Книга третья

Море, чьи воды взмутил гребец Ясонов впервые,

Край, что доступен всегда снегу и диким врагам,

Будет ли время, когда в не столь опасное место,

В ссылку другую от вас сможет уехать Назон?

5 Или меж варваров мне суждено навеки остаться,

Здесь умереть и в тебя, почва понтийская, лечь?

Сказано будь не во зло, — довольно зла доставляет

Дикий сосед, что тебя топчет ретивым конем, —

Сказано будь не во зло, но ты в жестоком изгнанье

10 Самая худшая часть, злейшее бремя в беде.

Здесь не бывает весны, венком цветочным увитой.

Здесь не увидишь в полях голые плечи жнецов.

Осень в этих местах не приносит кистей винограда —

Холод безмерный всегда держится в этой земле.

15 Море оковано льдом, и в глубинах живущая рыба

Часто ходит в воде словно под крышей глухой.

Даже источники здесь дают соленую влагу, —

Сколько ни пей, от нее жажда сильнее томит.

Чахлых деревьев стволы возвышаются в поле открытом

20 Редко, и видом своим морю подобна земля.

Птиц голоса не слышны. Залетев из дальнего леса,

Разве что в море одна пробует горло смочить.

Только печально полынь в степи топорщится голой,

Горькая жатва ее этому месту под стать.

25 Тут же и страх, и враги, городским грозящие стенам,

И от летучей стрелы, ядом пропитанной, смерть.

Эта страна далеко лежит от всякой дороги,

Так что опасен сюда путь по воде и пешком.

Значит, не странно, что я мечтаю с этим покончить,

30 Что беспрестанно прошу ссылки в другую страну.

Более странно, что ты не подавлена этим, супруга,

И что несчастья мои ты переносишь без слез.

«Что же мне делать?» — твердишь. У меня ли спрашивать это —

Тотчас отыщешь ответ, если захочешь сама.

35 Мало просто хотеть — пожелай всем сердцем успеха,

Пусть попеченье о нем сон у тебя отобьет.

Многие, верно, хотят: ведь не так уж меня ненавидят,

Чтобы желать мне и здесь, в ссылке, покоя не знать.

Нужно всей грудью налечь, напрячься каждою жилкой,

40 День и ночь хлопотать нужно тебе за меня.

Пусть помогают друзья — но ты превзойди их заботой,

Первой за дело всегда браться должна ты, жена.

Важную роль отвожу я тебе своими стихами:

Верной жены образцом ты прослывешь из-за них.

45 Бойся его исказить, оправдай мои восхваленья,

Помни о том, что творишь дело свое для молвы.

Пусть я даже смолчу — молва будет сетовать громко,

Если заботой своей ты не поддержишь меня.

Участь моя на меня обратила вниманье народа,

50 Больше известности мне, чем до изгнанья, дала.

Тем знаменит Капаней, что спален был молнией бога,

Амфиарай — что землей был поглощен с лошадьми.

Если б Улисс не блуждал, он был бы меньше известен,

Громкой обязан молвой ране своей Филоктет.

55 Если средь этих имен и для скромного место найдется,

То и меня от других вдруг отличила беда.

Эти страницы тебе не дадут остаться безвестной:

С Косской Биттидой на них вровень прославлена ты.

Что бы ни делала ты, на тебя направлены взоры,

60 Верность твою подтвердит много известных людей.

Верь мне, когда я в стихах тебе похвалы расточаю,

Чем заслужила их ты, хочет читатель узнать.

Правда, людей большинство готово ценить добродетель.

Все же придраться к тебе многим захочется, верь!

65 Повода им не давай, чтобы зависть сказать не посмела:

«Выручить мужа в беде эта жена не спешит».

Раз уж я ослабел и тащить не в силах повозку,

Ты управляйся сама с нашим увечным ярмом.

Как на врача я смотрю на тебя, больной и бессильный,

70 Все еще тлеет во мне искрою жизнь, — помоги.

То, что я дал бы тебе, если б я из двоих был сильнейшим,

Ты, по сравненью со мной сильною став, возврати.

Этого требует брак, освященный взаимной любовью,

Этого требует твой дух благородный, жена!

75 Дому ты это должна, за которым числишься ныне,

Чтобы украсить его женскою честью своей.

Если примерной женой ты не будешь, то, как ни старайся,

Кто поверит, что ты с Марцией в дружбе была?

