Книга пятая

С гетского берега я посылаю еще одну книжку;

Ты, кто мне предан, прибавь к прежней четверке ее.

Будут и эти стихи под стать судьбе стихотворца:

В книге во всей не найти строчки, ласкающей слух.

5 Жизнь безотрадна моя — безотрадно и то, что пишу я,

С горьким предметом стихов в полном согласии слог.

Весел и счастлив я был — были веселы юные песни.

Хоть и пришлось мне теперь горько раскаяться в них.

После паденья могу лишь о нем я твердить постоянно,

10 И содержаньем стихов сделалась участь моя.

Словно простертый без сил на прибрежном песке у Каистра

Лебедь поет над собой сам погребальную песнь,

Так и я, занесен на далекий берег сарматский,

Делаю все, чтоб немой тризна моя не была.

15 Если кто станет искать утех и песен игривых,

Предупреждаю, чтоб он этих стихов не читал.

Больше ему подойдут и Галл, и приятный Проперций,

Больше ему подойдет нежный Тибулла талант.

О, когда бы меня заодно не числили с ними!

20 Горе! Зачем порой Муза резвилась моя?

В крае, где скифский Истр, я за то несу наказанье,

Что в шаловливых стихах бога с колчаном воспел.

Что мне осталось? Стихи никому не зазорными сделав,

Я им велел, чтоб они помнили имя мое.

25 Может быть, спросите вы, почему так много унылых

Песен теперь я пою? Участь уныла моя!

Не поэтический дар, не искусство их создавали, —

Беды поэту дарят тему стихов и стихи.

Да и большую ли часть невзгод моих песни вместили?

30 Тот не несчастен, кто счет знает несчастьям своим.

Сколько кустов по лесам, сколько в мутном Тибре песчинок,

Сколько стеблей травяных Марсово поле растит, —

Столько я тягот несу, от которых одно исцеленье

И передышка одна — медленный труд Пиэрид.

35 Спросишь: когда же, Назон, конец твоим жалобным песням?

Кончится ссылка — тогда будет и песням конец.

Ссыльного участь, поверь, — неизбывный источник для жалоб;

В этих стихах не я — участь моя говорит.

Если бы родину мне и жену дорогую вернули,

40 Стал бы весел мой взгляд, стал бы я прежним опять.

Если гнев свой смягчит поражений не знающий Цезарь,

Снова тебе подарю полную радости песнь.

Стих мой бывал шаловлив — шаловливым он больше не будет,

Хватит того, что меня он уж однажды сгубил.

45 Буду я петь лишь о том, что одобрит Цезарь, — но ссылку

Пусть облегчит мне и даст хоть от сарматов уйти!

А до того как могут не быть мои книжки печальны?

Что, кроме флейты, звучать может над прахом моим?588

Скажешь: лучше бы ты терпел невзгоды в молчанье,

50 Скрыл безмолвьем глухим то, что постигло тебя.

Значит, требуешь ты, чтобы стона не вырвала пытка,

Чтобы слезы не пролил раненный тяжко боец.

Сам Фаларид разрешил вопить в Перилловой меди,

Чтобы мычаньем звучал вопль этот в пасти быка.

55 Не рассердился Ахилл, увидев слезы Приама, —

Ты ж мне рыдать не велишь, жестокосердней врага.

Сделали дети Лето одинокой и сирой Ниобу,

Но, чтобы слез не лила, ей приказать не могли.

Жалоба Прокны вовек и стон Альционы не смолкнут, —

60 Значит, не зря мы хотим горе словами излить.

Вот почему Филоктет в холодной лемиосской пещере

Скалы тревожил не раз, сетуя вслух на судьбу.

Душит стесненная боль, все больше в груди раскаляло…

Силой ее подавив, множим мы силу ее.

65 Так что ко мне снисходителен будь — иль оставь мои книжки,

Если, читатель, тебе то, что мне в пользу, претит.

Но почему бы они могли претить хоть кому-то?

Разве от них пострадал кто-нибудь, кроме меня?

Плохи, согласен, стихи; но кто их читать заставляет?

70 Брось их, если они разочаруют тебя.

Я их не правлю; но ты не забудь, где они создавались, —

Право, они не грубей родины дикой своей.

Рим не должен равнять меня со своими певцами,

А меж сарматов, поверь, буду и я даровит!

