- Мое плавание по быстрой Кулисэу было очень непродолжительным. К вечеру на первом же пороге плот наскочил на подводный камень и рассыпался. Меня ударило головой о камень, и я потерял сознание. Избитого, окровавленного, с переломленными членами и почти бездыханного меня подобрали на берегу лакорийцы. Болел я долго, мучительно. Выходил меня знахарь Ленда, с которым с тех пор мы стали лучшими друзьями...
      - Но, мсье Пэйн, - перебил француза Грасильяму, - почему же вы после того, как выздоровели, окрепли, не ушли от лакорийцев? Они не отпускали вас?
      - Я и не поднимал этого вопроса, мсье. Да мне и незачем было уходить от них.
      - Как? Разве вас не потянуло на родину, к вашим близким, к друзьям? неожиданно спросил до сих пор молчавший Сергей.
      - Родина, близкие, друзья... - задумчиво повторил Пэйн. - Милый юноша! Вы, русские, по-иному понимаете слово "родина", поэтому ты не поймешь, если я скажу, что для меня родина - это, прежде всего, я сам. Близких у меня нет. Я подкидыш, воспитывался в приюте, а потом в иезуитской школе. Какие уж тут близкие? Друзья? Да настоящих друзей я, пожалуй, тоже никогда не имел... И почему вы думаете, что я совершаю нечто недостойное, обитая здесь, в этом эдеме, а не на Монмартре или в Латинском квартале Парижа? Жизнь тех, кого мы называем дикарями, имеет множество преимуществ перед жизнью так называемых цивилизованных белых. Чем цивилизованней, в подлинном смысле этого слова, человек, тем с большей охотой он сбрасывает с себя путы всего наносного, всего лишнего и окунается в стихию предельной простоты. Большинство белых, ставших "дикарями", были хорошо образованными людьми. Об этом писал в одной из своих статей о дебрях Перу покойный Фостер...
      - И все же мне, например, непонятно, как вы, ученый, могли бросить занятия наукой ради безделья? - перебил Элиас Гароди. - Как вы хоть пришли к решению остаться здесь?
      - Гм! Знаете ли, мсье, без каких бы то там внутренних трагедий, драм. Просто, лежа почти три месяца без движения в лубках, наложенных заботливым Лендой, я имел достаточно времени подумать о прожитом и согласиться с тем афоризмом, который, помню, частенько любил употреблять наш воспитатель-монах: меньше знаешь - крепче спишь... Да, мсье, я понял, что счастье не в обилии знаний, а в обилии чувствований, переживаний. Я понял это однажды ранним утром, наблюдая за восходом солнца. Mon dieu! Ведь человек чуть ли не ежедневно может наблюдать это чудо рождения дня, чудо каждый раз совершенно неповторимое, совершенно особое от вчерашнего и не похожее на завтрашнее. С ним может сравниться только еще одно чудо земли - море. И я не могу понять, почему же большинство людей равнодушно к этим чудесам? Наблюдая восходы, закаты, наблюдая природу во всех ее проявлениях, я познал огромное счастье, которое вмещает в себя и счастье первого открытия, и счастье исследования, и счастье познания. Так чего ж удивляться, что я не ушел отсюда, из этой прекрасной долины, которую мудрый Макалуни превратил в место захоронения умиротворенных страстей и чувств. Здесь, в этих райских кущах, я хотел бы кончить свои дни...
      - Нет, сеньор Пэйн, вы не правы! - снова не сдержался Сергей. - Я не могу понять, как вы можете оставаться безучастным, когда речь идет о жизни целого племени, о спасении богатств древней цивилизации лакорийцев? Ради этого сеньоры Элиас Гароди и Эваристо Грасильяму остаются здесь, а вы... э-эх!.. восходы солнца... Мне стыдно за вас!
      Глава 29
      Правду не задушить!
      Сеньор Эстебано Ногейро, по натуре очень скромный человек, постеснялся садиться в кресло директора музея, должность которого он занимал на время отсутствия профессора Гароди. Сеньор Ногейро предпочитал усаживаться за журнальным столиком в глубоком кожаном кресле для посетителей.
