта гипотеза противоречит результатам наблюдений. В 1609 году императорский придворный астроном Иоганн Кеплер, проанализировав огромные астрономические таблицы, установил, что Земля вращается не по кругу, а по эллипсу – это было великое открытие, доказавшее, что люди Нового Времени превзошли в области знаний Аристотеля и Евклида. Год спустя профессор из Падуи Галилео Галилей создал первый телескоп и, взглянув на небо, сделал невиданные открытия: он увидел лунные горы, множество новых звезд, спутники Юпитера, пятна на Солнце. Открытия сделали Галилея знаменитым; он ездил по городам Италии, и герцоги, купцы, ученые с удивлением смотрели в телескоп на новые звезды. Галилей сделал много других открытий: он установил, что Аристотель был неправ, утверждая, что тяжелые тела падают быстрее легких; он открыл, что пушечное ядро летит по параболе и время колебания маятника не зависит от амплитуды – эти открытия были началом новой науки, механики, развитие которой через двести лет привело к удивительным переменам в жизни людей. Астрономические наблюдения Галилея подтвердили, что Земля вращается вокруг Солнца, и это породило столкновение между наукой и церковью, учившей, что Земля находится в центре Вселенной. 70-летний Галилей предстал перед судом инквизиции и был вынужден, стоя на коленях, публично отречься от своих мнимых заблуждений. Легенда говорит, что, поднявшись с колен, великий ученый воскликнул: "А все-таки она вертится!" – но в действительности он пять лет находился под домашним арестом и по приговору инквизиции ежедневно читал псалмы о покаянии.

Суд над Галилеем был роковым событием, символом окончания Итальянского Возрождения. Господствовавшая над душами людей всемогущая церковь пришла к выводу, что некоторые ученые позволяют себе слишком много, что их учения подрывают церковный авторитет. Католическая церковь защищала социалистическую идеологию; она проповедовала братство, милосердие, взаимопомощь – но, утверждая эти святые идеи, она требовала слишком многого; она требовала, чтобы люди верили, что первым человеком был Адам, а Ева была создана из его ребра, что Земля находится в центре Вселенной, а Иерусалим – в центре Земли. Все это противоречило выводам ученых, а раз так – то ученых ожидал суд инквизиции, а их книги – костер на площади. В 1600 году в Риме был сожжен философ Джордано Бруно, утверждавший, что во Вселенной много миров, подобных Земле, – после этого стало ясно, что католические страны – не лучшее пристанище для философов, что лучше перебраться в Голландию или Англию. Француз Рене Декарт уехал в Голландию и создал там аналитическую геометрию, а также теорию о том, что весь мир подчиняется законам механики, открытым великим Галилеем, что этих законов достаточно, чтобы объяснить все, что происходит вокруг. Рене Декарт, Блез Паскаль, Уильям Гарвей, Роберт Бойль открывали законы нового мира, и этот мир должен был стать достоянием протестантов – будущее принадлежало народам, не знающим инквизиции. Судьбы государств и народов определяла не вера, а технические открытия – и Италии очень скоро предстояло убедиться в этой печальной для нее истине. В начале XVII века в Средиземном море появился голландский флот: сотни парусных кораблей новой конструкции – их называли "флайтами". Это был не военный флот – это были торговые корабли, но их появление несло Италии большую беду: это был флот наступающего Мирового Рынка.

ПРИШЕСТВИЕ МИРОВОГО РЫНКА

Голландские корабли, вошедшие в Средиземное море, назывались флайтами – это были суда новой конструкции, которым было суждено завоевать все моря и океаны. Испанская «Непобедимая армада» потерпела поражение потому, что галионы были слишком тяжелыми и неповоротливыми; эти большие каравеллы плохо ходили против ветра и не могли противостоять бурям. Эпоха каравелл подходила к концу вместе с концом XVI века: когда-то каравеллы открыли испанцам и португальцам путь в океан, но теперь на смену им шли другие корабли, которые принесут победу другим народам. В 1595 году на голландских верфях в заливе Зейдер-Зее были построены первые флайты – суда с удлиненным изящным корпусом, оснащенные штурвалом и совершенным парусным вооружением; это было новое Фундаментальное Открытие, которое подарило голландцам господство на всех морях. Три года спустя флот из 22 кораблей прорвался в Индийский океан, в воды, где до тех пор господствовали португальцы; началась война за торговое преобладание, за прибыль от торговли пряностями, индийскими тканями, шелком, фарфором.

К удивлению португальцев войну за торговлю вело не голландское государство, а Ост-Индская торговая компания – сообщество купцов, имевшее свой флот, свои войска и не признававшее никаких государственных договоров; корабли компании грабили и топили без разбора все суда, плававшие в Индийском океане. В 1605 году голландцы укрепились на "островах пряностей", и вскоре голландский флаг стал господствовать над морями от берегов Африки до берегов Японии. Огромные караваны судов с азиатскими товарами приходили в Амстердам – новую торговую столицу мира; отсюда товары развозились по всей Европе. С появлением флайта стали возможны массовые перевозки невиданных прежде масштабов, и голландцы превратились в народ мореходов и купцов; им принадлежали 15 тысяч кораблей, втрое больше, чем остальным европейским народам. В начале XVII века голландский флот появился в Средиземном море; он быстро освоился на всех торговых путях и лишил венецианцев их хлеба – посреднической торговли.

Венеция перестала быть городом купцом и вскоре почувствовала приближение бедности. Привозимые на голландских кораблях дешевые английские сукна разорили итальянское сукноделие; мастерские закрывались, рабочие просили милостыню на улицах. Купцы покупали землю и превращались в дворян – история как бы повернула назад: когда-то, в XIII веке, дворяне становились купцами и переселялись в города – теперь эти города вымирали от голода и чумы, и их жители перебирались в деревню. Италия беднела, а Голландия – богатела, у причалов Амстердама постоянно толпились тысячи судов и удивленные иностранцы говорили, что "Голландия имеет больше домов на воде, чем на суше". После закрытия устья Шельды купцы Антверпена перебрались в Амстердам и основали здесь новую биржу; фландрские ткачи обосновались в Лейдене и построили здесь новые мануфактуры. Голландия процветала: колоссальные прибыли от посреднической торговли золотым дождем лились на молодую республику; доходы крупнейших компаний были сравнимы с доходами европейских государств, и даже чернорабочие были обеспечены приличной зарплатой; немецкие батраки толпами приходили из-за границы, чтобы наниматься к голландским фермерам.

Голландия отнюдь не являлась демократической страной. Со времен Средневековья власть в городах принадлежала "патрициям", богатым и знатным, – однако буржуазия не кичилась своим богатством и следовала заветам Кальвина: соблюдала скромность в одежде и придерживалась строгих нравов. В Амстердаме можно было встретить знаменитого банкира или прославленного адмирала, идущего по улице без слуги и за руку здоровающегося с прохожими; единственная роскошь, которую позволяли себе эти купцы и адмиралы – это заказать портрет Францу Хальсу или Рембранту ван Рейну. Живопись этих великих мастеров была непохожа на картины итальянских художников; их заказчиками были не священники, а частные лица, и они рисовали портреты и семейные сцены, исполненные духа суровой протестантской морали. Когда художники осмеливались перечить этому духу, то "общество" отворачивалось от них и они лишались заказов – так случилось с великим Рембрантом, который закончил свои дни в нищете. Суровый Амстердам был непохож на веселую карнавальную Венецию – хотя, с другой стороны, у этих городов было много общего: Амстердам пришел на смену Венеции и отнял у нее пальму первенства на морях; Голландия стала новым центром мировой торговли и новой морской республикой, живущей за счет огромных прибылей от посреднической торговли. Все это было не ново: Амстердам повторял историю Афин, Сиракуз, Карфагена – новыми были лишь масштабы торговли, океанские парусные корабли и далекие торговые плавания. Торговля Голландии распространилась на весь мир и создала то, чего раньше не существовало: Мировой Рынок, подчинивший себе экономику многих стран.

Экономика всегда определяла политику, поэтому появление голландских кораблей изменило ход истории многих государств – прежде всего тех, которые располагались на берегах Балтики. Главным богатством южного побережья Балтики был хлеб, в котором нуждалась как сама Голландия, так и многие другие страны: в Западной Европе нарастало Сжатие. На востоке Европы демографическое давление было низким и было много свободной земли, поэтому, когда голландские купцы стали предлагать за хлеб хорошие деньги, местные дворяне стали расширять посевы пшеницы. Им требовались работники, и поначалу они платили своим крестьянам, а потом силой заставили их отбывать барщину, год от года увеличивая повинности – так что, в конце концов, превратили крестьян в рабов, которые не имели своей земли, которых можно было продать и убить. В Польше, Пруссии, Дании, Лифляндии появились огромные хлебные плантации, "фольварки", на которых работали барщинные рабы, – а рядом с фольварками посреди парков располагались дворцы помещиков, наполненные той роскошью, которую предлагали голландские купцы в обмен на пшеницу. Огромные караваны из барж с зерном спускались по Висле, Одеру, Неману к портовым городам – Данцигу, Штеттину, Кенигсбергу; здесь зерно перегружали на голландские корабли, уходившие в Амстердам. Помимо зерна, из Прибалтики везли лен и пеньку для парусов и канатов, смолу и деготь для корабельных верфей.

На северном побережье, в Швеции, суровый климат не позволял выращивать пшеницу, но там была железная руда и древесный уголь – все, что необходимо для выделки железа. Нидерландский предприниматель Луи де Геер привез в Швецию мастеров со своей родины и основал здесь большие мануфактуры с домнами и литейными мастерскими. На своих мануфактурах де Геер отлил тысячи тяжелых пушек для голландского флота, но главным его достижением было создание легких гаубиц, которые могли передвигаться по полю боя с запряжкой из двух лошадей. Гаубицы де Геера имели столь тонкие стенки ствола, что могли стрелять лишь картечью – крупной дробью, которой поражали пехоту, – однако они отличались удивительной по тем временам скорострельностью: они делали три выстрела в минуту и буквально засыпали картечью противника. Создание легких гаубиц было Фундаментальным Открытием, которое позже привело к волне шведских завоеваний, а затем обеспечило победу европейцев над азиатскими армиями.

Железо, пшеница, лен, все богатства Балтики доставлялись на огромные промежуточные склады в Амстердаме; из Норвегии сюда привозили корабельный лес, а из Англии – шерстяные ткани. Благодаря своему соседству с Фландрией, Англия стала прибежищем для фландрских ткачей, бежавших сюда от революций и войн; сюда переселялись и фландрские купцы, создававшие мануфактуры и торговые компании. Англичане постепенно переняли у эмигрантов навыки сукноделия, и оно стало самым распространенным ремеслом; английские ткани продавались голландцами по всей Европе. Мануфактуры требовали все больше шерсти, поэтому английским помещикам было выгодно сгонять своих арендаторов и превращать поля в пастбища. Дороги Англии были переполнены нищими, страну сотрясали голодные бунты, но англичане нашли способ избавиться от десятков тысяч голодных бедняков: по совету известного ученого Фрэнсиса Бэкона были основаны компании для переселения их в Америку и Ирландию. В оплату за возможность уехать в Америку бедняки должны были семь лет работать на американских плантаторов – это было все равно что продать себя в рабство, однако муки голода были таковы, что нищие с легкостью продавали свою "свободу". Десятки тысяч эмигрантов устремились за океан – таким образом, в Англии повторялась история Древней Греции: массовая эмиграция снижала демографическое давление и избавляла страну от социальных взрывов, позволяя аристократии продлить свое пребывание у власти.

Похожее положении сложилось в Испании: здесь тоже "овцы поедали людей". Огромные стада, принадлежавшие испанским грандам, герцогам и маркизам, дважды в год меняли пастбища и двигались через всю страну, затаптывая крестьянские поля. Испанские короли ничего не могли поделать со своей знатью: ей было выгодно продавать шерсть голландцам; мануфактуры Лейдена работали на испанской шерсти. Крестьяне в отчаянии покидали свои наделы и десятками тысяч уезжали в Америку – таким образом, Северная Америка была колонизирована англичанами, а Южная – испанцами. Мировой Рынок властно определял судьбы стран и народов, дарил одним благополучие, а другим – беды. Государства тех времен были еще слишком слабы, чтобы защитить себя от диктата рынка, – и даже если короли устанавливали таможенные пошлины, то контрабандистам ничего не стоило обойти порты и заставы. Французский король Генрих IV жаловался, что все богатства Франции уходят на оплату шелковой одежды, и издавал законы против роскоши, но ничего не мог поделать со своими разодетыми, как павлины, дворянами. В конце концов, он махнул рукой и не стал бороться с Мировым Рынком – тем более, что у "доброго короля" было много других забот.

ДОБРЫЙ КОРОЛЬ ГЕНРИХ IV

В 1594 году, когда Генрих IV стал королем Франции, страна была обессилена долгой войной, повсюду виднелись развалины и многие села были покинуты жителями. Как во времена Столетней войны, многие замки превратились в разбойничьи гнезда, и дворяне грабили округу, не обращая внимания на то, что, казалось бы, уже наступил мир. На юге Франции разгоралась новая «жакерия»; крестьяне взялись за оружие и истребляли дворян, «как крыс, которые воруют зерно». Первой задачей короля было наведение порядка – и Генрих IV послал войска, которые уничтожили дворянские банды и разрушили непокорные замки; крестьянам простили недоимки по налогам, и они разошлись по домам. Чтобы помочь земледельцам, король уменьшил подати и запретил сеньорам собирать налоги в свою пользу; он заботился о простом народе и желал, чтобы «у крестьянина в воскресный день всегда была курица в горшке». По просьбе короля ученый агроном де Серр написал для земледельцев книгу о новых сельскохозяйственных культурах, о кукурузе, сахарной свекле – и особенно о тутовнике, листвой которого кормили гусениц шелкопряда. В каждой провинции были заведены питомники тутовых деревьев, а священникам было поручено раздавать крестьянам саженцы и учить их шелководству. Король сам завел шелковую мастерскую во дворце Тюильри и настойчиво призывал знать последовать своему примеру – но, к огорчению короля, тутовые деревья вымерзли холодной зимой, и ему не удалось обратить дворян к сельскому труду: рыцарей интересовали лишь войны и придворная жизнь.

Двор короля Генриха IV был непохож на дворы английских или испанских королей; он удивлял своим многолюдьем, пышностью и сложным церемониалом. Чтобы приручить бедное и воинственное дворянство, избавить его от привычки грабить и привить ему навыки повиновения, французские короли призывали дворян в Париж, к своему двору. Дворян зачисляли в гвардейские полки мушкетеров и, не утруждая серьезными обязанностями, платили им небольшие пенсии. Тысячи дворян целыми днями толпились в коридорах Лувра, играли в кости и ухаживали за придворными дамами: прелестные фрейлины королевы были одним из магнитов, которые притягивали дворян в Париж. При дворе царил культ красоты и галантности, унаследованный от рыцарских турниров Средневековья; здесь постоянно справляли праздники и карнавалы, соревновались в роскоши одежд и изяществе манер. В то время мода превратилась в закон двора, и дамы стали носить открытые пышные платья с подпирающими грудь корсетами, а мужчины – черные бархатные жакеты с большими кружевными воротниками. Дворяне учились прилично себя вести на балу и за пиршественным столом; есть руками теперь считалось вульгарным, и в обиход вошли вилки и столовые ножи – для того, чтобы вспыльчивые рыцари не вздумали использовать эти ножи как оружие, их концы делались закругленными. Ссоры из-за прекрасных дам или косого взгляда были обычным делом, и если раньше вопросы чести решались в частных войнах, то теперь им на смену пришли дуэли. Компании дуэлянтов иной раз дрались прямо в коридорах Лувра и количество убитых исчислялось десятками: за время мирного правления Генриха IV на дуэлях погибло четыре тысячи дворян.

Правда, столь воинственный нрав имело не все французское дворянство: кроме старого "дворянства шпаги" было еще новое "дворянство мантии" – это были бывшие буржуа, купившие должность и дворянский титул. Короли, испытывавшие вечную нехватку денег, уже давно продавали "хлебные" должности судей, адвокатов, казначеев, и при уплате особого налога эти должности можно было передавать по наследству. Казначеями обычно были разбогатевшие откупщики налогов, которые, заплатив условленную сумму, потом собирали налоги в свою пользу – разумеется, намного завышая их истинные ставки. Откупщики возглавляли целые финансовые компании, и любой буржуа мог участвовать в откупе налогов, вложив в это дело свои деньги. Во времена войн короли брали у "финансистов" деньги в долг, и часто под такие большие проценты, что не могли расплатиться, – эти долги висели на казне тяжким грузом, и лишь на выплату процентов в иной год уходила половина государственных доходов. Роскошь новых богачей била в глаза: "финансисты" скупали земли дворян вместе с их замками и титулами и ездили в каретах с лакеями на запятках. Разорившееся "дворянство шпаги" ненавидело этих выскочек, а королевские министры ломали голову над тем, как освободить государство от процентного рабства. Генрих IV приказал снизить проценты по займам и попытался вернуть заложенные королевские земли, но в 1610 году король был убит – и никакие пытки не смогли заставить убийцу признаться, кто же его послал.

Смерть "доброго короля" означала конец внутреннего мира. Юный наследник, Людовик XIII, еще не мог управлять государством; снова вернулось время дворянских мятежей и религиозных войн. После долгой войны, в 1628 году, королевская армия осадила оплот гугенотов, город-порт Ла-Рошель; солдаты окружили город траншеями, а с моря возвели плотину, не позволившую английскому флоту помочь протестантам. Гугеноты, воспламененные призывами своих проповедников, стояли насмерть – 20 тысяч осажденных погибло от голода и обстрелов, но в конце концов Ла-Рошель пала. Эта победа католиков означала окончание религиозных войн во Франции – но в Европе война продолжалась еще двадцать лет.

Победитель при Ла-Рошели, первый министр короля кардинал Ришелье, милостиво отнесся к побежденным и позволил им исповедовать свою религию. Однако армия гугенотов была распущена, и они отдали королю ключи от своих крепостей. Ришелье воспользовался войной, чтобы навсегда сокрушить силу дворянства: в 1626 году он отдал приказ срыть все дворянские замки – независимо от того, кто были их хозяева, гугеноты или католики. Замок был символом господства рыцарей над крестьянами, символом средневековья и феодализма – и всесильный первый министр приказал уничтожить этот символ. Франция наполнилась грохотом рушащихся стен; тысячи рабочих взрывали башни и сравнивали с землей развалины, а дворяне, сжав зубы, смотрели, как разоряют их родовые гнезда, и клялись отомстить.

Покушения на жизнь Ришелье следовали одно за другим, так что кардиналу пришлось завести собственный охранный полк – "мушкетеров кардинала". Мушкетеры короля ненавидели гвардейцев кардинала и постоянно дрались с ними на дуэлях – тогда Ришелье запретил дуэли и приказал повесить двух самых неистовых дуэлянтов. Кардинал хладнокровно отправлял на эшафот заговорщиков из высшей аристократии, маршалов и маркизов; он говорил, что "лучшее средство разрушать заговоры – это наводить ужас на врагов". Ришелье пытался довести до конца то, что начал Генрих IV – он пытался приучить дворянство к повиновению абсолютной власти. Великий кардинал поддерживал блеск французского двора и с улыбкой смотрел на интриги королевы и проделки королевских мушкетеров – все равно это было лучше разбоя прежних времен. Говорят, что в свободное время он сочинял стихи в честь своего учителя, доброго короля Генриха, и сожалел, что ему приходится быть не таким добрым, – но таковы были требования времени. Время требовало дисциплины и порядка: в Европе опять бушевала религиозная война.

ТРИДЦАТИЛЕТНЯЯ ВОЙНА

Пожары новой войны полыхали по всей Европе – но главным полем сражений XVII столетия стала Германия, родина Лютера. В свое время великий реформатор призвал дворян и князей отнять у церкви ее богатства, и немецкое дворянство последовало его призыву; по всей стране дворяне грабили монастыри и делили между собой церковные земли. Лишь собрав все силы, император Карл V Габсбург смог остановить реформацию и отстоять католическую веру на юге страны – но на севере власть оказалась в руках протестантских князей.

Разделение огромного государства Карла V сделало его германских наследников бессильными обладателями пустого титула. Звание императоров не давало им никакой власти, и даже в тех областях, где Габсбургов признавали наследственными правителями: в Австрии, Чехии и Западной Венгрии – их власть ограничивалась местными сеймами. Преобладавшее на этих сеймах протестантское дворянство не желало отдавать захваченных им церковных имуществ, и единственное, что оставалось императорам, – это искать любви простого народа. В своих австрийских владениях императоры ограничили барщину, снизили налоги и разрешили крестьянам носить оружие; дворянство ненавидело своих правителей и не раз поднимало мятежи.

В 1618 году произошел очередной мятеж в Чехии; собравшиеся на сейм дворянские депутаты выбросили из окон представителей императора – это был пражский обычай, означавший объявление войны властям. К чехам присоединились австрийские и венгерские дворяне; летом 1619 года император Фердинанд II был осажден в Вене, и лишь прибытие подкреплений спасло австрийскую столицу. Восстание превратилось в большую войну; на стороне императора сражались войска объединявшей католиков "Священной лиги", а протестанты соединились в "Евангелической унии"; Лиге помогали Испания и римский папа, а Унии – Голландия и Англия. В 1620 году католическая армия одержала победу в сражении на Белой горе под Прагой; чешские крестьяне поднялись против своих дворян и нападали на отступавшие войска протестантов; в деревнях ходил слух, что император прогонит дворян и отменит барщину.

Фердинанд II воспользовался победой, чтобы утвердить свою абсолютную власть над Чехией и Австрией. Десятки тысяч непокорных дворян были изгнаны, а их имения отошли в казну – это была настоящая революция, возвестившая о рождении в Европе еще одной абсолютной монархии – государства австрийских Габсбургов. Новая монархия создала мощную армию, которая двинулась на север, к Балтийскому морю; этой армией командовал генералиссимус Альбрехт Валленштейн, заявлявший о своем желании установить абсолютную власть императора во всей Германии. Протестантские князья и поддерживавшие их датчане были разбиты; Фердинанд II объявил, что протестанты должны вернуть церкви имущество, захваченное ими со времен Аугсбургского мира. Однако угрозы Валленштейна напугали не только протестантских, но и католических князей, и император был вынужден отправить генералиссимуса в отставку – в тот самый момент, когда на поле боя появился новый неожиданный противник – шведский король Густав Адольф.

Расположенная на далеком Севере бедная и малонаселенная Швеция до тех пор не привлекала внимания современников. В этой стране снегов и лесов были богатые железные рудники и лишь один город, Стокгольм, где жили голландские и немецкие купцы, занимавшиеся торговлей железом. До XVI века Швеция находилась под властью датских королей, но потом отделилась от Дании; в Швеции был свой "рикстаг", в котором заседали депутаты от дворян, купцов и крестьян; крестьяне были свободны, владели землей и платили дворянам лишь небольшие подати. Суровый европейский Север так же, как швейцарские горы и азиатские пустыни, был областью высокого демографического давления, здесь часто царил голод и выживали лишь самые сильные и мужественные – это была родина викингов. Шведские крестьяне на знали рабства и всегда ходили с оружием, а дворяне были бедны и жили не во дворцах, а в бревенчатых избах. Вплоть до начала XVII века шведская армия была похожа на старинное ополчение, и лишь при Густаве Адольфе приглашенные из Голландии инструкторы обучили шведов современной тактике боя и вооружили их новыми пушками и мушкетами. Волею случая на вооружении новой армии оказалось Новое Оружие – знаменитые гаубицы, отлитые на шведских рудниках нидерландским мануфактуристом Луи де Геером. Швеция была областью высокого давления, и появление Нового Оружия в руках викингов вызвало волну шведских завоеваний.

В 1630 году шведская армия высадилась на южном берегу Балтийского моря, и Густав Адольф объявил, что он прибыл сражаться за святую веру Лютера. Саксонские протестанты с удивлением смотрели на странные меховые одежды своих союзников и восхищались их беспрекословной дисциплиной: король запретил своим солдатам обижать горожан и крестьян. 17 сентября 1631 года шведы и саксонцы встретились с императорской армией на поле Брейтенфельда под Лейпцигом. Силы противников были примерно равны: по 30 тысяч пехотинцев и кавалеристов, но шведская армия была необстрелянной, в то время как в рядах имперцев сражались наемники, повидавшие уже много сражений, прославленные ветераны, навербованные не только в Германии, но и в Испании, Италии, Бельгии. Был ясный осенний день; между армиями простирались поля сжатой пшеницы, среди которых протекала неглубокая речка. Армию католиков возглавлял полководец старой школы фельдмаршал Тилли; он построил свои войска четырьмя мощными квадратными колоннами – терциями; подходя к противнику, шедшие впереди колонны мушкетеры делали залп, а затем уступали место пикинерам, которые шли в атаку, выставив вперед 5-метровые пики. Это была старая испанская тактика, и до тех пор никакой противник не мог противостоять страшному удару терций – однако с недавнего времени голландцы, а следом за ними и шведы стали располагать свои войска небольшими вытянутыми вдоль фронта батальонами. Расчет был на то, чтобы выставить в линию возможно больше мушкетеров, которые вместе с артиллерией должны были остановить терции непрерывным огнем, – однако этот расчет оправдывался далеко не всегда.

Фельдмаршал Тилли был опытным полководцем; он заметил, что саксонцы, наступавшие левее шведов, быстрее переправились через речку, и направил против них четыре своих терции. Огромные колонны, двигаясь по сухому полю, подняли облака пыли, которую ветер гнал прямо в лицо саксонцам; протестанты не успели сделать и нескольких залпов, как терции протаранили их строй, поднимая на пики тех, кто не успел бежать. "Аве, Мария!" – раздался над полем победный крик католиков. Тилли, торжествуя победу, приказал своим колоннам повернуть и ударить шведам во фланг – но терции были столь велики, что не могли повернуть сразу; одна из них в облаках пыли ушла так далеко, что не успела вернуться к исходу сражения. Три другие разворачивались столь медленно, что шведам удалось перебросить им навстречу свои легкие гаубицы, которые засыпали противника картечью. Пикинеры не могли сомкнуть строй для атаки, они падали под ноги идущим сзади, терции остановились и превратились в мишень для шведских мушкетеров. Шведские батальоны подходили беглым шагом; три первых шеренги делали залп и становились на колено, перезаряжая ружья, потом стреляли следующие три шеренги, потом снова три первых. Гаубицы раскалились до такой степени, что трудно было стрелять; неподвижные колонны были окружены противником, и сражение превратилось в кровавую бойню. Тилли получил несколько ран, но сумел прорваться с одной из терций; остатки двух других сдались в плен; 10 тысяч немецких, испанских, итальянских ветеранов остались на поле боя – и вместе с ними ушла в прошлое целая эпоха военной истории. Груды мертвых тел, сломанные пики и пробитые картечью панцири стали страшным доказательством окончательного торжества артиллерии; через три столетия после появления бомбард легкие гаубицы еще раз преломили ход истории, сокрушили одни народы и возвели на пьедестал другие. Новое Оружие принесло с собой новую Волну нашествий, которая испепелила треть Европы и потом растеклась по всему миру.

Началом этой волны стал Шведский Потоп.

ШВЕДСКИЙ ПОТОП

Уничтожив императорские войска, шведы стремительно двинулись вглубь Германии; весной 1632 года они перешли Дунай и ворвались в Мюнхен. Фердинанд II поручил Валленштейну спешно сформировать новую армию, и прославленный генералиссимус попытался остановить шведов в битве при Лютцене. 16 ноября 1632 года имперцы потерпели новое поражение – однако победа дорого обошлась шведам: в битве погиб их король-полководец Густав Адольф. Шведский король пришел в Германию сражаться за веру – но его офицеры и солдаты думали о другом: после великих побед они почувствовали, что Германия принадлежит им, и смерть короля развязала им руки. Началось новое нашествие викингов, новая эпоха грабежа и разбоя; не сдерживаемая ничем и никем непобедимая шведская армия принялась грабить города и деревни, не делая различия между протестантами и католиками.

Разграбление Германии продолжалось 15 лет; за это время было сожжено 20 тысяч городов и деревень и погибло 2/3 населения; некоторые области были совершенно опустошены. Каждое лето шведы снимались со своих зимних квартир на побережье Балтики и шли в набег к берегам Дуная и Рейна; отряды двигались широким фронтом, сжигая поля и деревни; один из шведских генералов хвалился, что сжег 800 деревень. Население бежало, куда глаза глядят, а разбитые во многих сражениях имперские войска прятались за стенами городов. По словам свидетеля событий, шведы, врываясь в деревню, сначала хватали тех, кто не успел бежать, и заставляли их выдать место, где скрываются жители. Пойманных пытали, требуя отдать припрятанное добро: "Тут стали они отвинчивать кремни от пистолетов и на их место ввертывать пальцы мужиков и так пытали бедняг… Одного из пойманных мужиков засовали в печь и развели под ним огонь… Другому обвязали они голову веревкой и так зачали крутить ту веревку, что у него изо рта, носа и ушей хлестало… Некоторые из них принялись бить скот… другие свирепствовали во всем доме… увязывали в большие узлы сукна… Иные кололи шпагами стога соломы… вытряхивали пух из перин и совали туда сало, сушеное мясо и утварь… Другие сокрушали окна и печи… сминали медную и оловянную посуду… Кровати, столы, стулья и скамьи они все пожгли… и напоследок побили все горшки и миски…"

За шведскими отрядами тянулись длинные обозы с награбленным добром; то, что поценнее, свозили к рекам и отправляли в Швецию; караваны барок тянулись вниз по течению рек к приморским портам. Шведские дворяне, раньше жившие в деревянных избах, обзавелись богатыми усадьбами и украшали свои дворцы привезенными из Лейпцига или Праги скульптурами.

Германия была совершенно разорена, на дорогах лежали трупы, повсюду свирепствовали чума и голод; среди развалин бродили банды людоедов. Никто уже не помышлял о религии и войне за веру, немецкие протестанты и католики помирились и вместе сражались со шведами. На западе Германии и в Бельгии шла война между Францией, Голландией и Испанией; кардинал Ришелье, разгромив французских протестантов, теперь из "государственных интересов" сражался с немецкими и испанскими католиками; французские отряды совершали набеги вглубь Германии и грабили не хуже шведов. Воюющие страны изнемогали под бременем военных налогов, крестьяне поднимали восстания, и, в конце концов, в 1648 году был заключен Вестфальский мир.

В разоренной Германии больше было нечего взять, и в 1655 году шведы напали на Польшу. За три года страшного "потопа" были разграблены все крупные города и погибла почти половина поляков. Затем шведская армия обрушилась на Данию, потом – снова на Польшу и на Украину; вооруженные Новым Оружием цивилизованные варвары разграбили и обезлюдили треть Европы. Шведов было слишком мало, чтобы удержать за собой обширные опустошенные ими страны, – и их соседи постепенно стали учиться на своих поражениях; они переняли оружие и военную тактику шведов и создали новые армии, которые, в конце концов, сумели остановить "потоп". Это произошло 27 июня 1709 года в битве под Полтавой – но это была уже другая страница истории.

КОНЕЦ ЦИКЛА

Шведское нашествие принесло с собой катастрофу, охватившую треть Европы: это было окончание демографического цикла, начавшегося почти двести лет назад, после того, как затихли опустошившие полмира чумные эпидемии. В начале этого цикла, в XV веке, в Европе было достаточно пустующих земель, и крестьяне могли свободно распахивать заброшенные в лихолетье поля; хлеба и мяса было вдоволь: на дневную зарплату плотника можно было купить 14 литров пшеницы. Однако в XVI веке население возросло примерно вдвое, и давление вновь достигло рокового рубежа времен Великой Чумы – началось Сжатие. Новый демографический цикл повторял то, что было уже много раз в Средневековье и в древние времена. Снова наступило время малоземелья; сыновья не могли прожить на оставшемся от отца наделе, и младшим братьям приходилось идти в город, заниматься ремеслом или просить милостыню. В городах быстро росли мастерские и мануфактуры, но ремесла не могли прокормить всех голодных; города превратились в приюты для нищих, которые спали прямо на улицах, а днем заполняли площади перед соборами. В католических странах нищих кормила церковь, и у монастырей с утра выстраивались длинные очереди за тарелкой супа – но протестанты не любили нищих и издавали против них жестокие законы; бедняков секли плетьми и отправляли на каторгу. Местные власти запрещали священникам венчать бедняков; жестокая нужда меняла нравы людей, и если раньше молодые могли свободно любить друг друга, то теперь мужчины женились обычно в 28, а девушек отдавали замуж в 23 года – и прежнюю любовь сменил брак по расчету.

В XVI веке хлебные цены возросли более, чем втрое, и вновь пришло время голода. Вместе с голодом вернулась чума; эти страшные бедствия нанесли первый удар по странам, охваченным религиозной войной, по Франции, Нидерландам и Испании; в 1580-х годах население Парижа сократилось вдвое, а некоторые местности в Испании совершенно обезлюдели. Время правления "доброго короля" Генриха IV совпало с периодом послевоенного восстановления и относительного благополучия – однако к 1640 году численность населения Франции снова превысила роковой рубеж – и снова начался голод. В 1630 году чума нанесла страшный удар по Италии – на севере страны погибла треть населения, и многие города были покинуты бежавшими от Черной Смерти жителями. Голод и чума свирепствовали не только в Западной Европе: Сжатие распространилось на Турцию и Россию; XVII столетие повсюду было столетием бедствий, восстаний, войн и катастроф. Это было окончание демографического цикла, начавшегося после Великой Чумы, – законы истории диктовали людям свою волю, и вслед за временем благополучия должно было прийти время несчастий. Историки привыкли выделять среди этих событий те, что произошли в Англии и Франции, – и, следуя этой традиции, мы опишем их более подробно.

АНГЛИЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Помимо перенаселения, которое определяло жизнь всех европейских народов, у англичан была еще одна причина жаловаться на свою судьбу. Мировой Рынок побуждал английских землевладельцев развивать овцеводство, и в поисках выгоды они расширяли пастбища за счет пашни. Земля в Англии принадлежала помещикам-дворянам, а крестьяне по большей части были лишь «держателями», арендовавшими свои наделы у помещиков, – правда, по традиции, арендная плата была небольшой, а срок аренды составлял 40-60 лет. Занявшиеся овцеводством «новые дворяне» пользовались любой возможностью, чтобы согнать держателей и огородить землю под пастбища; они сносили крестьянские дома и целые деревни, вынуждая обездоленных крестьян просить милостыню на дорогах. Крестьяне поднимали восстания, и после одного из таких восстаний король Яков I (1603-25) запретил огораживания; с нарушителей запрета стали брать большие штрафы.

Яков I был королем Шотландии, сыном Марии Стюарт, который унаследовал английский престол после смерти бездетной королевы Елизаветы. Новый король объединил под своей властью Англию и Шотландию, и англичане видели в нем шотландца, незнакомого с английской жизнью и не умеющего управлять. Яков не понимал, какую роль в государстве играют лондонские купцы, заседавшие вместе с дворянами в палате общин, – а между тем, эти купцы были столь богаты, что говорили, будто палата общин могла бы трижды купить палату лордов. Купцы не любили посвящать посторонних в свои дела, потому что они занимались не столько торговлей, сколько пиратством; английская Ост-Индская компания имела целый флот и на свой страх и риск занималась торговлей и пиратством в Индийском океане; она воевала с голландской Ост-Индской компанией, в то время как Англия и Голландия были друзьями и союзниками. Снаряжавшиеся купцами пиратские эскадры нападали на испанские флотилии, перевозившие серебро с американских рудников, и эта добыча намного превосходила весь объем английской торговли. Нападения на "серебряные галионы" были возможны лишь во время войны с Испанией, но Яков I заключил мир и изгнал из английских портов пиратские корабли – таким образом, он нажил себе в лондонских купцах непримиримых врагов. Богатые купцы покупали земли и занимались огораживаниями, а "новые дворяне" участвовали в купеческих компаниях – поэтому оба сословия одинаково ненавидели короля.

В отличие от королей Франции, английские короли не обладали абсолютной властью над своей страной; в Англии не было ни постоянной армии, ни постоянных налогов, и в случае войны королям приходилось просить парламент ввести необходимые подати. В парламенте преобладали купцы и дворяне, поэтому парламент был настроен враждебно к монарху и не раз отказывался выделять деньги даже на необходимые расходы. Купцы и "новые дворяне" требовали не только отмены запрета огораживаний, но и предъявляли права на церковные земли, отошедшие после реформации к королю; они были недовольны тем, что управлявшие этими землями епископы назначались королем, и требовали ввести выборность священников – как это полагалось по учению Кальвина. Английских кальвинистов называли пуританами – "чистыми"; пуритане были очень набожны, скромно одевались, избегали развлечений и проводили все время в молитвах. Среди пуритан было много простых людей, в том числе и анабаптистов, последователей вождя немецких крестьян Томаса Мюнцера, призывавшего низвергнуть всех, кто живет не по Христу, и установить на земле равенство. Короли преследовали пуритан, и многие из них были вынуждены эмигрировать; в 1620 году община "отцов-пилигримов" основала одно из первых английских поселений в Америке.

При короле Карле I (1625-48) распри между государем и парламентом привели к тому, что король попытался править без парламента; подражая французским монархам, он стал самовластно назначать налоги и за деньги раздавал торговым компаниям монополии на торговлю различными товарами. Однако многие города и общины отказывались платить незаконные налоги, и в 1640 году королю пришлось-таки собирать парламент и просить у него денег для борьбы с восстанием в Шотландии. Парламент (который впоследствии назвали Долгим парламентом) потребовал отмены монополий, незаконных податей и запрета на огораживания, а также казни первого советника короля, графа Страффорда. Король был вынужден уступить, но так и не получил денег; тогда он попытался запугать парламент, явившись в него в сопровождении охраны и потребовав ареста пятерых парламентских лидеров: их обвиняли в сговоре с восставшими шотландцами. Однако обвиняемые успели скрыться, а на обратном пути из парламента королю пришлось пробираться через толпы лондонцев, угрожавших ему оружием: горожане были против королевских налогов и поддерживали парламент. Королю пришлось бежать из столицы на север Англии, где он получил новые требования парламента – на этот раз речь шла о назначении палатами королевских министров. Купцы и новые дворяне из палаты общин желали иметь в Англии такую же власть, какую имели их собратья в Голландии, – это была попытка МОДЕРНИЗАЦИИ по голландскому образцу. Король счел эти требования слишком "дерзкими и неприличными"; в августе 1642 года он поднял над Ноттингемским замком свое знамя, созвал дворянское ополчение и объявил парламенту войну.

На стороне короля были высшая знать и большая часть дворянства, на стороне парламента – "новые дворяне", купцы и пуритане. Воспользовавшись войной, пуританское большинство парламента осуществило свою давнюю мечту – реформу церкви, изгнало епископов и пустило на распродажу церковные земли, а немного позже – земли короля и его сторонников. Множество поместий было за бесценок скуплено "новыми дворянами" и купцами – и в этой "приватизации" состоял основной смысл революции, которая обернулась для народа лишь новыми огораживаниями и военным разорением.

Гражданская война продолжалась три года. У парламента было больше денег, чтобы нанять солдат, и его армия была более многочисленной – зато у короля была хорошая кавалерия из дворян. Королю помогло восстание крестьян в Западной Англии: крестьяне выступали против огораживаний – и, стало быть, в поддержку монарха. Это восстание позволило Карлу I нанести армии парламента несколько поражений и овладеть западом и севером страны. Однако в рядах парламентской армии нашелся талантливый полководец – его звали Оливер Кромвель; он происходил из "новых дворян" и был ярым пуританином, фанатиком веры. У Кромвеля были видения; он проводил ночи в молитвах и искренне верил, что его направляет сам Бог; он первым бросался в бой и яростно рубился с врагами, считая своих противников врагами Господа. Поначалу Кромвель был лишь командиром эскадрона – и он сформировал свой эскадрон из людей, подобных себе, таких же фанатиков-пуритан, "божьих ратников". Это были по большей части простолюдины, крестьяне и ремесленники, – но они прославились своей беззаветной храбростью, и противники называли их "железнобокими". "Железнобокие" подчинялись суровой пуританской дисциплине; они не знали, что такое пьянство и разврат, не допускали насилий над мирными жителями и беспрекословно подчинялись своему вождю. Эскадрон Кромвеля постепенно превратился в полк, а затем в корпус; в конце концов, Кромвелю было поручено организовать по этому "новому образцу" всю парламентскую армию. В июне 1645 года "армия нового образца" разгромила королевские войска в битве при Нейзби; король бежал в Шотландию, но вскоре попал в плен и был заключен в замок Холмби. Вожди Долгого парламента были непрочь договориться с королем на условиях ограничения его власти – однако в ход событий внезапно вмешалась армия.

В XVII веке наемные армии состояли по большей части из дворян, и офицерами могли быть только дворяне. Армия "железнобоких" состояла из простолюдинов, крестьян и ремесленников, и ее полковниками были выслужившиеся простолюдины – бывший извозчик Прайд, сапожник Хьюстон, шкипер Рейнсборо, котельщик Фокс. Когда парламент попытался распустить армию, не выплатив задержанного жалованья, "железнобокие" отказались повиноваться и потребовали у парламента не только уплатить долги, но и вернуть крестьянам огороженные земли, а также предоставить простолюдинам избирательные права. В июне 1647 года внезапно ворвавшийся в замок Холмби отряд "железнобоких" драгун арестовал короля, чтобы отвезти его в расположение армии.

– Где ваши полномочия? – спросил король.

– Вот мои полномочия, – ответил командир отряда корнет Джонс и показал на свои драгун.

– Признаться, – сказал король, – мне никогда не приходилось видеть полномочий, написанных более четким почерком…

После прибытия короля в армию восставшие решили идти на Лондон; Кромвель, пытавшийся примирить армию и парламент, был вынужден возглавить войска. 4 августа мятежная армия вступила в Лондон, полки двигались, как на параде, с барабанщиками впереди; никто не осмелился оказать сопротивление, лидеры парламента бежали, и власть оказалась в руках Кромвеля. В этот момент в события вмешались шотландцы, принявшие сторону короля и в начале 1648 года вторгнувшиеся в северную Англию; их поддержали восстания приверженцев короля в разных частях страны. "Железнобокие" поклялись привлечь короля к ответу и двинулись навстречу шотландской армии; 17 августа 1648 года под Престоном они атаковали растянувшуюся на марше колонну шотландцев, разорвали ее на части и почти полностью уничтожили. "Бог сделал их жатвой для наших мечей, – писал Кромвель. – Мы совершали над ними казнь на пространстве свыше 30 миль… Это не что иное, как рука Господа". 6 декабря победоносная армия вернулась в Лондон и устроила "чистку" парламента; полковник Прайд со своими солдатами встал у входа в зал заседаний, он пропускал одних депутатов и бесцеремонно отталкивал других. Его спросили, по какому праву он это делает, и он спокойно ответил: "По праву меча!".

После "прайдовой чистки" в парламенте осталось лишь полсотни депутатов, десятая часть первоначального состава. Кромвель предложил этому "охвостью" судить короля, и депутаты, покорно повинуясь, создали трибунал, приговоривший короля к смертной казни. Кромвель заставлял членов суда подписываться под приговором и вымазал одному из непокорных лицо чернилами; 30 января 1649 года Карл II был обезглавлен на площади у королевского дворца. С точки зрения законности это было обычное убийство; оно было нужно Кромвелю, чтобы самому стать королем.

После победы при Престоне многие солдаты почитали Кромвеля как посланца Господа Бога, и ему не стоило труда восстановить дисциплину в армии. Опираясь на верных солдат, новый диктатор смог подавить мятежи тех, кто требовал земли и равных избирательных прав. Кромвель чувствовал себя новым Цезарем и хотел решить земельную проблему методом Цезаря: он двинул армию на восставших ирландцев, со страшной жестокостью истребил треть населения Ирландии и заселил опустевшую страну английскими колонистами. Кромвель сражался за веру: ирландцы были для него сторонниками короля, католиками и врагами Христа, которые во время восстания перебили 100 тысяч англичан. Расправа над восставшими была ужасной: солдаты вырезали население городов, сжигали деревни, вешали на деревьях католических священников. Юношей и девушек тысячами бросали в корабельные трюмы, везли в Америку и продавали там в рабство.

Разгромив ирландцев, Кромвель обратился против Шотландии. Это был тяжелый поход, и полководцу снова пришлось сражаться в первых рядах и делить со своими солдатами кусок хлеба – в то время как заседавшие в парламенте купцы наживались на войне и бедствиях простого народа. Одержав новую блестящую победу, Кромвель послал предупреждение парламентскому "охвостью". "Отрешитесь от себя и пользуйтесь властью, чтобы обуздать гордых и наглых, – писал генерал. – Облегчите угнетенным их тяготы, прислушайтесь к стонам бедных узников Англии…" В сентябре 1651 года армия вернулась в Лондон; солдаты требовали роспуска остатков Долгого парламента – но парламент не соглашался на проведение новых выборов, тянул время и отказывался разойтись. В апреле 1653 года "охвостье" парламента – полсотни купцов и помещиков, наживших благодаря своей власти огромные состояния, – постановили, что останутся в парламенте навсегда и, в лучшем случае, дополнят его людьми, которым они доверяют. Узнав об этом, Кромвель, как был, в домашней одежде, поспешил в парламент. "Он осыпал парламент самыми грубыми упреками, – писал свидетель событий, – обвиняя его членов в том, что они не пожелали ничего сделать для общественного блага, что они желали навсегда сохранить за собой власть… Он вышел на середину зала и, продолжая свою бессвязную речь, крикнул: "Довольно, довольно, я положу конец вашей болтовне!" Затем, расхаживая по залу взад и вперед, как сумасшедший, и топая ногами, он воскликнул: "Вы полагаете, что это не парламентский язык, и я согласен с вами, но вы и не можете ожидать от меня иного языка. Вы не парламент, я говорю вам, что вы не парламент, я положу конец вашим заседаниям!" – и, обратившись к генералу Гаррисону, он приказал: "Позовите их сюда!" После этого полковник Уортли вошел в зал с двумя шеренгами мушкетеров. Когда сэр Генри Вэн заметил это, он громко крикнул с места: "Это нечестно! Это против морали и общественной нравственности!" "Ах, сэр Генри Вэн! – закричал Кромвель. – Боже, избави меня от сэра Генри Вэна!" Затем, взглянув на одного из членов, он сказал: "Вот сидит пьяница". "Другие – развратники", – сказал он, глядя на Уэнтворта и Мэртена. "Стащите его!" – закричал он Гаррисону, указывая на спикера. "Вы вынудили меня на это!" – кричал он вдогонку уходящим депутатам. Потом Кромвель подошел к секретарю и, выхватив у него заготовленный акт о роспуске палаты, сунул его себе под шляпу. Ему в глаза бросилась лежавшая на столе булава – символ власти спикера: "Что нам делать с этой безделушкой! Унесите ее прочь!" Когда все ушли, он запер двери парламента; на другой день один шутник написал на двери: "To be let", – "Сдается внаем".

Кромвель разогнал свергший короля Долгий парламент – и, как писал венецианский посол, "ни одна собака даже не тявкнула". Он еще не решался объявить себя королем и, по совету генерала Гаррисона, созвал парламент из пуритан, выдвинутых местными церковными общинами. Это были добродетельные люди, которые, по словам, Кромвеля, полагали, что "если кто имел 12 коров, то должен поделиться с соседом". Кромвель испугался, что такие попытки вызовут новую гражданскую войну, и с помощью мушкетеров распустил и этот парламент. Генерал Гаррисон, слишком много говоривший о бедных, был уволен – впрочем, Кромвель сделал все, чтобы не обидеть своих солдат; он дал им земли в Ирландии и за счет "колонизации" завоеванной страны отчасти решил земельную проблему (в Ирландию переселялись и английские бедняки, арендовавшие наделы у новых помещиков).

Однако, в целом, Кромвель решил поддержать порядок, установившийся после казни короля, – то есть поддержать новых собственников, которые нажились на "приватизации" земель короля и церкви. Установить какой бы то ни было порядок в условиях, когда в разных областях Англии все еще вспыхивали восстания и мятежи, можно было лишь с помощью диктатуры – Сжатие, война и голод всегда порождают диктатуру, и Кромвель шаг за шагом шел к диктаторской власти. Он не решился объявить себя новым королем и назвался лордом-протектором Англии – в действительности это было даже нечто большее, чем король. Кромвель стал самодержавным монархом и завладел той самой абсолютной властью, о которой мечтал Карл I; он поселился в королевском дворце Уайтхолл и подписывался Оливер II. Однако, в отличие от власти Стюартов, власть Кромвеля не была освящена традицией; она основывалась на силе армии и ореоле побед – поэтому он был вынужден содержать большую армию и постоянно подкреплять свою славу новыми войнами и победами. Эта политика требовала больших денег, и Англия изнемогала под бременем военных налогов – так что и крестьяне, и помещики, и даже купцы, приобретения которых охранял Кромвель, мечтали о его смерти.

3 сентября 1658 года Кромвель умер. Сохранились известия, что в этот день была страшная буря, срывавшая крыши с домов и потопившая множество кораблей. После смерти протектора власть оказалась в руках враждовавших между собой командиров армии, и один из них, генерал Монк, вступил в переговоры с сыном свергнутого короля, Карлом II: он считал, что лишь авторитет короля может спасти страну от новой междоусобицы. Карл пообещал, что объявит амнистию и не будет требовать назад "приватизированные" земли, – и в мае 1660 года парламент провозгласил его королем Англии. Прибыв в Лондон, новый король прежде всего распустил армию "железнобоких" и отменил военные налоги – а затем принялся за восстановление старых порядков. Купцы, скупившие по дешевке земли церкви, короля и его сторонников, были вынуждены вернуть их прежним владельцам; пуританское богослужение было снова запрещено, и власть над церковью перешла в руки назначаемых королем епископов. Члены трибунала, осудившего Карла I, в свою очередь, взошли на эшафот; полуистлевший труп Кромвеля был извлечен из могилы и вздернут на виселицу; потом у него отсекли голову и, надев на пику, выставили ее у Вестминстерского дворца. Все вернулось на круги своя – как будто и не было никакой революции и гражданской войны; все было, как полвека назад.

Конечно, проще всего было бы сказать, что ничего не произошло – обычная смута, после которой все осталось по-прежнему. Однако внимательный взгляд на события позволяет извлечь из истории какой-то опыт, какие-то знания, которые могут пригодиться в будущем. Прежде всего, Английская революция была результатом Сжатия, результатом крестьянских восстаний, которые вынудили короля запретить огораживания. События толкали Карла I к попытке государственного регулирования экономики, а пример соседней Франции подсказывал, что для этого нужна абсолютная власть. Карл I попытался стать абсолютным монархом, и это вызвало восстание "новых дворян" и купцов, объединившихся вокруг парламента. Противники короля желали не только восстановить свои права, но и по примеру соседней Голландии лишить короля власти – таким образом, в условиях Сжатия произошло столкновение между силами, желавшими преобразовать Англию по образцу Голландии или Франции. Противниками короля, кроме всего прочего, руководил материальный интерес: они стремились присвоить имущество короля и подчиненной ему церкви – а также и достояние всех своих врагов. Началась гражданская война, которая закончилась поражением короля, – однако война обернулась народными страданиями и разрухой, она добавила к демографическому давлению еще и военное давление – и военное Сжатие породило военную диктатуру. В ходе войны оружие оказалось в руках простого народа и армия стала выразительницей его чаяний – повторились события времен Цезаря и Помпея.

Оливер Кромвель стал новым Цезарем и разогнал аристократический сенат; он дал землю своим солдатам и отчасти решил земельную проблему за счет завоевания Ирландии. Однако в новом демографическом цикле все обстояло не так просто, как в древнем Риме: кроме нового Цезаря, на власть претендовал наследник древних Цезарей – Карл II. После смерти Кромвеля англичане сочли за лучшее возвратить власть сыну законного короля – и, таким образом, все вернулось к исходной точке. Сжатие оказалось недостаточно сильным, и ни Карлу I, ни Кромвелю не удалось утвердить абсолютную власть монарха. Социальный взрыв не привел ни к каким политическим переменам и обернулся лишь войной и гибелью значительной части населения. После этой катастрофы и переселения сотен тысяч англичан в Ирландию демографическое давление упало и голод на время ушел в прошлое – начался новый демографический цикл.

ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Сжатие принесло с собой войны, голод и народные восстания, охватившие почти всю Европу. В 1640 году вспыхнуло большое восстание в Испании, в 1647 году – в Южной Италии, в 1648 году настала очередь Франции. Европейские государства были истощены Тридцатилетней войной; в то время, как крестьяне страдали от малоземелья и голода, а ремесленники и торговцы были на грани разорения, власти требовали с них новые налоги – и это вызывало повсеместный протест. Первыми поднимались те, кто мог постоять за себя, – купечество, горожане, дворяне. В 1644 году французское правительство ввело налог на зажиточных людей, а затем перестало платить своим чиновникам – и это привело к бунту судейских чиновников, заседавших в парижском парламенте. Анна Австрийская, управлявшая страной от имени своего 8-летнего сына, поначалу смеялась и называла выступление своих чиновников «детской игрой», «фрондой», – однако вскоре ей стало не до смеха.

Парижский парламент ничем не напоминал парламент в Лондоне – это была всего лишь судебная палата, где заседали судьи, купившие свою должность и передававшие ее по наследству. По традиции парламент был обязан регистрировать издаваемые королем указы – но в 1648 году он внезапно отказался зарегистрировать указ о новых налогах, заявив, что они "незаконны". Королева приказала арестовать трех членов парламента – тогда парижане вышли на улицы, дворец был осажден толпами народа, а город покрылся баррикадами. События развивались почти так же, как в Англии: Анна Австрийская бежала из столицы и призвала к себе войска, началась гражданская война, которая кончилась победой парламента; королева была вынуждена смириться и предоставить ему почти те же права, какие имел английский парламент. По требованию парламента одни налоги были отменены, а другие уменьшены; королевские интенданты, контролировавшие дела в провинциях, были отозваны – власть стала совершенно бессильной, налоги не поступали, и войска, воевавшие с испанцами, были вынуждены жить грабежом. Как всегда во времена слабой власти, принцы и герцоги, бывшие губернаторами провинций, стали выходить из повиновения и поднимать мятежи; знаменитый полководец, принц Конде, примкнул к парламенту, чтобы с его помощью изгнать первого министра королевы, кардинала Мазарини, и захватить власть. Последовал вихрь хаотических событий, заговоров и мятежей, и в 1651 году снова началась гражданская война. Летом 1652 года королевская армия подошла к Парижу и оттеснила в город войска принца Конде; положение в столице было тяжелым; в ремесленных кварталах царил голод и натерпевшийся за годы войны простой люд с ненавистью смотрел на богачей из парламента – виновников бесконечной смуты.

Принц Конде тоже не любил парламент, он мечтал о короне и в поисках популярности заигрывал с простым народом. 4 июля он собрал членов парламента и городских старшин на заседание в ратуше, вокруг которой собралась толпа солдат и ремесленников; ничего не добившись от парламента, Конде покинул заседание, а толпа по условленному знаку принялась бросать в окна камни. Солдаты стреляли из мушкетов в тех, кто появлялся в дверях, потом среди пальбы и криков двери завалили дровами и подожгли. Обьятые пламенем парламентарии выбрасывались из окон, их топтали ногами и вздевали на пики.

Эта расправа произошла за девять месяцев до разгона Кромвелем английского парламента – все революции развиваются по одним законам: сначала парламент свергает королей, потом диктаторы разгоняют парламент. Конде оказался неудачливым диктатором, он быстро восстановил против себя парижан, которые, в конце концов, осознали, что правление принца не лучше правления Анны Австрийской. Бесконечная смута научила людей ценить то, что они потеряли, – тот порядок, который поддерживала королевская власть и, так же, как в Англии, народ обратился к наследнику престола с просьбой вернуться на трон. В ноябре 1652 года королева-мать и юный Людовик XIV среди всеобщего ликования вступили в Париж; уцелевшие члены парламента смиренно приступили к своим обязанностям и зарегистрировали указы о налогах. Крестьяне и ремесленники вернулись к мирному труду, солдаты стали получать жалование и перестали грабить – все вернулось на круги своя. Министры молодого короля сделали вывод из произошедших событий и постарались ликвидировать злоупотребления чиновников – монархия вышла из испытаний обновленной и окрепшей. "Беспорядки, когда они доходят до крайности, неизбежно ведут к утверждению абсолютной власти", – констатировал кардинал Мазарини.

ПОБЕДА МОНАРХИИ

Итак, Эпоха Возрождения завершилась Сжатием, войнами и революциями – так же, как и эпоха Средневековья, так, как завершается любой Демографический Цикл. На исходе Средневековья, в XIV веке, революция породила первую европейскую монархию, и Франция стала самым мощным государством Запада, примером и образцом для соседних государств. В XV по пути абсолютизма следом за Францией пошла Испания – это была МОДЕРНИЗАЦИЯ по образцу могущественного соседа, модернизация, без которой Испания стала бы добычей французских армий. Затем началось новое Сжатие, и революция 1618 года породила еще одну абсолютную монархию – империю австрийских Габсбургов. В обстановке Тридцатилетней войны и военного Сжатия многие германские князья стали абсолютными властителями – такими же, какими уже двести лет были итальянские герцоги и маркизы.

Эпоха Возрождения стала временем победы абсолютной монархии. К середине XVII века монархии занимали большую часть Европы, и лишь в Голландии и Англии у власти оставались аристократические парламенты и штаты. Европейские самодержавные монархии были устроены так же, как империи Востока; они имели тысячи чиновников, разветвленную систему налогов и профессиональные наемные армии; так же, как на Востоке, политика монархов сводилась к обеспечению обороны страны и поддержанию социальной справедливости. Католическая церковь, снова объединившаяся с государством, взяла в свои руки дело социального обеспечения и народного образования, так что католические монархии можно назвать социалистическими государствами – в том смысле, что они стремились обеспечить своим подданным пропитание и защиту. Конечно, европейские короли не обладали такой властью, как монархи Востока; они были вынуждены уважать частную собственность и мириться с остатками средневековых порядков, с угнетением и неравенством – но все же они, по мере сил, отстаивали справедливость и помогали бедным. "Курица в горшке", про которую говорил добрый король Генрих IV, – это были не пустые слова; мы помним, как французские короли освобождали крестьян и отстаивали их права на землю, – и можно было бы привести много других примеров: освобождение крестьян в Каталонии или ограничение барщины в Австрии. Позже, когда власть монархов окрепнет, они освободят крестьян во всей Европе: Сжатие неумолимо толкает страны и народы по одной дороге – дороге к социальной справедливости.

Абсолютизм наступал по всей Европе – но мы не должны забывать, что его родиной была не Европа, а страны Востока. Именно Восток был родиной цивилизации и очагом Сжатия, где уже четыре тысячелетия существовали могущественные социалистические Империи. Для великих халифов и султанов Востока Европа была далекой окраиной, населенной народами, еще недавно пребывавшими в варварстве, и европейские государства не могли сравниться с империями Востока ни размерами, ни населенностью. По сравнению со Стамбулом и Дели Париж и Лондон были небольшими провинциальными городами, а самым богатым венецианским купцам было далеко до индийских купцов из Гуджарата. Восточные шелка, батисты и муслины намного превосходили европейские ткани, и, когда Васко да Гама нашел морской путь в Индию, то оказалось, что на Западе нет товаров, которые можно было бы предложить Востоку. Даже оружие Востока в те времена было лучше, чем оружие Запада: ведь Восток был родиной артиллерии, и именно на Востоке появились аркебузы, которые позже стали оружием европейских армий. Государства Востока вызывали восхищение европейцев своей организацией, дисциплиной чиновников, богатствами казны, мощью регулярных армий. Для великого французского философа Жана Бодена образцом могущественного государства была не Франция, а Османская Империя – огромное государство, созданное турками на землях средневековой Византии. Османская Империя господствовала над большой частью Европы и Азии, внушая европейским народам уважение, смешанное со страхом. Европейцы молча признавали, что центр цивилизации и могущества все еще находится на Востоке, – и истории Востока посвящена следующая глава этой книги.

МОНГОЛЬСКИЙ ПОРЯДОК

Незадолго до смерти Чингисхан поделил между своими сыновьями весь мир – покоренные области и все остальные страны, которые он завещал покорить. Земли на Западе «до захода солнца» предназначались старшему сыну Джучи, но он умер раньше отца, и его наследником стал знаменитый завоеватель Бату – «Батый» русских летописей. Второй сын, Чагатай, получил в удел Среднюю Азию; третий, Угэдэй, стал Великим Ханом, а четвертый, Тулуй, – правителем коренной Монголии. Все сыновья Чингиса и все наместники областей были обязаны подчиняться Великому Хану, и собираемые во всех уделах налоги доставлялись во дворец хана, воздвигнутый прямо посреди монгольской степи. Огромный дворец был построен десятками тысяч согнанных со всего света пленных: при взятии очередного города монголы специально отбирали ремесленников, каменщиков, плотников и ювелиров, чтобы отослать их на стройку, – и сюда же отсылали захваченные драгоценности и шелка. Позднее вокруг дворца вырос Черный Город, Каракорум – кварталы ремесленников и купцов с мечетями и буддийскими храмами, однако монгольские князья не хотели селиться в этом городе, да и сам хан редко жил во дворце, предпочитая кочевать со своим двором по степным просторам. Огромная юрта хана устанавливалась на платформу, которую влекли десятки быков; следом за ней двигались юрты ханских жен и приближенных, так что со стороны это напоминало движущийся город. Ханскую юрту иначе называли «походным дворцом» или «ордой», и именно сюда, в Орду, приезжали правители завоеванных стран, чтобы изъявить покорность и просить милости Великого Хана. Если хан был милостив, то им давали ярлык, грамоту на управление, украшенную большой красной печатью с надписью: «Бог на небе. Хан – на земле. Печать владыки человечества».

После великих побед и завоевания половины мира главной задачей Великого Хана было наладить управление завоеванными землями. У монголов не было грамотных чиновников – у них не было даже письменности и календаря, и им пришлось доверить управление сановникам покоренных царств. Когда монголы овладели Пекином, нукеры Чингисхана разыскали среди пленных и отвели к своему повелителю молодого китайского чиновника Елюй Чу-цая. Елюй Чу-цай был потомком знатного степного рода, но его предки уже давно жили в Китае, и Чу-цай говорил по-китайски лучше, чем на своем родном языке; он получил конфуцианское образование, сочинял китайские стихи и хорошо знал астрономию. Чу-цай удивил Великого Хана, с точностью предсказав лунное затмение, и после этого Чингис стал обращаться к нему за разъяснением различных знамений. Однажды, когда монгольская армия находилась на пути в Индию, перед воинами появился странный однорогий зверь, с виду похожий на оленя и говорящий на человеческом языке. "Пусть ваш повелитель побыстрее возвращается назад!" – сказал этот зверь воинам, и они в растерянности повернули назад, к ставке хана. "Это благовещий зверь, – сказал Чу-цай удивленному хану. – Его зовут цзюе-дуань. Он не любит убийств, и Всевышнее Небо послало его, чтобы предостеречь Ваше Величество. Внемлите воле неба и сохраните жизнь народам этих стран!" Чингисхан поверил Чу-цаю и приказал войскам возвращаться в Монголию; вскоре он умер, наказав своему сыну Угэдэю во всем советоваться с Чу-цаем.

В 1233 году монголы осадили столицу Северного Китая – Кайфын; это был огромный город, в котором укрылось несколько миллионов беженцев. Осажденные упорно сопротивлялись, они разобрали императорские дворцы и из взятых оттуда балок построили гигантские "огненные баллисты". Эти баллисты были установлены на городских башнях; они бросали в противника наполненные порохом чугунные бомбы, которые, взрываясь, "сжигали все на пространстве 120 футов и огненными искрами пробивали латы". Монголы несли большие потери, и, когда город в конце концов сдался, полководцы Угэдэя хотели устроить всеобщую резню. Однако Чу-цай представил Великому Хану доклад и убедил его пощадить население; беженцев вернули на родные места, а голодающим роздали зерно.

После падения Кайфына война на время утихла и уцелевшие крестьяне стали возвращаться на родные пепелища; они хоронили лежавшие повсюду трупы и пытались распахать заросшие полынью поля. Приближенные Угэдэя не видели пользы в возрождении земледелия: "От китайцев нет никакой пользы, – говорили они. – Лучше уничтожить их всех! Пусть земли обильно зарастут травами и превратятся в пастбища!" "Как можно называть китайцев бесполезными, – возразил Чу-цай. – Если справедливо установить налоги, то можно ежегодно получать 500 тысяч лян серебра[1], 80 тысяч кусков шелка и 400 тысяч ши зерна". «Надо создать налоговые управления, – говорил Чу-цай хану. – Хотя Вы получили Поднебесную, сидя на коне, но нельзя, сидя на коне, управлять ею». Угэдэй не был таким жестоким воином, как его отец, он отдавал должное удовольствиям мирной жизни, и ему пришлись по душе слова Чу-цая. «Наш царь Чингис с большим трудом создал царский дом, – сказал Великий Хан. – Теперь пора доставить народам мир и довольство и не отягощать их». Угэдэй назначил Чу-цая начальником «великого императорского секретариата» и поручил ему наладить управление обширными завоеванными территориями. Главное заключалось в том, чтобы найти толковых и грамотных чиновников, – и Чу-цай возродил старую экзаменационную систему; он старался собрать разбежавшихся конфуцианских ученых и вызволил многих из них из рабства. Императорский секретарь восстановил китайскую администрацию и назначил в провинциях налоговых уполномоченных, «даругачи» (в западных областях Империи их называли «баскаками»). В то время как наместник провинции командовал войсками и поддерживал порядок, баскак проводил перепись населения, осуществлял раскладку и сбор налогов, а также отвечал за почтовую («ямскую») службу. В некоторых провинциях роль наместников исполняли местные князья, и баскаки являлись одновременно представителями Великого Хана; другие провинции были отданы в удел («улус») полководцам, и часть собранных баскаками налогов шла на содержание воинов. В каждой области была канцелярия, где хранились списки налогоплательщиков и данные о причитающихся с них налогах; крестьяне платили два налога – поземельный и подушный, а горожане – подушный налог и торговые пошлины («тамгу»). Производство и продажа соли, вина и некоторых других товаров были монополией государства и давали большой доход; все введенные Чу-цаем повинности и налоги были необременительны для народа и считались легкими; поземельный налог составлял лишь десятую часть урожая – вдвое меньше, чем было до монголов. Священники и монахи всех религий освобождались от налогов и повинностей – с непременным условием, что они будут молиться за Великого Хана своим богам.

Таков был "монгольский порядок", установленный мудрым министром Елюй Чу-цаем; по существу, это было восстановление старых китайских порядков – но воля Великого Хана распространила эти порядки на обширные пространства от Новгорода до Пекина. Еще не покорившиеся правители Индии, Бирмы, Таиланда поспешно перенимали эти порядки, считая, что в них заключен секрет могущества монголов. "Монгольский порядок" означал самодержавную власть монарха и четкую административную организацию, мобилизующую все ресурсы страны ради поддержания военной мощи; установление этого порядка на обширных пространствах Азии и Европы оказало огромное влияние на судьбы населявших их народов. Великие державы, родившиеся на обломках Монгольской Империи – Турция, Индия, Персия, Россия – сохранили в себе этот порядок и были обязаны ему своим могуществом.

Впрочем, "монгольский порядок" был близок к традициям средневековых империй Ближнего Востока: мусульманские государства, так же, как и Китай, были построены на основах самодержавия и бюрократического управления. Монголы переняли некоторые из мусульманских традиций и стали отдавать налоги на откупа: мусульманские купцы платили в казну заранее условленную сумму, а затем собирали налог в свою пользу, намного завышая податные ставки. Елюй Чу-цай протестовал против деятельности откупщиков: "Это все коварные люди, которые обижают низы и обманывают верхи, причиняя огромное зло", – говорил Великому Хану императорский секретарь. "Ты опять скорбишь за народ! – сказал Угэдэй. – Уж не собираешься ли ты подраться со мной?" Великий Хан утвердил практику откупов и отобрал у Чу-цая право контроля за сбором налогов. Последние годы жизни императорский секретарь был не у дел – но, тем не менее, пользовался каждым удобным случаем, чтобы сказать правителям правду. Елюй Чу-цай скончался летом 1243 года за работой в своем министерстве. "Все люди плакали по нему, как будто потеряли близкого родственника, – свидетельствует китайский историк. – Из-за этого была прекращена торговля и прервана музыка на несколько дней". Недруги пытались оклеветать покойного министра, и власти распорядились обыскать его дом в поисках золота – в его скромном жилище нашли лишь несколько музыкальных инструментов и около тысячи книг.

Елюй Чу-цай был одним из тех мудрых министров, которые в разные времена объясняют завоевателям смысл законов истории, смысл того, что происходит после завоевания. Когда варвары покоряют большие культурные государства, то они неизбежно перенимают их порядки – этот процесс называется процессом СОЦИАЛЬНОГО СИНТЕЗА. Вожди кочевников занимают место свергнутых императоров и окружают себя местными чиновниками, которые покорно собирают для новых владык старые налоги. Сановники императоров привыкли простираться ниц перед своими господами – и это нравится степным ханам; они вводят при дворе обычаи прежних династий и одевают императорские одежды; они перебираются из юрт во дворцы и начинают смотреть на своих соплеменников как на слуг. Социальный синтез происходит при каждом завоевании, и завоеватели неизбежно возрождают порядки поверженных империй – иногда добавляя к ним свои древние традиции.

Хотя монгольским ханам нравились императорские одежды, им приходилось считаться со своими полководцами и племенными вождями, нойонами. По древней традиции "нойоны" и "лучший народ" после смерти хана избирали его преемника; они съезжались со всей монгольской степи и на многолюдном сборище, "курултае", поднимали нового хана на белой кошме. После смерти Великого Хана Угэдэя (1227-41) был избран ханом Гуюк, а затем – сын Тулуя Монкэ (1251-59). У Монкэ было три брата, завоеватель Персии Хулагу, покоритель Южного Китая Хубилай и младший брат – Арик-бука, который не ходил в походы и жил в степях. Монкэ и Хубилай продолжали политику Елюй Чу-цая, и это вызывало недовольство степных нойонов, которым не нравилось, что Великого Хана окружают китайские сановники и что он пытается защищать побежденных от насилий монгольских воинов. После смерти Монкэ воевавшая в Китае армия провозгласила ханом Хубилая – в ответ на это нойоны подняли восстание: это была НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ, которая всегда сопровождает процесс социального синтеза. Нойоны провозгласили Великим Ханом Арик-буку, началась междоусобная война; непобедимые монгольские армии вернулись в Великую Степь и сошлись в кровавых битвах, в которых брат шел на брата. Хубилай одержал победу над Арик-букой, но война привела к распаду огромной империи; Великий Хан сохранил власть лишь над Монголией и Китаем; западные улусы стали независимыми государствами, и мусульманские страны вновь обрели свою историю, отличную от истории монголов.

ТАМЕРЛАН

История всех стран, по которым прошла волна монгольского нашествия, была историей жизни среди развалин. Летописцы горестно описывали руины, среди которых бродили волки, дороги, усеянные костями, поля, поросшие лебедой и полынью. «Сомнений нет, – писал историк Казвини, – что разруха и всеобщая резня, бывшие при появлении монгольской державы таковы, что если бы и за тысячу лет после того никакого бедствия не случилось, их все равно не исправить, и мир не вернется к тому первоначальному состоянию, какое было прежде».

Но все-таки жизнь продолжалась. Монгольские племена, пришедшие на Ближний Восток вместе с войсками Хулагу-хана, выбрали для своих кочевок Муганские степи в теперешнем Азербайджане; они породнились с жившими здесь тюрками и вскоре перемешались с ними, приняв тюркский язык. На окраине степи, в Алыдаге, тысячи согнанных пленных построили для хана великолепный дворец, но Хулагу лишь изредка появлялся в нем, предпочитая привычную кочевую жизнь. Государством фактически управлял великий визирь, персидский сановник Джувейни, проводивший ту же политику, что и Елюй Чу-цай. Так же, как и в Китае, налоги собирали даругачи и баскаки, которые отвозили деньги в кочевья и отдавали их эмирам сотен и тысяч – а те раздавали жалование своим воинам.

Хотя налоги были тяжелыми и откупщики намного завышали их ставки, этот порядок позволял крестьянам как-то жить, восстанавливать селенья и засевать заброшенные поля. Кочевым эмирам не нравилось, что ханы ограничивают их право грабить райатов, – и все надежды крестьян были на то, что сильные ханы и мудрые министры сумеют сдержать алчность кочевников, сдержать то, что историки называют националистической реакцией. Газан-хан (1295-1304) и его визирь, знаменитый историк Рашид-ад-дин, приказали вывесить на каждой мечети налоговые росписи, чтобы сборщики налогов не смели брать лишнего. Однако кочевники оказались сильнее; они заставили Газан-хана выделить каждому воину икта – деревню, с которой он мог сам собирать налоги – точно так же двести лет назад тюркские воины заставили раздать им икта знаменитого визиря Низам ал-Мулька.

Племенные эмиры получили в икта целые округа и принялись грабить крестьян. Вскоре эмиры перестали подчиняться хану и страна распалась на племенные княжества. Как в Великой Степи, племена воевали между собой и, подобно стаду овец, угоняли в свои владения тысячи захваченных у противника райатов. Города и деревни подвергались разорению, поля не вспахивались, в стране царил голод, и чума опустошала еще уцелевшие селения. Несчастным крестьянам оставалось уповать лишь на бога, и они стали искать спасения и совета у "святых людей", "дервишей", которые босиком и в лохмотьях ходили по деревням и тайком проповедовали против монголов. В 1337 году на востоке Ирана вспыхнуло крестьянское восстание; отчаявшиеся райаты называли себя "сербедарами", "обреченными на виселицу", и сражались с яростью обреченных. Усобицы среди кочевников помогли крестьянам одержать победу и создать небольшое государство, в котором все были равны, а султаны носили крестьянскую одежду и каждый день устраивали общие обеды для тех, кто приходил в их дом.

Между тем, усобицы среди кочевников распространились на правобережье Аму-Дарьи, в области, где правили потомки второго сына Чингисхана, Чагатая. Среди удальцов, прославившихся в бесконечных войнах, был сын эмира из племени барлас, Тимур, – его имя означало "железный"; в одной из битв он был ранен в ногу и охромел, поэтому его называли Тимур-ленгом или Тамерланом, "Железным хромцом". Жизнь Тамерлана была полна приключений; в 24 года он был назначен наместником Самарканда, но вскоре ему пришлось бежать от своих врагов; он посадил в седло свою жену и с горсткой друзей скитался по степи; ему не раз приходилось участвовать в отчаянных схватках, и он чудом остался жив. В конце концов, Тамерлану удалось собрать тысячу воинов и снова вступить в борьбу; после десяти лет войны он отвоевал Самарканд и объединил под своей властью кочевые племена Средней Азии. Кочевники не могли жить без войны, и объединение степных племен породило новую большую Волну; огромная орда обрушилась на Индию и Ближний Восток, обращая в пепел города и деревни.

Тамерлан хотел возродить всемирную империю монголов; он говорил, что "все пространство населенной части мира не стоит того, чтобы иметь двух царей". Новый завоеватель мира стремился превзойти своей жестокостью Чингисхана; после покорения сербедарского государства он приказал воздвигнуть стены из живых людей: связанных пленников клали друг на друга и заливали известью. Из отрубленных голов строили высокие башни и минареты; после овладения Багдадом было построено 120 башен из 90 тысяч голов. Страшная орда "Железного хромца" опустошила земли от берегов Ганга до Средиземного моря; на этих обширных пространствах почти не осталось людей и только жуткие башни из черепов возвышались среди развалин.

Уцелевшие ремесленники угонялись кочевниками в Среднюю Азию: Тимур решил превратить Самарканд в столицу мира; под свист бичей десятки тысяч пленных возводили здесь огромные мечети и мавзолеи. Неграмотный и жестокий варвар, Тамерлан изображал из себя почтенного мусульманина и приказал воздвигнуть самую большую мечеть в мире – самаркандскую мечеть Биби-ханым. Купол этой мечети был настолько велик, что кладка не выдержала нагрузки, и купол обрушился на головы молящихся – это произошло после смерти Тамерлана, который умер в 1405 году, в разгар приготовлений к походу в Китай. После смерти грозного завоевателя огромная империя была поделена между его сыновьями; междоусобные войны возобновились, и степные племена снова схватились между собой в извечной борьбе за скот и пастбища. Эта война среди развалин продолжалась больше столетия – пока с запада не пришли новые завоеватели; их звали турки-османы, и они были вооружены Новым Оружием – аркебузами и пушками. Новое Оружие положило конец господству кочевников и прервало долгую череду нашествий из Великой Степи; в истории Ближнего Востока началась новая глава – история Османской Империи.

РОЖДЕНИЕ ИМПЕРИИ ОСМАНОВ

В XIII веке, когда на Ближний Восток обрушился монгольский смерч, часть тюркских племен бежала от монголов на запад, в Малую Азию. Среди этих беглецов было небольшое племя кайа во главе с Османом, по имени которого потом стали называть его соплеменников и созданное ими могучее государство. Осман был всего лишь вождем кочевников, он жил в палатке и оставил после себя только «несколько славных табунов и овечьих стад». Сын Османа Орхан (1324-60) попытался навести порядок на завоеванных землях; он завел чиновников и стал прислушиваться к тому, что говорили седые мусульманские улемы – знатоки законов и традиций. Визирь Орхана Хайр-уд-дин посоветовал ему править так, как правили великие султаны Востока, – и Орхан внял этому совету. Он прекратил грабежи покоренного населения, ввел фиксированные налоги и выделил воинам-тюркам тимары – несколько дворов или деревню, подати с которой шли на их содержание.

Тимар был древним установлением, которое раньше называлось икта; податные крестьяне именовались райатами, а воины – аскерами или "людьми меча". Чтобы отличаться от райатов, "люди меча" носили белые колпаки, они были обязаны регулярно являться на смотры и не смели взять со своих крестьян лишнего. Кроме того, Хайд-уд-дин посоветовал Орхану сформировать гвардию из рабов – таких рабов-воинов раньше называли гулямами или мамелюками. Эта гвардия рабов была создана в правление сына Орхана, Мурада I (1360-89); приведенные из походов мальчики-пленные были обращены в ислам и воспитаны в мусульманских семьях, затем они обучались грамоте и военному делу в специальном училище; самые талантливые из них становились чиновниками, а остальные – воинами. Легенда говорит, что когда была подготовлена первая тысяча воинов-рабов, им был устроен смотр, на который пришел почитаемый всеми за святого дервиш Бекташ. "Да будут они называться янычарами, – провозгласил Бекташ, простерев руки над склонившимися к земле воинами, – да будет их внешний вид всегда бодр, их рука – всегда победоносна, их меч – всегда остр!"

В отличие от средневековых гулямов, янычары были пешими лучниками. Их луки делались по образцу монгольских и состояли из нескольких слоев дерева и кости, прочно проклеенных и заключенных в оболочку из сухожилий. Стрела из таких луков за двести шагов пробивала любой доспех, и янычары были достойными соперниками английских и монгольских лучников. Кроме того, преимуществом янычар была их железная дисциплина; они всю жизнь проводили в казармах и тренировались в военном деле; у них не было ни семьи, ни собственности, и их помыслы сводились к тому, чтобы отличиться в сражении и стать десятником или сотником. Они посвятили себя войне за веру; ученики Бекташа, святые дервиши, жили вместе с ними в казармах и вместе с ними шли в бой, обещая тем, кто погибнет, блаженство в раю. Вот как описывал янычар европейский посол, оказавшийся в турецком лагере: "Представь густую толпу людей. Головы в тюрбанах… Что особенно поразило меня, так это выдержка и дисциплина, никаких возгласов, шушуканья. Каждый очень спокоен. Офицеры сидели, солдаты стояли. Самое примечательное зрелище – длинная шеренга янычар в несколько тысяч, которая, не шелохнувшись, стояла позади всех, и, поскольку они были от меня на некотором расстоянии, то я некоторое время сомневался, люди это или статуи, пока, наконец, не догадался поприветствовать их. Они дружно поклонились в ответ на мое приветствие…".

Реформы Орхана и Мурада сводились к восстановлению порядков средневековых мусульманских империй, к возрождению мощного государства, основанного на традициях исламской справедливости, государства, где каждому было отведено свое место и каждый знал, что он должен делать – сражаться или пахать землю. Это был процесс СОЦИАЛЬНОГО СИНТЕЗА, когда завоеватели перенимают культуру и традиции покоренных народов. Новые султаны оставили кочевую жизнь, они строили дворцы, мечети и медресе, почитали улемов и дервишей, изучали язык покоренных народов и милостиво относились к тем, кто принимал ислам и становился под их знамя.

Новая армия дала османам решающее преимущество перед соседями – греками, болгарами и сербами; османы объединили тюркские племена Малой Азии и переправились на Балканы. 15 июня 1389 года османская армия встретилась на Косовом поле с объединенными силами сербов; ранним утром, когда султан Мурад одевал доспехи, готовясь к битве, к нему в шатер ввели перебежчика – серба Милоша Обилича, утверждавшего, что он принял ислам. Оказавшись перед султаном, перебежчик неожиданно выхватил спрятанный в рукаве отравленный кинжал и заколол вождя мусульман. Храбрый Милош был тут же зарублен янычарами, и его самоотверженный поступок не помог сербам: старший сын султана Баязет принял командование армией и приказал янычарам идти в атаку. Сербы были разбиты; их князь Лазарь попал в плен и был казнен на том самом месте, где погиб султан.

Покорив балканских славян, турки обратились против Константинополя – знаменитого города, когда-то бывшего столицей великой Римской Империи. К XIV веку от прежнего великолепия Константинополя остались лишь полуразрушенные дворцы и храмы, да мощные стены, воздвигнутые тысячу лет назад императором Феодосием. Внутри этих стен сохранилось только несколько обжитых кварталов, перемежаемых полями и рощами; самый богатый квартал, Галата, принадлежал генуэзским купцам, захватившим в свои руки всю торговлю в черноморских проливах. Правители Константинополя по традиции называли себя "императорами римлян", но владения этих "императоров" не простирались далее городских стен: все окрестные земли от Дуная до отрогов Тавра принадлежали победоносным туркам.

Перед лицом турецкой угрозы "император" Мануил II обратился за помощью к христианам Запада, и, как триста лет назад, на выручку Константинополя выступила крестоносная армия. В сентябре 1396 года стотысячное христианское воинство переправилось через Дунай и под Никополем встретилось с армией турок. Янычары, как обычно, расположились на холме, вырыв ров и огородив себя частоколом; за холмом стояла турецкая кавалерия – "сипахи". Крестоносные рыцари не знали ни порядка, ни команд; французы первыми бросились в атаку, не желая уступить эту честь своим товарищам, – они полегли на склоне под стрелами янычар, а уцелевшие были окружены и добиты вышедшей из-за холма турецкой конницей. Затем настал черед венгров и немцев, венгерский король Сигизмунд едва успел бежать с поля боя; тысячи рыцарей попали в плен и, отказавшись принять ислам, были обезглавлены янычарами.

Вся Европа пришла в ужас от этого побоища; казалось, что христианский мир не сможет устоять перед "новыми солдатами" – однако судьба распорядилась иначе. Турки пытались восстановить мусульманское государство и мусульманскую цивилизацию на краю Азии в то время, когда над большей частью континента продолжал бушевать монгольский смерч. Новый завоеватель мира Тамерлан, подражая страшному Чингису, вырезал целые народы, обращал в развалины города и стирал с лица земли государства. В 1402 году полумиллионная орда Тамерлана двинулась в Малую Азию; султан Баязет со своим войском вышел навстречу страшному врагу. 25 июля на равнине у Анкары произошла одна из самых кровопролитных битв в истории человечества; воины цивилизации стояли насмерть – но их было втрое меньше; "новые солдаты" погибли на вершине холма, до последнего защищая своего султана. Баязет был взят в плен, и, по легенде, Тамерлан возил его за своим войском в золотой клетке. Тимур не собирался присоединять Малую Азию к своим владениям: он только грабил и убивал; разграбив все, что мог, он вернулся в свою столицу Самарканд. В 1405 году он умер в разгар приготовлений к походу в Китай; его владения были поделены между сыновьями, а затем степные племена снова сошлись в междоусобных войнах.

Распад орды Тамерлана дал передышку османам и позволил им восстановить свое государство, отстроить разрушенные города и заново сформировать войско. Турки снова стали угрожать Константинополю, и "император" Иоанн VIII обратился за помощью к римскому папе; в надежде спасти свой город Иоанн решился подчинить папе православную церковь и вместе с патриархом прибыл в Италию. В июле 1439 года на заседавшем во Флоренции соборе была подписана "уния" об объединении церквей; греки признали папу "наместником Христа" и пошли на уступки в спорных вопросах веры; со своей стороны, папа обещал организовать новый крестовый поход против турок. В 1444 году крестоносцы, возглавляемые венгерским королем Владиславом, переправились через Дунай и достигли берегов Черного моря; здесь, неподалеку от Варны, они были наголову разгромлены турками; король Владислав погиб.

Теперь уже ничто не мешало османам приступить к осаде Константинополя – эта последняя осада началась 5 апреля 1453 года. Турецкий султан Мехмед II (1451-81) хорошо подготовился к войне, он был одним из самых образованных людей своего времени и хорошо знал о последних успехах пушечных мастеров; он не раз осматривал мощные стены Константинополя и рисовал в своем воображении огромную пушку, которая сокрушит эти стены. В 1452 году в турецкий лагерь пришел из Константинополя литейный мастер Урбан, недовольный тем, что император не платил ему жалованья. Урбан обещал султану отлить орудие, способное разрушить стены самого Вавилона, – и ему немедленно предоставили все, что он просил. Тысячи рабочих соорудили огромные мастерские, и на протяжении многих месяцев дни и ночи над ними сияли блики пламени и поднимались клубы дыма: Урбан отливал для султана Новое Оружие. Он отлил сотни пушек и среди них медное чудовище – бомбарду длиной 8 метров, стрелявшую ядрами весом в полтонны. Чтобы доставить эту махину к Константинополю, пришлось выравнивать дорогу и укреплять мосты; пушку тащили 60 быков, а 200 человек шли рядом, чтобы поддерживать ее в равновесии.

К утру 6 апреля батареи были установлены напротив ворот Святого Романа и открыли огонь. Обломки крепостной стены взлетели в воздух, все вокруг затянули облака пыли и дыма. "От шума стрелявших пушек и пищалей, от колокольного звона и криков людей… казалось, что небо и земля соединились и поколебались", – писал очевидец событий. Внешняя стена у ворот была разрушена артиллерией – но наутро защитники сумели заделать пролом. Так продолжалось шесть недель: днем турецкие пушки крушили стены, а ночью греки делали все возможное, чтобы их восстановить. Ночью 29 мая при свете факелов и под грохот барабанов турки пошли на штурм; после четырехчасового боя янычары прорвались в проломы внешней стены. Защитников города охватила паника; спасаясь от врагов, они устремились в ворота внутренней стены – и следом за ними в эти ворота ворвались янычары. Император Константин IX, увидев, что все пропало, бросился в гущу сечи – после боя его труп был с трудом опознан по красным сапожкам.

Вечером Мехмед II вступил в завоеванный город и приказал своим солдатам прекратить грабежи. Султан вошел в Святую Софию и долго стоял, в молчании разглядывая великий храм, – а потом распорядился превратить его в мечеть. Константинополь стал столицей великой Империи Османов; через пятьдесят лет он украсился новыми дворцами и мечетями, новыми улицами и базарами. Население города увеличилось в десять раз, и шумная толпа на базарах говорила на всех языках Империи – на турецком, греческом, арабском, сербском, армянском. Мало кто из этих людей на базаре знал о прошлом, о Константине, Юстиниане и Римской Империи; для них – людей Нового Времени – этот город назывался Стамбулом, а "Кесарь Рума" – это был великий султан, чей дворец возвышался над вечным городом.

ВРЕМЯ ВЕЛИЧИЯ

Взятие Константинополя было первой великой победой Нового Оружия, волею судьбы оказавшегося в руках османов. Новое Оружие в руках «новых солдат» – история еще не видела более мощной силы: это было Фундаментальное Открытие, породившее волну завоеваний. Вооруженные аркебузами и пушками, янычары маршировали по дорогам Европы и Азии, и народы покорно склонялись перед всемогущими завоевателями. В правление Мехмеда II были покорены Албания, Валахия, Пелопоннес, Молдова, Босния; затем османы обратились на восток. За горами Тавра на обширных пространствах Азии продолжали господствовать кочевые орды и степные ханы, как сто и двести лет назад, сражались между собой за «скот» и «пастбища». Это был мир варваров, и янычары пришли в этот мир как солдаты цивилизации, несущие освобождение порабощенным крестьянам. В августе 1514 года на Чалдыранской равнине близ озера Урмия произошла грандиозная битва, в которой новые солдаты сокрушили объединенные силы господствовавших над Ираном кочевников. Затем были завоеваны Сирия и Египет, янычары вступили в священные мусульманские города, Мекку и Медину, а в 1534 году заняли прославленную в веках столицу арабов – Багдад.

Османская Империя превратилась в огромную Мировую Державу, наследницу великого Халифата; султаны стали называть себя халифами, "заместителями пророка" и "повелителями правоверных". Слава великих султанов Селима Грозного(1512-20) и Сулеймана Великолепного(1520-60) достигла пределов Европы и Азии; одни народы произносили эти имена с почтением, другие – со страхом. Султаны были предводителями мусульман в священной войне с неверными и проводили в походах большую часть жизни; даже обряд коронации султана состоял не в возложении короны, а в опоясывании "священным мечом". Когда после коронации, возвращаясь во дворец, султан проходил мимо янычарских казарм, ему навстречу выходил один из командиров и подносил чашу с шербетом. Выпив шербет и наполнив чашу золотыми монетами, султан произносил ритуальную фразу: "Кызыл эльмада герюшюрюз" – "Мы вновь встретимся в Стране Золотого Яблока". Это означало, что янычары должны готовиться к походу на запад – в христианскую Европу, которую турки называли "Страной Золотого Яблока".

В 1526 году султан Сулейман Великолепный во главе 100-тысячной армии при 300 пушках вторгся в Венгрию. 29 августа на поле у Мохача турки встретились с венграми; венгерская конница бросилась в отчаянную атаку на укрепления янычар и была в упор расстреляна артиллерией; король Людовик II утонул в болоте во время бегства. Турки овладели большей частью Венгрии и в 1529 году двинулись на Вену, вся Европа была охвачена страхом; казалось, что христиане не смогут остановить мусульманское наступление. В конце сентября османы осадили австрийскую столицу и придвинули к ее стенам 300 пушек, канонада продолжалась с утра до вечера, минеры рыли подкопы и взрывали укрепления. 9 октября турки пошли на штурм, который беспрерывно длился три дня – но янычарам не удалось сломить осажденных; предвидя наступление холодов, османская армия сняла осаду.

Возвращаясь, турки разорили австрийские земли и угнали в полон больше 10 тысяч крестьян. Война за веру не знала милосердия и ни мусульмане, ни христиане не щадили своих противников. Впрочем, любой христианский пленник мог сказать: "Признаю, что нет бога, кроме Аллаха", – и тотчас получить свободу. На завоеванных землях христиане не подвергались угнетению и жили своими общинами, по своим законам. Христиане должны были одеваться в черные одежды и не имели права носить оружие; за защиту и покровительство мусульман они платили налоги, "харадж" и "джизью", – но эти подати были намного меньше тех оброков, которые крестьяне уплачивали до завоевания своим господам. Многие крестьяне прежде были крепостными рабами и турки принесли им свободу, поэтому они с радостью принимали ислам и одевали чалму. Становясь мусульманами, они платили лишь небольшой налог – десятину урожая, и по закону им полагался надел земли, который обрабатывался парой волов.

Османская Империя была основана на законах исламской справедливости, "адалет", и ее порядки были непохожи на порядки Европы, где были господа и были рабы, и где дворянство кичилось своим благородным происхождением. "Там нет никакого боярства, – с удивлением писал славянский просветитель Юрий Крижанич, – но смотрят только на искусность, на разум и на храбрость". Пророк Мухаммед говорил, что все люди братья по отцу и матери, Адаму и Еве, и этот социалистический принцип лежал в основе всех исламских государств. Верующие должны были помогать друг другу, и богатому, который отвернется от бедняка, угрожали «пытки лютые и геенна огненная». Опасаясь мук ада, все, кто имел какое-то достояние, стремились жертвовать его в вакфы – благотворительные учреждения, где помогали бедным, кормили сирот и нищих. Мусульмане объединялись в общины во главе с судьями-кади, которые следили за соблюдением справедливости, за должным распределением налогов и за ценами на рынке: торговцы не должны были наживаться за счет покупателей и получать больше десяти процентов прибыли. Все земельные участки, доходы и причитающиеся налоги были переписаны в реестрах-"дефтерах", и чиновники-писцы следили, чтобы нигде не было утайки.

Так же, как и другие империи Востока, Империя Османов была социалистическим государством, и власти вмешивались во все дела, все контролировали и распределяли. Все земли считались государственной собственностью; в частной собственности могли находиться лишь вещи, созданные своим трудом. В государстве каждому было отведено свое место, и крестьяне должны были содержать воинов: некоторые деревни выделялись в тимар "людям меча" и передавали им часть собранных налогов. Однако доходы воина не превосходили дохода нескольких крестьянских дворов; на эти деньги нужно было каждую весну снаряжаться в поход – и если на смотре обнаруживался непорядок в снаряжении или аскер не проявлял отваги в бою, то тимар мог быть отнят. Офицеры получали большие тимары, "зиаметы", но должны были снаряжать и приводить с собой определенное число всадников-гулямов, так что казна следила, чтобы воины не жили в роскоши. "Никто под страхом смерти не стремился к дорогим нарядам, – писал польский посол, – роскошь и изнеженность осуждались и искоренялись… Жалование и другие награды были невелики, но, так как расходы были невелики, все были удовлетворены доходами с тимара. Поскольку превыше всего почитались послушание и воздержание, то всегда, когда воевали, это было не в тягость. Этот шнур власти, так прекрасно сплетенный, находился у одного хозяина – у монарха".

В раздираемой постоянными смутами Европе порядок и дисциплина воспринимались как нечто необычное; европейские философы и политики с удивлением описывали могущественную Османскую Империю, представляя ее как образец для подражания. Султанский двор поражал западных послов своей роскошью и блеском церемоний; здесь были собраны все таланты Востока, прославленные поэты, знаменитые архитекторы и почтенные богословы. Сулейман Великолепный был одним из просвещенных государей того времени; он писал стихи, знал шесть языков и был поклонником Аристотеля. Европейцев особенно удивляло то, что все высшие сановники, помощники султана в делах управления, были его рабами – "капыкулу"; они набирались среди янычар: из молодых воинов-рабов отбирали самых талантливых и готовили из них чиновников, "людей пера". Со временем выслужившийся раб мог стать великим визирем или наместником-пашой – но он всегда оставался дисциплинированным и покорным рабом, и за малейшую провинность султан мог приказать отрубить ему голову. Голову провинившегося визиря подносили султану на серебряном блюде, а затем выставляли на обозрение народа у ворот султанского дворца; там обычно лежало много голов, одни на драгоценных блюдах, другие на деревянных тарелках, а головы мелких чиновников просто бросали на землю.

Дрожавшие за свою жизнь чиновники-рабы не смели воровать и брать взятки; они старательно исполняли порученные им дела и, по свидетельству польского посла, "были образцом для всей земли". Наивысшей наградой для раба-капыкулу была почетная одежда, подаренная султаном; чиновники получали жалование, а высшие сановники жили во дворцах и имели гаремы – но все это могло быть в любой момент отнято. Дворец великого визиря назывался "Баб-и али", "Высокие ворота"; по-французски " La Sablime Porte " – поэтому европейские дипломаты называли турецкое правительство "Высокой Портой". Великий визирь возглавлял совет сановников, "диван", и решал все текущие вопросы; иногда султан посещал заседания дивана и, оставаясь незамеченным за занавеской, слушал, как обсуждаются дела.

По большей части, однако, султаны проводили время в походах или предавались утехам в своем огромном дворце Топкапа. Топкапа – это был целый комплекс из множества мраморных зданий среди прекрасных садов – мир роскоши и изящества, вознесшийся на холме высоко над городом и морем. Сокровенным центром дворца был "дом наслаждений", султанский гарем, где под охраной черных евнухов обитали сотни прекрасных одалисок, по большей части захваченных в походах пленниц-рабынь. Иногда султан приходил в "дом наслаждений" и усаживался на трон; рабыни в прозрачной кисее танцевали и пели, стараясь привлечь его внимание, и той, что ему нравилась, султан клал на плечо маленький платок. "Я хочу, чтобы его вернули мне ночью", – говорил султан, и это означало, что избранница должна провести с ним ночь. Однажды шафрановый платок лег на плечо русской невольницы Настасьи – она родила сына и стала любимицей султана Сулеймана Великолепного. Выучив турецкий язык и освоившись с обычаями чужой страны, смышленая Настасья превратилась в султаншу Роксолану, которая восседала на троне рядом с Сулейманом и перед которой заискивали европейские послы. Когда подошло время, султан избрал сына Роксоланы наследником престола – по обычаю двора это означало, что остальные дети обречены на смерть. "Тот из моих сыновей, который вступит на престол, вправе убить своих братьев, чтобы был порядок на земле", – гласил закон Мехмеда II, и его преемники следовали этому закону – в день смерти султана черные евнухи врывались в гарем и под рыдания и крики наложниц душили их детей.

Жестокость османов действительно помогала поддерживать порядок – в Империи не было войн за престол, обычных для других государств. Столица Империи, Стамбул, была символом процветания и могущества; это был крупнейший город Европы, в его порту толпились сотни кораблей, а огромные крытые рынки удивляли путешественников многолюдьем и обилием товара. Недавние кочевники, турки еще не успели освоить всех премудростей торговли, и на рынках торговали в основном греки, армяне и евреи. В городе проживало много христиан и было много церквей – но мечетей было гораздо больше, каждый султан считал своим долгом воздвигнуть мечеть, соперничавшую красотой со Святой Софией. Знаменитый архитектор Синан построил для султана Сулеймана великолепную мечеть Сулеймание, внешне очень похожую на Аия Софию, но наполненную внутри роскошью и изяществом Востока. Так же, как многие придворные султана, Ходжа Синан был в юности янычаром, учился военному делу и, между прочим, строительному искусству, потом воевал, строил укрепления и мосты, и, в конце концов, стал главным архитектором Империи. За свою долгую жизнь он возвел около ста мечетей и множество дворцов, библиотек, бань – турецкие бани были похожи на дворцы, их украшали высокими свинцовыми куполами и отделывали внутри мрамором.

Мусульмане переняли любовь к баням от римлян и греков. Подобно римским термам, турецкие бани строились на государственные средства и служили любимым местом отдыха и развлечений простого народа. За небольшую плату банщики делали посетителям знаменитый турецкий массаж, до хруста разминали суставы, растирали тело и приводили посетителя в состояние кейфа – "блаженства". Вдоволь попарившись, можно было посидеть в зале для отдыха, обсудить новости, выпить чашку кофе и выкурить трубку. Кофе тогда было новым напитком, завезенным из Аравии, но уже успевшим полюбиться стамбульцам; арабское слово "кахва" раньше означало "вино" – но пророк запретил пить вино, и оно постепенно было вытеснено кофе в сочетании с гашишем и табаком: турки были заядлыми курильщиками и никогда не расставались со своими длинными трубками.

Жилые кварталы Стамбула внешне не отличались от кварталов мусульманских городов Средневековья: те же узкие немощеные улочки, нависающие над улицей вторые этажи домов, деревянные решетки на окнах. Женщины закрывали лица чадрой, в прорезь которой были видны лишь подведенные сурьмой черные глаза. Жизнь текла по раз и навсегда установленным законам; имамы читали проповеди в мечетях, и здесь же преподаватели-факихи учили детей грамоте, выводя буквы на беленых табличках. Ремесленники работали в своих мастерских-лавочках на виду у прохожих; из кофеен терпко пахло жареным кофе и табаком, продавцы щербета предлагали свой освежающий напиток. Стамбул жил мирной жизнью, Империя была в зените могущества – и никто не догадывался о приближающейся катастрофе.

КАТАСТРОФА

История обладает свойством повторяться из века в век, и прошлое постоянно говорит о будущем – но поглощенные суетными делами люди не желают прислушаться к его голосу. То, что случилось в Малой Азии в конце XVI века, уже происходило не раз и не два – это было Сжатие, последняя ступень извечно повторяющихся демографических циклов, ступень, за которой следует катастрофа. Великие султаны создали могущественную Империю и утвердили мир на обширных пространствах Европы и Азии. Крестьяне получили защиту от набегов хищных кочевников, каждая семья имела надел и пару быков, налоги были невелики – всего этого было вполне достаточно, чтобы каждый день молиться на бога и султана. В семьях появилось много детей, деревни стали быстро расти; за сто лет они выросли более, чем вдвое, и обнаружилась нехватка земли – началось Сжатие. В 1564 году хроники отметили первый большой голод: «люди питались травой». Чтобы не умереть от голода, крестьяне отдавали свои наделы за мешок зерна – хотя продажа земли была запрещена законом так же, как и ростовщичество. В деревне появились поместья торговцев и ростовщиков, обрабатываемые арендаторами; безземельные крестьяне уходили в города, но ремесла не могли накормить всех желающих; толпы нищих бродили по улицам и дорогам. «Людям меча», воинам, тоже приходилось несладко: цены росли, а доходы с тимара оставались фиксированными, – так что многие сипахи уже не могли купить кольчугу и шли в бой, надеясь лишь на господа бога. Между тем, султан требовал от них прежней отваги и отбирал тимары у показавших врагу спину. В 1596 году на смотру после битвы с австрийцами при Кересташе он приказал разжаловать тридцать тысяч дезертиров – тех, кто бежал с поля боя и тех, кто отсиживался в своих поместьях. Разжалованные сипахи присоединились к голодающим крестьянам, которые уже давно собирались в отряды и грабили поместья богачей, – началось большое восстание.

Армия повстанцев насчитывала десятки тысяч солдат и не раз одерживала победы над султанскими войсками. Гражданская война продолжалась 13 лет, города переходили из рук в руки, груды трупов лежали на полях сражений. В 1609 году янычары разгромили повстанцев; каратели не щадили никого и устраивали пирамиды из срубленных голов. Повсюду виднелись пепелища и заброшенные поля, уцелевшие крестьяне прятались в горах и ущельях, и путник мог проехать день, не встретив живого человека – только кости белели в придорожных канавах. Сжатие вызвало взрыв, испепеливший обширные области Империи: население уменьшилось вдвое, и история вернулась на полтора столетия назад – в XV век, когда османские султаны только начинали утверждать порядок и мир среди развалин.

XVII столетие было временем катастроф для большей части европейских и азиатских государств – это было время окончания демографического цикла, начавшегося после монгольского нашествия и Великой Чумы. Столетие катастроф разделило историю Нового Времени на два периода – и первый из этих периодов был временем господства Османской Империи. Великая Империя Османов была наследницей древних и средневековых империй Ближнего Востока; она была основана на традициях, идущих из глубины веков. Ближний Восток был местом, где человек впервые бросил зерно в землю, – это была родина земледелия и земледельческой цивилизации. Именно здесь родились первые города, первые государства и произошли первые революции, породившие первые социалистические империи – это было в то время, когда в Европе лишь маленькие деревеньки прятались среди дремучих лесов и люди по большей части жили в пещерах. Империи, основанные на Справедливости, существовали на Востоке четыре тысячи лет – и Османская Империя была последней из них. Сила этих империй была в порядке, который подчинял себе каждого, в объединении миллионов в Великое Целое – эта сила господствовала над Европой и Азией вплоть до XVII века. Вплоть до XVII века все государства Азии и Европы брали пример с Османской Империи – и история этого периода была историей модернизации большей части Евразии по османскому образцу. Потом, в XVIII веке, наступила другая эпоха, когда в жизнь людей снова вмешалось Новое Оружие; это оружие – легкие полевые пушки – оказалось в руках европейцев и породило новую волну завоеваний. Европейцы покорили полмира и навязали многим странам угодные им порядки – но это было позже, а сейчас нам нужно вернуться к началу Нового Времени, к истории Востока.