Я не дурной человек; благодарности я хоть немного,

80 Но заслужил от тебя, если по правде сказать.

Правда, за все, что я сделал тебе, ты мне платишь с лихвою,

Даже пристрастной молве не в чем тебя упрекнуть.

Только одно приложи к тому, что сделала прежде,

Все прилежанье свое в пользу мою обрати:

85 Ты добивайся, чтоб я в этой страшной стране не остался.

И предо мною ни в чем долг твой не будет хромать.

Знаю, что много прошу, — но просить за меня безопасно,

Пусть и откажут тебе — ты не рискуешь ничем.

И не сердись на меня, если я в стихах умоляю

90 Верной остаться себе, что начала — не бросать.

Храбрым полезен трубач. Словами вождь побуждает

Смело сражаться в бою самых отважных солдат.

Славишься верностью ты и прославлена будешь навеки,

Пусть же и доблесть твоя ей не уступит ни в чем.

95 Ты не должна за меня поднимать амазонок секиру,

Щит вырезной не должна слабой рукою держать.

Нужно молить божество не о том, чтобы стало мне другом,

Но лишь о том, чтобы свой гнев укротило оно.

Если же милости нет, то вызови милость слезами,

100 Этим скорей, чем другим, можно растрогать богов.

Хватит слез у тебя, — тому мои беды залогом:

Неиссякаемым стал брак наш источником слез.

Дело мое таково, что ты не можешь не плакать, —

Пусть это средство тебе наша судьба ниспошлет.

105 Если б тебе за спасенье мое надлежало погибнуть, —

След проложила тебе в этом Адмета жена.

Стала бы ровнею ты Пенелопе, стыдливым обманом

Остановить пожелай грубый напор женихов.

Если бы мужу вослед из жизни уйти захотела,

110 Тут Лаодамии тень путь указала б тебе.

Взять с Ифиады пример ты могла бы, когда бы решила

Тело живое свое ввергнуть в горящий костер.

Ты умирать не должна, не нужна тебе ткань Пенелопы, —

Просто с мольбою к жене Цезаря ты обратись,

115 К той, что блистает своей добродетелью, так что седая

Древность не может при ней славою век наш затмить.

К той, что Юноне равна чистотой, красотою — Венере,

К той, что одна изо всех в браке под стать божеству.

Что же дрожишь и поодаль стоишь? Не безбожную Прокну

120 И не Ээтову дочь нужно растрогать мольбой,

Не Данаиду смягчить, не жену Атрида, не Сциллу,

Что в сицилийских водах чревом страшит моряков,

Не Телегонову мать, что мужей изменяет обличья,

И не Медузу в узлах змееподобных волос, —

125 Женщину, выше всех жен, на которой судьба показала

Зрячей себя и сняла ложный упрек в слепоте,

Ту, которой светлей, исключая Цезаря только,

Нет, никого на земле с края до края ее.

Выбери время для просьб подходящее, пусть не выходит

130 Твой осторожный корабль в плаванье против волны.

Нам прорицанья дает не во всякое время оракул,

Даже во храмы для нас доступ открыт не всегда.

Знаю, доколе все остается в Риме, как ныне,

Горе народу доколь не омрачает лица,

135 Радостный ныне и впредь, наравне с Капитолием чтимый,

Августов дом доколь мир сохранит и покой, —

До тех пор для тебя возможным сделают боги

Доступ и тщетны твои, верь мне, не будут слова.

Если она занята, отложи свое начинанье,

140 Бойся надежду мою лишнею спешкой сгубить.

Но и не мешкай, не жди, чтоб совсем она стала свободна:

Времени нет у нее даже себя умастить.

Как соберутся отцы досточтимые в зданье сената,

Ты постарайся пройти к ней через множество дел.

145 Если удастся тебе приблизиться к лику Юноны,

Помни о том, за кого ты начала хлопотать.

Трудно меня оправдать: обойди обвиненье молчаньем,

Речи свои ограничь проникновенной мольбой.

Тут промедленья слезам не давай и, к земле преклоняясь,

150 Руки свои протяни прямо к ногам божества.

Лишь об одном умоляй: от врагов чтобы дали уйти мне,

Хватит того, что судьба стала мне злейшим врагом.

Многое можно сказать, но ты, объятая страхом,

Разве что это одно сможешь, дрожа, прошептать.

155 Знаю, не будет вреда для тебя. Она угадает,

Что лишь величье ее так испугало тебя.