      Прошло две недели, как Жоан появился в Рио, похудевший, загоревший, возмужавший, и менее недели со дня выхода очередной книжки журнала "Проблемы. Гипотезы. Открытия", в которой были опубликованы записки профессора Грасильяму. Как и следовало ожидать, записки эти вызвали ожесточенную полемику в печати. И вот сейчас сеньор Ногейро и Жоан, сидевший за директорским письменным столом, занимались разбором и обсуждением газетных и журнальных статей, заметок, откликов, сообщений телеграфных агентств, присланных в музей из БДИ (Бюро деловой информации). Жоан брал их по порядку и читал вслух: "
      Экспедиция профессора Эваристо Грасильяму - одна из удивительнейших за последнее столетие. Научный мир ахнет от восторга, когда экспедиция обнародует свои труды..."
      - Как вам это нравится, сеньор Эстебано?
      - Это чьи же слова, Жоан? - высунулся из кресла сеньор Ногейро.
      - Трудно даже поверить. Ректор университета в Сан-Паулу доктор Томас де Оливейра. Хотя он с Грасильяму не особенно дружил, но все же нашел доброе слово... Смотрим дальше: "
      Остается загадкой, каким образом в экспедиции нашего почтенного ученого вдруг оказался русский коммунист? Несомненно, это доказательство того, что профессор Грасильяму разделяет коммунистические взгляды..."
      - Ну-ну! Это из того же Сан-Паулу пишет газета "Эстаду ди Сен-Паулу"... Дальше! Вот тоже выпад: "
      Странные отрывки из дневника Эваристо Грасильяму, опубликованные в таком почтенном журнале, как "ПГО", ни в коем случае нельзя рассматривать как научное открытие. Это - бред сумасшедшего. Приходится удивляться нетребовательности редактора-издателя почтенного журнала доктора Матуфора Плиса, напечатавшего этот вздор. Напрашивается вопрос: зачем? Зачем редактору понадобилось писать предисловие к этому фантастическому бреду и в хвалебных тонах вспоминать заслуги русского натуралиста Григория Лангсдорфа? Уж не ради ли того, чтоб исподволь прививать симпатии читателей к русским, коль уж запрещена открытая прокоммунистическая пропаганда? Уж не продался ли доктор Матуфора Плис агентам Коминтерна?"
      - Крест господень! Это кто ж так пишет? - испуганно пролепетал сеньор Ногейро.
      - Не догадываетесь? Ну, кто же, как не журнал "О крузейро"! Впрочем, от него другого не жди. Не волнуйтесь, сеньор Эстебано, пока это только цветочки, нечто вроде пристрелочного выстрела в артиллерии. А вот и пулеметные очереди телеграфного агентства "Ас пресс": "
      Я не верю запискам Грасильяму. Они не что иное, как мистификация!"
      Это из выступления по радио профессора Алвиса. Или вот еще камень в нашу сторону: "
      Куда исчез профессор Грасильяму со своими сообщниками? Правительство должно послать в джунгли вооруженный отряд, чтобы отыскать и предать их суду, а также очистить нашу землю от людоедов - белых индейцев!"
      - Это из выступления на митинге в Белу-Оризонти некоего демократа... Сеньор Эстебано, вам не надоело, слушать эту чушь?
      - Нет, нет, дорогой Жоан, читайте, читайте! Мы должны знать общественное мнение об экспедиции профессора Грасильяму и нашего дорогого шефа профессора Гароди.
      - Полноте, сеньор Эстебано! Да разве это общественное мнение? Это организованная травля со стороны определенных лиц. Кого - не знаю. Упоминание о необходимости посылки в верховья притоков Амазонки вооруженных отрядов преследует цели, от экспедиции очень и очень далекие. Я насмотрелся, наслышался, знаю, что творится под зеленым покровом гилеев...
      Ногейро оглянулся на дверь, не слушает ли кто его, и сказал шепотом:
      - Да, Жоан, вы, пожалуй, правы. После закрытия газет "А классе оперария" и "Трибуна популар" вряд ли где-нибудь прочтешь теперь правду...
      Но Жоан, увлеченный чтением какого-то журнала, не слушал.