ИСТОРИЯ ИРАНА

В то время, когда османские султаны пытались смирить кочевников Малой Азии и восстановить Империю, основанную на заветах ислама, – в это время на обширных пространствах Иранского нагорья продолжали господствовать кочевые орды. После нашествия Тамерлана города и деревни лежали в развалинах, повсюду возвышались жуткие минареты из скрепленных известью человеческих черепов, и лишь кое-где в оазисах еще теплилась жизнь и погоняемый плетью кочевника крестьянин пахал свое поле. В XV веке Иранское нагорье было полупустыней, южной окраиной Великой Степи; построенные древними царями каналы давно занесло песком, и ветер раскачивал ковыль на месте прежних хлебных полей. Кочевники поделили между собой созданные их руками пустыни и степи – и самым сильным племенам достались лучшие пастбища на берегах Куры и Аракса, знаменитая Муганская степь в теперешнем Азербайджане.

После монгольского завоевания кочевавшие в Муганской степи тюрки приняли в свою среду несколько монгольских племен – но монголы быстро смешались с тюрками и стали говорить на их языке. Кочевые племена постоянно сражались между собой за пастбища, и эта повседневная война тянулась из века в век, пока среди тюрок не появился новый пророк, призвавший их оставить распри. Это был дервиш по имени Сефи-ад-дин; он говорил то же, что и Мухаммед: что все люди – братья, что надо прекратить раздоры и объединиться ради борьбы за веру. Его проповедь была горячей и искренней, и вокруг дервиша собирались толпы последователей, которые называли его "святым старцем", "шейхом", а себя – его учениками, "мюридами". Большую часть населения Ирана составляли мусульмане-шииты, верившие, что духовное верховенство должно передаваться по наследству в роду пророка, поэтому вскоре пошла молва, что Сефи-ад-дин является потомком Мухаммеда. Сыновья и внуки святого шейха продолжали его проповедь и, в конце концов, объединили под своей властью семь тюркских племен, кочевавших в Муганской степи. Воины этих племен носили чалму с 12 красными полосками в честь 12 шиитских имамов, потомков пророка, отдавших жизнь борьбе за веру и справедливость, – поэтому эти племена называли "красноголовыми", "кызылбашами". "Кызылбаши" брили бороду и отпускали длинные усы, а на бритой голове оставляли чуб; они клялись в верности шейхам-сефевидам и обещали посвятить себя войне с неверными.

Так же, как во время Мухаммеда, объединение кочевников под знаком борьбы за веру вызвало всесокрушающую Волну. В 1501 году фанатичные последователи обновленного ислама вырвались из своих степей и овладели столицей Ирана, Тебризом. Юный шейх Исмаил был провозглашен шаханшахом и основал династию Сефевидов. В 1510 году Волна достигла Аму-Дарьи на востоке, в 1514 году она хлынула на запад. 23 августа 1514 года на Чалдыранской равнине 120-тысячная конная лава кызылбашей бросилась на артиллерийские редуты турок – бросилась и отхлынула, оставив на равнине 50 тысяч трупов.

Впервые в мировой истории артиллерия остановила Волну. Это был звездный час человечества, предвещавший окончание господства кочевников и прекращение катастрофических нашествий из Великой Степи. Отныне "пушки решали все" – и вскоре варварам пришлось защищаться от победоносных обладателей нового оружия. В 1580-х годах турки перешли в наступление, еще раз разгромили кызылбашей, овладели Тебризом и вышли к Каспийскому морю. Шаханшах Аббас I (1587-1629) был поставлен перед выбором: потерпеть окончательное поражение и лишиться трона или перенимать оружие противника, перестраивать свое государство по османскому образцу. Начались поспешные реформы, приглашенные турецкие и европейские мастера лили пушки и обучали персидских артиллеристов; по образцу янычар был создан 12 тысячный корпус аркебузиров, "туфенгчии", – и в придачу ему конная гвардия из рабов-гулямов.

Кызылбаши понимали, что с созданием новой армии они перестанут быть господами Ирана – и не раз устраивали мятежи. Персидским аркебузирам поначалу приходилось сражаться не с османами, а с кочевниками; мятежники были усмирены железом и кровью, шах приказал вырезать несколько непокорных племен. В результате реформ Аббаса Великого Персия приняла облик Турции: армия и налоговая система были перестроены по османскому образцу, большая часть земли стала государственной; крестьянам были обеспечены пахотные наделы, и они, наконец, избавились от произвола кочевых ханов и эмиров. Новосозданная персидская армия сумела остановить османов и отвоевать Азербайджан, шаханшах покровительствовал поэтам и ученым; новая столица Персии, Исфахан, соперничала своей величиной и красотой со Стамбулом.

XVII век был для Персии временем относительного мира и достатка. Население быстро росло, деревни становились многолюдными, а вокруг городов разрастались ремесленные предместья. Затем, в соответствии с неумолимыми демографическими законами, настало время Сжатия: оно пришло позже, чем в Турции, потому что Иран позже освободился от господства кочевников и демографический цикл здесь оказался смещенным на столетие. Однако все происходило так же, как в Малой Азии: голодающие крестьяне продавали землю ростовщикам, толпы нищих бродили по дорогам, всюду вспыхивали восстания. Правительство не могло собрать налоги и, в попытке выйти из положения, стало облагать податями кочевников – тех самых гордых "людей меча", которые еще недавно господствовали над Ираном. Многие кочевники были суннитами и подвергались гонениям со стороны шиитов из-за казалось бы несущественных разногласий в вопросах веры. В конце концов, притеснения привели к восстанию афганских кочевых племен; как когда-то во времена Средневековья, конная лава кочевников устремилась на цветущие области центрального Ирана; 8 марта 1722 года в сражении при Гульнабаде афганцы неустрашимо бросились на персидские батареи, которые успели сделать лишь несколько залпов – и были затоплены лавиной всадников. Столица Империи была осаждена кочевниками и сдалась после 7-месячной осады; шаханшах Хусейн попал в плен; волна нашествия растеклась по всей Персии, оставляя после себя трупы и пожарища. Это была катастрофа, которая завершила очередной демографический цикл – очередной период персидской истории. Как прежде, после нашествия монголов, города лежали в руинах, заброшенные поля зарастали полынью – и тем, кто уцелел, оставалось лишь молиться о будущем.

ИСТОРИЯ ИНДИИ

Тамерлан, который стремился превзойти жестокостью Чингисхана, выжег весь Ближний Восток и опустошил земли вплоть до берегов Ганга – так что после его ухода на руинах Дели два месяца «даже птица не пошевелила крылом». Обширная равнина обезлюдела, трупы лежали на дорогах и в развалинах домов, и джунгли наступали на заброшенные поля.

Наместники Тамерлана, Сайиды, после смерти своего господина стали независимыми ханами и поселились среди руин Дели. Пришедшие с ними афганские и тюркские племена поделили между собой выжженную равнину и собирали дань с уцелевших крестьян; они неохотно подчинялись власти Сайидов и воевали между собой и с раджпутами, потомками предыдущих завоевателей Индии. Города и деревни постепенно вставали из руин, крестьяне распахивали заброшенные поля, а завоеватели-кочевники перенимали культуру и обычаи побежденных. Мусульманские улемы учили, что государство основывается на самодержавной власти падишаха, дисциплине получающих икта воинов и справедливых налогах. Сикандар-шах (1489-1517) уважал улемов, строил мечети и пытался привести к порядку племенных эмиров. Его сын Ибрахим-шах столь сурово требовал дисциплины, что возбудил недовольство своей знати, – и эмиры обратились за помощью к его врагу, правителю Кабула Захир ад-дину.

Захир ад-дин был потомком Тамерлана; он с юных лет проводил жизнь в седле и за отвагу в битвах заслужил прозвище Бабур, "Тигр". Этот смелый воин был к тому же поэтом, и, мчась на коне, он сочинял стихи, воспевающие любовь. Бабур знал о страшной силе турецких пушек, которые залили Чалдыранскую равнину кровью бесстрашных кызылбашей, – он сразу же пригласил к себе турецкого мастера-пушкаря Али и создал собственную артиллерию. В апреле 1526 года 12-тысячное войско Бабура встретилось с огромной армией Ибрахим-шаха на Панипатской равнине к северу от Дели; по обычаю турок, Бабур укрепил свой центр повозками и установил среди них пушки. В войске Ибрахима было 100 тысяч всадников и тысяча закованных в доспехи слонов – но его воины не знали, что такое артиллерия, и после первых залпов огромная армия в смятении остановилась. В это время особые отряды Бабура, сделав глубокий обход, зашли в тыл противнику; воинов Ибрахима охватила паника, и они бросились в бегство; их преследовали и рубили до захода солнца; погибло 40 тысяч человек – и в том числе сам шах, который мужественно сражался до конца. Перепуганные, брошенные погонщиками слоны бродили по полю боя, и их стадами пригоняли к Бабуру, который не мог поверить, что столь великая победа далась так легко.

Правда, война на этом не кончилась, она продолжалась еще тридцать лет, и ни Бабур, ни его сын Хумаюн не дожили до ее окончания. Эта долгая война принесла Северной Индии новое разорение, повсюду царил голод, и измученный народ ждал спасения только от бога. Среди простых людей распространилась вера в то, что близок конец света и вскорости явится новый пророк, Махди, пришествие которого было обещано Мухаммедом. В ожидании прихода Махди и Страшного Суда верующие объединялись в общины, продавали свое имущество и клали деньги к ногам святого шейха Абдуллы, учившего, что надо жить вместе и блюсти справедливость. Наследник Ибрахима Ислам-шах приказал расправиться с Абдуллой; седого шейха побили камнями и бездыханного бросили на дороге – но святой выжил и, удалившись от мира, долгие годы жил в местечке Сикри. Молва о святости шейха Абдуллы распространилась по всей Индии – и вот много лет спустя произошло чудо: к келье шейха пришел молодой падишах Акбар, попросивший у старца позволения называться его учеником – "мюридом".

Акбар был внуком Бабура, одержавшим победу в долгой войне за господство над Индией; он хотел успокоить раздираемую распрями страну и искал поддержки почитаемого народом святого шейха. Он желал утвердить "всеобщий мир", "сольх-и кулл", – мир между мусульманами и индусами, бедными и богатыми, воинами и крестьянами. Акбар приказал возвести вокруг кельи старого шейха великолепный "Город победы", Фатхпур, а на месте самой кельи – "Молитвенный дом", где собирались жрецы разных религий, чтобы создать новую "божественную веру" – "дин-и илахи". Новая вера должна была объединить мусульман и индусов, победителей и побежденных под божественной властью падишаха, которого одни называли новым пророком, а другие – воплощением Будды. Раджпуты, до тех пор яростно сражавшиеся с мусульманами, признали эту власть и послали своих воинов в армию падишаха; на огромных просторах от устья Ганга до отрогов Гиндукуша, наконец, установился мир.

Акбар был благородным воином, искренне желавшим делать добро людям, – но настоящим правителем государства был не он, а мудрый и всевидящий первый министр, шейх Абу-л Фазл. Абу-л Фазл был последователем Абдуллы, стремившимся силой власти утвердить справедливость и порядок – так, как его понимали мусульманские законоведы-улемы. Он прекратил грабежи покоренного населения, назначил справедливые налоги и отменил "джизью" – подать, которую раньше платили "неверные" в знак своей покорности мусульманам. Эмирам сотен и тысяч были выделены "джагиры" – округа, часть налогов с которых шла на содержание их отрядов. Эмиры не имели права повышать эти налоги и были обязаны регулярно являться со своими воинами на смотр; у их солдат проверяли коней, оружие, выучку – и если что-то было не так, то джагир мог быть отнят.

Индийские крестьяне издавна жили общинами, они совместными усилиями корчевали тропический лес, устраивали пруды, рыли оросительные каналы и колодцы. Первое время поднятая целина переделялась между общинниками, а потом поля закреплялись за семьями; большие наделы полагались старосте и общинному писцу, собиравшим налоги и отвозившим деньги в городскую управу. Крестьяне жили небогато: их жилищем были круглые глиняные хижины без окон; деревянный столб посреди хижины поддерживал тростниковую крышу; никакой мебели не было – только сундук, в котором хранилась глиняная и медная посуда. В земляном полу вырывали яму для рисового отвара, он бродил и превращался в крепкую водку; риса было много, земли было еще достаточно; после долгих войн, наконец, настало время мира и крестьянин мог спокойно пахать свое поле; он даже мог скопить несколько монет и купить жене пару браслетов: по обычаю, индийские женщины носили драгоценные браслеты на руках и ногах; глядя на них, можно было подумать, что они очень зажиточны, – но в этих передаваемых от матери к дочери браслетах заключалось все достояние семьи.

Крестьяне ничего не слышали о новой "божественной вере", которую придумал падишах Акбар, и поклонялись старым богам – Будде, Шиве, Вишну. В городах сохранялось множество старинных храмов, стены которых украшали тысячи статуй; во времена завоевания мусульмане разрушили некоторые храмы, а другие превратили в мечети – впрочем, завоеватели составляли лишь малую часть населения и мечетей было немного.

Городом мусульман был Дели – огромный военный лагерь, куда в сезон дождей возвращалась армия падишаха и где дворцы эмиров стояли вперемешку с крытыми соломой домиками простых воинов. Эти воины были потомками завоевателей – афганцев, тюрок и монголов, причем правящая династия была монгольской: Бабур и Акбар вели свой род от Тамерлана – поэтому падишахов называли Великими Моголами. Языком столицы был персидский, и мусульманская знать была воспитана в персидской культуре; поэты подражали великому Фирдоуси, а государственные деятели – шаханшаху Аббасу Великому.

Как бы ни старался Акбар утвердить свою "божественную веру", мусульманская знать стояла на своем, и после смерти падишаха религией двора снова стал ислам. Впрочем, наследники Акбара Джахангир (1605-27) и Шах Джахан (1627-58) старались поддерживать согласие между своими подданными, мусульманами и индусами; чтобы показать, как он заботится о народе, Джахангир распорядился протянуть золотую цепь с улицы в свои покои и соединить ее с колокольчиками – так что любой жаждущий правосудия мог привлечь к себе внимание падишаха. Шах Джахан прославился сооружением Красного Форта в Дели и знаменитого мавзолея Тадж Махал – одного из величайших чудес света, здания, ставшего символом Индии. Летописи говорят, что Шах Джахан страстно любил свою жену "Избранницу Дворца" Мумтаз Махал, которая умерла в 36 лет во время родов своего 14-го ребенка. Всемогущий падишах пригласил мастеров из Стамбула, Багдада и Самарканда и приказал им выразить любовь в камне; десятки тысяч рабочих более 20 лет возводили прекрасный беломраморный мавзолей; его стены были украшены орнаментом из малахита, янтаря, изумрудов, а купол как бы парил в воздухе между небом и землей. Когда Шах Джахан в старости утратил власть и был заключен своим сыном в крепость Агру, он часами смотрел из крепостной бойницы на возвышающийся вдалеке прекрасный мавзолей и вспоминал о своей возлюбленной.

Эпоха правления Акбара, Джахангира и Шах Джахана была временем роста городов и деревень; в Северной Индии крестьяне расчищали джунгли и с помощью государства строили ирригационные каналы. Население долины Ганга возросло за сто лет в три раза, и рано или поздно должно было наступить Сжатие. Индия была огромной страной, заключавшей в себе множество непохожих друг на друга областей; в то время, как в одних районах было много земли, другие области уже давно страдали от перенаселения. Очагом Сжатия в Индии был Гуджарат – область на западе страны у берегов Камбейского залива; этот район не был затронут нашествием кочевников, поэтому сюда стекались беглецы из Северной Индии, и уже в XV веке здесь не хватало полей и пастбищ, крестьяне уходили в города и пытались прокормиться ткачеством. Европейские путешественники сравнивали Гуджарат с Фландрией; они удивлялись многочисленности городов, искусству ремесленников и качеству прекрасных хлопчатых и шелковых тканей. В действительности городам Фландрии было далеко до огромных городов Гуджарата: в его столице Ахмадабаде насчитывалось около миллиона жителей и лишь в одном из трехсот предместий этого крупнейшего города Востока имелось 12 тысяч лавок купцов и ремесленников. При столь огромных размерах в Ахмадабаде было немного добротных каменных зданий; город напоминал большую деревню – бесконечное море крытых тростником хижин, окруженных маленькими двориками. Во дворике обычно располагался очаг, который топили сухим коровьим пометом и от которого поднимался не очень приятный запах; здесь же стоял простенький ткацкий станок из бамбуковых планок, и хозяин с помощью жены и детей с восхода до захода солнца трудился за этим станком. Мастерство индийских ткачей вызывало изумление европейцев, с помощью простейших инструментов они ткали тончайшие муслины и батисты; шаль из батиста легко проходило через обручальное кольцо, а муслин был настолько тонок, что не скрывал прелестей танцовщиц. Ткачи передавали свое искусство от отца к сыну и были организованы в ремесленные касты, похожие на европейские цехи – с той разницей, что члены касты считались родственниками и не допускали в свою среду посторонних. У каждой касты были свои обычаи, праздники, свой бог-покровитель – но при этом каста не имела самоуправления и города подчинялись шахским чиновникам, которые следили за порядком и устанавливали цены на рынках.

Прекрасные ахмадабадские ткани, батисты и муслины, везли к побережью Камбейского залива, где располагались знаменитые торговые города – Броч, Сурат, Камбей, Диу. Когда-то сюда, спасаясь от монголов, переселились десятки тысяч купцов с берегов Персидского залива; арабы и персы принесли с собой торговые навыки и крупные капиталы; порты Гуджарата стали новым пристанищем для потомков Синбада-морехода, и тысячи арабских доу выходили отсюда в дальние плавания к берегам Персии и Китая. Гуджаратские купцы везли из Китая фарфор и шелк, из Персии – оружие и лошадей и отправляли во все страны ткани из Ахмадабада. Однако самым выгодным для купцов товаром были не ткани, а пряности; перец выращивали в Индии, корицу – на Цейлоне, гвоздику и мускатный орех везли с Молуккских островов. Весь этот душистый и терпкий груз собирался в портах западной Индии, куда за ним приплывали сотни арабских кораблей; арабы перепродавали свой товар венецианцам, а из Венеции пряности расходились по всей Европе.

Торговцы Гуджарата не знали печали до тех пор, пока в Индийском океане не появились корабли Васко да Гамы. Португальцы нашли морской путь в Индию, и вслед за первыми кораблями пришли военные эскадры с тысячами моряков и солдат. Одну из этих эскадр возглавлял "вице-король Индии" Аффонсу д'Альбукерки, который построил крепость на маленьком островке Гоа и объявил, что все корабли, плавающие по океану, должны платить ему дань. Вооруженные десятками пушек португальские каравеллы без пощады расстреливали и жгли неповоротливые доу и джонки: каравелла была Новым Оружием, подарившим португальцам господство на морях. Индийским купцам пришлось отдать большую часть своих прибылей португальцам, которые за бесценок скупали индийские ткани, везли их в Индонезию и Китай, меняли на пряности, шелк, фарфор и отправляли все это в Европу.

В начале XVII столетия в Индийском океане появились английские и голландские корабли – "флайты". Флайты расправились с португальскими каравеллами точно так же, как те – с арабскими доу; морская торговля Азии оказалась в руках английской и голландской Ост-индских компаний. Европейские корабли приходили в порты Гуджарата, и агенты компаний скупали ткани из Ахмадабада; они платили серебряными монетами – но ткачи нуждались не в серебре, а в пшенице. Гуджарат уже давно страдал от перенаселения, голод приходил год за годом, и ткачи в отчаянии продавали своих детей в рабство – но Сжатие все нарастало. До поры до времени ремесла и торговля давали какое-то облегчение: в Европе торговля сумела обеспечить Голландию хлебом – но Гуджарат был в десять раз больше маленькой Голландии. В 1630 году разразилась катастрофа, начался такой страшный голод, что родители поедали детей, кости мертвецов толкли и подмешивали в муку; караваны с хлебом не могли дойти до Ахмадабада, потому что их грабили по дороге. Погибло около 3 миллионов гуджаратцев, ремесленные города и поселки опустели, многие касты ткачей вымерли и унесли с собой секреты своего мастерства. Европейские моряки, прибывавшие в Сурат, видели перед собой пустой порт и безлюдный город – лишь немногие нищие из последних сил ползли к кораблям, чтобы вымолить кусок хлеба.

Катастрофа в Гуджарате произошла в одно время с бедствиями, охватившими Европу и Переднюю Азию – это было окончание демографического цикла, начавшегося в XV веке. В Иране и Северной Индии господство кочевников сдвинуло этот цикл почти на столетие; Сжатие и голод пришли сюда во второй половине XVII века. Нехватка земли и голод заставили крестьян уходить из деревни, и в долине Ганга выросли ремесленные города, похожие на Ахмадабад; европейские корабли приходили теперь не в Сурат, а в Хугли, Дакку, Масулипатам – порты на восточном побережье Индии. Голодающие крестьяне не могли платить налоги – а между тем, число эмиров и воинов росло, и на содержание армии требовалось все больше средств. Шаханшах Аурангзеб (1658-1707) стал экономить в расходах и запретил своим подданным носить роскошные одежды, пить вино и содержать танцовщиц – впрочем, падишах и сам придерживался этих правил и вел жизнь святого дервиша. По законам ислама все богатства принадлежали богу, поэтому имущество сановников после их смерти забирали в казну, а у торговцев без лишних слов отнимали их деньги. Торговля шелком и солью стала государственной монополией, и государство снова принялось все контролировать и распределять.

Так же, как в Иране, всеобщее оскудение породило религиозные распри. Аурангзеб восстановил налог на индусов, "джизью"; он стал захватывать и грабить индусские храмы – в ответ начались восстания притесняемых "неверных". В 1674 году вождь племени маратхов Шиваджи созвал брахманов, которые принесли из "святых мест" "землю и воду" и по древнему обряду провозгласили его "императором индусов" – "чхатрапати". Маратхи были горцами, привыкшими сражаться за скот и пастбища; они были столь же воинственны, как обитатели Великой Степи, и их не пугала мощь армии падишаха. Объединившись под знаменем "священной войны", маратхи принялись совершать набеги на плато Декан и долину Нармады; тяжелая кавалерия Моголов не могла угнаться за легкой конницей маратхов: каждый горец имел три сменные лошади, а на ночевках маратхи, чтобы не обнаружить себя, не разводили огня и спали прямо на земле. Поначалу маратхи воевали за веру, но потом они стали грабить всех подряд; чтобы обессилить противника, они сжигали поля и отравляли колодцы. Аурангзеб лично возглавил огромную армию и двинулся на восставших – но не смог ничего добиться: неуловимый противник не принимал боя. По словам историка, движение армии падишаха было подобно движению лодки по воде: вода смыкалась, как только она проплывала.

За десятилетия войн Декан был полностью опустошен, повсюду царил голод. "В городе Хайдарабаде реки, дома и площади полны трупов,– писал хронист. – Непрерывные дожди удалили с них мясо и кожу; груды костей выглядели издалека, как куча снега…" По словам современников, голод 1702-04 годов унес два миллиона жизней. В 1699 году маратхи впервые переправились через Нармаду и ворвались на плато Мальва; в 1706 году 80-тысячная орда дотла разграбила Гуджарат. Аурангзеб был в отчаянии: "Я не знаю, кто я, и что я делал… – писал падишах своему сыну. – Драгоценная жизнь ушла неизвестно на что…"

В феврале 1707 года Аурангзеб умер и, согласно своему завещанию, был похоронен как простой дервиш. После смерти Великого Могола уже не нашлось сильной руки, способной руководить государством в условиях катастрофического Сжатия. Началась война между наследниками, наместники провинций отказывались повиноваться столице; никем не сдерживаемые маратхи доходили до Дели и прерывали связь между центром и окраинными областями. Распад Империи завершился военной катастрофой: в 1739 году в Северную Индию ворвались войска персидского шаха Надира. Население Дели подверглось грабежу и резне, "от восхода солнца до времени заката победоносное войско старательно убивало жителей, и потекли реки крови". Эта была катастрофа, которая завершила очередной демографический цикл – очередной период истории Индии. Как прежде, после нашествия монголов, города лежали в развалинах, джунгли наступали на заброшенные поля – и казалось, что история вернулась на четыреста лет назад.

ПОСЛЕ КАТАСТРОФЫ

К северу от великих империй Востока, за горами и степями простиралась поросшая лесом славянская равнина – огромная страна, лишь недавно освоенная пахарем-земледельцем. Это был мир прятавшихся среди лесов маленьких деревень, мир долгой зимы и короткого лета – так что крестьянам нужно было приложить много сил, чтобы собрать урожай до холодов. Однако земли было достаточно, и у славян не было причин для войн; они жили бы в мире, если бы не вторжения иноземных завоевателей. В IX веке племена восточных славян были подчинены варягами, которые называли себя русью и которых возглавлял конунг Рорих. Варяги построили деревянные города-крепости, обратили часть славян в рабов, а остальных заставили платить дань; варяжские князья раздавали своим дружинниками поместья с рабами и ходили с дружиной в набеги на Константинополь. Через сто или двести лет варяги ославянились и превратились в русских бояр, князья и бояре принялись делить между собой славянские земли и сошлись в бесконечной междоусобной войне. В те времена еще не было таких понятий, как «Родина» или «нация», и свои князья были для крестьян иной раз хуже половцев; они точно так же грабили и убивали; они приводили с собой хищных кочевников и вместе с ними гнали полон на продажу. Лишь немногие из этих князей, как Ярослав Мудрый, действительно верили в Бога и думали о простом народе, другие же не хотели знать о Страшном Суде и только тешили свою корысть.

Плохи или хороши были свои князья – в XIII веке настало страшное время: пришла Орда. Татары разрушили города и сожгли деревни, и в живых остались лишь те, кто сумел укрыться в лесах. "Множество мертвых лежаша, и град разорен, земля пуста, церкви пожжены", – писал летописец. "Пустыня зело всюду, не бе видети тамо ничтоже ни града, ни села… пусто все и не населено". "От многих лет запустения великим лесом поросше и многим зверьем обиталища бывша Русская земля". Археологи говорят, что уцелела лишь одна из каждых десяти деревень, что погибли почти все города – и многие из них так никогда и не возродились. История следующих двух веков – это была история жизни среди развалин, и жизнь едва теплилась в стране, которая когда-то была знаменита своими городами, храмами и ремеслами.

После ухода татар старший брат погибшего Великого князя Юрия, Ярослав, приехал на развалины Владимира и, погоревав, велел очистить от трупов церкви и восстановить несколько домов – чтоб было, где жить. Бату-хан требовал, чтобы Ярослав явился изъявить покорность в Орду, и Ярослав поехал – сначала к Батыю, а потом в ставку Великого Хана, в далекую Монголию. Как требовали победители, Ярослав, чтобы "очиститься", прошел между двумя кострами и пал на колени перед изображением Чингисхана; его долго держали в ставке, а перед отъездом на Русь мать Великого Хана собственноручно поднесла ему яд.

У Ярослава было пять сыновей; старший из них, Александр, правил в Новгороде – это был один из немногих городов, до которых не дошли татары. Александр прославился своей удалью: когда в 1240 году в устье Невы высадились шведы, князь, недолго думая, бросился на них с малой дружиной и обратил в бегство не ожидавших нападения врагов. За эту победу Александр получил прозвище "Невского" – но еще большую славу доставила ему битва на Чудском озере, когда он разгромил завоевавших Прибалтику рыцарей Тевтонского ордена. Орден надеялся, что разорение Руси позволит без труда захватить Псков и Новгород; рыцари уже овладели Псковом – но Александр отнял у них город и 5 апреля 1242 года вместе с новгородским ополчением встретил крестоносное войско на льду Чудского озера. Рыцари пошли в атаку, построившись большим клином -"свиньей", и казалось, что им уже удалось прорваться сквозь ряды русских ратников – но дружина Александра ударила на "свинью" с фланга; рыцарей окружили, и "была тут сеча великая". Русские преследовали крестоносцев семь верст и убили 500 немцев, эта победа надолго избавила Русь от тевтонских вторжений.

После смерти великого князя Ярослава Бату-хан назначил Александра Невского князем новгородским и киевским, а его брата Андрея – Великим князем Владимирским. Братья не ладили между собой, и между князьями снова начались усобицы: татарское нашествие не пошло им впрок. Александр поехал в Орду и наслал на Андрея татарскую рать. "Что это, господи! – с горечью говорил Андрей. – Покуда нам меж собою ссориться и наводить друг на друга татар, лучше мне бежать в чужую землю, чем дружиться с татарами и служить им!" Андрей вышел с дружиной против Орды, но был разбит; татары сожгли Суздаль и Переяславль и посадили Александра Великим князем "на своей воле" – эта "воля" означала, что отныне Русь стала частью Золотой Орды.

ЗОЛОТАЯ ОРДА

Незадолго до своей смерти Чингисхан выделил уделы своим сыновьям и назначил старшему из них, Джучи, земли на западе «до тех мест, где заходит солнце». Он дал Джучи войска и приказал завоевать эти земли – но Джучи умер, и поход на запад возглавил его сын Бату – этот поход начался в 1235 году, через восемь лет после смерти Чингисхана. Непобедимая монгольская конница ураганом пронеслась по Восточной Европе и покорила половцев, русских, булгар, черемисов, валахов – и много других народов, названия которых теперь забыты. Согнав десятки тысяч ремесленников из разрушенных им городов, Бату-хан воздвиг на берегу Волги свою великолепную столицу Сарай – по-русски «Дворец»; из этого «Дворца» он собирался управлять землями от берегов Дуная до берегов Оби.

Бату-хан основал могущественное государство, которое одни называли Золотой Ордой, а другие Белой Ордой – хана этой Орды звали Белым ханом. Монголы, которых часто называли татарами, были незначительным меньшинством в Орде – и вскоре они растворились среди тюрок-половцев, переняв их язык и передав им свое имя: половцев тоже стали называть татарами. По примеру Чингисхана Бату поделил татар на десятки, сотни и тысячи; эти воинские единицы соответствовали родам и племенам; группа племен объединялась в десятитысячный корпус – тумен, по-русски, "тьма". Тысячникам и темникам – нойонам, эмирам, бекам – особыми грамотами, "ярлыками", выделялись уделы ("улусы"), часть налогов с которых шла на содержание их воинов. В улусах, так же как и на остальных землях, были канцелярии, "диваны", в которых хранились податные списки, "дефтеры"; в соответствии с этими списками чиновники собирали налоги и требовали исполнения повинностей. За сбор налогов отвечали баскаки, "обладатели печатей", которые под охраной отправляли деньги в "диван государственной казны". Начальником этого дивана был визирь, обладатель большой государственной печати, золотой чернильницы и драгоценного пояса. Все эмиры и беки, русские князья и наместники провинций приезжали во дворец, на коленях просили милости хана и получали ярлыки на свои уделы из рук великого визиря. Эти порядки были одинаковы во всех областях Золотой Орды, в Булгаре, на Руси и в Хорезме – это были те самые порядки, которые некогда установил "великий императорский секретарь" Елюй Чу-цай для всей огромной Монгольской Империи. Абсолютная власть хана, дисциплина эмиров, смелость воинов и страшные татарские луки обеспечивали Золотой Орде господство над большей частью Европы.

Даже франкские и немецкие рыцари не могли противостоять в бою прирожденным воинам из степей: там, в степях, выживали лишь самые сильные и смелые. Новорожденного ребенка там бросали в снег – и, если он умирал, о нем не жалели; в три года мальчика садили на барана и вручали ему маленький лук – чтобы учился скакать и убивать. В 13 лет эти юноши сопровождали войска, ходили в разведку и как конные лучники сражались в битвах – впрочем, все это могли делать и девушки, которых тоже учили стрелять из лука. Люди степей были непохожи на крестьян-земледельцев: они видели на 20 километров, за несколько миль слышали топот коня и чуяли запах костра. Они были неразлучны с конем; они могли спать в походе, прильнув к шее лошади, и могли несколько дней обходиться без пищи. Перед походом устраивали смотр: каждый воин должен был иметь три запасные лошади, два лука, два колчана, саблю, напильник для острения стрел, шило, иголки, нитки и кожаную флягу для кумыса. На запасных лошадей грузили седельные сумки с сушеным мясом и сухим молоком – это было все, на что мог рассчитывать воин в походе: монгольская армия не имела обоза. Чингис-хан говорил, что воин в походе не должен быть сытым: от сытой собаки на охоте нет проку. Если же голод становился нестерпимым, то монгол вскрывал вену своей лошади и пил кровь – ему хватало полулитра крови в день, а лошадь могла выдержать такие кровопускания две-три недели; степные лошади были необычайно выносливы и могли даже, разрывая снег, искать сухую траву. Европейские рыцари не могли сражаться зимой – а татары любили зимние походы; они одевали "доху" – шубу из сложенного вдвое меха, шерстью наружу: отсюда пошла легенда, что кочевники носят звериные шкуры. На ногах носили сапоги с войлочными чулками, "валенки", а на голову под шлем одевали шапку-ушанку – эта одежда была позднее позаимствована другими народами. Главным оружием татар был монгольский лук, "саадак", – именно благодаря этому Новому Оружию монголы покорили большую часть обетованного мира. Это была сложная машина убийства, склеенная из трех слоев дерева и кости и для защиты от влаги обмотанная сухожилиями; склеивание проводилось под прессом, а просушка продолжалась несколько лет – секрет изготовления этих луков хранился в тайне. Этот лук не уступал по мощи мушкету; стрела из него за 300 метров пробивала любой доспех, и все дело было в умении попасть в цель, ведь луки не имели прицела и стрельба из них требовала многолетней выучки. Обладая этим всесокрушающим оружием, татары не любили сражаться врукопашную; они предпочитали обстреливать противника из луков, увертываясь от его атак; этот обстрел длился иногда несколько дней, и монголы вынимали сабли лишь тогда, когда враги были изранены и падали от изнеможения. Последнюю, "девятую", атаку проводили "мечники" – воины, вооруженные кривыми мечами и вместе с лошадьми покрытые доспехами из толстой буйволовой кожи. Во время больших сражений этой атаке предшествовал обстрел из позаимствованных у китайцев "огненных катапульт" – эти катапульты стреляли наполненными порохом бомбами, которые, взрываясь, "прожигали искрами латы".

Новое Оружие, выучка и железная дисциплина делали монголо-татар непобедимыми – и они могли бы завоевать всю Европу, если бы не предпочитали жить в степях. Татары заняли прикаспийские и причерноморские степи вплоть до границ Сербии и совершали отсюда набеги, достигая берегов Балтийского и Средиземного морей. Ежегодные набеги – это был их образ жизни, война, похожая на охоту, ведь противник был не в силах сопротивляться. Из этих набегов пригоняли тысячи и десятки тысяч пленных – в основном женщин и детей: мужчины были слишком непокорны, и их обычно убивали. Однако главным врагом кочевников были другие кочевники: Золотая Орда воевала с иранским государством ильханов – потомков монгольского хана Хулагу, завоевавшего в середине XIII века земли от Аму-Дарьи до Евфрата. После смерти в 1259 году Великого Хана всех монголов Монкэ улусы Джучи и Хулагу превратились в самостоятельные государства, и их ханы принялись воевать между собой. Потомки Джучи и Хулагу сражались за Муганскую степь – прекрасные пастбища современного Азербайджана; эти войны тянулись десятилетиями и отвлекали татар от походов на запад. Еще одним яблоком раздора было господство на Великом Шелковом Пути: ордынцы хотели перерезать дорогу через Азербайджан и заставить торговцев пользоваться маршрутом, проходившим через Сарай. Новая дорога начиналась в Кафе, которая теперь называется Феодосией, – это был большой портовый город, куда приходили корабли из Генуи и Венеции. Кафа была удивительным городом: она была основана генуэзцами и управлялась генуэзскими консулами – но этот город был больше Генуи, и большинство населения в нем составляли не итальянцы, а армяне, бежавшие сюда после кровавой резни, устроенной монголами в Армении. Армяне занимались работорговлей: они покупали рабов, которых татары приводили из набегов на соседние страны, – так что Кафа была работорговой столицей Европы. Египетские султаны покупали в Кафе половецких мальчиков для своей гвардии; их воспитывали в военных лагерях, и со временем из них вырастали бесстрашные воины-рабы – "мамелюки". Итальянцы вывозили из Кафы тысячи белокурых славянских рабынь – их продавали на рынках Александрии, Генуи, Венеции, и их было так много, что слово "славянин" стало означать на европейских языках "раб".

Из Кафы "Великий Шелковый Путь" шел в Тану, теперешний Азов, а оттуда – в Сарай. Столица Золотой Орды была одним из крупнейших городов тех времен, в ней было больше двухсот тысяч жителей, огромные рынки, мечети и караван-сараи. Караваны влекомых верблюдами повозок двигались отсюда к Аральскому морю и дальше, по степям и пустыням – в Китай. Этот долгий путь от Кафы до Пекина занимал девять месяцев – но повсюду на этой дороге стояли караван-сараи, где можно было отдохнуть и сменить уставших верблюдов. Караван-сараи были одновременно и ямскими станциями, где меняли лошадей ханские гонцы и чиновники: такие станции были устроены во всех областях Орды, и местные жители были обязаны поставлять для них лошадей и подводы.

Потомки Джучи приняли на службу чиновников-мусульман и внимательно прислушивались к тому, что говорили мусульманские законоведы-улемы – однако они не сразу обратились в ислам. Бату-хан был похоронен по древнему обычаю: вместе со своими наложницами, одетыми в праздничные одежды и украшенными драгоценностями; в могилу положили золотые сосуды с яствами и все, в чем мог нуждаться покойник на том свете – в том числе и скаковых лошадей. Сын Бату-хана Сартак был христианином и другом Александра Невского – но ему не довелось править Ордой; он рано умер и власть досталась брату Батыя, Берке (1257-66). Берке принял ислам, однако с уважением относился к другим религиям – тем более, что его эмиры и беки еще оставались язычниками. Мусульманская религия окончательно восторжествовала при хане Узбеке (1312-42), который приказал перебить всех языческих шаманов и буддийских монахов, – но сохранил привилегии христианской церкви. Узбек был могущественным ханом, и по его имени восточные летописцы стали называть ордынцев узбеками; позднее, когда узбеки завоевали Среднюю Азию, они передали это имя жившим там народам. Вслед за Узбеком правил Джанибек-хан (1342-57); в это время власть хана ослабела и улусы, так же как в Персии, стали превращаться в икта – эмиры и беки стали сами собирать налоги и хозяйничать в уделах как самостоятельные правители. Так же как и в Персии, усиление эмиров и беков привело к междоусобицам; Джанибек-хан был убит своим тысячником Тоглу-баем, который посадил на престол ханского сына Бердибека. С этого времени, по словам русской летописи, в Орде началась "замятня великая", эмиры ставили ханов-марионеток и сражались между собой; государство распалось, в Булгаре утвердился эмир Булат-Тимур, а в причерноморских степях – эмир Мамай. Кровавая междоусобная война длилась до 1381 года, когда эмир Тохтамыш с помощью войск, посланных Тамерланом, разбил Мамая и завладел престолом. Тохтамыш объединил распавшуюся было Золотую Орду и возобновил походы в Муганскую степь – но на эти же земли претендовал его бывший покровитель Тамерлан, "Железный хромец". В 1395 году две огромные орды столкнулись в кровавой битве на берегах Терека; это было одно из крупнейших сражений всех времен, оно развернулось на пространстве в десятки километров, и в нем участвовало до полумиллиона воинов. Татары, как обычно, сражались в конном строю, а воины Тамерлана иногда спешивались, чтобы точнее стрелять из луков; они прикрывали свой строй огромными щитами, создавая в разных местах подвижные укрепления. Тохтамыш потерпел поражение, и армия Тамерлана разграбила и сожгла столицу Золотой Орды, Сарай, – этому городу с тех пор так и не удалось встать из пепла; торговый путь из Кафы в Китай был прерван и ордынские ханы лишились доходов от торговли. После этого разгрома Орду вновь охватили смуты: ведь кочевники не могли жить без войны, и, если ставилась преграда для их набегов, то им приходилось сражаться друг с другом. Тохтамыш и его сыновья двадцать лет сражались с эмиром Едигеем, огромная степная империя постепенно распадалась на улусы ханов и племенные княжества. К середине XV века отпали Казань и Крым – но Орда была еще сильна, хан Саид-Ахмед удерживал в подчинении Русь и совершал походы на Литву и Польшу. Однако распад продолжался; в 1480-х годах на месте некогда могучей империи существовало четыре ханства, которые постоянно воевали друг с другом; Русь стала независимой, а с юга надвигались новые завоеватели – турки. Турки-османы обладали Новым Оружием, пришедшим на смену Большому Луку, – аркебузами и пушками; в 1475 году они подчинили Крым, а затем их верховную власть признала Казань. Эпоха господства кочевников подошла к концу, и на обширных равнинах Восточной Европы наступило время, когда ход истории стали определять турецкие и русские пушки.

РУСЬ И ТАТАРЫ

Поставив Александра Невского Великим князем на своей воле, татары прислали на Русь баскаков и численников – «и начали ездить окаянные татары по улицам, переписывая дома христианские». Это была перепись, проводившаяся в то время по всей огромной Монгольской Империи; численники составляли реестры-дефтеры, чтобы взимать налоги, установленные Елюй Чу-цаем: поземельную подать, «калан», подушную подать, «купчур», и налог на торговцев, «тамгу». Новгородцы не хотели «дать число», и сопровождавшему баскаков Александру пришлось применить силу – одним отрезали носы, другим выкалывали глаза. Сами по себе подати были невелики (они составляли десятину урожая) – однако сбор налогов отдавался на откуп мусульманским купцам, «бесерменам», которые ради своей корысти завышали их ставки; тем, кто не мог заплатить, они давали в долг под проценты, а тех, кто не мог уплатить процентов, уводили в рабство. В 1262 году народ Суздальской земли, не вытерпев насилия «бесерменов», поднялся и «изгнал татар из градов своих»; Александр Невский поспешил в Орду, рассказал хану Берке о произволе откупщиков и вымолил пощаду восставшим. На обратном пути Александр умер, и Берке передал великое княжение его брату Ярославу. Хан считал русских князей своими «улусниками» – такими же владельцами улусов, как татарские эмиры и беки; он по своей воле выдавал им ярлыки на управление уделами – мог одарить, мог миловать, мог казнить. Так же, как к другим улусникам, тысячникам и темникам, к князьям были приставлены баскаки, которые собирали подати: часть податей отправляли в ханскую «казну» («хазине») в качестве «выхода» («хараджа»), а часть оставалась в казне князя. Князья, в свою очередь, выделяли в «кормление» своим боярам, небольшие улусы («волости»), часть налогов с которых шла на содержание их дружин. Дружинники бояр состояли по большей части из несвободных, «дворовых» людей; таких воинов на Востоке называли гулямами, а на Руси – отроками. По первому зову хана князья присоединяли свои полки к ханскому войску и шли в поход – на Кавказ, на Литву, на Польшу, или в Венгрию – а в случае нападения Литвы или немцев хан присылал на помощь свою конницу. Русские воины сражались и в рядах ханской гвардии: так же, как в других областях Империи, баскаки набирали на Руси рекрутов, насильно уводили с собой юношей и делали из них ханских гулямов. Китайские летописи рассказывают, что у Великого Хана в Пекине была русская «тысяча», которую он называл «во веки веков верная русская гвардия».

Русь стала частью могущественной восточной Империи – и обычаи, культура, образ жизни русских людей неизбежно должны были подвергнуться модернизации по восточному образцу. Сражаясь вместе с непобедимой степной конницей, русские полки заимствовали ее вооружение и тактику; русские воины сели на быстрых степных коней и научились стрелять из монгольского лука, "саадака"; они носили татарские стеганые доспехи, "тигиляи", и рубились кривыми татарскими саблями. Идя в атаку под пение зурны, русские вместе с татарами кричали "ура!" -"бей!"; они называли друг друга на татарский манер "богатырями", "казаками", "уланами"; в русский язык незаметно вошло множество тюркских слов: караул, колчан, есаул, бунчук, облава, булат, охота, нагайка… Как всегда, сначала перенималось то, что было связано с войной и без чего нельзя было выжить, потом – то, что связано с государственным управлением: казна, ямская служба, книги, служебные чины – слова "книга" и "бумага" пришли в русский язык из китайского как напоминание о мудром министре Елюй Чу-цае. На русских монетах ставили печать хана, "тамгу", – отсюда произошли слова "деньги" и "таможня". На печати-тамге были арабские надписи, поэтому русские деньги по виду мало отличались от восточных монет. Русские князья и бояре подолгу жили в Орде; постепенно они стали подражать ханам и бекам: они носили парчовые халаты, атласные шаровары и сафьяновые сапоги, украшали своих лошадей парчовыми седлами и охотились с прирученными соколами. Так же, как мусульмане, они не позволяли своим женам выходить к гостям и запирали их в "терем"; они запрещали своим подданным пить вино и строили церкви с куполами-луковками, похожими на купола мечетей.

Татары не притесняли русскую православную церковь – наоборот, они освободили монахов от всех налогов, и большинство священников призывало верующих молиться за хана. Так же, как константинопольского цесаря, ордынского хана именовали на Руси царем – Белым царем, потому что это был хан Белой, или Золотой Орды. Белый царь правил железной рукой и сурово расправлялся с теми князьями, которые проявляли непокорность или, по старому обычаю, заводили усобицы. Чтоб разбирать споры, царь присылал на Русь своего посла – и Великий князь должен был выйти навстречу этому послу; он брал под узды его лошадь, вел ее ко двору, усаживал посла на свой трон и, встав на колени, выслушивал "царское слово". Русские князья верно служили Белому царю: они еще помнили про ужас нашествия и хорошо знали о страшной силе татарских ратей – сопротивление означало верную гибель, и Александр Невский был первым, кто сказал, что надо смириться.

История Руси после нашествия была историей жизни среди развалин, большая часть городов погибла, повсюду виднелись зарастающие лесом пепелища, и лишь изредка среди лесов можно было встретить деревню или боярский двор. Как ни сильны были потрясения, они мало изменили жизнь простых "черносошных" крестьян; крестьяне по-прежнему сохраняли свободу, жили общинами, помогали друг другу, платили подати и много пахали – благо земли хватало для всех. Если князь увеличивал подати, то можно было перейти к другому князю: потомство Рюрика было столь многочисленно, а уделы так малы, что за пару дней можно было добраться до другого княжества. Князья и бояре жили в укрепленных частоколом дворах, где вместе с ними обитали сотни вольных слуг и рабов-холопов; одни из них пахали для боярина землю, другие составляли его дружину. Несколько боярских подворий вокруг княжеского двора – это был уже "город", "столица" княжества. Единственным городом с населением больше десяти тысяч был чудом уцелевший во время нашествия Новгород – здесь сохранились каменные церкви, и сюда приезжали из-за моря купцы, не умевшие по-русски "не бе, не ме", – поэтому их всех называли "немцами". В Новгороде сохранялись обычаи Киевской Руси: здесь по-прежнему правили бояре, которые собирались на вече и выбирали князей "на своей воле". Бояре со своими отроками, как раньше, ходили собирать дань в земли, населенные чудью, и продавали "немцам" меха, кожи, воск. Богатства новгородских бояр вызывали зависть правивших во Владимире великих князей, но князья были слишком слабы, чтобы подчинить Новгород, – и к тому же Белый царь не позволял им устраивать усобицы.

Пока в Орде правил сильный хан, русские князья не смели воевать между собой, но в 1280-х годах Орда временно разделилась: на востоке правил хан Тудай-Менгу, а на западе – темник Ногай. Ногай поддерживал старшего сына Александра Дмитрия переяславльского, а Тудай-Менгу – его младшего брата, Андрея городецкого; два князя вступили в борьбу за великокняжеский престол и несколько лет воевали друг с другом, наводя на Русь татар то из одной, то из другой Орды. Степняки, воспользовавшись смутой, грабили русские города и уводили в полон население; в 1293 году "Дюденева рать" разорила 14 городов и посадила на престол во Владимире князя Андрея. После смерти Андрея в 1304 году тверской князь Михаил и московский князь Юрий устроили торг в Орде, обещая платить дань один больше другого, – и хан отдал Михаилу престол вместе с правом на откуп налогов.

С этого времени великие князья сами собирали подати и отправляли "выход" хану. Великие князья получили возможность требовать с других князей деньги – и часть этих денег оседала в их казне. Юрий московский не хотел уступить это право Михаилу тверскому и сделал все, чтобы заслужить милость хана Узбека: он снова приехал в Орду и несколько лет жил в ставке, усердно кланялся и подносил подарки. В конце концов, хан дал ему великокняжеский ярлык и в жены – свою сестру Кончаку; в 1318 году Юрий вернулся на Русь в сопровождении татарского отряда во главе с эмиром Кавдыгаем. Михаил тверской согласился передать Юрию великое княжение – но Юрию показалось мало; собрав войска, он вместе с татарами напал на Тверь – и был разбит. Кончака и Кавдыгай попали в плен; Михаил с почестями отпустил татарского эмира и обещал освободить ханскую сестру – но она внезапно скончалась. Юрий тотчас же закричал, что Кончаку отравили, и поскакал в Орду жаловаться; татарский посол потребовал от Михаила предстать на суд хана. Бояре говорили, что ехать опасно, что хан в гневе. "Не поеду – так вотчина моя будет опустошена и множество христиан избито, – отвечал Михаил. – После когда-нибудь придется умирать, так лучше теперь положу душу мою за многие души". Михаил предстал перед ханским судом; его раздели, связали и наложили на шею тяжелую колоду. Суд был нескорым; Узбек откладывал решение, и Михаила вели вслед за кочующим по степи ханским двором; по ночам, согнувшись под тяжестью колоды, князь читал Библию; молодой слуга держал перед ним книгу и переворачивал страницы. Через месяц хан утвердил приговор и послал к Михаилу палачей – Юрия с Кавдыгаем; их слуги ворвались в юрту и долго избивали пленника пятками; потом юрьев холоп Романец взял большой нож и вырезал князю сердце. Тело мученика бросили нагое; Юрий и Кавдыгай подъехали верхом – и, как говорит летопись, даже татарский эмир не вытерпел этого зрелища: "Старший брат тебе вместо отца, – гневно сказал он Юрию, – чего же ты смотришь, как он нагой лежит?"

Таков был мученический конец Михаила тверского, положившего душу свою за многие души. Юрий сел на великокняжеский престол во Владимире и стал собирать дань для хана – однако часть "выхода" оставлял у себя, и сын Михаила Дмитрий, желая отомстить, доложил об этом Узбеку. Разгневанный хан вызвал Юрия в Орду; Юрий и Дмитрий встретились в ставке Узбека, схватились за мечи, и Дмитрий убил московского князя – за что и сам был казнен ханом. Узбек передал великое княжение брату Дмитрия Александру – но не дал ему права на откуп дани и прислал в Тверь баскака Чол-хана. Так же, как прежние "бесермены", Чол-хан беззастенчиво грабил население, уже забывшее было про вымогательства баскаков:

– говорится в народной песне. В 1327 году тверичи восстали, и Александр встал во главе народа; после битвы на улицах города татар загнали в старый терем князя Михаила и подожгли его, никто из людей Чол-хана не уцелел. Брат Юрия, московский князь Иван, тотчас же поехал в Орду и доложил обо всем хану; разгневанный Узбек дал Ивану 50 тысяч татар и послал на Русь. По выражению летописца, "татары положили пусту всю землю Русскую", сожгли города и увели людей в плен – уцелели только Москва и Новгород. Покорная хану церковь предала князя Александра проклятию, и он нигде не мог найти убежища; он бежал в Литву, но потом, обманутый надеждой на ханскую милость, явился в Орду – и вместе с сыном был "рознят по составам".

