Карагодский нажал клавишу "перевод" и получил лаконичный ответ: "Письменность не расшифрована".
      Ему вдруг отчаянно захотелось закурить - впервые за двадцать лет строгого воздержания. Короткая фраза звучала прямо-таки кощунственно. Где-то в Глубоком космосе летели сверхсветовые земные корабли, где-то гудела в магнитных капканах побежденная плазма, где-то покорной змеей свертывалось в кольцо прирученное Время, воскресали мертвые, думал искусственный мозг, совершал геркулесовы подвиги неустанный робот - а эти вот неказистые белые таблички с кривыми рядами убогих рисунков, словно издеваясь над разумом человеческим, четыре тысячелетия хранят свою тайну тайну, которая, быть может, важнее всего, что сделано человечеством до сих пор...
      Видеофон тихо гудел, ожидая новых заданий. Карагодский положил пальцы на наборный диск и задумался.
      Если нет прямого пути к разгадке символической пятерки - звезда, кальмар, осьминог, дельфин, жрица - значит, надо искать обходный. Повторение живописного сюжета не может быть случайным - слишком велико для случайности число совпадений. Следовательно, пятерка эта имела для островитян какой-то высший смысл. Академику вспомнились слова Пана: "Здесь, на Кикладах, родился бог морей Посейдон". Действительно, многие мифы островитян переплавились позже в древнегреческий эпос. А как родились сами островные мифы?
      Пальцы привычно отщелкали комбинацию двоичных чисел - дополнительный шифр: "Религия. Храмы".
      И снова в ответ короткое: "Религия неизвестна, храмы не сохранились".
      Карагодский раздраженно хлопнул по панели паденью.
      Экран погас.
      Впрочем, волноваться пока рано. Письмена не разгаданы совсем не потому, что к ним утеряны ключи. Просто никто до сих пор не подозревал, не мог подозревать какого рода информацию могут хранить эти фаянсовые плитки. Расшифровкой занимались чудаки-одиночки - и вот результат...
      Было уже около двух ночи, когда Карагодский, не снимая халата, прилег на тахту. Он уже стал засыпать, и мягкие лунные тени в каюте постепенно принимали очертания диковинных настенных росписей, росписи дрогнули и ожили, оказавшись стадом дельфинов, и академик поплыл вместе с ними, потому что он тоже оказался дельфином, но ему очень мешал халат, он попытался снять халат, но из лавсановых зарослей вытянулись на тонких ножках маленькие бронзовые колокольчики, которые подняли такой перезвон, что не было никакой возможности говорить на пента-волне, волна качнула его раз, другой, и вдруг все исчезло, и он стремглав полетел вниз, в пустоту...
      Он очнулся от резкого чувства страха. Звонил корабельный видеофон. Карагодский дрожащей рукой никак не мог нащупать сонетку.
      У аппарата стоял Пан. Он был в пижаме, но звонил, видимо, из центральной лаборатории: за его спиной пестрела путаница висячих кабелей.
      - Вениамин Лазаревич, извините, пожалуйста... Я разбудил вас... Простите, но тут такое дело... Перед сном вы не заметили ничего подозрительного?
      - Подозрительного? В каком смысле?
      - Ну, что-нибудь необычное в море или около острова?
      - На море? Светила луна, все было тихо... Иллюминаторы у меня открыты. Нет, я ничего не видел...
      Карагодский потер лоб, пытаясь согнать остатки дремоты.
      - Постойте! У острова... Нет, пожалуй, ничего. Просто, что-то сильно плеснуло, я решил, что это Уисс... Больше ничего. А в чем дело?
      - Девчонка. Нина сбежала!
      - Нина Васильевна? Но куда? Зачем?
      - Куда! Зачем! Если бы я знал! Этого мне еще не хватало... Вот, оставила записку и сбежала!
      - Вы в центральной? Я сейчас приду...
      Уже в коридоре академик сообразил, что выскочил без пиджака, остановился, но махнул рукой и, отдуваясь, полез вверх по лестнице, перешагивая через две ступеньки.