      - Постойте, постойте, сеньор Эстебано. Вот что-то интересное! Слушайте! "
      Нападки на редактора-издателя журнала "ПГО" сеньора Матуфора Плиса общественность нашей страны должна рассматривать как акт величайшей несправедливости. Где же тогда свободы, дарованные нашей конституцией? Почтенного человека, известного ученого облыжно обвиняют в связях с Москвой только за то, что он предоставил страницы своего журнала для опубликования записок другого ученого. Может, эти нападки из-за того, что профессор Грасильяму упоминает о присутствии в его экспедиции какого-то русского парня?
      Во-первых, какое значение имеет национальность человека, если он приносит пользу нашей науке, и, во-вторых, откуда известно, что этот русский парень по имени Саор - коммунист? Разве все русские должны быть обязательно коммунистами? Но даже не в этом дело. Главное в другом.
      Вся эта кампания в печати - доказательство того, что диктатура президента Дутра душит наши свободы, завоеванные народом. Реакция вновь подняла голову и использует каждый повод для того, чтобы усилить гонения на силы прогресса, на демократию, на коммунистов. Будем же бдительны! Крепче ряды!"
      - Это из передовой статьи газеты "О мунду". А вы говорите, не найти правды. Неужели вы можете думать, что если опутать прекрасный сад колючей проволокой, то небесные светила померкнут? Нет, нет, сеньор Эстебано, правду не задушить! Если не ошибаюсь, после закона от седьмого мая так открыто еще не писалось. Или пока я был в джунглях, здесь что-нибудь изменилось?
      - Не знаю, Жоан, не знаю, - беспокойно заерзал в кресле сеньор Ногейро. Я же очень далек от политики...
      - То-то вы сожалеете об утраченной правде, - усмехнулся Жоан. - В том-то, наверно, и беда, что все мы стараемся быть подальше от политики, а от нее не уйти.
      На несколько минут в кабинете воцарилось молчание. Сеньор Ногейро занялся разбором каких-то бумаг, а Жоан погрузился в чтение газеты "Курьер Сантарена".
      - Саор вернулся! - вдруг вскочил он, потрясая газетой. - Но, черт побери, эта грязная газетенка пытается втянуть его в новую историю!
      Сеньор Ногейро, которому передалось волнение Жоана, долго хлопал себя по карманам, разыскивая очки, только что бывшие у него на носу и почему-то оказавшиеся под бумагами, протер их большими пальцами и взял газету.
      СМЕРТЬ ПОДЖИДАЛА В ХРАМЕ!
      СОТЫЙ УБИЙЦА В РУКАХ ИНСПЕКТОРА МАТТИАСА!
      СТРАСТЬ ПРОКАЖЕННОГО!
      УБИЙЦА ПРЕДЛАГАЕТ ВЫКУП - ЗОЛОТО ВОЖДЯ ТАМЕ-ТУНГА!
      УБИЙСТВО УБИЙЦЫ!
      ИНСПЕКТОР МАТТИАС: "ЭТО ДЕЛО РУК КОММУНИСТОВ!"
      Ниже помещалось следующее сообщение, набранное крупным шрифтом: "
      Как мы уже сообщали, вчера утром во время воскресной мессы в храме святого Себастьяна было совершено убийство. Зять префекта муниципалитета, честный коммерсант, примерный католик и семьянин Марио Монтейра был убит ножом в спину. Убийца задержан. Он назвался Фесталем Фалькони, уроженцем Сантарена.
      Сегодня утром, когда убийцу вели по двору тюрьмы к полицейской машине, он упал замертво. Вскрытие показало, что смерть произошла моментально от сильнодействующего яда. Ведется следствие. Его ведет знаменитый детектив инспектор Педру Маттиас. Он считает, что Фалькони отравлен русским коммунистом Гратшофым, накануне появившимся в городе".
      Справа от этого сообщения были заверстаны три, одна над другой, фотографии. На верхней была изображена чета Монтейро, прогуливавшаяся под руку по набережной с видом преуспевающих и довольных жизнью людей из общества; оба стандартно-лощеные: он с усиками и бачками на маловыразительном нагловатом лице, она - с лицом увядающей красавицы с рекламы модного парикмахера.
