Тетя Зюльхаджа по собственному опыту знала, какие это все действенные средства. Впрочем, кое-что из собственного опыта она не сочла нужным рекомендовать невесте. К примеру - подняться на чердак да как следует садануть ногой по куче тутовых веток. Тогда как раз был сезон откорма, шелкопряд с хрустом поедал листву. Она разбросала ветки и быстренько вниз, а старшие в доме решили, что это жена деверя-та у них за шелкопрядом ходила - надоело, мол, бабе, вот она ветки и раскидала. Ну, давай лупцевать ее. А Гялинбаджи сидела в укромном местечке да руки потирала. Или еще. Сготовит себе одной, что повкусней, а чтоб посуду за тобой детишки полуголодные мыли. Но, как уже сказано, этих советов тетя Зюльхаджа девушке не давала.
      Что касается постельных дел, тут тетя Зюльхаджа вообще никогда не вмешивалась. В брачную ночь она сладко почивала на горе подушек в какой-нибудь из дальних комнат, ограничивая тем свои обязанности. "И без меня обойдутся, говорила тетя Зюльхаджа. - Огонь с ватой не улежатся". При ней никто никогда не смел отпускать шуточки по адресу новобрачных. Если, случалось, кто-нибудь, не знавший ее правил, разрешал себе вольность, тетя Зюльхаджа отворачивалась: "Прямо с души воротит!" - и брезгливо морщилась, вгоняя человека в краску.
      ...Шло одно из последних торжеств, проводимых родственниками невесты. Сегодняшний пир устраивала сама тетя Зюльхаджа. Невеста со своей свитой сидела у нее в комнате. Пахло айвой "и сухими листьями. Подвешенные в нишах гранаты, сорванные прямо с ветками, ветки яблони, коробочки, плетенные из сухих колосьев, - все это наполняло дом сладкой осенней грустью. В воздухе словно струилось дыхание разлуки. Тетя Зюльхаджа уже сказала все, что надо было сказать, поручила все, что надо поручить, и разглагольствовала, сидя в ожидании плова:
      - Вам, нынешним, что... Вам море по колено... С лошадь вымахала, а все замуж не идет. С женихами своими в такие игры играете - любую енгя поучите! А в наше-то время... Девушки были... Ничего она не видела, и будто дракону в пасть - попробуй, выдюжи! Теперь-то что!.. Восседаете вместе с женихом на почетном месте. А ведь я, - вот Гаинхатун не даст соврать, - такой енгя больше нет и не было!
      Чувствуя себя на высоте положения, она заставляла невестку и мать носиться по всему дому.
      - Сюда- на самый низ - те гостинцы клади, что родне раздавать будете. Хончу - в сундук, кому она нужна, когда пахлава есть? - приговаривала тетя Зюльхаджа, раскладывая свою пахлаву поверх остальных гостинцев. - А наличность, что получили, сюда, в уголок сунь, потратят потом на что-нибудь нужное.
      - Да какая наличность?! Не брали они денег! Дочка не разрешила. Неудобно, дескать, не принято у них. Да что говорить! И мать невесты, найдя, наконец, человека, способного посочувствовать, начала нанизывать одну жалобу на другую.
      - Бог с ними, с детьми! - заметила тетка невесты, сидевшая рядом с Гялинбаджи.
      - Деньги - грязь на руках! - поддержала ее другая.
      - Лишь бы здоровье было!
      - Только бы жили в согласии!
      Тетя Зюльхаджа презрительно поглядела на женщин. Грязь на руках!.. Поскупились на деньги - на все скупиться будут! Не станут ценить невестку, если на нее не потратились.
      - Если деньги не общие, ничего общего не будет!
