Вячеслав Назаров
      Вечные паруса
      Фантастические повести
      Стихи Вячеслава Назарова хорошо известны читателям. Он автор книг "Сирень под солнцем", "Соната", "Формула радости", участник поэтических сборников, вышедших в Москве, Кемерово, Иркутске, лауреат премии имени Красноярского комсомола.
      "Вечные паруса" - первая прозаическая книга поэта. И вряд ли можно считать случайностью то, что В. Назарова привлек жанр фантастики. Напряженная публицистичность, философский анализ, стремление не только увидеть и описать, но и осмыслить событие в "связи времен", отличали его поэтическую работу. Эти же черты присущи и четырем повестям, входящим в книгу "Вечные паруса".
      Не все в книге бесспорно. Не хочется, к примеру, верить, что человечество, освоив космос, исследовав планеты Солнечной системы, построив города на Марсе и Венере, получив ключ к сверхсветовым скоростям и возможность контакта с иным разумом, останется разделенным на два лагеря мир социализма и мир капитализма. Но ведь задача состоит в том, чтобы осветить настоящее светом будущего.
      Герои книги В. Назарова живут и работают так же, как наши современники - неистово и упоенно - и поэтому никогда не состарятся и не поблекнут вечные паруса - символ мятежа и исканий, неистребимой доброты и вечной человеческой неудовлетворенности сделанным - то, что зовется прогрессом.
      Там, в неизмеренной дали,
      за солнцем солнце открывая,
      увидят люди край земли
      и остановятся у края...
      Перед стеною вечной тьмы
      замрут лучи радиотоков...
      И вот тогда проснемся мы
      в крови неведомых потомков.
      Мы распрямимся в их телах
      и сузим яростные веки.
      И хрустнут в сомкнутых руках
      предохранительные вехи.
      И прозвучит сигналом к бою
      неукротимость древних снов.
      И снова вспыхнут за спиною
      крутые крылья парусов...
      НАРУШИТЕЛЬ
      В кают-компании никого не было. Андрей швырнул на стол пачку записей и огляделся. Настенные часы напомнили ему, что раздражаться нечего: до начала совета еще пятнадцать минут. Он опять поторопился и винить нужно только себя.
      Андрей вздохнул и уселся на свое место. Кресло под ним недовольно заскрипело.
      То-то и оно. Полгода в космосе - не шутка. Даже для металлических кронштейнов кресла. А для человеческих нервов - тем более. Особенно когда эти полгода - сплошная цепочка неудач.
      Неудач ли?
      В кают-компании тонко пахло сиренью.
      Традиционная веточка сирени - последний подарок Земли - за полгода превратилась в целый куст. И неожиданно зацвела. Словно почувствовала, что скитаньям - конец, что скоро замаячит в прицельных визирах желтый шарик Солнца и откроется черная труба Большого Звездного Коридора, приглашая домой. А потом зеленовато-голубая Земля закроет полнеба, и загудят под магнитными подошвами трапы лунного космопорта... Сирень вернется к тем, кто подарил ее - к мальчишкам и девчонкам в красных галстуках. Таков обычай.
      А пока сиреневый куст стоит в углу, и на влажных сине-фиолетовых соцветьях гаснут малахитовые блики чужого заката. И самое странное, куст очень вписывается в окружающий безжизненный пейзаж, который равнодушно и объемно рисует широкий, во всю стену, обзорный экран.
      Зачем понадобился такой большой экран? Такое ощущение, что сидишь на веранде и только хрупкое стекло отделяет тебя от чужого мира. Мира, в котором ты - непрошеный гость. Ощущение не из приятных, особенно к исходу шестого месяца. Недаром кто-то из ребят приладил к видеостене самодельные портьеры: так спокойнее. А на чудеса они уже насмотрелись. Хватит!
      Андрей встал, чтобы задернуть портьеру, взялся за лохматую кисть шнура, но вниз не потянул: загляделся. Загляделся в тысячу первый раз, загляделся вопреки непонятному раздражению и вполне понятной усталости. Знакомая картина властно приковывала к себе взгляд.
      Справа, где-то за горизонтом, умирало зеленое солнце. Его корона еще горела из-за острых зазубрин далеких гор, но тяжелое полукольцо серебряных облаков, переливаясь, смыкалось все уже. Собственно, это были даже не облака, а сгустки электрического свечения - что-то вроде земных полярных сияний. Они катились вперед, как пенный гребень исполинского черного вала, и плотная темнота на глазах заливала небо. Острые иглы звезд мгновенно протыкали накатывающуюся черноту, но не надолго - слева из-за горизонта вставало нечто чернее черного, нечто огромное и круглое, оно поднималось, распухало и заглатывало едва родившийся звездный планктон.
      На этой планете не было ночи. Просто зеленый день сменялся черным, потому что вслед за уходящим видимым солнцем вставало невидимое, обрушивая на поверхность палящий поток ультрафиолета.
      Поверхность... Глядя на беспорядочное нагромождение геометрических тел, заполнивших окружающее пространство, поневоле начнешь сомневаться в самой возможности существования ровного места. Гигантские пирамиды, конусы, тетраэдры, октаэдры, немыслимые ритмы острых ребер, пиков, наклонных плоскостей, винтообразных полированных граней, одинаково сумеречно-синих в свете зеленого вечера, навевали безотчетную тоску.
      Черное утро меняло пейзаж.
      С появлением серебряных облаков гигантские кристаллы становились прозрачными. Окружающее стремительно таяло - исчезали пирамидальные горы и конические пропасти, цилиндрические башни и ромбические утесы - все превращалось в бесплотные туманные тени, и корабль словно повисал над дымчатой пустотой.
      Черное солнце поднималось выше, и опять неузнаваемо менялась окрестность.
      Под мощным ультрафиолетовым излучением вся поверхность начинала светиться - сначала легким бледно-золотым свечением, потом все ярче и ярче, - пока не загоралась всеми оттенками от лимонно-желтого до оранжево-красного.
      Из-за полуприкрытой шторы Андрей рассеянно следил, как наливаются текучим золотым огнем камни и дальние горы, как трепетно и безостановочно пульсирует свет в полупрозрачной толще вздыбленных пород.
      Сейчас зыбкая красота светового танца вызывала горечь. Этот прекрасный, геометрически совершенный мир был мертв. Мертв с самого рождения.
      И останется мертвым до окончания веков.
      Вспомнились патетические слова одного из "отцов" современной космогонии Штейнкопфа: "Надо смириться, наконец, с наличием сил, которых мы никогда не сможем познать. Планеты класса "К" - чужаки в нашем звездном мире. Дозвездное вещество и жизнь - несовместимы, и живому никогда не проникнуть за барьер, поставленный самой природой. Пусть чересчур горячие головы обвиняют меня в консерватизме - я уверен в своей правоте. Докажите, что в мирах класса "К" возможна жизнь, покажите хотя бы одну бактерию с кристаллопланеты, и я первый скажу вам - идите!"
      Пора смириться... Да, кажется, пора. После долгих дебатов ученые выбрали тринадцать кристаллопланет в тринадцати системах двойных звезд так, чтобы избежать случайного совпадения. Полгода юркий звездолет "Альфа" нырял в глубинах пространства и времени, и семеро разведчиков дотошно изучали загадочно одинаковые кристаллические миры. Полгода Андрей обшаривал геометрические лабиринты, до рези в глазах всматриваясь в шкалы витаскопов, смутно на что-то надеясь. Двенадцать раз надежда сменялась разочарованием.
      Эта планета - тринадцатая.
      Да, он хотел найти злополучную бактерию. И не затем, чтобы поколебать авторитет Штейнкопфа.
      Просто за немногие годы, проведенные в космосе, он увидел и понял много. Он прочувствовал сердцем и нервами всемогущую силу и жадность жизни. Он находил следы органики на обугленных звездным пламенем астероидах и в пластах замерзшего газа на планетах-гигантах, в смертоносных радиоактивных облаках кометных ядер и в пористых железных шубах остывших звезд. Он видел километровые веретена гловэлл и микронные крестики санаций, огневок, впадающих в спячку при трех тысячах градусов по Кельвину, и радиозолий, умирающих от теплового удара при трех тысячных градуса жизнь пронизывала Вселенную, приспособляясь к самым невероятным условиям.
      И он не мог поверить, не мог принять существование навеки мертвого мира - вопреки логике доказательств Штейнкопфа, вопреки очевидности.
      Тринадцатая планета тоже мертва. Как те двенадцать - с самого рождения. Что и требовалось доказать.
      Какие же тут неудачи? В учебниках космогонии вместо "гипотезы Штейнкопфа" появится "теория Штейнкопфа", а внизу приписка мелким шрифтом: "Экспериментально подтверждена группой советских ученых, в том числе космобиологом А. И. Савиным". Для молодого ученого такое упоминание блистательная победа, почти мировая слава.
      И отныне в ночном небе будут тускло гореть тринадцать огней, как дорожные знаки "Проезд запрещен", и на пыльных гранях лабира навеки останутся его следы - последние следы последнего человека - и не смоет их дождь, не сотрет ветер, не скроет трава, - потому что ничего такого нет в мирах класса "К". И не будет.
      Не будет.
      Свет в камнях уже не пульсировал, а горел ровным пламенем под бархатно-черным беззвездным небом, и какая-то странная затаенность, какое-то неуловимое, ускользающее напряжение сквозило в неподвижности окрестных скал.
      - Никак не можешь налюбоваться?
      Рядом, попыхивая носогрейкой и кашляя с непривычки, стоял Алексей Кривцов. Носогрейку ему подарила перед отлетом невеста, но закурить трубку астрофизик решился только сегодня. Что же, он прав. Пора думать о Земле, о том, кто и как нас встретит.
      Андрей молчал, и Кривцов снисходительно продолжил;
      - Лабир... Занятный минерал... Вся эта молодка почти целиком из лабира... Есть мнение, что планеты класса "К" образовались в результате непосредственной кристаллизации дозвездного вещества. Так сказать, холодным способом. Без взрыва. Отсюда - уникальные свойства и самого лабира, и всей планеты...
      - Алеша, родной, знаю! И про лабир, и про всю планету! - внезапное раздражение снова захлестнуло Андрея. - Слышал! Читал! Эти уникальные свойства у меня вот где сидят!
      Астрофизик попятился, удивленно моргая близорукими глазами.
      - Ты что, очумел? Я ведь так, для разговора...
      - Прости, - Андрей смутился. - Просто эти кристаллические сестренки мне все нервы измотали. Что-то есть в них, что-то мельтешит, что-то мерещится, а что - никак не пойму. Не верю я в этот вечный покой, не верю...
      - Чудак... Другой бы на твоем месте сейчас меню для званого обеда в честь защиты докторской диссертации составлял, а ты сам себя через голову перепрыгнуть хочешь. Доказал ты отсутствие жизни на планетах класса "К"? Доказал. Подтвердил теорию? Подтвердил. Что еще тебе надо? Самого Штейнкопфа переплюнуть?
      - Никого я не хочу переплевывать, Алеша. Просто где-то есть во всей этой правильности ошибка. Чувствую я ее, а поймать не могу...
      Кривцов пожал плечами и собирался отойти, но Андрей остановил его:
      - Постой, что ты там про молодку говорил?
      - Про какую молодку?
      - Ну, про ту, что целиком из лабира...
      - А... Только то, что эта планетка - самая молоденькая из тринадцати. Ей еще и десяти миллиардов годков нет... В самом соку...
      И опять что-то метнулось в мозгу, не успев стать мыслью - тень догадки, дразнящий проблеск в тумане.
      Кают-компания наполнялась. Почти весь экипаж был здесь, не хватало лишь капитана. Андрей вернулся к столу, так и не задернув портьеру. К нему наклонился Медведев, научный руководитель экспедиции:
      - Вы все закончили, Андрей Ильич?
      - Почти. Остался только витаскоп в квадрате 288-Б. Остальные я демонтировал. Результаты прежние: полное отсутствие органики. Тринадцатая стерильная планета.
      - Ну что же... Кажется, Штейнкопф действительно прав. Все сходится...
      - Очень уж точно сходится, Петр Егорыч. Настолько точно, что начинаешь сомневаться.
      Медведев смерил биолога долгим оценивающим взглядом:
      - У вас есть сомнения?
      - Да нет, собственно... Все факты как будто верны...
      - Почему вы оставили витаскоп в квадрате 288-Б? Это, кажется, у Белого озера.
      - Да, это у Белого озера. Собственно, я не успел еще туда добраться... И потом... Может быть, его оставить пока, Петр Егорыч?
      - Не вижу смысла. Вряд ли в обозримом будущем здесь побывает еще одна экспедиция. Наша работа, на мой взгляд, достаточно убедительна во всех аспектах. В том числе и в биологическом. А оставлять витаскоп потому, что за ним лень лететь, это, простите меня, несколько странно. Со всех точек зрения.
      - Хорошо, Петр Егорыч. Я уберу витаскоп. Здесь какие-нибудь два часа лету... Сразу же после совета.
      - Пожалуйста, Андрей Ильич, я вас очень прошу. Ученый должен быть аккуратным. Даже в хозяйственных мелочах...