      Рядом с этой, по виду счастливой, улыбающейся парой, особенно страшен был оскал изуродованного, будто кричащего лица мертвого Фесталя.
      Еще ниже была фотография Сергея Грачева. Несмотря на старания ретушера придать лицу Сергея зверское выражение, на читателя смотрело открытое русское лицо с добрыми глазами.
      Четвертое фото - портрет самодовольного, надутого спесью инспектора Педру Маттиаса, - находилось рядом с интервью, которое он дал корреспонденту "Курьер Сантарена". Оно, это интервью, настолько интересно, что приводим его полностью: "
      Убийство Марио Монтейра - сотое убийство в нашем городе за первые три месяца текущего года, которыми я занимался, - сказал вашему корреспонденту инспектор полиции Педру Маттиас. - Поверьте мне, старой полицейской ищейке. Это, так сказать, мое юбилейное дело выходит за рамки обычного убийства Убийца - Фесталь Фалькони, как назвал он себя, и у меня нет оснований опровергать это, - очень ловко, просто виртуозно метнул с хоров большой нож-наваху через весь храм и пронзил молящегося Марио Монтейра. Это, как установило следствие, произошло в тот самый момент, когда на наш город обрушился сильный шквал, причинивший на реке немало бед.
      В суматохе, поднявшейся в храме, убийца легко мог бы скрыться, но он дождался моего прибытия на паперти храма и при моем приближении протянул вперед обе руки. Случай, я сказал бы, из ряда вон выходящий. Обычно, прежде чем надеть наручники, мне приходится израсходовать две-три обоймы, а тут такая, я сказал бы, любезность со стороны преступника.
      - Я - старая полицейская ищейка, - повторил инспектор Маттиас, - знаю, что такую любезность преступник оказывает полиции, когда он приперт к стене или же когда ему угрожает опасность быть линчеванным толпой. Но куда там! Все молящиеся при виде физиономии убийцы разбежались из храма. Значит, смекнул я, заметив, как Фалькони спокойно покуривает на паперти, надо ждать чего-то необычного. Так и случилось.
      На допросе Фалькони держался спокойно, как и во время свиданий со знакомыми, по его словам, гражданами Сантарена, которых я пригласил для опознания личности преступника. Но никто из приглашенных его не опознал. И все же мое чутье, чутье старой полицейской ищейки, подсказывало, что он не лжет: он из Сантарена. Это подтвердилось во время свидания Фалькони со вдовой убитого.
      То, что произошло на моих глазах, дает повод думать - здесь замешана какая-то любовная история. Возможно, Фалькони ревновал сеньору Симину к ее законному мужу. Такое бывает в жизни. В общем, когда она вошла и взглянула на убийцу мужа, то тут же закрыла лицо руками и, не выслушав даже моего вопроса, знает ли она преступника, воскликнула:
      - Нет, нет, это не он!
      Тогда Фалькони повалился к ее ногам.
      - Симина! - закричал он так, что, наверно, было слышно в порту. - Ты не узнаешь меня? Это же я, я, твой Фесталь!
      Но сеньора повернулась и в испуге выбежала из камеры.
      Я понимаю сеньору: более безобразной и отвратительной физиономии, чем у Фалькони, думается, я не встречу и в аду, если туда попаду. Он был еще более страшен, даже жалок, когда тут же упал, стал рыдать и биться головой о пол с криками: "Симина, Симина, вернись!" Нам пришлось его связать и дать сильную дозу снотворного.
      Сегодня рано утром меня разбудил телефон. Звонили из тюрьмы, просили немедленно приехать: меня срочно требовал Фалькони. Пришлось ехать - такова служба!
      - Инспектор Маттиас, я знаю, что меня ожидает, - сказал Фалькони, не поздоровавшись. - Но я плюю и на виселицу и на ваше правосудие! Я подсуден только сам себе и никому больше! Но я в ваших руках, и прежде чем вы вздернете меня на веревку, должен обделать одно дельце. Слушайте, инспектор Маттиас, что я вам сейчас скажу, и если вы не круглый дурак, то можете стать богатейшим человеком Бразилии...