      Девичий праздник в доме невесты превратился на этот раз в настоящую большую свадьбу. Обычно на девичью свадьбу мужчины не приходят, сейчас же присутствовала вся родня жениха, - прибывшие из города не должны чувствовать себя чужими. Подошли и местные парни - поглядеть, за кого ж это выходит Асланова неприступная сестрица. В саду стояло украшенное дерево, что обычно бывает только на празднестве у жениха. Шнырявшие повсюду ребятишки украдкой поглядывали на конфеты с бахромой, подвешенные к голым веткам, на сверкавшие в электрическом свете яблоки, гранаты, айву, - самой атмосферой, музыкой свадьбы превращенные в райские плоды. Каждый уже наметил, что себе возьмет, когда станут раздавать гостинцы. Привязанный на самом верху нарядный петушок, время от времени громко кукарекал, и это доставляло людям не меньшее удовольствие, чем музыка: свадьба шумела, и шум ее разрывал тишину ночи. В одной из комнат пировал Аслан с приятелями.
      -Ну и свадьба! Никогда еще на такой не был! Выпьем за хозяина этого дома! Ты настоящий мужик, Аслан!
      - За парня, который умеет выбирать!
      - Ну что ты в самом деле, Аслан? Погляди на себя. Брось, все забудется!
      С тех пор, как Гюльнишан пришла к ним в дом, Аслан все чаще устраивал такие попойки. С некоторых пор ему стало казаться, что собственное его тело всего лишь бесплотная оболочка, середку вынули и отшвырнули прочь. Казалось, что если постучать по груди, она отзовется гулом, как пустое ведро. Куда-то пропали звуки. Деревья, листва - все молчало. Лишь садясь пить с приятелями, Аслан мало-помалу начинал ощущать, что оживает: нутро его наполнялось, тело тяжелело, ноги плотней упирались в землю. И чтобы обрести это ощущение, наполнить жизненной силой пустую оболочку тела, он старался все больше проводить время за бутылкой. "Выпей, Аслан, все будет первый сорт!" Ноги Аслана постепенно находили опору, тело обретало весомость. Все будет первый сорт... Вот только...
      А в это время тетя Зюльхаджа стояла на мосту и на чем свет стоит поносила невесту, родню.
      Дело в том, что родители девушки, разместив у себя в доме гостей из города, дочку вместе с тетей" Зюльхаджой отправили к соседям.
      - Меня к соседям!.. Это надо же... Ну, вы у меня попляшете!.. Иди, енгя, у соседей спи!.. Ладно, пойдем... Только будете вы еще помнить свою енгя!
      Стиснув зубы, она хапнула девушку за руку и стала уже переходить мост, но тут ей вдруг ударило в голову, она резко повернулась, как змея, которой наступили на хвост, и потянула за собой девушку.
      - Где мой узел? Да не познает салавата лицо, опозорившее меня!.. - И заорала тетя Зюльхаджа, ворвавшись в комнату, где они только что сидели: - Да не познает салавата лицо опозоривших меня! - И схватив свой узелок, повернулась к двери.
      - Гялинбаджи! Прости ты их! Не понимают же - неотесанные.
      - Гялинбаджи, ну разве так можно? Что скажут про девушку, которую енгя бросила?
      - Что с тобой, Гялинбаджи? Есть в этом доме гость дороже тебя?
      Но уговоры только хуже распаляли тетю Зюльхаджу.
      - Бесстыдству тоже предел должен быть, - не глядя на теток невесты, мрачно произнесла она, пошла к выходу, оттолкнув женщин, пытавшихся преградить ей дорогу.
      И тут - ох, эта языкастая невестина тетка:
      - Какое  ж  такое  бесстыдство  мы   допустили? - так   прямои ляпнула.
      На тетю Зюльхаджу как кипятком плеснули. Даже рот открыла от изумления.
      А тут уж и у невесты терпение лопнуло:
      - Да не приставайте вы к ней! Не хочет, не надо! Чем больше ее уговаривать, тем больше ломаться будет!
      - Что-о-о?! Что ты сказала, сучонка?!
