Книга четвертая

Если погрешности есть — да и будут — в моих сочиненьях,

Вспомнив, когда я писал, их мне, читатель, прости.

В ссылке я был и не славы искал, а лишь роздыха чаял,

Я лишь отвлечься хотел от злоключений моих.

5 Так, волоча кандалы, поет землекоп-каторжанин.

Песней простецкой своей тяжкий смягчая урок;

Лодочник тоже, когда, согбенный, против теченья,

Лодку свою волоча, в илистом вязнет песке.

Так, равномерно к груди приближая упругие весла,

10 Ровным движеньем волну режет гребец — и поет.

Так и усталый пастух, опершись на изогнутый посох,

Или на камень присев, тешит свирелью овец.

Так же — нитку сучит, а сама напевает служанка,

Тем помогая себе скрасить томительный труд.

15 Как увели — говорят — от Ахилла Лирнесскую деву,

Лирой Гемонии он горе свое умерял.

Пеньем двигал Орфей и леса, и бездушные скалы,

В скорби великой, жену дважды навек потеряв.

Муза — опора и мне, неизменно со мной пребывавший,

20 К месту изгнанья, на Понт, спутник единственный мой.

Муза ни тайных коварств, ни вражьих мечей не боится,

Моря, ветров, дикарей не устрашится она.

Знает, за что я погиб, какую свершил я оплошность:

В этом провинность моя, но злодеянья тут нет.

25 Тем справедливей она, что мне повредила когда-то,

Что и ее обвинял вместе со мною судья.

Если бы только, от них предвидя свои злоключенья,

Я прикасаться не смел к тайнам сестер Пиэрид!

Как же мне быть? На себе я могущество чувствую Музы,

30 Гибну от песен, а сам песни, безумный, люблю.

Некогда лотоса плод, незнакомый устам дулихийцев,585

Сам вредоносный для них, дивным их вкусом пленял.

Муки любви сознает влюбленный, но к мукам привязан.

Ту, от кого пострадал, сам же преследует он.

35 Так повредившие мне услаждают меня мои книги,

Будучи ранен стрелой, к ней я любовью влеком.

Может быть, люди сочтут одержимостью это пристрастье,

Но одержимость в себе пользы частицу таит,

Не позволяет она лишь в горести взором вперяться,

40 Бед повседневных она мне замечать не дает.

Ведь и вакханка своей не чувствует раны смертельной,

С воплем, не помня себя, кряжем Эдонии мчась.

Так, лишь грудь опалит мне зелень священного тирса,

Сразу становится дух выше печали людской.

45 Что ему ссылка тогда, побережье скифского Понта?

Бедствий не чувствует он, гнев забывает богов.

Словно из чаши отпил я дремотной влаги летейской,

И в притуплённой душе бедствий смягчается боль.

Чту я недаром богинь, мою облегчающих муку,

50 Хор геликонских сестер, спутниц в изгнанье благих,

На море и на земле меня удостоивших чести

Всюду сопутствовать мне, на корабле и пешком.

О благосклонности их и впредь я молю, — остальной же

Сонм бессмертных богов с Цезарем был заодно:

55 Столько послали мне бед, сколько есть на прибрежье песчинок,

Сколько в морской глубине рыб или рыбьей икры.

Легче цветы сосчитать по весне иль летом колосья,

Или под осень плоды, или снежинки зимой,

Нежели все, что стерпел я, кидаемый по морю, прежде,

60 Чем на Эвксинское смог левобережье ступить.

Но как я прибыл сюда, не легче стали невзгоды,

Рок злополучный меня так же и здесь настигал.

Вижу теперь, что за нить от рожденья за мной потянулась,

Нить, для которой одна черная спрядена шерсть.

65 Что говорить обо всех грозящих жизни засадах, —

Мой достоверный рассказ невероятным сочтут.

Это ль не бедствие — жить обречен меж бессов и гетов

Тот, чье имя всегда римский народ повторял!

Бедствие — жизнь защищать, положась на ворота и стены,

70 Здесь, где и вал крепостной обезопасит едва.

В юности я избегал сражений на службе военной,

Разве лишь ради игры в руки оружие брал.

Ныне, состарившись, меч я привешивать вынужден к боку.

Левой придерживать щит, в шлем облекать седину.

75 Только лишь с вышки своей объявит дозорный тревогу,

Тотчас дрожащей рукой мы надеваем доспех.

Враг, чье оружие — лук, чьи стрелы напитаны ядом,

Злобный разведчик, вдоль стен гонит храпящих коней.

Как, кровожадный, овцу, не успевшую скрыться в овчарню,

80 Тащит волоком волк и через степи несет,

Так любого, за кем не сомкнулись ворота ограды,

Гонят враги дикари, в поле застигнув его.

В плен он, в неволю идет с ременной петлей на шее,

Или на месте его яд убивает стрелы.

85 Так и хирею я здесь, новосел беспокойного дома,

Медленно слишком, увы, тянется время мое.

Но помогает к стихам и былому служенью вернуться

Муза меж стольких невзгод, — о чужестранка моя!