      Андрей хотел возразить, но промолчал под серым насмешливым взглядом. Он всегда чуть побаивался Медведева. Во-первых, Медведев был почти вдвое старше. Во-вторых, Медведев - член "знаменитой" звездной восьмерки Международного Совета Космонавтики. А в-третьих... В-третьих, этот чопорный человек меньше всего располагал к откровенности. Он умел убивать молчанием: не иронией, не доказательствами, не темпераментом - именно молчанием. Молча, не перебивая, не отводя внимательных холодных глаз, он слушал то, что ему говорили. Слушал до тех пор, пока говорящий не начинал путаться в своих собственных логических построениях. Кончалось обычно тем, что автор новой романтической гипотезы, вопреки собственному желанию, связно и убедительно опровергал сам себя. Вот и сейчас - ни слова упрека: только опустились глаза, и ненавистная пилочка для ногтей замелькала в холеных руках, ставя крест на несостоявшемся открытии...
      Даже не в этом дело. Шесть месяцев они вместе. Семь человек в железной скорлупе космического корабля. Тысячи световых лет от дома - не от Земли, а от этой немыслимо малой крупицы звездного света, которая именуется Солнечной системой. Их отношения больше чем дружба: все они спрессованы, сжаты, сплавлены темной тяжестью Вселенной... Все они - нечто одно в семи разных воплощениях, в семи вариациях желаний, воспоминаний, дум...
      Все, кроме Медведева. В нем есть что-то от космоса. Может быть, это холодное, беспощадное, безжизненное молчание?
      Безжизненное молчание... Тринадцать планет-близнецов, которые не хотят говорить... Почему?
      Где-то краем сознания Андрей удивлялся непростительно откровенной улыбке вошедшего капитана: меланхоличный латыш, начинавший еще на досветовых плазменных колымагах, был подстать Медведеву. Правда, поговорить он любил.
      Но его разговоры почему-то почти всегда касались только дисциплинарных нарушений. Волей случая или судьбы чаще всего он беседовал с Андреем. Поэтому Андрей привык ко всему, кроме...
      - Товарищи, простите меня за опоздание. Несколько неожиданно к нам пробилась Земля. Внеочередная связь...
      В кают-компании стало тихо. Улыбался только капитан.
      - Земля дала "добро" на наше возвращение. Старт корабля - через сутки по бортовому времени...
      Капитан покосился на незадернутую портьеру, но даже это явное нарушение порядка не испортило его настроения. Он искрился какой-то хорошей вестью и тянул с простодушной лукавостью сильного человека.
      - И еще одно сообщение. Было очень много помех нестационарного порядка, поэтому сообщение передавали трижды на двойной мощности менго-передатчиков... Но я записал все точно.
      Он повернулся к Андрею, и вслед повернулись шесть напряженных лиц.
      - Дело в том, что население Земли увеличилось...
      У Андрея внутри затикали часы: капитан явно переигрывал.
      - Увеличилось на одного человека...
      Что-то зябкое и нежное сжало горло...
      - Сын у тебя, Андрюшка!
      Андрей опомнился, когда десять сильных рук подхватили его у самого пола, а как он очутился у потолка, до него так и не дошло. Он увидел, как в резких складках морщин по губам Медведева мелькнула тень улыбки:
      - Молодые люди, учтите, что в данное время тяготение почти равно земному...
      Андрей сел за стол, поправляя костюм. Шум покрыл раскатистый капитанский баритон:
      - Ладно, товарищи. Крестины справим на Луне. А совет все-таки проводить надо. Устав требует. Я думаю, подробных докладов не нужно. Все мы работаем вместе. Давайте прямо с вопросов. Что кому неясно...
      Вопросы посыпались со всех сторон. Только к делу они не имели ни малейшего отношения.
      О витаскопе Андрей вспомнил только через два часа. Он услышал, как за спиной Медведев сказал Бремзису:
      - Капитан, Савину сейчас не до проблемы жизни на кристаллопланетах. Он блестяще справился с этой проблемой на Земле. Я к тому, что надо кого-то послать за прибором.
      Андрей густо покраснел и встал:
      - Петр Егорыч, не надо! Я сам... Простите, немного ошалел, но не настолько, чтобы... Короче, я в трезвом уме и твердой памяти, как говорят. И потом, мне сейчас совсем не помешает прогулка по свежему воздуху.
      Медведев поднял брови, а капитан засмеялся:
      - Ну что же, товарищ папа, если ты считаешь стерильный углекислый газ свежим воздухом - пожалуйста! Только не вздумай открывать скафандр, если запаришься!
      Снова со всех сторон послышались шутки, но Бремзис поднял руку:
      - Товарищи, времени до отлета осталось совсем мало. Пора готовить "Альфу". Совет считаю законченным... Да! Чуть не забыл. Последний вопрос: будем присваивать этой планете полное имя или ограничимся цифровым индексом?
      - Какой смысл? Все кристаллопланеты похожи, как две капли воды. Единственная разница - возраст...
      Медведев поддержал астрофизика:
      - Кривцов прав. Достаточно цифрового индекса. Планета вполне ординарная.
      - Хорошо. Договорились, - капитан повернулся к Андрею, похлопал по плечу. - Ну, а ты, товарищ папа, влезай в "Яйцо", бери диск и отправляйся...
      - "Яйцо"... - Андрей недовольно поморщился. - Здесь рукой подать... А с ним возни столько...
      - Никаких разговоров. Мне и так тебя отпускать не следует одного. Но время горячее, ты человек опытный. С "Яйцом" тебе Кривцов поможет, а связь...
      - Связь буду держать я, - бросил на ходу Медведев. - Мне все равно в радиорубке работать с "Хроносом", и я смогу заодно следить за "Примой".
      - Добро. Не задерживайся, Савин. Время дорого.
      Пока Андрей собирал записи, кают-компания опустела.
      Кривцов догнал Андрея уже в "инкубаторе".
      - Возьми вот это, - он кивнул в сторону третьей ячейки справа. Только вчера в нем ходил. Абсолютно свежее и отлично чувствует руки.
      Придерживая за сложенные манипуляторы, они довольно легко выкатили двухметровый полированный эллипсоид из ячейки и закрепили между решетчатыми дисками возбудителя. Кривцов отошел к панели управления.
      - Открывай! - бросил он через плечо.
      Андрей только сейчас заметил, что САЖО-5 - скафандр автономного жизнеобеспечения - мало напоминает яйцо. Он похож скорее на мертвого жука со скорбно скрюченными лапками. Точнее, не на мертвого, а на спящего. Достаточно одного движения и...
      - Ну что ты там? Никак не опомнишься?
      - Да нет, Алеша. Просто засмотрелся. Странно - сигнал готовности горит, как кусок ночного лабира...
      - Вот уж не знал, что отцовство развивает скрытые художественные наклонности, особенно творческую фантазию. Надо будет запомнить на будущее...
      Андрей, улыбаясь, нажал тугую красную кнопку на туловище жука.
      - Я думаю, Алеша, тебе не придется долго ждать подтверждения.
      Астрофизик довольно фыркнул в черную бородку и полез за носогрейкой, хотя курить в "инкубаторе" не полагалось.
      Металлическое тело жука медленно разошлось на две половинки, словно скрипичный футляр, открыв замысловатую и тщательно продуманную путаницу внутренностей.
      - Кстати, - Кривцов держал носогрейку в зубах, но не зажигал. - Ты заметил заводскую марку? Красноярск... Так сказать, привет от земляков-сибиряков...
      Только сейчас - позор! - Андрей обратил внимание на буквы "КБК" "Красноярский биокомплекс" - выбитые на суставах манипулятора. А ведь Нина до свадьбы работала на КБК! Может быть, ее пальцы прикасались к этому металлу, давая жизнь миллиардам микроорганизмов и грибков, заключенным в пробирки и змеевики, колбочки и реторты, этим пушистым подушкам чудодейственной хлореллы; может быть, ее пальцы сделали для него эту немыслимо сложную и великолепно действующую модель биосферы Земли, чтобы в страшный час в пучинах беспощадного космоса он не погиб...
      Она стоит на самом краю слоистого, полуобрушенного утеса, над зеленоватой плоскостью Красноярского моря, расчерченного моторками, и, закинув лицо, читает странные старые стихи:
      Приедается все.
      Лишь тебе не дано примелькаться.
      Дни проходят,
      и годы проходят
      и тысячи, тысячи лет.
      В белой рьяности волн,
      прячась в белую пряность акаций,
      может, ты-то их, море,
      и сводишь, и сводишь на нет...
      Ветер трогает ее волосы, ветер Земли - целый океан кислорода, пропущенный сквозь смолистые фильтры тайги, ноги утопают в спутанных диких травах, ползущих к влаге и солнцу. Противоположного берега не видно, и небоскребы дальнего города встают прямо из воды, невесомо радужные, сказочно красивые, как гигантские кристаллы лабира...
      Тьфу ты! Опять этот чертов лабир! Так можно и с ума сойти...
      - Слушай, Андрей может быть, тебе действительно лучше не лететь? Кривцов сочувственно заглядывал ему в лицо. - Ты же спишь на ходу и видишь сны наяву. Давай лучше я слетаю, а?
      - Брось дурить. Включай-ка лучше ультрафиолет.
      - Дело твое, - астрофизик положил руку на панель. - А то я бы моментом...
      Между дисками возбудителя, обтекая корпус скафандра, возникло легкое облачко ионизации. Поток невидимого света омыл внутренность металлического жука, проник в тысячи крохотных ячеек и отсеков. В нейлоновых венах забулькали разноцветные жидкости, затуманились реторты и колбочки. Андрей почти физически ощутил, как постепенно, орган за органом, оживает искусственный организм.
      - Даю це-о-два!
      Вокруг "Яйца" взвыл ветер, корпус скафандра задрожал от вихря углекислого газа. Подушки хлореллы мгновенно вспухли, зеленые нити полезли сквозь мелкое сито защитных сеток.
      - Готов?
      - Да.
      - Пошли!
      Мгновенно смолк ветер и погасло облачко ионизации. Андрей привычным прыжком, спиной вперед, юркнул в распахнутый футляр. Кривцов был уже рядом, помогая застегивать многочисленные манжеты на руках и ногах, закрепляя датчики и отводные трубки.
      Это был самый трудный момент во всей процедуре одевания. Здесь требовалась быстрота и точность - надо было присоединиться к скафандру, пока разбуженная жизнь не уснула снова.
      Наконец щелкнул замок, и Андрей очутился в "Яйце", отрезанный и защищенный от всего остального мира толстой броневой скорлупой.
      - Ну как? - раздалось в наушниках.
      - Вполне. Немного трудно дышать. Хлорелла успела опасть. Остальное - в норме.
      - Может, повторим?
      - Нет, не надо. Сейчас уже лучше. Через пару минут будет норма.
      Теперь Андрей и металлический жук составляли одно целое, один организм, один замкнутый жизненный круг - так же, как один замкнутый круг составляет человек и Земля. Они жили друг другом, связанные круговоротом нужных друг другу веществ, ничего не отдавая и ничего не требуя извне. Идеальная и хорошо защищенная система взаимообеспечения.
      - Как "солнышко"?
      Андрей скосил глаза на циферблат атомных батарей. Невидимое солнце их общего с жуком мини-мира обещало гореть не менее трехсот лет.
      - В порядке. И светит, и греет. Вовсю.
      Он включил локаторы, поправил манжеты на руках и ногах и проверил управление - щупальца манипулятора покорно зашевелились. Он поднялся на шести ногах, подбоченился и принялся за обычную физзарядку: прыгал, приседал, отплясывал вприсядку, бегал по стенам, по потолку, поднимал тяжести, сплетал и расплетал тонкий нейлоновый шнур необходимо, чтобы мускулы и двигательные нервы привыкли к новым конечностям. Кривцов стоял поодаль, равнодушно наблюдая, но когда Андрей, прыгая со стены на стену, не рассчитал усилия и покатился в угол, захохотал.
      Андрей обиделся:
      - Чего это тебя так разобрало? Просто мускулы не разогрелись... Между прочим, у тебя не лучше получается.
      - Я подумал, - улыбнулся Алексей. - По... посмотрел бы... посмотрел бы сын сейчас на своего папу... Травма на всю жизнь...
      Андрей подошел к узкой зеркальной полоске и тоже улыбнулся: перед ним стояло, шевеля усами, безглазое, жуткое чудище. Чудище покачалось и с помощью трех ног и восьми рук показало Кривцову великолепный одиннадцатикратный нос.
      Оба рассмеялись.
      А часы продолжали выщелкивать секунды, приближая время отлета, а значит - время прилета, а значит...
      - Пора, Алексей. Я пошел.
      Кривцов вытер глаза.
      - Прости... Ох... Говорят, на дорогу не смеются, но уж очень ты хорош был. Ладно. Топай. Ни пуха!
      - К черту!
      Андрей подождал, пока за Кривцовым закрылась герметическая дверь, и вошел в кабину стерилизатора. На вогнутой стенке чернели большие буквы: "Помни"! А внизу - помельче: "Всеобщий космический устав. Пункт сто второй. Параграф пятый. Категорически запрещается выход на исследуемую планету в нестерилизованном скафандре, а также вынос предметов, могущих вызвать заражение инопланетной биосферы, равно как атмосферы, гидросферы и геосферы, активной органической субстанцией Земли. Нарушение карается..."
      Биолог иронически скривил губы. Все-таки капитан в своем педантизме доходит до смешного. К чему эта настенная пропаганда? Автомат не откроет дверь в ангар, пока в кабине останется хотя бы один полудохлый земной вирус. Захочешь - не выйдешь. И ничего не вынесешь. Разве только бактериологическую бомбу. Но таких бомб давно уже никто не делает.
      Андрей повернул рубильник. Кабину стерилизатора охватило синее пламя.