      Собственно, он плохо представлял, кому и зачем необходимо его присутствие в аппаратной. Но его не оставляло так неожиданно возникшее на "Дельфине" возбужденно-приподнятое чувство. Ему хотелось что-то делать неважно что, волноваться - неважно из-за чего, действовать, быть в гуще людей и событий. И он совсем некстати благодарно улыбнулся Пану, который сунул ему в руки скомканную записку, именно сунул, а не подал - как равному среди равных, как "своему":
      - Вот... Полюбуйтесь...
      Карагодский развернул листок. Крупные неровные строчки загибались вверх: "Милый Иван Сергеевич! Пожалуйста, не сердитесь и не волнуйтесь. Я рассказала вам все, что поняла из последнего пента-сеанса, кроме этого. Таково условие Уисса - я должна быть одна. Сознайтесь честно - вы бы меня не отпустили. Поэтому я вынуждена была действовать тайно. Уисс покинет нас утром, и еще неизвестно, вернется ли он. Я не могу поступить иначе. Вы сами бы на моем месте сделали то же самое. Не волнуйтесь за меня. Все будет хорошо. Я верю Уиссу. Нина".
      - Как вам это нравится? Современный вариант "Похищения Европы". Место действия прежнее - Эгейское море. Время действия - двадцать первый век, поэтому в роли Зевса-быка выступает дельфин, а в роли прекрасной критянки Европы - ассистентка профессора Панфилова, без пяти минут кандидат биологических наук Нина Васильевна Савина. Весь антураж сохраняется лунная ночь, безымянный остров, аромат экзотических трав... Девчонка! Заполошная девчонка! Фантазерка!
      Пан яростно потряс над головой сухим кулачком, в котором был зажат знаменитый синий галстук. Даже чрезвычайное событие не смогло сломать автоматизма привычки: внешний мир и галстук были неотделимы.
      Возник Гоша в накинутом на плечи кителе:
      - Иван Сергеевич, засекли автопеленг...
      - Где она?
      - Надувная лодка... Нины Васильевны там нет. Только радиомаяк... Я послал в лодку матроса - дежурить, может быть...
      - Может быть! И это капитан! У него под носом крадут акваланг, надувную лодку, бегут с корабля среди лунной ночи, а он - может быть!
      - Но, Иван Сергеевич... Вахтенный не знал, что Нина Васильевна без разрешения...
      - Не знал! Все вы ничего не знаете!
      Карагодский легонько тронул за плечо разбушевавшегося Пана.
      - Иван Сергеевич, а что если воспользоваться вашей техникой?
      - Вызвать Уисса? Пробовали - не отвечает.
      - Да нет, не вызывать, я вот об этих экранах, ведь...
      Но Пан уже понял.
      - Толя! Толенька! Немедленно! Гидрофон! Ну как это я сразу не сообразил... Ведь локатор Уисса работает непрерывно - мы найдем его по звуку.
      Пока Толя возился с аппаратурой, Пан извелся. Он теперь не ходил, а буквально бегал по лаборатории с завидной выносливостью опытного марафонца. Его яркая пижама какого-то немыслимого ультрамаринового оттенка методично металась из стороны в сторону, и через десять минут у Карагодского поплыли перед глазами синие пятна.
      - Ни черта не понимаю...
      Толя повернулся на стуле спиной к экрану и обвел всех удивленным взглядом.
      - Я врубил гидрофон на полную мощность. Пусто... Или их нет в радиусе пятидесяти километров, или...
      - Что - или? - очень тихо спросил Пан.
      - Или они сквозь землю провалились...
      Подземная галерея, изгибаясь плавной спиралью, вела куда-то вверх. Позади осталось уже не меньше трех витков. Овальный ход был метра два в диаметре, и они снова могли плыть вместе - Уисс легко и стремительно нес Нину по каменному желобу. Стены густо заросли пушистыми водорослями, иногда плеча касались длинные ленты ламинарии. Нина заметила, что зеленые полосы наклонены в одну сторону, значит, в трубе есть течение.