      Все девяносто девять убийц, дела которых прошли через мои руки в этом году, а также и тысячи других за тридцать лет работы в полиции, именно и начинали сокровенный разговор со мной с подобных речей. Поэтому я резонно заметил Фалькони, что пытаться меня подкупить - дело безнадежное, я - верный слуга отечества, и не следовало подымать меня с постели чуть свет.
      - Ну, так и останетесь куском идиота, - спокойно сказал Фалькони. - Вы послушайте хорошенько, что я вам предлагаю, а тогда дадите ответ. Сейчас вы отпускаете меня на свободу. Причину придумывайте сами. Затем вы берете отпуск на четыре месяца, добываете толику денег, подбираете себе в компанию верных парней, и мы отправляемся с вами к верховьям одного из притоков Шингу. Там я проведу вас по известному мне пути к могиле индейского вождя Таме-Тунга, где хранится богатейший клад. Только не забыть захватить автогенный аппарат, чтобы разрезать глыбы золота...
      - А ослиного дерьма на лопате брать не надо? - съехидничал я, давая понять, что меня баснями не купить, но Фалькони, наверно, и не слышал.
      - Этого клада - груды золота алмазов, всяких камней, - говорил он, хватит не только для того, чтобы купить вас, инспектор, с вашей хваленой совестью, но и всех полицейских мира, всех рангов, от простых регулировщиков до полицей-президентов и министров внутренних дел в придачу. Мы забираем из этого клада столько, сколько сможем унести, и возвращаемся в тысячу раз более богатыми, нежели семейства Рокфеллеров, Ротшильдов и других архимиллионеров, вместе взятых. Вы мне выделяете толику добычи, ориентировочно, скажем, одну десятую, а то и того меньше, мне хватит, и я куплю, инспектор, понимаете, куплю душу и тело женщины, которая отказалась вчера признать меня. Я рассыплю перед ней мешок алмазов, и она не устоит, бросится к моим ногам, станет лобзать мои сандалии. Как большую милость, я позволю ей поцеловать мое изуродованное лицо. И это будет моей местью, инспектор. После можете вздергивать меня к поднебесью. Я умру, зная, что отмщен...
      - Я - старая полицейская ищейка, - продолжал инспектор Маттиас, - всякого наслышался и навидался, но при этих словах Фалькони, признаюсь, у меня по коже пробежали мурашки. Небось, он здорово втюрился в сеньору Симину, и мне стало жалко парня. Но я выполнил свой долг: отверг предложение преступника.
      Тогда, видимо, чтобы привлечь внимание кого-либо из высших чинов полиции Фалькони не был уверен, что я передам начальству разговор с ним, - он в то же утро дал интервью корреспонденту местной вечерней газеты. В этом интервью, вы можете убедиться сами, он умолчал о любовной истории, но очень прозрачно намекал, что готов купить свою свободу за индейский клад. Интервью так и было озаглавлено: "Убийца Монтейра предлагает горы золота и алмазов за четыре месяца свободы!" А через два часа после выхода газеты Фалькони не стало. Я направлялся с ним по тюремному двору к полицейской машине, чтобы вести его к префекту, встречи с которым он добивался, и вдруг в двух шагах от машины он упал с искаженным лицом и тут же испустил дух.
      Медицинское обследование показало, что смерть наступила от сильнодействующего яда, проникшего в кровь через укол на шее. Укол сделан с помощью отравленного шарика, - он был найден у трупа - выпущенного из духового ружья. Выстрел произведен с баобаба, который стоит в саду, примыкающему к стене тюрьмы. Убийца пока не найден, но чутье старой полицейской ищейки меня не обманывает: в этом деле замешан русский коммунист Гратшоф. Он только накануне появился в Сантарене. Есть основания предполагать, что он заброшен к нам на одной из тех таинственных "летающих тарелочек", какие Москва запускает над нашими континентами. Сейчас Гратшоф укрывается в доме консула Чехословакии Карела Грдлички, который заявил протест против допроса своего подопечного. Это еще одно доказательство виновности Гратшофа. Тот, кто ни в чем не виновен, не станет прятаться от правосудия.