      Полет казался бесконечным. Гофрированная тарелка дископлана, слегка наклонясь, казалось, неподвижно висела в воздухе, а внизу широкой лентой раз и навсегда заведенного транспортера неторопливо бежал узорчатый ковер. Удручающая правильность фигур, отупляющее разнообразие сочетаний - ни одного повтора! - модель вечности, сделанная из детского калейдоскопа.
      Усмехнувшись, Андрей вспомнил, как пяти лет от роду он взял из рук чудесную трубочку, как жадно приник к черному круглому зрачку, ожидая невероятного. Целую неделю, забыв обо всем на свете, он истово крутил игрушку. Он хотел понять смысл! - или хотя бы добиться повторения рисунка но трубочка крутилась, узорам не было конца, в изменениях не было смысла. Он очень обиделся тогда и со слезами разбил папин подарок, а потом долго и недоуменно смотрел на осколки зеркалец и цветные стекляшки - где же прекрасные и таинственные фигуры?
      Он смотрел вниз, на завораживающую игру цветов и линий, и его потянуло повторить тот удар, рассеять наваждение.
      Андрей включил автопилот и закрыл глаза.
      Думать не хотелось. Сказывалось многодневное нервное напряжение, огромная усталость от изнуряюще кропотливой работы. Он попробовал представить себе Землю, свой дом, квартиру, лицо Нины, своего сына ("Надо же - сын!" - скользнула по губам удивленно счастливая улыбка) - но все расплывалось в какое-то бесформенное ощущение большого доброго тепла, далекого и полузабытого, а в сонном сознании помимо воли всплывала всякая дребедень, обрывки недавно виденного и слышанного: сиреневый куст на фоне мертвых глыб лабира, Кривцов с носогрейкой у портьеры ("Ей еще и десяти миллиардов лет нет. В самом соку..."), высокомерно снисходительный Медведев ("Согласен... Вполне ординарная планета"), хохочущий Бремзис ("Если ты считаешь стерильный углекислый газ воздухом - пожалуйста!"), тусклый ряд САЖО-5, решетчатые диски возбудителя...
      Стоп! Углекислота и ультрафиолет... Оживающий жук...
      Андрея толчком выбросило из полудремы, и в голове загудела, стремительно раскручиваясь, какая-то звонкая ледяная сила.
      Спокойно. Главное, спокойно. С самого начала.
      Итак, лабир. Кристаллы дозвездного вещества, из которого, по-видимому, состоит темное сердце нашей галактики. Планеты класса "К" - чужаки в нашем звездном мире. Они оттуда, из темного сердца. Странные небесные тела, одинаковые до неправдоподобия. Различен только возраст. Словно там, в галактическом центре, работает гигантский штамп, время от времени выбрасывая в пространство свои изделия-близнецы. Зачем?
      Кристаллопланеты всегда окружает бессонная стража двойная звезда. Словно специально для того, чтобы создать вокруг мощные пояса ультрафиолета, радиации и пульсирующей гравитации. Через эти пояса не прорвется ни одна спора, ни один живой организм. Кроме космического корабля...
      А сама планета как будто нарочно придумана для жизни.
      В лабире есть все необходимое. Плотная атмосфера из углекислоты и водяных паров пропускает только безвредные излучения и ровно столько, сколько нужно для роста и развития. И эти Белые озера - по одному на каждый планете...
      Яйцо! Типичное неоплодотворенное яйцо в невидимой броневой скорлупе, пробить которую может только звездолет посланец разумной жизни!
      Бред!.. И все-таки слишком много для случайной игры совпадений...
      - "Прима", я - "Альфа", ваша связь, почему не выходите на связь. "Прима", почему молчите?
      Андрей вздрогнул и глянул на часы. Он летел уже больше часа.
      - "Альфа", я - "Прима", слышу хорошо, все в порядке, аппаратура отлично, обстановка без изменений, иду над квадратом 144-А, курс прежний...
      Он выпалил все одним духом, ожидая очередного вежливого и лаконичного "втыка", но после секундной паузы раздалось неожиданное:
      - Замечтались?
      Андрей удивленно покосился на индикатор тембра: нет, он не ошибся, в голосе Медведева звучала грусть. Что это с ним?
      Грустный Медведев? Ну и дела... Сегодня что-то случится.
      - Что же вы молчите? Мечтайте на здоровье. Только в перерывах не забывайте вовремя выходить на связь... А мечтать обязательно надо. Иначе...
      Медведев замолчал, и Андрею захотелось поделиться внезапной догадкой. Но перед глазами сверкнула неизменная пилочка для ногтей, тонкие губы, скошенные усмешкой, и он ответил сухо:
      - Да нет, Петр Егорыч, я не мечтаю. Просто докладывать не о чем...
      В шлемофоне что-то щелкнуло и голос прежнего Медведева отрезал:
      - В таком случае, прошу вас быть точным.
      Призрачный ковер внизу помутнел. Впереди вставала серебряная дуга, тесня черноту неба, и из-за горизонта ударили первые струйки влажного зеленого света. Короткий черный день кончился.
      Андрей выключил автопилот и взялся за рычаги управления, хотя до цели было еще далеко. Просто ему нужно было сейчас собраться, соединить разбросанные мысли в одну прочную цепь.
      В конце концов, Медведев в чем-то прав. Самое трудное не сама идея, а доказательства.
      О тайнах центра Галактики думать пока рано. И о том, откуда берутся Кристаллопланеты. И почему они существуют только в системах двойных звезд. И почему они так подозрительно одинаковы. И почему они родились - или созданы? именно такими, какие они есть. Решить все это не под силу одному человеку. Здесь нужны сотни теоретиков и сотни экспедиций, десятки, а может быть, и сотни лет труднейших и всесторонних исследований.
      Прежде всего надо опровергнуть Штейнкопфа. Иначе никогда не уйдут к сердцу Галактики звездные корабли, а дразнящая догадка о планетах-посланцах останется красивой сказкой, которую можно рассказать только сыну. "Дозвездное вещество и жизнь - несовместимы..."
      Нет! Тысячу раз - нет! Если до экспедиции это было неосознанное желание, если в течение последних шести месяцев это было смутное, постепенно нарастающее предчувствие, то теперь это уверенность - никакого барьера нет и нет запретной двери. Есть манящие маяки неведомых берегов, есть зыбкие сигналы тайны, грандиозность которой трудно представить.
      Но кто поверит ему там, на Земле? Чем докажет он свою правоту? И кто будет его слушать всерьез, если он сам представит Международному Совету Космонавтики толстую папку собственных наблюдений, с первой до последней строчки подтверждающих "теорию жизненного барьера?" Его просто отправят в психлечебницу да еще, чего доброго, припишут сумасшествие "влиянию звездного вещества".
      А может быть, он, действительно, немного не в себе?
      Выплыл, клоня тяжелые соцветья, сиреневый куст. Милая сирень, ты недаром тянулась к обзорному экрану, принимая его за окно, ты бы наверняка выжила здесь, но бдительный автомат стерилизатора не выпустит нас с тобой из корабля, ибо его механическая память крепко хранит сто второй пункт устава...
      На панели изо всех сил мигали сиреневые посадочные огни.
      Андрей резко заложил ручку влево и вперед до отказа. Дископлан встал чуть не на ребро и по крутой спирали пошел вниз.
      - "Альфа", я - "Прима", квадрат 288-Б, иду на посадку, аппаратура отлично, обстановка без изменений, все в порядке, "Альфа", я - "Прима", иду на посадку...
      - "Прима", я - "Альфа", вас понял, не задерживайтесь, учтите повышение гравитации через двадцать пять минут...
      - "Альфа", вас понял...
      Зеленовато-белый овал озера стремительно приближался, и Андрей снова отметил, поразившую его в первый раз правильность формы. Озеро окружали широкие террасы, тремя уступами сходящие к самой воде. На нижнем уступе покачивался большой трехцветный шар - опознавательный знак витаскопа. Дископлан, мягко спружинив, сел рядом.
      Небо призрачно розовело, и лохматое зеленое солнце пылало уже во всю силу, на глазах забираясь все выше и выше. Синевой моря отливали гладкие блестящие террасы, фиолетовым, синим и голубым искрились нависающие лопасти окрестных скал. И только озеро вблизи было чистейшего матово-молочного оттенка, как экран выключенного видеофона.
      Андрей не спешил к витаскопу. Он умышленно оттягивал эту минуту последнюю минуту надежды, потому что чувствовал - и здесь стрелка стоит на нуле. Только чудо, сверхъестественное чудо, которого так ждешь в детстве, могло сдвинуть проклятую стрелку хотя бы на одно деление. И не хотелось убеждаться еще раз, что чудес не бывает...
      Он зачерпнул манипулятором вязкую белую жидкость.
      Она отделилась от остальной массы пухлым куском вазелина.
      И все-таки это была вода. Химически чистая вода.
      Собственно, необычная эта жидкость не была находкой. Ее получили на Земле искусственно в одной из советских лабораторий, осаждая пары обычной воды в кварцевых капиллярных трубках. Это было еще в конце шестидесятых годов двадцатого века. Практического применения новое вещество не нашло, и только недавно "плотную воду" выделили из живой клетки. Именно из живой - в умершей клетке "вода-П" немедленно превращалась в обычную. До сих пор спорят: почему?..
      Но как и почему появилась "плотная вода" здесь? Лабировая ванна километр в длину, полкилометра в ширину, четверть километра в глубину - и точно такие же озера-ванны на всех остальных двенадцати планетах...
      Барьер... Разве может мысль человеческая остановиться перед барьером перед любым барьером! - остановиться и повернуть назад? Это противно естеству людскому, смыслу жизни, наконец. И - незачем больше тянуть.
      Андрей бросил расплывающуюся лепешку воды в озеро и быстро направился к витаскопу. Из-под ребристых стальных подошв летели белые искры.
      Витаскоп работал, с легким свистом вдыхая и выдыхая воздух. Торопливые почвенные датчики, как ежи, сновали вокруг, время от времени скрываясь в белом теле цилиндра и через мгновенье выскакивая снова. Чуть заметно дрожали тонкие корешки глубинных шнуров. Лепестки энергоприемников медленно поворачивались за зеленым солнцем.
      Андрей помедлил, открывая дверку приборного шкафчика.
      На секунду ему показалось...
      Нет.
      Стрелка индикатора стояла на нуле.
      Как ни странно, он почувствовал облегчение. Он даже стал насвистывать, одну за одной выключая системы биоулавливателей.
      Ждать было нечего. Надеяться не на что. Последний прибор сказал свое веское "нет" человечеству.
      Итак, "теория жизненного барьера" вступила в силу.
      Солнце было уже в зените, все вокруг нестерпимо сверкало, и глаз отдыхал только на матовой поверхности озера, которое теперь казалось серым. Демонтированный витаскоп превратился в двухтонную тумбу, и было странно вести ее к дископлану, почти не ощущая тяжести.
      Приборы, приборы, приборы. Приборы и механизмы. Они измеряют, они защищают, они советуют, они глаза и уши, они руки и ноги - всевидящие, всеслышащие, всемогущие и неустанные, мудрые и непогрешимые. Если они говорят "нет" смолкают воля и разум, и человек покорно плетется назад...
      Что за ерунда, оборвал себя Андрей, укладывая витаскоп в грузовой отсек. Незачем валить с больной головы на здоровую. Назад плетутся, когда не хватает ни ума, ни воли, чтобы победить это самое "нет" и идти вперед. Так что сам виноват, уважаемый товарищ биолог...
      - "Альфа", я - "Прима", квадрат 288-Б, витаскоп демонтировал, погрузку закончил, обстановка без изменений, вылетаю обратным курсом...
      - "Прима", я - "Альфа", вас понял...
      И через паузу каким-то чересчур равнодушным тоном:
      - Показания, разумеется, прежние?
      Неужели и Медведев надеялся на что-то другое? Неужели ему, бесстрастному олимпийцу, не все равно - "да" или "нет"? Впрочем, конечно, не все равно - "да" вызвало бы скандал и бурю, а Медведев любит ясность и порядок. И поэтому Андрей ответил довольно зло:
      - Разумеется. Стрелка на нуле.
      - Вас понял. Вылетайте.
      Он уже взялся за стартер, но неожиданная идея заставила его широко улыбнуться. Он достал из-под сиденья лучевую пилу, открыл люк и снова вылез наружу.
      Искать долго не пришлось. У самой воды лежала плита чудного аметистового отлива, дымчато-прозрачная, с бегучими красноватыми огоньками внутри. Не переставая улыбаться, Андрей стал вырезать из нее кубики. Несмотря на все старания, кубики получались неровные - один больше, другой меньше.
      Кстати, сколько кубиков должно быть в детском строительном наборе? Наверное, чем больше, тем лучше...
      Андрей даже взмок от непривычной работы. Чутко реагируя на участившееся дыхание, у щек вспухли зеленоватые комочки хлореллы.
      Ну вот, полсотни, наверное, хватит...
      Играй, сынишка! Когда ты подрастешь, я расскажу тебе о кристаллопланетах. К тому времени все забудут о них, как о чем-то ненужном и запретном. Для тебя это будет диковинная сказка. И если сказка тебе понравится - ты сделаешь из кубиков кристаллопланету. На твоей планете будет жизнь, потому что ты сам...
      Хлюпнул клапан вакуум-кармана, проглотив камешки.
      Опустив пилу, Андрей смотрел на ямку, вырезанную в плите.
      Сладкий, страшный, еще не оформленный в словах, но уже зовущий, дурманящий замысел кружил голову.
      Итак, барьер...