      Время от времени в свете фонарика мелькали четырехугольные боковые ответвления от главного хода, но Уисс, не останавливаясь, летел дальше, и загадочные ниши оставались позади. Однажды среди коричневых и буро-зеленых пятен водорослей блеснуло что-то белое: Нине показалось, что ниши облицованы чем-то вроде кафеля или фаянса.
      Галерея кончилась внезапно: стены вдруг исчезли, и Нина с Уиссом с резким всплеском вылетели на поверхность.
      Их окружила плотная темнота, и луч фонарика, горящего вполнакала, беспомощно обрывался где-то в высоте. Но по тому, как забулькало, заклокотало, заверещало, загудело эхо, усиливая всплеск, Нина определила, что они попали в какую-то большую пещеру.
      Рядом, тяжело поводя боками, переводил дух Уисс: дыхало его трепетало, ритмично и сильно втягивая и выталкивая воздух. Нина мельком взглянула на часы, и запоздалое восхищение шевельнулось в душе: они уже больше сорока минут были под водой, а Уисс только запыхался.
      Кстати, если Уисс дышит этим воздухом, значит, ей можно снять маску. В пещере, очевидно, есть естественная вентиляция.
      Воздух в пещере был свежим и острым, как в кислородной палатке. Медовый настой эспарцета холодил губы.
      Уисс отдышался и медленно поплыл в глубь пещеры.
      Нина подняла защитный рефлектор, чтобы прямой свет не бил в глаза, и включила фонарь на полную мощность. Маленькое солнце зажглось над ее головой.
      Сначала она решила, что от внезапного яркого света у нее возникла галлюцинация. Она зажмурилась и подождала несколько секунд, пока под сомкнутыми веками не погасли пестрые пятна. И снова открыла глаза.
      И отпустила плавник Уисса, пораженная грандиозным великолепием окружающего.
      Пещера оказалась огромным круглым залом с высоким сводчатым потолком. Стены в три этажа опоясывали массивные каменные балконы с невысокими барьерами вместо перил. Наверно, когда-то с балкона на балкон вели широкие деревянные лестницы - кое-где еще торчали полусгнившие обломки раскрашенного дерева. Несколько балконных пролетов обрушилось, но на остальных сохранился даже лепной орнамент, изображающий рыб в коралловых зарослях. Над балконами свисали переплетенные осминожьи щупальца из позеленевшей меди, поддерживающие стилизованные раковины плоских чаш. За каждым из таких давно погасших светильников на стене висел круглый вогнутый щит, густо запорошенный пылью.
      Щиты металлической чешуей покрывали почти весь купол потолка, правильными рядами окружая квадратные проемы, бывшие когда-то окнами. Травы, кусты шалфея и длинные стебли эспарцета забили теперь эти окна сплошной серо-зеленой массой, которая свисала внутрь храма многометровыми клочковатыми хвостами.
      Все пространство стен между нижним рядом окон и верхним балконом было занято росписями, удивительную свежесть и сочность которых не могли погасить ни многовековой слой пыли, ни бурые потеки мхов, ни обширные ядовито-красные пятна плесени. Часто роспись смело и непосредственно переходила в цветные рельефы, и это придавало изображениям поистине колдовскую жизненность.
      Росписи и рельефы воспроизводили сцены какого-то сложного массового ритуала. Многочисленные повреждения не давали возможности проследить сюжетное развитие сцен и понять смысл обряда, но сразу бросалось в глаза, что на фресках нет ни одной мужской фигуры - так же, как нет традиционных картин войны или охоты, работы или отдыха. В изысканной ритмике медленного танца на ярко-синем фоне чередовались вереницы полуобнаженных женщин и ныряющих дельфинов, пестрые стайки летучих рыб и осьминогов с человеческими глазами, пурпурные кальмары с раковинами в щупальцах и малиновые морские звезды, приподнявшиеся на длинных лучах. В этом красочном поясе не было ни начала, ни конца, ни логического центра - только бесконечное кружение, завораживающий хоровод цветовых пятен.