      Грош мне цена, если я, старая полицейская ищейка, не выужу Гратшофа на скамью подсудимых за двойное убийство! Мое испытанное чутье подсказывает, что сеньора Марио Монтейра Фалькони убил по указке Гратшофа. Затем, когда убийца сделал свое черное дело, Гратшоф уничтожил и его. Ясно, как апельсин. Как видите, мне придется теперь бить из двух стволов, дуплетом, то есть вести сразу два дела - сотое, юбилейное, и сто первое...
      Завершая беседу, бравый инспектор Педру Маттиас, этот неподкупный рыцарь правопорядка, заверил вашего корреспондента, что несмотря на козни коммунистов, убийцы будут найдены и правосудие восторжествует! Пожелаем же ему успеха!"
      - Святые мощи!.. Убийства, ревность, золото Таме-Тунга, летающие тарелочки, агенты Москвы... Ничего не пойму! И к чему приплели этого беднягу Гратшофа? Ни грана логики, ни грана правды! - широко раскрыв глаза, пролепетал сеньор Ногейро, брезгливым жестом кладя газету на стол. - Что же теперь делать?
      - По поводу всей этой лжи не волнуйтесь, сеньор Эстебано, - бодро ответил Жоан. - Я уверен, что редактор этого грязного листка читал записки профессора Грасильяму. Он прекрасно знает, что Саор, хотя и свалился с неба, но не с "летающей тарелочки", а с самолета Трансбразильской авиакомпании. Просто кому-то нужно это нагромождение нелепостей, рассчитанное на доверчивого обывателя. Давайте подумаем, что нам делать дальше, где добывать средства на вспомогательную экспедицию. Что вы писали ^в Географическое общество и что вам оттуда ответили?
      - До того, как писать в Географическое общество, я обращался к президенту республики, но ничего, кроме сожаления по поводу исчезновения двух крупных ученых, генерал не выразил. Общество "Национальный герой" слишком бедно: на его текущем счете нет ни гроша. Я, как вы знаете, неимущ. У сеньора Гароди и Грасильяму есть кое-какие капиталы, но без распоряжений владельцев счетов банки не выдадут и одного сентаво. Вот тогда я и написал генеральному секретарю Географического общества Эндрью Ласаро письмо с просьбой обсудить этот вопрос на ученом совете.
      - Можете не продолжать, сеньор Эстебано, - слабо улыбнулся Жоан. Догадываюсь: получили отказ. После того, как профессор Гароди разделал этого надутого невежду на ученом совете, тот, небось, и слышать не может имени нашего шефа.
      - Да, по-видимому... Ну, куда делось это письмо? Только что держал его в руках... А, нашел! Слушайте! "
      Меня глубоко тронуло и растрогало ваше письмо, глубокоуважаемый сеньор Ногейро. Я не могу оставаться безучастным к судьбам двух моих выдающихся коллег, к тому же - членов ученого совета нашего общества. Лично я готов внести свою лепту на снаряжение спасательной экспедиции, но, к сожалению, эта лепта может быть очень скромной.
      Как вам должно быть известно, глубокоуважаемый сеньор Ногейро, согласно уставу общества ученый совет, как высший распорядительный орган общества, созывается раз в три года. Последнее заседание совета происходило в марте прошлого года. Без решения же совета никто не имеет права распоряжаться средствами общества. Не в моей власти также созвать внеочередное заседание совета.
      Мне остается только присоединить свое соболезнование по поводу постигшего нас величайшего несчастья.
      С уважением и преданностью
      Эндрью Ласаро".
      - Причем тут соболезнования? Можно подумать, что он твердо знает, будто Гароди и Грасильяму погибли. Да, дела неважны. Где же, где же все-таки нам раздобыть денег? Придется мне писать отцу, мириться с ним и просить помочь нам...
      - Ах, Жоан, дорогой! Я и забыл сказать вам! Ведь сюда приезжал доверенный вашего отца некий Молос Ромади, в прошлом знаменитый форвард страны. Он искал вас, чтобы сообщить неприятную весть. Да разве вы не знаете?
      - Что не знаю? О чем вы говорите, сеньор Эстебано?