75 Слава к тому же меня не прельщает, меж тем как нередко

Громкой молвы похвала шпоры таланту дает.

Я не хочу, чтобы дух мой зачах меж тревог постоянных.

Что, несмотря на запрет, одолевают его.

Вот для чего я пишу. А зачем посылаю, ты спросишь,

Эти стихи? Хоть так с вами побыть я хочу.

Нынче — тот день, когда (если в днях я со счета не сбился)

Правят поэты, о Вакх, твой ежегодный обряд:589

В праздничных свежих венках из душистых цветов осушают

Чаши с напитком твоим и величают тебя.

5 Помню, случалось и мне, покуда судьба позволяла,

Гостем, угодным тебе, с ними бывать на пирах.

Ну, а теперь берега, где сармат соседствует с гетом,

Держат меня вдалеке под киносурской звездой.

Жизнь, которую я проводил без забот и без тягот,

10 Зная лишь сладостный труд в хоре сестер Пиэрид,

Ныне средь гетских мечей влачу на далекой чужбине,

Вынесши много невзгод на море и на земле.

Случай сгубил ли меня иль богов разгневанных воля,

Иль при рожденье ко мне Парка сурова была,

15 Должен ты был все равно своей божественной силой

Помощь поэту подать, чтущему свято твой плющ,

Или же что изрекут над судьбою властные сестры,

То недоступно уже воле богов остальных?

Сам по заслугам ты был вознесен к твердыням эфира,

20 Но и тебе этот путь стоил немалых трудов.

В городе ты не остался родном, но в край заснеженный

К марсолюбивым проник гетам, к стримокским струям,

Через Персиду прошел, через Ганг широкотекущий,

Вплоть до рек, что поят смуглый индийцев народ.

25 Дважды такое тебе, рожденному дважды, судили

Парки, которые нам нить роковую прядут.

Вот и меня, коль не грех себя уподобить бессмертным,

Жребий железный гнетет и отягчает мне жизнь.

Пал я не легче, чем тот полководец хвастливый, который

30 Был Громовержца огнем сброшен с фиванской стены.590

Ты, услыхав, что певец повержен молнией быстрой,

Мог бы его пожалеть, вспомнив Семелы судьбу,

Мог бы сказать, оглядев вкруг твоей святыни поэтов:

«Что-то меж наших жрецов недостает одного».

35 Добрый Либер, спаси — и пусть лоза отягчает

Вязы, пусть будет гроздь пьяного сока полна,

Пусть под немолчный удар тимпана вслед за тобою

Вместе с вакханками мчит резвый сатиров народ,

Пусть тяжелей придавит земля останки Ликурга,

40 Пусть и за гробом Пенфей кару несет поделом,

Пусть мерцает вовек и все затмевает созвездья

В небе горящий венец критской супруги твоей.591

К нам, прекрасный, сойди, облегчи невзгоды и беды,

Вспомни о том, что всегда был я в числе твоих слуг!

45 И, если между собой в общенье боги, — попробуй

Волей своей изменить Цезаря волю, о Вакх!

Также и вы, о трудов сотоварищи наших, поэты,

Благочестиво подняв чаши, молитесь за нас!

Пусть из вас хоть один, назвавши имя Назона,

50 Слезы смешает с вином, кубок поставит на стол,

Ваши ряды оглядит, о ссыльном вспомнит и скажет:

«Где он, тот, без кого хор наш неполон, — Назон?»

Сделайте так, коль от вас заслужил я любви добротою,

Если мой суд не бывал вашим в обиду стихам,

55 Если, должную дань воздавая творениям древних,

Я не ниже ценил Музу новейших времен.

Пусть, если можно, всегда среди вас мое имя пребудет, —

И да поможет вам всем песни создать Аполлон!

Перед тобою письмо, из мест пришедшее дальних,

Области, где широко в море вливается Истр.

Если приятно живешь и при этом в добром здоровье,

Значит, и в жизни моей все-таки радости есть.

5 Если же ты про меня, как обычно, спросишь, мой милый, —

Так догадаешься сам, если я даже смолчу.

Я несчастлив, вот весь и отчет о моих злоключеньях.

То же случится с любым, вызвавшим Цезаря гнев.

Что за народ проживает в краю Томитанском, какие

10 Нравы людские кругом, верно, захочешь узнать.

Хоть в населенье страны перемешаны греки и геты,

Незамиренные все ж геты приметней в быту.