      А вместо пола в зале стеклянно сверкала плоскость воды, на которой еще не стерлись бегучие круги, вызванные появлением Уисса и Нины. Глубокий пятиугольный бассейн, в который привела их длинная спираль "подводного хода", занимал всю площадь. Из воды четыре мраморных ступени вели на небольшое возвышение.
      Шлепая по мрамору мокрыми ластами, Нина вышла на квадратную каменную площадку, выложенную фаянсовой мозаикой. Судя по всему, мозаичный пол служил неведомым жрецам не одно столетие. Часть плиток была выбита, другая - истерта до основания, а по оставшимся восстановить былой рисунок было уже невозможно.
      Почти у самых ступеней стоял вырубленный из целого куска желтого мрамора трон с высокой резной спинкой. По обе стороны на высоких треножниках покоились раковины из бледно-розовой яшмы со следами выгоревшего масла на дне.
      А за раковинами, чуть поодаль - два вогнутых щита, точно таких же, как на стенах и потолке.
      Нина провела ладонью по поверхности щита, стерла пыль, и на нее глянуло чудовищно искаженное, огромное человеческое лицо. Оно испуганно перекосилось, расширив серо-зеленые глаза, дернулось в сторону.
      Господи!.. Зеркало. Обыкновенное вогнутое зеркало, кажется, из "электрона", как называли древние греки сплав золота и серебра. Все эти бесчисленные щиты - просто-напросто рефлекторы, отражатели для масляных светильников и немногих дневных лучей, что проникали когда-то сквозь оконные проемы купола.
      А ведь это было, наверное, сказочно красиво: бледно-голубое мерцающее сияние под куполом, колеблющиеся разноцветные огни светильников, превращенные десятками зеркал в переливающиеся миллионами оттенков радуги световые потоки (несомненно, огни были многоцветными - разные пятна копоти над светильниками говорят о том, что к маслу подмешивали разные примеси) и вся эта бесшумная, бесплотная, неуловимо изменчивая симфония красок падает невесомо в широко раскрытый, влажно поблескивающий глаз бассейна...
      Кому предназначалась эта феерия? Тем, кто застыл, завороженный, за барьерами балконов - или тем, кто следил за ними из глубины, через прозрачный пласт воды?
      Что за таинственный священный ритуал совершался здесь, в этом так строго засекреченном храме? И как попадали сюда люди - ведь не для дельфинов, не для прочих морских обитателей эти лестницы и балконы, эти светильники и зеркала, эти окна и фрески - ведь в стенах нет ни одной двери, а до оконных отверстий могут добраться только птицы...
      В храм можно попасть (как попали они с Уиссом) - с морского дна, по спирали подводно-подземного хода; сквозь пятнадцатиметровый слой воды в бассейне... А это возможно только с помощью существ, чьи добрые и сильные тела изображены на фресках....
      Кстати, почему на фресках нет ни одной мужской фигуры? Ведь не женщины же вырубали в скале этот зал, ковали светильники и зеркала, расписывали стены и выкладывали мозаики, придумывали систему вентиляции воздуха в храме и протока воды в бассейне...
      Кто, когда и зачем посещал этот храм?
      - Женщины. Ты поймешь. Сядь, смотри и слушай... - прозвучал где-то в висках - или за спиной? - ее собственный голос. - Женщины. Очень давно. Слушали музыку звезд. Они не понимали всего. Ты поймешь. Сядь, смотри и слушай. Будут петь звезды. Здесь, в воде.
      Уисс висел в бассейне, опираясь клювом о нижнюю ступеньку. Темный глаз его смотрел на Нину лукаво и печально...
      - Ты поняла? Что надо смотреть?
      - Да, - неуверенно ответила Нина.
      Разумеется, она ничего не поняла. Да и не пыталась понять...