Узбек передал Ивану московскому ярлык на великое княжение и право на откуп налогов; Иван стал собирать для хана дань с других княжеств – не забывая при этом о себе. У князей, которые не могли платить, он забирал в счет долгов города и волости; князья беднели, а Москва богатела; князя Ивана за глаза прозвали "калитой", "денежным мешком". Летописцы утверждают, что в правление Ивана Калиты "наступила тишина великая по всей Русской земле" – и действительно, после нашествия 1328 года князья не осмеливались нарушать установленный порядок и затевать усобицы; деревни стали снова возрождаться из пепла, и крестьяне распахивали заброшенные поля. "Тишина" царила и при сыне Калиты, Симеоне Гордом (1341-53), народ не терпел ни от татар, ни от усобиц – но в 1353 году пришла Великая Чума, унесшая множество жизней. Симеон и двое его сыновей скончались в чумной горячке, и князем стал брат Симеона, Иван по прозвищу Красный. Иван правил недолго, он умер в 1359 году, оставив 9-летнего сына Дмитрия, позднее прозванного Донским. Бояре привезли мальчика в Орду, чтобы просить хана дать Дмитрию ярлык, – и удивились, увидев, что происходит в Сарае. В Орде было много ханов, и они убивали друг друга – там не было власти, не от кого было получать ярлыки и некому платить дань. С запада приходили удивительные известия о том, что непобедимые татары разбиты литовским князем Ольгердом, что литовцы пришли на русские земли и овладели Киевом, что народ приветствует их как освободителей. Наконец, прошел слух, что Русь освобождена и Ольгерд именует себя Великим князем Литовским и Русским. Бояре поспешили назад, – и вовремя: литовские полки стояли уже в Твери, и тверцы призывали "освободителей" идти на Москву. Здесь, однако, нам придется прервать повествование и вернуться назад, чтобы посмотреть, кто же были эти "освободители" – и кто такой был Ольгерд, Великий князь Литовский и Русский.

РУСЬ И ЛИТВА

Когда-то в незапамятные времена, когда арийские племена вырвались из Великой Степи и обрушились на окружающий мир, часть из них двинулась на Запад – в Европу. Бородатые воины на боевых колесницах подчинили местных жителей и со временем перемешались с ними, образовав новый народ, потомками которого были германцы, славяне и литовцы. Позже из степи пришли новые волны завоевателей, которые оттеснили одни из сопротивлявшихся племен в леса за Карпаты, а другие – еще дальше, в страну болот, простиравшуюся вдоль побережья Балтийского моря. Жителей лесов впоследствии стали называть славянами, а жителей страны болот – литвой; оба народа имели похожие обычаи и поклонялись общему «предку», «медведю», – но со временем они обособились друг от друга и стали говорить на разных языках.

На побережье Балтийского моря, от Немана до Даугавы, обитало до десятка близких племен, и литва поначалу была лишь одним из них – но соседи без разбора называли все эти народы литвой. Между Неманом и Вислой жили родственники литвы, пруссы, а за Даугавой – потомки древних охотников, эсты и финны; когда-то им принадлежали все края лесов и болот, но затем арии оттеснили их на север. Страна литовцев была дальней окраиной цивилизованного мира, сюда не достигали волны нашествий из степи, и жизнь в краю болот текла мирно вплоть до X века – когда, по словам летописей, из-за моря пришли князья и поставили города. Этими князьями были викинги; они завоевали страну литовцев так же, как и страну славян; здесь тоже возникли укрепленные городки, из которых князья с дружиной выходили на "полюдье" собирать дань. Так же, как на Руси, здесь были бояре, смерды и холопы – и некоторые из здешних князей ходили вместе с Игорем на Константинополь. Русь принесла из этих походов православие и письменность – но эти знания не достигли Литвы, и литовцы остались язычниками; они не знали грамоты и приносили своим богам человеческие жертвы; как когда-то в древние времена, в могилы князей клали коней, рабов и наложниц.

В 1201 году с моря неожиданно пришли новые гости – рыцари в украшенных крестами плащах. Это были крестоносцы во главе с епископом Альбертом, посланные папой, чтобы покорить и обратить в христианство язычников. После поражений, понесенных от тюрок на Востоке, Палестина перестала привлекать рыцарей, и они искали новое место, где можно было бы завладеть землями и богатством. Епископ Альберт основал в устье Даугавы крепость Ригу, и крестоносцы стали покорять соседние племена ливов и эстов; к 1227 году они овладели обширными землями от Даугавы до Нарвы, построили замки и основали церковное государство, которое называли Ливонским орденом. В это самое время другой орден, Тевтонский, покорял земли пруссов; пруссы мужественно сопротивлялись, но были разбиты; их деревни превратились в пепелища, а уцелевшие крестьяне были принуждены платить подати немецким баронам.

В 1236 году ливонские рыцари совершили первый поход вглубь Литвы, и, хотя они потерпели поражение, наступление продолжалось. Беженцы, пруссы и эсты, со всех сторон приходили в Литву, рассказывая о жестокости крестоносцев и о виселицах, стоящих у ворот замков. Затем стали приходить толпы беглецов с Руси, они говорили о надвигающейся с востока страшной орде и о гибели городов русских; Литва была окружена со всех сторон, и единственное, что ей оставалось – это погибнуть, как погибли пруссы, или объединиться и сражаться насмерть. Как часто бывает в истории, военное давление породило абсолютную монархию; один из литовских князей, Миндовг, взял в свои руки дело объединения литовских племен – и его первыми врагами были не крестоносцы, а враждующие между собой князья и бояре. "И нача Миндовг избивати братию свою, – повествует летопись, – а другие выгна из земли, и нача княжить один во всей земле Литовской".

Изгнав многих князей, Миндовг заставил остальных подчиниться своей воле и по первому зову приводить свои дружины; он стал строить замки и выделять деревни для содержания рыцарей – так что вскоре у Литвы появилось сильное войско. Враждебные Миндовгу князья бежали к крестоносцам и вместе с ними выступили против своих соплеменников – тогда Миндовг послал гонцов в Ригу и обещал принять христианскую веру; он крестился, и довольный папа прислал литовскому князю королевскую корону. Однако крещение Миндовга было притворным: он тайно исполнял языческие обряды и ждал случая, чтобы вернуть захваченные крестоносцами земли. В 1259 году литовцы внезапно напали на крестоносцев и устроили рыцарям страшное побоище на берегу реки Дурбы; после боя десятки пленных рыцарей были принесены в жертву богам; их сжигали живыми на кострах, а литовские воины стояли вокруг и пели хвалу даровавшему победу Перуну.

Язычники-литовцы воевали не по-христиански, они казнили пленных и сами не ждали пощады. Бывало, что в безнадежном положении они убивали своих детей и жен, сжигали трупы, а затем выходили на последний бой. Литовцам удалось остановить наступление крестоносцев – но с юга наступали татары; в год битвы при Дурбе татарская конница впервые ворвалась в Литву и, разграбив все на своем пути, вернулась с большим полоном. Литовцам было трудно сдержать натиск степной конницы – но их спасли леса и болота, которые делали Литву почти неприступной крепостью. Дороги через литовские болота знали только местные жители; они строили гати, проходившие на небольшой глубине под водой и невидимые сверху, – причем специально делали их извилистыми. В мирное время эти гати отмечали вешками, но как только на сторожевых башнях загорались сигнальные огни, крестьяне убирали вешки, и татарам приходилось плутать среди непроходимых топей.

В 1263 году Миндовг был убит враждебными князьями, но его сын Воишелк продолжил дело отца и расправился с мятежниками. "Он начал княжить по всей земле Литовской и начал избивать своих врагов, – говорит летопись, – и перебил их великое множество, а другие разбежались". Литовские князья раскрыли секрет могущества государств: они доказали, что, усмирив знать, можно объединить народ и противостоять самому страшному врагу – Ордену или татарам. Пруссы попали под железный сапог Ордена и исчезли со страниц истории; Русь два столетия платила татарам дань, а Литва выстояла и победила – несмотря на огромное неравенство сил.

Литовские князья стали могущественными монархами; они собирали подати со своих подданных и содержали сильное войско, ходившее в походы в земли Ордена и на Русь. Города Белой Руси – Белоруссии – оказались между двух огней: с запада на них наседала Литва, с востока – татары; правившие городами бояре предпочитали татарским баскакам литовских князей; как в старые времена Киевской Руси, они "рядились" с князьями и заключали договоры, по которым князья могли править лишь с одобрения городского вече. Собирая вокруг себя русские земли, Литва понемногу перенимала русские обычаи и русскую культуру; литовцы стали пользоваться русской письменностью и многие из них перешли в православие, жители восточной Литвы стали строить русские избы с печами; в литовский язык вошло множество русских слов: город, торг, цена, печь, сапог, короб, каравай… Литовские летописи писали на русском языке, и появившиеся в XV веке сборники законов также были написаны на русском – и очень походили на "Русскую правду" времен Ярослава Мудрого.

Княжество Литовское постепенно превратилось в Великое княжество Литовское и Русское, и полки западной Руси сражались в составе литовских войск – так же, как полки восточной Руси воевали вместе с татарами. Литовские войска не раз приходили к Смоленску и Пскову, а татары воевали земли за Припятью и Днепром – и во всех этих войнах русские сражались с русскими. Великий князь Ольгерд водил русские и литовские полки против рыцарей Ордена, а когда в Орде началась смута, двинулся со всем войском к Киеву. Татары не смогли собрать своих сил, и в 1362 году Ольгерд разбил их в битве при Синих Водах; литовцы заняли Киевщину и Волынь – коренные земли Руси. Тверской князь Михаил, сын казненного в Орде Александра, перестал платить дань и призвал Ольгерда на Волгу; в 1367 году литовцы вошли в Тверь, а в следующем году "литовские и русские" полки подошли к стенам Москвы. Князь Дмитрий едва успел отстроить каменные стены Кремля; жители посадов сбежались под защиту крепости и смотрели со стен, как горят их дома и как литовцы гонят в полон тех, кто не успел бежать. Начиналось второе столетие татарского владычества на Руси, и молодому московскому князю предстояло решать, с кем идти в бой, с татарами или с литвой, кого иметь союзником, а кого – врагом. Погруженный в думы, Дмитрий стоял на стене и смотрел на огни пожаров и на скачущих внизу всадников – как будто парящих над землей в набатном гуле колоколов.

КУЛИКОВСКАЯ БИТВА

Жизнь сама собой определила действия московского князя: Ольгерд пришел к Москве с мечом и, стало быть, приходилось сражаться с ним и с Тверью. На отдохнувшую было от нашествий Русь снова обрушились бедствия войны; по обычаю, перенятому от татар, литовские, тверские и московские полки жестоко опустошали земли противника, убивали и гнали в полон крестьян. На стороне Москвы сражались князья суздальские, ярославские и ростовские: они так же, как и московский князь, не считали Ольгерда освободителем; с помощью этих князей Дмитрий в 1375 году осадил Тверь и заставил Михаила тверского признать зависимость от Москвы. Ольгерд не смог помочь своему союзнику: его отвлекала война с Орденом.

В Орде в это время продолжалась смута – и ее попытки вмешаться были отвергнуты Москвой. С 1374 года Дмитрий перестал платить Орде дань, и это вызвало гнев сильнейшего из татарских эмиров, Мамая. Мамаю принадлежали степи от Волги до Днестра, и он правил от имени подставных ханов, свергая и ставя их на престол. За Волгой шла война между многими ханами, эмирами и беками, и время от времени оттуда вырывались грабившие Русь орды. В 1377 году эмир Араб-шах совершил набег на Нижний Новгород и на реке Пьяне, заставши врасплох, разбил московскую рать. В следующем году Мамай попытался заставить Дмитрия платить дань и послал на Москву эмира Бегича с пятью туменами татарской конницы. Князь Дмитрий вышел навстречу с московскими полками и остановился за Окой, на реке Воже; 11 августа татары переправились через Вожу и многотысячной конной лавой обрушились на русские полки – но русь выстояла, Бегич и четыре эмира погибли в злой сече, и татары впервые бежали перед русскими.

Мамай понял, что надо собирать всю Орду; он заключил союз с сыном Ольгерда Ягайло и в августе 1380 года двинулся на Русь "в силе несметной". Великий князь созвал всеобщее ополчение – не только князей и бояр с конными дружинами, но и пешее крестьянское воинство; на берегах Оки собралось большое войско; пришли даже два брата литовского князя с полками западной Руси – но не было дружины рязанского князя Олега, испугавшегося "несметной силы" татар. Татары были действительно сильны: со времен Бату-хана ни одно войско не решалось меряться силой с Ордой, и ужас татарского нашествия все еще жил в памяти народов. Чтобы укрепиться духом, князь Дмитрий перед отъездом к войску посетил святого старца Сергия, настоятеля Троицкого монастыря. Старец благословил князя на битву и послал вместе с ним двух воинов-монахов, Пересвета и Ослябю; войско двинулось в степь и 7 сентября переправилось через Дон, уничтожив за собой мосты. Отступать было некуда, оставалось одно: победить или умереть; полки выстроились на Куликовом поле за Доном, в центре стояла пешая рать, по бокам – конные дружины, за левым флангом в зеленой дубраве затаился засадный полк во главе с воеводой Дмитрием Волынцом. Вечером князь Дмитрий объехал полки: "Братья мои милые, – говорил он воинам. – Уже, братья, ночь пришла, приблизился день грозный. В эту ночь бодрствуйте и молитесь, мужайтесь и крепитесь, господь с нами, сильный в битвах…" Утром, когда показались татары, Дмитрий, поменявшись одеждой с боярином Бренком, приказал ему стоять под черным княжеским знаменем, а сам встал в первый ряд воинов: "Хочу с вами общую чашу испить, – сказал он ратникам. – И той же смертью умереть за святую веру христианскую. Если же умру, то с вами, если спасусь – то с вами!" Из татарских рядов выехал "злой печенег", богатырь Челубей, и начал похваляться, вызывая смельчаков на единоборство; навстречу ему выступил Пересвет в черной монашеской одежде; два богатыря, выставив копья, помчались навстречу, пронзили друг друга и мертвыми упали с коней на землю. "И сошлись грозно оба великих войска, – говорит сказание, – крепко сражались, жестоко друг друга уничтожали, не только от оружия, но и от великой тесноты под конскими ногами умирали… И третий и четвертый, и пятый, и шестой час крепко, неослабно бились христиане с погаными татарами. Когда же настал седьмой час дня, божьим попущением, ради грехов наших, начали поганые одолевать. Уже многие были убиты из сановитых мужей. Богатыри русские, и воеводы, и удалые люди, как деревья дубравные, клонились к земле под конские копыта. Многие сыны русские погибли. Самого великого князя тяжело ранили и сбили с коня; он же с трудом ушел с побоища, потому что нельзя было ему больше биться, и укрылся в чаще…" Татарская конница прорвалась на левом фланге; знамя великого князя пало, и одевший княжеские доспехи Бренк был зарублен татарами. "Поганые уже начали одолевать, христианские же полки оскудели – уже мало христиан, а все поганые. Видя же такой урон русских сынов, князь Владимир Андреевич не мог терпеть и сказал Дмитрию Волынцу: "Какая польза в стоянии нашем, какой будет у нас успех, кому будем пособлять? Уже наши князья и бояре, все русские сыны жестоко погибают от поганых, как трава клонятся". И сказал Дмитрий: "Беда, князь, велика, но еще не пришел наш час… потерпим немного до подходящего времени…" Сыны же русские в его полку горько плакали, видя своих друзей, побиваемых погаными, непрестанно стремились они в бой, точно званные на свадьбу, чтобы пить сладкое вино. Волынец же запрещал им, говоря: "Подождите немного, буйные сыны русские, будет ваше время, чтобы утешиться, есть вам с кем повеселиться!" Пришел восьмой час дня, южный ветер потянул позади… И закричал Волынец громким голосом: "Князь Владимир, наше время приспело, и час подходящий пришел!" И сказал: "Братья мои, друзья, дерзайте, сила святого духа помогает нам!" Единомысленные же друзья выехали из дубравы зеленой, точно соколы приученные оторвались от золотых колодок, ударили на великие стада журавлиные, на великую силу татарскую. А знамена их были направлены крепким воеводою Дмитрием Волынцом. Были они словно отроки Давидовы, сердца их были, как у львов, точно лютые волки напали на овечьи стада, и начали поганых татар немилостиво убивать. Поганые же половцы увидели свою погибель, закричали на своем языке, говоря: "Увы нам! Русь снова перехитрила: меньшие сражались с нами, а добрые воины все сохранились!" И обратились поганые в бегство и побежали. Сыны же русские силой святого духа… гнали и убивали их, точно лес рубили, точно трава под косой подстилается…"

Мамай бежал с поля боя; непобедимая до тех пор Орда была побеждена – но сколь велика была цена победы. "Грозно, братья, зреть и жалостно видеть и горько смотреть на человеческое кровопролитие… – говорит сказание. – Трупы человеческие, как сенные стоги: быстрый конь не может скакать, а в крови по колени бродили…" Восемь дней победители считали и хоронили павших, и вышло, что в живых осталось меньше четверти. "И сказал князь великий: "Слава тебе, вышний творец, что помиловал нас, грешных, не предал нас в руки врагов наших… А вам, братья, князья, и бояре, и воеводы, и молодые люди, русские сыны, суждено лежать между Доном и Непрядвой на поле Куликовом, на речке Непрядве. Положили вы головы за землю русскую, за веру христианскую! Простите меня, братья, и благословите в сем веке и в будущем…"

ТОХТАМЫШЕВО НАШЕСТВИЕ

После битвы на Куликовом поле Мамай бежал в причерноморские степи и собрал новое войско. Силы Орды были несметными, и в 1381 году Мамай снова пошел на Русь – но на берегах Калки внезапно был остановлен пришедшим из-за Волги ханом Тохтамышем. На месте, где когда-то русские князья сражались с монголами, произошла жестокая битва между татарами; Мамай был разбит, и Тохтамыш стал ханом Золотой Орды. В августе 1382 года объединенная орда двинулась на Москву – это нашествие было столь же страшным, как нашествие Бату-хана.

"В год 6890 было некое предвестье, – говорит летопись, в течение многих ночей являлось такое знамение на небесах: на востоке, перед раннею зарею, являлась некая звезда хвостатая в виде копья, иногда в вечерней заре являлось, а иногда – в утренней, и так повторялось много раз. Это знамение предвещало злое нашествие Тохтамыша на Русскую землю и горестное нападение татар на православных, как это и случилось, из-за гнева божьего за множество грехов наших.

Был тогда третий год царствования Тохтамыша в Орде, в Сарае, и в тот же год царствования своего послал он татар своих в Болгары, есть город такой на Волге, и повелел купцов русских перебить и гостей торговых пограбить, а лодки их с товарами захватить и привести их к себе на перевоз.

А сам Тохтамыш, одержимый яростью, собрал воинов своих, и пошел к Волге со всей силою своей, и переправился на эту сторону Волги со всеми князьями своими и с безбожною силою татарскою, и пошел походом на великого князя Дмитрия Ивановича и на всю Русскую землю.

А князь Олег Рязанский встретил царя Тохтамыша даже раньше, чем тот вошел в землю Рязанскую, и, бив ему челом, обещал быть помощником в войне с Русью и пособником в его злодеяниях против христиан…

Великий же князь Дмитрий Иванович, услышав такую весть, что идет на него сам царь во множестве силы его, начал собирать свои полки ратные и выехал из города Москвы, собираясь выступить навстречу войску татарскому.

И созвал великий князь Дмитрий Иванович на совет всех князей русских, и не было в них единодушия, не все захотели помочь ему… Когда понял и уяснил великий князь Дмитрий Иванович, что нет между князьями единства и доверия, задумался он и был в смятении: нельзя ему выступить сейчас против самого царя. Поехал он в свой город Переяславль и оттуда через Ростов поспешил в Кострому. А Киприан-митрополит приехал в Москву.

В городе же Москве начался великий мятеж, были люди в смущении, как овцы без пастыря, среди горожан не было согласия: одни хотели засесть и запереться в городе, другие задумали бежать из Москвы, и были раздоры промеж ними великие, одни с имуществом въезжали в город, а другие из города бежали ограбленные. И собрали вече, позвонив во все колокола, и стали заодно мятежники, крамольники: тех, кто хотел из города уехать, не только не выпускали из города, но и грабили, не стыдясь самого митрополита, не боясь бояр великих, всем угрожали и заняли все ворота городские, сверху били камнями, а внизу на земле с оружием обнаженным стояли, не позволяя никому выходить из города, и потом только вняли мольбам и выпустили уезжавших из города, но ограбили их. Город же клокотал возмущением, как море во время великой бури, люди нигде не находили утешения, а, напротив, ожидали больших бедствий.

Тогда же приехал к ним в город некий князь литовский, по имени Остей, внук великого князя Ольгерда, и подбодрил людей, и мятеж городской прекратил, и затворилось с ним в городе в осаде множество народа: тут были и те, кто остался, и те беженцы, которые сбежались со всех волостей и из других городов, и те, которые оказались здесь в то время из других земель – бояре, купцы-сурожане и суконники, и прочие купцы, и архимандриты, и игумены, и протопопы, и священники, и дьяконы, и монахи, и люди всех возрастов, и мужчины, и женщины, и младенцы.

Князь Олег провел царя в обход своей вотчины земли Рязанской и указал ему все существующие броды на реке на Оке. Царь же, перейдя реку Оку, прежде всего взял город Серпухов и сжег его огнем. Оттуда он поспешно двинулся к Москве-городу, исполнившись духа ратного, захватывая волости и села и предавая их огню, а народ христианский посекал и убивал всячески, а иных людей в плен брал. Так подошел он, воюя, к городу Москве, а войско татарское подступило к Москве месяца августа в 23-й день, в понедельник, но еще не все полки татарские осадили тогда город.

И кликнули они клич, вопрошая: "Есть ли здесь в городе великий князь Дмитрий?" И горожане, стоявшие на стенах, отвечали им: "Нету". Татары же отступили от стен и поехали вокруг города, разглядывая и выведывая, где легче пойти на приступ, рассматривая рвы, и ворота, и башни, и бойницы, и потом снова собрались и наблюдали за городом.

Тогда же в городе добрые люди молились богу день и ночь, готовились к смерти в посте и молитве, исповедовались и причащались со слезами. А некоторые недобрые люди начали ходить по дворам, выкапывали из погребов меды господские, и сосуды серебряные, и хрустальную посуду и напивались допьяна, а в разгуле дерзко кричали: "Не страшно нам нашествие поганых татар, раз у нас такая неприступная крепость: стены каменные, а ворота – железные; у татар не хватит терпения долго стоять под городом, когда им угрожают с двух сторон – из города наши бойцы, а вне города – соединенные силы наших князей". Пьяные, взбирались на стены и глумились над татарами, понося их и выкрикивая обидные, бранные слова, полные угроз и издевательств, думая, что у татар столько сил, сколько здесь есть. Татары же выхватывали свои сабли и махали ими, показывая, как они будут рубить их и сечь им головы.

И в тот день полки те отступили от города, наутро же подошел сам царь к городу со всеми своими главными силами, горожане же, узрев со стен города силу несметную, весьма устрашились. Татары же еще немного подошли к городу, а горожане пустили на них по стреле. Тогда татары стали осыпать город таким дождем стрел, что невозможно было выглянуть из бойниц. И много горожан собралось на стенах, и от стрел падали они раненые. И одолевали татарские стрелы наших защитников, потому что их стрелки были гораздо искуснее наших: одни стреляли стоя, другие – быстро перемещаясь, третьи – с коней на полном скаку, они так были обучены, что могли стрелять и с правой и с левой руки, и вперед и назад, быстро и без промаха попадали в цель. А иные из них сооружали лестницы и приставляли их к стенам, и лезли в город, горожане же кипятили в котлах воду и обваривали их кипятком, не пуская на стены.

Татары отступили и опять пришли, и так бились три дня и до полного изнеможения. Когда татары приступали к стенам городским, тогда горожане дружно выходили их оборонять: одни поражали татар с башен, другие же камни метали на врагов, третьи били из малых пушек или тюфяков, четвертые – из самострелов и катапульт, а пятые – из великих пушек.

После трех дней осады на четвертый день утром, в час полдника, по велению царя подъехали к городу князья ордынские и советники его, а с ними два князя суздальских Василий да Семен, сыновья великого князя Дмитрия Суздальского. И приблизившись к самым стенам городским как неприкосновенные послы, начали они говорить людям, бывшим в городе: "Царь вас, своих людей, хочет помиловать, ибо неповинны вы и не за что предавать вас смерти; не с вами он воевать пришел, а на великого князя Дмитрия Ивановича ополчился, а вы же достойны от него милости, и ничего другого он от вас не требует, разве что желает, чтобы вы, оказав ему честь, вышли к нему навстречу с дарами и вместе со своим князем; ведь хочет он повидать город этот, и в него войти, и в нем побывать, а вам дарует мир и любовь свою, а вы ему ворота городские отворите".

Также и князья Нижнего Новгорода говорили: "Поверьте нам, мы ведь ваши князья христианские, вам то же самое говорим и клятву в том даем".

И поверил православный народ словам, пораздумали и поверили, ослепила их хитрость татарская, омрачила их ложь бусурманская, не разгадали ее, не вспомнили вещих слов: "Не всякому духу верьте" и отворили ворота крепостные, вышли с князем своим во главе и с дарами многими к царю, вышли архимандриты, и игумены, и священники с крестами, а за ними бояре и большие люди, а потом народ и черный люд.

И чуть они выступили за ворота, татары кинулись на наших и начали их сечь без разбора, а князя Остея раньше всех возле самых ворот убили. Здесь же порубили архимандритов, и игуменов, и священников, хотя шли те в ризах церковных и с крестами, и бояр, и честных людей. И горько было видеть поверженные наземь святые иконы и кресты, лежащие где попало, затоптанные ногами, ободранные, захваченные нечестивыми руками!

А татары тут же ворвались в город, рубя всех направо и налево, а другие взошли по лестницам на крепостные стены, так как в то время никто не защищал стен, никого не было на башнях, никто не руководил обороной. И началась страшная резня внутри города и вне его, татары рубили так исступленно, что их руки и плечи онемели, сила истощилась, острые сабли притупились. Православный народ, оставшийся в городе, убегал теперь от ворвавшихся татар по улицам куда попало, метался по городу толпами с громкими воплями, причитаниями, мольбами и проклятиями, бия себя в грудь: негде искать спасения, некуда от смерти бежать, нельзя от острого меча укрыться. Не стало ни князя, ни воевод его, и все войско погибло, и все оружие их исчезло. А иные запирались в церквах каменных, но и там не ушли от судьбы: безбожные татары силой разбивали двери церковные и всех там порубили. Повсюду стоял крик и страшные вопли, такое множество людей кричало, что уже не могли друг друга расслышать, а враги истребляли народ, срывая одежды, рубили голых насмерть… И многие монастыри и святые церкви разорили и разрушили, и в священных алтарях много кровопролитий совершили, окаянные, и святые места осквернили. И сбылось предсказание пророка: "Боже, пришли варвары во владения твои, осквернили церковь святую твою, наполнили Иерусалим, как хранилище фруктами, трупами рабов твоих, ставших пищей для птиц небесных, тела преподобных твоих отданы на съедение зверей земных, пролилась кровь людей как вода", так было в Москве и вокруг нее: некому было хоронить их, некому было оплакивать девушек, некому было оплакивать вдовиц, иереи и священники пали от руки врагов. Страшная это была бойня, бесчисленное множество убитых, обнаженные трупы мужчин и женщин валялись повсюду. Убиты были здесь архимандрит Спасский Симеон и другой архимандрит, Иаков, и многие игумены, и священники, и дьяконы, и монахи, и монашенки, старые и малые, мужского и женского пола, все посечены, а иные в воде утонули, а другие в огне сгорели, а прочих многих в плен повели, в рабство басурманское в страну Татарскую. И можно было слышать тогда в городе плач, и рыдания, и вопли многие, крик безутешный и стоны многие, можно было видеть слезы, печаль горькую и скорбь безутешную, беду нестерпимую, насилие страшное и горечь смертную, страх, и ужас, и трепет, бессилие, позор и надругательства поганых над христианами. Все это случилось с нами из-за многих грехов наших. Быстро враги овладели городом Москвой месяца августа в 26-й день, в день памяти святых мучеников Андриана и Натальи, в седьмом часу дня, в четверг, после обеда, и город огнем зажгли, а имущество и богатство все разграбили, а людей истребили -кого мечом, кого огнем, кто от огня бежал – тот от меча погиб, а кто от меча бежал – тот от огня погиб. Не было людям спасения, ждали их четыре погибели: от меча, в огне, или в воде, или в татарском плену. Был до того город Москва велик, и красив, и многолюден, и всякого богатства исполнен, а теперь, когда был взят и сожжен татарами, все изменилось, будто и не было Москвы, а только дым и земля почерневшая.

Трупы мертвых повсюду лежащие, церкви святые в развалинах, от каменных храмов остались только обгорелые стены, не слышно было ни церковного пения, ни звона колоколов, не собирается больше отовсюду народ на благовест церковный: пусто повсюду, ни души не видно на пожарищах.

И не только Москва, но и все окрестные города и селения разорены были дотла погаными татарами… Так как царь Тохтамыш распустил воинов по всей земле Русской завоевывать княжение великое, то одни пошли к Владимиру и много людей перебили и в плен увели, а другие пошли к Звенигороду, а третьи – к Можайску, а четвертые – к Волоку, а пятые – к Переяславлю и взяли его и огнем пожгли, а горожане ушли по озеру в ладьях и так спаслись, а город оставили, а шестые – к Юрьеву. Много городов захватили татары, а христиан перебили, многих в полон увели, а села и монастыри опустошили и великий вред и пагубу принесли Русской земле.

Князь же Владимир Андреевич стоял наготове близ Волока, собрав воинов около себя.

Татарский отряд, не зная об этом, наскочил на него, он же, уповая на бога, ударил на них и так милостью бога одних перебил, других в плен взял, а иные побежали, и прибежали к царю Тохтамышу, и поведали ему о случившемся.

После этого Тохтамыш велел понемногу отступать из города Москвы. И оттуда направился он с войском к Коломне, и взял город Коломну, и дальше пошел. Царь же переправился за реку за Оку и взял землю Рязанскую, и огнем пожег, а людей перебил, а иные разбежались, а других в плен повел в Орду, многое множество рязанцев…

Как только татары ушли, вернулись вскоре в Москву, в отчину свою, благоверный и великий князь Дмитрий Иванович и брат его, князь Владимир Андреевич, каждый со своими боярами старейшими, и увидели, что город разорен и огнем сожжен, а святые церкви разрушены, а трупов людей убитых великое множество лежит, и, горько сожалея об этом, разрыдался князь великий Дмитрий Иванович.

Да и кто бы не мог не рыдать, плача горькими слезами о гибели города, кто бы мог не жалеть о том, что погибло столько народа, а множество христиан угнано в плен?"

ВОЙНЫ И БИТВЫ

После тохтамышева нашествия Русь снова лежала в руинах и тем, кто уцелел, предстояло снова разбирать развалины, хоронить мертвых и распахивать заброшенные поля. Татары наложили на Москву новую, еще более тяжелую дань – и князьям, как в прежние времена, приходилось ездить в Орду за ярлыками, подносить подарки и задабривать «Великого царя». В 1389 году, после смерти Дмитрия Донского, явившийся во Владимир татарский посол торжественно посадил на великокняжеский престол его сына Василия. Василий платил дань хану и по мере сил восстанавливал города и села – но вскоре разнеслась весть о новом грозном нашествии. В 1395 году могущественный повелитель Востока Тамерлан разгромил «Великого царя» Тохтамыша, сравнял с землей столицу Орды Сарай, и, предавая все огню и мечу, вторгся в рязанские земли. Русь приготовилась к обороне, великий князь собрал полки и вышел на Оку; во Владимир послали за великой святыней, иконой Владимирской божьей матери, – и тысячи людей стояли на коленях вдоль дороги, прося у божьей матери спасения. Подействовали эти молитвы или нет – но Тамерлан внезапно остановился, простоял две недели в верховьях Дона и повернул назад. Проведя зиму в предгорьях Кавказа, Тамерлан поставил ханом Золотой Орды Тимур-Кутлуя и ушел в Персию; Тохтамыш с частью войска нашел спасение в Литве у племянника Ольгерда, Великого князя Витовта.

Литвой и Польшей в это время правил двоюродный брат Витовта Ягайло, женившийся в 1385 году на польской королеве Ядвиге; Витовт был вассалом короля, управлявшим Литвой от его имени. Условием вступления Ягайло на польский престол было крещение Литвы – и в правление этого короля большая часть литовских язычников приняла католичество; Литва стала католической страной с костелами и латинской письменностью – хотя жители русских областей этого княжества оставались верными православию. Пользовавшийся поддержкой Польши и Ордена Витовт был могущественным правителем; он собрал огромную армию из литвы, руси, поляков, молдаван; магистр Ордена дал Витовту большой отряд рыцарей и бомбарды. Летом 1399 года Витовт двинулся в степь, чтобы помочь Тохтамышу вернуться на трон; на берегах реки Воркслы союзники встретились с татарами Тимур-Кутлуя. Перед битвой начались переговоры; самоуверенный Витовт требовал от хана покориться, платить дань, и чтобы на ордынских деньгах ставилось клеймо литовского князя: "Тогда будешь мне сыном, а я тебе – отцом", – говорил Витовт. Молодой хан смутился при виде пушек и огромного воинства Витовта и попросил три дня срока подумать – однако тут вмешался седой ханский наставник, эмир Едигей; он вызвал Витовта на берег Воркслы и стал говорить ему: "По праву ты взял в сыновья нашего хана, потому что ты стар, а он молод; но я еще старше тебя, так следует тебе быть моим сыном, давать дани и ставить мое клеймо на литовских деньгах". Витовт рассвирепел и велел трубить атаку – это и нужно было татарам; если бы Витовт остался в своем лагере, огражденном повозками с бомбардами, татарская конница не смогла бы его одолеть. Теперь же татары стали отступать, заманивая рыцарей в степь и обстреливая из луков, – а в это время обходные отряды окружили полки Витовта со всех сторон. В злой сече на берегу Воркслы полегло все литовское войско; погибло 20 князей и много русских дружинников, героев Куликовской битвы; погиб и знаменитый воевода Дмитрий Волынец. Витовту с небольшой дружиной удалось вырваться из кольца врагов, но татары неотступно преследовали его до Киева и подвергли жестокому опустошению Западную Русь.

Через несколько лет после битвы на Ворксле Витовт залечил раны и пошел войной на Смоленск, Псков и Новгород. Артиллерия все громче подавала свой голос в боях и осадах, в 1405 году литовцы овладели Смоленском, потом разорили псковские волости. Великий князь Василий вступился за Псков и объявил Витовту войну; эта война без больших сражений продолжалась несколько лет, причем Едигей прислал на помощь Василию татарскую конницу. Едигей называл Василия любимым сыном – а, между тем, после разгрома Орды Тамерланом Василий не платил дани татарам, оставляя ее в своей казне. В 1408 году Едигей объявил, что идет в поход на Литву, и неожиданно повернул к Москве; Василий не успел собрать полки и уехал в Кострому; в городе началась паника, богатые дома были разграблены, а посады сожжены. Москвичи сели в осаду, но Едигей не стал штурмовать стены Кремля, а разослал во все стороны отряды: "И стали поганые люто брать в плен христиан, одних посекали, а других в плен уводили, и так погибло бесчисленное множество людей… Город великий Переславль сожгли, а также Ростов и Нижний Новгород взяли и сожгли, и Городец, и волости многие захватили, и множество людей погибло, а иные померзли от холодов". После едигеева нашествия Василию пришлось возобновить уплату дани, и татарское иго довлело над Русью еще семьдесят лет. Витовт, между тем, заключил мир с Василием и вместе с Ягайло обратился против Ордена; под знаменем польского короля собралась многочисленная армия поляков, руси, литовцев и татар. Орден имел вдвое меньше воинов, но орденские рыцари вместе со своими лошадьми были закованы в тяжелые, непробиваемые стрелами латы – в то время как польские и русские всадники имели лишь кольчуги, усиленные на груди стальными пластинами.

15 июля 1410 года союзное войско встретилось с рыцарями близ деревни Грюнвальд в Пруссии. С утра шел дождь и союзники укрылись в лесу, наблюдая, как рыцари выстраиваются в боевой порядок на холмах у Грюнвальда. Наконец дождь кончился и небо прояснилось; магистр Ордена Юнгирген послал к Ягайло герольдов с двумя мечами – это был вызов на бой. Король принял вызов, и его войско под пение труб стало выходить из леса; союзники были построены в три линии; слева стояли поляки во главе с королем, справа – русские, литва и татары под командованием Витовта. Витовт приказал татарам начать атаку, и они поскакали вперед, громко крича и пуская тучи стрел; рыцари неподвижно стояли на холме, не закрываясь от стрел, которые отскакивали от их полированных панцирей. Командир левого крыла крестоносцев, маршал Валенроде, хотел подпустить татар как можно ближе; наконец, запел рожок, рыцари опустили копья и, медленно переходя на рысь, пошли вперед. Татары не приняли боя и метнулись вправо, уходя из-под удара стальной лавины; 15 хоругвей Валенроде, наращивая галоп, понеслись на русские и литовские полки. Витовт приказал своим всадникам идти навстречу, но они не успели набрать ходу, и стальная лавина страшным ударом опрокинула правое крыло союзников; полки Витовта обратились в бегство, а рыцари Валенроде повернули вправо, на центр союзного войска, где вместе с поляками стояли три смоленских полка. Смоляне приняли удар рыцарей и почти все полегли – но задержали крестоносцев и прикрыли поляков, которые вели бой с правым крылом рыцарской армии. Крестоносцам удалось сбить большое королевское знамя, однако Ягайло ввел в бой вторую линию, знамя было отбито и вновь взметнулось над полем боя. Юнгирген попытался нанести решающий удар; он одел шлем и возглавил атаку 16 резервных хоругвей – но навстречу новой лавине устремилась третья польская линия; магистр в нерешительности остановил своих рыцарей – и в это время по полю раздался крик: "Литва возвращается!" Витовту удалось собрать свои полки, и они ударили в тыл распевавшим победный гимн рыцарям – победители были внезапно окружены; их рубили со всех сторон, и они напрасно просили пощады. Приближенные магистра предлагали ему бежать, но Юнгирген отказался: "Не дай бог, чтобы я оставил поле, на котором погибло столько мужей, – сказал магистр, – не дай бог". Рыцари сопротивлялись еще два часа, их стаскивали с коней крючьями и добивали узкими кинжалами, которые вонзали в щели лат. Поле сражения было покрыто белыми плащами крестоносцев, и после боя Ягайло удивленно спрашивал у окружающих: "Ужели здесь лежит весь Орден?"

Битва при Грюнвальде была "лебединой песней" европейского рыцарства – это было последнее сражение, когда стальные лавины шли друг на друга под пение гимна "Christ ist ersten den". Немного позже настало время, когда все решали пушки и мушкеты; Орден, который отождествлял себя с рыцарством, не смог пережить это время; при Грюнвальде он получил смертельный удар, а затем потерял большую часть своих земель и признал себя вассалом польской короны. От окончательной гибели Орден спасла лишь война, вспыхнувшая между Литвой и Польшей после смерти Витовта в 1430 году. Русские и литовские бояре были недовольны засильем поляков и хотели отделиться от Польши; они собрались на сейм и избрали великим князем литовским и русским сына Ольгерда Свидригайло. Свидригайло был православным и опирался на русских, которые составляли 3/4 населения княжества; он был в давней вражде со своим братом, королем Ягайло, и поэтому поляки сразу же начали войну. Это была война между католиками и православными; русские убивали католических ксендзов и разрушали костелы, а поляки жгли православные храмы. Ягайло удалось переманить на свою сторону литовских католиков; в августе 1434 года под Вилькомиром разыгралась кровавая битва, в которой литовские, польские и немецкие хоругви сражались с полками, собравшимися со всех русских земель. Свидригайло был разбит, и в битве погибло больше десяти русских князей; это было тяжелое поражение православия, отдавшее Западную Русь во власть католиков.

Двор великих князей литовских и русских стал похож на двор польского короля, литовские бояре стали называться панами, они говорили по-польски, носили польские гербы и польские имена. По польскому обычаю паны имели многие привилегии, они не платили налогов, выбирали великого князя и решали все дела на своих радах – так что часть побежденных русских князей была не прочь стать панами, принять католичество и одеть польские одежды. Даже отцы православной церкви сочли за лучшее пойти на поклон к папе; ожидая помощи в борьбе с турками, они в 1439 году подписали во Флоренции унию об объединении церквей и приняли католические догматы. Среди подписавших Флорентинскую унию был и митрополит киевский и русский Исидор; когда он приехал в Москву и стал служить католическую обедню, князь Василий приказал бросить его в тюрьму – московская Русь осталась верна православию. Остались верны православию и многие князья Белой Руси; они терпели угнетение и с надеждой смотрели на Москву: там долгое время продолжалась смута, но, наконец, появился Великий князь, который называл себя Государем всея Руси.

ОСУДАРЬ ВСЕЯ РУСИ

После смерти великого князя Василия, в 1425 году, на Руси вспыхнули княжеские усобицы. Брат Василия Юрий звенигородский не хотел, чтобы престол достался 10-летнему сыну покойного; после шести лет стычек и перемирий князья поехали в Орду на суд хана и хан «по своей милости» дал «улус» юному Василию II. Это был последний случай, когда хан решал, кому на Руси княжить: вскоре после этих событий Золотая Орда распалась на четыре враждебных ханства и судить русских князей стало некому – теперь они могли сколь угодно воевать между собой. В 1433 году Юрий звенигородский внезапно напал на великого князя и занял Москву, но вскоре умер; его сын Василий Косой пытался продолжить борьбу, однако потерпел поражение, был схвачен и ослеплен. Татары, воевавшие между собой и со всеми окрестными народами, тотчас же воспользовались усобицей для набегов; в 1439 году казанская орда опустошила окрестности Москвы, а в 1445 году великий князь был врасплох, с малой дружиной, застигнут ордынцами на реке Нерли; почти все дружинники погибли, а Василий получил множество ран, был сброшен с коня и оказался в плену. Казанский хан Улу-Мухаммед отпустил князя, но потребовал большой откуп и послал вместе с Василием отряд татар. Москвичи уже давно не видели вооруженных ордынцев на улицах города; вмиг разнесся слух, что князь обещал отдать хану все московское княжество, – и, действительно, Василий раздавал татарским князьям кормления и волости. Поверив слуху, тверской и можайский князья вступили в сговор с сыном Юрия звенигородского, Дмитрием Шемякой; в феврале 1446 года можайские дружинники схватили великого князя в Троице-Сергиевом монастыре и Шемяка, мстя за своего брата, приказал выколоть князю глаза – с тех пор Василия стали называть Темным. Слепого Василия отправили в Вологду – но за свергнутым князем последовали верные ему бояре, и Шемяке не удалось прокняжить более года: за это время его враги собрали в Вологде силы, и после нескольких сражений Шемяке пришлось бежать. Эпилогом этой усобицы стало нашествие татар из астраханской «Большой Орды»; в июле 1451 года они осадили Москву и подожгли посады; стояла сушь, и Кремль оказался в центре огромного пожара; дымное облако накрыло церкви и дворцы, люди задыхались в дыму, от жара загорались деревянные терема. Среди паники, клубов дыма и набатного звона татары приставили к стенам лестницы и пытались штурмовать город – но были отбиты и ночью ушли от Москвы на юг.

Русь вступила во вторую половину XV века, объятая пламенем пожаров; долгая усобица разорила страну и еще раз показала, что причиной всех бед являются раздоры князей и бояр, что спасение Руси заключается в самодержавии. Одержав победу над врагами, Василий Темный стал утверждать абсолютную власть великого князя; он первым стал обращаться к другим князьям, как к "подручникам", и по своей воле лишил власти князей серпуховского и можайского. Серпуховские бояре попытались освободить своего князя – тогда Василий приказал казнить бояр, их "били и мучили, и волочили конями по всему граду и по всем торгам, а после повелели им головы отсечь". Это были первые казни, которыми утверждалось самодержавие, которые должны были поразить страхом всех тайных врагов и заставить непокорных смириться перед абсолютной властью. Василий боялся заговоров, не доверял боярам и приблизил к себе татар: в это время в степи было много эмиров и ханов, которые сражались между собой, и потерпевшие поражение часто просили убежища у великого князя. Одному из таких беглецов, "царевичу" Касиму, князь дал в удел Городец на Оке с условием, чтобы татары защищали границу от набегов соплеменников. Отряды касимовских татар стояли на переправах и ходили в степь; их называли казаками, "защитниками границы", – позднее так стали называть и русские разъезды, и вообще всех приграничных жителей, которые вместо уплаты налогов несли сторожевую службу. Касимовские казаки ходили вместе с великими князьями в походы на Литву и на Новгород и прославились не только храбростью в боях, но и безжалостным разорением "вражеских" деревень и сел.

В 1462 году Василий II скончался и правителем Руси стал Иван III, провозглашенный великим князем еще при жизни отца. Ивану было 22 года; он был женат на дочери тверского князя Марии – но в 1467 году Мария умерла, и начались хлопоты о новой женитьбе. К удивлению многих, в эти хлопоты неожиданно вмешался римский папа Павел II, предложивший в невесты греческую княжну Софью Палеолог, племянницу последнего константинопольского императора, жившую в Риме при дворе папы. Павел II надеялся, что Софья склонит великого князя к принятию Флорентинской унии, – и в 1472 году великолепное посольство доставило княжну к воротам Москвы; впереди свадебного поезда шествовал папский посол с большим католическим крестом в руках. Иван III приказал отобрать у посла крест и спрятать подальше – но с радостью принял невесту, женитьба на которой делала великого князя наследником древних цезарей.

Современники заметили, что с этого времени в характере Ивана III произошли перемены: он стал грозным государем, требующим беспрекословного повиновения, таким же, каким был его отец. Так же как отец, Иван пытался подчинить своей власти других князей; он начал свое правление присоединением ярославских княжеств, а в 1471 году пошел походом на Новгород. В Новгороде с давних времен правило вече, где главный голос принадлежал "лучшим людям", боярам, – но "меньшие люди" давно тяготились властью бояр и часто устраивали бунты. Бояре боялись, что московский князь отнимет у них власть, и заключили с королем Казимиром договор о переходе в литовское подданство – в ответ великий князь собрал полки и двинулся на Новгород. Бояре раздали оружие "меньшим людям" и силой выгнали их в поле; на речке Шелони произошла битва, и 40-тысячное новгородское ополчение почти что без боя разбежалось перед 4-тысячным княжеским войском. Новгородские бояре заплатили "откуп" и обещали отступиться от Казимира – но великий князь хотел большего, и в 1477 снова осадил "вольный город": князь требовал, чтобы "вечевому колоколу в Новгороде не быть, посаднику не быть, а государство все нам держать".

Новгородцы были вынуждены согласиться, вечевой колокол был увезен в Москву. Вече больше не собиралось и отныне князь правил в Новгороде "по своей воле" – так же, как в Москве. Однако бояре не смирились с потерей власти и снова вступили в переговоры с королем, с ханом Большой Орды Ахматом и с братьями великого князя, Андреем углицким и Борисом ржевским; братья были недовольны самодержавным правлением Ивана III, а хан Ахмат требовал дани, которую Москва не платила уже несколько лет. Противники великого князя договорились действовать вместе – но кто-то сообщил об этом Ивану, и осенью 1479 года московские полки неожиданно появились под стенами Новгорода. Новгородцы закрыли ворота, но князь приказал бить по ним из пушек; ворота отворились, бояре вышли навстречу Ивану III и пали перед ним ниц. Расправа была суровой: князь приказал казнить 100 бояр, а остальных с семьями и челядью выслали в другие города; их земли и богатства отошли в казну.

Между тем, братья великого князя подняли мятеж и собрали свои удельные полки. С 20-тысячным войском они двинулись было к к Новгороду, но, узнав, что город в руках Ивана III, остановились на границе Литвы, ожидая подхода войск Казимира. Однако литовские войска не пришли: их отвлек союзник Ивана, крымский хан, отряды которого опустошали Подолию и Киевщину. Тем не менее, положение великого князя было тяжелым: к рубежам Руси приближалась огромная орда Ахмата, и со времен едигеева нашествия Русь не видела столь грозной рати. Иван III собрал все полки и вышел с войсками на Оку, чтобы не допустить переправы татар; Ахмат увидел, что переправиться невозможно и двинулся по берегу Оки на запад; по другому берегу шли полки великого князя. В августе 1480 года обе рати остановились на притоке Оки, реке Угре; татары несколько раз пытались перейти Угру, но были отбиты.

Положение становилось все более напряженным: с тыла Москве угрожали полки мятежных князей. В конце сентября великий князь оставил войско на Угре и поехал в Москву, толпы москвичей высыпали на улицы; многие думали, что все кончено, что татары идут следом; из толпы раздавались проклятья. Митрополит и ростовский архиепископ вышли навстречу князю: "Вся кровь христианская падет на тебя за то, что, выдавши христианство, бежишь прочь, – гневно сказал архиепископ князю. – Зачем боишься смерти?" Князь устыдился и, приказав приготовить Москву к осаде, вернулся к войску; перед отъездом он дал знать братьям, что согласен на все их условия, что даст им в удел новые города и села – лишь бы они не выступали вместе с татарами. Братья примирились с князем и пришли со своими полками на Угру; уже лежал снег и река покрывалась льдом. Ахмат увидел, что его планам не суждено сбыться, что князья примирились и помощи от литовцев не будет; 11 ноября он приказал отступать – этот день, 11 ноября 1480 года, стал днем окончания татарского ига, довлевшего над Русью 240 лет.

Что представляла собой Русь в те времена? В начале татарского владычества русские княжества были уделами, "улусами", огромной восточной империи, "Золотой Орды". Управление уделами было построено в соответствии с тысячелетними традициями Востока: многочисленные чиновники проводили переписи и раскладывали налоги соразмерно с доходами плательщиков; в обширных податных росписях, "дефтерах", было пунктуально описано имущество и кто кому сколько обязан платить; наместники-воеводы получали лишь фиксированный "корм". Все управление сосредоточивалось в государевом Дворце и в Казне ("хазине"), куда стекались налоговые поступления и где имелись сводные реестры податей. Многочисленную рать писцов и дьяков возглавляли поставленные ханом "баскаки" и "даруги"; вся система управления основывалась на абсолютной власти ордынского царя, и князья были лишь правителями улусов, которых царь мог сменить по своей прихоти.

В начале XIV века положение изменилось. Так же, как в других государствах Востока, улусы Золотой Орды получили большую самостоятельность, улусные князья стали сами собирать налоги и отправлять их в столицу, баскаков и "дорог" заменили княжеский казначей и "путные бояре". Эта система управления сохранилась и XV веке, когда Орда распалась и улусы стали независимыми; их правители унаследовали абсолютную власть ордынских царей и иногда называли себя царями – правда, Иван III предпочитал называться "Государем всея Руси". В смысле государственной организации Русь была восточной страной – но надо учесть, что в XV веке цивилизация Востока стояла выше цивилизации Запада; на Западе в те времена царила феодальная анархия и каждый владетель замка мнил себя государем. На Руси не было ни замков, ни частных войн, крестьяне были свободны и не подвергались насилиям, налоги собирались по справедливости, в зависимости от достатка, и не разворовывались, а поступали в казну. Это позволяло великим князьям содержать огромное по тем временам войско: за неделю-другую Иван III мог выставить на рубеж Оки десятки тысяч ратников – притом, что страна была бедной и малонаселенной, и большую ее часть покрывали леса.

Бесчисленные татарские погромы дорого обошлись Руси: в середине XV века летописцы с печалью вспоминали о давно минувших временах славы, о златоглавом Киеве и богатых городах русских, так и не вставших из руин. Татарское разорение сказалось в упадке грамотности и забвении ремесел: два столетия после батыева "потопа" в Москве не строили каменных зданий, и лишь владимирские соборы, подобно египетским пирамидам, напоминали об искусстве живших до "потопа" строителей. Нанятые митрополитом греки очистили от сажи стены этих соборов и расписали их изнутри иконами; самыми знаменитыми иконописцами тех времен были Феофан Грек и Андрей Рублев – но их иконы и фрески были исполнены страдания и печали.