Будет неплохо и то, что слова прервутся слезами.

Слезы, бывает порой, значат не менее слов.

Пусть для того, что начнешь, окажется день благосклонным,

160 Час подходящим и все знаменья будут добры.

Только сначала в огонь, на святом алтаре разведенный,

Ладан великим богам с чистым вином принеси.

К Августу прежде других богов обращайся с молитвой,

К благочестивым его детям и верной жене.

165 Если бы только они отнеслись к тебе благосклонно,

Верны своей доброте, глядя на слезы твои!

Пусть пожеланья добра, которые я посылаю,

Котта, дойдя до тебя, вправду добро принесут,

Ибо сознанье того, что ты здоров, облегчает

Муки мои, будто я сам становлюсь здоровей.

5 Многие, слабы душой, покидают изодранный парус,

Ты, словно якорь, один держишь разбитый корабль.

Преданность славя твою, гетов забыть я о людях,

Что повернулись спиной вместе с Фортуной ко мне.

Молния бьет одного, а страх нагоняет на многих,

10 Кто поражен, от того вся отшатнется толпа.

Лишь начинает стена грозить возможным паденьем,

Вмиг очищают вокруг место тревога и страх.

Кто из пугливых с больным не стремится избегнуть общенья,

Чтобы самим от него близкий недуг не схватить?

15 Вот почему и к друзьям, что скорей поспешили покинуть

В страхе чрезмерном меня, нет неприязни в душе.

Нет, не то, чтобы в них и верность, и добрая воля

Вовсе исчезли, — богов грозных боялись они.

Были, пожалуй, они чересчур осторожны и робки,

20 Злыми, однако, назвать я их никак не могу.

Искренне милых друзей прощает чистое сердце,

С радостью их от любой освобождая вины.

Пусть же свободно вздохнут, и пусть им будет порукой

Верное слово мое: эту вину им простят.

25 Вы же, немногие, вы — всех лучше. В трудную пору

Вы не считали за стыд всячески мне помогать.

Только тогда и умрет благодарность за ваши услуги,

Как погребальный огонь в пепел меня обратит.

Нет, я ошибся: она с моей не кончится жизнью,

30 Если творенья мои будет потомство читать.

Тело бескровное — дань печальному месту сожженья,

Имя и честь не умрут в пламени сложенных дров.

Знаю: погиб и Тесей, и верный спутник Ореста,

В славе своей между тем живы и тот и другой.

35 Часто и вас восхвалять отдаленные станут потомки,

Будете в песнях моих яркою славой сиять.

Знают уже и теперь о вас савроматы и геты,

Ибо величье души здешние варвары чтут.

Преданность вашу на днях я стал хвалить перед ними

40 (Знаю и гетский теперь я, и сарматский язык).

Вдруг отозвался старик, стоявший с прочими рядом,

И, обратившись ко мне, молвил такие слова:

«Очень знакомо и нам, чужеземец, понятье о дружбе,

Здесь, где, далеко от вас, в Понт изливается Истр.

45 Место в Скифии есть, что зовется издревле Тавридой

И отстоит от страны гетов не так далеко.

В этой земле — не стыжусь отчизны — я и родился.

Феба родную сестру там почитает народ.

Там и по нынешний день есть храм, и четырежды десять

50 К мощным колоннам его в гору ступеней ведут.

Здесь, повествует молва, небесный кумир находился;

Цело подножье его, хоть и пустое стоит.

Камень алтарный, что был по природе своей белоснежным,

Красным от крови людей сделался, цвет изменив.

55 Женщина правит обряд, не знавшая факелов брачных;

Выше скифских подруг знатностью рода она.

Нашими предками был такой установлен обычай:

Должен был каждый пришлец пасть под девичьим ножом.

Правил в те годы Фоант, и у вод Эвксинского Понта,

60 Близ Меотиды никто не был, как он, знаменит.

Это при нем, говорят, Ифигения к нам совершила

Долгий, неведомо как, прямо по воздуху путь.

Будто бы силой ветров сокрытую тучей Диана

За море перенесла и поселила у нас.

65 Долгие годы потом верховною жрицею храма

Против воли она правила мрачный обряд.

Вдруг принесли паруса ладью, и два чужеземца

Юные на берег наш вместе ступили ногой,

Сверстники и друзья; имена сохранило преданье:

70 Звался Орестом один, звали другого Пилад.