Много сарматского здесь и гетского люда увидишь, —

Знай по просторам степным скачут туда и сюда.

15 Нет среди них никого, кто с собой не имел бы колчана,

Лука и стрел с острием, смоченным ядом змеи.

Голос свиреп, угрюмо лицо, — настоящие Марсы!

Ни бороды, ни волос не подстригает рука.

Долго ли рану нанесть? Постоянно их нож наготове, —

20 Сбоку привесив, ножи каждый тут носит дикарь.

Вот где поэт твой живет, об утехах любви позабывший,

Вот что он видит, мой друг, вот что он слышит, увы!

Пусть обитает он здесь, но пусть не до смертного часа,

Пусть не витает и тень в этих проклятых местах!

25 Пишешь, мой друг, что у вас исполняют при полных театрах

Пляски под песни мои и аплодируют им.

Я, как известно тебе, никогда не писал для театра,

К рукоплесканьям толпы Муза моя не рвалась.

Все же отрадно, что там позабыть об изгнаннике вовсе

30 Что-то мешает и с уст имя слетает мое.

Вспомню, сколько мне бед принесли злополучные песни, —

Их и самих Пиэрид я проклинаю порой;

Лишь прокляну — и пойму, что жить без них я не в силах,

И за стрелою бегу, красной от крови моей.

35 Так от эвбейских пучин пострадавшие только что греки

Смело решаются плыть по кафарейским волнам.

Не для похвал я пишу, трудясь по ночам, не для долгой

Славы, — полезней теперь имя негромкое мне.

Дух укрепляю трудом, от своих отвлекаюсь страданий

40 И треволненья свои в слово пытаюсь облечь.

Что же мне делать еще одинокому в этой пустыне?

Что же еще среди мук мне облегчение даст?

Как посмотрю я вокруг — унылая местность, навряд ли

В мире найдется еще столь же безрадостный край.

45 А на людей погляжу — людьми назовешь их едва ли.

Злобны все, как один, зверствуют хуже волков.

Им не страшен закон, справедливость попрало насилье,

И правосудье легло молча под воинский меч.

В стужу им мало тепла от просторных штанин и овчины,

50 Страшные лица у них волосом сплошь заросли.

Лишь кое-кто сохранил остатки греческой речи.

Но одичал ее звук в варварских гетских устах.

Ни человека здесь нет, кто бы мог передать по-латыни

Наипростейшую мысль в наипростейших словах.

55 Сам я, римский поэт, нередко — простите, о Музы! —

Употреблять принужден здешний сарматский язык.

Совестно, все ж признаюсь: по причине долгой отвычки

Слов латинских порой сам отыскать не могу.

Верно, и в книжке моей оборотов немало порочных,

60 Но отвечает за них не человек, а страна.

Но чтобы я, говоря, Авзонии речь не утратил,

Чтобы для звуков родных не онемел мой язык,

Сам с собой говорю, из забвенья слова извлекаю,

Вновь повторяю и вновь этот зловещий урок.

65 Так я влачу свою жизнь, развлекаю унылую душу,

Так отрешаю себя от созерцания бед.

В песнях стараюсь найти забвение бедствий, и если

Этого труд мой достиг, то и довольно с меня.

Ты советуешь мне развеять печаль стихотворством,

Чтобы постыдная лень дух не могла одолеть.

Трудно исполнить совет, ведь стихи — забава счастливых.

Мир и душевный покой нежным стихам подавай.

5 Гонят мою судьбу порывы враждебного ветра,

Долю, горше моей, трудно представить себе.

Ты бы хотел, чтоб Приам танцевал на сыновних могилах,

Чтобы Ниоба, смеясь, пела над прахом детей?

Думаешь, мне ничего не стоит от скорби отвлечься,

10 Мне, осужденному жить в ссылке у гетов тупых?

Даже если мой дух укрепить недюжинной силой

(Преданный казни мудрец силой такой обладал),592

Пал бы ум все равно, испытав такое крушенье;

Силы лишен человек вынести гнев божества.

15 Старец, кого мудрецом назвал дельфийский оракул,593

Вряд ли смог бы писать, будь он на месте моем.

Если б я мог забыть отчизну и лица родные,

Если б я вытравить мог горечь утрат из ума,

Даже тогда бы не дал мне страх стихам предаваться:

20 Всюду, куда ни пойди, рыщет бесчисленный враг.