      Комочки хлореллы зябко щекотали щеки.
      Тройной запас. Один действующий, два - аварийных. Аварийный запас. Но ведь для этого...
      В ушах тихо, но повелительно стучал метроном: тик-тик. Андрей поднял глаза, бессознательно прислушиваясь.
      Нет, это бьется сердце: так-так.
      Раздвоенная скала повисла над озером, как два прямых крыла, застывших в ожидании взмаха.
      Андрей высвободил правую руку из перчатки биоуправления. Четыре манипулятора безжизненно упали. Нащупав под панелью предохранитель аварийного блока, он сжал пальцами обнаженные клеммы. Что-то треснуло, и запахло гарью.
      И тотчас над ухом раздался тревожный голос Медведева:
      - "Прима", я - "Альфа", почему исчез сигнал со скафандра?
      - "Альфа", я - "Прима", все в порядке, случайно задел аварийный предохранитель, все в порядке...
      - Вы в кабине?
      Господи, как стучит в ушах!
      - Да.
      - Почему не летите?
      - Все в порядке, Петр Егорыч, не волнуйтесь.
      - А почему, собственно, я должен волноваться?
      - "Альфа, я - "Прима", вылетаю.
      - "Прима", я - "Альфа, вас понял. Ждем. Вы опаздываете на полчаса.
      Полчаса... Что такое полчаса?
      Солнце уже миновало зенит, и у ног легло темное пятно: сплющенная, раздавленная тень скафандра с изломанными манипуляторами.
      Метроном стучал все громче.
      Андрей положил пальцы на тугую красную кнопку.
      Нина проснулась сразу. Сердце тревожно колотилось, и первым бессознательным движением она включила софит над детской кроваткой.
      Зеленый сумеречный свет выхватил сладко посапывающий нос, приоткрытые пухлые губы.
      Сын безмятежно спал.
      Она выключила свет и опустила голову на подушку.
      В комнате было темно, тихо и душно. Интересно, сколько сейчас времени? Зажигать часы почему-то не хотелось, и она пыталась определить время по какой-нибудь примете. Справа по стене поползли причудливые перистые тени, метнулись на потолок и исчезли. За стеной что-то тонко звякнуло, зашуршало и тоже замерло. Прошла минута, а может быть, и больше. По-прежнему все покойно, темно и тихо, только ровное дыхание сына живет в комнате.
      Нина закрыла глаза. Мысли текли медленно и бессвязно, всплывали, кружились на месте и снова тонули.
      Что ее так испугало? Кажется, какой-то крик. Но никто кричать не мог. Сын спит. Значит, что-то приснилось. Но что?
      Она пыталась вспомнить сон, но перед глазами плясали обрывки какой-то фантастической ерунды: синие скалы, розовое небо, молочное озеро, зеленое солнце и какое-то странное насекомое, похожее на раздавленного майского жука.
      Нина повернулась набок, свернулась калачиком, пытаясь уснуть. Непонятная тревога не проходила. Она просто ушла на самое дно и покалывала оттуда острыми морозными глазами.
      Может быть, слишком душно?
      Вместо того чтобы включить микроклимат, Нина встала, накинула халат, ощупью, натыкаясь на мебель, подошла к едва различимому проему окна. Створки медленно разошлись в стороны, в лицо ударил влажный ночной воздух, пронизанный льдистыми серебринками таежных запахов.
      Чуть закружилась голова. Внизу поблескивали звезды - огни огромного города. Их разноцветный рой тянулся до самого горизонта, переходя в строгие рисунки небесных созвездий.
      Звезды... Наперебой мигают веселые светлячки. Словно чья-то черная ладошка балуется с огнем: откроет-закроет, откроет-закроет. Точка-тире, точка-тире. Суматошная ночная морзянка.
      Нина попробовала представить себе леденящую жуть безмерных пространств, голубоватые протуберанцы чужих солнц и зябко поежилась. Нет, звезды все равно останутся для нее такими, как в детстве - добрыми, забавными светлячками.
      Неужели они, вот эти далекие огоньки, могут отнять у нее Андрея?
      И снова пугающе ясно встал перед глазами сонный кошмар: синие скалы, зеленое солнце и странный майский жук.
      Нет, он не раздавлен, он треснул вдоль тела надвое, и в черной трещине...
      Нет, нет! нет! Звезды, вы такие добрые отсюда, с Земли, вы не можете, вы не имеете права!..
      Где ты, Андрей, что с тобой? Почему так ноет сердце?
      Справа бесшумно в полнеба полыхнуло зарево, и ровно через четыре секунды ощутился толчок воздуха - это стартовал по расписанию межконтинентальный реалет. Значит - три часа пятнадцать минут по местному времени.
      Суетились, сплетались и расплетались внизу горящие полосы от фар электромобилей - в глубокой тишине ночи кто-то куда-то спешил, кто-то кого-то ждал, кто-то с кем-то встречался и расставался.
      Глаза уже привыкли к темноте, и Нина прошла в соседнюю комнату.
      Ей было очень стыдно, но пальцы вопреки воле набрали номер.
      Ева не спала, она улыбнулась Нине из уютного кресла и отложила на столик блокнот с карандашом.
      И пока Нина мучительно соображала, о чем спросить, чтобы хоть как-то оправдать звонок среди ночи, Ева заговорила первая:
      - Не спишь? Маешься?
      И не дождавшись ответа, продолжала:
      - А ты не опускай глаза. Я сама не сплю ночами. Вот уже пятнадцать лет. С тех пор, как Артур первый раз ушел в звезды... И никто из наших не спит. Эла мне уже четыре раза звонила.
      Чувствуя в горле застрявший комок, Нина пыталась извиниться за беспокойство, говорить еще какие-то слова, но Ева - кто и когда назвал ее "космической мамой"? - прервала:
      - Брось ты! Нечего стыдиться. И поплачь, если хочется. Им, мужикам звезды, а нам, бабам - слезы. Так говорили в старые времена.
      Ева выговаривала "и" по-латышски мягко, а "б" - со взрывной твердостью, поэтому у нее "мужики" звучали нежно, а "бабы" клацало, как затвор старого охотничьего ружья... Про "старые времена", наверное, точно, потому что художница Ева Бремзис старину знала хорошо.
      Нина невольно перевела глаза на гобелены, которыми была увешана вся комната. Пламенеющие тона узоров и рисунков светились в полумраке, и оживали, двигались прекрасные фигуры - то могучие, то хрупкие, то нежные и распускались диковинные цветы, и пахли травы, и плескалось янтарное море, и медленные руны "Калевалы" выплывали из глубин времени навстречу атомным солнцам нового века...
      Ева перехватила взгляд.
      - Любуешься? А ведь я нарочно в этой комнате сижу по ночам. Здесь спокойнее.
      Нина молчала, и Ева взялась за блокнот:
      - Хочешь новенькое покажу? Это набросок, но хочу вот что-то в этом роде сотворить. К прилету наших мужичков... Чтобы знали, что мы без них не сидим без дела...
      Ева поднесла блокнот к самому экрану.
      - Нравится?
      Это был набросок люмографом, к тому же выполненный в обобщенно-условной народной манере, поэтому Нина не сразу разобрала, что там изображено. Только постепенно вьющиеся цветные штрихи складывались в части рисунка.
      Синие, геометрически ровные скалы...
      Зеленое солнце с двумя коронами... Белый овал неподвижного озера...
      Зеленое существо... нет, это скафандр... да, конечно, скафандр, причем можно точно определить марку - САЖО-5, как она сразу не смогла...
      Тишина.
      Она еще не успела удивиться или растеряться, как тупо ударило в виски, рисунок треснул, и за ним была ночь, и через безмерный провал пространства, рядом, в упор, тускло блестя, разошлись створки скафандра, отдавая беззащитное тело страшному чужому миру...
      - Что с тобой, детка? Что ты кричишь?
      - Евиня, ему плохо. Евиня!..
      * * *
      На корабле царила радостная суматоха.
      В одинаковых серых комбинезонах с откинутыми шлемами, перепачканные и веселые, ученые сейчас походили на ватагу мальчишек, задумавших разгромить сонное электронное царство. Щелкали переключатели, перепуганные автоматы взвизгивали, ошалело мигали индикаторными лампами, пытались мгновенно понять и привести к покою бессистемные возмущения в цепи, но все новые и новые алгоритмы заставляли их напрягаться, а динамики общей связи грохотали в каютах и переходах разными голосами: "Проверка! Проверка!"
      Злой и расстроенный Кривцов бродил по отсекам, тщательно ощупывая каждый метр матового металла. В отсеке хронопульсации он едва не упал, споткнувшись о чьи-то ноги. Из-за раскрытого пульта выглянул кибернетик Станислав Свирин.
      - Слушайте, отдайте мои очки! Я же знаю, что вы их взяли!
      Свирин, пригладив короткопалой ладошкой задорный седой вихор, попытался изобразить возмущение на своем круглом лице:
      - Товарищ Кривцов, если вы еще раз спросите меня о своих очках, я отправлю вас месяца на два в прошлое. Я же сказал: спроси у Апенченко.
      - Спрашивал.
      - Ну и что?
      - Он говорит: не брал.
      Голос кибернетика по-прежнему оставался серьезным: - Вполне возможно. На таких планетах все возможно. Лабир! Загадочный минерал! Дозвездная материя. Что с нее возьмешь, с дозвездной материи?
      - Ну, ребята, поймите - я без очков не могу считать графики метеорных пушек... Дело же стоит... Хватит...
      - Очки в наш век - мелкое пижонство. Надо носить контактные линзы. Немного портят цвет глаз, но зато вполне надежно.
      - Слушай, Стас, кончай ради бога...
      - Бога нет...
      Неожиданно полоснул по нервам волчий вой сирены.
      - Общая тревога!
      Стас мгновенно вскочил на ноги.
      - Проверка... - хихикнуло в динамике, Стас погрозил кулаком в пространство и со вздохом отдал Алексею очки, которые оказались в нагрудном кармане.
      - Рыжий черт! Все настроение испортил. Шуточки, тоже мне!
      Он отвернулся к приборной стенке, на которой чернела надпись: "Осторожно! Минус - время!", и пробурчал совсем тихо:
      - Слышать эту сирену не могу. Раньше ничего, а сейчас... Когда Земля почти рядом...
      До Земли было больше тысячи парсеков, и даже лучу света нужно три с половиной тысячелетия, чтобы добраться до этой бесконечно малой и бесконечно родной капли звездного океана, но Кривцов посмотрел на внезапно обмякшие плечи кибернетика и промолчал.
      В командном отсеке сочно гудел ГЭМУ - главный электронный мозг управления. Его "голова" возвышалась в центре, за спинками пилотских кресел, огромной плавучей миной времен второй мировой войны. В многочисленных матовых окошечках скакали зеленые и синие молнии, а шишковидные выросты то светлели до полной прозрачности, то наливались темной терракотой, то угрожающе чернели. ГЭМУ напряженно думал.
      Кроме ГЭМУ, в отсеке было двое - капитан и второй пилот Реваз Рондели. Бремзис сидел на корточках возле электронного мозга и, посматривая на сигнальные рожки, подбрасывал в щелкающие челюсти курсографа очередную порцию данных. Пилот, полулежа в кресле, мрачно наблюдал за его работой.
      - Ну, как дела, Реваз? Что с надпространством?
      - Проверил, капитан. Аппаратура входа и выхода работает отлично. Немного киснет правый восьмой субэлейтер, но в пределах нормы.
      - А ты все-таки поставь свежий блок из резерва. Не ленись. Теперь экономить нечего. Мы почти дома.
      Пилот тяжело вздохнул и поднялся с кресла. Поднимался он как-то по частям, поочередно вытягивая до нормальной длины ноги, руки, туловище, чудом уместившееся в коротком кресле. И когда "процесс вытягивания", наконец, закончился, и Реваз встал во весь рост, ему пришлось наклонить голову, чтобы не зацепить гирлянду светильников на потолке: два с половиной метра высоты отсека были ему малы.
      Капитан покосился на кованые башмаки сорок пятого размера, торжественно проплывшие по направлению к выходу, и хитровато улыбнулся.
      Когда Реваз вернулся, капитан уже сидел в кресле, развернувшись спиной к прицельным экранам.
      - Ну что, Реваз?
      - Поставил.
      - Ну и отлично. Отдыхай.
      Однако пилот не собирался садиться. Он стоял мрачнее тучи перед капитаном, упираясь головой в потолок, и молчал. Бремзис опустил глаза.
      - Ну что стоишь? Садись!
      Рондели начал очень тихо и очень нежно.
      - Скажите, Артур Арвидович, кому на этот раз выводить корабль в надпространство?
      Артур смущенно забарабанил пальцами по подлокотникам.
      - Реваз, ты, пожалуйста, не обижайся...
      - Значит, опять вы сами? - в голосе пилота проснулись первые шорохи надвигающегося горного обвала.
      - Но, Реваз...
      - А Ревазу Рондели, как маленькому мальчику, вы разрешили только нажать кнопку автоматического выхода из "трубы Кларка", да?
      С грохотом посыпались камни. Начался обвал.
      - Реваз недостоин, да? Реваз неспособен, да? Реваз не сумеет, да?
      Бремзис протестующе поднял руку:
      - Реваз, дорогой, ты отличный пилот, но пойми, я сын рыбака и внук рыбака и правнук рыбака... У нас такой обычай - судно в обратный рейс обязательно выводит сам капитан. Иначе не будет удачи...