В 1472 году Иван III поручил двум русским мастерам построить в Москве большой каменный храм – такой же, как Успенский собор во Владимире. Десятки рабочих возводили храм два года – но на третий год здание рухнуло: строители не умели делать крепкий известковый раствор. По совету своей жены Софьи Иван III послал за мастерами в Италию, и его люди уговорили ехать в далекую и неведомую Московию архитектора Аристотеля Фиоравенти из Болоньи: они обещали итальянцу огромные по тем временам деньги – десять рублей, то есть два фунта серебра в месяц. Аристотель приехал в Москву, а потом посетил Владимир, осмотрел Успенский собор, восхитился и сказал, что это, должно быть, работа каких-то итальянских мастеров. В 1475 году он приступил к стройке, научил подмастерьев делать раствор и поднимать камни с помощью ворота; через четыре года московский Успенский собор был построен – он стал украшением Кремля и символом возрождения Руси. Иван III еще не раз посылал в Италию за мастерами – и нанял многих архитекторов, литейщиков и чеканщиков; архитектор Марк Фрязин построил для князя Грановитую палату, а Алевиз Новый и Петр Фрязин возвели новые стены Кремля – взамен обветшавших стен, построенных еще при Дмитрии Донском. На холме над Москвой-рекой вырос новый каменный Кремль с могучими башнями, прекрасными дворцами и соборами, золоченые купола которых сверкали на солнце.

Итальянские мастера научили русских новой технике чеканки монет и литья пушек. При Иване III был построен Пушечный двор, где в многочисленных литейных мастерских работали сотни подмастерьев – так что небо над Пушечным двором было всегда застлано клубами дыма. В 1485 году отлитые на Пушечном дворе бомбарды впервые подали свой голос в пользу объединения Руси; мастер Аристотель Фиоравенти лично сопровождал "пушечный наряд" в походе на Тверь; тверской князь Михаил не осмелился оказать сопротивление, и Тверь была присоединена к Москве. Москва объединила вокруг себя почти все русские земли, некогда подвластные ордынскому хану; лишь Псков и Рязань на словах еще сохраняли самостоятельность – но на деле там правили ставленники московского князя. Иван III превратился в могущественного правителя, который требовал, чтобы его называли "Государем всея Руси", – и появление нового государства было сразу же замечено европейцами. В 1486 году немецкий рыцарь и путешественник Николай Поппель, отправившись на восток, неожиданно обнаружил, что за Литовской Русью, в землях, которые немцы называли Татарией, есть еще одна страна – Русь Московская, и ее государь "сильнее польского короля". Поппель рассказал об увиденном императору Максимилиану, и Максимилиан, уверенный в своем праве раздавать короны, послал Поппеля в Москву предложить королевскую корону великому князю Московии. Однако любезное предложение неожиданно для всех вызвало гнев великого князя:

– Мы божьей милостью государи на своей земле изначала, – сказал Иван III, – а постановление имеем от бога, как наши прародители, так и мы…

– Переведите послу, чтобы ясно понял, – обратился князь к толмачам. – Мы божьей милостью государи на своей земле изначала… Мы государи на своей земле теперь, а постановления, как прежде мы не хотели ни от кого, так и теперь не хотим.

ВРЕМЯ СРАЖЕНИЙ

Иван III называл себя Государем всея Руси – хотя хорошо знал, что западными русскими землями правит великий князь литовский и король польский Казимир IV. Именовать себя Государем всея Руси означало объявить войну Литве и Польше – и в 1492 году эта война началась; она продолжалась с перерывами тридцать лет и слилась с восстанием православных русских в Литве. После битвы под Вилькомиром Литва стала католическим государством и православные подвергались притеснениям; они с надеждой смотрели в сторону Москвы, и в 1500 году около десятка русских князей, отказавшись от присяги Казимиру, присоединили свои полки к войскам Ивана III. Литовцы были разбиты в битве при Ведроши, и четверть Литовской Руси воссоединилась с Москвой – это была самая большая победа Государя всея Руси.

Иностранцы, посещавшие Русь в XVI веке, с удивлением описывали воинов московского князя. "Лошади у них маленькие, не подкованы, седла приспособлены так, что всадники могут без труда поворачиваться во все стороны и натягивать лук… Обыкновенное оружие у них составляет лук, стрелы, топор и кистень… Саблю употребляют более знатные… некоторые из знатных носят латы, кольчугу, сделанную искусно, в виде чешуи… другие носят платья, подбитые ватой… Все, что они делают, нападают ли на врага, или преследуют его, или бегут от него, они совершают внезапно и быстро". "Я думаю, что нет под солнцем людей, столь привычных к суровой жизни, как русские, – писал англичанин Ченслер. – Никакой холод их не смущает, хотя им приходится проводить в поле по два месяца, когда стоят морозы и снега выпадает более, чем на ярд… Простой солдат не имеет ни палатки, ни чего-либо иного, чтобы защитить свою голову; наибольшая их защита от непогоды – это войлок, который они выставляют против ветра, а если пойдет снег, то воин отгребает его, разводит огонь и ложится около него… Он живет овсяной мукой, смешанной с холодной водой и пьет воду… Много ли нашлось бы среди наших хвастливых воинов таких, которые могли бы побыть с ними в поле хотя бы месяц?"

Русских воинов, обязанных постоянной службой, звали "отроками" или "детьми боярскими": в составе своего десятка и сотни они всегда находились при боярине-воеводе и были его "дворовыми людьми" – "дворянами". Среди них были вольные слуги и боярские холопы; все они получали "корм" с волости или уезда, который имел их боярин в кормлении: так было заведено со времен татарского владычества. Иван III стал менять эти порядки; присоединив Новгород, он отнял у бояр их кормления и вотчины, и из этих земель роздал "боярским детям" небольшие поместья в 10-20 дворов – с тех пор дворян стали называть помещиками. Помещик не имел никаких прав над крестьянами: ему выплачивалась лишь часть причитающихся с крестьян податей – а взамен он должен был нести службу и по первому требованию являться на смотр с конем и в доспехе. За неявку на смотр в мирное время наказывали отнятием поместья, а во время войны наказанием была смерть. Все поместья и причитающиеся с них доходы были переписаны в "разрядных книгах", хранившихся в "разрядном приказе" – тогдашнем военном ведомстве; если поместье превышало 150 десятин земли (десяток дворов), то помещик должен был приводить с собой "боевых холопов" – по одному с каждых 150 десятин. Эта система была заимствована у сильнейшей военной державы тех времен, Османской Империи; у турок поместья назывались "тимарами", дворяне – "сипахами", а "боевые холопы" – "гулямами".

Тактика русской конницы была унаследована с тех времен, когда русские полки сражались вместе с татарами; она была основана на быстроте и маневре. Атаковав противника, передовые всадники часто оборачивались назад и делали вид, что бегут, – а в действительности заманивали врагов под удар засадного полка. В битве при Ведроши удар из засады привел к окружению литовских рыцарей, которые почти все полегли на поле боя; в плен попали литовский гетман и несколько воевод. После нескольких поражений Литва запросила перемирия и король Сигизмунд (1506-48) стал спешно перестраивать свое войско по русско-турецкому образцу; он провел перепись и обязал панов выставлять воина с каждых восьми дворов. В 1512 году сын Ивана III, великий князь Василий III, возобновил войну и несколько раз подступал к Смоленску; летом 1514 года московские войска пришли к знаменитой крепости с "большими пушками" и Смоленск сдался, не дождавшись подхода спешившей к городу королевской армии. 8 сентября 1514 года русские и литовские войска встретились в бою под Оршей; освоившим турецкую тактику литовцам удалось заманить русскую конницу на укрепления, где стояли пушки; московское войско потерпело поражение, и русское наступление было остановлено. Однако Сигизмунду не удалось вернуть Смоленск, и война продолжалась еще восемь лет – до тех пор, пока под Москву не пришли татары.

После распада Золотой Орды причерноморские степи от Днестра до Кубани достались хану Менгли-Гирею, который называл себя "царем" и построил в Крыму новую столицу – Бахчисарай, "Дворец посреди сада". Менгли-Гирей не долго оставался независимым ханом: в 1475 году к побережью Крыма подошел турецкий флот, высадивший на берег тысячи янычар с пушками и аркебузами; янычары заняли Кафу и заставили Менгли-Гирея признать себя вассалом султана. Впрочем, турецкая власть была необременительна для татар: и те, и другие были тюрки и мусульмане, люди одной веры, говорившие на одном языке. Крымское ханство стало частью огромной Османской Империи, и порт Кафы наполнился кораблями, приходившими из разных уголков мусульманского мира. Купцы предлагали воинственным и всегда голодным кочевникам оружие, хлеб и всю роскошь Востока, а кочевники могли предложить в обмен на это лишь рабов, которых они приводили из набегов на Литву и Русь. Половцы и татары и раньше совершали набеги на Русь, приводили полон и продавали его в Кафе – но масштабы были не те: ведь теперь появился Мировой Рынок, появились большие корабли и Кафа стала огромным городом, центром мировой работорговли. Крымское ханство превратилось в жуткое государственное образование – сообщество работорговцев и охотников за рабами. Дважды в год Орда отправлялась на охоту за людьми: "Они выступали в числе до 100 тысяч, – рассказывал префект Кафы Дортелли, – и направлялись либо в Польшу, либо в Московию… Идя на войну, каждый всадник берет с собой по крайней мере двух коней, одного ведет для поклажи и пленных, на другом едет сам". В поход шли все, даже мальчики 13-14 лет, в татарских аилах не оставалось никого, кроме малых детей и женщин; из оружия брали лишь лук и сабли: орда не собиралась вступать в бой, нужно было внезапно нагрянуть, бросить пленных поперек седел и быстро ускакать. Полоны, приводимые в Кафу, исчислялись десятками тысяч невольников; толпы полуживых, иссеченных плетьми страдальцев иногда по несколько дней втекали в городские ворота, и стоявший у ворот еврей-таможенник однажды спросил литовского посла, остались ли еще в его стране люди. "Это не город, а поглотитель крови нашей, – писал посол. – Когда происходит торг, этих несчастных ведут на рыночную площадь, связанных за шеи, и продают десятками сразу с аукциона, причем торговец, чтобы повысить цену, кричит, что это новые невольники, простые, бесхитростные, только что пойманные… Красивых мальчиков и девушек не сразу выводят на продажу, но сначала хорошенько откармливают, одевают в шелк, белят и румянят, чтобы продать подороже. Иной раз самые красивые и целомудренные девушки нашей крови оцениваются здесь на вес золота…"

Литовская Русь стала главным полем охоты за рабами, первой страной, на которую обрушился удар Крымской Орды. В 1482 году татары сожгли Киев, и с тех пор набеги стали ежегодными; татарские отряды доходили до Вислы и Немана. Литва, воевавшая одновременно с Москвой и Крымом, не могла защитить себя от набегов; Киевщина и Подолия обезлюдели; как в прежние времена татарского ига, король Сигизмунд был вынужден платить дань Орде. В 1521 году Крымская Орда впервые пошла в большой набег на Москву, внезапно обрушилась на русские заставы на Оке и прорвалась в Подмосковье. Князь Василий III спешно выехал собирать войска, но в дороге был застигнут татарским разъездом и какое-то время прятался в стоге сена. Ордынцы не штурмовали больших городов, но нещадно жгли деревни и пленили всех, кто не успел бежать под защиту крепостных стен. "Может показаться невероятным, – писал немецкий посол, – но говорят, что число пленников было более восьмисот тысяч. Частью они были проданы туркам в Кафе, частью перебиты, так как старики и немощные, за которых невозможно выручить больших денег, отдаются татарами молодежи, как зайцы щенкам, для первых военных опытов; их либо побивают камнями, либо сбрасывают в море, либо убивают каким-либо другим способом…" Рассказывали, что когда татары "в полон вели боярынь и дочерей боярских", то они "с полтораста детей у персей отъимав да пометали по лесу, и неделю жили не едши дети". Лишь когда татары ушли, этих детей привезли в Москву к великому князю.

Опустошительные набеги Орды заставили Русь и Литву заключить мир и повернуться фронтом на юг. На степной границе строили каменные крепости и замки – Тулу, Коломну, Зарайск, Канев, Черкасы, Каменец; Василий III выходил с армией на Оку и слал вызов на бой крымскому хану – но хан не шел, он снова обратился против Литвы. В 1526 году орда дошла до Люблина и, возвращаясь с 40-тысячным полоном, расположилась на ночь на берегу реки Ольшаницы; здесь ее настигло литовско-русское войско, напавшее на врага врасплох и истребившее больше 20 тысяч татар; лишь немногим ордынцам удалось спастись. После этой битвы войны и набеги на время стихли; Орда, Литва и Русь восстанавливали силы, готовясь к новым сражениям. Пользуясь наступившим миром, русские крестьяне распахивали новые поля, ремесленники строили новые посады, а купцы восстанавливали торговые пути. Жизнь шла своим чередом, следуя старым традициям и при этом постоянно меняясь, новое мешалось со старым и создавало новый облик старого мира – огромного мира, который все чаще и чаще называли не Русью, а Русией – Россией.

РОССИЯ В XVI ВЕКЕ

В правление великого князя Василия III Москву посетил посол германского императора барон Сигизмунд Герберштейн, один из самых образованных людей своего времени. Замок Герберштейна находился в Словении, в землях западных славян, поэтому барон хорошо знал словенский язык, в те времена почти не отличавшийся от русского. Герберштейн долго жил в Москве, изучал обычаи, историю, географию, государственное устройство Руси – и оставил после себя книгу, рассказавшую европейцам о далекой стране на краю Европы. Вместе с русскими летописями и грамотами эта книга рисует нам Русь XVI века – страну, которую европейцы считали страной Востока.

Европейцы, первыми посетившие Русь, описывали ее как бесконечную равнину, покрытую густыми лесами, и Герберштейн подтверждает, что видел в полях еще не выкорчеванные пни больших деревьев – но области между Окой и Волгой были уже плотно заселены; повсюду виднелись села, и иногда встречались окруженные бревенчатыми стенами города-крепости. За столетие, прошедшее с начала правления Ивана III, татарам лишь однажды удалось прорваться за Оку, и население Руси увеличилось за это столетие в несколько раз, достигнув 6-7 миллионов; все удобные угодья были распаханы, и в центральных областях ощущалась нехватка земли. "Лишние люди" из деревни шли в города; Москва превратилась в большой город, где было не меньше 50 тысяч жителей; по отзывам путешественников, столица Руси была больше Лондона. Вокруг каменного Кремля, за рвом, располагались торговые ряды и дворцы бояр, окруженные второй каменной стеной, а дальше лежали торговые и ремесленные посады, широко разбросанные по берегам Москвы-реки и Яузы. Среди садов и огородов стояли крытые дранкой рубленые избы, они топились по-черному; стены внутри были покрыты сажей, а дым выходил в маленькое окошко под крышей. Боярские дворы были окружены частоколом, и над ними возвышались 3-4 этажные бревенчатые башни, "повалуши"; бояре жили в "светлицах" со слюдяными окошками, а вокруг располагались службы, овины, хлевы, конюшни, обслуживаемые десятками дворовых холопов. Сокровенной частью боярской усадьбы был женский "терем": по восточному обычаю бояре держали своих женщин взаперти на женской половине дома. Одевались бояре также на восточный манер: они носили парчовые халаты с длинными рукавами, колпаки, кафтаны и шубы; эта одежда отличалась от татарской только тем, что застегивалась на другую сторону. Герберштейн писал, что бояре во все дни предавались пьянству; пиры продолжались по несколько суток и количество блюд исчислялось десятками; даже церковь порицала бояр за неуемное стремление "насыщати беспрестанно тело и утучневати". Тучность почиталась за признак знатности, и, чтобы выпятить живот, его подпоясывали как можно ниже; другим свидетельством благородства была окладистая борода непомерной длины – и бояре соревновались друг с другом по части того, что считали дородностью.

Бояре были потомками викингов, которые когда-то завоевали страну славян и обратили часть из них в рабов-холопов. От далеких времен Киевской Руси у бояр остались "вотчины" – деревни, населенные рабами; у бояр были свои дружины из "боевых холопов" и "детей боярских", и, участвуя в походах, бояре приводили в вотчины новых рабов-пленных. В вотчинах жили и свободные крестьяне: бояре привлекали на свои земли неустроенных одиночек, давали им ссуды на обзаведение, но потом понемногу увеличивали повинности и обращали должников в кабалу. Уйти от хозяина работники могли, лишь заплатив "пожилое" и дождавшись очередного Юрьева дня (26 ноября) – но размеры "пожилого" были такими, что уйти удавалось немногим. Бояре были полными хозяевами в своей вотчине, которая была для них "отчиной" и "отечеством"; могли казнить своих людей, могли миловать; княжеские наместники не могли входить в боярские села, и боярин был обязан князю лишь уплатой "дани" – налога, который раньше платили хану. По старинному обычаю боярин со своей дружиной мог наняться на службу к любому князю, даже в Литву – и при этом сохранял свою вотчину. Бояре служили "тысячниками" и "сотниками", наместниками в городах или волостелями в сельских волостях и получали за это "корм" – часть собираемых с поселян налогов. Наместник был судьей и воеводой; он судил и поддерживал порядок с помощью своих "тиунов" и "доводчиков", но ему не доверяли сбор налогов; их собирали посланные великим князем "писцы и даньщики". Наместничество обычно давалось на год или два, а потом боярин возвращался в свою вотчину и жил там почти независимым владетелем. Бояре считали себя хозяевами земли русской; простые люди, завидев боярина, должны были "бить челом" – склоняться головой до земли, а встречаясь друг с другом, бояре обнимались и целовались, как теперь обнимаются и целуются правители суверенных государств. Среди московских бояр было много князей, покорившихся "государю всея Руси" и перешедших на службу в Москву, и много татарских "царевичей", получивших вотчины в Касимове и Звенигороде; примерно шестая часть боярских фамилий происходила из татар и четвертая часть – из Литвы. Пришедшие служить в Москву князья "подсиживали" старых бояр, и между ними начинались распри из-за "мест", где кому сидеть на пирах, и кто кому должен подчиняться по службе. Спорщики вспоминали, кто из родни и на каких должностях служил великому князю, вели "местнический счет" и иной раз доходили до драки, били друг друга кулаками и таскали за бороды – впрочем, на Западе бывало и хуже, там бароны сражались на дуэлях или вели частные войны. Великий князь умел привести к порядку своих бояр, и Герберштейн писал, что московский государь своей властью "превосходит всех монархов мира". Это, конечно, было преувеличение: со времен Киевской Руси князья не принимали решений без совета со своими дружинниками-боярами, "Боярской думой", – и хотя Василий иногда решал дела "сам-третей у постели", традиция оставалась традицией. Кроме того, при Василии III еще оставалось два удельных княжества; ими владели братья Василия, Андрей и Юрий. Василий III окончательно подчинил Псков и Рязань и лишил местных бояр власти – так же, как его отец лишил вотчин бояр в Новгороде. В Пскове, в Новгороде и в Литве еще сохранялись традиции Киевской Руси, там правили бояре и там собиралось вече, где бояре по своей воле ставили князя – "какого похотят". Чтобы противостоять татарам, "Государь всея Руси" стремился объединить страну и прекратить распри: ведь именно распри князей и бояр погубили Русь во времена Батыя. Бояре же хотели сохранить свою власть и в надежде смотрели на милую их сердцу Литву с ее вечами и радами, на которые допускались только "высокородные паны". В те времена "отечество" означало не огромную Россию, а маленькую боярскую вотчину, и новгородские бояре попытались передать свое отечество – Новгород – королю Казимиру. Иван III казнил сто новгородских бояр, а у остальных отнял вотчины и освободил их рабов – простой народ радовался делам князя, а бояре называли Ивана III "Грозным". Следуя заветам отца, Василий III лишил вотчин бояр Рязани и Пскова – но московские бояре еще сохраняли свою силу, и главная борьба была впереди.

Как ни велики были боярские вотчины, основную часть населения Руси составляли не боярские холопы, а свободные "черносошные" крестьяне, жившие на землях великого князя. Как в прежние времена, крестьяне жили общинными "мирами" – маленькими деревнями в несколько домов, и некоторые из этих "миров" по-прежнему пахали на подсеках – вырубленных и выжженных участках леса. На подсеке все работы производились вместе, вместе рубили лес и вместе пахали – пней при этом не корчевали, и это вызывало удивление иностранцев, привыкших к ровным полям Европы. В XVI веке большая часть лесов была уже сведена и крестьянам приходилось пахать на старых подсеках, "пустошах". Теперь пахари могли работать и в одиночку; там, где земли не хватало, поля были разделены на семейные наделы, но время от времени переделялись. Это была обычная система земледелия, бытовавшая во всех странах в эпоху расселения земледельцев и освоения лесов. Однако в Западной Европе эта эпоха первоначальной колонизации пришлась на I тысячелетие до нашей эры, а на Русь она пришла много позже, поэтому община с переделами была давно забыта на Западе, там восторжествовала частная собственность – а на Руси сохранился коллективизм и общинный быт.

Многие работы проводились общинниками коллективно – этот обычай назывался "помочи". Все вместе строили дома, вывозили навоз на поля, косили; если в семье заболел кормилец, то вся община помогала пахать его поле. Женщины вместе трепали лен, пряли, рубили капусту; молодежь после таких работ устраивала вечеринки, "капустки" и "посиделки" с песнями и плясками до глубокой ночи – потом в дом вносили солому и устраивались спать попарно; если девушке не нравился доставшийся ей парень, то она пряталась от него на печи – это называлось "дае гарбуза". Детей, которые рождались после такой "капустки", называли "капустничками", и поскольку отец ребенка был неизвестен, то говорили, что их нашли в капусте. Сыновей женили в 16-18 лет, а дочерей в 12-13, причем свадьбу праздновала вся община: деревня жениха разыгрывала "набег" на деревню невесты с целью ее "украсть"; жених назывался "князем", его сопровождала "дружина" во главе с "боярами" и "тысяцким", знаменосец-"хорунжий" нес знамя. Община невесты делала вид, что обороняется; навстречу жениху выходили парни с дубинками и начинались переговоры; в конце концов, жених "выкупал" невесту у парней и у братьев; родители невесты по перенятому у татар обычаю получали калым – однако этот выкуп был не столь велик, как у мусульман. Укрытую покрывалом невесту усаживали в повозку – ее лица никто не видел, и поэтому-то девушку и называли "не веста", "неизвестная". Жених трижды обходил вокруг повозки и, слегка ударяя невесту кнутом, говорил: "Оставь отцовское, прими мое!" – вероятно, этот обычай и имел в виду Герберштейн, когда писал, что русские женщины считают побои символом любви. Свадьба заканчивалась трехдневным пиром, в котором участвовала вся деревня; на такой пир в прошлом веке уходило 20-30 ведер водки – но в XVI столетии крестьяне пили не водку, а мед и пиво. Татарские обычаи отозвались на Руси запрещением крестьянам пить спиртное во все дни, кроме свадеб и больших праздников, – тогда, на Рождество, Пасху, Троицу, вся деревня собиралась на пир-братание, "братчину"; возле деревенской часовни ставили столы, выносили иконы и, помолившись, приступали к пиршеству. На братчинах мирили поссорившихся и творили общинный суд; выбирали старосту и десятского. Волостелям и их людям было запрещено приходить на братчины без приглашения, просить угощение и вмешиваться в дела общины: "Если же кто позовет к себе тиуна или доводчика пить на пир или на братчину, то они, пивши, тут не ночуют, ночуют в другой деревне и насадок с пиров и братчин не берут".

Братчина судила по мелким проступкам; серьезные дела решал волостель – "но без старосты и без лучших людей волостель и его тиун суда не судят", говорят грамоты. Налоги собирал даньщик вместе со старостой, сверяясь с "переписной книгой", где были переписаны все дворы с количеством пахотной земли, высеиваемого хлеба и скашиваемого сена, а также указывалось, сколько надо платить "дани" и "корма". Даньщик не смел взять больше положенного, однако если со времен переписи какой-то хозяин умер, то до новой переписи "мир" должен был платить за него. Налоги составляли около четверти урожая, и крестьяне жили довольно зажиточно, средняя семья имела 2-3 коровы, 3-4 лошади и 12-15 десятин пашни – в 4-5 раз больше, чем в конце XIX века! Однако приходилось много работать, если в прежние времена на подсеке урожай достигал сам-10, то в поле он был втрое меньше; поля надо было удобрять навозом и чередовать культуры: так появилась трехпольная система, когда один год сеяли озимую рожь, другой год – яровые культуры, а на третий год оставляли землю под паром. Перед посевом поле пахали три раза специальной сохой с отвалом, которая не просто царапала землю, как раньше, а переворачивала пласты – но и при всех этих новшествах земля быстро "выпахивалась", и через 20-30 лет надо было искать новые поля – если они еще оставались в округе.

Короткое северное лето не давало крестьянину времени для отдыха, и в страду работали от восхода до заката. Крестьяне не знали, что такое роскошь; избы были маленькими, в одну комнату, одежда – домотканные рубахи, но на ногах носили сапоги, а не лапти, как позже. Грамотный крестьянин был редкостью, развлечения были грубыми: ходившие по деревням скоморохи устраивали схватки с прирученными медведями, показывали "блудные" представления и "сквернословили". Русское "сквернословие" состояло в основном из татарских слов, которые из-за ненависти, которую питали к татарам на Руси, прибрели ругательный смысл: голова – "башка", старуха – "карга", старик – "бабай", здоровяк – "болван"; тюркское выражение "бель мес" ("не понимаю") превратилось в "балбеса".

Сродни скоморохам были юродивые, собратья восточных дервишей. "Они ходят совершенно нагими даже зимой в самые сильные морозы, – свидетельствует заезжий иноземец, – посреди тела перевязаны лохмотьями, а многие еще с веригами на шее… Их считают пророками и весьма святыми мужами, поэтому и дозволяют им говорить свободно, все, что хотят, хотя бы даже о самом боге… Вот почему блаженных народ очень любит, ибо они… указывают на недостатки знатных, о которых никто другой и говорить не смеет…"

Любимым развлечением были кулачные бои: на масленицу одна деревня выходила на другую драться на кулаках, и дрались до крови, бывали и убитые. Суд тоже часто сводился к поединку на кулаках – хотя Иван III издал Судебник с писаными законами. В семье суд и расправу творил муж: "Если жена, или сын или дочь слова и приказания не слушают, – говорит "Домострой", – не боятся, не делают того, что муж, отец или мать повелевают, то их плетью постегать, смотря по вине; а бить их наедине, не при людях наказывать. За какую-либо вину не бить по уху, по лицу, под сердце кулаком, пинком, не колотить посохом, ничем железным и деревянным не ударять. Тот, кто в сердцах так бьет, может большой вред причинить: слепоту, глухоту, повреждение руки или ноги. Должно бить плетью: и разумно, и больно, и страшно, и здорово. Когда вина велика, когда ослушание или небрежение было значительное, то снять рубашку и плеткой вежливенько побить, за руки держа, да, побив, чтобы гнева не было, сказать ласковое слово".

Дела с образованием обстояли плохо у всех сословий: половина бояр не могла "руку к письму приложить". "А преж всего в Российском царстве многие училища бывали, грамоте и писати, и пети гораздо много было…" – жаловались священники на церковном соборе. Центрами грамотности оставались монастыри: там хранились книги, уцелевшие еще со времен нашествия, сборники "греческой премудрости"; один из таких сборников, "Шестоднев" Иоанна Болгарина, содержал выдержки из Аристотеля, Платона и Демокрита. Из Византии пришли на Русь и начатки математических знаний; таблица умножения называлась "счет греческих купцов", а числа записывали на греческий манер, с помощью букв. Так же, как в Греции, самым популярным чтением были жития святых; Русь продолжала питаться греческой культурой, и монахи ездили учиться в Грецию, где на горе Афон располагались знаменитые монастыри.

На Афоне учился и священник Нил Сорский, известный своей проповедью нестяжательства: он говорил, что монахи не должны копить богатства, а жить от "трудов рук своих". Эти проповеди не нравились русским архиереям, и один из них, Иосиф Волоцкий, вступил в спор с отшельником, доказывая, что "богатства церкви – божье богатство". Нестяжателей поддерживал и Максим Грек, ученый монах с Афона, приглашенный на Русь для исправления богослужебных книг: от многократного переписывания в них появились пропуски и ошибки. Максим Грек учился во Флоренции, был знаком с Савонаролой и итальянскими гуманистами. Он принес в далекую северную страну дух свободомыслия и не побоялся прямо сказать Василию III, что в своем стремлении к самодержавию великий князь не желает знать ни греческого, ни римского закона: отказывает в верховенстве над русской церковью, как константинопольскому патриарху, так и римскому папе. Ученый грек был схвачен и предан суду; его обвинили в том, что он неверно правил книги, "заглаживал" святые слова; Максим был сослан в монастырь и там, сидя в заточении, написал "многие книги душеполезные" – в том числе "Грамматику греческую и русскую".

Русская церковь настороженно следила за учеными иноземцами, опасаясь, что они принесут "ересь". Такой случай уже был в конце XV века, когда в Новгород приехал еврейский купец Схария; он привез много книг и "соблазнил" в иудейскую веру немало новгородцев. Среди еретических книг был "Трактат о сфере" испанского иудея Иоанна де Скрабоско – он был переведен на русский язык, и, возможно, что из этой книги на Руси узнали о сферичности Земли. Другая еретическая книга, "Шестокрыл" Иммануэла бен-Якоба, была использована новгородским архиепископом Геннадием для составления таблиц, определяющих дату пасхи. Однако, позаимствовав у новгородских иудеев их знания, Геннадий подверг "еретиков" жестокой казни: на них одели берестяные шлемы с надписью "се есть сатанино воинство", посадили на лошадей лицом назад и возили по городу под улюлюканье прохожих; потом шлемы подожгли и многие "еретики" умерли от ожогов. "Шестокрыл" был запрещен церковью – так же, как астрологические альманахи с предсказаниями, завезенные на Русь немцем Николаем из Любека; все это относилось к "злым ересям": "рафли, шестокрыл, остоломия, альманах, звездочет, аристотелевы врата и иные коби бесовские".

Церковь не советовала смотреть на небо: когда Герберштейн спросил о широте Москвы, ему не без опаски ответили, что по "неверному слуху" будет 58 градусов. Немецкий посол взял астролябию и занялся измерениями – у него получилось 50 градусов (в действительности – 56 градусов). Герберштейн предлагал русским дипломатам европейские карты и просил у них карту России, но ничего не добился: на Руси еще не было географических карт. Правда, писцы и даньщики в целях учета измеряли поля и делали "чертежи"; при этом в качестве руководства часто использовался трактат арабского математика ал-Газали, переведенный на русский язык, должно быть, по приказу какого-нибудь баскака. Будучи в Москве Герберштейн попросил боярина Ляцкого составить карту России, но прошло двадцать лет прежде чем Ляцкой смог выполнить эту просьбу. Это была необычная карта: по арабской традиции юг на ней располагался вверху, а север – внизу; недалеко от Твери на карте было изображено загадочное озеро, из которого вытекали Волга, Днепр и Даугава. Во времена составления карты Ляцкой жил в Литве; он служил польскому королю Сигизмунду, и карта была создана не из добрых намерений: она лежала на столе короля, когда он готовил новый поход на Русь. Литва и Русь были исконно враждебны друг другу, но сама по себе Литва не была опасным противником. Наибольшее зло для Руси заключалось в том, что Литва находилась в династической унии с Польшей, и польский король был вместе с тем Великим князем Литовским – противником Руси была не только Литва, но и Польша.

ЛИТВА И ПОЛЬША

Русские бояре с надеждой смотрели на Литву и Польшу – на страны, где власть принадлежала панам и боярам, которые избирали князей на радах и сеймах. В Киевской Руси бывало, что по смерти какого-нибудь удельного князя бояре собирали народ на вече и выбирали, кого из его родни пригласить на правление; такой порядок был обычным в Новгороде и Пскове, где князья правили по совету с боярами. Такой порядок был обычным и в Польше, где короля избирал сейм из «можных» («могучих») панов, «баронов» и «магнатов». Магнаты владели обширными землями и имели дружины, состоявшие по большей части из младших родственников; эти мелкие рыцари, «шляхта», получали в кормление несколько крестьянских дворов, а некоторые из них с саблей за поясом сами пахали землю. Шляхта завидовала привилегиям магнатов, и в 1454 году собравшееся для войны против Ордена рыцарское ополчение неожиданно подняло мятеж; рыцари окружили палатку короля и, бряцая оружием, потребовали «прав и вольностей». Король Казимир был вынужден подписать «Нешавские статуты», отныне шляхта получила право посылать своих «послов» на сейм и участвовать в решении дел вместе с магнатами. Без согласия сейма король не мог принимать законы, назначать налоги и собирать ополчение; управление на местах перешло к местным шляхетским сеймикам.

Польский сейм напоминал английский парламент и те древние народные собрания, которые были родоначальниками всех сеймов, вече, парламентов и штатов. Такие собрания существовали на протяжении всего Средневековья, но раньше на них заправляли бароны и магнаты, а теперь к верхней палате, палате магнатов, так же, как в Англии, добавилась палата, состоящая из мелких рыцарей. Однако в отличие от парламента в польском сейме не было представителей городов: шляхта не любила горожан, потому что в польских городах жили по большей части немцы и евреи. Эти города были основаны в XIV веке, когда в Польшу устремился поток эмигрантов из перенаселенной Западной Европы; польские короли охотно принимали переселенцев и даровали им разнообразные льготы, включая самоуправление. Так в Польше появились маленькие города с характерным немецким обликом: с обязательной рыночной площадью, ратушей и кафедральным собором. Вильнюс и Львов были самыми восточными из новых немецких городов и назывались в те времена Вильно и Лемберг, в этих городах были немецкие школы, а в Кракове – университет, где преподавали на латыни. В Кракове (а потом в Болонье) учился Николай Коперник, и в Кракове же получил образование русский первопечатник Георгий Скорина, издавший в 1517 году в Праге русскую Библию.

Впрочем, немецкая культура почти не затронула польскую шляхту, остававшуюся невежественным и буйным средневековым рыцарством. Вспыльчивость и драчливость шляхты вошли в поговорку, и нередко шляхтич возвращался с сейма без уха или без пальца. Главными качествами шляхтича считались храбрость и гостеприимство; гость, похваливший что-нибудь в доме – кубок, саблю или лошадь – немедленно получал все, и отказаться означало оскорбить хозяина и быть тут же вызванным на поединок. Угощение гостя превращалось в многодневный пир, и не выпить "за здоровье" считалось страшным оскорблением; шляхта проводила жизнь в пирах, и современники называли Польшу (и Литву) страной беспробудного пьянства; один из политиков тех времен ставил полякам и литовцам в пример Московскую Русь, где простой народ жил в похвальной трезвости.

Польша и Литва находились под властью одного монарха, и Литва понемногу заимствовала порядки шляхетской Польши. В XVI столетии Великое княжество Литовское и Русское еще оставалось на три четверти русским; это была другая, Западная Русь, и ее язык уже немного отличался от языка Московской Руси; ее жители называли себя "русскими", но каждый из них в отдельности был не "русским", а "русином". Западная Русь унаследовала традиции Киевского государства, и Киев был по-прежнему почитаемым городом, где сохранялись остатки былого величия – мраморные церкви и богатые монастыри, хранившие мощи православных святых. В Западной Руси сохранялись обширные владения православных русских князей, имевших свои дружины из шляхты и из бояр – правда, звание боярина означало всего лишь "младший дружинник". Старинные вечевые города пользовались самоуправлением наподобие того, которое имели немецкие коммуны, а образ жизни русской шляхты мало отличался от образа жизни шляхты польской, и та, и другая отличалась своеволием и не хотела кому-либо подчиняться.

Король Сигизмунд I (1506-48) пытался было восстановить дисциплину, и сейм обязал шляхтичей являться на смотры – однако порядок не продержался долго. "Если им грозит откуда-нибудь война, – писал барон Герберштейн, – то они являются на призыв с великой пышностью, готовые более к хвастовству, чем к войне, а по окончании набора быстро рассеиваются. Те же, которые останутся, отсылают домой лучших лошадей и платье, с чем они записывались, и следуют за вождем с немногими, как бы по принуждению… Между ними наблюдается такое своеволие во всех поступках, что, по-видимому, они не только пользуются неумеренной свободой, но и злоупотребляют ею…"

Шляхта гордилась своей свободой, "золотой вольностью", – однако для простого народа свобода шляхты была несчастьем. Шляхта присвоила себе право суда над крестьянами, прикрепила их к земле и произвольно увеличивала повинности. "Народ жалок и угнетен тяжелым рабством, – свидетельствует Герберштейн. – Ибо, если кто в сопровождении толпы слуг входит в жилище поселянина, то ему можно безнаказанно творить все, что угодно, грабить и избивать…" Впрочем, до начала XVI века крестьяне жили еще сносно, потому что хозяевам было некуда деть то, что можно было отнять у крестьян: зерно и скот. Однако в XVI столетии стал складываться Мировой Рынок, и у польского побережья появились голландские корабли; голландцы предлагали за хлеб всю роскошь Запада и Востока – и польские помещики не устояли перед искушением, они стали создавать хлебные плантации, фольварки, и с помощью плети заставили своих крестьян работать на барщине. Мировой Рынок постепенно завоевывал Польшу; от устья Вислы фольварки распространились вверх по течению реки, и каждую осень вниз по реке к Данцигу двигались бесконечные караваны барж с зерном. Данциг стал одним из богатейших городов Европы: отделанные мрамором дворцы купцов, готические соборы, огромный порт, где сотни судов становились на погрузку у хитроумных подъемных машин. Польские магнаты хотели жить так же, как купцы в Данциге; они строили виллы и разбивали парки с фонтанами и мраморными скульптурами, одевались в шелка по французской моде и ездили в каретах с лакеями на запятках. За эту роскошь расплачивались польские крестьяне; их заставляли работать на барских фольварках – сначала два дня в неделю, потом три, четыре, пять; потом у многих из них отобрали наделы и стали выдавать пайки, "месячину"; они работали на барина всю неделю, и за невыход на работу карали смертью.

Пока у крестьян оставалось свое хозяйство и какие-то деньги, паны заставляли их покупать водку в панской харчевне. Это было средство отнять все, что осталось; если холоп мало пил, его били плетьми, а когда он спивался, то становился безропотным существом и покорно переносил все страдания. Вот как описывает жизнь польских крестьян публицист XVIII века: "Я вижу миллионы существ, из которых одни ходят полунагими, другие покрыты шкурой или грубой сермягой; все они высохшие, обнищавшие, обросшие волосами, закоптевшие… Наружность их с первого взгляда кажется более сходной со зверем, чем с человеком. Они носят позорное имя холопа. Пища их – хлеб из непросеянной муки, их напиток – вода и жгущая внутренности водка, их жилищами служат ямы или немного возвышающиеся над землей шалаши. Солнце не имеет туда доступа, они наполнены только смрадом… В этой смрадной и дымной темнице хозяин, утомленный дневной работой, отдыхает на гнилой подстилке. Рядом с ним спят нагишом голодные дети на том же ложе, на котором стоит корова с телятами и лежит свинья с поросятами…"

Панские гайдуки с плетьми в руках наблюдали за работой крестьян, и в случае непокорности расправа была немедленной. "Разгневанный помещик… не только разграбит все, что есть у бедняка, но и убьет его – когда захочет и как захочет", – свидетельствует современник. Когда шляхтич убивал холопа, он говорил, что убил собаку; по приказу пана у крестьянина могли отрезать уши и нос, выжечь на лбу знак виселицы, а в случае особо тяжкой провинности вспороть живот и намотать кишки на дерево. Польша была единственной страной, где господин обладал над рабом правом жизни и смерти (jus vitae ac necis) – нигде, ни в Риме, ни в американских южных штатах это право не было утвержденным законом.

Мировой Рынок и шляхетская "свобода" принесли польским крестьянам самое страшное рабство, какое когда-либо было в истории. Но судьба Польши не была исключением; это было естественное следствие демографического закона: когда не хватает рабочих рук, богатые, сильные и знатные обращают простолюдинов в рабов. Таково было происхождение рабства в Афинах, где рабы работали в ремесленных мастерских, и в Риме, где они трудились на плантациях, – в обоих случаях людей обращали в рабов, чтобы производить товар на рынок. В XIII веке английские бароны ограничили власть королей и воспользовались своей свободой, чтобы поработить крестьян – все с той же целью создать хлебные плантации и продавать зерно голландским купцам. В XIV столетии в Англии наступило Сжатие, рабочие руки обесценились и крестьяне получили свободу – однако, как только разразилась Великая Чума и демографическое давление упало, крестьян тут же попытались вернуть в рабство. В XVI веке Мировой Рынок породил рабство не только в Польше, но и во всех странах Балтии, от Дании до Ливонии, и только в Швеции крестьяне сохранили свободу – но лишь потому, что там не родит пшеница. В XVII столетии наступило время американского рабства; везде, где не хватало рабочей силы, богатые и сильные обращали простолюдинов в рабов – и если местных индейцев было недостаточно, то привозили негров из Африки. До недавнего времени рабство было составной частью буржуазного общества и человек мог быть такой же частной собственностью, как лошадь или корова; если же в какой-то период рабов отпускали на волю, то это означало, что началось Сжатие и рабочие руки упали в цене.

Сжатие было постоянным явлением в странах Востока, там давно отшумели социальные революции и поддерживающие справедливость монархи запрещали порабощать соотечественников. Рабство было уделом народов, живших в зонах низкого демографического давления: в Америке, в Африке, в Юго-Восточной Азии и Восточной Европе – оно угрожало Польше, Чехии и Литве, распространяясь вместе с фольварками вверх по течению Эльбы, Одера, Вислы, Немана. Дальше на юго-восток лежала Западная Русь – и ей грозила та же судьба, ведь Западная Русь принадлежала к буржуазному миру Европы. Однако еще дальше к востоку начинался другой мир – и Московская Русь принадлежала к миру Востока; на Руси были могущественные цари, поддерживавшие справедливость и не позволявшие боярам поработить народ. Впрочем, все было не так просто: пять веков назад Русь принадлежала к миру Запада, и в те времена бояре вместе с князьями ходили полюдьем по своей стране и собирали дань рабами, мехами и медом – потом добычу везли в Константинополь или Булгар и продавали на рынке. В боярских вотчинах и теперь жили сотни рабов-холопов; мир Запада мешался на Руси с миром Востока – и эти два начала были несовместимы. "Свобода" бояр была несовместима с абсолютной властью царей и с принципом справедливости; нигде на Востоке, ни в Турции, ни в Китае не было бояр – и России предстояло выбирать между Востоком и Западом, между самодержавием и рабством.

МОЛОДЫЕ ГОДЫ ИВАНА IV

Когда в 1533 году умер великий князь Василий III, его сыну Ивану было три года. За малолетством монарха делами государства управляла княгиня-мать Елена Глинская вместе с Боярской думой; почувствовав свободу, бояре тотчас стали тянуть на себя, требовать «прав» и кормлений. Брат Василия, удельный князь Андрей, поднял мятеж и попытался возбудить старое боярское гнездо, Новгород, – но потерпел неудачу, был схвачен и умер в темнице. Елене какое-то время удавалось поддерживать порядок с помощью мудрого советника, князя Телепнева-Оболенского, – но в 1537 году бояре отравили княгиню и расправились с Оболенским.

Началось боярское правление; бояре разбились на две партии, Шуйских и Бельских, и сцепились между собой в борьбе за власть и кормления. Схватки происходили на глазах маленького Ивана – на пирах и в его покоях; однажды митрополит был вынужден прятаться под кроватью великого князя. "Было мне в то время восемь лет, – вспоминал впоследствии Иван IV, – и так подданные наши достигли своих желаний – получили царство без правителя, о нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявили, сами же ринулись к богатству и славе и перессорились друг с другом при этом. И чего только они не натворили! Дворы, и села, и имущество наших дядей взяли себе и водворились в них. И сокровища матери моей перенесли в Большую палату, при этом неистово пиная ногами и толкая палками, а остальное разделили… Нас же, с единородным братом моим… начали воспитывать как чужеземцев или простых бедняков…"

Расхватав в кормление города и уезды, бояре "без милости грабили жителей". Казна великого князя была расхищена, и полки было не на что содержать – а между тем, с юга приступала новая грозная опасность: турки. В 1541 году над Европой прогремел турецкий гром: пала Венгрия; в битве под Будой янычары перебили 16 тысяч австрийских солдат, пытавшихся помочь венграм; над венгерской столицей был поднят бунчук султана. Сулейман Великолепный считал себя повелителем всех тюркских ханств – Крымского, Астраханского и Казанского, и непобедимые янычары были готовы двинуться на север. Крымский хан грозил, что придет на Москву, "не по-старому, с голой силой татарскою", а с янычарами и "нарядом пушечным". Вскоре после битвы при Буде янычары впервые приняли участие в татарском набеге – над Московией нависла смертельная опасность, а воеводы ссорились за "места" и не хотели идти против крымцев.

В 1546 году молодому великому князю исполнилось 16 лет, и он заявил о намерении венчаться на царство – и поискать "прародительских чинов, как прежде наши прародители… на великое княжение садились". Бояре были удивлены "разумными речами" юноши: ведь образованием Ивана никто не занимался, а оказалось, что он прочел все, что мог прочесть, изучил историю церковную и римскую, русские летописи и наизусть знал Новый Завет. Митрополит Макарий вспомнил римский обряд коронации и нашел в кремлевских кладовых царский венец – древнюю шапку Мономаха, которую, по преданию, император Константин Мономах подарил киевскому князю Владимиру. 16 января 1547 года Иван IV был торжественно коронован "царем всея Руси". Русское слово "царь" было искаженным титулом римских императоров – "цезарь"; по-немецки этот титул звучал "кайзер", и так называли себя правившие в Германии императоры. Турецкий султан тоже называл себя "кесарем", и так же называли ханов Золотой Орды, после падения которой "царями" стали все их наследники – ханы Крыма, Казани и Астрахани. Иван III тоже иногда назывался царем, но не решался во всеуслышание принять этот титул, опасаясь татарских "царей" – теперь его юный внук открыто назвался этим грозным титулом и возложил на себя корону. С тех пор писатели, возвеличивавшие царей, стали называть Москву Третьим Римом: "Два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не быть!" – так писал когда-то инок Филофей Василию III.

Коронация Ивана не внесла особых перемен в дела государства, страной по-прежнему правили бояре во главе с родичами царя, князьями Глинскими. 21 июня, через полгода после коронации, в Москве случился большой пожар: буря понесла огонь по крышам от Арбата к Кремлю и перекинула его через стены; загорелись наполненные молящимися кремлевские соборы; всюду стоял крик и плач, тысячи людей сгорели заживо; митрополит Макарий едва спасся. Москва сгорела почти полностью, десятки тысяч людей остались без имущества; они рыдали на пепелищах и собирались толпами, требуя найти поджигателей. В толпе носилось имя Глинских, их ненавидели за произвол и поборы; говорили, что они подожгли Москву волшебством: чародеи вынимали сердца человеческие, мочили в воде, водой этой кропили по улицам – оттого Москва и сгорела. Царь послал бояр к собравшимся москвичам расспросить их о причине волнений; среди бояр был князь Юрий Глинский; услышав, что кричат из толпы, он попытался спастись в церкви – но народ ворвался в собор и убил Глинского, а потом бросился грабить его двор. Перебив дворовых людей, вооруженная чем попало толпа пошла к царю в село Воробьево – требовать на расправу остальных Глинских. Молодой царь был страшно напуган, он думал, что восставшие хотят с ним расправиться, – "оттого вошел страх в душу мою и трепет в кости мои". Узнав в чем дело, царь ответил, что Глинских нет в Воробьеве, и ему удалось уговорить толпу разойтись.

Во время этих событий, когда молодой царь был в отчаянии от гнева божьего и страха перед людьми, перед ним явился грозный и вдохновенный проповедник – Сильвестр, священник Благовещенского собора. Показывая перстом на небо, Сильвестр объявил царю, что причина бедствий – его нерадение и пороки, что это он – виновник несчастного положения московской земли; Сильвестр призвал царя покаяться – и царь каялся, плакал, просил утешения и обещал во всем слушаться своего наставника. С этого времени власть бояр пала и первым советником царя стал Сильвестр, по его совету царь созвал на собор "выборных людей всей земли". Этот первый Земский Собор был непохож на польские сеймы: на него собрались и дворяне, и горожане, и крестьяне – и, когда царь вышел на Красную площадь, он обращался не к знатным, а к простому народу. Поклонившись на все стороны, Иван сказал:

– Люди божие и нам дарованные Богом! Молю вашу веру к Богу и к нам любовь. Теперь нам ваших обид – разорений и налогов – исправить нельзя вследствие продолжительного моего несовершеннолетия, пустоты и беспомощности, вследствие неправды бояр моих и властей, бессудства неправедного, лихоимства и сребролюбия. Молю вас: оставьте друг другу вражды и тягости, кроме разве очень больших дел. В этих делах и в новых я сам буду вам, сколько возможно, судья и оборона, буду неправды разыскивать и похищенное возвращать!

В этот самый день, когда была произнесена эта речь к народу, царь призвал к себе дворянина Алексея Адашева и сказал ему: "Алексей, взял я тебя из нищих и самых незначительных людей. Слышал я о твоих добрых делах и теперь взыскал тебя выше меры твоей, для помощи душе моей… Поручаю тебе принимать челобитные от бедных и обиженных и разбирать их внимательно. Не бойся сильных и славных, похитивших почести и губящих своим насилием бедных и немощных…" Царь "приказал" Адашеву принимать челобитные от народа – так был создан Челобитный приказ, своего рода правительство, куда стекались все дела и которому были подчинены другие приказы: Разрядный, ведавший войском, Поместный, распределявший поместья, Разбойный, чинивший суд и расправу, а также Посольский – тогдашнее министерство иностранных дел. Во все эти приказы Адашев и Сильвестр набрали чиновников-дьяков из простого незнатного люда, по большей части из грамотных поповских детей – и это новое чиновничество стало править Россией. "А как он был во времени, – говорит летописец об Алексее Адашеве, – в те поры Русская земля была в великой тишине и во благоденстве и управе… Да в ту пору же был поп Сильвестр и правил русскую землю с ним за одно, и сидели вместе в приказной избе у Благовещенского собора".

Что же за человек был Алексей Адашев, "взятый из нищих и самых незначительных людей"? Он был молод и был сотоварищем царя в его подчас шумных забавах – но при том отличался добродетелью и набожностью, держал в своем доме больных и нищих и сам за ними ухаживал; его называли "человеком божьим и ангельским". Адашев был хорошо образован и видел мир: он ездил с посольством ко двору султана – и, должно быть, вынес из этой поездки много впечатлений. Турки в те годы были грозой Европы и Азии, и мощь Османской Империи заставляла соседние государства перестраиваться по турецкому образцу – эта волна модернизации охватила весь Восток, и даже на Западе философы и политики смотрели на Империю, как на образец для подражания. В 1549 году царю Ивану из Челобитного приказа была передана "книжица" под названием "Сказание о Магмете-салтане", в которой рассказывалось, как Магмет-салтан "великую правду в царстве своем ввел". "Великая правда" – это было то, что турки называли "Адалет", "Справедливость" – идея о справедливом распределении обязанностей между сословиями, идея, лежавшая в основании всех мусульманских государств и всех восточных империй. Султан выступал в "Сказании" как охранитель справедливости: он установил справедливые налоги и послал сборщиков – "а после сборщиков проверял, по приказу ли его царскому собирают"; он установил справедливые цены на торге – а после послал людей проверить. "Воинникам" Магмет-салтан определял жалование, "не глядя на то, чьи отца дети". "Братья, все мы дети Адама, – говорил султан, – кто у меня верно служит, тот и будет лучшим". "Еще мудро устроил царь турецкий: каждый день 40 тысяч янычар при себе держит, умелых стрельцов из пищалей… и простолюдинов запретил закабалять и обращать в холопов… Сказал так Магмет-салтан: "В таком царстве, где люди порабощены, в том царстве люди не храбры в бою против недруга". Наместников царь в города на кормление не ставил, "чтобы не прельстились они на мзду", а назначал каждому по заслугам из казны царской. А как поставил судей по городам – так проверил, "и доложили царю про их лихоимства, что за взятки судят: тогда царь обвинять их не стал, а только повелел с живых кожу ободрать… А кожи их велел выделать и ватой велел их набить, и написать повелел на кожах их: "Без таковой грозы невозможно в царстве правду ввести". Правда – богу сердечная радость, поэтому следует в царстве своем правду крепить. А ввести царю правду в царстве своем – это значит и любимого своего не пощадить, найдя его виновным. Невозможно царю без грозы править, как если бы конь под царем был без узды, так и царство без грозы".