      - Ваш отец... вашего отца, как и ряд других владельцев плантаций штата Сан-Паулу, разорила американская компания. Полковник Кольеш пытался покончить жизнь самоубийством. Его вынул из петли и отходил этот самый Ромади. Он же надоумил полковника заняться антрепризой. Они подобрали футбольную команду и разъезжают с ней по провинциальным штатам. Ваш отец очень хотел с вами помириться, но боялся, что вы отвергнете его.
      - Эх, отец, отец! - горько вздохнул Жоан. - Обязательно встречусь с ним, помирюсь, но сначала я должен отыскать Грасильяму и Гароди. Это наша главная задача! Сегодня же, сеньор Эстебано, мне придется вылетать ночным самолетом в Сантарен, и чтобы встретиться с Саором. Думаю, он еще не уехал оттуда. Уж во всяком случае должен был бы как-нибудь дать о себе знать. А сейчас, - Жоан взглянул на часы, - нам пора ехать в редакцию "ПГО". Доктор Матуфора Плис ожидает нас в два часа.
      Ровно в два временно исполняющий должность директора Национального музея Эстебано Ногейро и Жоан Кольеш подъехали на такси к маленькому одноэтажному особнячку, стоящему на глухой тенистой улочке. Здесь помещалась редакция журнала "Поиски. Гипотезы. Открытия". Оба посетителя неоднократно бывали в этом чистеньком особнячке и удивились, увидев распахнутые окна с выбитыми стеклами, бумаги, рассыпанные по улице вперемежку с битым стеклом и щепками. Ражий полицейский, прислонившись к фонарному столбу, безучастно жевал резинку, наблюдая, как персонал редакции - три почтенных мужчины и юная миловидная секретарша - подбирали с улицы бумаги и складывали их в большую бельевую корзину.
      Внутри, во всех пяти комнатах особняка, тоже царил полный разгром. Стулья, столы, шкафы, зеркала, картины - все было поломано, разбито, опрокинуто. Книги, рукописи, гранки разбросаны по полу.
      Редактора-издателя журнала доктора Матуфора Плиса посетители застали в его кабинете сидящим на подоконнике и разбирающим бумаги. На недоуменные взгляды посетителей он махнул рукой.
      - Пустое! Обычная в наши дни в нашем государстве история. Пока мы ходили завтракать, несколько сеньоров из "Вопля демократа" инсценировали демонстрацию протеста. И все из-за дневников Эваристо. Пусть он только вернется, я ему поставлю в счет убытки за поломанную мебель и выбитые стекла, - добродушно улыбнулся редактор-издатель.
      - Куда же глядела полиция? - удивился сеньор Ногейро.
      - Полиция? А она не глядела. Она закрыла глаза и прибыла сюда, когда все было разгромлено и хулиганы ушли. Очень жаль нашего привратника дядюшку Франсиско. Он пытался не пустить хулиганов и его зверски избили. Пришлось отправить беднягу в больницу... Да вы что стоите? Сеньор Ногейро, пристраивайтесь на том стуле. Он, кажется, цел, только отодвиньте немного в сторону, а то как бы не свалилась люстра. А вы, Жоан, садитесь прямо на стол. Вы, друзья, чем-то озабочены? Чем?
      Сеньор Ногейро рассказал о своих неудачах с попыткой отыскать средства на организацию вспомогательной экспедиции.
      - Вы напрасно волнуетесь по этому поводу, друзья, - спокойно ответил Плис. - Предоставьте денежный вопрос мне. Номер журнала с дневниками Эваристо я выпустил тройным тиражом, он весь разошелся, и я допечатываю четвертый. Так что Эваристо причитается довольно солидный гонорар. Немалую сумму составляют денежные переводы читателей - неизвестных доброхотов, которых волнует судьба наших друзей. Кроме того, я посетил президента СОИ маршала Кандиду да Силва Рондона. Он прочел полностью оригиналы дневников Грасильяму, которые я передал ему на хранение. Он очень доволен, что Эваристо догадался это сделать и что мы не напечатали дневников целиком. Кстати, друзья, мне сейчас пришла мысль, уж не ради ли этих дневников и посетили редакцию непрошеные гости? Ведь это не только разгром, а скорее обыск: все ящики выворочены. Маршал сожалеет, что годы и слабое здоровье не позволяют ему принять участие во вспомогательной экспедиции, которую, считает он, надо немедленно послать, пока в те края не ринулись толпы "охотников за ушами". СОИ поможет нам снаряжением, частично деньгами. Кроме того, маршал обещает добиться правительственного декрета о признании за жителями джунглей и саванн права собственности на угодья и земли, которыми они пользуются и на которых они живут.