      - Позор! - взревел Реваз, чуть не плача от ярости. - Сто раз позор! Капитан звездолета, который верит в бабушкины сказки! Предрассудки! Мистика!
      - Но, Реваз, выход из "трубы Кларка" гораздо ответственнее, чем вход!
      - Ответственнее? Ответ... - пилот даже задохнулся. - Это... это сто лет назад было ответственнее, а теперь... Вот!
      Длинный палец Реваза болидом просвистел над головой капитана и уперся в небольшую панель с овальной полосатой кнопкой в центре.
      - Теперь Реваз нажимает эту кнопку и может идти пить саперави! Автоматы сами выводят корабль подальше от всяких опасных мест! Ты хитрый человек, капитан!
      Артур покраснел, но разозлиться не успел - вошел Медведев. Реваз смолк и, ворча что-то по-грузински, пошел укладывать свое тело в пилотское кресло.
      Медведев даже не взглянул на него.
      - Артур Арвидович, "Хронос" заряжен всей информацией, которую мы собрали за время экспедиции. Катапульта включена. Так что если с "Альфой" что-нибудь случится...
      - Петр Егорович, плюньте через левое плечо. Такие вещи перед отлетом нельзя говорить... Как "Прима"?
      - "Прима" уже в ангаре. Кривцов и Свирин помогают Савину.
      - На последнем витаскопе результаты прежние?
      - Разумеется...
      Медведев направился было к выходу и неожиданно остановился.
      - Послушайте, Артур Арвидович, вы хорошо знаете САЖО-5?
      - Гм... Я, между прочим, испытывал еще пробную серию САЖО-1. Сначала в барокамере, потом в космосе... А САЖО-5 появились как раз после этих испытаний. Так сказать, окончательный вариант.
      - Скажите, можно ли случайно задеть аварийный предохранитель?
      Артур задумался.
      - Вообще... Вообще, конечно, можно... Но для этого надо, чтобы сама собой открылась панель. Это уже совсем невероятно.
      - Но все-таки возможно?
      - Да, пожалуй... А в чем дело?
      - Нет, ничего. Я просто так. Из любопытства.
      Медведев выдвинул из стены откидное кресло и сел, вытянув ноги, закрыл глаза и, казалось, задремал. Лишь иногда сплетенные длинные пальцы вздрагивали и цепко перехватывали друг друга.
      Андрей вошел минут через десять - ссутулившись, тяжелыми неуверенными шагами, словно пол под ним слегка качало. Он был бледен и угрюм.
      - Товарищ капитан, космонавт Савин из полета в квадрат 288-Б прибыл. Витаскоп доставлен. Происшествий нет.
      - Хорошо. Идите, Савин.
      Андрей повернулся, чтобы уйти.
      - Вы плохо себя чувствуете, Савин?
      Было в голосе Медведева что-то такое, что заставило Андрея внутренне сжаться.
      - Нет, я чувствую себя отлично. Просто немного устал.
      Во взгляде Медведева не было обычной насмешливости.
      Глаза смотрели строго и грустно.
      - В таком случае, я хотел бы попросить вас немного помочь мне.
      Чувствуя между лопатками струйки холодного пота, Андрей шел за Медведевым по ярко освещенному коридору.
      Шеф что-то подозревает. Если он догадается... Андрей уже видел такое однажды: восемь дископланов, повисших над почвой, скрещенные струи холодной плазмы, убивающей все живое... По уставному это называется "немедленная полная стерилизация зараженной местности".
      Радиорубка сияла полированным металлом и стеклом под темным куполом объемной вариакарты. Странный звездный купол с повисшими в пространстве названиями, вдоль и поперек перечеркнутый трассирующими строчками линий менго-связи, придавал, рубке сходство с планетарием. Пол слабо тлел, подсвечивая снизу переговорные пульты. Над одним из них опалово поблескивал экран прямой телесвязи с Землей. Этому экрану суждено скоро ожить после полугодового перерыва. Там, у границ Солнечной системы...
      Андрей поискал глазами бронированную торпеду "Хроноса". Капсулы не было. Значит, "Хронос" уже в аварийной катапульте. Какой же помощи хочет от него шеф?
      - Придется проверить всю схему радиоконтроля САЖО-5 и "Примы", неторопливо и бесцветно заговорил Медведев, не глядя на Андрея. - Когда пропал контрольный сигнал со скафандра...
      - Я случайно задел аварийный предохранитель.
      - Да, да, вы сразу сказали мне об этом. Вы ведь были тогда уже в кабине.
      - В кабине.
      - Вот видите! Когда пропал сигнал со скафандра, я взял на контроль "Приму", но и там не было сигнала... Ведь вы сразу взлетели, судя по радиограмме?
      - Сразу...
      - Да... Значит, в системе радиоконтроля что-то барахлит, иной причины быть не может. Если только...
      Медведев рассеянно двигал взад-вперед микшер мощности следящего агрегата, и длинная стрелка главного амперметра покорно качалась от нуля до красней черты. Мерные качания гипнотизировали.
      - Если только вы не снимали скафандр, чтобы подышать свежим воздухом этой гостеприимной планеты.
      Последняя фраза прозвучала громко и резко. Андрей оторвал, наконец, глаза от гипнотической стрелки и попробовал улыбнуться.
      - Да, я... с-собирался погулять, как вы помните... Но как-то не получилось... В другой раз...
      Медведев не поднимал головы, поглощенный игрой с микшером, и Андрей начал тихо злиться.
      - В конце концов, я не знаю, в чем дело. Может быть,
      схема виновата. Зеленое солнце было в зените, а в это время, как вы знаете, ионизированная за черный день углекислота разряжается в пространство. Возникают всякие магнитные и электрические облака. Может быть, такое облако на время экранировало контрольный сигнал "Примы". Откуда я знаю?
      А схема... Схему можно проверить, если хотите...
      Медведев поднял голову и потер лоб, искоса поглядывая на Андрея, точно увидел его впервые. Андрей выдержал взгляд, только побледнел еще больше.
      - Да. Я этого не учел. Вы правы. Схема, вероятно, в порядке. Просто какие-то помехи прервали сигнал. Извините, что побеспокоил.
      Он говорил негромко и устало, словно перенес огромное душевное и физическое напряжение, словно это он, а не Андрей, был в квадрате 288-Б. Злость прошла, и Андрей почувствовал вдруг прилив доверчивой ребячьей нежности к этому рано поседевшему, замкнутому человеку. Ему захотелось взять его за руку, крепко сжать и рассказать все. Все - от начала до конца. Он должен понять.
      Они стояли друг против друга и молчали. И оба вздрогнули, услышав в динамике резкий голос капитана:
      - Всем в кают-компанию! Всем в кают-компанию!
      Капитан встретил их торжественный, затянутый в парадный китель, выбритый и благоухающий какими-то духами.
      - Прошу садиться.
      Садиться никому не хотелось. Все столпились у стола, перешептываясь, оправляя свитера и куртки, наскоро причесываясь, словно готовились к групповой фотографии. Андрей, невольно смущаясь, встал за спины товарищей он так и не успел снять комбинезон.
      Артур поднял руку.
      - Товарищи космонавты! Наша работа окончена. Мы выполнили задание Земли, проведя глубокую разведку самых таинственных образований Галактики кристаллических планет. Мы собрали богатый материал. Особо хочу подчеркнуть, что наша экспедиция обошлась без аварий, без ЧП и крупных дисциплинарных нарушений...
      - Господи, спаси моряка, - прошептал рядом Кривцов, закатывая глаза. И здесь без устава не обошлось...
      Андрей почувствовал на себе чей-то взгляд, поднял глаза. Медведев отвернулся.
      - Короче говоря, звездолет-разведчик "Альфа" полностью готов к старту. Старт назначаю на двадцать четыре ноль-ноль бортового времени. Побудка - за час до старта. Вопросы есть?
      - Нет! - перекатилось по каюте.
      - Тогда - отбой!
      Первым вышел Медведев, за ним Кривцов, Апенченко и Свирин. Пропустив капитана, исчез в овале двери Реваз Рондели.
      Андрей остался один.
      Он подошел к портьере, которая так и осталась незадернутой.
      Снова была ночь, вернее, не ночь, а черный день, невидимое солнце стояло в зените, и только у самого горизонта роились крупные сердитые звезды, а снизу неподвижными языками золотого, розового и оранжевого огня били в черный зенит кристаллы лабира.
      Но что-то изменилось в этом странном блистающем мире.
      Он перестал быть чужим.
      И Андрей вдруг понял, что отныне его будет тянуть сюда, к этой планете - как сейчас тянет к Земле. И что вечно ему метаться между двух огней, не находя покоя...
      - До свидания, - шепнул он черному солнцу и лабировому сиянию. - До встречи. Я вернусь.
      У себя в каюте Андрей, не раздеваясь, упал на постель. Мучительно ломило виски. Он нащупал на столике снотворное и проглотил не запивая.
      - Дело сделано, Петр Егорыч, - прошептал он с закрытыми глазами. Теперь уже ничего не изменишь. Колесо закрутилось.
      Под прикрытыми веками прыгали зеленые, синие, красные пятна. Постепенно их движение становилось все более плавным, пока не перешло в медленное вращение. Крутилась, крутилась трубочка калейдоскопа, цветные стеклышки складывались в неповторимые узоры, эти узоры наматывались один на другой, как тонкие кружева, узорчатый клубок распухал, пока не превратился в планету - и тогда треснули синие скалы, брызнув во все стороны дрожащими нитями побегов...
      Вся планета заросла неистовой, бешеной сиренью, огромные тяжелые соцветья свисали до самой земли, а сирень все росла и росла, и это был уже непроходимый лес, и Андрей продирался сквозь него, по колено утопая в опавших лепестках, задыхаясь от душного запаха сирени - пока впереди не мелькнула матовая белизна... Вот он уже стоит на нижней террасе возле озера, а над ним - сирень, и навстречу вприпрыжку бежит светловолосый мальчуган, похожий на Нину:
      - Папа! Папа прилетел!
      Международный Совет Космонавтики заседал вторую неделю, и вторую неделю с Землей творилось что-то неладное. Внешне ничего не изменилось: днем и ночью бесчисленные подземные заводы выгружали на поверхность свою продукцию, межконтинентальные реалеты стартовали точно по расписанию, вычислительные центры решали головоломные задачи - словом, ни один винтик сложного хозяйства планеты не сломался, ни одно колесико не остановилось.
      Но спортивные состязания отменялись одно за другим - исчезли болельщики. Напуганные необычной тишиной, лесничие заповедников слали тревожные радиограммы - исчезли туристы. Библиотекари в пустых залах читален перешептывались о падении нравов - исчезли читатели.
      Дремали в хранилищах ролики приключенческих фильмов, но зато в планетарий невозможно было попасть. Пылились на полках томики писателей-фантастов, но зато черными пробоинами в стенах зияли полки специальной литературы по астрономии и космогонии.
      Перед тем, что привезла экспедиция звездолета "Альфа", меркла самая изощренная фантастика.
      И только находчивая Селена Суона имела в те дни бешеный успех. Она возникала на сцене, словно материализуясь из пустоты под тоскующие всплески электрооргана, с ног до головы закутанная в переливчатую синюю вуаль. Медленно, очень медленно из всплесков рождалась мелодия старой песни "Вечные паруса", и так же медленно падала вуаль, открывая безжизненное белое лицо с огромными остановившимися глазами. Стонали, метались испуганными чайками высокие скрипки, медленно падала вуаль, медленно обнажались плечи и грудь, на которой сверкало ожерелье из настоящего лабира. Серебряные трубы взмывали ввысь, и вслед за ними взлетала бледная рука, и низкое контральто леденило зал глубоким длинным вздохом:
      Там, в неизмеренной дали,
      за солнцем солнце открывая,
      увидят люди край земли
      и остановятся у края...
      К исходу второй недели страсти стали утихать. Спортивная федерация объявила, что отмененный ранее чемпионат мира по элегант-хоккею все-таки состоится - количество заявок подошло к норме. В Беловежской пуще кто-то подстрелил зубра. Из читального зала Ленинской библиотеки исчезла пласт-копия "Слова о полку Игореве". В журнале "Советская фантастика" появилась восторженная рецензия на новый роман Ефрема Иванова "Бета Персея". Двадцатипятисерийный приключенческий фильм "На каждом миллиметре" получил серебряный приз на Софийском кинофестивале. Мальчишки забросили скафандры и снова играют в строителей.
      Последнее заседание Совета, как и все предыдущие, транслировалось по ста восемнадцати каналам международной телесвязи на Земле, передавалось на все орбитальные спутники и космические станции, в академгородки Луны, Марса и Венеры, на постоянные посты за пределами Солнечной системы и корабли, летящие в световом интервале скоростей.
      Но на этот раз у домашних телестен и каютных экранов собрались в основном скучающие пенсионеры, свободные от вахты космонавты, "переживающие" за коллег, и просто любители научных скандалов.
      Предстоял "похоронный день".
      "Похоронные дни" давно уже стали традицией. Разведчики Глубокого космоса привозили с собой не только образцы и факты, но и смутные догадки, неясные ощущения, неожиданные сопоставления. Это были психологические "отходы производства", не входящие в отчеты экспедиций, но ведь когда-то в "отходах производства" урановых фабрик супруги Кюри нашли полоний и радий...
      Поэтому Совет очень внимательно рассматривал любое, даже самое фантастическое предположение космонавта, ведь его подсознание могло зафиксировать то, что не понял и не принял мозг, - в толще песка могла сверкнуть золотая крупица открытия.