Кроме того, мой ум, изъеденный ржавчиной долгой,

Смолк и едва ли теперь годен для новых трудов.

Если усердный плуг не рыхлит плодородное поле,

Почва не даст ничего, кроме сухих сорняков.

25 Если в стойле коня слишком долго держать, он зачахнет

И на ристанье придет к мете последним из всех.

Если на суше стоит к воде привыкшая лодка,

Гниль и трещины ей уничтоженьем грозят.

Так не надейся, что я, кто и прежде немногого стоил,

30 Стать без усилий смогу равным себе самому.

Долготерпенье мое до конца уничтожило силы

И без остатка сожгло прежнюю бодрость ума.

Если в руки беру табличку — хоть эту, к примеру, —

Чтобы расставить слова в четкие строчки стиха,

35 Выжать могу из себя только то, что сейчас ты читаешь,

То, что достойно вполне места, в котором живу.

Надо добавить, что дух укрепляет громкая слава

И плодовитость душа черпает в жажде похвал.

Слава и имени блеск и меня когда-то прельщали,

40 В пору, когда моих мачт буря еще не трясла.

Не до того мне теперь, не слава меня занимает.

Много бы я заплатил, чтобы в безвестности жить.

Если мне прежде стихи удавались, неужто прикажешь

Снова писать и велишь гнаться за славой былой?

45 Девять сестер, за упрек мои слова не сочтите —

Были вы для меня главной причиной беды.

Как поплатился Перилл, быка отливавший из бронзы,

Так и «Наука» моя мне обернулась бедой.

Лучше мне было б совсем разучиться стихосложенью —

50 Тот, кто в море тонул, да убоится воды!

Если, забывшись, опять займусь этим гибельным делом,

Здесь, уж конечно, легко все, что мне нужно, найду, —

Здесь, где не водится книг, где никто меня слушать не станет,

Где не понять никому даже значения слов.

55 Всюду чужая речь, звериные, дикие звуки,

Возгласы ужаса здесь слышишь на каждом шагу.

Кажется, сам я уже вконец разучился латыни:

Знаю сарматский язык, с гетом могу говорить.

Но не могу утаить: воздержанью суровому в ссылке

60 Не научилась еще тихая Муза моя.

Часто пишу я стихи, но их, прочитавши, сжигаю.

Стынет кучкой золы плод упражнений моих.

Больше стихов не хочу, но пишу против собственной воли

И потому предаю все сочиненья огню.

65 Крошечной доле стихов, которые хитрость иль случай

Уберегли от огня, к вам удается дойти.

О, если б был поумней беззаботный учитель и прежде

И догадался сжечь строчки «Науки» своей!

ПИСЬМА С ПОНТА

Публий Назон, давно в отдаленных Томах осевший,

С гетских глухих берегов шлет тебе эти стихи.

Если удастся тебе, приюти эти пришлые книжки.

Где-нибудь в доме твоем место для них отыщи.

5 Скованы страхом, они сторонятся общественных зданий,

Воображая, что я им этот путь преградил.

Сколько я им ни твержу: «Ваше слово нечестью не учит,

Ваш целомудренный стих вам отворит эту дверь!»,

Слушать они не хотят и к тебе с надеждой стремятся:

10 Ларов домашних покой им безопасней всего.

Спросишь: «Куда их деть, чтоб никто не остался в обиде?»

Пусть эти книги займут место забытых «Наук».

«Что им здесь делать?» — вопрос твой растерянный явственно слышу.

Их без вопросов прими — слово их чуждо любви.

15 Сразу тебе скажу: хоть нет печали в названье,

Не веселее они книг, что я прежде писал.

Ново названье одно, а суть неизменной осталась,

Но не скрываю имен тех, кому это пишу.

Вас испугают стихи, но от них никуда не укрыться,

20 И на порог ваш придет робкая Муза моя.

К прежним стихам приложи и эти: изгнанника детям

В город вход не закрыт, если закон соблюден.

Страхи напрасны: ведь Рим Антония книги читает,

И под рукою у всех Брута ученейший труд.594

25 Я не глупец, чтоб себя ставить в ряд с именами такими,

И никогда на богов не поднимал я меча.

Нет ни в одной из книг дурного о Цезаре слова,

Лишь восхваленья одни — хоть не просили меня.

Нет доверья ко мне — но ведь книги достойны доверья,

30 Имя создателя скрой, только стихи не гони.