      Думать в ее положении было так же бессмысленно, как доделывать во сне то, что не успелось наяву. Сейчас важно было смотреть и слушать, видеть и запоминать. А понимать - это потом. Если все это вообще возможно понять...
      Нина села на трон. Аппарат, висевший на боку, глухо звякнул о камень. Только сейчас Нина вспомнила о видеомагнитофоне и огорченно прикусила губу - ведь его можно было использовать, как обыкновенную кинокамеру, снять весь подводный путь, "волшебную лампу" и осьминога, подземную галерею и этот зал. Теперь - поздно. Впрочем, интерьер храма она снять еще успеет после того, что хочет показать Уисс.
      Она поудобнее устроила аппарат на коленях, сняла переднюю стенку бокса, открыла объектив и выдвинула в направлении бассейна раскрывшийся бутон микрофона.
      - Убери этот свет.
      Рука, потянувшаяся к шлему, замерла на полпути. Уисс плавным толчком пошел на другую сторону бассейна. Прямо напротив, в глубокой нише, Нина увидела скульптуру.
      Хрупкая, наполовину раскрытая раковина зубцами нижней створки уходила в воду. Нагая женщина полулежала на боку у самой воды, опершись локтем на хвост дельфина. Дельфин положил голову ей на колени. Оба отрешенно и грустно смотрели прямо перед собой, не в силах расстаться и не в силах быть вместе, и верхняя рубчатая створка, казалось, вот-вот опустится вниз, замкнув раковину и навсегда скрыв от мира их встречу.
      Женщина и дельфин были выточены из темного обсидиана, и полупрозрачные тела их как будто таяли на розовом ложе, уходя в мир несбывшегося и несбыточного.
      - Убери этот свет. И включай свою искусственную память.
      Нина торопливо выключила фонарь и запустила видеомагнитофон. Полная темнота и безмолвие хлынули из углов и затопили пространство, и только шорох магнитной ленты нарушал тишину.
      В храме повис еле слышный звук - даже не звук, а тень звука - одна томительная нота - где-то на пределе высоты, где-то у порога слуха.
      В темноте возник еле видимый свет - даже не свет, а эхо света - один тончайший луч - где-то на пределе спектра, у порога зрения.
      В воздухе растворился еле уловимый запах - даже не запах, а память запаха - одна мгновенная спазма - где-то на пределе дыхания, у порога обоняния.
      Во рту появился еле различимый привкус - даже не привкус, а след привкуса - один соленый укол - где-то на кончике языка, у порога вкусовых отличий.
      Кожу лица тронуло еле ощутимое прикосновение - даже не прикосновение, а ожидание прикосновения - одно дуновение ветра - где-то на пределе давления, у порога осязания.
      Не стало ни страха, ни боли, ни радости - все перестало существовать и сама она сжалась в бешено пульсирующий клубок, раскинувший в пространстве пять живых антенн, пять органов чувств - и предельное напряжение вытянуло антенные щупальца в длинные лучи.
      Мысли остановились, сжались, исчезли. Она не могла думать, оценивать, сопоставлять - она стала оголенным ощущением, сплошным невероятно обостренным восприятием.
      Она была подобием морской звезды, неподвижно лежащей на дне Океана Времени: пять жадных лучей во все стороны, а вместе тела - хищный мозг, ждущий добычи.
      Перед ней вспыхнул пятиугольный экран. В его голубой глубине светились многоцветные звезды.
      Высокий вскрик, упавший до вздоха, пролетел над куполом. Призыв и мука слышались в нем.
      Нет, это был не экран - это была дверь. Голубая дверь в неведомый мир, он - как забытая детская сказка, которую пытаешься вспомнить в одинокой старости, но не вспомнишь ни слова, только неясный свет и мягкое тепло, и глухая боль безвозвратных потерь, и сладкая слеза бесконечного прощания.
      Дверь была открыта, и надо было сделать шаг - необратимая сила тянула в голубизну - слиться со звездами, луч к лучу - раствориться во всем живом...