"Книжица" была подписана "воинником Иванцом Пересветовым", но содержались в ней те самые мысли, которые с буквальным совпадением высказывали Сильвестр и Адашев – и возможно, что она была написана в Челобитном приказе. Во всяком случае, "министры" Ивана IV стали усердно вводить на Руси "великую правду" Магмет-салтана: в течение следующих восьми лет была проведена перепись и установлены справедливые налоги, которые должны были платить также бояре и монастыри. Были отменены кормления и наместничества, "корм" стали собирать в казну, а горожане и крестьяне получили право самим выбирать земских старост вместо прежних наместников и волостелей. Чтобы новые судьи судили по справедливости, был создан и разослан по городам новый Судебник. Поместная система, заимствованная у турок еще при Иване III, была приведена в порядок, и воинов стали жаловать, "не глядя на то, чьи отца дети". По примеру Магмет-салтана царь завел своих янычар – 3 тысячи "выбранных" стрельцов, которые неотлучно находились при нем, имели одинаковую форму и служили за жалование. Стрельцы шли в поход вместе с "пушечным нарядом", не уступавшим турецкому артиллерийскому корпусу "топчу оджагы": в этом "наряде" были "великие пушки" с ядрами "в колено человеку".

Россия не зря перенимала военную силу турок: янычары уже не раз приходили на Оку, а крымцы утвердились в Казани – еще немного и пределы Османской Империи достигли бы Волги. Иванец Пересветов призывал царя идти на Казань, и после нескольких пробных походов Иван IV в 1552 году двинулся к Казани со "всей силой" и "великими пушками"; крымский хан пытался остановить огромную русскую армию и подошел к Туле – но не решился вступить в сражение. Деревянные стены Казани не могли выдержать огня "великих пушек" и были разрушены во многих местах; 2 октября был взорван подкоп – бревна, камни и разорванные тела защитников взметнулись в воздух – и русские полки с криком "С нами бог!" пошли на приступ. Казанцы бились отчаянно – и все погибли; племена Казанского ханства подчинились московскому царю. Летом 1554 года 30-тысячная русская судовая рать спустилась по Волге до Астрахани и благодаря распрям среди татарских племен добилась их добровольного подчинения – граница Русского государства достигла Каспийского моря.

Взятие Казани и Астрахани было великой победой, доказавшей, что отныне "пушки решают все". Преобразовав свою страну по турецкому образцу, Иван IV создал могущественную военную державу, которая за несколько лет вдвое увеличила свою территорию; царь Иван подарил русским крестьянам огромные пространства "подрайских" земель: поволжские черноземы плодоносили втрое-вчетверо лучше, чем песчаные почвы Руси! Эти пространства были почти не заселены – кочевники не хотели пахать землю и не давали это делать другим; лишь вокруг Казани имелись довольно многочисленные поля и деревни оседлых татар. Русские крестьяне массами переселялись на степные просторы, начался Великий Исход руси из северных лесов. Отстроенная Казань вскоре превратилась в большой русский город с каменным кремлем; на переправах и в устьях рек строились городки-укрепления; под их стенами крестьяне-переселенцы распахивали поля, постепенно продвигая пашню вглубь степей и лесов. Местные землепашцы, татары, мордва, чуваши считались такими же черносошными крестьянами, как переселенцы; они платили "ясак" русским "даньщикам" и местным помещикам-"мурзам". Уцелевшая татарская знать была приравнена к русским дворянам, и татарские полки под командой казанского "царя" Шиг-Алея ходили вместе с русскими полками на Ригу и Ревель.

Великая победа над татарами вызвала взрыв ликования на Руси; несметные толпы народа встречали царя под Москвой с криками: "Многие лета царю благочестивому, победителю варваров, избавителю христианскому!" Молодой царь Иван был на вершине славы; русские называли его царем, Грозным для врагов Руси, а татары – Белым царем, как прежде звали Великого Хана. В честь взятия Казани был заложен Покровский собор на Красной площади – огромная многоглавая церковь, похожая одновременно на православный храм и мусульманскую мечеть.

Покровский собор строили не итальянцы, а русские мастера Барма и Постник: Русь уже научилась строить соборы и крепости. Правление Ивана Великого было временем расцвета русской культуры; решением церковного собора в городах создавались училища, была заведена типография, была составлена церковная история, "Великие четьи-минеи", и официальная история России, "Лицевой свод", огромное собрание летописей из 10 томов с 16 тысячами миниатюр. Чтобы приобщить россиян к "житейской мудрости", Сильвестр написал "Домострой", а для возвеличения царской власти была создана "Степенная книга" – обширная родословная великих князей. С польского языка переводились агрономические трактаты; были измерены расстояния между городами и составлена первая официальная карта России – "Большой чертеж".

Над Европой в это время поднималась заря Возрождения, и первые отблески ее падали на Русь с запада. Со времен Аристотеля Фиоравенти на Руси молчаливо признавали превосходство западных ремесел – и, главное, превосходство западных оружейников, пушечников и литейщиков. На Руси не было хорошей руды, не было олова, меди, железа, поэтому цари приглашали рудознатцев, чтобы искать руду, и литейщиков, чтобы лить пушки. В 1547 году посол царя, саксонец Шлитте, нанял в Германии 120 мастеров – но магистр Ливонского ордена заявил протест императору Карлу V, и Шлихте был брошен в тюрьму, а мастера разошлись. Один из них, мейстер Ганс, попытался было самостоятельно пробраться в Россию, но был схвачен в двух милях от границы и казнен.

Опасаясь могущественного соседа, ливонцы не пропускали на Русь мастеров и оружие – однако западных купцов было трудно удержать от выгодного дела. В 1553 году из Англии отплыла экспедиция из трех кораблей под началом капитана Уиллоби. Корабли поплыли на север вдоль покрытых снегом берегов Скандинавии и попали в шторм; один из кораблей замерз во льдах со всем экипажем, другой вернулся в Англию, но третий вошел в устье Северной Двины, и местные жители объяснили его капитану Ченслеру, что он находится в России. Ченслера доставили в Москву, и он удостоился приема у царя; через год Ченслер вернулся в Россию как посол английской королевы и увез в Англию ответное посольство; к несчастью, корабли снова попали в бурю и Ченслер погиб – но московский посол спасся и смог завербовать в Англии несколько мастеров, медиков и рудознатцев.

Путь через Ледовитый Океан был долог и опасен, и царь Иван принял решение прорубить окно в Европу – завоевать Ливонию. Ливония казалась легкой добычей, она была охвачена смутами, магистр враждовал с рижским архиепископом, протестанты враждовали с католиками, а порабощенные крестьяне, эсты и ливы, ненавидели дворян-немцев. Однако Сильвестр и Адашев уговаривали царя не начинать новой войны, не закончив войну с татарами: крымский хан грозил отомстить за Казань, а за спиной хана стояла могущественная Турция. Царь не послушал и в 1558 году послал войска в Ливонию – но советники твердо стояли на своем, и Сильвестр, указывая рукой на небо, грозил царю всевозможными бедами. Однако Ивану было уже 28 лет, и за прошедшие годы он научился думать своим умом. Советников обвинили в попытке отстранить царя от государственных дел; Сильвестр был сослан в Соловецкий монастырь, а Адашев заключен в тюрьму, где вскоре умер. Царь стал управлять сам – молодые годы Ивана IV подошли к концу.

ЗРЕЛЫЕ ГОДЫ ИВАНА IV

Ливония не могла сопротивляться могущественной России, и огромное царское воинство буквально затопило маленькую страну. За два года войны были взяты Нарва, Дерпт и 20 других городов; в 1560 году русская армия осадила крепость Феллин, резиденцию магистров Ордена; ядра «великих пушек» разбили когда-то неприступные стены, и магистр Фюрстенберг сдался в плен. Торжествующий царь распорядился провести пленников по улицам Москвы, и один татарский хан сказал магистру, что «поделом получили вы, немцы: сами дали великому князю оружие, которым он сначала нас высек, а теперь вас самих сечет!»

Татарин имел в виду пищали и пушки, которым не могли противостоять ни ордынская конница, ни стены орденских замков. Ливония погрузилась в хаос; рабы-эстонцы, давно ждавшие случая отомстить своим немецким господам, восстали и вместе с казаками жгли фольварки. Уцелевшие города умоляли о помощи западных соседей: Ревель присягнула шведскому королю, а Рига и южные области – Сигизмунду II польскому и литовскому. Как и предсказывали Сильвестр с Адашевым, Россия оказалась в войне со всеми соседями – Швецией, Литвой, Польшей и Крымом. Впрочем, это не испугало царя: Иван IV объявил, что начинает поход на Литву с целью освобождения Западной Руси; 50-тысячная армия во главе с царем двинулась на Полоцк, главную крепость Белоруссии. Немецкие наемники, защищавшие Полоцк, со страхом смотрели с крепостных стен, как тысячи русских, ухватившись за канаты, вытаскивают на огневые позиции "великие пушки" – четыре колоссальных стенобитных орудия с ядрами "в пояс человеку". Стены города обрушились после первых же выстрелов; 15 февраля 1563 года Полоцк был взят, и казалось, что воссоединение Белоруссии с Россией – дело ближайшего будущего; простой народ Западной Руси с нетерпением ждал освобождения от фольварочного рабства.

В начале 1564 года две русские армии двинулись в Литву; царь ждал известий о новых победах – но неожиданно пришла страшная весть. Войско князя Шуйского попало в засаду на реке Улле, воеводы погибли, ратники изрублены или разбежались. В этих местах нельзя было ждать литовцев, и было ясно, что кто-то известил врагов, – разгневанный царь приказал казнить двух заподозренных бояр; все говорили об измене. Еще до битвы на Улле было несколько попыток отъезда бояр в Литву: бояре ненавидели царя за то, что он лишил их кормлений, обложил вотчины налогами и обременил службой – они были обязаны выставлять со своих земель воинов. Эта ненависть прорвалась еще в 1553 году: когда царь тяжело заболел и лежал при смерти, бояре отказались присягать его маленькому сыну: они хотели передать власть двоюродному брату Ивана, Владимиру старицкому. С началом войны было перехвачено несколько посланий от Сигизмунда II боярам и воеводам: король предлагал деньги и поместья тем, кто изменит царю; четверо князей со своими дружинами ушли в Литву; некоторые из уличенных в переписке были сосланы, другие поклялись не отъезжать.

В числе изменников оказался наместник Дерпта князь Курбский, который и выдал русскую армию на Улле за 300 золотых талеров. Когда на изменника пало подозрение, он бросил жену, сына и ночью с мешком денег спустился по веревке с крепостной стены – а затем безостановочно проскакал 100 верст до границы. На границе не знали о князе Курбском, и литовские солдаты обобрали предателя до нитки, отняли талеры, лошадей и даже сорвали лисью шапку. Оказавшись в столь жалком положении, Курбский написал царю "письмишко, слезами омоченное", напоминая о своих ратных подвигах и жалуясь на "гоненья", которые царь обрушил на бояр по навету своих советников. У царя не было явных доказательств измены (ведь литовские документы были открыты много позже) – и Иван IV ответил обстоятельным посланием, пытаясь что-то объяснить и отчасти оправдаться: "Всегда царям следует быть осмотрительным: иногда кроткими, иногда жестокими; добрым – милосердие и кротость, злым же – жестокость и муки… Если и есть за мной небольшой грех, то только из-за вашего же соблазна и измен; кроме того, и я человек: нет ведь человека без греха…" На упреки Курбского в том, что царь не советуется с боярами, Иван отвечал, что Русь – не Литва: "Там у них цари своими царствами не владеют, а как им укажут их подданные, так и управляют. Русские же самодержцы изначально сами владеют своим государством, а не их бояре и вельможи!" Боярам, писал Иван IV, вместо государственной власти потребно самовольство, а там, где царю не повинуются подданные, никогда не прекращаются междоусобные брани; если не казнить преступников, тогда все царства распадутся от беспорядка и междоусобных браней.

Царь наивно объяснял изменнику простые истины самодержавия – а в это время Курбский уже получил от короля поместья и во главе литовских войск двигался к Полоцку. По совету Курбского Сигизмунд II отправил крымскому хану чуть ли не всю свою казну – 33 телеги с золотом, и осенью 1564 года татары выступили на Русь одновременно с литовцами и поляками. Королевские войска осадили Полоцк, а крымцы – Рязань; в Москве было неспокойно, говорили о новых заговорах и отъездах в Литву – хотя к зиме враги отступили, положение оставалось тяжелым.

Измена Курбского открыла всю глубину боярской ненависти, и Иван чувствовал себя окруженным заговорщиками, готовыми в любую минуту подсыпать яд в чашу. Он не мог больше оставаться среди заговорщиков в Москве – и вот 3 декабря горожане увидели, как из ворот выезжает огромный санный поезд; Иван зашел помолиться в Успенский собор, попрощался с митрополитом, с людьми, сел в сани и поехал, "куда глаза глядят". Санный поезд скитался в окрестностях Москвы несколько недель – и что делалось в это время с царем, никто не знает: известно лишь, что от страшных переживаний у него выпали почти все волосы на голове. В начале января царь остановился в Александровской слободе и послал митрополиту грамоту, в которой перечислил все измены бояр и объявил, что "не хотя их многих изменников дел терпети, оставил свое государство и поехал, где вселитися, идеже его государя Бог наставит". С тем же гонцом была получена грамота к горожанам, в которой царь просил, "чтобы они себе никокого сумнения не держали, гневу на них и опалы никторые нет".

Как только народу стало известно про грамоты, в Москве поднялись "волнение и крик". "Государь нас покинул, мы погибаем!" – кричали на улицах; народ сбегался на Красную площадь: "Пусть государь не оставляет государства, пусть казнит своих лиходеев!" Бояре были смертельно напуганы: "Мы все своими головами, – говорили они, – идем к государю бить челом и плакаться!" Толпа бояр, священников и простых людей пошла в Александровское умолять Ивана вернуться на царство: "А если тебя, государь, смущает измена и пороки в нашей земле, то воля твоя будет – и миловать, и казнить…" Царь согласился, но заявил, что для охранения своей жизни намерен учредить на своем государстве "опричнину" – особый "удел" или "двор" с дворцовой гвардией и землями, предназначенными в обеспечение. Иван остался жить в укрепленной Александровской слободе и набрал в гвардию тысячу "опричников" – по большей части из "безродных" людей. В Турции, где был такой же отдельный султанский "двор", дворцовая гвардия состояла из рабов -"капыкулу", а дворцовые земли назывались "хассе" – русский царь пытался подражать порядкам, заведенным "Магмет-салтаном". Подобно Магмет-салтану, он стал "вводить правду" посредством "грозы": он отбирал у князей и бояр вотчины, отсылал их в Казань и казнил непокорных. В первый же год опричнины было сослано больше 100 князей, их вотчины были отобраны в казну, а холопы получили свободу. Опричники врывались в боярские дворы и выгоняли хозяев, не позволяя ничего брать с собой, – так что многие кормились по дороге в Казань подаянием.

Это была социальная революция: Иван IV пытался отобрать власть и собственность у целого сословия, у бояр и князей, которые считали себя хозяевами Руси и каждый из которых владел десятками деревень, сотнями холопов и множеством дружинников. Это была одна из многих революций, сотрясавших в то время Европу и Азию; подобные события происходили во Франции, в Испании, Италии, Швеции, Персии, Индии – это было время повсеместного наступления абсолютной монархии, пытавшейся смирить знать и создать сильное государство, основанное на законах справедливости. Такие государства давно уже существовали на Востоке, и могущественная Османская Империя была образцом для многих монархов -поэтому социальные революции сопровождались перениманием османских порядков, МОДЕРНИЗАЦИЕЙ по турецкому образцу. России, на которую наступали татары и турки, просто не оставалось ничего иного, как вместе с Персией и Индией заимствовать стрельцов, пушки и "великую правду" Магмет-салтана.

Социальная революция всегда сопровождается внутренней войной и кровопролитием. Могущественная знать никогда добровольно не расстается с богатством и властью; измена, мятежи, заговоры, кинжал, яд являются ее обычным оружием, а репрессии и террор против знати – обычное оружие монархов. В 1568 году в Швеции был убит король Эрик XIV, в этом же году герцог Альба казнил сотни дворян в Нидерландах, а четыре года спустя пришло время Варфоломеевской ночи. В 1567 году был открыт обширный заговор в Москве: бояре собирались поднять мятеж, с помощью своих дружинников свергнуть царя и возвести на престол Владимира старицкого; главой заговора был старший боярин Челядин-Федоров. Узнав о заговоре, царь вместе с опричниками неожиданно ворвался в вотчину Челядина, взял штурмом боярский двор, согнал всех уцелевших в сарай и "взорвал порохом". Вместе с Челядиным были казнены десять бояр; Владимира старицкого заставили выпить яд; митрополит пытался заступиться за осужденных, но был сослан в Богоявленский монастырь. В 1569 году пришло известие о заговоре в Новгороде: доносчики говорили, что новгородские бояре хотели, как бывало и раньше, присягнуть Литве. Неизвестно, была ли это правда или провокация литовцев, но царь поверил, двинулся на Новгород, устроил суд с пытками и казнил множество новгородцев – всего за время правления Ивана Грозного было казнено 4 тысячи человек, в том числе 700 бояр и дворян. Многие княжеские роды были полностью уничтожены, оставшимся членам других родов царь запрещал жениться, чтобы после смерти забрать их земли в казну. Почти все князья и бояре лишились своих огромных вотчин – те, что уцелели, владели лишь небольшими поместьями и сравнялись своим положением с дворянами.

Знать надолго запомнила время опричнины, и дворянские историки последующих столетий описывали деяния Ивана Грозного с ужасом и ненавистью. Служители знати изображали царя сумасшедшим маньяком-кровопийцей и возводили вокруг его образа горы лжи, которую и теперь усердно переписывают их последователи. Однако народные сказания сохранили другой образ Грозного – образ справедливого царя, который переодетым ходит среди народа, чтобы узнать "как-то люди живут"; сохранились предания о том, как "мужики" избрали Ивана на царство, как бояре выгнали царя из Москвы, и о том, как "березка ему кланялась, жалеючи". У знати и у народа всегда был разный взгляд на события, и если для одних Иван Грозный был "кровавым тираном", то для других – "царем-отцом". Как бы то ни было, надо признать, что действия царя определялись обстоятельствами, и в аналогичных обстоятельствах Людовик XI точно так же казнил своих врагов и точно так же прятался от них за унизанными железными шипами стенами замка Плесси ле-Тур. Так же, как Людовик XI, Иван IV был очень набожен: он пытался сделать из опричников монашеский орден, призванный выводить "крамолу". Опричники носили черную монашескую одежду и разъезжали на конях с привязанными к седлу метлой и собачьей головой – символами их намерения вымести и изгнать "нечисть". Александровская слобода превратилась в монастырь, в четыре часа царь взбирался на колокольню и звонил в колокол к "заутрене", опричники собирались на молитву и усердно молились до десяти часов; сам Иван пел в хоре; потом шли в общую столовую, и, пока "братия" насыщалась, "царь-настоятель" смиренно стоял подле; недоеденную пищу отдавали нищим. Потом царь принимался за государственные дела, а вечером пировал со своей "дружиной", как пировали все князья на Руси. Опричники, пользуясь близостью к царю, случалось, позволяли себе грабежи и насилия, а иногда сами придумывали "заговоры" – когда царь узнал об этом, он казнил их "начальных людей" и запретил само слово "опричнина" – с тех пор стали говорить "двор", а опричники стали называться "дворными" и превратились в царскую гвардию.

Царь одержал победу во внутренней войне – но оставалась еще гораздо более опасная внешняя война. В 1566 году царь созвал Земский собор для того, чтобы решить, следует ли продолжать войну в Ливонии; духовенство, дворяне и горожане выступали за продолжение войны и выразили согласие на введение новых налогов. У крестьян отнимали все, что было, во многих областях начался голод, вслед за голодом пришла чума. Страшный мор опустошал города и деревни – и враги не упустили случая, чтобы нанести удар. Весной 1571 года разведчики донесли царю, что идет огромная, 120-тысячная орда и степь полна татарской конницей. Иван Грозный вышел на Оку с 50-тысячным войском и опричной гвардией – но изменник князь Мстиславский послал своих людей показать хану Девлет-Гирею, как обойти Засечную черту с запада. Татары пришли, откуда их не ждали, царь с опричниками оказался отрезанным от главной армии и укрылся в Александровском, а войска едва успели подойти к Москве и занять оборону в предместьях. 24 мая татары подожгли предместья, внезапно поднялся огненный вихрь и понес огонь по крышам; весь город превратился в огромный костер; обезумевшие от ужаса толпы метались по улицам, пытаясь вырваться из огненного ада. В северных воротах люди "в три ряда шли по головам один другого и верхние давили тех, кто были под ними". Когда огонь добрался до Пушечного двора, начались страшные взрывы; целые кварталы были сметены с лица земли; Москва сгорела дотла, уцелел только Кремль; огромное пожарище было завалено обугленными телами – погибло несколько сот тысяч человек. Потрясенный этим зрелищем, хан не стал штурмовать Кремль; он разорил центральные области, вырезал 36 городов, собрал 100-тысячный полон и ушел в Крым; с дороги он послал царю нож, "чтобы Иван зарезал себя".

Крымское нашествие было подобно Батыевому погрому; хан считал, что Россия обессилена и больше не сможет сопротивляться. Казанские и астраханские татары подняли восстание; в 1572 году орда пошла на Русь устанавливать новое иго – ханские мурзы делили между собой города и улусы. Русь была действительно обессилена 20-летней войной, голодом, чумой и страшным татарским нашествием; Иван Грозный сумел собрать лишь 30-тысячную армию. 28 июля огромная орда переправилась через Оку и, отбросив русские полки, устремилась к Москве – однако русская армия пошла следом, нападая на татарские арьегарды. Хан был вынужден повернуть назад, массы татар устремились на русский передовой полк, который обратился в бегство, заманивая врагов на укрепления, где располагались стрельцы и пушки, – это был "гуляй-город", подвижная крепость из деревянных щитов. Залпы русских пушек, стрелявших в упор, остановили татарскую конницу, она отхлынула, оставив на поле груды трупов, – но хан снова погнал своих воинов вперед. Почти неделю, с перерывами, чтобы убрать трупы, татары штурмовали "гуляй-город" у деревни Молоди; спешившиеся конники подступали под деревянные стены, раскачивали их – "и тут много татар побили и рук поотсекали бесчисленно много". 2 августа, когда натиск татар ослаб, русские полки вышли из "гуляй-города" и ударили на обессилевшего противника, орда обратилась в паническое бегство, татар преследовали и рубили до берегов Оки – крымцы еще никогда не терпели такого кровавого поражения.

Битва при Молодях была великой победой самодержавия: только абсолютная власть могла собрать все силы в один кулак и отразить страшного врага – и легко представить, что было бы, если бы Русью правил не царь, а князья и бояре – повторились бы времена Батыя. Потерпев страшное поражение, крымцы 20 лет не осмеливались показываться на Оке; восстания казанских и астраханских татар были подавлены – Россия победила в Великой Войне за Поволжье. На Дону и Десне пограничные укрепления были отодвинуты на юг на 300 километров, в конце царствования Ивана Грозного были заложены Елец и Воронеж – началось освоение богатейших черноземных земель Дикого поля.

Победа над татарами была достигнута в большой мере благодаря пищалям и пушкам – оружию, которое привозили с Запада через прорубленное царем "окно в Европу". Этим окном был порт Нарва, и король Сигизмунд просил английскую королеву Елизавету прекратить торговлю оружием, ибо "московский государь ежедневно увеличивает свое могущество приобретением предметов, которые привозят в Нарву". Поляки, литовцы и шведы изо всех сил старались закрыть это окно, а царь стремился сделать его шире и овладеть Ревелью. Война с татарами и турками долгое время отвлекала Ивана IV от войны в Ливонии – а, между тем, на западе происходили важные события. В 1569 году в Люблине была заключена уния об объединении Литвы и Польши в одно государство с общими законами, общим сеймом и общим монархом, которого по-прежнему называли королем польским и великим князем литовским. Так как этот монарх был выборным, то новое государство стали называть "Республика" – по-польски "Речь Посполитая"; в 1575 году на престол "Речи Посполитой" был избран Стефан Баторий, князь Трансильвании и вассал турецкого султана.

Стефан Баторий был одним из знаменитых полководцев того времени, он был хорошо знаком с новой европейской военной тактикой. Королю удалось убедить сейм временно ввести военный налог и создать наемную армию западного образца. В 1578 году русские войска впервые столкнулись со знаменитыми терциями, с мушкетерами и пикинерами, нанятыми Баторием по всей Европе, – в битве при Вендене русская армия потерпела тяжелое поражение, "гуляй-город" был взят, и русские пушкари полегли возле своих орудий. В следующем году войска Батория овладели Полоцком, а в 1580 году заняли Великие Луки и подступили к Пскову. Наученные горьким опытом русские воеводы не решались выходить в поле и оборонялись за стенами крепостей; Псков защищало все его население, и, хотя польская артиллерия разрушила часть городской стены, все попытки штурма окончились неудачей. Тем не менее военное превосходство противника было очевидным, и Ивану IV пришлось отказаться от Ливонии; в 1582 году был заключен мир с поляками, а в следующем году – со шведами; попытка открыть "окно в Европу" окончилась неудачей. Крушение дела всей жизни тяжело отразилось на здоровье царя, с ним стали случаться припадки необузданного гнева, и во время одного из этих припадков он ударил посохом своего сына Ивана – да так, что слабый здоровьем и впечатлительный царевич через несколько дней скончался "от горячки". Царь был вне себя от горя, он думал, что смерть сына – это кара господня за прегрешения, за казни виноватых и невинных; он ездил по монастырям и истово молился, поминал казненных, просил простить его – но родня казненных его не простила. Кто-то из врагов, затаившихся около царя, наконец, улучил момент, чтобы подсыпать государю яд; 18 марта 1584 года царь, игравший в шашки с боярином Бельским, внезапно без звука повалился на пол и, не приходя в сознание, скончался.

Спустя четыре века было установлено, что Иван IV был отравлен ртутью.

ЦАРЬ БОРИС ОКАЯННЫЙ

Наследник Грозного Федор был непохож на отца – он был тих, робок, слаб здоровьем; походка у него была нетвердая, а на бледном лице постоянно бродила бессмысленная улыбка. Английский посол Флетчер прямо писал, что новый царь «слабоумен и мало способен к делам политическим»; Федор проводил время в молитвах, ездил по монастырям и звонил в колокола – это было его любимой забавой. Действительным правителем государства должен был стать тот, кто сумеет подчинить себе слабовольного царя и стать его «первым министром» – на эту роль претендовали командир дворовой охраны Бельский, шурин царя Борис Годунов и знатные бояре, Романов, Шуйский, Мстиславский. Бельский попытался было овладеть царем и заперся с дворовыми стрельцами в Кремле – но бояре возбудили народ слухами, что это Бельский «извел» царя Ивана, а теперь хочет извести его сына; толпы посадских людей и дворян осадили Кремль, и стрельцы сдались. Бельского отправили в ссылку, а дворовая охрана (прежние опричники) была расформирована – так закончилась знаменитая «опричнина».

Через три месяца после смерти Грозного в Россию вернулось боярское правление; по примеру польского сейма бояре собрали Земской собор, утвердивший власть Боярской думы; сосланные Грозным князья и бояре – те немногие, кому посчастливилось выжить, – вернулись в Москву и получили назад свои вотчины. Потом, как полвека назад, бояре разбились на две партии и стали враждовать из-за доходных постов; партия Годунова боролась с партией Шуйских, Борис Годунов одержал победу, сослал Шуйских и стал первым лицом в государстве, "правителем" России. Новый правитель когда-то был опричником и по ночам дежурил на постельничьем крыльце царского дворца; он по мере сил старался подражать Ивану IV и возобновил войну со Швецией, пытаясь снова открыть "окно в Европу". Однако Годунов не обладал ни энергией, ни властью Грозного, и война кончилась ничем, принеся народу лишь новые тяготы – в дополнение к тяготам еще не забытой Ливонской войны.

К концу Ливонской войны в деревне царила разруха: страшный мор и нашествие Девлет-Гирея опустошили центральные районы страны. Повсюду лежали запустевшие поля; помещики переманивали друг у друга уцелевших крестьян; землепашцы снимались с дедовских пашен и уходили на восток и на юг – туда, куда их манили плодородные черноземы и где новые поселенцы имели льготы. Это был Великий Исход русского крестьянства из северных лесов, новгородские и вологодские места почти опустели, тысячи телег катились по степным дорогам к Воронежу, Тамбову, Самаре. Новоприбывшие устраивались под стенами крепостей в слободках, они распахивали целину и служили по "прибору" – в свой черед несли сторожевую службу и обороняли крепости. Многие из них называли себя казаками – так с древних времен именовалось все пограничное население; других называли "стрельцами", "сторожами", "ездоками". Те, что селились к северу от линии крепостей, должны были кроме того пахать "государеву пашню", поля, урожай с которых шел государству, – но были еще и вольные казаки, которые шли дальше на юг и устраивались на "ничьей" земле. Вольные казаки ставили укрепленные станицы-"юрты" и выбирали на "круге" своих атаманов; они жили сами по себе, пахали землю с саблей за поясом и сражались с кочевавшими в "Диком поле" татарами. Русское государство, продвигая на юг свои крепости, брало вольных казаков к себе на службу, а те, которые не хотели служить, уходили на юг – в 1580-х годах они добрались до места слияния Дона и Донца и основали здесь большую станицу Раздоры. Окруженные со всех сторон татарскими юртами, казаки Нижнего Дона не могли пахать землю и жили войной; они совершали набеги на татар, а когда не было добычи, нанимались на службу на Русь. В 1579 году 500 казаков во главе с атаманом Ермаком нанялись на службу к купцам Строгановым, державшим соляные промыслы на Каме; через два года Строгановы послали Ермака в поход на Сибирское ханство; сибирские татары еще не видели пищалей и пушек и в страхе разбежались перед казаками; Ермак взял столицу ханства Кашлык и три года правил таежными племенами – но, в конце концов, попал в засаду и погиб. Вскоре после его гибели на Иртыш пришли царские воеводы и основали крепость Тюмень – так началось освоение русскими Сибири.

Уход крестьян привел к тому, что оставшиеся в опустевших поместьях дворяне были не в состоянии исполнять службу. Чтобы прокормиться, им приходилось вместе с домочадцами пахать землю или вслед за крестьянами идти в казаки. В 1580-х годах Иван Грозный попытался выяснить размеры потерь и начал перепись населения; на время переписи в отдельных областях "заповедные годы" – годы, в которые "выход" был запрещен. При Борисе Годунове перепись продолжалась, один "заповедный год" следовал за другим, и, в конце концов, появились грамоты, запрещавшие выход "до государева указу" – как оказалось, навсегда. Постепенно действие этих грамот было распространено на всю Россию, а в 1597 году вышел указ о сыске беглых – срок сыска устанавливался в пять лет.

Прикрепление крестьян было роковым событием русской истории, повлекшим за собой много бед – и у народа осталась долгая память о "Борисе окаянном". "При царе Иване Васильевиче крестьяне имели выход вольный, – говорили приказные дьяки, – а царь Федор Иванович по наговору Бориса Годунова, не слушая совета старших бояр, выход крестьянам заказал, и у кого колико крестьян где было, книги учинил". Книги были составлены по итогам переписи, закончившейся в 1592 году, – и с тех пор крестьяне по тем книгам должны были быть помещиками "крепки" – они превратились в "крепостных". Само по себе прикрепление к земле было еще не так страшно для крестьян – если бы правители, как в старые времена, контролировали сбор податей и не давали помещикам брать лишнее. Но Годунов был слабым правителем, искавшим любви дворян, – и волей или неволей, он позволил дворянам делать все, что хотят. "Дворянству дана несправедливая и неограниченная свобода повелевать простым народом и угнетать его", – писал английский посол Флетчер.

Мысль о прикреплении крестьян и об опоре на "шляхетство" пришла к Годунову из Польши: он враждовал со "старшими боярами", и ему не оставалось ничего иного, как потакать русской "шляхте". Султаны, которые имели больше власти, в аналогичных обстоятельствах попросту лишали дворян поместий и превращали их в стрельцов ("янычар") – тем более, что эпоха тяжелой кавалерии подходила к концу и на полях сражений господствовали не рыцари, а мушкетеры и артиллеристы. Но попытка Грозного направить Россию по пути Турции не удалось – и после побед Стефана Батория Россия повернула на путь Польши; это означало, что "шляхта" получит "золотую вольность", а крестьяне в скором времени превратятся в рабов. Годунов потакал "шляхте", чтобы закрепить за собой власть: царь Федор был бездетен, и в случае его смерти борьба за власть должна была вспыхнуть с новой силой. Правда, у Федора был брат, царевич Дмитрий, родившийся в 1583 году и живший со своей матерью в Угличе. В интересах Годунова было, чтобы царевич умер, – и в 1591 году царевич напоролся на нож, играя в "тычку". В январе 1598 года скончался "смирением обложенный" царь Федор, и патриарх Иов, обязанный Борису своим титулом, созвал "народ" у Красного крыльца, чтобы Годунова "выкликнули" на царство. Однако народу собралось маловато: Боярская дума была против Бориса; тогда Годунов сказал, что татары идут на Русь, и собрал на Оке дворянское ополчение. Татары не пришли, но Борис два месяца пировал на Оке со шляхтой, обещал ей все что угодно и роздал дворянам всю казну. В июле он приехал вместе с "выборными дворянами" на собор в Москве – и был "избран" царем так же, как поляки выбирали царей на сейме. Шляхта отныне делала с крестьянами все, что хотела, повышала оброки и гнала "мужиков" на барщину. Мелкопоместные дворяне, у которых осталось лишь по несколько крестьян, пытались взять с них, все, что можно и что нельзя – они не оставляли крестьянам запасов зерна, и в случае голода это было чревато катастрофой.

В 1601 году хлеба не вызрели из-за дождливого лета, а в следующем году посевы погубил мороз – начался Великий Голод. "Я видел собственными глазами людей, которые валялись на улицах, летом щипали траву, а зимой ели сено, – писал свидетель событий. – У мертвых находили во рту навоз; везде отцы и матери душили, резали и варили своих детей, дети – родителей, хозяева – гостей, мясо человеческое, мелко изрубленное продавалось на рынках за говяжье в пирогах…" "На всех дорогах лежали люди, умершие от голода, – писал голландский купец, – их трупы пожирались волками и лисицами. В самой Москве было не лучше. На рынок привозили хлеб лишь тайком: в противном случае его могли отнять. Для вывоза трупов были назначены люди с санями и телегами; они ежедневно вывозили множество трупов к ямам, вырытым за городом, куда мертвецов ссыпали как сор…" За два года голода было погребено таким образом 130 тысяч трупов, а всего в Москве погибло полмиллиона голодающих: в столицу стекались со всех сторон крестьяне, чтобы просить подаяние, – и умирали на московских улицах. Царь приказал открыть казенные амбары – но этого хлеба хватило ненадолго; патриарх, монастыри и богатые бояре не последовали примеру царя: ждали, когда цены поднимутся еще выше. Хуже всего было крестьянам и холопам в мелких поместьях; "бесхлебные" помещики прогоняли своих голодных рабов, которые собирались в отряды и нападали на богатые дворы. Осенью 1601 года Борис Годунов временно разрешил зажиточным помещикам "вывозить" крестьян от "бесхлебных" дворян – однако крестьяне не хотели знать никакого "вывоза": они толпами уходили на хлебный юг "в казаки". Царь попытался помешать уходу крестьян из Московского уезда – тогда в центральных районах вспыхнуло большое восстание; летом 1603 года отряды восставших соединились, избрали своим вождем атамана Хлопка и пошли на столицу – началась гражданская война.

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

Гражданская война была ответом крестьянства на попытку порабощения; увидев в руках помещика плеть, крестьяне взялись за вилы и косы. Царь Борис выслал против восставших большое войско, крестьяне бились «не щадя голов своих», но в сентябре 1603 года были разбиты под Москвой; атаман Хлопко едва живой попал в плен и был повешен. Повстанцы рассеялись и вместе с тысячами голодающих ушли на юг, на казацкую «украину»; там скопились сотни тысяч беглецов, с ненавистью смотревших в сторону Москвы и боявшихся, что царь Борис начнет возвращать их помещикам. Казаки выступали вместе с этими беглецами: они отличались от них лишь тем, что бежали немного раньше и успели как-то устроиться – но они точно так же ненавидели московских бояр и царя Бориса.

Весной 1604 года по "украине" стал распространяться слух, что царевич Дмитрий вовсе не был убит в Угличе, а неведомо как спасся – и вот теперь объявился недалеко от границы, в Польше. "Царевичем Дмитрием" был самозванец Григорий Отрепьев, когда-то служивший боярам Романовым, а потом постригшийся в монахи и во время голода ушедший за границу. Оказавшись в Польше, Григорий объявил себя "царевичем Дмитрием" – и некоторые из польских магнатов сделали вид, что поверили самозванцу: им была выгодна смута в России. Среди тех, кто поддерживал Григория, был сандомирский воевода Юрий Мнишек, устроивший самозванцу аудиенцию у короля Сигизмунда III и отдавший ему в жены свою дочь Марину. Впрочем, король не стал объявлять войну России и ограничился тайной поддержкой самозванца; Мнишек нанял три тысячи солдат, и в октябре 1604 года маленькое войско переправилось через Днепр на русскую "украину".

На «украине» "Дмитрия" уже ждали: повстанцы и казаки взялись за оружие, города открывали "царевичу" ворота, и стрельцы выдавали ему связанными своих воевод. "Встает наше красное солнышко, ворочается к нам Дмитрий Иванович!" – кричали люди на улицах: Дмитрия любили уже за то, что он был сын Грозного и враг "окаянного Бориса". Армия "царевича" росла на глазах; когда в январе 1605 года она встретилась с царскими войсками у села Добрыничи, у самозванца было больше 20 тысяч человек и полсотни пушек. Тем не менее, опытные царские воеводы одержали победу и устроили избиение мирных крестьян; в Комарицкой волости они вешали "мужиков" за ноги на ветвях деревьев, а затем стреляли в них из луков и пищалей. "Дмитрий" хотел бежать в Польшу, но в Путивле был задержан огромной толпой: люди, обступив "царевича", умоляли его не покидать их – и "Дмитрий" остался. Вскоре пришли ободряющие известия: несмотря на поражение, на сторону "царевича" переходили новые города; царское войско было задержано под Кромами и безуспешно осаждало окруженную болотами крепость. Весной среди осаждающих началась эпидемия, дисциплина падала, многие дворяне самовольно возвращались в свои поместья. В апреле пришло известие о смерти Бориса Годунова и воцарении его 16-летнего сына Федора; дворяне, уже привыкшие выбирать царей и получать подарки, ждали, чем пожалует новый царь, – но царь не жаловал; воеводы Голицын и Басманов решили, что "Дмитрий" будет щедрее и стали подговаривать недовольных: стрельцы и боевые холопы давно симпатизировали "царевичу", так что их было нетрудно подговорить. Ночью 7 мая заговорщики подожгли лагерь и в поднявшейся суматохе увели часть войска в Кромы; остальная часть армии рассеялась; многие дворяне, не желая воевать, попросту разъехались по домам. "Дмитрий" с радостью принял перебежчиков, распустил по домам всех желающих, а с самыми верными казаками и дворянами пошел к Москве.

1 июня послы царевича вместе с казаками проникли в город и возбудили народ; простые люди ненавидели бояр, добрым словом вспоминали о Грозном и были готовы поддержать его сына. Как только послы на Красной площади огласили обращение к народу, огромная толпа двинулась на Кремль и, сокрушая все на своем пути, ворвалась во дворец; царь Федор успел бежать – тогда народ принялся громить и грабить дворы Годуновых, а заодно и всех "богатых и брюхатых", нажившихся во время голода. "Весь город был объят бунтом, – писал свидетель событий, – дома, погреба, канцелярии думных бояр, начиная с Годуновых, были преданы разгрому"; "зажиточные подвергались истязанию, жалкая голь и нищета торжествовали", с богатых срывали даже одежду.

Испугавшиеся бояре послали к "царю Дмитрию" депутацию "бить челом о милости". Дмитрий принял бояр, окруженный казаками, которые как раз подошли с Дона. Он бранил бояр последними словами, а потом в честь своей победы устроил роскошный пир в тех самых огромных шатрах, в которых семь лет назад Борис Годунов потчевал дворян на берегу Оки. Шатры были шиты золотом и имели вид крепости с башнями; внутри могло уместиться пятьсот человек. Среди пиров новый царь договорился с боярами, что не будет трогать их вотчин, а бояре не будут ему противиться; в Москву послали казаков, которые схватили и задушили Федора, сказав народу, что он отравился от страха.

20 июня "царь Дмитрий" торжественно вступил в Москву. Ликующий народ кричал: "Дай господи, государь, тебе здоровья!" – колокольный звон и приветственные крики катились за царской каретой подобно волне. После коронации Дмитрий раздал много денег народу и уплатил богатое жалованье "служилым людям" – казакам, стрельцам и польским наемникам. Недовольны были только бояре: глава Думы князь Шуйский считал себя законным наследником престола и не хотел мириться с "царем Дмитрием". "Черт это, а не царевич!" – говорил Шуйский своим друзьям – но "друзья" донесли; Шуйский был схвачен и осужден на казнь – однако бояре обступили царя и заставили его помиловать князя. "Дмитрий" чувствовал, что у него нет сил, чтобы править самовластно: "Два способа у меня к удержанию царства, – говорил он, – один способ – быть тираном, а другой – не жалеть казны, всех жаловать; лучше тот образец, чтобы жаловать, а не тиранить".

Царь старался понравиться всем: он не решал дел без совета с боярами и раздавал поместья дворянам. «Дмитрий» запросто ходил по Москве, разговаривал с лавочниками и дважды в неделю лично принимал челобитные. В феврале 1606 года было запрещено возвращать силой крестьян, бежавших от помещиков в годы голода, и был подготовлен новый судебник, в котором восстанавливалось право выхода, – казалось, что народ добился своего, посадив на трон "доброго царя". Однако Шуйские не унимались: для бояр, гордившихся своей родовитостью, было невыносимо видеть на троне "голодранца Гришку Отрепьева". Простой народ был уверен, что "Дмитрий" – сын Грозного, но бояре хорошо знали правду: именно Шуйский в свое время расследовал дело об убийстве царевича Дмитрия, и было много других свидетелей, признавших в новом царе бывшего монаха.

Постепенно составился боярский заговор, к царю дважды подсылали убийц, со всех сторон приходили доносы. Дмитрию постоянно приходилось опасаться яда или кинжала в спину. В начале мая царь справил свадьбу со своей возлюбленной Мариной Мнишек – и воспользовался случаем, чтобы под видом приглашенных зазвать в Москву польских наемников для своей охраны. Польские гусары хорошо отпраздновали свадьбу: пили без меры, гонялись по улицам за женщинами и дрались с москвичами. Бояре решили воспользоваться этими стычками, чтобы сделать свое дело: они вовлекли в заговор двести дворян из новгородского полка (новгородцы никогда не любили московских царей) и на рассвете 17 мая ворвались в Кремль. Поляки попытались было помочь царю – но мятежники кричали, что это они, поляки, хотят убить государя! Простой народ, вооружившись чем попало, избивал поляков на улицах, а в это время мятежники пробивались по дворцовым коридорам к царским покоям. Преследуемый врагами, "Дмитрий" выпрыгнул из окна и сломал ногу; его окружили, сорвали одежду и принялись избивать. Царя рубили саблями и стреляли в него, хотя он уже не подавал признаков жизни – потом привязали к лошади и потащили окровавленный труп к терему матери царевича Дмитрия Марфы. Жена Грозного объявила собравшейся толпе москвичей, что это не ее сын, это – самозванец, которого покарал бог. Потрясенная толпа разошлась, люди не знали, чему верить: еще недавно Марфа признавала "Дмитрия" своим сыном. Мятежники бросили нагое тело царя в грязь посреди рынка, и оно лежало там несколько дней; дворяне хлестали труп плетьми, а народ молча стоял вокруг; многие плакали.

В это время бояре делили власть; в Думе "был мятеж во многих боярах", "захотели на царство многие". 19 мая часть бояр вывела на Красную площадь князя Василия Шуйского и среди толпы "выкликнула" его на царство. Народ заставили присягать "царю Василию" – но многие не хотели, через несколько дней появились "подметные письма", в которых говорилось, что "добрый царь Дмитрий жив", что бояре убили его двойника. 25 мая на Красной площади собралась огромная толпа, требовавшая, чтобы бояре вышли к народу – но Шуйский заперся в Кремле, и москвичи, не зная, что делать, разошлись.

Между тем, южные окраины отказались признать власть Шуйского: здесь тоже говорили, что Дмитрий жив. Действительно, из Польши приходили люди, утверждавшие, что видели царя, что он бежал и скрывается от недругов у своих польских друзей. Позднее выяснилось, что один из товарищей погибшего самозванца, Михаил Молчанов, бежал из Москвы с царской печатью; он выдавал себя за "чудесно спасшегося царя Дмитрия" и составлял грамоты, скрепленные печатью государя. Однако Молчанов боялся показаться на Руси, где "Дмитрия" видели очень многие, – поэтому он послал на Русь своего "большого воеводу" Ивана Болотникова, дав ему грамоту с царской печатью.

Болотников был лихой казак, повидавший на своем веку многое. Он побывал в плену у турок, несколько лет был прикован к веслу на галере, потом сражался с турками в Венгрии и за свою смелость был избран атаманом. Когда Болотников прибыл на южную "украину", вокруг него сразу же собрались все, кто год назад сражался за "царевича Дмитрия". Царской армии снова пришлось осаждать южные города – и обнаружилось, что в этой армии мало кто желает сражаться за "боярского царя Василия"; после нескольких боев царское войско отступило к Туле, и здесь "дворяне все поехали без отпуска по домам, а воевод покинули". Часть дворян из Рязани и Тулы по старой памяти о щедрости "царя Дмитрия" перешла на сторону его воеводы Болотникова. Шуйскому пришлось собирать новое войско из московских дворян и "великих бояр"; 25 октября повстанцы "побиша и разогнаша" эту рать у села Троицкого, а затем подступили к Москве.

Московский люд волновался: по рукам ходили призывы Болотникова "побивать бояр и забирать их жен, и поместья, и вотчины". С другой стороны, бояре и священники говорили, что Болотников пришел отомстить за смерть царя и не пощадит никого из москвичей. В лагерь повстанцев пришла депутация с просьбой показать царя Дмитрия – но царя Дмитрия не было, и москвичи не поверили, когда Болотников стал говорить, что царь в Польше: они своими глазами видели, что в действительности сталось с "добрым царем". Сомнения стали посещать и самих повстанцев: рязанским дворянам не нравилось, что Болотников призывает холопов "побивать бояр" – у них и у самих были холопы. 15 ноября полтысячи дворян во главе с Прокопием Ляпуновым ушли в Москву, воеводы Шуйского осмелели и решили дать повстанцам большое сражение. 2 декабря 1606 года царские полки пошли на штурм лагеря повстанцев у деревни Коломенское; повстанцы ожесточенно сопротивлялись, но в разгар боя к врагам перешел еще один дворянский отряд. Лагерь был взят и царские воеводы захватили 6 тысяч пленных; их ставили в ряд и убивали дубиной по голове, а трупы спускали под лед Яузы.

Воевода Болотников с остатками своего войска отступил в Калугу и был осажден царской армией, весной 1607 года вокруг Калуги разгорелись ожесточенные бои; отряды казаков во главе с атаманом Илейкой Муромцем прорывались на помощь Болотникову – и прорвались; объединенное войско повстанцев перешло из Калуги в Тулу. Илейка Муромец называл себя "царевичем Петром", сыном царя Федора, – и Болотников подчинился новому "царевичу", отличавшемуся крутым нравом. Гражданская война становилась все более жестокой, царь Василий приказал касимовским татарам "воевать" казацкую "украйну". Дворяне тысячами топили пленных стрельцов, а казаки убивали пленных дворян; "царевич Петр" травил "изменников" медведями и сбрасывал их с крепостных башен.

Царь Василий стал собирать новую армию и пообещал дворянам, что вернет всех крестьян, бежавших аж с 1592 года. Это помогло восстановить дисциплину, и в мае царь двинулся на Тулу с огромной, 100-тысячной ратью. 5 июня 1608 года на речке Восьме разыгралась жестокая битва между дворянской армией и казаками; казаки не выдержали удара тяжелой конницы и были разбиты, 5 тысяч пленных были казнены на поле боя. "Где же царь Дмитрий?!" – кричали казаки своим воеводам – и Болотников отправил атамана Ивана Заруцкого на поиски "хоть каково" Дмитрия. Заруцкий нашел на черниговской "украйне" человека, внешне похожего на убитого царя; это был школьный учитель, пришедший из Белоруссии; его научили, как себя вести, и объявили "чудесно спасшимся царем".

"Возвращение Дмитрия" вызвало взрыв ликования на "украйне", к нему стекались толпы казаков; приходили отряды наемников из Польши, выражая готовность снова служить "московскому царю". Между тем, войска Шуйского осадили Тулу, где оборонялись "царевич Петр" и Болотников; повстанцы сражались отчаянно и отразили все штурмы – тогда царь распорядился построить плотину на реке Упе и затопить город. Были согнаны десятки тысяч крестьян, которые за два месяца возвели плотину; вода поднялась и затопила улицы – так что "можно было только на плотах ездить". Погибли все хлебные запасы, в городе наступил страшный голод, защитники едва держались на ногах и вступили в переговоры с царем. Шуйский обещал выпустить повстанцев "свободно и с оружием" – но не сдержал обещания: он отпустил простых казаков, но приказал схватить атаманов. Илейка Муромец был казнен и навсегда остался в легендах, как "славный казак Илья Муромец"; Болотников был сослан на север, в Каргополь; когда год спустя повстанцы снова подошли к Москве, царь приказал утопить знаменитого атамана.

Тула лишь немного не дождалась помощи: "царь Дмитрий" уже шел на подмогу и находился в Козельске. Узнав о падении Тулы, "Дмитрий" и Заруцкий отступили на юг и провели зиму в Орле. Дмитрий рассылал воззвания к холопам, "чтобы холопы шли к нему, присягнули и получили поместья своих господ – а если там остались господские дочери, то пусть берут себе в жены". В Орле собрались толпы "боевых холопов", казаков и крестьян; приходили и польские отряды: в 1607 году в Польше был подавлен большой шляхетский мятеж, и преследуемые королевской армией отряды мятежников шли прямо к "царю Дмитрию". В апреле 1608 года войско "Дмитрия" двинулось на север и в двухдневной кровавой битве под Болховом разбило царскую армию; в июне повстанцы снова подошли к Москве и укрепились в деревне Тушино. На сторону "Дмитрия" перешли все города центральной России и даже некоторые города Севера – в том числе и Псков, где простонародье заставило "лутших людей" целовать крест "доброму царю". К осени Москва оказалась в блокаде и начался открытый "отъезд" знати и "всяких людей" в Тушино. "Учали из Москвы в Тушино отъезжати стольники, и стряпчие, дворяне московские, и дети боярские, и подьячие, и всякие люди". "Дмитрий" завел собственную Думу и приказы, стал жаловать поместья и собирать налоги; у "Дмитрия" появился собственный патриарх по имени Филарет – насильно постриженный Годуновым в монахи боярин Федор Романов. В сентябре казаки привели к "Дмитрию" освобожденную из московского плена его "законную жену" Марину Мнишек – и Марина, желавшая вновь стать царицей, со слезами на глазах обняла своего "мужа".