Путь преграждает войне мироносная ветка оливы.

Имя несущего мир даст ли спасение мне?

Перед Энеем, отца на плечах из пожара несущим,

Как преданья гласят, сам расступился огонь.

35 Имя потомка его стихам да послужит порукой!

Явно весомей их груз ноши Энея простой.

Кто так бесчувствен и зол, что осмелится выгнать с порога

Пляшущего певца с вещей трещоткой в руке?

Кто подаянья лишит флейтиста, когда пред богиней —

40 Матерью вечных богов — дует он в рог извитой?

Нет, нечестий таких с незапамятных лет не бывало,

Есть у пророка всегда на пропитание грош.

Воля бессмертных богов наши души огнем наполняет.

Разве хоть кто-то дерзнет к ней оставаться глухим?

45 Видишь: не рог извитой, не фригийскую нежную флейту —

Ряд высочайших имен Юлиев рода несу.

Я призываю: толпа, расступись пред несущим святыни,

Не предо мной — перед ним, богом-владыкой, склонись

Пусть повелителя гнев был заслуженно мною изведан —

50 Это не значит, что он слушать не станет меня.

Помню, как бился в слезах пред Исидой, в лен облаченной,

Мучась сознаньем вины, тот, кто глумился над ней.

Помню, как человек, ослепленный за святотатство,

В голос кричал, что он кары такой заслужил.

55 Сладко богам лицезреть, как замысел их торжествует,

Видеть, как сотни людей славят могущество их.

Часто смягчают они наказанье и свет возвращают

Тем, кто свою вину понял во всей полноте.

Я раскаялся. Мне не откажут, быть может, в доверье.

60 Я раскаялся. Боль вечно терзает меня.

Мучит сознанье вины сильнее, чем горечь изгнанья.

Муки такие терпеть лучше, чем их заслужить.

Если бы сжалились боги — и он, всемогущий и зримый, —

Сняли бы кару с меня, вечной оставив вину.

65 Смерть вольна оборвать бесконечное это изгнанье,

Но совершенное мной смерть не вольна зачеркнуть.

Вот почему мой ум крушится и твердость теряет,

Будто весенний снег, талой бегущий водой.

Как изгрызает корабль невидимый червь-древоточец,

70 Как океанская соль камни утесов крошит,

Как изъязвляет вода зеркальную гладкость железа,

Как превращает в труху книги прожорливый жук —

Так беспрестанно грызет нутро мое червь беспокойства,

И до конца моих дней мне эти муки терпеть.

75 Боль не покинет меня, пока меня жизнь не покинет.

Тот, кто страданьем томим, раньше страданья умрет.

Помощи — если ее я достойным могу оказаться —

Мне приходится ждать лишь от всесильных богов.

Если от скифских стрел мне судьба разрешит удалиться,

80 Я ни о чем никогда больше не стану просить.

Максим, славой своей родовую возвысивший славу

И благородством ума множащий имени блеск!

Чтобы родиться тебе, дано было Фабиев роду

Выжить в веках, вопреки доблестной смерти трехсот.

5 Спросишь, наверное, кто написал тебе это посланье,

Сразу захочешь узнать, кто обратился к тебе.

Как мне, несчастному, быть? Опасаюсь, что, имя услышав,

Все остальное прочтешь с ожесточеньем глухим.

Но не хочу скрывать, что письмо написано мною,

10 …………………………………

Знаю, что я заслужил наказанье еще тяжелее,

Но тяжелей, чем мое, вынести я бы не смог.

Здесь я отдан врагам, постоянным опасностям отдан,

Вместе с отчизной навек отнят покой у меня.

15 Жала вражеских стрел пропитаны ядом гадючьим,

Чтобы двоякую смерть каждая рана несла.

Всадники, вооружась, у стен испуганных рыщут —

Так же крадется волк к запертым овцам в хлеву.

Здесь, если лук тугой изогнут и жилою стянут,

20 Принято никогда не ослаблять тетиву.

В кровли вонзившись, торчат частоколом на хижинах стрел

И на воротах засов в прочность не верит свою.

Этого мало: нигде ни деревца нет, ни травинки,

И за ленивой зимой вновь наступает зима.

25 В схватке с моей судьбой, с холодами и стрелами в схватке

Здесь я вступил на порог вот уж четвертой зимы.