      Уисс не учел одного - на коленях Нины стоял видеомагнитофон, и он работал, прокручивая метры пленки. Его равномерная дрожь и оказалась тем отвлекающим раздражителем, который не давал сознанию угаснуть совсем. Какой-то незатопленный островок мозга еще не потерял связи с внешним миром, с действительностью, и Нина понимала, что находится во власти мощного гипнотического внушения, сильнейшего психического излучения, идущего из бассейна.
      Нина крепче стиснула рукоятку "видеомага" и попыталась стряхнуть наваждение. Полностью это не удалось: сознание Нины раздвоилось, причем она не могла точно определить границу между реально происходящим и внушенным.
      Музыка, вероятнее всего, была слуховой галлюцинацией: просто игра света и цвета вызывала в мозговых центрах музыкальные ассоциации. Горечь и сладость во рту со всем множеством оттенков - несомненный гипноз. Что касается сложной гаммы изменчивых ароматов и прикосновений ветра, то это в равной мере могло быть и внушением, и реальностью.
      А вот звезды в бассейне были самые настоящие.
      Бассейн, по-видимому, был тщательно ухоженным искусственным заповедником этих красивых и странных созданий: во-первых, потому что они буквально кишели здесь, а во-вторых, в добром согласии и соседстве тут сосуществовали морские звезды и офиуры тропиков и севера, океанских глубин и мелководья.
      Но сейчас это был огромный живой оркестр, где у каждого существа были своя партия и свой тембр, свой ритм и свое движение.
      Гигантские красно-коричневые пикноподии в серо-фиолетовых пятнах папул, покачивая седыми гроздьями игл, переплетали лучи с темно-зелеными астрометисами, усеянными грозными пурпурными шипами с ярко-красными кончиками. Малиновые и фиолетово-розовые соластеры, кровавые хентриции, ярко-синие линки, желто-оранжевые астерии, зеленовато-серые акантастеры, анзероподы, похожие на голубые и розовые вафли, - все это двигалось, перемещалось, складывалось в удивительные и торжественные сочетания, превращалось в гипнотическую игру пятен, и вопреки сознанию, Нина слышала музыку то гордую, могучую, то нежную и тихую, вдыхала соленые запахи моря и чувствовала во рту острую горечь волны, и ощущала всей кожей шершавые ладони пассата...
      Снова взлетел высокий пронзительный крик и снова упал до чуть слышного вздоха, и уже не было сил слышать этот призыв и эту муку, и потому, когда открылась снова пятиугольная дверь, она шагнула в голубизну...
      8. ГОЛУБАЯ ДВЕРЬ
      Она падала - падала безостановочно, ощущая лишь напряжение скорости и глухую тоску безвременья. Непрекращающийся взрыв потрясал все вокруг.
      Ломались, едва возникнув, хрупкие рисунки созвездий, вздувались и лопались звездные шары, бешеное вращение сжимало и разрывало в клочья газовые туманности, растирало в тончайшую пыль куски случайно отвердевших масс и выбрасывало в пространство.
      Она летела сквозь эту мешанину обломков и бессмысленно кипящей энергии, сквозь раскручивающийся огневорот - летела, одинаково легко пронизывая великие пустоты и сверхплотные сгустки тверди - и прямой путь ее не могли скривить ни тяга магнитных полей, ни штормовые волны гравитации.
      Она была бесплотным и сложным импульсом, в ней дремали до срока силы, неведомые ей самой, - всепроникающим нейтринным лучом летела она к цели, о которой ничего не знала.
      Вокруг бушевал разрушительный огонь, сжигая гроздья неоформившихся молекул, срывая электронные пояса атомов, дробя ядра и, казалось, не было ничего, способного противостоять его гибельному буйству.
      Но впереди, где-то на краю Галактики, в сумерках догорающей звезды, в треснувшей каменной глыбе холодно засветились первые ледяные кристаллы.