Тотчас же их отвели к алтарю жестокой Дианы,

Руки обоим связав крепким ремнем за спиной.

Жрица-гречанка водой очистительной их окропила,

Ленту обвила вокруг их белокурых голов.

75 И, готовя обряд, виски украшая повязкой,

Повод стараясь во всем для промедленья найти,

«Юноши, — им говорит, — не я жестока, простите!

Варварский край мне велит варварский править обряд!

Так установлено здесь. Но куда вы путь свой держали,

80 К таврам откуда приплыл ваш злополучный корабль?»

Так им сказала она, и, родины имя услышав,

С радостью в них узнает дева своих земляков.

«Пусть один, — говорит, — будет заклан в жертву богине,

С вестью в родные места пусть возвратится другой».

85 К смерти готовый Пилад торопит Ореста в дорогу,

Спорит Орест. Умереть каждый за друга готов,

Только в этом друзья прийти не могут к согласью, —

Прежде всегда и во всем были они заодно.

Юноши спорят еще, продолжая в любви состязаться,

90 Брату спешит между тем дева письмо начертать.

Брату писала она, а тот, кто ждал порученья, —

Вот что бывает с людьми! — был ее собственный брат.

Часа не медля, они кумир похищают из храма,

Тайно уводят корабль вдаль по безбрежным волнам.

95 Крепкая память о них, об их удивительной дружбе

В Скифии даже теперь, через столетья, жива».

Только закончил старик давно известную сказку,

Сразу одобрили все доблесть и верность друзей.

Значит, и в этих местах, которых нету жесточе,

100 Истинной дружбы пример гетам волнует сердца.

Что же должны совершить друзья, рожденные в Риме,

Если такие дела трогают варваров злых?

Ты добротою души и всегда отличался к тому же,

И благородство твое чистый твой нрав подтверждал.

105 Это признал бы Волез, твоего отца прародитель,601

Нума бы это признал, матери предок твоей.602

Им не пришлось бы краснеть, что прибавилось прозвище Котты603

К их родовым именам: пал бы их дом без тебя,

Славных мужей череду продолжая достойно, ты вспомни,

110 Что завещали они падшим друзьям помогать.

Если ты можешь хоть час уделить опальному другу,

Фабиев рода звезда, Максим, побудь у меня.

Я рассказать бы хотел о том, что нынче увидел,

Что померещилось мне или приснилось во сне.

5 Ночь наступила уже; сквозь двойные оконные створки

В комнату свет проникал полной почти что луны.

Сон сошел на меня — от забот наш единственный отдых.

Я утомленное днем тело на ложе простер.

Вдруг задрожал надо мной потревоженный крыльями воздух,

10 И заскрипело слегка, тихо качнувшись, окно.

В страхе на левом локте приподнялся я на постели,

Дрогнуло сердце, и вмиг прогнанный сон улетел.

Встал предо мною Амур с лицом, искаженным печалью,

Ложа кленового он левой касался рукой.

15 Не было больше на нем ожерелья и яркой повязки,

Не были даже слегка прибраны кудри его.

Мягкие пряди волос, растрепавшись, лицо прикрывали,

Перья растрепанных крыл видел воочию я.

Так же они торчат на спинке воздушной голубки,

20 Если в руках у людей долго пробудет она.

Сразу его я узнал — ведь никто не известен мне лучше! —

И, не стесняясь ничуть, так обратился к нему:

«Мальчик, воспитанник мой, моего изгнанья причина,

Лучше бы вовсе тебя я в обученье не брал!

25 Ты и сюда залетел, где люди мира не знают,

Где покрывается льдом на зиму варварский Истр?

Что тебя привело? Наши бедствия хочешь увидеть?

Знай же, ты сам из-за них стал ненавистен для всех.

В юности я от тебя записал шутливые песни,

30 Где шестистопному вслед стих пятистопный идет.

Ты не хотел, чтобы я меонийской прославился песней,

Не поощрял воспевать подвиги славных вождей.

Факел горящий и лук ослабили силу таланта,

Если он, пусть небольшой, все-таки был у меня.

35 Ибо, пока твою власть и власть твоей матери пел я,

К более важным трудам был неспособен мой ум.

Мало того: на беду я глупую создал поэму,

Чтобы искуснее ты стал от науки моей.

Было несчастному мне за нее наградой изгнанье

40 В самый далекий из всех, мира не знающий край.