      Это был уже конец света. Чтобы Гялинбаджи при всем народе проглотила такое?!
      В одно мгновение полюбившаяся ей девушка превратилась в страшнейшего врага, в смертельно жалящую фалангу. Одно желание было сейчас у тети Зюльхаджи - раздавить гадину, размазать ее по земле!.. Чувствуя, что не сможет найти подходящих слов, не сумеет ответить по-настоящему, она даже вся осела, словно кузнечные мехи. И уже безо всякой злобы, спокойно, как кузнец, опускающий в воду раскаленное докрасна железо, выговорила:
      - Я не могу быть ее енгя - девушка опозорена!
      "Опозорена"! Шипеньем многоглавого дракона прозвучало это слово, произнесенное всеми разом: тетя Зюльхаджа и сама изумилась, как эта мысль, никогда прежде не приходившая ей в голову, словом вылетела у нее изо рта, оцарапав ее собственные уши. И тут притихший было дракон повернул свои главы к двери, а в дверях стоял Аслан. Он подошел на шум, но вмешиваться в бабьи дела не хотел и уже решил было вернуться к товарищам, как вдруг прозвучало это оброненное тетей Зюльхаджой слово. В молчании притихшего дракона Аслан ощутил вдруг, как внутри у него что-то хрустнуло, переломившись, и по всему телу потекло обессиливающее тепло.
      Сестра стояла, уперев руки в боки: "Гиена старая! Ничего больше не сумела придумать!" Лицо девушки затуманилось было, потом опять стало ясно видно: Аслан охватил ее взглядом - всю от складок на юбке до волос, и ему стало невыносимо жаль сестренку. От жалости и любви заняло сердце. А потом и сестра и товарищи, пировавшие в задней комнате, и многоглавый дракон - все вдруг отделилось, оторвались от него, как это бывает при землетрясении, когда трескается земля, и Аслан остался один на всем белом свете. По сравнению с тем, что случилось сейчас, недавнее прошлое показалось ему сном. Нужно было скорей идти туда, к товарищам, но он понимал, что это уже нельзя, поздно.
      Крушить! Бить! Ломать! Аслан взревел. Многоглавый дракон кинулся к нему: "Держите! Не пускайте его! Он убьет девушку!.." Эти выкрики и подсказали ему, что делать. Одну за другой отрывая дракону головы, добрался он до сестры: в ужасе приникшей к стене. Сунул ей в волосы пятерню, другой ухватил за шею. Ощутил шелковистость волос, нежность девичьей кожи... На секунду ему показалось, что под рукой у него шея той... Нет! Это была шея Зюльхаджи! Давить!.. Что есть сил!.. Давить! Он уже ничего не соображал.       
      Многоглавый дракон орал, вопил, стонал, пытаясь оторвать Аслана от сестры. Когда тот, наконец, разжал пальцы, голова девушки упала на плечо, как цветок с переломанным стеблем.
      Баня... Скажете, опять баня! Да, баня! А почему бы и нет? Раз у народа, в самую душу, в самую кровь которого впиталась потребность к чистоте, даже сказка начинается с бани, мне уж сам бог велел. Поэтому баня. Тетя Зюльхаджа сидит посреди нее в большом тазу, на голове - ореховые скорлупки, вокруг нее девушки...
      - Эй вы, да увидеть мне ваши свадьбы, давайте-ка, вынимайте-ка меня!.. Где там у Назиры ее чай?
      Сидит себе на старом паласе, потягивает чаек, беседует с банщицей Назирой. Через каждое слово повторяет: "Черту переходить нельзя". Имеет ли она в виду, что навсегда покончила со сватовством? Нет, нет, Гялинбаджи, я ухожу, я тебя не касаюсь!
      Тетя Зюльхаджа, уже положив в рот сахар, на полпути задерживает блюдце с чаем. Голубые глаза ее мечут молнии. "Поговорить людям не дает, сучья дочка!.."