      Уже десятки ледяных планет с кремниевыми сердцами кружились вокруг звезды, и она следила за их полетом, как засыпающий красный глаз.
      Это была лишь уловка, хитрый прием хищника, ибо однажды красный глаз раскрылся широко и яростно, и цепкие протуберанцы метнулись к планетный орбитам.
      Вспышка длилась недолго, и дальние гиганты успели отступить в спасительный сумрак, и лишь один из них, разорванный двойным притяжением, опоясал светило широким кольцом из обломков и пыли.
      Вспышка длилась недолго, но близкие планеты снова стали голыми оплавленными глыбами - пламя слизнуло ледяной панцирь и развеяло в пустоте.
      Атомный огонь обрушился на среднюю планету и, там, как и везде, лед стал газом. Газ рванулся в пространство, но тяготение не отпустило его. Оно скручивало пар в титанические смерчи, свивало в узлы страшных циклонов, сдавливало и прижимало к каменному ядру.
      И тогда планеты коснулся узкий нейтринный луч, импульс бесконечно далекого Центра.
      Пуля нашла мишень.
      Освобожденно и устало пронесся вздох - это ураганно и грузно упали на камень горячие ливни.
      Разошлись и соединились бурлящие воронки.
      Нина стала морем, безбрежным и безбурным, и это было мучительно и сладко, как короткая минута, когда уже не спишь и еще не можешь проснуться. Только минута эта длилась миллиарды лет и миллиарды лет длился летаргический сон, потому что миллиарды лет было покойно и твердо каменное ложе, и миллиарды лет толстое облачное одеяло надежно укрывало ее от извечных космических битв.
      Нина была морем, но в ней по-прежнему пульсировали шифры нейтринного луча, когда там, за облаками, взаимно сокрушались в схватке гигантские миры, по телу ее пробегала легкая судорога, и тогда ей хотелось сжаться в точку, спрятаться внутри себя самой.
      Она еще не была живой - но в ней бродил хмель жизни, и в голубом свечении радиации поднималась грудь, и токи желанно пронизывали плоть - и долгим жадным объятием обнимала она Землю, предвкушая и торопя неизбежный миг.
      Гонг прозвучал - дрогнуло и раскололось дно, и белая колонна подземного огня пронзила водные толщи, ударила в. низкие тучи и опала гроздьями молний.
      Море оказалось вовне: сознание Нины - если можно назвать сознанием смутную предопределенность действий сконцентрировалось в одной точке.
      В затихающем водовороте покачивался первый шарик живой протоплазмы...
      * * *
      Это походило на забавную игру, когда в бурной круговерти развития, в суматошной смене форм Нина переходила из стадии в стадию, превращаясь из организма в организм смешные, уродливые, фантастические сочетания клеток, скелетов, раковин - все кружилось зыбко и цветасто, словно примеряешь маски для карнавала.
      Какой был карнавал!
      Не существовало никаких законов - море щедро. Можно было сделать нос на хвосте, а глаза во рту. Можно было плавать, шевеля ушами. Можно было превратиться в большой пузырь и всплыть на поверхность или, наоборот опуститься па дно, заключив себя в изящную роговую шкатулку. Можно было вообще ни во что не превращаться, а просто висеть неаккуратным куском студня в средних слоях.
      Нина не заметила момента, когда перестала быть участницей пестрого хоровода, а стала только зрительницей. Меняя маски, она неосознанно следовала заложенной в ней программе, и когда нужный вариант был найден, ее память отделилась от стихийной прапамяти моря.
      Крепкий кремниевый панцирь прикрывал ее от всяких неожиданностей и опасностей. Вокруг шарообразного тела торчал густой лес длиннейших игл-антенн, переплетенных в тончайшие кружева. Каждая игла была пронизана миллионами ветвящихся обнаженных нервов.
      Она не могла передвигаться, да в этом и не было нужды: в морской воде было достаточно пищи, а пульсирующие каналы связи соединяли множество подобных шаров, разбросанных по Мировому океану, в один гигантский мозг Ноа.