      Надо сказать, однако, что такие крупицы сверкали не слишком часто. Гораздо чаще новоявленной гипотезе совершенно справедливо устраивали пышные "общественные похороны". Обычно разведчики защищались отчаянно, и проходило немало времени, прежде чем все становилось на свои места.
      Однако сегодня ничего интересного не предвиделось. Медведев читал докладную космобиолога Савина в полупустом зале. Операторы телекамер откровенно зевали. Штейнкопф, склонив седую львиную голову, следил за чтением по немецкому тексту и время от времени усмехался.
      В буфете у стойки бара было шумно и многолюдно.
      - А я все-таки понимаю Савина - кристаллопланеты кого хочешь с ума сведут...
      - Но послушай, искусственное происхождение - это же черт знает что такое!
      - Да что ты привязался к искусственному происхождению? Он же сам пишет: "Допускаю в качестве рабочей гипотезы". Вот смотри здесь: "Моя задача гораздо уже..." так... так... вот: "Доказать возможность жизни на кристаллопланетах... убрать тем самым барьер Штейнкопфа с пути человечества... остальное сделают другие..."
      - Ну и что он доказал? Только то, что Штейнкопф прав!
      - У него здесь очень серьезные выкладки...
      - Выкладки! Нет жизни на кристаллопланетах? Нет!
      - Я полностью согласен с Гориным: верх нелепости. Правой рукой Савин подтверждает Штейнкопфа, левой пытается; отрицать. Я просто не понимаю, почему Совет принял к обсуждению эту докладную. Ясно ведь, что докладная плод фантазии переутомленного человека. Даже неудобно как-то за него...
      - Товарищи, а почему сам Савин не был ни на одном заседании? И сейчас его нет...
      - Стыдно, наверное, за свое произведение...
      - Брось, Панчук, как не совестно! Савин болен...
      - А что c ним?
      - Не знаю...
      - Говорят, катар верхних дыхательных путей или бронхит... В общем, что-то в этом роде...
      - Никогда не думал, что космонавты боятся простуды...
      - Осторожно, "киты" на горизонте!
      - Не выдержали...
      - Из него никогда не выйдет серьезного ученого, - торопливо, с одышкой говорил директор Института генетики Столыпин, едва поспевая за тяжелой, но стремительной фигурой одного из восьми постоянных председателей МСК, Манука Георгиевича Микаэляна. - Он и раньше метался из института в институт, от одной темы к другой. И ничего не доводил до конца. Его стремление к оригинальничанию и рекламе не знает границ. Планеты-зонды! Планеты-яйца! Бред какой-то...
      Микаэлян нетерпеливо раскачивался на носках, ожидая, пока автомат наполнит стакан. Ободренный его молчанием, Столыпин продолжал:
      - И потом эта теория "перенасыщенного раствора". Савин отвергает эволюционное перерождение неживых форм материи в органику. Вы только послушайте: "Перенасыщенный раствор соли может бесконечно долго оставаться раствором, но стоит бросить туда хотя бы один кристаллик, как начнется бурная кристаллизация, и за минуту почти весь раствор превратится в твердое тело. Так и в космосе - накопление факторов возникновения жизни может идти бесконечно долго, не давая жизни. Но достаточно легкого толчка, чтобы произошел биологический взрыв..." Это же пресловутый божественный первотолчок! Чистейшей воды деизм!
      Запотевший стакан жег пальцы. Отдуваясь, кряхтя и морщась, Микаэлян пил ледяной "Боржоми" маленькими глотками и старался не смотреть на Столыпина.
      - А эта галиматья об управляемых биосферах? Или о "жизненных инъекциях"? Какие перлы: "Намеренное введение в чужие миры естественных или искусственных организмов может разбудить спящие миллионостолетиями пустыни - кристаллопланет, и кто знает, какие горизонты откроются нам тогда!" Каково, а? А ведь молодежи только свистни - она на рога полезет... Провокация!
      Микаэлян посмотрел пустой стакан на свет и поставил его на стойку.
      - Слушай, Столыпин, ты на Луне был?
      - Был. А...
      - В скафандре?
      - Смеетесь, Манук Георгиевич? В мои годы - скафандр!
      - Вах! Так ведь на Луне нет атмосферы! И жизни нет! Что же ты наделал, Столыпин? Ты уже мертвец!
      - Ах, вот вы о чем... Но Луна - это совсем другое дело!
      - А у нас в Армении говорят: "Если кончил одно дело - скорей берись за другое, иначе не успеешь сделать третье". Хорошо говорят, да?
      - Манук Георгиевич, значит вы...
      - Ничего я не я! - разозлился вдруг Микаэлян и зашагал к дверям, раздвигая толпу мощным коротким корпусом.
      В буфете снова зашумели.
      - Товарищи, а ведь Микаэлян за Савина! Мне показалось...
      - Вот именно - показалось! Просто Микаэлян против Столыпина, вот что. Он его терпеть не может...
      - Терпят, как видишь.
      - Бездарь...
      - Не бездарь, а организатор науки. Теперь так называют...
      Когда Андрей и Нина тихонько вошли в зал заседаний и, не замеченные никем, присели на крайнюю скамью, Столыпин уже кончал свое выступление. Он вдохновенно и витиевато говорил о пережитках идеализма у отдельных молодых ученых, о пресловутом Верховном Разуме, о волюнтаризме в науке.
      - Некоторые молодые ученые в погоне за рекламой и сомнительной известностью в некомпетентных кругах широкой публики время от времени выдвигали, выдвигают и будут выдвигать так называемые "безумные гипотезы", посягать на фундаментальные законы природы, проверенные опытом. Я подчеркиваю - проверенные опытом! К одному из таких фундаментальных законов относится теория жизненного барьера нашего уважаемого Ореста Генриховича Штейнкопфа...
      Штейнкопф исподлобья посмотрел на потный голый затылок Столыпина и что-то тихо сказал соседу, брезгливо оттопыривая нижнюю губу. Сосед согласно кивнул.
      - Гипотеза Савина заманчива и внешне доказательна. Но это обман, товарищи! Можно выдумать что угодно, изобрести самую что ни на есть сногсшибательную теорию и более или менее логично доказать ее. Но в мире от этого ничего не изменится. У нас есть один критерий - практика, опыт, эксперимент. Экспедиция "Альфа" опытным путем, практически доказала наличие барьера Штейнкопфа и несовместимость жизни с дозвездным веществом. Я подчеркиваю - практически! На каком же основании Савин предлагает нам свои полуграмотные, домыслы? Какую цель он преследует, кроме желания прослыть новатором и оригиналом?
      Столыпин тщательно вытер лысину платком, поправил галстук и, отпив глоток из стакана, аккуратно прополоскал рот.
      - И еще на одно я хочу обратить ваше внимание, товарищи... Савин выступает с провокационным предложением ввести кристаллопланетам "жизненную инъекцию" из земных организмов, обещая за это целую кучу радужных перспектив. Можем ли мы пойти на такое? Нет, тысячу раз нет! И прежде всего потому, что это противоречит доказанному практически, а следовательно, фундаментальному и незыблемому закону Ореста Генриховича Штейнкопфа. Кто же может решиться на подобный безумный шаг? Кто возьмет на себя ответственность за его последствия? Я спрашиваю - кто?
      Вопрос прозвучал риторически. В зале и за столом Совета переговаривались, ожидая конца затянувшейся речи. Столыпин выдержал эффектную паузу и стукнул костистым кулаком по трибуне:
      - Я спрашиваю - кто после всего сказанного решится на подобный преступный эксперимент?
      Микаэлян неодобрительно сморщился и постучал пальцами по столу.
      - Слушай, Иван Васильевич, здесь не театр и не суд. Все так ясно, и никто пока не собирается...
      - Дураков нет! - весело донеслось с галерки.
      - Есть!
      Телеоператор, еще ничего не поняв, профессиональным рывком развернул камеру на сто восемьдесят градусов, и миллионы глаз увидели лицо Андрея насупленное, скуластое, с набухшими под кожей желваками и подергивающимися губами.
      - Вы, Иван Васильевич, много и вполне справедливо говорили о необходимости проверить теорию практикой. Но когда речь зашла об ответственности, желающих провести проверку не оказалось. Печально, но сейчас это уже не имеет значения.
      Андрей закашлялся, прикрыв ладонью рот, и пошел к столу Совета, бесшумно и осторожно ступая по ворсистому полу.
      Ему показалось, что Медведев чуть заметно кивнул из-за стола.
      - Я хочу сделать дополнительное заявление Совету. Находясь на планете ПКК-13СД38, я намеренно нарушил пункт сто второй Всеобщего космического устава...
      Зал затих. Тихо стало у домашних телестен и каютных экранов, на спутниках и орбитальных станциях, на Луне, на Марсе, на Венере, на внешних постах, где Солнце светит не ярче, чем Сириус - Земле, и на звездолетах, которым чужие светила сияют в тысячу раз ярче, чем Земле - Солнце.
      - Я хочу рассказать все по порядку...
      Слова не слушались, они были, как тяжелые скользкие камни, он с трудом пригонял их друг к другу, громоздил одно на другое, тяжело дыша, неуклюжее сооружение вдруг рассыпалось само собой, и приходилось начинать все сначала.
      Он рассказывал медленно, путаясь в незначительных подробностях, но постепенно власть пережитого заставила забыть о нацеленных объективах и прожекторах и стало свободнее.
      Он остановился, чтобы перевести дыхание, и поднял глаза. Он не увидел зала, не увидел побледневшего, напряженного лица Нины.
      Раздвоенная синяя скала повисла над белым озером, как два прямых крыла, застывших в ожидании взмаха.
      В ушах тихо, но повелительно стучал метроном: тик-тик, тик-тик.
      Комочки хлореллы зябко щекотали щеки.
      Солнце уже миновало зенит, и у ног легло темное пятно - сплющенная, раздавленная тень скафандра с изломанными манипуляторами.
      Метроном звучал все громче.
      Андрей положил пальцы на тугую красную кнопку.
      Створки скафандра медленно разошлись, и нездешний зеленый свет ударил в лицо, ослепил.
      Чужой плотный воздух забил нос и рот, и нельзя было ни вздохнуть, ни выдохнуть. Почему-то заложило уши, как в падающем самолете, и слышно было только, как хрустят ребра, бесполезно поднимая и опуская грудь.
      Ослепленный и оглушенный долгой звериной мыслью без слов, он подумал, что это конец. Свободная правая рука, скребя по металлу ногтями, безвольно поползла вниз. Веки налились свинцом и закрылись сами собой.
      И тогда сквозь затихающий шум крови он услышал свое имя.
      Это не был далекий тоскующий крик, как бывает при галлюцинации или в сонном кошмаре. Голос донесся со стороны озера гулко, внятно и требовательно:
      - Андрей!
      Нина всегда будила его так. Подходила к постели и говорила в самое ухо:
      - Андрей!
      Но сейчас она сказала очень громко, так, что заклокотало тысячекратное эхо:
      - Андрей!
      Он рывком поднял отяжелевшую голову. Не открывая глаз, нащупал в нише аварийного запаса первый попавшийся биопакет и, разорвав зубами, выбросил наружу. Потом еще один. И еще.
      Ямка, вырезанная в лабире лучевой пилой, быстро заполнилась кусками вспучившейся хлореллы, какими-то колбочками, змеевиками, пленками, сетками, в которых жили миллионы колоний невидимых организмов.
      Сдерживать дыхание больше не было сил. Кто-то изнутри колотил будто молотком в оба виска, грозя проломить череп, под плотно сомкнутыми веками плыл кровавый туман, сквозь который мелькали черные снежинки - все быстрее, быстрее, быстрее...
      Но перед тем как окончательно потерять сознание, он все-таки успех захлопнуть створки скафандра и нажать красную кнопку.
      Возвращение из небытия было мучительным. Обожженные, отравленные легкие требовали кислорода, а сильно поредевшая хлорелла все еще не могла восстановить нарушенный ритм дыхания.
      И тогда Андрей испугался.
      Липкий страх полз откуда-то снизу, перебирался в руки, покалывая кончики пальцев, тошнотой подступал к горлу. Андрей открыл глаза. Вокруг ничего не изменилось, но он был уверен, что за секунду до этого окрестные скалы двигались. Двигались прямо на него, чтобы окружить, смять, раздавить. Он боялся моргнуть, потому что скалы за это мгновение могли сделать еще один шаг. Затравленно озираясь, он стал медленно пятиться к дископлану.
      Дать тревогу! Немедленно дать тревогу!
      Холодный пот стекал со лба, разъедая уголки глаз, мешая следить за скалами. В легких свистело и хрипело. Теплая струйка побежала из носа, расплылась на губах. Свободной рукой он вытер губы, поднес к глазам - на пальцах была кровь.
      Дать тревогу! Немедленно дать тревогу!
      Сзади звякнул металл. Андрей пригнулся, ожидая удара. Удара не было. Прошла четверть минуты, прежде чем он сообразил, что сзади лесенка дископлана.
      Дать тревогу!
      Скользя по ступенькам, он пятился вверх по лесенке, спиной пролез в овальный проем, устроился на сиденье. Задраил люк.
      Дать тревогу...
      Он, видимо, все-таки дал бы сигнал тревоги, если бы не приступ долгого, жестокого, изматывающего кашля.
      Дышать стало легче. Сознание прояснялось, но голова трещала, словно после глубокого наркоза.
      Сколько прошло времени? Андрея отупело смотрел на солнце. Яркий зеленый диск заметно клонился к горизонту, и вокруг него появилось третье кольцо.