Казалось, что "Дмитрию" вскоре подчинится вся Русь, – но ему не подчинялось собственное войско. Польские наемники постоянно требовали денег, а когда царь просил подождать, начинали бунтовать и грабить уезды. Командир одного из отрядов Ян Сапега пытался взять штурмом и ограбить богатый Троице-Сергиев монастырь – но монахи с трудом отбились; командир другого отряда, Лисовский, безнаказанно грабил в Галиче и Костроме; подделывая царские грамоты, поляки собирали подати по второму и третьему разу. Насилия поляков вызвали восстания в городах на Волге, и "Дмитрий" приказал повесить одного из польских командиров – но другие продолжали грабить, и царь ничего не мог поделать: "Дмитрий" был многим обязан полякам; польские гусары были лучшими воинами его армии и лучшими кавалеристами Европы; они были обучены сражаться в строю, и это им "Дмитрий" был обязан победой в битве при Болхове.

Русские ратники не могли противостоять западным наемникам – и царь Василий, в свою очередь, попросил шведского короля нанять для него целую армию: 15 тысяч мушкетеров и пикинеров. В июле 1609 года эта армия под командованием князя Скопина и шведского маршала Делагарди разбила отряд повстанцев под Тверью; как всегда после победы, наемники потребовали жалованья и, не получив его, отказались идти дальше. Москва оставалась в блокаде, жители голодали – и вдобавок пришло известие, что 21 сентября король Сигизмунд III перешел с польскими войсками границу и осадил Смоленск. Послы Сигизмунда прибыли в Тушино, предлагая всем полякам присоединиться к королевскому войску; наемники согласились и попытались было захватить "царя Дмитрия", чтобы увезти с собой, – но "Дмитрию" удалось бежать, переодевшись в крестьянскую одежду. В суматохе мятежа царица Марина бегала между палатками и в слезах умоляла гусар не изменять своему мужу – а ночью переоделась казаком и с луком за плечами ускакала следом за "Дмитрием".

Бывшие в Тушино русские казаки ушли вместе с "Дмитрием" в Калугу; поляки отправились к Смоленску, а бояре по большей части вернулись к царю Василию. Воспользовавшись этими событиями, князь Скопин с наемниками вступил в Москву; в июне 1610 года объединенное войско из 40 тысяч русских и 8 тысяч наемников двинулось к Смоленску. Утром 24 июня у села Клушино 10 тысяч гусар гетмана Жолкевского смело атаковали многократно сильнейшего противника; они десять раз бросались в атаку – и на десятый раз наемники, которым опять не заплатили жалованья, подняли копья и перешли на сторону поляков. Главнокомандующий Дмитрий Шуйский растерялся и, бросив свою саблю, булаву, знамя, умчался с поля боя – впрочем, гусары не преследовали русских, а занялись грабежом богатого обоза.

Когда брат царя с позором вернулся в столицу, возмущенные дворяне решили заставить Шуйского отречься. 17 июля Захар Ляпунов "со товарищи" вошел к царю и стал говорить: "Долго ль за тебя будет литься кровь христианская? Земля наша опустела, ничего доброго не делается в твое правление, сжалься над гибелью нашей, положи посох царский!" Шуйский отвечал Ляпунову с бранью и вытащил нож – тогда дворяне пошли на Красную площадь и созвали народ; собралась вся Москва и "всякие люди" приговорили "бить челом государю Василию Ивановичу, чтобы он, государь, царство оставил". Шуйского свели с престола, а через день тот же Захар "со товарищи" насильно постригли его в монахи; один из них произносил за Шуйского монашеские обеты, а другие держали брыкающегося старика за руки и за ноги.

Захар Ляпунов был приверженцем "Дмитрия", который снова стоял под Москвой с казаками, ожидая, когда "всякие люди" откроют ему ворота. С другой стороны города стоял гетман Жолкевский, предлагавший боярам в цари сына Сигизмунда, королевича Владислава. Бояре не стали слушать Ляпунова: "Лучше служить королевичу, – говорили они, – чем быть побитыми от своих холопей и в вечной работе у них мучиться!" Однако Владислав был католик, и посадить на престол неверного иноземца – это было дело, невиданное на Руси, это была измена вере и народу. Патриарх Гермоген говорил, что это нечестье, но бояре сказали ему, чтоб в мирские дела не вмешивался; они обманули народ, пообещав, что Владислав перейдет в православие, и ночью на 21 сентября впустили в Москву поляков.

Бояре были бы не против иметь, как в Польше, избираемого монарха, который царствует, но не правит, – и Сигизмунд вознаградил изменников. От имени сына король даровал боярам в вотчины целые волости, и бояре всю осень посылали гонцов под Смоленск, упрашивая короля дать побольше. Однако оказавшиеся среди сокровищ Кремля польские гусары думали о другом, они не могли долго сдерживаться; как только гетман уехал к королю, передав команду Гонсевскому, начался грабеж: поляки забирали драгоценную утварь в соборах, сдирали золотые оклады с икон и покровы с гробниц великих князей. Они захватили царскую казну и, найдя в ней золотую статую Христа, распилили ее на кусочки – так, чтобы досталось каждому солдату.

Узнав о том, что происходит в Москве, города центральной России стали снова переходить к "Дмитрию". Даже далекие Казань и Вятка "поцеловали крест" калужскому царю; Псков по-прежнему держал его сторону, а осажденный Смоленск не признавал никого, кроме своего воеводы Шеина. Однако царствование "Дмитрия" закончилось так же внезапно, как началось: поссорившись с касимовскими татарами, "Дмитрий" приказал убить их хана – и стал жертвой мести. Татары из числа ханских приближенных застигли царя на охоте, окружили и изрубили "Дмитрия" саблями. Рыдающая царица Марина бросилась к казакам, заклиная отомстить, – и казаки вырезали всех татар в Калуге, но это не могло помочь делу: они остались без вождя и не знали, что теперь будет. Ближайшим товарищем "Дмитрия" был знаменитый атаман Заруцкий, и Марина – хоть и была на последнем месяце – сумела ему понравиться. В январе 1611 года она родила сына, которого назвали царевичем Иваном, – и Заруцкий с казаками поклялись посадить его на престол.

Тем временем, на Руси поднималась волна ненависти против поляков, воевода Прокопий Ляпунов из Рязани прислал к Заруцкому с предложением объединиться "всем миром". Города центральной России посылали своих дворян и стрельцов – и под Рязанью собралось огромное ополчение; вместе с казаками едва ли не 100 тысяч воинов. "Мир" собрался, чтобы защитить православие от оскверняющих церкви латинян; поляки и бояре в Москве были напуганы и попытались заставить патриарха Гермогена благословить их власть – но Гермоген отказался и продолжал рассылать призывы к восстанию. Тогда поляки стали отбирать у москвичей оружие, отобрали у плотников топоры и дошли до того, что запретили продажу колотых дров: боялись, что москвичи набросятся на них с поленьями. Боярин Салтыков убеждал поляков учинить резню, чтобы предотвратить бунт; 19 марта произошли первые стычки и наемники, выступив из Кремля, набросились на почти безоружных москвичей. В это время к городу подходил авангард рязанского ополчения, ополченцы во главе с князем Пожарским проникли в город и вместе с москвичами перегородили улицы завалами из бревен; в схватках на улицах поляки потеряли много людей и отступили в Кремль. Не в силах вытеснить повстанцев из Москвы, поляки решили сжечь город; они подожгли кварталы, где укрепились восставшие; сильный ветер подхватил пламя, и вокруг Кремля разлилось огненное море. Ополченцы, подошедшие к Москве через день, увидели на месте города груды дымящихся развалин; на улицах лежало 7 тысяч обгорелых трупов, а пушки Кремля продолжали стрелять по немногим уцелевшим кварталам.

После нескольких сражений с ополченцами поляки отступили в Кремль и сели в осаду. Они ждали помощи от стоявшего под Смоленском короля Сигизмунда – но помощь не приходила: Сигизмунд никак не мог овладеть Смоленском. Осада продолжалась уже полтора года, смоляне умирали от голода и цинги – но не сдавались. В начале июня залпы стенобитных бомбард разрушили часть крепостной стены и поляки ворвались в Смоленск – тогда уцелевшие защитники взорвали пороховые погреба, и большая часть города обратилась в груду развалин. Взятие главной русской крепости вызвало взрыв ликования в Польше, и король отправился в Варшаву праздновать победу; осажденные в Москве поляки получили в подкрепление лишь небольшой отряд, доставивший им продовольствие.

Однако среди осаждавших Кремль ополченцев не было согласия. 30 июня они собрали "совет всей земли" и утвердили "приговор", избрав своими воеводами Ляпунова, Заруцкого и Трубецкого. В этом приговоре содержались статьи по решению важных дел, в том числе статья, требовавшая "по сыску крестьян и людей беглых отдавать назад старым помещикам". "Приговор" был написан дворянами и детьми боярскими по совету с Прокопием Ляпуновым; узнав о нем, казаки (среди которых "беглых людей" была добрая половина) вызвали Ляпунова на "круг" – и Прокопий из того "круга" не вышел: казаки зарубили его саблями. После этого дворяне стали уезжать из подмосковного лагеря и искать новых вождей, наступило страшное время безвластия. Сбор налогов превратился в грабеж, поляки требовали деньги от имени короля Владислава, казаки – от имени "царицы Марины", помещики требовали свою долю. На севере шведы внезапным нападением захватили Новгород, на юге крымская орда возобновила набеги и опустошала земли вплоть до берегов Оки. В это время, когда никто не знал, что делать, и многих охватило отчаяние, нижегородский староста Кузьма Минин предложил посадским людям и дворянам создать свое ополчение, отдельное от того, которое стояло под Москвой и в котором верховодили казаки. Главное для дворян и посадских людей было то, чтобы "Марине с сыном не служить", но в то же время "против польских и литовских людей стоять крепко"; Кузьме Минину было поручено "списываться с городами" и собирать деньги, а в воеводы пригласили князя Пожарского. Многие города центральной России поддержали почин новгородцев; зима и весна ушли на сборы; в июле 1612 года 10-тысячное ополчение выступило из Ярославля к Москве.

Под Москвой стояли остатки первого ополчения – 10 или 12 тысяч голодных, разутых и раздетых казаков, с трудом переживших тяжелую зиму. Среди вождей ополчения не было согласия: Заруцкий "служил Маринке", а Трубецкой был за то, чтобы всем миром изгнать поляков, а потом "по правде" избрать царя. Когда войско Пожарского подошло к Москве, Заруцкий с 3 тысячами своих людей ушел из лагеря – но большинство осталось ждать нижегородцев. Казаки приготовили для ополченцев Пожарского место в лагере, но Пожарский велел передать, что "отнюдь нам вместе с казаками не стаивать". Дворяне не хотели иметь дела с казаками, с "голытьбой босоногой" – а между тем, к Москве шел польский гетман Ходкевич. 22 августа польские гусары атаковали войско Пожарского, разбили дворянскую конницу и загнали ее за внешнюю ограду московских предместий – "Земляной вал". Казаки с другого берега Москвы-реки смотрели на битву и "ругались над дворянами": "Богатые пришли из Ярославля, отобьются и одни от гетмана", – кричали они. На следующий день поляки обрушились на казаков; казаки отчаянно защищали свои укрепления, но потом увидели, что сражаются одни: "Они богаты и ничего не хотят делать, а мы наги, голодны и одни бьемся, – говорили казаки, – так не выйдем же теперь на бой никогда!" Войско Трубецкого перешло реку и отдало полякам Замоскворечье; тогда Пожарский решил, что пришло время оставить распри и послал настоятеля Троице-Сергиева монастыря Авраамия уговаривать казаков вернуться. Слова Авраамия тронули казаков, и огромная толпа "босоногой голытьбы", призывая на помощь святого Сергия, хлынула через реку на поляков; с другой стороны ударили дворянские сотни – и враг был разбит; Ходкевич был вынужден отступить от Москвы.

Польский гарнизон Кремля не получил обещанной помощи; припасы закончились, и вскоре начался голод. Осажденные боялись мести за осквернение кремлевских храмов – поэтому держались до конца; они убивали пленных и ели человечину. Король Сигизмунд пытался собрать новое войско, но шляхта не хотела воевать и платить налоги, а наемники не получали жалованья и отказывались идти в поход. 26 октября кремлевский гарнизон сдался; поляки послали вперед бывших с ними бояр, и казаки хотели тут же расправиться с ними – но Пожарский окружил бояр охраной. Поляков поделили между дворянами и казаками; те, что достались казакам, были тут же убиты; остальных отправили в ссылку по городам.

В январе 1613 года в Москве собрался Земский собор для избрания царя. На собор приехали дворяне, посадские люди и "выбранные люди уездные" – то есть выборные из крестьян; было много казаков. В решающий момент, когда все уже устали от споров, вперед вышел какой-то донской атаман, потрясая бумагой. "Что это у тебя, атаман?" – спросил Пожарский. "Грамота о природном царе Михаиле Федоровиче", – сказал атаман, положил на стол грамоту и для большей убедительности накрыл ее своей саблей. "Михаил Федорович", за которого стояли казаки, был сыном знатного боярина Федора Романова; в свое время Борис Годунов приказал постричь Романова в монахи, и опальный боярин жил в монастыре под именем Филарета; "царь Дмитрий" сделал его патриархом – поэтому казаки считали Романовых "своими людьми". 17-летний сын патриарха Филарета был не в состоянии управлять государством без постоянного обращения к Земскому собору – имелось в виду, что царь будет править с согласия собора так же, как польский король правил с согласия сейма.

21 февраля Михаил Романов был провозглашен царем – однако гражданская война на этом не кончилась: нерешенным остался главный вопрос, вопрос о прикреплении крестьян. Когда собор разъехался, царь по требованию дворян издал указ о возвращении беглых крестьян помещикам – и война началась снова. В начале 1615 года 20-тысячное крестьянское войско подошло к Москве: крестьяне центральных районов требовали, чтобы их считали свободными казаками. Правительство было вынуждено объявить, что крестьяне-участники ополчений могут оставаться в казаках, – это означало, что все, кто с оружием в руках отстаивал свою свободу, добились ее. На какое-то время получили свободу и остальные крестьяне: Михаил Федорович не осмелился проводить в жизнь указ о возвращении беглых, и вплоть до 1649 года толпы крестьян свободно уходили на Дон и на Волгу – хотя и считались беглецами. Даже когда сыск беглых был налажен и крестьяне были прикреплены к земле, помещики долгое время не решались увеличивать оброки; гражданская война на столетие отодвинула порабощение крестьян в России – в то время, как в Польше крестьяне уже давно были рабами.

Однако развитие событий двигало Россию по польскому пути. После побед Стефана Батория и Сигизмунда Россия стала перенимать польские порядки – соборы-сеймы, выборы царей, "золотую вольность" для шляхты и рабство для крестьян. Раньше Россия была страной Востока, заимствовавшей свои порядки у татар и турок, – теперь она становилась страной Запада – если только рабовладельческую Польшу можно считать Западом. Гражданская война была оборонительной битвой, в которой Восток защищался против наступающего Запада: народ сражался за свою свободу и за доброго царя – он навсегда сохранил веру в добрых царей, охраняющих справедливость, веру в Ивана Грозного и его сына Дмитрия.

В конечном счете, битва между Востоком и Западом обернулась для Руси страшной катастрофой. Погибло больше трети населения, города лежали в развалинах, поля зарастали полынью. Иностранцы, приезжавшие в то время в Россию, рисуют страшную картину сожженных сел и деревень с избами, наполненными полуразложившимися трупами; смрад заставлял путников ночевать в поле; на дорогах не было проезда из-за огромных волчьих стай. Это была катастрофа, отделившая одну эпоху от другой, – одна из катастроф, потрясших в XVII веке Европу и Азию; эти страшные бедствия слились в один вселенский катаклизм, означавший завершение демографического цикла, начавшегося после монгольского нашествия и Великой Чумы. Прежний мир, в котором господствовало оружие Востока, уходил в прошлое – и новая эпоха должна было принести победу шведским пушкам и английским мушкетам.

ИМПЕРИЯ ЮАНЬ

Отделенная от остального мира Гималаями и Великой Cтепью Восточная Азия представляла собой ДРУГОЙ МИР, почти не соприкасавшийся с западным миром христианства и ислама. Подобно тому как на Западе существовал свой центр Сжатия, Передняя Азия, на Востоке центром Сжатия была долина Желтой Реки, Хуанхэ. Эти два очага древних цивилизаций были вместе с тем хранилищами традиций имперского социализма, откуда эти традиции распространялись по всему миру. Степной пульсар регулярно выбрасывал из Великой Степи волны нашествий; кочевники разрушали города и выжигали деревни, но цивилизация и Империя снова и снова возрождались из пепла – как на Западе, так и на Востоке.

В середине XIII века долина Желтой Реки напоминала выжженную пустыню. То тут, то там встречались следы "всеобщей резни", массовых закланий согнанных в одно место многих тысяч пленных; "земля на десятки ли была устлана трупами". От огромных городов остался один пепел: по свидетельству очевидцев, они горели иногда по несколько месяцев. Приближенные Великого Хана Угэдэя не видели пользы в возрождении земледелия: "От китайцев нет никакой пользы, – говорили они. – Лучше уничтожить их всех! Пусть земли обильно зарастут травами и превратятся в пастбища!" "Как можно называть китайцев бесполезными, – возражал государственный секретарь Елюй Чу-цай. – Если справедливо установить налоги, то можно ежегодно получать 500 тысяч лян серебра, 80 тысяч кусков шелка и 400 тысяч ши зерна". "Надо создать налоговые управления, – говорил Чу-цай хану. – Хотя вы получили Поднебесную, сидя на коне, но нельзя, сидя на коне, управлять ею". Угэдэй приказал Чу-цаю наладить сбор налогов и провести перепись; когда переписчики вернулись в столицу, Чу-цай узнал о масштабах катастрофы: население Северного Китая сократилось почти в десять раз, с 46 до 5 миллионов человек. Половина уцелевшего населения была обращена в рабство; каждый монгольский воин имел несколько рабов, а у нойонов число рабов достигало многих тысяч. Огромные пространства плодородных земель были обращены в пастбища, на которых кочевали переселившиеся в Китай монгольские племена. Сотники и тысячники, нойоны и князья, получали в уделы целые уезды и округа, часть налогов с которых шла на содержание их воинов.

Юг Китая пострадал меньше, чем Север, там сохранились многочисленные деревни и помещичьи усадьбы; большая часть земли по-прежнему принадлежала помещикам из числа "ученых-чиновников" ("шеньши"); крестьяне арендовали у них маленькие наделы за половину урожая. "Шеньши" сохранили свои чиновничьи должности – если они не занимали слишком важный пост; однако в китайские общины были поставлены старосты из числа монгольских воинов-ветеранов: "По желанию старост доставлялись одежда и пища, по их повелению приводили отроков и юных девушек", – свидетельствует хроника. Китайцам запрещалось собираться для молитв, ездить на лошадях и владеть оружием – даже батогами и плетьми. Зажигать огонь в печках, работать и читать разрешалось лишь в дневные часы, от утреннего колокола до закрытия рынка; вечером жизнь замирала, никто не смел показаться на улицах, по которым ездили конные патрули.

Великий Хан Хубилай (1260-94) был сторонником перенимания китайских традиций: ему нравилось, что китайские сановники простираются перед ним на земле – и он хотел, чтобы монголы почитали его так же раболепно. Хубилай перенес свою столицу из монгольских степей в Пекин и объявил о начале правления новой династии Юань. При дворе утвердился китайский церемониал; китайские советники Хубилая пытались прекратить насилия монголов и по мере возможности поощряли крестьян к восстановлению деревень и распашке заброшенных полей. Однако монгольские нойоны не забыли о том времени, когда избирали ханов на курултае и поднимали их на белой кошме; после смерти Хубилая начались мятежи кочевой знати – это была националистическая реакция, всегда сопровождающая процесс социального синтеза. За шесть лет, с 1328 до 1333 года, на престоле сменилось шесть императоров – и, в конце концов, кочевые нойоны одержали победу; при императоре Тогон-Тэмуре (1333-67) возобновились насилия кочевников; стада и конница затаптывали крестьянские поля, во дворце хана снова раздавались призывы вырезать всех китайцев. Господство варваров привело к разрушению ирригационных систем – в 1343 году Желтая Река прорвала дамбы и затопила три округа; повсюду царили голод и чума. Голодающие крестьяне толпами бежали на юг, где жизнь был немного полегче, – но на переправах через Янцзы стояли караулы, избивавшие беглецов и отправлявшие их назад.

Хищническое управление кочевников привело к тому, что Китай так и не возродился от военной разрухи: в период династии Юань население страны не превышало 60 миллионов – то есть оставалось вдвое меньшим, чем до завоевания. При этом в стране царил постоянный голод – это было искусственное Сжатие, вызванное непомерными налогами и разрушением ирригационных сооружений. В страдания народа вносили свой вклад и китайские помещики: не чувствуя за собой контроля, они увеличивали повинности арендаторов; при неуплате ренты за долги забирали сыновей и дочерей бедняков. Скопившаяся в народе ненависть была направлена одновременно против монголов и богатых китайцев; среди крестьян ходили монахи, манихеи и буддисты, призывавшие к всеобщему восстанию. Древнее учение перса Мани о вечной борьбе света с тьмой в V веке подняло на борьбу персидских крестьян – теперь оно стало лозунгом китайских восстаний. "Равноправие, отсутствие верхов и низов – таков справедливый принцип", – говорили китайские монахи из секты "Минцзяо"; они предрекали грядущее пришествие Князя Света ("Мин-вана"), который утвердит справедливость. В представлении простого народа это учение мешалось с пророчествами о скором пришествии "будды грядущего", Матрейи, и китайские крестьяне жили верой в скорое пришествие Освободителя.

В 1351 году монголы согнали полтора миллиона крестьян, чтобы отремонтировать дамбы на Желтой Реке. Манихеи потихоньку агитировали среди землекопов, предсказывая, что вскоре им будет дано знамение: явится одноглазый каменный человек, который "взбудоражит Желтую Реку и вся Поднебесная взбунтуется". Глава "Минцзяо" Хань Шантун поручил своим единомышленникам тайком высечь из камня и закопать на месте работ одноглазого каменного идола – и землекопы вскоре нашли его; десятки тысяч людей обступили место находки плотным кольцом, возбужденно обсуждая произошедшее. В это время неподалеку в маленьком городке Хань Шантун собрал своих приверженцев, принес в жертву Небу белого коня и провозгласил себя Князем Света; он послал к землекопам с этой вестью – но городок был внезапно окружен монгольским отрядом, Хань Шантуна схватили и убили.

Тем не менее, восстание разрасталось, землекопы обмотали головы красными повязками и присоединились к повстанцам, которых возглавил Лю Футун. Огромные толпы, вооруженные кирками, мотыгами и бамбуковыми кольями, громили городские управы, убивали застигнутых врасплох монголов и китайских помещиков. Вскоре повстанцы захватили оружие, у них появились луки, арбалеты, "стволы с порохом" и катапульты, бросавшие разрывные бомбы. Началась кровопролитная война, которая продолжалась 18 лет; в разных районах страны вожди "красных войск" провозглашали себя "гунами" и "ванами" и пытались наладить управление. Командующий повстанцами в низовьях Голубой Реки Чжу Юаньчжан приблизил к себе ученых конфуцианцев и, следуя их советам, ввел систему военных поселений: поселенцы пахали землю и по очереди несли службу. Чжу Юаньчжан создал дисциплинированную армию, его солдаты носили красные куртки и шлемы с красными флажками и надписью "свирепый и неистовый". "Красные князья" нередко враждовали друг с другом – но среди монголов также не было единства, и среди всеобщего хаоса все сражались со всеми; в конце концов, Чжу Юаньчжану удалось объединить силы "красных войск" и двинуть их в поход на Пекин. Монголы были поглощены усобицами и не оказывали серьезного сопротивления; 14 сентября 1368 года "Армия Северного похода" вступила в столицу; эпоха монгольского владычества в Китае подошла к концу.

ИМПЕРИЯ МИН

23 января 1368 года, совершив жертвоприношение Небу и Земле, Чжу Юаньчжан провозгласил себя императором и торжественно воссел на престол в Нанкине. Министры, чиновники и старейшины из населения столицы поздравили его и трижды прокричали: «Десять тысяч лет жизни!» Приняв поздравления, император объявил, что отныне Поднебесная будет называться «Да Мин» – «Великая империя Света»; это означало, что император является тем самым долгожданным «Князем Света», о котором говорилось в пророчествах. 17-летняя гражданская война была вместе с тем социальной революцией, восстановившей справедливость: варвары были изгнаны, рабы получили свободу, а крестьяне – землю. Во время войны помещики поддерживали монголов – поэтому они лишились своих земель и по большей части погибли; там, где еще сохранялись помещичьи владения, были проведены массовые конфискации; десятки тысяч помещичьих семей были отправлены на телегах в целинные районы без права возвращаться на родину, к могилам предков. По свидетельствам современников, богачи «скрывались в темноте, чтобы сохранить себя», «раздавали людям все накопленное имущество, чтобы избежать беды». В некоторых провинциях «богатый народ и влиятельные роды были уничтожены почти целиком».

После ста лет варварского произвола и войн, наконец, пришло время мира – но оставалось много людей, которые привыкли жить насилием, привыкли убивать, грабить, угнетать, и главной задачей Чжу Юаньчжана было смирить этих людей – и уничтожить тех, кто не пожелает смириться. "В те времена Поднебесная была только что усмирена, – говорил Юаньчжан, – народ был упрям, а чиновники порочны; если даже утром и казнили десять человек на базарной площади, к вечеру еще сто совершали преступления". Устроение государства было невозможно без дисциплинированного чиновничества, а чиновники привыкли воровать и брать взятки. "Я хочу искоренить чиновников-взяточников, – говорил император. – Утром казнишь одних, а вечером другие совершают преступления! Отныне казнить всех взяточников, независимо от тяжести преступлений!" Меры, предназначенные для того, чтобы очистить чиновничество, были жестокими. С крупных взяточников и вымогателей сдирали кожу, набивали чучело и выставляли на обозрение народа. "Было предложено пять видов наказаний: вытягивание сухожилий, втыкание игл под ногти, отрубание ног, обривание и клеймение". "Это меры особого периода власти, когда нужно положить предел мошенничеству, а не законы, применяемые в течение долгого времени монархами, уже упрочившими власть", – говорил Юаньчжан.

Одновременно проводились меры по обучению и воспитанию новых чиновников; их называли "чиновниками, любящими народ". Для простого народа были созданы деревенские школы и уездные училища; освоившие грамоту ученики раз в три года собирались в провинциальном центре на "сельские экзамены". Выдержавшие экзамены получали степень цзюйжень ("выдвинутый") и могли попытать счастья на "столичных экзаменах". Лауреаты столичных экзаменов получали степень цзиньши и назначение на высокие должности; талантливый сын крестьянина мог стать министром – и так бывало не раз. Воспитание чиновников шло одновременно с воспитанием простого народа в духе законопослушания и трудолюбия. "В каждой стодворке нужно выбрать старых, либо увечных, не способных работать, людей и приказать мальчишкам водить их, -указывал Юаньчжан в "Уведомлении о воспитании народа". – Эти люди должны держать в руках деревянный колокольчик и выкрикивать слова, да так, чтобы народ слышал и знал эти слова, убеждающие людей быть добрыми и не нарушать законы. Эти слова таковы: будь послушен и покорен отцу и матери, почитай и уважай старших и высших, живи в мире и согласии с односельчанами, воспитывай детей и внуков, спокойно занимайся каждый своим делом, не совершай дурных поступков…

Двор учреждает чины и раздает должности по существу для спокойствия народа… В момент назначения на должность неизвестно, получил ее мудрый или глупый человек. Если чиновники окажутся алчными, наносящими вред народу, то разрешается… трижды убеждать их, а если они не последуют советам, то на основании документа с изложенными по порядку фактами связать и отправить в столицу…

В каждой деревне нужно установить барабан и всякий раз, когда начинается земледельческий сезон, в пятую стражу бить в него. Все население, заслышав барабан, должно отправляться в поле. Местные старейшины должны проверять по списку у ворот. Если окажутся лодыри, не вышедшие в поле, то разрешается старейшинам наказать их. Нужно обязательно следить и контролировать, чтобы тяглые занимались делом, не позволяя лентяям попрошайничать…"

Чжу Юаньчжан знал, что одних уговоров недостаточно – и уговоры не совершать дурных поступков подкреплялись полицейскими мерами и круговой порукой – знаменитой системой "баоцзя". Объединенные в десятидворки жители должны были знать все о своих соседях и доносить на нарушителей законов; в случае недонесения всю десятидворку отправляли в ссылку. Каждому, кто хотя бы на время уезжал от родного очага, нужно было взять у старосты подорожное свидетельство, чтобы предъявлять его страже, стоявшей на заставах и переправах.

Юаньчжан не хотел никому зла – эти меры были продиктованы борьбой с преступниками и заботой о народе. "Забота о народе" ("цзин цзи") была старинным принципом управления, которого придерживались императоры еще со времен династии Тан. В соответствии с этим принципом крестьяне наделялись землей, пострадавшим от войн или стихийных бедствий предоставляли посевное зерно, быков и плуги, проводились обширные ирригационные работы, безземельные из перенаселенных районов переселялись на окраины, создавались продовольственные запасы на случай недорода. Налоги были уменьшены и не превышали 5% урожая; были созданы лекарственные конторы и приюты для бедных, бесплатно выдававшие нуждающимся лекарства и пищу. "Чиновники, любящие народ", учили крестьян возделывать новые культуры: хлопчатник, коноплю, люцерну. Императорский указ 1395 года предписывал объединять бедняков в общины-кооперативы по 20-40 семей, построенные на основе взаимопомощи. "Небо поставило государя, чтобы он заботился о народе, – говорил Юаньчжан. – Став императором, я думал о том, чтобы довести народ до всеобщей радости… Если хоть один человек не получит того, что необходимо для жизни, то в этом будет моя вина". Чжу Юаньчжан называл себя "выходцем из униженных" и не жалел сил, чтобы помочь простому народу. По свидетельствам современников, он вставал до рассвета, просматривал бумаги и делал распоряжения до глубокой ночи, никогда не отдыхал и не предавался развлечениям. Он был скромен в быту и экономил на расходах; все детали экипажей и одежды императора, которые должны были быть золотыми, изготовлялись из бронзы.

Политика поощрения земледелия и заботы о народе привела к замечательным результатам; в правление Юаньчжана площадь обрабатываемых земель увеличилась в несколько раз, а население восстановило потери долгой войны и к началу ХV века достигло домонгольского уровня. "В настоящее время страна богата и многонаселена, – свидетельствовал современник, – налоги поступают в избытке, в большом изобилии накапливаются на складах и даже гниют от невозможности все съесть. В неурожайные годы местные власти всегда сначала оказывают помощь, открывая склады, а уже потом доводят до сведения двора". Это был "золотой век" Империи Мин, когда слава о ее мощи и процветании достигла даже отдаленных стран Запада. Монголы не пропускали караваны через степи, поэтому император Чжу Ди приказал адмиралу Чжан Хэ наладить торговлю с Западом по южному морскому пути. В 1405 году из Китая в Индию был отправлен огромный флот из 60 больших кораблей с 28 тысячами моряков, солдат и купцов. "Мы пересекли свыше 100 тысяч ли необозримых водных пространств и видели в океане огромные, как горы, волны, которые вздымались к небесам, и в глазах наших был образ земель, скрытых в дальней туманной синеве", – писал Чжан Хэ. Плавание продолжалось почти год, Чжан Хэ очистил моря от пиратов и заложил несколько торговых факторий. За тридцать лет знаменитый адмирал совершил семь плаваний в Индийский океан, его корабли достигли Аравии и Африки; с этого времени южный морской путь стал основной дорогой, связывавшей два до тех пор почти изолированных мира, Запад и Дальний Восток. Порт Гуаньчжоу на берегу Южного моря превратился в ворота Китая, где "громадные корабли, как горы, закрывали солнце и облака". "Корабли за сокровищами", плававшие в Индию, достигали 140 метров длины и брали на борт тысячи пассажиров; эти огромные джонки имели до четырех палуб и считались чудом тогдашней морской техники.

Другим чудом возродившегося Китая была восстановленная во всей своей мощи Великая Стена; она тянулась на четыре тысячи километров двумя или тремя линиями укреплений с могучими крепостями и бастионами. В казематах и бастионах круглосуточно несли дежурство десятки тысяч воинов; на стенах стояли пушки и катапульты, бросавшие начиненные порохом бомбы. На башнях развевались красные знамена, и солдаты "Империи Света" напряженно вглядывались в бесконечные степные дали: там, в степи, снова происходили какие-то события, и нужно было готовиться к появлению нового Чингисхана.

ЗАКАТ ИМПЕРИИ

Тройная линия Великих Стен надежно защищала страну от набегов монгольских племен – до тех пор пока, как при Чингисхане, племена не объединялись в Орду. В середине ХV века монголы объединились под руководством вождя Эсена и в битве у крепости Туму нанесли китайцам страшное поражение. На поле боя осталось несколько сот тысяч китайских солдат; император Инцзун попал в плен. Монголы прорвались далеко вглубь страны, повсюду царила анархия. В конечном счете, войскам «Империи Света» удалось вытеснить кочевников за пределы Стены, но авторитету императоров был нанесен жестокий удар. Пользуясь временным безвластием, князья-родственники монарха и дворцовые евнухи чинили произвол, вымогали взятки и захватывали крестьянские земли. Императоры не могли устоять против давления своих сановников и начали раздавать им земли в кормление; как свидетельствует «История Мин», «князья, императорские родственники требовали, просили и захватывали земли без счета».

Упадок империи Мин был ускорен начавшимся в середине ХV века Сжатием. Столетие, прошедшее после освободительной войны, наполнило Поднебесную новыми поколениями и деревни снова стали многочисленными, а города – многолюдными. Хотя императоры строили оросительные каналы и переселяли бедняков на окраины, в деревне ощущалась нехватка земли. Крестьяне осваивали горные склоны, выравнивали на холмах плоские террасы и орошали их с помощью водоподъемных колес и бамбуковых водопроводов. В районе озера Тайху нехватка земли была такова, что "клочки земли на дамбе засаживали тутовыми деревьями, а полоски вдоль стен – овощами". После раздела отцовского участка между сыновьями наделы становились столь маленькими, что крестьяне при первом же неурожае закладывали землю ростовщику, а при втором – теряли ее навсегда: они становились арендаторами когда-то принадлежавшего им участка и отдавали помещику половину урожая. Вдобавок, арендаторы всецело находились во власти помещика: так же, как в эпоху Сун, помещики были одновременно местными чиновниками или старостами десятидворок и стодворок. Чиновники укрывали свои земли от государственных переписей и налогов; в результате площадь учтенных земель в ХVI веке сократилась наполовину; по словам сановника Хо Тао, "земли обманным путем перешли к хитрым людям"; государство потеряло значительную часть налогов.

Сжатие и рост помещичьего землевладения привели к массовому бегству из деревни "лишних людей": разоренные крестьяне шли в города и пытались прокормиться ремеслом. Китайские города поражали воображение первых посетивших эту страну европейцев: их размеры были огромны, а число жителей иногда превышало миллион. Одним из крупнейших городов была "фарфоровая столица" Цзиндэчжэнь; здесь было около трех тысяч печей для обжига, и ночью над городом стояло зарево, а днем он был окутан белым дымом. Жители перенаселенных областей нижней Янцзы искали пропитания в "шелковой столице" Сучжоу: "Те, у кого нет работы, на рассвете встают на мосту и ждут… – свидетельствует современник. – Сотни их, вытянув шеи, жадно смотрят вдаль. Если хозяин сокращает дело, им негде взять ни еды, ни одежды". "Имели работу – жили, теряли работу – умирали".

Ремесла и торговля, в отличие от маленькой Голландии, не могли прокормить огромный Китай. С середины ХV века участились голодовки и начались голодные восстания; то на юго-востоке, то на средней Янцзы поднимались сотни тысяч крестьян, и императорам приходилось посылать на их усмирение большие армии. В 1509-12 годах восстало крестьянство низовий Желтой Реки; повстанцы овладели многими городами и трижды подступали к столице. Это была большая крестьянская война, которую удалось подавить лишь после мобилизации всех сил правительства. Погибли миллионы людей, многие районы на Хуанхэ запустели и демографическое давление понизилось – судя по не вполне достоверным переписям, население сократилось на четверть.

Крестьянская война заставила императоров отставить тех сановников, которые думали лишь о своей выгоде, и передать дела в руки "чистых чиновников". "В то время впервые начальники местной власти отнимали у тех, кто захватил, землю и возвращали ее народу… – говорит "История Мин". – Бедствия народные немного уменьшились". Был запрещен сгон арендаторов, отныне считалось, что у одного поля два хозяина, помещик и арендатор.

Однако успех "чистых чиновников" был недолгим, и борьба за власть вскоре возобновилась. Основными противниками "чистых чиновников" были подчинившие своему влиянию императора дворцовые евнухи. История борьбы "чистых" и "грязных", начавшаяся еще во времена Хань, повторялась в каждом новом цикле исторического развития – она возобновлялась, как только демографическое давление достигало критической точки и нарушало систему управления государством. Родственники императора и дворцовые евнухи постепенно оттесняли монарха от руководства делами, захватывали земли, покупали и продавали должности; императоры предавались развлечениям, имели дело только с гаремными евнухами и годами не видели своих министров. В 1506 году кто-то из чиновников рискнул доложить государю о произволе евнухов – в ответ император собрал на дворцовой площади тысячу придворных и приказал им встать на колени; евнухи ходили между рядами и хватали "виновных". Двадцать лет спустя несколько сот старейших, заслуженных чиновников устроили "демонстрацию" у ворот императорского дворца: старцы громко рыдали, проклинали евнухов и раскачивали ворота. 146 человек из них было арестовано; многие погибли в тюрьме. В правление императора Шицзуна (1521-66) многие честные чиновники, подавая доклады, заранее готовились к смерти или кончали с собой при передаче послания. В конце ХVI века "чистые" сплотились вокруг конфуцианской академии Дунлинь в городе Уси на Янцзы. Здесь разрабатывались планы реформ, включавшие ограничение помещичьего землевладения; отсюда рассылались письма и проекты, находившие отклик по всей стране. Современники писали, что Дунлинь "управляет Империей и приковывает всеобщее внимание". В 1620 году, после воцарения императора Гуаньцзуна, дуньлиньцам удалось было овладеть важнейшими постами – но ненадолго, молодой император был отравлен, и власть снова захватили евнухи. По всей стране начались массовые казни "чистых чиновников", академии и чиновничьи школы закрывались, ученые и учащиеся скрывались в деревнях среди крестьян. Так же, как во времена Хань, борьба "чистых" с евнухами окончилась поражением; временщики и стяжатели торопились обогатиться, набрать взяток и захватить поместья. Попытки регулирования демографического давления были окончательно отброшены, и крестьянство было предоставлено своей судьбе.

Между тем, положение в деревне было поистине трагическим: после небольшого снижения в начале ХVI века демографическое давление снова возросло, и Сжатие возобновилось – окончание периода Мин обернулось столетием непрерывного голода, эпидемий и крестьянских восстаний. Окончательная катастрофа отдалялась лишь тем, что голодающим время от времени выдавалось зерно – пока государственные склады окончательно не опустели. Все пастбища были распаханы, и крестьяне уже не могли содержать рабочий скот – они сами впрягались в сохи; пахота на людях стала повсеместным явлением. Зимой, экономя пищу, ели один раз в день, старались меньше двигаться и больше спать, укрываясь ворохом одеял. Дома не отапливались; огонь разжигали только для того, чтобы приготовить жидкую похлебку из отрубей. Зерно берегли до весны, когда нужно было восстановить силы, чтобы впрячься в соху. Во время голода арендаторы продавали своих детей помещикам; некоторые "уважаемые" семьи владели тысячами рабов. Земли помещиков тянулись на десятки ли, их обрабатывали сотни арендаторов; в отдельных провинциях до 9/10 земли принадлежало помещикам. Роскошь чиновных помещиков не знала границ; они возводили дворцы, окруженные парками и прудами с золотыми рыбками. У евнуха Ван Чжэня после смерти обнаружили 60 кладовых золота и серебра и двадцать кораллов высотой до двух метров.

После неудачи реформ и гибели "чистых" чиновников единственное, что оставалось голодающему народу – это восстание. С 1620 года восстания вспыхивали то в одной, то в другой провинции; в 1628 году поднялся северо-запад; крестьяне, у которых "остались лишь кожа да кости и которые не видели спасения от смерти" объединились для последней борьбы. Крестьянская война продолжалась 16 лет, восстание охватило всю долину Хуанхэ; армия восставших насчитывала до миллиона солдат. Постепенно на сторону повстанцев стали переходить некоторые из уцелевших честных чиновников; по совету шеньши Ли Яня вождь восставших Ли Цзы-чэн стал налаживать управление и возобновил экзамены на должности. Ли Цзы-чэн был провозглашен Чжуан-ваном, главой государства Дашунь; был принят закон об уравнении земель, в котором провозглашалось: "Благородным и простолюдинам – равные земли". 25 апреля 1644 года армия Чжуан-вана вступила в Пекин; император Сыцзун повесился в дворцовом парке; полтысячи высших аристократов были арестованы, подвергнуты пыткам и казнены.

Однако гражданская война продолжалась; на юге был провозглашен новый император династии Мин, а на севере командующий минскими пограничными войсками У Сян-гуй обратился за поддержкой к маньчжурам. Маньчжуры, прежде называвшиеся чжурчженями, в начале ХVI века объединились в мощный племенной союз, оспаривавший у монголов господство над Великой Степью. В отличие от монгольских орд, государство маньчжуров с самого начала было построено по китайскому образцу, маньчжурский хан Нурхаци провозгласил себя императором и приглашал на должности китайских чиновников. Напуганные казнями Чжуан-вана, китайские шеньши предпочли крестьянской диктатуре власть маньчжуров, обещавших вернуть им чины и поместья. "Армия справедливости пришла, чтобы помочь вам отомстить за государя… – гласила маньчжурская прокламация. – Ныне подвергаются казни только бандиты Чжуан-вана, чиновники же, приходящие с изъявлением покорности, восстанавливаются в своих должностях…" Вторжение маньчжуров было не похоже на вторжение монголов в ХIII веке: войска маньчжуров с самого начала действовали вместе с армией У Сян-гуя и многочисленными отрядами китайских помещиков, причем отборные части У Сян-гуя были вооружены пушками и мушкетами. Многие города добровольно открывали ворота союзной армии; крестьянские войска были разбиты, и союзники в течение года покорили весь Север, переправились через Янцзы и вступили в Нанкин. В октябре 1644 года внук Нурхаци был провозглашен в Пекине первым китайским императором династии Цин. В 1645 году было приказано всем мужчинам в знак покорности новой династии по-маньчжурски обрить головы; это вызвало взрыв негодования среди китайцев, и многие китайские генералы и чиновники, осознав, что произошло, перешли в лагерь противников Цин – но было поздно. Маньчжурская конница стремительно продвигалась к южному побережью; сопротивлявшиеся города безжалостно вырезались. Китайские войска были оттеснены на юго-запад, и, хотя война продолжалась здесь до 1661 года, судьба Китая было предрешена.

Тридцатилетние восстания и войны принесли катастрофу такую же, как во времена монгольского нашествия. "На местах поселений гуляет ветер, – писал современник. – Путнику негде пристать на ночлег, отовсюду доносятся стоны и плач, с полей тянет смрадом, дороги покрыты запекшейся кровью, и лишь изредка наткнешься на калек с перебитыми ногами и руками". При взятии маньчжурами Янчжоу число убитых по данным "регистрации сожженных трупов" превысило 800 тысяч. По некоторым оценкам, население Китая в начале ХVII века составляло около 150 миллионов человек; к 1651 году осталось не более 60 миллионов. Среди развалин и заросших лебедой полей начался новый цикл исторического развития.

ИСТОРИЯ КОРЁ

Монгольское нашествие оставило повсюду свой страшный след, и Корею постигла та же судьба, что и Китай: в середине XIV столетия страна лежала в развалинах; повсюду виднелись пустые села и руины городов; немногие уцелевшие чиновники с трудом собирали среди руин дань для завоевателей. Монголы выбрали для поселения пастбища на севере страны, в провинции Хванхэ; в остальных областях власть по-прежнему принадлежала вану, к которому был приставлен монгольский баскак-"даругачи". Время от времени из Монголии прибывали посольства за данью и женщинами – при приближении послов население разбегалось, пряталось в лесах и горах. В те времена у корейцев появился обычай прятать новорожденных девочек; их не показывали даже соседям, опасаясь, что те донесут помещику. Свои помещики были для крестьян иной раз хуже монголов: пользуясь слабостью власти вана, они закабаляли крестьян, обращая их в рабов-ноби. «Если ноби заболеет, его не лечат,– говорит свидетель об обычаях тех времен, – раба выбрасывают на дорогу».

Революция, произошедшая в Китае в середине XIV века, вызвала немедленный отклик в Корее. Разгромленные китайскими "красными войсками" монголы не смогли удержаться в Корее, и она обрела независимость. Корея всегда брала за образец своего "старшего брата", и вслед за реформами Чжу Юаньчжана в Китае начались аналогичные реформы в Корее. В 1388 году прославленный генерал Ли Сон-ге захватил власть и вместе со своим советником Чо Джуном приступил к восстановлению обычаев эпохи Тан. "Династия Тан поровну дала народу землю и владела Поднебесной 300 лет… – писал Чо Джун. – Нужно начать все сначала, чтобы у государства были достаточные доходы и жизнь народа была зажиточной…" Новая власть уничтожила помещичью собственность, отнятые у помещиков земельные грамоты несколько дней горели в кострах на улицах столицы. Рабы получили свободу, а крестьяне – землю; чиновники-"янбаны" набирались путем экзаменов, делились на ранги и получали в кормление "ранговые земли" – несколько крестьянских дворов.

Основанная Ли Сон-ге династия Чосон проводила "политику поощрения земледелия". "Начальники уездов должны побуждать к тому, чтобы повсеместно обрабатывали и пропалывали землю, – говорит земельный кодекс тех времен. – Следует оказывать помощь крестьянам, не возлагать тяжелых повинностей, не устраивать поборов. Губернаторы должны выявлять разницу в успехах тех, кто усердно трудиться и кто ленится…" По древнему обычаю сам ван начинал пахоту, проводя борозду на церемониальном поле. Время от времени он объезжал районы вокруг столицы, наблюдая за работой крестьян и выясняя виды на урожай; в дальние провинции с этой целью высылались чиновники. Новоизобретенным печатным способом издавались книги по агротехнике; в 1429 году было указано расспросить старых крестьян о земледельческих приемах в различных провинциях и была создана обширная энциклопедия "Нонса чикколь" ("Все о земледелии"). Местные чиновники учили крестьян высаживать рисовую рассаду, выращивать хлопок, устанавливать водоподъемные колеса. Во всех провинциях прокладывались ирригационные каналы, крестьяне расширяли пашню, деревни стали многочисленными и многолюдными.

В течение ХV века население возросло в четыре раза, до 3,5 миллионов, – но затем темпы роста резко замедлились, началось Сжатие. Малоземелье стало ощущаться уже в середине ХV века. "В нашей стране уже долгое время мир, – писал один провинциальный чиновник в 1438 году. – Население из года в год растет, а земли по сравнению с прошлым не прибавляется. Поэтому те, кто обрабатывает 10 и более кель – это все богачи; имеющих 3-4 кель тоже мало". Бедняки не могли содержать рабочий скот и сами впрягались в сохи, лишь десятая часть дворов имела быков. Хотя государство предоставляло беднякам зерновые ссуды, они попадали в долговую кабалу к местным кулакам и, в конце концов, лишались своей земли.

История династии Чосон повторяла то, что было раньше, историю Тан и Силла. Так же, как во все времена, Сжатие привело к появлению помещичьей собственности и разложению чиновничества. Снова началась борьба "чистых чиновников" с теми, кто пытался воспользоваться трудностями государства и захватить ранговые земли в собственность. В начале XV века "чистые чиновники" ("саримы") засыпали вана Енсана докладами о необходимости наведения порядка и прекращения захватов земель; их настойчивые доклады разгневали правителя, и он приказал всем чиновникам носить на груди таблички с надписью: "Осторожнее со словами!" Борьба саримов с коррумпированной знатью сопровождалась дворцовыми переворотами и казнями и во многом зависела от аналогичных событий в Китае. Хотя "чистые чиновники" и не добились решительного успеха, они завоевали определенное положение и пользовались большим авторитетом. С середины ХVI века каждый чиновник мог открыто объявить себя конфуцианским ученым-саримом и с гордостью заявлять, что является учеником казненных "чистых чиновников". Для их поминовения саримы создавали "храмы славы" ("совоны"), которые вместе с тем были конфуцианскими школами и политическими клубами. Каждую весну в совонах устраивался традиционный пир, на который могли прийти все желающие. Присутствующие усаживались за столом строго по возрасту – почетные места предоставлялись старцам – и провозглашали клятву: "В первую очередь… безупречно относиться друг к другу, во вторую – помогать одиноким матерям, в третью – защищать друг друга, в четвертую – оказывать взаимопомощь. Каждый в своем округе должен почитать родителей, следовать братству, верности, чтить традиции!" Эта клятва передавала основные идеи конфуцианства: государство мыслилось как большая семья, спаянная духом отеческой заботы и сыновней почтительности, братства и взаимопомощи.

Между тем, Сжатие продолжалось и положение в деревне становилось все более напряженным. "В нашей стране бедные и богатые сильно отличаются друг от друга, – говорил один из саримов, Пак Сурян. – У богатого следует межа за межой, а у бедного нет земли, чтобы шило воткнуть…" В XVI веке учет земель пришел в беспорядок, и "сильные" безнаказанно захватывали крестьянские наделы; в результате частых голодовок истощились государственные запасы хлеба. "Зерна не хватает, народ голодает", – докладывало Управление по оказанию помощи. В разных провинциях возникали голодные бунты, и дело шло к всеобщему восстанию, как в Китае, – однако в 1592 году бедственный ход событий был прерван еще более страшной катастрофой – японским нашествием.

Японцы обладали новым для Кореи оружием – приобретенными у европейцев мушкетами; среди всеобщего смятения японские войска заняли почти всю страну, лишь на море знаменитый адмирал Ли Сун Син сумел нанести завоевателям несколько поражений. Главную силу корейского флота составляли необычные, закрытые со всех сторон листами железа "корабли-черепахи", "кобуксоны"; эти неуязвимые для огня противника броненосцы расстреливали японские суда из пушек и внушали врагам суеверный ужас. Корейцам удалось отрезать высадившуюся армию от баз в Японии и с помощью подошедших китайских войск оттеснить противника на юг. Отступавшие самураи оставляли после себя пустыню; в 1598 году они были вынуждены уйти из Кореи – но страна лежала в развалинах; по некоторым оценкам, погибло около половины населения; посевные площади уменьшились в три раза. "Народ разбежался кто-куда, даже янбаны и те не знали, как поддержать свое существование… – писал современник. – Повсюду валялись трупы, но некому было их похоронить…"

Среди руин и заброшенных полей начиналась новая эпоха корейской истории.

ВОЕННАЯ ИМПЕРИЯ ЯМАТО

.