      Она лежала на дне, наполовину зарывшись в белый диатомовый ил. Антенны, нацеленные в биофон, ловили малейший всплеск живой энергии и передавали в общую сеть. Ничто на планете не могло укрыться от великого Ноа.
      Хоровод продолжался, странные создания проплывали мимо, рождались и умирали, уступая место другим, - а кремниевые шары неизменно и бесстрастно следили за каруселью эволюции, стараясь найти причины и следствия каждого изменения, предугадать многозначные ходы приспособления, проникнуть в тайную тайн превращений живого вещества. Разбросанные по мелководью и глубинам ячейки Ноа копили Знание.
      Море не помнило своих ошибок и удач. Беззаботно продолжало оно игру, перебирая цепочки случайностей.
      И только великий Ноа помнил все, выбирая из хаоса прямые закономерностей.
      Ибо длился Первый Круг - круг Созерцания...
      Все вершилось медленно, очень медленно - миллионолетние геологические эпохи проносились и затихали короткой рябью. Вода сжимала землю, и от чудовищных сил сжатия плавились недра. Твердь вспухала, заставляя отступать море, и застывала неровными пятнами материков. Мертвыми надгробьями из базальта и гнейса высились они среди живого океана.
      Жизнь переполняла океан. Колыбель становилась тесной. Место в ней доставалось боем.
      Это случилось, когда базальтовый суперматерик занимал почти пятую часть поверхности планеты и первый "десант" зоофитов в поисках жизненного пространства высадился на береговые скалы.
      Нина почувствовала голод.
      Напрасно напрягались слабые мышцы, прогоняя сквозь организм морскую воду - пищи в ней почти не оставалось после тысяч прожорливых существ, снующих рядом.
      Чувствительность антенн падала. Память гасла. Мозг засыпал.
      Она еще ждала привычной подсказки, очередного хода звездного предопределения, но нейтринные структуры молчали. Неведомый импульс исчерпал себя давным-давно.
      Оставалось одно - действовать самой, используя накопленное знание.
      Впервые за десятки эпох она отключилась от биофона и замкнула энергию в себе. Голубое облако окутало мозг, и он снова заработал остро и ясно.
      Сначала надо было освоить движение.
      Усилием воли Нина убрала две перемычки в двойной спирали нужного гена и подождала пока изменение не зафиксируют все клетки. Подумав, ускорила жизненный ритм в десять раз.
      Потом снова включилась в биофон.
      Уже через несколько поколений мелкие иглы опали, раскрошились, а на оставшихся появился плотный мускульный слой. Пришло время, и на белом песке зашевелился клубок фиолетовых щупалец, веером расходящихся от упругого желтого шара, прикрытого кольчугой тонких костяных пластинок.
      Нина позавтракала подвернувшимся соседом и снова почувствовала голод. Ей пришлось несколько раз приниматься за еду, пока она не догадалась в чем дело - ускоренный жизненный цикл увеличил расход энергии, и чтобы существовать в этом ритме, придется беспрерывно есть.
      Нина замедлила ритм.
      И немедленно ощутила толчок тревоги. Откуда-то сверху падала большая темная масса. Намерения неизвестного рогатого зверя не оставляли никаких сомнений.
      Ей удалось вовремя заменить цвет, и чудовище пронеслось мимо. Тем не менее после нападения она потратила несколько десятков поколений, чтобы вырастить сильный электроразрядный орган. Это было не очень удобно, зато достаточно надежно.
      Покончив с волнением первого самостоятельного приспособления, Нина вытянула в сторону гибкие ветвящиеся лучи и погрузилась в привычное созерцание.
      Было время отлива, и сквозь неглубокий слой воды сквозило фиолетово-красное солнце. В инфрасвете протуберанцы солнечной короны шевелились, как щупальца. И Нину вдруг вопреки благоразумию потянуло туда, к солнцу - словно на серо-синем песке неба трепетало ее собственное зовущее повторение.
      Так начался Второй круг...