      Андрею вдруг показалось, что он пробыл без сознания очень долго, может быть, сутки. Сутки... Если сутки - корабль улетел. Его оставили одного. Его бросили. Его бросили в наказание... Один в лабировом аду... Один!
      - "Альфа"! "Альфа"! "Альфа"!
      Он взлетел, не набирая высоты, рискуя разбиться о пирамидальные пики туда, к далекому и желанному кораблю, напрямую, судорожно выжимая из моторов предельную мощность.
      - "Альфа"!
      Спокойный и слегка удивленный голос Медведева прозвучал рядом:
      - "Прима", я - "Альфа", в чем дело?
      Глаза предательски защипало, но теперь не от пота. Кривя губы, Андрей повернул тумблер автопилота. Несколько секунд бессмысленно смотрел на свободную правую руку, потом потихоньку стал натягивать перчатку биоуправления.
      - "Прима", я - "Альфа", вы меня слышите?
      - "Альфа", я - "Прима", слышу хорошо, была потеря связи, иду в квадрат О-А, аппаратура - отлично, обстановка без изменений, все в порядке...
      Ровный тусклый голос жил отдельно, стандартные фразы радиосообщения рождались не в горле, а где-то между губами и микрофоном, но, как ни странно, именно это успокоило Андрея. Натянутые до звона нервы отпускало толчками, заставляя подергиваться руки и ноги. И все четырнадцать "руконог" скафандра время от времени покорно вскидывались.
      Все обошлось. Все позади.
      Бешеная, неуемная, истерическая радость овладела им. Он бросал машину вверх и вниз, вправо и влево, хохотал, пел какие-то песни, кричал - и, наконец, затих, обессиленный.
      Все было, как шесть часов назад - так же висела в воздухе неподвижная тарелка дископлана, и так же бесконечной конвейерной лентой бежал внизу ковер, разрисованный геометрическими головоломками. Солнце садилось за спиной, из-за ребристого окоема пенистыми языками вырывалось зеленое пламя. Впереди уже показалась серебряная дуга облаков. Лабировые ущелья таяли, становились прозрачными, плыли внизу бесплотной дымкой, и только высокие конусы, еще освещенные солнцем, отбрасывали длинные острые тени. Дорожными указателями тянулись они вперед - километровые стрелы, нацеленные в темноту.
      А позади...
      Андрей оглянулся.
      Позади зеленел лес. Тонкие витые стебли, раскачиваясь, ползли из-за горизонта в побуревшее небо, двоились, троились, выбрасывали вихревые сполохи листьев...
      Он не сразу сообразил, что это прощальная шутка зеленого солнца.
      Прощальная шутка...
      Андрей снова закашлялся и виновато улыбнулся, отдышавшись:
      - Еще... не совсем... прошло...
      Он поискал глазами Нину и не нашел. Амфитеатр зала, час назад полупустой, теперь был набит до отказа. Многим не хватало места, и они стояли в проходах, под выгнутыми металлическими шеями операторских кранов. Голубые зрачки объективов тускло поблескивали со всех сторон, и Андрею снова стало не по себе.
      - Вот, собственно, и все. К моменту стыковки я уже окончательно пришел в себя. Автомат поставил дископлан в ангар, а я направился в стерилизатор... В "инкубаторе" меня встретили Кривцов и Свирин. Я боялся, что Кривцов заметит отсутствие аварийного запаса и поэтому сказал Алексею, что мы справимся с "раздеванием" вдвоем. У Кривцова были еще какие-то дела с метеорными пушками, и он сразу ушел. Ну, а Свирин ничего не знал...
      - Почему вы скрыли от товарищей свой поступок? Вы боялись последствий?
      Это спросил Микаэлян.
      - Последствий? В какой-то мере, да. Если бы об этом узнали до вылета, то, во-первых, местность вокруг Белого озера - была бы немедленно стерилизована, и эксперимент...
      - А во-вторых?
      - А во-вторых... Если бы мне удалось убедить товарищей, нам бы пришлось вместе отвечать за нарушение устава... Я этого не хотел...
      Андрей исподлобья взглянул на Медведева, но тот безучастно смотрел куда-то поверх людских голов. Микаэлян сидел красный и мрачный, с хрустом сцепляя и расцепляя на столе короткие толстые пальцы. Штейнкопф, кажется, вообще ничего не слышал - отложив в сторону раковину транзисторного синхропереводчика, он что-то писал, вернее считал - тонкие губы беззвучно шевелились. Джозеф Кларк - тот самый Кларк, который открыл человечеству сверхсветовые скорости - не скрывая восхищения и одобрения, наводил яростный беспорядок в своей уитменовской бороде. Остальные члены президиума Совета старались не глядеть друг на друга, бесцельно перелистывая копии докладной.
      Кто-то из зала крикнул:
      - Позор! Анархизм! Вон из науки!
      Кажется, это был Столыпин.
      И мгновенно амфитеатр превратился в клокочущую воронку. На столе запылали целые гирлянды сигнальных ламп: все требовали слова. Андрей стоял в центре этой гудящей воронки и не знал, что делать - оставаться у стола или идти в зал.
      Прошло минут пять, прежде чем сквозь тысячеголосый гул пробился звон председательского колокольчика.
      - То, что мы сейчас услышали, в корне меняет смысл и направление дискуссии... - Микаэлян медленно подбирал слова. - Совет вынужден... мы должны выяснить обстоятельства и предполагаемые последствия...
      Микаэлян замялся, взглянув на Кларка, который, угрожающе набычившись, явно намеревался немедленно ринуться в бой.
      - Последствия... необдуманного поступка космобиолога Савина...
      - Преступление!
      Это опять выкрикнул Столыпин.
      Микаэлян еще больше помрачнел и жестко кончил:
      - О решении Совета по этому вопросу будет объявлено. Заседание считаю закрытым.
      Снова взорвался, загудел, заклокотал амфитеатр, то ли одобряя, то ли угрожая, но когда изо всех пяти проходов к нему устремились люди, Андрей растерянно отступил. Кто-то схватил его за рукав и изо всей силы потянул в боковую дверь.
      - Алексей?
      - Он самый. Скорей, а то останешься инвалидом.
      Кривцов втолкнул его в какую-то узкую комнатушку, где шпалерами стояли роботы-уборщики.
      - Посиди здесь. И не высовывай носа. Я найду Нину.
      Он немного задержался у выхода, поправил очки.
      - Ну и учудил ты, дорогой мой. Так учудил, что...
      Кривцов махнул рукой и плотно прикрыл за собой дверь... Они возвращались домой вдвоем. Машину вела Нина.
      Андрей сидел рядом, уткнув лицо в поднятый воротник пальто, и время от времени поводил плечами - не мог привыкнуть к штатскому костюму.
      Они молчали всю дорогу, до самого дома. Лишь остановив машину у подъезда, Нина спросила тихо:
      - Тяжело тебе, Андрюша, да?
      Андрей вылез, ничего не ответив. Нина, торопливо разделавшись с программой автоводителю, подошла сзади, прижалась к мужу, обняв за плечи. Электромобиль просигналил и отправился в гараж.
      Андрей, закинув голову, смотрел на звезды. Недавний теплый дождь вымыл небо, и тысячи светлячков копошились в бархатной черноте. Изредка между ними вспыхивали длинные иглы метеоров. Текучим дымком бледно светился Млечный путь.
      - Вот и все, Нинок. Отлетался я.
      - Но, быть может...
      - Нет. Исключено. Я бы на их месте поступил так же... Отлетался.
      Андрей не оглядывался, и это было очень кстати. В глазах Нины промелькнуло что-то, похожее на радость...
      На первый взгляд, все было хорошо. Очень хорошо. Слишком хорошо.
      Нина могла теперь спать спокойно. Андрей был рядом. Он любил возиться с сыном, готовил обеды по собственным рецептам, не доверяя кухонным автоматам. Лекции в университете - Андрей читал там курс биологической эволюции Солнечной системы - занимали всего несколько часов в день, остальное время он сидел дома.
      Это случилось через неделю после того памятного заседания Совета. Семь дней пролетели в сумасбродной, счастливой суматохе. Андрей перевернул весь дом. Он изобретал какие-то самоходные коляски, универсальную люльку-кровать, побрякушки, реагирующие на голос, рассчитывал оптимальные формы пеленок и совершенствовал методы закаливания словом, энергично входил в роль молодого папы. Он часто и много, может быть, чересчур часто и чересчур много - говорил о том, как соскучился по Земле, о своих будущих "наземных" планах. Похоже, понимая умом неизбежность расплаты, подсознательно он все-таки надеялся на чудо.
      В воскресенье рано утром прилетели Артур с Евой. День прошел отлично: они забрались на аквалете далеко вниз по Енисею, мужчины рыбачили, женщины собирали неяркие таежные цветы, сын то сладко спал, то отважно воевал с большими синими стрекозами. Вечер провели за столом. Оба - и Андрей, и Артур - много пили, похваливая домашнее ягодное вино.
      И только в прихожей, надевая плащ, Артур сумрачно пробасил:
      - Чуть не забыл... Ты это... не расстраивайся... Понимаешь, Совет лишил тебя звания космонавта за нарушение устава... со всеми вытекающими последствиями... Так что... понимаешь...
      - Понимаю, - эхом отозвался Андрей и улыбнулся.
      Чуда не произошло.
      Осталась эта дежурная наклеенная улыбка - точно висячий замок на душе. Что там, за этим замком? Какая тоска? Какие бури? Можно только догадываться. И ничем нельзя помочь...
      Первое время она старалась растормошить Андрея, отвлечь - водила по театрам и концертным залам, на лыжные прогулки и в турпоходы. За трехмесячный отпуск они облазили кратеры исландских вулканов и австралийские заповедники, ходили по плитам древних ацтекских храмов и спускались в подводный японский город Дзойя. Андрей был нежен и предупредителен. Он покорно делал все, что она придумывала. Но от этой покорности хотелось плакать.
      Он оживал только тогда, когда приходили товарищи по "Альфе". Комната немедленно наполнялась крепким табачным дымом, крепкими шутками и крепкими спорами. Но звездолет "Альфа" два года назад ушел за пределы Галактики, к какому-то квазару, и от него до сих пор нет известий... На "Альфе" новый научный руководитель, потому что Медведев...
      Странный человек этот Медведев. В последнее время он часто прилетал в Красноярск и встречался с Андреем. Встречался где угодно - в университете, в отделении Академии, в гостинице, просто на улице - только не дома. Тайные переговоры? Вряд ли. Ведь свои видеофонные беседы они не скрывали. Даже наоборот. Однажды в отсутствие Андрея шеф долго расспрашивал о его делах и занятиях. Просил помочь Андрею победить "сплин".
      - Ему надо работать. Сжать зубы и работать. Трудно даже представить, что будет, если его гипотеза подтвердится... Но домой так ни разу и не зашел.
      А не так давно стартовал "Королев". Медведев улетел.
      С тех пор Андрей совсем окаменел. Почти не выходит из дому. Вздрагивает от каждого стука, от каждого звонка. И молчит. Молчит и читает. Или смотрит телевизор. Когда она приходит поздно, он торопливо открывает дверь, словно давно ждет кого-то... Изо всех сил старается не показать разочарования. Крепко - слишком крепко! - целует. Громко - слишком громко! - расспрашивает о делах. Весело - слишком весело! - рассказывает об очередных проказах сына. Но она-то видит его полные непонятного ожидания глаза.
      Впрочем, все понятно. Дело в Медведеве. Вернее, в этой самой проклятой кристаллопланете. Ведь от "Королева" тоже четвертый месяц нет вестей...
      Нелепая ситуация - ревновать к чужой планете...
      А в остальном жизнь течет размеренно и ровно. Очень ровно. Слишком ровно.
      Вот и сегодняшний вечер проходит, похожий на десятки, сотни длинных молчаливых вечеров.
      Трехлетний Юра, восседая на полу, строит из лабировых кубиков какое-то немыслимое сооружение: то ли ракетный ангар, то ли Вавилонскую башню. Как ему только не надоест возиться с этими противными камешками? Будь ее воля она бы выбросила весь потусторонний мусор куда-нибудь подальше. Они какие-то неприятные, эти камни, какие-то нечеловеческие, неправдоподобные. Теплые и скользкие на ощупь, они прилипают к рукам, словно железо к магниту. Ни к чему другому не прилипают, а к живому телу прилипают. И еще это нездешнее гипнотическое свечение...
      Но Юрка от камешков без ума. Попробуй спрячь - рев на весь день.
      Зато Андрей блаженствует, когда сын играет с лабиром.
      Андрей закрыл книгу, разгладил строгую синюю обложку: "Алексей Кривцов. К вопросу о квазиатомной структуре дозвездного вещества в лабировых образованиях". Молодец Алешка. Может быть, многовато фактов и маловато выводов... Но это даже хорошо. Бунтарская мысль об искусственной природе лабира сквозит между строк, напрашивается сама собой. Молодец.
      Алешка... Два года - ни слуху, ни духу... Первая разведка за пределами Галактики...
      Там, в неизмеренной дали,
      за солнцем солнце открывая...
      - Андрей, выключи ты это старье или сделай потише! Слушать тошно!
      Нина поправила плед на коленях и раздраженно отвернулась от телестены.
      - Тетя нехорошая, - констатировал Юрка, не отрываясь от своих дел.
      Андрей безропотно зажал звук. Низкий печальный голос певицы теперь почти шептал:
      Увидят люди край земли
      и остановятся у края...