Япония была страной на краю света, далекими островами, которых лишь изредка достигали волны нашествий с континента. В III веке «страна Ямато» была завоевана кочевниками, которые воздвигали на могилах своих вождей большие курганы; дружинники этих вождей носили два меча, и их впоследствии стали называть самураями. Позднее на острова проникло китайское влияние, и здесь возникла могущественная Империя Ямато; на протяжении нескольких столетий чиновники императоров пытались приучить военных вождей к культуре и дисциплине. Однако военные вожди, в конце концов, взяли вверх и подчинили императоров – а затем сошлись в междоусобных войнах. В ХV веке империя распалась; губернаторы областей, «сюго», стали независимыми князьями, «сюго дайме»; они сооружали огромные замки и содержали многотысячные дружины самураев. Князья были главами больших военных кланов; все вассалы князя, принося клятву верности, становились его «детьми»; они жили в призамковом городе и были всегда готовы служить своему вождю. Некоторые из вассалов имели поместья с крестьянами, другие – как и большинство самураев – получали рисовые пайки.

Образом жизни хищных кланов была война, 260 князей-"дайме" постоянно враждовали друг с другом. В 1467 году началась "война годов Онин", западные и восточные князья сражались за обладание столицей; огромные, более чем 100-тысячные армии, десять лет сражались на развалинах Киото; повсюду, в руинах и в окрестных полях, белели кости. По дорогам бродили толпы беженцев; везде свирепствовали банды оторвавшихся от своих кланов самураев, "ронинов". Военное разорение привело к преждевременному Сжатию и голоду; в провинции Ямасиро измученные войной крестьяне попытались сами навести порядок; они изгнали самурайские кланы, создали собственное ополчение и восемь лет сражались с самураями – но в конце концов потерпели поражение.

"Эпоха сражающихся областей" продолжалась больше столетия. В разгар междоусобных войн, в 1543 году, шторм выбросил на берег острова Танэгасима корабль невиданных прежде "южных варваров" – португальцев. Португальцы познакомили японцев с мушкетами, которые с тех пор назывались "танэгасима"; впоследствии мушкеты стали производиться и в Японии – но их конструкция следовала старинным португальским образцам вплоть до середины ХIХ века. "Танэгасима" стала "новым оружием", способным принести победу в клановых войнах – поэтому южные князья сразу же распахнули европейцам свои объятия. На Кюсю были основаны португальские и испанские фактории, повсюду проповедовали миссионеры; некоторые "дайме" приняли христианство – и даже побуждали к этому своих подданных. Через сорок лет после высадки первых европейцев в Японии насчитывалось уже 200 церквей и 150 тысяч христиан – остров Кюсю стал местом контакта двух цивилизаций, здесь впервые на Востоке началось перенимание европейской техники и европейских традиций.

Среди князей, сразу же оценивших роль нового оружия, был Ода Нобунага с острова Хонсю; он первым создал крупные подразделения мушкетеров и в 1575 году в битве при Нагасино разгромил знаменитую конницу могущественного клана Такэда. Эта победа отдала в руки Ода почти половину страны – однако в зените славы он был предательски убит одним из своих вассалов. Дело объединения страны было продолжено ближайшим сподвижником Ода, Тоетоми Хидэеси; к 1590 году ему удалось покорить всех дайме Японии.

Объединение страны означало восстановление военной Империи ХIII-го века – восстановление государственного устройства тех времен, когда кумир Хидэеси, первый сегун Минамото Еритомо отстранил от власти императора и сосредоточил управление в своей "полевой ставке", "бакуфу". С этого времени конфуцианские ученые-шеньши уже не управляли страной, экзаменационная система была забыта, и делами управления руководили военные. После ста лет анархии Хидэеси восстановил "полевую ставку", подчинил дайме, навел порядок, провел перепись населения и земельный кадастр. Так же, как и раньше, бакуфу непосредственно управляло лишь частью страны, доменом сегунов; остальные земли находились во владении князей – однако князья-"дайме" подчинялись жесткой дисциплине; они жили попеременно год в столице и год в своем княжестве, оставляя вместо себя в заложники сыновей или братьев.

Центром каждого княжества был замок – символ могущества князя-дайме. Португальцы научили японских мастеров возводить мощные каменные стены, и замки XVI века выглядели, как огромные многоярусные дворцы, возведенные над стенами из каменных глыб. Вокруг замка обычно располагался город – тысячи легких домиков с каркасом из деревянных столбов и стенами из натянутой между столбами толстой бумаги; дома были окружены садами, и при желании можно было раздвинуть стены и превратить комнату в террасу. Население города составляли в основном самураи, дружинники князя, – а также их слуги, ремесленники и торговцы. Самураям запрещалась заниматься чем-либо, кроме военного дела, и они проводили время в фехтовании на мечах, стрельбе из лука или в медитации – они исповедовали буддизм секты дзен, которая учила, что медитация приносит душевное спокойствие и равнодушие к жизни и смерти. Традиция требовала от самурая вести скромный образ жизни, избегать роскоши и развлечений, не пить сакэ, не играть в азартные игры; жалованье рядового самурая было небольшим и не превышало дохода нескольких крестьянских семей – впрочем, самураи презирали деньги и часто не разбирались в стоимости монет.

Высшим долгом самурая была верность князю. В случае смерти князя самурай должен был отомстить или совершить ритуальное самоубийство – "харакири"; в безвыходной обстановке, в объятом пламенем замке, десятки самураев вспарывали себе животы, чтобы не попасть в плен к врагу. Жены самураев тоже кончали с собой, предварительно связав себе ноги и придав телу такое положение, чтобы выглядеть достойно и после смерти. Впрочем, в отличие от европейских рыцарей, самураи не оказывали женщинам особого уважения – время, когда японские аристократы сочиняли стихи о любви безвозвратно ушло в пошлое – теперь они поклонялись мечу. Меч был главным достоянием самурая, и воин не должен был расставаться с мечом даже в объятиях любимой женщины. "Каждый, кто носит длинный меч, должен помнить, что меч – это его душа", – гласил один из основных законов Японии.

Меч был не просто символом высокого положения – он был большой ценностью. Боевые мечи были очень дороги; их ковали иногда несколько лет, достигая такой закалки, что одним ударом самурай мог рассечь противника наискось от плеча до пояса. Существовал обычай, по которому самурай мог испробовать новый меч на первом встречном простолюдине, – поэтому, завидев самурая, крестьяне снимали свои соломенные шляпы и падали на колени. "Если простолюдин окажет невежливость самураю, самурай может его убить", – гласил закон.

Впрочем, закон запрещал самураям появляться в деревнях и общаться с их обитателями; крестьяне жили своей жизнью и старались не переходить дорогу высокомерным воинам. Так же, как в Китае, деревня делилась на пятидворки, связанные круговой порукой; крестьяне были прикреплены к своим наделам и отдавали князю две трети урожая. Однако самурайское воинство было столь многочисленным, что этого было мало; самураи могли прокормиться лишь войной – и Хидэеси решил завоевать Корею, а потом Китай и весь остальной мир: он считал, что самураям по плечу такой подвиг. В 1592 и 1597 годах две армии общей численностью в 300 тысяч солдат атаковали Корею – но в конечном счете потерпели поражение от китайских и корейских войск. В 1598 году Тоетоми Хидэеси умер, и после двухлетней усобицы военным правителем Японии стал его сподвижник Токугава Иэясу. Иэясу продолжил реформы Хидэеси и основал династию сегунов, правившую два с половиной века – до 1868 года.

Токугава Иэясу понимал, что японское крестьянство не в состоянии прокормить многочисленное сословие самураев, – и он решил сократить это сословие за счет дружин побежденных в последней войне князей. Полмиллиона самураев превратились в ронинов, бездомных бродяг, единственным способом существования для которых стали мятежи и разбой на дорогах. В 1614 году ронины поддержали отстраненного от власти сына Хидэеси; начался мятеж – и некоторые мятежные кланы подняли знамена с изображением креста. После подавления мятежа японские христиане подверглись жестоким гонениям, их заставляли топтать ногами иконы с ликом Иисуса, неповинующихся пытали и казнили. В конечном счете, христианство было объявлено вне закона, европейцы были изгнаны из страны, японцам было запрещено выезжать за границу. Лишь голландцам позволялось иметь маленькую факторию в бухте Нагасаки и ежегодно присылать пять кораблей – но при этом был запрещен ввоз книг и икон. Иностранцы отныне могли торговать лишь с доверенными лицами сегуна; Империя Ямато замкнулась в себе, и, подобно огромному монолиту, застыла на долгие столетия – однако эти столетия принадлежали уже другой эпохе.

ИСТОРИЯ ВЕЛИКОГО ВЬЕТА

В середине ХIII века поглотившая полмира Монгольская Волна достигла «последнего моря» – Тонкинского залива. Здесь ей было суждено остановиться и отхлынуть назад: после тридцатилетней борьбы монголы были отброшены от границ Великого Вьета. Непобедимая монгольская конница оказалась бессильной перед джунглями и скрывавшимися в них партизанами. Вьеты долгое время не принимали боя, они нападали из засад и перехватывали пути снабжения; монгольскую армию мучили голод и эпидемии. Решающее сражение произошло не на суше, где монголы оставались непобедимыми, а на воде – на реке Батьданг, где вьетам удалось заманить в засаду монголо-китайский флот. Полководец Чан Куок Туан приказал вбить в дно реки невидимые во время прилива сваи, и застрявшие на этом заграждении огромные джонки завоевателей были взяты на абордаж сотнями вьетских лодок.

Вторжение было отражено, но господство монголов в соседнем Китае оказало большое влияние на "Великий Вьет". Могущественный Китай всегда был примером для Вьетнама; подражая монгольским нойонам, вьетнамские полководцы требовали у правительства землю и получали право на сбор налогов с целых районов. "Полководец – ястреб, солдаты – утки, – говорил победитель монголов генерал Чан Кхань Зы. – Что же удивительного, что ястреб питается утками?" Аристократы захватывали земли крестьян и заставляли их нести повинности в свою пользу; они имели собственные "ставки" с десятками чиновников и многочисленные вооруженные отряды. Полководцы были главами "сильных домов", потомками кочевников, когда-то завоевавших Вьетнам и смирившихся под властью императоров. Отразив нашествие монголов, "сильные дома" снова приобрели былое могущество и стали закабалять крестьян.

Так же, как в Китае, непомерные поборы с крестьян привели к преждевременному Сжатию. В 30-х годах ХIV века начался хронический голод, крестьяне продавали свои семьи в рабство. Страшный голод 1343 года привел к большому крестьянскому восстанию, продолжавшемуся 16 лет. Затем начался период нашествий с Юга, индонезийцы-тямы трижды овладевали столицей Тханглонгом – снова, как и в глубокой древности, Вьетнам стал полем боя между индийской и китайской цивилизацией. Представителями китайской культуры во Вьетнаме были ученые-чиновники из "Города взлетающего дракона", Тханглонга; они посылали своих детей учиться в Китай, и их идеалом был великий император Чжу Юаньчжан. Реформы Чжу Юаньчжана вызвали такие же преобразования в окружающих странах – и Вьетнам не миновал этой участи. В конце ХIV века при слабых императорах династии Чан фактическая власть оказалась в руках ученого конфуцианца Хо Куй Ли; в 1397 году Хо Куй Ли провозгласил себя "верховным правителем" и объявил об ограничении частных поместий площадью в 10 мау – примерно три крестьянских участка. Возмущенная знать организовала заговор, но он был подавлен, а затем начались массовые репрессии; погибло около 400 аристократов; их земли были конфискованы, "дочери проданы в рабство, сыновей и внуков в возрасте до года и старше закапывали в землю живьем и топили". "Сильные дома" утратили свои владения; десятки тысяч рабов получили свободу – однако враждебная реформатору знать призвала на помощь китайские войска. Начались измены военачальников; в 1407 году вьетнамская армия была разбита, и страна была оккупирована китайцами, которые отказались от своих обещаний восстановить династию Чан и присоединили Вьетнам к Империи Мин. Это вызвало многочисленные восстания; так же, как и в войне с монголами, горы и джунгли были на стороне вьетов, оккупантов повсюду подстерегали засады, и после долгой борьбы они были вынуждены уйти из Вьетнама.

В 1427 году вождь восставших Ле Лой взошел на престол и основал династию Ле; после многолетней войны страна лежала в развалинах; погибла большая часть населения. С приходом к власти новой династии начался новый цикл исторического развития, во многих чертах повторявший предыдущие циклы. Так же, как предыдущие династии, династия Ле начала с переписи, восстановления управленческого аппарата и налоговой системы. Чиновники, как и раньше, отбирались на экзаменах, делились на ранги и получали право на сбор налогов с ранговых земель – эта система восходила к порядкам китайской Империи Тан. Государство проводило традиционную "политику поощрения земледелия", помогало нуждающимся зерном, переселяло безземельных на юг и создавало ирригационные системы – но при этом почти не вмешивались в жизнь крестьянских общин. В отличие от Китая, во Вьетнаме еще сохранялись общины с переделом земли – Индокитай был периферией мировой цивилизации, здесь было много свободных земель, и частная собственность еще не успела широко распространиться.

Империя Ле достигла наивысшего могущества в правление Ле Тхань Тонга (1460-97). В это время были отвоеваны у индонезийцев-тямов территории современного центрального Вьетнама, и началось продвижение на юг, через три столетия приведшее Вьетнам к его теперешним границам. Однако уже вскоре после смерти Ле Тхань Тонга начались нарушения в системе государственного управления. Новый император Ле Тыонг Зыок желал прославиться грандиозными стройками и мобилизовал десятки тысяч крестьян на строительство "Дворца ста башен" и "Храма девяти этажей неба"; ежедневно устраивались пиршества и увеселения, требовавшие огромных средств; это привело к увеличению налогов. Эти проявления ИМПЕРСКОГО ЭКСТРЕМИЗМА совпали с началом нового Сжатия – и резко его усилили. В 1516-21 годах восстания переросли в большую крестьянскую войну; повстанцы захватили Тханглонг, и, лишь собрав все свои силы, правительству удалось нанести им поражение.

Восстание нанесло тяжелый удар Империи и привело к распаду управленческого аппарата; губернаторы провинций и военачальники открыто диктовали императорам свою волю. Начался долгий период междоусобных войн, к концу XVI века страна была полностью разорена, погибла большая часть населения, города лежали в развалинах, поля зарастали джунглями.

В XVIII веке начался новый демографический цикл и новый период истории Вьетнама.

ИНДОНЕЗИЯ – ВОСТОЧНЫЙ ОПЛОТ ИСЛАМА

В конце XIII века прокатившаяся по Азии Монгольская Волна медленно затихала в джунглях Индокитая. Непривычный климат, малярия, непроходимые леса, в конце концов, охладили порыв завоевателей – но, тем не менее, они достигли «последнего моря» у берегов Явы. В 1293 году 20-тысячная монголо-китайская армия высадилась на острове и овладела его столицей Даху. Разграбив город и убедившись, что им не справиться с начавшейся народной войной, завоеватели вернулись в Китай. Царем Явы стал возглавивший освободительную борьбу наместник Мадуры Виджайя; он основал новую династию и новое государство – Маджапахит.

Яванские хроники сохранили мало сведений о Маджапахите; известно лишь, что это было последнее яванское царство, цари которого поклонялись Шиве и Будде. На родине этих богов, в Индии, уже побеждали последователи Мухаммеда; в конце XIII века они овладели ведшими торговлю с Явой портами Гуджарата. На больших гуджаратских кораблях на Яву теперь прибывали не индусские, а мусульманские купцы; они селились в прибрежных городах и создавали многолюдные "мавританские" кварталы. Мусульманских купцов влек на Яву все тот же мощный магнит, который прежде привлекал индусов и греков, – это были пряности с близлежащих Молуккских островов, гвоздика и мускатный орех. Торговля пряностями давала колоссальные прибыли, и по великому торговому пути от Явы к арабским берегам плавали сотни огромных четырехмачтовых джонок, имевших до 300 человек экипажа. Огромные капиталы купцов давали им власть над людьми. "Мусульманские владетели морского берега могучи на Яве и ведут всю торговлю, ибо они сеньоры джонок и людей, – писал португалец Пиреш. – Когда морской берег принадлежал язычникам, сюда приходило много купцов – персов, арабов, гуджаратцев, бенгальцев, малайцев и других. Среди них было много мусульман. Они начали торговать в стране и богатеть. Они строили здесь мечети, и к ним приезжали муллы, и они прибывали все в большем числе, так что сыновья этих мавров были уже яванцы и богачи, ибо они жили в этих местах около 70 лет. В некоторых местах языческие сеньоры стали мусульманами, и эти муллы и купцы-мавры овладели этими местами. Другие мавры укрепили места, где они жили, и с помощью команд своих джонок убили яванских сеньоров и сами стали сеньорами. И так они овладели морскими берегами и захватили торговлю и власть на Яве".

В 1414 году мусульмане утвердились в крупнейшем торговом центре Индокитая, Малакке, а затем и в яванских городах – Демаке, Сурабайе, Бантаме, Гресике. В конце XV века "мавры" начали наступление на внутренние районы охваченного смутами Маджапахита. У мусульман были пушки и аркебузы; в 1527 году они овладели столицей Явы и сожгли ее. Междоусобные войны продолжались до начала XVII столетия, и лишь в 1627 году султан Агунг (1610-45) сумел объединить большую часть острова под властью государства Матарам. Окончательная победа мусульман вместе с тем означала МОДЕРНИЗАЦИЮ яванского общества по исламскому образцу -прежде всего по образцу могущественной индийской Империи Моголов. Так же, как индийские падишахи, яванские султаны раздавали своим военачальникам джагиры и вызывали на смотры их отряды – но сохранились и местные традиции; как и раньше, чиновники отличались друг от друга одеждой, отделкой зонтов и почетным оружием – кинжалами с пламеневидным лезвием, крисами. Как и во времена Ангкора, мужчинам запрещалось входить во дворец, где царь обитал в окружении 10 тысяч женщин и под защитой 3-тысячной "женской гвардии". Крестьяне, как и прежде, жили деревенскими общинами, сами выбирали старост, вместе отбывали трудовую повинность и платили налоги. Так же, как в других странах Юго-Восточной Азии, земля время от времени переделялась между семьями; на двор полагался надел в одну чачу (0,7 га) орошаемой земли.

В то время, когда мусульмане сражались с приверженцами Шивы и Будды, у берегов Индокитая неожиданно появились корабли из другого мира – португальские каравеллы. Каравеллы были вооружены пушками, и в 1511 году "бородатые варвары" после жестокого обстрела овладели Малаккой – главной торговой гаванью на "дороге пряностей". Однако португальцам не удалось захватить в свои руки торговлю Индийского океана: вместо Малаккского пролива азиатские джонки шли теперь через Зондский пролив, и яванский порт Бантам заменил Малакку в качестве главного торгового порта Азии.

В конце XVI века вслед за португальцами в Индийский океан прорвались английские и голландские эскадры. Голландский флот был намного многочисленнее португальского, а голландские океанские корабли, "флайты", намного превосходили своими мореходными качествами португальские галионы и азиатские джонки. В 1605-10 годах флот голландской Ост-индской компании овладел Островами Пряностей, а в 1619 году – портом Джакартой близ Бантама. Джакарта (Батавия) стала базой, опираясь на которую голландский флот приступил к завоеванию Южных морей. Вооруженные мощной артиллерией голландские корабли без пощады расстреливали неповоротливые мусульманские джонки, к середине XVII века голландцы захватили в свои руки всю морскую торговлю. Султаны Матарама пытались противостоять голландцам; они закрыли для завоевателей порты Явы и приступили к строительству вооруженных пушками фрегатов и флайтов. Султан Амангкурат I (1646-77) в предвидении грядущей войны пытался установить диктатуру и сосредоточить в своих руках все силы и средства Матарама – однако это вызвало сопротивление мусульманских кади и дервишей. Не поладив с дервишами, Амангкурат решил вернуться к старой вере и провозгласил себя воплощением Шивы; он устроил резню мусульманских священников, а затем подверг гонениям местную знать – ее богатства были использованы для строительства флота; с этой же целью крестьяне обременялись новыми повинностями и десятки тысяч работников были согнаны на корабельные верфи. В 1673 году невыносимые налоги и повинности привели к голоду и крестьянскому восстанию – тогда Амангкурат обратился за помощью к прежним врагам, голландцам; высадившиеся с кораблей голландские мушкетеры усмирили крестьян и посадили на трон умершего монарха его сына Амангкурата II.

Восстания и войны привели к гибели значительной части населения и захвату голландцами западной части острова. Правивший на востоке Амангкурат II отдал в руки голландцев всю торговлю, окружил себя голландской гвардией и старался подражать всему голландскому – вплоть до одежды. Ява стала первой европейской колонией на Востоке, а Батавия превратилась в столицу голландской Ост-индской компании, город богатейших купцов и плантаторов. Европейцы завладели самым драгоценным сокровищем Азии, родиной пряностей и перекрестком морских путей, – и здесь, на Яве, азиаты впервые узнали, что такое колониальное господство буржуазии. В XVIII веке началась новая эпоха в истории Индонезии.

ИСТОРИЯ СТРАНЫ ТАЙ

Некогда, в середине I тысячелетия до нашей эры, во времена затопившей полмира Скифской Волны, одно из племен завоевателей прорвалось вдоль предгорий Кунь-Луня на нагорье Юньнань. Эти места полюбились кочевникам: здесь были прекрасные горные пастбища; это была одна из немногих областей Южной Азии, где лошади давали здоровое и сильное потомство – такое же, как в Великой Степи. Племя ба – так звали кочевников – подчинило местных жителей и основало царство Шу, которое объединяло множество полунезависимых племен, живших по своим законам, – и среди этих племен были обитавшие на южной окраине племена тай. Слово «тай» означает «свободный», но в действительности «свободными» были не все члены тайского рода; воинственные тайцы проводили жизнь в набегах; из набегов приводили пленных, и эти пленные-рабы под присмотром «свободных» обрабатывали земли рода. Тай были отличными кавалеристами, но их знать предпочитала лошадям боевых слонов; слоны были в каждой деревне, и на них сражались не только вожди, но и их жены-амазонки. В тайских родах еще сохранялись остатки матриархата; наследование шло по женской линии, и мужья переселялись в дома своих жен – старших жен из свободных тай, ведь впоследствии у тайского воина появлялись и младшие жены-рабыни. После смерти вождя его рабынь, лошадей и слонов погребали вместе с ним в огромной могиле.

Воины-тай славились своим мужеством, и девараджи Ангкора охотно принимали в качестве военных поселенцев тайские племена-мыанги. Империя Ангкора была могущественным государством с огромными городами и храмами, башни которых вздымались к самому небу, а стены были украшены тысячами статуй. Варвары-тай должны были защищать границы Империи, но, когда после смерти девараджи Джаявармана VII Ангкор охватили смуты, военные поселенцы взбунтовались и захватили пограничный город Сукотаи на реке Менам. Вслед за этими событиями родина тай, Юньнань, подверглась страшному удару Монгольской Волны. Спасаясь от новых гуннов, тайские племена хлынули в пределы Империи; к концу ХIII столетия они опустошили и захватили провинции к западу от Большого Озера Тонле-Сап. В правление великого вождя Рамы Камхенга (1275-1317) тайцы овладели большей частью Индокитая, но после его смерти начались междоусобицы, и лишь в 1378 году мыангу Аютии удалось вновь объединить тайские племена, обитавшие в долине Менама.

Аютия была "варварским королевством", основанным тай на развалинах Империи Ангкора. Завоеватели поработили местных жителей, монов и кхмеров, и заставили их обрабатывать земли родов. Многие туземцы стали "королевскими рабами", "даса луанг"; они жили в своих деревнях, платили подати и, как во времена Империи, отбывали трудовую повинность. 6-месячной трудовой повинностью формально было охвачено все население, но в то время, как рабы обрабатывали царские поля или работали на стройках, свободные тай занимались военной подготовкой или шли в поход. Столкнувшись с непобедимой монгольской конницей, тай переняли ее военную организацию; они были разделены на сотни, тысячи и десятки тысяч; тысячами и туменами командовали вожди племен и принцы королевского дома, а сотнями – главы сильных родов. В возрасте 18 лет все юноши призывалась на службу и должны были два года жить в доме сотника, занимаясь воинскими упражнениями.

В 1431 году тайское ополчение в третий раз овладело Ангкором; великий город был разрушен, а население – десятки, если не сотни тысяч пленных, – было угнано в Аютию. Среди пленных были чиновники, брахманы, буддийские ученые – и варвары со временем стали прислушиваться к тому, что говорят их рабы. Тайские короли стали перенимать порядки Ангкора; они завели чиновников-брахманов, создали министерства-"кромы" и стали проводить переписи населения. Так же, как в Ангкоре, чиновники различались одеждой и числом ярусов на своих зонтах; в качестве платы за службу они получали ранговые наделы и рабов для их обработки.

Ангкор был основан выходцами из Индии, и, перенимая традиции Ангкора, тайцы вместе с тем перенимали культуру древней Индии. В каждой индийской и кхмерской общине был деревенский храм; в ХIII-ХIV веках мон-кхмеры приняли буддизм хинаяны и большинство храмов были обращены в монастыри, ваты. Монахи, жившие в ватах, учили грамоте деревенских детей, лечили больных и кормили бедняков; большие монастыри Аютии были центрами буддийской учености, и здесь получали образование дети знати. По окончанию учебы юноши представлялись королю, совершая обряд подношения цветов, свечей и ладана; после этого их назначали на должности. Буддийская церковь прославляла короля, провозглашая его Чакравартином, монархом Вселенной и "отцом народа". После смерти правитель становился бодхисатвой, богом милосердия, – милосердие было основой учения Будды; буддизм отвергал стяжательство и учил людей помогать друг другу; по тайским традициям богатые должны были делиться с бедными, и, если они не делали этого, то деревенская молодежь из дома сотника могла силой отнять их добро.

Хотя Аютия унаследовала многие черты Ангкора, государство тай оставалось государством завоевателей, и едва ли не каждый год воины, построившись по сотням и тысячам, уходили в походы на Камбоджу или Лаос, а, возвращаясь, пригоняли с собой тысячи пленных. Но победы не могли продолжаться вечно; в ХVI веке Аютия столкнулась с другим мощным военным государством, Бирмой. Нашествие бирманцев в 1563 году принесло с собой катастрофу, прославленное тайское воинство было разгромлено; Аютия пала, и десятки тысяч крестьян были угнаны в Бирму, чтобы стать рабами новых господ. Государство тай спасли лишь начавшиеся в Бирме междоусобные войны; воспользовавшись этим, принц Наресуан поднял тай на восстание и в 1584 году восстановил Аютию.

В начале ХVII века войны с Бирмой закончились, и залечивающий раны Тайланд, наконец, смог осмотреться в изменившемся внешнем мире. По сравнению с временами столетней давности, этот мир неузнаваемо преобразился; в ХV веке Аютия была изолированной страной на краю света, которую по пути в Китай навещали индийские купцы – теперь же Тайланд оказался у перекрестка морских путей, по которому в разные стороны проходили голландские, английские, португальские, испанские, китайские, японские, индийские корабли. В Аютии выросли мусульманские, китайские, японские торговые предместья; китайское Сжатие выбрасывало на берега южных морей многотысячные толпы эмигрантов; из Японии прибывали в Тайланд сотни безработных самураев – из них была сформирована гвардия тайских королей. Общение с окружающим миром открыло глаза тайским королям – Тайланд не был центром Вселенной, наоборот, он оказался архаичным обломком древнего мира, последним осколком индо-шумерской цивилизации, удивительным образом оказавшимся заброшенным в Новое Время. Вокруг него возвышались могучие Империи – Китай, Индия, Япония – и Тайланду не оставалось ничего иного, как перенимать порядки соседей, – однако история этих преобразований относится к другой эпохе.

ЗАВОЕВАНИЕ АМЕРИКИ

Эпоха Возрождения была временем великих изобретений, и главным их этих изобретений была каравелла – корабль под парусами, способный пересечь океан. Создание каравеллы открыло для европейцев все моря, и европейские корабли появились у берегов неведомых прежде земель; суровые капитаны смотрели с палуб на незнакомые города, и уставшие от долгого плавания моряки торопились спустить шлюпки, чтобы вступить на новую землю. Что гнало их через тысячи миль, через штормы и ураганы, от берегов Испании и стен гавани Палос? Позже, когда завоеватели Нового Света покрыли себя славой побед, потомки создали красивые легенды о благородных героях и поэты увековечили их память в прекрасных строфах:

"Золотой мираж", легенда о богатствах Нового Света, призрачным видением стоял перед глазами бойцов и капитанов из Палоса; они были подобны голодным хищным птицам: после окончания войны с маврами для них не было добычи в Испании – и они устремились в Америку; началась "конкиста", завоевание Нового Света. Воображение конкистадоров рисовало им сказочные страны, где на берегу океана возвышаются сапфировые горы и ручьи текут среди золотого песка, – и бывалые капитаны рассказывали, что видели вдали сверкающие золотые вершины, а индейцы, указывая на них, говорили, что это "Страна Золотого Человека" – "Эльдорадо". Однако жизнь первых поселенцев быстро развеяла эти мечты – на Гаити не было золотых гор, и, хотя остров напоминал прекрасный сад, поселенцы во множестве умирали от голода и тропической лихорадки. Испанские дворяне умели лишь воевать, и, когда Колумб отлучился с острова, колонисты стали нападать на индейцев, грабить селения и насиловать женщин. Впоследствии появилась легенда, что бог покарал конкистадоров за эти насилия, наслав на них сифилис, – в действительности и колонисты, и индейцы одинаково страдали от болезней, которые они передавали друг другу и от которых у них не было иммунитета; от ангины и оспы вымирали целые индейские селения.

Насилия колонистов вызвали всеобщее восстание – и вернувшийся Колумб был вынужден воевать с индейцами; испанцы выступили в поход с аркебузами и пушками, а у индейцев были лишь луки и стрелы – однако самым страшным для индейцев оружием оказались не пушки, а всадники на лошадях и огромные охотничьи собаки. Индейцы думали, что всадник и лошадь – это одно целое, и многоголовые чудовища приводили их в ужас; кроме того, на островах не было крупных хищников и индейские воины не могли сопротивляться даже охотничьим псам, которые хватали их за горло и раздирали когтями животы. Битва с восставшими превратилась в побоище, после которого Колумб наложил на индейцев дань и отправил несколько сот обращенных в рабов пленных в Испанию, – однако это вызвало гнев королевы Изабеллы: милосердная королева считала индейцев своими подданными, она запретила обращать их в рабов и приказала вернуть пленных в их деревни. Королева пыталась отстаивать справедливость; она послала за океан священников, чтобы привести своих новых подданных к истинной вере; тем, кто примет крещение, обещали уменьшение налогов, а касикам даровали дворянские гербы, право носить шпагу и ездить на лошади. Однако королева была далеко, а дворяне-конкистадоры думали о другом: они хотели захватить власть и поработить индейцев; в 1498 году они подняли мятеж и вскоре добились отстранения Колумба, знаменитый адмирал был отправлен в цепях в Испанию. Конкистадоры получили право на "опеку" индейцев, "энкомьеду"; они поделили между собой индейские деревни и стали сгонять "опекаемых" на рудники и плантации.

Однако золота, которое добывали в рудниках Гаити, было мало для алчных завоевателей, и они устраивали экспедиции в поисках новых богатых земель. В 1511 году была завоевана Куба, в 1512 году конкистадор Васко Бальбоа пересек Панамский перешеек и первым из европейцев увидел бесконечные просторы Тихого океана. В феврале 1517 года капитан Франсиско Кордова достиг берегов полуострова Юкатан и неожиданно увидел перед собой большой город с широкими улицами, каменными домами и возвышающейся в центре огромной ступенчатой пирамидой. Кордова был потрясен: ведь до сих пор завоевателям встречались лишь маленькие индейские деревни с хижинами из тростника – а здесь ему рассказали, что дальше, в глубине материка, находятся многочисленные и богатые города с храмами-пирамидами, поднимающимися до небес. В 1519 году для завоевания новооткрытых стран с Кубы отправилась эскадра из 11 каравелл под командованием Эрнандо Кортеса. Кортес высадился на берег страны, которая теперь называется Мексикой, выгрузил с кораблей пушки и разбил лагерь. Вскоре появились послы от местных жителей, которые рассказали, что эти земли принадлежат могущественной державе ацтеков, правитель которой Монтесума восседает на троне в расположенном в центре мира огромном городе Теночтитлан; ему подчиняются десятки племен и сотни тысяч воинов, носящих перья орлов и шкуры ягуаров. Кортес отправил Монтесуме в подарок стеклянные бусы, красную шапку и пару рубашек, попросив передать, что прибыл с посланием от могущественного императора Карла и желает лично вручить его монарху ацтеков.

Получив разрешение, отряд Кортеса двинулся в путь. Отряд насчитывал всего четыре сотни солдат, и многие из них не надеялись на удачу – поэтому перед выступлением Кортес приказал сжечь корабли; все колеблющиеся должны были понять, что отступать некуда. Вскоре у испанцев появились союзники: ацтеки требовали с подвластных племен большую дань, и недовольные племена присоединились к конкистадорам; маленький отряд рос не по дням, а по часам – но самонадеянный Монтесума не чувствовал опасности и позволил завоевателям подойти к своей столице. 7 ноября 1519 года глазам испанцев открылось невиданное зрелище: огромный город посреди озера, множество ступенчатых пирамид с горящими на вершинах огнями, бесчисленные дворцы в зелени садов, каналы, по которым плыли большие лодки. Кортеса ожидала торжественная встреча; посреди многолюдной процессии медленно двигался золотой паланкин, в котором восседал Монтесума, его одежда была усыпана изумрудами, а голову венчала корона из разноцветных перьев. После обмена приветствиями испанцев провели в отведенный для них большой дворец; вскоре сюда для переговоров явился сам Монтесума – и был тотчас же схвачен вероломными конкистадорами, потребовавшими отдать им все золото из сокровищницы Теночтитлана. "И привел их Монтесума, – повествует индейское предание, – в зал, где находились пышные головные уборы из перьев и множество других вещей из золота и драгоценных камней. Тогда начали испанцы вытаскивать золото из перьев, круглых щитов и иных украшений, разрушили все головные уборы и чудесные изделия, а золото переплавили в слитки…"

Ацтеки требовали освободить своего вождя – тогда испанцы установили на крыше дворца пушки и открыли такую пальбу, что все заволокло дымом и "находившиеся там индейцы, либо замерли на месте, ошеломленные, либо побрели как пьяные, охваченные смертельным страхом". Не понимая, что происходит, индейцы некоторое время выполняли приказы "белых богов" и своего плененного повелителя; затем они решили обратиться за советом к своим богам и принести жертвы в храме войны. Тысячи знатных ацтеков собрались во дворе храма; они били в барабаны и танцевали, держа в руках розы и перья, – и в этот момент в толпу полуголых индейцев ворвались одетые в доспехи испанцы. "Они отрубали руки и головы, пронзали шпагами и копьями всех, кто попадался им на пути, – говорит хроника. – И кровь лилась по двору, как вода во время сильного дождя. Весь двор был усеян головами, руками, кишками и трупами убитых людей. По всем углам рыскали испанцы, выискивая уцелевших, чтобы прикончить их…"

Испанцы хотели запугать ацтеков – но добились обратного; улицы столицы наполнились криками воинов и ревом огромных морских раковин – сигналом сбора всеобщего ополчения. Сотни тысяч воинственных ацтеков одели головные уборы из перьев и взяли в руки оружие – круглые щиты и деревянные мечи с лезвием из острого кремня. Толпы разъяренных воинов окружили дворец, где укрепились испанцы; они уже не боялись залпов из пушек и шли вперед, презирая смерть. Один штурм следовал за другим, площадь перед дворцом была заполнена телами убитых индейцев – но и испанцы несли большие потери. Кортес вызвал Монтесуму на крышу дворца и приказал ему остановить атакующих индейцев – но ацтеки осыпали своего царя тучей стрел; испанцы увели истекающего кровью Монтесуму и попытались перевязать его – однако решивший умереть пленник молча срывал повязки. Ночью Кортес решил прорываться из города, но для громоздившихся во дворе груд золота не хватило вьючных животных – тогда он разрешил солдатам брать, кто сколько хочет. Испанцы бросились на сокровища и, отталкивая друг друга, набили золотом мешки и карманы так, что едва могли двигаться. Путь отступления проходил по дамбе посреди озера; деревянный мост на дамбе не выдержал тяжести и рухнул как раз в тот момент, когда подплывшие в лодках ацтеки со всех сторон бросились на испанцев; началась резня, в которой погибло больше половины конкистадоров.

Кортесу, ехавшему впереди с группой всадников, удалось прорваться; израненные испанцы были в отчаянии и уже не надеялись спастись – однако на помощь им пришли союзные индейские племена, а затем прибыли подкрепления с Кубы. В начале 1521 года под знаменем Кортеса собралось около тысячи испанцев и больше ста тысяч индейцев; он разбил ацтеков в битве на берегу озера Тескоко и снова подступил к Теночтитлану. Началась осада ацтекской столицы, каждый день происходили жестокие бои; испанцам удалось разрушить акведук, и ацтекам приходилось пить соленую воду озера. Вскоре начались голод и эпидемия, трупы лежали в домах и на улицах.

– так рассказывает предание о последних днях ацтекской столицы. 13 августа 1521 года Теночтитлан пал, уцелевшие жители получили приказ покинуть город; многие были обращены в рабство.

Через несколько лет завоеватели согнали окрестных индейцев на принудительные работы и заставили их сравнять с землей пирамиды ацтекской столицы. На месте самой большой пирамиды был воздвигнут огромный католический храм – и с этого времени Теночтитлан превратился в Мехико, столицу вице-королевства Новая Испания. Эрнан Кортес надеялся стать вице-королем – но император Карл V рассудил иначе, потребовал у знаменитого конкистадора отчета во всем содеянном и вызвал его в Испанию. Здесь Кортес познакомился с Франсиско Писарро, приехавшим во дворец с планом покорения государства инков – страны, которая, по слухам, была еще более богатой, чем Мексика. Писарро получил разрешение императора, выслушал напутствие Кортеса и в 1531 году отплыл к берегам Перу с отрядом из двухсот солдат.

В Перу повторилось то же, что и в Мексике; испанцы сделали вид, что пришли с посольством, и во время переговоров захватили в плен великого инку Атауальпу. Атауальпа понял, что конкистадоры пришли за золотом и начертил на стене своей темницы линию, показав, что он наполнит эту комнату золотом до самого верха. Испанцы получили выкуп, но вместо того, чтобы отпустить великого инку, устроили над ним "суд" и задушили в темнице. Осенью 1533 года конкистадоры овладели столицей инков Куско и подвергли ее жестокому разграблению; сопротивление индейцев было подавлено, однако вожди завоевателей, Писарро и Альмагро, не поделили добычу и развязали междоусобную войну. Писарро одержал верх и казнил Альмагро, но, в свою очередь, был убит сыном своего врага – оказавшись вдали от короля, испанские дворяне принялись убивать друг друга, грабить все, что можно, и порабощать индейцев. Все это уже было в Испании и в других странах Европы – порабощение крестьян, частные войны и разбои рыцарей – и мы знаем, чем закончилось европейское Средневековье. История постоянно повторяется, снова и снова напоминая нам о своих законах, и вот в далекой Америке произошло то, что уже не раз происходило в Европе – церковь и король выступили в защиту народа.

ИНДЕЙЦЫ И КОРОЛЬ

Когда королева Изабелла запретила Колумбу обращать в рабство индейцев, она послала в Новый Свет монахов, доминиканцев и франсиканцев, чтобы они обратили индейцев в истинную веру и помогли им стать полноправными подданными испанской короны. Оба монашеских ордена были в свое время созданы, чтобы помогать бедным и нести людям надежду с помощью веры; их монахи ходили босыми, в одежде из грубой холстины, и все, что имели от милостыни и своих трудов, отдавали нуждающимся. Когда монахи прибыли на Гаити и увидели, как убивают и обращают в рабов ни в чем не повинных индейцев, они пришли в ужас, и отец Антонио Монтесино произнес гневную проповедь, угрожая конкистадорам Страшным Судом.

Монахи жаловались королю, но король был далеко и долгое время не мог ничего поделать; законы, принимаемые в защиту индейцев, не исполнялись местными властями. В 1520-х годах монах Лас Касас, которого Карл V назначил "защитником индейцев", сумел изгнать конкистадоров из городка Кумама и попытался наладить добрые отношения между индейцами и колонистами. Однако нашлись люди, которые не прислушались к проповедям Лас Касаса и продолжали творить насилия – это привело к восстанию индейцев, которые перебили почти всех колонистов. Добросердечный Лас Касас тяжело переживал эту трагедию и десять лет замаливал в монастыре свои несуществующие грехи – но, в конце концов, вышел из монастыря и попытался еще раз примирить индейцев и белых. По его настоянию власти запретили конкистадорам вступать в район Вера Пас; Лас Касас и его друзья-монахи одни пошли в индейские деревни – босиком, с крестом и библией. Монахи окрестили индейцев и побудили их признать власть католического короля; они перевели на язык киче священные книги, учили индейских детей читать и передавали им знания христианского мира. Вера Пас стала первой редукцией – "защищенным поселением", где индейцы жили по своим законам. В 1540 году Лас Касас вернулся в Испанию и представил правительству доклад о разорении Новой Испании конкистадорами и о том, какую пользу принесет короне справедливое отношение к индейцам. Прислушавшись к словам Лас Касаса, принц Филипп издал "новые законы": всем колонистам было приказано освободить порабощенных индейцев и впредь не допускать никаких насилий.

"Новые законы" вызвали у конкистадоров взрыв ярости; брат завоевателя Перу, Гонсало Писарро, поднял мятеж и убил королевского наместника. Однако монарх оказался сильнее; мятежники были разбиты, и Гонсало Писарро нашел смерть на виселице. Индейцы получили свободу, и "энкомьеда" была постепенно упразднена. Став королем, принц Филипп объявил, что берет индейцев под свою охрану; в 1570-х годах началось переселение индейцев в новые поселения, редукции, расположенные на "охраняемых территориях", где запрещалось появляться испанцам. Это были поселки из одинаковых глинобитных домиков с площадью для собраний, церковью и школой; поселениями руководили местные касики и священники-падре. Индейцы жили в редукциях так, как привыкли жить во времена инков; они поддерживали обычай передела земли и часто работали вместе, помогая друг другу. Как прежде, каждый день касик взбирался на вышку, трубил в раковину и объявлял, на каком участке сегодня работает община; сначала возделывались участки вдов и больных, потом наделы общинников и в последнюю очередь – большое "поле церкви", урожай с которого шел на общинные нужды и уплату податей. "Веянием нового" было дозволение всем индейцам жевать дурманящие листья коки – во времена инков это была привилегия касиков. Земля по-прежнему возделывалась палкой-копалкой, а в общинных мастерских на старинных станках ткали шерстяные накидки-пончо.

Постепенно с помощью падре в общинах появились железные мотыги и сохи, а на "поле церкви" с целью продажи стали выращиваться сахарный тростник, хлопок, кофе. Орден иезуитов специально готовил священников к жизни среди индейцев, учил их языку и ремеслам, которые падре должны были передать своим воспитанникам. В XVIII веке в поселениях, которыми руководили падре-иезуиты проживало более 700 тысяч индейцев; в Парагвае, где еще не было испанских чиновников, иезуиты основали "индейскую республику" – там были свои войска, и индейцы под предводительством падре сами защищали свои земли от набегов белых "бандейрос". "Во всех упомянутых поселениях, – свидетельствует европейский путешественник, – имелись кузницы, слесарные мастерские и мастерские огнестрельного оружия; кое-где даже отливали пушки. В поселениях имелись архитекторы, ваятели и художники; жители Америки были весьма искусны в работе, так как для их обучения приезжали из Европы знаменитые мастера-иезуиты…" Как и во времена инков, выход на работу в поле выглядел, как торжественная процессия с музыкой, песнями и танцами; падре привили индейцам испанскую любовь к празднествам и карнавалам; построенные мастерами-индейцами церкви удивляли своим великолепием.

Создавая редукции, Филипп II заботился не только о справедливости, но и о выгоде государства. Жившие в редукциях индейцы были обязаны полмесяца в году работать на короля – так же, как прежде они работали на великого инку. В 1540-х годах среди хребтов Центральной Кордильеры конкистадоры обнаружили "серебряную гору" Потоси – то самое Эльдорадо, к которому они так стремились. Однако "серебряной горой" завладел король Филипп; были мобилизованы десятки тысяч индейцев; сменяя друг друга, они прорыли многокилометровые штольни и построили 132 дробильные мельницы – это были крупнейшие рудники мира, дававшие ежегодно до 200 тонн серебра – во много раз больше, чем добывали в Европе. "Серебряная гора" стала символом богатств Нового Света; серебро, привезенное из Америки, питало Испанию; им оплачивались победы маршировавших по Европе испанских армий; по мановению ока Испания превратилась в великую державу, диктующую свою волю народам.

Англичане, французы и голландцы с завистью смотрели на богатства, которые доставляли испанские галионы из Америки; английские пираты, которые прежде грабили корабли в проливе Ла-Манш, стали плавать к берегам Нового Света и нападать на "серебряные галионы". Испанцам пришлось ввести систему конвоев: раз в год огромный караван из более чем ста судов в сопровождении военного флота направлялся к берегам Испании; каждое плавание "Золотого Флота" сопровождалось яростными сражениями – и не только с пиратами, но и с военными эскадрами враждебных государств. Богатства, доставляемые из Америки, были столь велики, что стоимость золота и серебра на протяжении XVI века упала в два с лишним раза – это была так называемая "революция цен", которая лишила Испанию большей части ее преимуществ. Кое-кто из историков утверждает даже, что открытие Америки разорило Испанию: когда испанцы узнали о богатствах Нового Света, они стали толпами покидать свою родину и оставили ее почти обезлюдевшей. Поля Испании опустели – а в открытом Колумбом "райском саду", как грибы после дождя росли городки новых поселенцев: Америка становилась Латинской Америкой.

ЛАТИНСКАЯ АМЕРИКА

Латинская Америка была страной поселенцев, говоривших на латинских языках – испанцев и португальцев. Великое открытие Колумба подарило жителям Пиренейского полуострова самую прекрасную страну на свете – и все, кто впервые посетил эту страну, были зачарованы буйством тропической природы. «Прелесть этих рек, прозрачность вод, сквозь которые виден песок на дне, – писал Колумб, – обилие пальм, самых высоких и красивых, какие я видел, пышность полей сообщают этой стране столь изумительно прекрасный облик, что она благодатнее всех прочих, подобно тому, как день превосходит ночь».

Почва этой страны удивляла своей щедростью земледельца: один крестьянин в конце марта принес Колумбу колосья пшеницы, которую посадил в конце января. Скороспелые овощи вызревали всего за 16 дней, а более крупные, такие как дыня, тыква и огурцы, можно было подавать к столу через месяц после того, как семена бросали в почву. Земля, увлажняемая ручьями, реками и частыми ливнями, обласканная жарким солнцем обладала огромной, щедрой животворящей силой. Правда, нужно было привыкнуть к жаркому климату и научиться лечить тропическую лихорадку – но как только первые трудности были преодолены, в Америку устремился поток переселенцев, не только дворян, которых преследовал золотой мираж, но и крестьян, мечтавших распахать поляны этого райского сада. Переселенцы строили маленькие городки наподобие испанских "консехо": беленые кирпичные дома с увитыми виноградом верандами, широкие улицы и большой собор на центральной площади. Многие колонисты занимались скотоводством; на необъятных просторах пампы паслись огромные стада – сотни и тысячи лошадей и коров. Отбившиеся от стад животные быстро размножались, и в степи можно было встретить многочисленные табуны диких лошадей; индейцы приручали этих животных, и некоторые из обитателей пампы стали лихими наездниками; они нанимались к белым поселенцам в качестве пастухов-гаучо. Многие индейцы отказались переселяться в редукции и жили вместе с белыми: арендовали у поселенцев участки земли и работали в их хозяйствах за небольшую плату.

Земля в изобилии приносила дары тропиков: кофе, сахарный тростник, хлопок, табак, индиго. Купцы, приплывавшие из Испании, предлагали за все это хорошие деньги – однако для того, чтобы основать крупные плантации, белым поселенцам не хватало рабочей силы. В аналогичных условиях польская шляхта поработила крестьян и заставила их отбывать барщину – но испанский король не позволил колонистам поработить индейцев. Единственное, чего смогли добиться плантаторы – это разрешения на ввоз рабов-негров из Африки. Однако церковь протестовала против этой "богомерзкой" торговли, и количество ввозимых рабов было ограничено четырьмя тысячами в год; вдобавок, торговля облагалась большими налогами, и рабы были дороги. Сложившейся ситуацией сразу же воспользовались английские и голландские "предприниматели": они покупали рабов в Африке и везли в испанские колонии, где тайно продавали плантаторам; колониальные власти препятствовали контрабандной торговле, и "торговцы" иной раз силой захватывали прибрежные городки и на короткое время открывали "свободный рынок". Именно такой торговлей рабами поначалу занимался Френсис Дрейк, позже ставший знаменитым пиратом.

Богатства Америки неудержимо привлекали разбойников Европы, и вслед за конкистадорами сюда пришли те, кто не успел к разделу добычи, – английские, голландские, французские "рыцари удачи". В конце XVI века пираты обосновались на маленьком островке Тортуга у побережья Гаити и создали здесь свою базу. Пиратские капитаны набирали здесь команды для своих кораблей, создавая своеобразные "компании": команда подписывала договор о разделе добычи и "страховании жизни"; за отсеченную в бою руку полагалось шестьсот реалов или шесть рабов, за выбитый глаз – сто реалов или один раб. Пиратские флотилии иной раз насчитывали до двух десятков кораблей и двух тысяч человек экипажа; пираты с легкостью захватывали одиночные суда, и поэтому испанцы плавали лишь большими конвоями в сопровождении военных эскадр. Большие конвои были не по зубам пиратам, и разбойники стали совершать нападения на богатые прибрежные города; мирные жители не могли сопротивляться отборным головорезам и обычно бежали при появлении кораблей с черным флагом, на котором изображали череп и кости. Пираты захватывали тех, кто не успел убежать, и подвергали несчастных пленников зверским пыткам: от них требовали указать место, куда бежали горожане, – потом пираты хватали состоятельных колонистов и истязали их, требуя отдать припрятанное золото. Напоследок разбойники требовали от горожан выкуп, угрожая предать огню их дома, – впрочем, получив выкуп, пираты иногда убивали всех заложников и сжигали город.

Самым жестоким пиратом всех времен был англичанин Генри Морган; британское правительство, почти всегда поощрявшее пиратов, назначило его губернатором захваченного англичанами острова Ямайки, и Морган двадцать лет наводил ужас на побережье Латинской Америки. Вдоволь награбив, многие пираты пытались стать "добропорядочными джентльменами"; они строили роскошные дома, покупали рабов и создавали плантации.

На английских островах Вест-Индии не было ограничений работорговли; рабы были дешевы, и плантации сахарного тростника давали огромные прибыли. На сахарных плантациях работали и белые рабы – согнанные со своих земель английские крестьяне, которые под угрозой голодной смерти продавали себя в рабство на пять-семь лет; их везли за океан и перепродавали плантаторам; с ними обращались еще хуже, чем с неграми. Эпоха "первоначального накопления капитала" не знала жалости; состояния сколачивались любыми средствами, а лицемерие переходило всякие границы – через одно-два поколения потомки пиратов и работорговцев изображали из себя добродетельных буржуа и возмущались при одном намеке на грехи своих дедушек.

Испанцы и португальцы относились к рабам все же более мягко, чем англичане: они чтили установления церкви, которая призывала к милосердию и, к примеру, запрещала заставлять рабов трудиться в выходные и праздничные дни. Отпустить раба на свободу считалось богоугодным делом, и в Латинской Америке было довольно много свободных негров; белые и "цветные" не чурались друг друга так, как это было позднее в южных штатах; смешанные браки породили на свет огромное множество метисов и мулатов – мало кто из латиноамериканцев мог похвастаться чистотой крови. Католические традиции соседствовали в Америке с индейскими обрядами и таинственными ритуалами негритянского культа "вуду"; возле роскошного собора в стиле барокко можно было заметить индейца с ламой, а в карнавальном шествии гитара звучала вместе с африканским барабаном. Такова была Латинская Америка – новый мир, создававшийся на глазах истории людьми с разным цветом кожи, мир, у которого все было еще впереди.