Только здесь нет никого, кому я стихи прочитал бы,

Нет никого, кто бы внять мог мой латинский язык.

90 Стало быть, сам для себя — как быть? — и пишу и читаю. —

Вот и оправдан мой труд благоприятством судьи.

Все ж я не раз говорил: для кого я тружусь и стараюсь?

Чтобы писанья мои гет иль сармат прочитал?

Часто, покуда писал, проливал я обильные слезы,

95 И становились от них мокры таблички мои.

Старые раны болят, их по-прежнему чувствует сердце,

И проливается дождь влаги печальной на грудь.

А иногда и о том, чем был, чем стал, размышляю,

Мыслю: куда меня рок — ах! — и откуда унес!

100 Часто в безумье рука, разгневана вредным искусством,

Песни бросала мои в запламеневший очаг.

Но хоть от множества их всего лишь немного осталось,

Благожелательно их, кто бы ты ни был, прими.

105 Ты же творенья мои, моей нынешней жизни не краше,

Недосягаемый мне, строго — о Рим! — не суди.

Время склоняет волов с изнуряющим плугом смириться

И под тяжелый ярем шею послушную гнуть;

Время умеет к вожжам приучать коней своенравных

И заставляет терпеть рвущую губы узду;

5 Время свирепость и злость вытравляет у львов карфагенских —

От кровожадности их не остается следа;

Мощный индийский слон безропотно все выполняет,

Что ни прикажут ему — временем он побежден.

Время тяжелую гроздь наливает соком пьянящим —

10 Ягоды держат с трудом внутренней влаги напор.

Время колос седой из зерна погребенного гонит

И стремится избыть твердость и горечь в плодах,

Тупит старательный плуг, обновляющий лемехом землю.

Точит твердый кремень, точит алмазы оно,

15 Самый безудержный гнев постепенно смягчает и гасит,

Лечит дух от скорбей и утишает печаль.

Справиться могут со всем бесшумно ползущие годы,

Только страданье мое им не дано заглушить.

Я в изгнанье давно — уже дважды хлеб обмолочен,

20 Дважды босой ногой сок винограда отжат.

Но терпеливей не стал я за эти печальные годы:

Так же, как в первые дни, боль в моем сердце сильна.

Часто и старый вол норовит ярмо свое сбросить,

Часто грызет удила даже объезженный конь.

25 Стало страданье мое еще тяжелее, чем прежде:

Новую к боли былой время прибавило боль.

Все, что случилось со мной, во всей полноте мне открылось;

Ясность в сознанье моем только усилила скорбь.

Разве не легче терпеть, если свежие силы в запасе

30 И не подточен еще прежними бедами дух?

Ясно, что новый боец смелей на арену выходит,

Чем истощенный борьбой в долгом упорном бою.

Легче в сраженье идти гладиатору в новых доспехах.

Чем обагрившему щит собственной кровью своей.

35 Новый корабль устоит против натиска ветра и бури —

Самый ничтожный дождь гибелен ветхим судам.

Я выношу с трудом — а ведь раньше был терпеливей —

Боль, которую дни множат с упорством глухим.

Верьте, я изнемог, и тело больное пророчит,

40 Что ненадолго меня хватит такое терпеть.

Силы откуда взять и бодрость черпать откуда:

Хрупкие кости едва кожей прикрыты сухой.

Дух мой опутала хворь сильнее, чем хворое тело, —

Занят он без конца мыслью о тяжкой судьбе.

45 Город, увы, далеко, далеко друзья дорогие,

Та, что дороже всех, так от меня далеко!

Рядом гетов орда, в шаровары одетые скифы.

Все — что вблизи, что вдали — раны мои бередит.

Но несмотря ни на что меня утешает надежда:

50 Смерть страданьям моим скоро положит конец.

Стали виски у меня лебединым перьям подобны,

Старость меж темных волос белый отметила след,

Слабости возраст настал, года недугов все ближе,

Все тяжелее носить тело нетвердым ногам.

5 Вот теперь бы пора, от всех трудов отступившись,

Жить, ничего не боясь и о тревогах забыв,

Тем, что всегда мне был по душе, наслаждаться досугом,

Тешить изнеженный ум делом любимым подчас,

В доме смиренном моем обитать подле древних Пенатов,

10 Между наследственных нив (отнят хозяин у них!),

И среди милых внучат, у жены любимой в объятьях

Стариться в отчем краю, мирный приют обретя.

Прежде надежда была, что так пройдет моя старость:

Годы преклонные я так провести заслужил.

15 Но рассудилось иначе богам: проскитавшись немало

По морю и по земле, я к савроматам попал.

В доки уводят суда, когда расшатала их буря, —

В море открытом тонуть их не оставит никто;

Чтобы побед былых не срамить внезапным паденьем,

20 Щиплет траву на лугу силы утративший конь;

Воин, когда по годам он уже не годится для службы,

Свой посвящает доспех Лару старинному в дар;

Так и ко мне подошло уносящее силы старенье,

Срок наступил получить меч деревянный и мне.

25 Срок наступил не терпеть чужеземного неба суровость,

Жгучую не утолять жажду из гетских ключей,

Но или в Риме порой наслаждаться его многолюдством,

Иль удаляться порой в тихие наши сады.