Разве Эвмолп Хионид такое сделал Орфею?

Разве когда-то Олимп с Марсием так поступил?

Разве Хирон получил от Ахилла такую награду?604

Разве от Нумы ущерб в чем-нибудь знал Пифагор?

45 Перечислять имена по столетиям долгим не стану, —

Только меня одного мой ученик погубил.

Я ли тебе не давал наставленья и стрелы, проказник?

И за науку мою так ты меня одарил!

Сам ты ведь знаешь и всем подтвердить под клятвою мог бы,

50 Что не хотел я стихом брачному ложу вредить.

Я сочинял не для тех, у кого касаются ленты,

Скромности знаки, волос, длинные платья — ступней.

Разве тому я учил, как замужних обманывать женщин,

Чтобы не знали они, кто их ребенку отец?

55 Я ли не сам возбранял касаться этих книжонок

Тем, которым закон тайно любить не велит?

Впрочем, к чему это все, если верят, что я подстрекаю

К блуду людей, хоть его строгий закон запретил?

Все же — и пусть у тебя не знают промаха стрелы,

60 Пусть не угаснет твоих факелов быстрый огонь,

Правит державою пусть и страну за страной покоряет

Цезарь, который тебе через Энея родня, —

Все же добейся, чтоб он не остался ко мне непреклонным,

Чтобы для ссылки моей сносное место отвел».

65 Вот что, привиделось мне, я крылатому мальчику молвил,

Он же, привиделось мне, речью такой отвечал:

«Стрелы — оружье мое, мое оружие — факел,

Цезарь и милая мать будут порукою мне

В том, что запретному я у тебя никогда не учился

70 И что в «Науке» твоей нет никакого вреда.

Если бы так же легко ты мог и в другом оправдаться —

В том, что тебе нанесло больший, ты знаешь, ущерб.

Что бы то ни было, нам бередить эту рану не стоит,

Ты ведь не можешь сказать, что не виновен ни в чем.

75 Может, ошибкою ты называешь тяжкий проступок,

Так что заслуженный гнев был не тяжеле вины.

Все же на крыльях сюда я путь огромный проделал,

Чтобы тебя увидать и чтоб утешить тебя.

Был я в эти места когда-то матерью послан,

80 Деве фасийской пронзить сердце моею стрелой.605

Ныне, столетья спустя, вторично здесь появиться

Ты заставляешь меня, друг мой и верный солдат.

Слушай: страх позабудь, смягчится Цезаря сердце,

И по молитвам твоим доброе время придет.

85 Пусть промедленье тебя не страшит: уже близок желанный

Миг, и радость триумф всем без изъятья несет.

В день, когда счастлив весь дом, когда дети и Ливия рады,606

В день, когда счастлив ты сам, нашей отчизны отец,

В день, когда, счастья полны, поздравляют люди друг друга,

90 В день, когда шлют к небесам жертвенный дым алтари,

В день, когда доступ для всех открыт в святейший из храмов,

В этот, надеюсь я, день сбудутся наши мольбы».

Молвил — и то ли он сам растаял в воздухе легком,

То ли начали вновь бодрствовать чувства мои.

95 Думать могу ли, что ты плохо примешь слова мои, Максим?

Легче уж мне лебедей черными счесть, как Мемнон.

Только ведь черной смолой не станет млечная влага,

Будет сверкать белизной вечно слоновая кость.

Духу под стать твоему твой род. Благороднейшим сердцем,

100 Как у Алкида простым, был ты всегда наделен.

Зависть, бесплодный порок, несовместна с нравом высоким,

Низкой ползучей змеей вьется она по земле.

Твой же возвышенный дух поднимается даже над родом,

Славное имя твое все же не выше души.

105 Пусть другие вредят несчастным и страх им внушают,

Пусть им грудь острием, смоченным в желчи, язвят.

Дом твой привычен для всех, кто в беде о помощи молит, —

В их число, я прошу, ты и меня допусти!

В этом своем письме из понтийской крепости Томы

Шлет Руфину Назон чистосердечный привет

С дружеской просьбой прочесть его «Триумф» благосклонно,

Если уже добрела в Город поэма моя.

5 Скромный это труд, своего недостойный предмета…

Все же дерзну просить: будь покровитель ему!

Крепкий и так здоров, что нужды ему в Махаоне —

Ищет в искусстве врача помощи тяжко больной.

Так и поэты: большой не нуждается в мягком судействе,