Плачу и плачу, пока мертвящее оцепененье

Грудь мою льдом не скует и не прервет моих слез.

Участь Ниобы легка: она хоть и видела ужас,

30 Но, превратившись в скалу, боли была лишена.

Легок и ваш, Гелиады, удел: вы оплакали брата,

Но молодого корой тополь печаль залечил.

Я бы хотел, да стать растением нет позволенья,

Я бы хотел, да нельзя стать равнодушной скалой.

35 Даже Медуза — явись она сейчас предо мною, —

Так и ушла бы ни с чем даже Медуза сама.

Должен я жить, чтобы вкус беды ощущать ежечасно,

Чтобы времени ход только усиливал боль.

Так никогда до конца не гибнет у Тития печень,595

40 Но вырастает опять, чтобы опять погибать.

Ночь приносит покой, облегчение чувствам дающий,

Всех погружает ночь в сон, исцеляющий боль.

Мне предлагают сны повторенье действительных бедствий,

Бодрствуют чувства мои, участь мою вороша.

45 То я вижу себя от стрел сарматских бегущим,

То для тяжелых оков руки дающим врагу.

Манит меня иногда сновидения сладкого образ:

Вижу крыши домов дальней отчизны моей,

Долго беседую я с любезными сердцу друзьями

50 И с дорогою женой тихий веду разговор.

Но, получив этот миг короткого, ложного счастья,

Вспомнив о лучших днях, с новою силой казнюсь.

День ли глядит на меня, живущего в горькой печали,

Ночь ли гонит своих заиндевелых коней,

55 Тают от мрачных забот мои оскудевшие силы,

Как поднесенный к огню новый податливый воск.

Часто зову я смерть, и часто у смерти прошу я,

Чтоб не достался мой прах чуждой сарматской земле.

Думая, сколь велика снисходительность Цезаря, верю:

60 Некогда ступит нога на берег мягче, чем здесь.

Но когда вижу, что мне нигде от судьбы не укрыться,

Падаю духом, и страх гасит надежду опять,

Я об одном лишь молю, на одно лишь надеяться смею:

Что разрешат мне терпеть бедствия в месте ином.

65 В этой просьбе моей от тебя содействия жду я;

Может быть, ты для меня скромность забудешь свою.

Максим, вступись за меня, красноречия римского мастер,

И под защиту прими трудное дело мое.

Выиграть мало надежд — но ты его выиграть можешь,

70 Если тронешь сердца речью о ссылке моей.

Знает Цезарь едва ль — хоть все божеству и открыто, —

Как тут все обстоит в этом унылом краю.

Дух высочайший его делами великими занят,

Не подобает ему в каждую мелочь вникать.

75 Времени нет у него и спросить, где находятся Томы

(Здешние геты и те знают едва ли о них),

Как живут племена язигов и диких сарматов,

Тавров, которые встарь чтили кровавый кумир.596

Что за народы идут и гонят коней быстроногих

80 По отвердевшей спине Истра, одетого льдом.

Большую часть людей заботы твои не волнуют

И не пугает твоя мощь, ослепительный Рим.

Мужество им дают тетива и стрелы в колчане,

Годный для долгих дорог, сильный, выносливый конь,

85 Навык в походах терпеть изнурительный голод и жажду,

Если в безводную степь враг оттеснит храбрецов.

Добрый принцепс меня даже в гневе сюда не послал бы,

Если б достаточно знал этот заброшенный край.

Вряд ли он был бы рад плененью любого из римлян,

90 Меньше всего — моему: сам он мне жизнь даровал.

Взмахом державной руки он мог бы предать меня смерти

Чтобы меня погубить, геты ему не нужны.

Если моя вина и тогда не грозила мне смертью,

Может быть, будет теперь он милосердней ко мне?

95 Он исполнил лишь то, к чему его сам я принудил,

Слабым был его гнев — большего я заслужил.

Я молю богов (справедливейший он между ними),

Чтобы на нашей земле Цезарь бессменно царил.

Власть его велика, и быть ей навеки великой,

100 Пусть переходит она к отпрыскам славным его!

Пред милосердным судьей (милосердье его мне знакомо)

Ты красноречьем своим просьбы мои поддержи.

Снятья вины не проси — проси безопаснее места,

Где бы я жил, не страшась ловких, коварных врагов,

105 Чтобы нечесаный гет мечом кровавым не отнял