Раньше, когда душа не предвидела будущих бедствий.

30 Так безмятежно мечтал жить я на старости лет.

Но воспротивился рок: облегчив мне ранние годы,

Он отягчает теперь поздние годы мои.

Прожил я дважды пять пятилетий, не зная урона, —

Жизни худшую часть, старость, несчастья гнетут.

35 Мета была уж близка — вот-вот, казалось, достигну,

Но разломалась в куски вдруг колесница моя.

Быть суровым ко мне я того, неразумный, заставил,

Кто на бескрайней земле кротостью всех превзошел.

Пусть провинность моя победила его милосердье,

40 Но ведь не отнял же он жизнь за оплошность мою!

Правда, обязан ее проводить я под северным небом,

Там где Эвксинской волной справа омыта земля.

Если бы мне предрекли такое Додона и Дельфы,

Я бы недавно еще их празднословными счел.

45 То, что прочнее всего, скрепи адамантовой цепью, —

Все Юпитер своим быстрым огнем сокрушит.

То, что выше всего, перед чем ничтожны угрозы,

Ниже, чем бог, и всегда силе подвластно его.

Знаю: часть моих бед на себя навлек я пороком,

50 Но наибольшую часть гнев божества мне послал.

Пусть же несчастий моих пример вам будет наукой:

Милость старайтесь снискать равного мощью богам.

Тот я, кто некогда был любви певцом шаловливым.

Слушай, потомство, и знай, чьи ты читаешь стихи.

Город родной мой — Сульмон, водой студеной обильный,

Он в девяноста всего милях от Рима лежит.

5 Здесь я увидел свет (да будет время известно)

В год, когда консулов двух гибель настигла в бою.

Важно это иль нет, но от дедов досталось мне званье,

Не от Фортуны щедрот всадником сделался я.

Не был первенцем я в семье: всего на двенадцать

10 Месяцев раньше меня старший мой брат родился.

В день рожденья сиял нам обоим один Светоносец,

День освящали один жертвенных два пирога.

Первым в чреде пятидневных торжеств щитоносной Минервы

Этот день окроплен кровью сражений всегда.

15 Рано отдали нас в ученье; отцовской заботой

К лучшим в Риме ходить стали наставникам мы.

Брат, для словесных боев и для форума будто рожденный,

Был к красноречыо всегда склонен с мальчишеских лет,

Мне же с детства милей была небожителям служба,

20 Муза к труду своему душу украдкой влекла.

Часто твердил мне отец: «Оставь никчемное дело!

Хоть Меонийца возьми — много ль он нажил богатств?»

Не был я глух к отцовским словам: Геликон покидая,

Превозмогая себя, прозой старался писать, —

25 Сами собою слова слагались в мерные строчки,

Что ни пытаюсь сказать — все получается стих.

Год за годом меж тем проходили шагом неслышным,

Следом за братом и я взрослую тогу надел.

Пурпур с широкой каймой тогда окутал нам плечи,

30 Но оставались верны оба пристрастьям своим.

Умер мой брат, не дожив второго десятилетья,

Я же лишился с тех пор части себя самого.

Должности стал занимать, открытые для молодежи.

Стал одним из троих тюрьмы блюдущих мужей.

35 В курию мне оставалось войти — но был не по силам

Мне этот груз; предпочел узкую я полосу.

Не был вынослив я, и душа к труду не лежала,

Честолюбивых забот я сторонился всегда.

Сестры звали меня аонийские к мирным досугам,

40 И самому мне всегда праздность по вкусу была.

Знаться с поэтами стал я в ту пору и чтил их настолько,

Что небожителем мне каждый казался певец.

Макр был старше меня, но нередко читал мне о птицах —

Губит какая из змей, лечит какая из трав.586

45 Мне о любовном огне читал нередко Проперций,

Нас равноправный союз дружбы надолго связал.

Славный ямбами Басс и Понтик, гексаметром славный,587

Также были в числе самых любимых друзей.

Слух мне однажды пленил на размеры щедрый Гораций, —

50 Звон авзонийской струны, строй безупречных стихов.

Только видеть пришлось мне Марона, и Парка скупая

Времени мне не дала дружбу с Тибуллом свести.

Галл, он тебе наследником был, а Тибуллу — Проперций,

Был лишь по времени я в этой четвертым чреде.

55 Младшими был я чтим не меньше, чем старшие мною,

Долго известности ждать Музе моей не пришлось.

Юношеские стихи прочитал я публично впервые,

Только лишь раз или два щеки успевши побрить.

Мой вдохновляла талант по всему воспетая Риму

60 Женщина; ложное ей имя Коринны я дал.

Много писал я тогда, но все, в чем видел изъяны,

Отдал охотно я сам на исправленье огню.

Сжег перед ссылкой и то, что могло бы понравиться людям,

В гневе на собственный дар страсть к стихотворству прокляв.

65 Нежное сердце мое открыто для стрел Купидона

Было, и всякий пустяк в трепет его приводил.

Но и при этом, хоть я от малейшей вспыхивал искры,