      - В общем, сеньор, как я понял, можно начать сборы, чтобы сразу же, как кончится период дождей, выступить в джунгли. Я готов, - сказал Жоан, слезая со стола.
      Раздался телефонный звонок. Доктор Плис взял трубку.
      - Алло! Кто вызывает? Сантарен? Доктор Матуфора Плис слушает. Что-что? Звонили в музей, а там посоветовали звонить сюда? Что ж, правильно! Сеньор Кольеш здесь. Передаю ему трубку. Вас, Жоан...
      Жоан с недоумением взял трубку, но только приложил ее к уху, как недоумение на лице сменилось радостью:
      - Саор? Ты? Ну да, да, это я, Жоан! Слушаю тебя! Как я рад! Где старики? Что-что? Потом? С тобой Мартино? Какой Мартино? А, вспомнил! Вот здорово! Ну, а старики живы? Все в порядке? Отлично! Да, организуем. Как раз сейчас об этом говорили с доктором Плисом. Деньги есть. Хватит. Как не главное? Не надо? Почему не надо? Саор, сегодня я вылетаю к вам вечерним самолетом. Застану тебя? Где найти? Отлично! Жди! До свиданья!
      Глаза Жоана светились радостью, когда он положил трубку на рычаг.
      - Что-нибудь важное? - разом спросили доктор Плис и сеньор Ногейро.
      - Да, да, очень важное. Все планы меняются. Снаряжать экспедицию пока не надо. Наши друзья Грасильяму и Гароди живы и здоровы. Они остались у лакорийцев на неопределенное время. Остальное узнаю в Сантарене. Вот пока и все! Побегу собираться. До свиданья!..
      Глава 30
      Человек рожден для добра
      Полет из Рио-де-Жанейро, с ночевкой в одном из промежуточных авиапортов, занял восемнадцать часов. Жоан прилетел в Сантарен только после обеда. В аэропорту его уже ожидала машина с трехцветным чехословацким флажком. Это приехал за ним врач Карел Грдличка, по совместительству выполнявший в Сантарене обязанности вице-консула. Он сказал, что временно приютил у себя Сергея, обратившегося к нему с просьбой о предоставлении убежища. Сергея чуть не захватила полиция по вздорному обвинению в убийстве. К счастью, ему удалось скрыться и добраться до консульского дома. Карел Грдличка запросил свое посольство и получил распоряжение отправить Сергея на родину на польском судне "Гдыня", которое ожидается здесь со дня на день.
      Жоан на скорую руку принял в отеле ванну, переоделся и через полчаса уже переступал порог гостеприимного дома чехословацких друзей Сергея.
      Консульство помещалось в лучшей части города, на широкой тенистой авениде, ведущей к Алдею - индейскому пригороду, возникшему на месте старой деревни. Просторный одноэтажный дом большой открытой верандой, увитой хмелем и диким виноградом, - дарами далекой родины хозяев дома - стоял, окруженный цветниками, в глубине заботливо ухоженного фруктового сада.
      С веранды открывался чудесный вид на песчаный кипенно-белый пляж с яркими пятнами купальных кабинок и оградительных буев, на темно-зеленую ширь Топажоса, впадающего в Амазонку. Слева, у места слияния рек, на небольшой возвышенности, виднелись красные стены старинного форта, ныне превращенного в тюрьму, и густо-зеленые купы могучих баобабов, примыкающих к тюремной стене.
      Справа, в миле вверх по реке, раскинулся обширный порт достопримечательность Сантарена - с его плавучими пирсами, подъемными кранами, пакгаузами, служебными и жилыми постройками плотах. Амазонка коварна, иногда уровень ее внезапно, за какие-нибудь считанные минуты, поднимается на несколько метров. Сюда, за четыреста миль от Атлантического океана, да и дальше вверх течению, приходит множество судов различных типов, водоизмещения, флагов.