      Может быть, у него дурной вкус, но ему нравится Селена Суона. Нравится простая старая песня, белое лицо и бледная рука в бессильном взмахе:
      Перед стеною вечной тьмы
      замрут лучи радиотоков...
      - Вы не представляете; что вы натворили, - говорил Медведев, расшвыривая носком ботинка ворохи палых листьев. Вы не физик... Если бы не ваш крамольный эксперимент, ни один земной звездолет близко не подошел бы к кристаллопланете... В ближайшем столетье, по крайней мере...
      - Почему?
      Они шли по дикому сосновому парку Академгородка.
      Шеф вертел в пальцах хвойную лапку и колюче усмехался.
      - Вы не физик, и до вас не дойдет весь размах ученой паники... Оказалось, что в молекулах лабира нет атомов. Молекулы есть, а атомов нет. Смешно?
      - Как нет атомов? Из чего же состоят молекулы? Ведь во всех химических реакциях...
      - Совершенно верно, во всех химических реакциях лабир ведет себя, как обычное, вещество... Но атомов в нашем понимании в нем нет. Есть... как бы это вам объяснить... стабильные энергетические сгустки, что ли... Словом, имитация атомов, квазиатомы...
      И вот тогда проснемся мы
      в крови неведомых потомков...
      - Теперь вы представляете ситуацию? С одной стороны, как будто еще одно подтверждение "барьера Штейнкопфа" - безатомная структура. С другой стороны, ваш "посев" - а что, если он "взойдет"? Ведь тогда придется пересматривать не только биологические каноны, не только отменять "жизненный барьер", но и, вообще, все начинать сначала! Вот какие дела, дорогой мой нарушитель спокойствия...
      Мы распрямимся в их телах
      и сузим яростные веки...
      В последний раз они встретились в номере гостиницы. Медведев поднялся навстречу, непривычно сияющий и возбужденный.
      - Танцуй, ученик чародея! Совет решил, наконец, послать экспедицию на ПКК-13СД38А... Кстати, планете дано имя "Прометей"... Неплохо? Так вот, звездолет "Королев" летит к "Прометею" через две недели. Цель - проверка результатов эксперимента космобиолога Савина. Научный руководитель академик Медведев. Ну, что же ты не танцуешь? Твоя взяла!
      - Наша взяла, - тихо поправил Андрей. - Наша, Петр Егорыч...
      И хрустнут в сомкнутых руках
      предохранительные вехи...
      - И знаешь, кто яростнее всех настаивал на экспедиции? Штейнкопф! Да... Старик еще хоть куда. С таким и воевать приятно...
      И прозвучит сигналом к бою
      неукротимость древних снов.
      И снова вспыхнут за спиною
      крутые крылья парусов...
      - Пойдемте ко мне, - предложил Андрей. - Такое событие надо отметить...
      Медведев сразу потускнел, замялся, отвел глаза в сторону.
      - Понимаешь, после одного... Понимаешь, не могу видеть детей. Сын у меня... Четыре года... Сразу - жена и сын. Я до сих пор... Не могу, Андрей, извини. Посидим лучше в кафе. Если ты не против. На добрый путь...
      И снова вспыхнут за спиною
      крутые крылья парусов...
      Певица раскланивалась под аплодисменты, кокетливо улыбалась и приседала. Это было уже неприятно и как-то обидно.
      Андрей выключил телевизионную программу, и экран, погаснув, превратился в обыкновенную стену, не отличающуюся ничем от трех остальных.
      Очень хотелось курить, но курение разрешалось только на кухне, а уходить в одиночество не хотелось.
      - Послушай, Нинок, может быть, нам немного пройтись.
      Нина отложила книгу, спустила ноги с тахты, нащупывая тапочки.
      - Наконец-то, я слышу речь не мальчика, а мужа...
      Башня рухнула со стеклянным звоном. Юрка, испустив победный клич, помчался в свою комнату одеваться. В его личном перечне радостей жизни семейные прогулки были на первом месте.
      Они шли втроем по вечерней улице, в бесшумной метели огней. Юрка, сосредоточенный и самостоятельный, в центре, Нина чуть впереди, Андрей на полшага сзади, изредка посматривая на прохожих из-за поднятого воротника.
      Привычка поднимать воротник на улице появилась у него недавно. Он стал мнителен, почему-то панически боялся, что его узнают, будут приставать с разговорами, с обвинениями или сочувствием.
      Как-то Нина, высмеивая этот нелепый страх, предложила ему носить маску. Но Андрей отнесся к предложению серьезно и, подумав, покачал головой:
      - Человек в маске будет бросаться в глаза...
      У Нины сразу пропала охота шутить...
      Улица в эти часы была полна народу, но на них никто не обращал внимания. Многоголовый и многоголосый людской поток упруго тек по тротуару, разделяясь на ручейки и речки. Начинали работу театры и кинозалы, клубы и вечерние кафе, спортивные комплексы и центры самообразования, общественные лаборатории и университетские лектории. Ручейки и речки текли в беспрерывно вращающиеся двери, но поток на улице не ослабевал: домоседов за последнее время заметно поубавилось.
      С Красноярского моря тянуло теплым влажным ветром.
      Ветер шуршал в густых, сплетенных вершинами кронах тополей, звенел в лапах голубых елей, раскачивал тяжелые веера сибирских пальм. Сверху, из висячих фруктовых садов, остро пахло лимонами и апельсинами - почему-то фантазия садоводов-любителей не шла дальше субтропической экзотики. Правда, кое-где из-за оградительных решеток торчали перья морозостойких кокосов и фиников вперемежку с традиционными костистыми ранетками и яблонями. Вот уже много лет Красноярск в августе превращался в сплошную многоэтажную цитрусовую плантацию.
      Над улицей шептались бесконечные мелодические импровизации. Если закрыть глаза, покажется, что плывешь среди моря, и мерные волны, сталкиваясь, баюкают усталый мозг. Негромкий уличный шум - ветер, голоса, шорох электромобилей - вбирают акустические раковины на стенах домов и, пропустив по извилистым каналам, возвращают на улицу тихой, стихийной, никем не написанной музыкой...
      Андрей шел, ни о чем не думая. Даже курить расхотелось. Он жадно вдыхал настоянный на хвое и лимоне воздух, слушал поющие раковины, ощущая тепло Юркиной ручонки, которую тот время от времени пытался вытянуть из отцовской ладони.
      Впервые за много дней ему было покойно. Что-то внутри хрустнуло и сломалось, принеся облегчение. Он вернулся. Вернулся только сейчас, размягченно и беззаботно принимая будни Земли. Вернулся прямо в этот деловито спокойный вечер, к жене и сыну, к этой пестрой толпе - от мятежных звездных костров, от нечеловеческого напряжения воли и мысли - к тишине... Забыть и не думать.
      Андрей опустил воротник. Это потребовало некоторого душевного усилия, но он снял невидимый гермошлем, отделявший его от земной обыденности.
      Он принял Землю.
      Нина, кажется, заметила, но ничего не сказала.
      Они вышли к Енисею. По набережной, залитой ровным белым сиянием ртутных светильников, гуляли редкие пары. Ворчливо била в бетон волна. С острова Отдыха долетал единый многотысячный вздох - на стадионе шел футбольный матч.
      - Нина... - начал Андрей.
      Надо сказать, что он вернулся. Совсем. Что он не будет больше мучить и ее, и себя. Что звезды погасли. Насовсем. Что нет ничего лучше Земли, рук жены, улыбки сына. Что...
      - Нина...
      Она обернулась медленно, явно догадываясь, что он скажет, но странно! - в ее лице растерянность и ожидание, и нет радости...
      - Папа, папа! Смотри - шар!
      Над Енисеем, гулко разнесенные по сторонам, зазвучали торжественные всплески челесты. Стены домов многократно отразили мелодию позывных, и весь город повторил без слов:
      "Ши-ро-ка стра-на моя род-ная..."
      Над островом Отдыха поднялась в небо вторая луна - матово-белый шар, зонд Службы Срочной Информации. Зонд превратился в туманное облако, в котором возникло лицо диктора.
      - Передаем срочное сообщение, передаем срочное сообщение...
      - В шарике - дядя! В шарике - дядя. Смотри, мама, дядя!
      - Тише, Юрочка...
      Замерли пары на набережной. Остановился матч. Футболисты, забыв о мяче, смотрели в небо. Прекратилось движение на улицах. Потоки людей и машин слились, смешались, застыли.
      Город смотрел в небо.
      И по всей стране, по всей Земле - там, где была глухая полночь, и там, где гудел полдень, - люди смотрели в небо, на лунно-белые шары.
      - Только что получена менгограмма с космического корабля "Королев". Как известно, сверхсветовой экспедиционный звездолет "Королев" стартовал около года назад к системе двойной звезды 8А Лебедя с целью проверки результатов эксперимента, поставленного советским космобиологом Андреем Савиным...
      - Пап, это о тебе!
      - Тише, Юрочка...
      - Как сообщает научный руководитель экспедиции академик Медведев, эксперимент увенчался успехом. Земные микроорганизмы не только прижились в необычных условиях кристаллической планеты "Прометей", но и целой серией взрывоподобных мутаций за очень короткий срок создали мощную биосферу...
      Андрей стоял, слегка нагнув голову, широко расставив ноги, словно на палубе корабля. Диктор говорил еще что-то, и Нина видела, как из безвольного, припухшего, с нездоровыми мешками у глаз лица проступало другое лицо - резче очерчивался подбородок, набухали желваки, глубокая морщина пересекла лоб, и глаза, минуту назад смотревшие темно и покорно, осветились каким-то внутренним светом, словно окна дома, в который вернулся хозяин.
      - Дешифровка продолжается. Менго-центр любезно предоставил в распоряжение СИСа часть восстановленной передачи. Слушайте! С вами говорит планета "Прометей"!
      По шару промчались полосы, замысловатые зигзаги, рассыпались и погасли искры, и вот из этой сумятицы помех, из непостижимых разумом расстояний, сквозь треск горящих галактик и гул радиоактивных ливней, скорее угадываемый, чем видимый, кричал Медведев:
      - ...необходимо продолжать и продолжать беспрерывно... необходима постоянная биостанция кон... айте Савину... самые ...ические предположения... действительность... невероятно... озеро начало функционировать... ты... ужен...
      Раскатистый громоподобный грохот заглушил передачу, и на какой-то момент зонд превратился в шаровую молнию. Потом все погасло и стихло, и снова возник бесстрастный диктор:
      - Мы передавали менгограмму с космического корабля "Королев"...
      "Ты... ужен..." Как просто - нужен и все! А что, если он здесь тоже нужен? Хотя бы вот этим двум людям, что идут с ним рядом. Даже Юрка примолк и погрустнел. А на Нине лица нет. Как все нелепо... Он только что решил все окончательно, собирался сказать... И - на тебе!.. Снова...
      Нужен, продолжал он, сидя в уютном домашнем кресле. Теперь - нужен. Когда эксперимент удался. А тогда...
      Тогда верил только он один. Кстати, Медведев тоже голосовал за лишение звания... А теперь - нужен!
      Неправда, оборвал сам себя Андрей. Все это неправда. Вместе с ним верили ребята. И Медведев верил. Н другие - незнакомые. Иначе не было бы экспедиции. Ничего бы не было. И он, "гениальный одиночка", действительно никому не был нужен.
      Просто теперь, после удачи, в нем заговорило запоздалое самолюбие. Ну-ка, скажи откровенно, Савин, ты-то верил на все сто процентов, что гипотеза подтвердится? Молчишь? То-то...
      В конце концов, все это пустая нервотрепка. Ведь Медведев должен понимать - космос Андрею заказан. Совет не отменит своего решения, потому что оно принято правильно.
      Победителей тоже судят. И крепко судят. Если они виноваты. Иначе и быть не может.
      Утро вечера мудренее...
      Андрей встал с кресла; потянулся. Глянул на часы. Три часа - уже утро...
      Он выключил свет. Оконный проем заметно голубел в темноте.
      "Озеро начало функционировать..." Что это может значить?
      Неожиданно за спиной тревожно замигала лампа вызова: Андрей еще вечером выключил звуковой сигнал видеофона, чтобы случайный звонок не разбудил Нину с Юркой.
      На экране, потирая воспаленные красные глаза, появился Микаэлян.
      - Простите за ночной звонок, Андрей Ильич... Я знал, что вы не спите... Вы видели передачу с "Королева"?
      - Да, Манук Георгиевич, видел,
      - Поздравляю вас с победой. И от себя лично, и от имени Совета. И особо - от Штейнкопфа. Он просил.
      - Спасибо. Передайте Штейнкопфу, что я... я не знаю, что полагается говорить в таких случаях...
      Микаэлян слегка раздвинул в улыбке толстые губы.
      - В таких случаях, дорогой, лучше ничего не говорить... Но я вам позвонил, сами понимаете, не ради поздравлений. Дело в том... Сейчас только кончилось срочное заседание Совета. Из-за помех в менгограмме Медведева много неясного. Ясно только, что на "Прометее" происходит что-то из ряда вон выходящее. Медведев настаивает на немедленной организации постоянной биостанции. В принципе вопрос решен. Где-то через неделю, не позже, мы пошлем на "Прометей" оборудование, монтажников и дополнительную группу биологов. Послезавтра после полудня... то есть для вас уже завтра состоится отбор конкретных кандидатур. Кстати, что может значить - "озеро начало функционировать"?
      - Понятия не имею. Сам все время думаю... Был у нас с Медведевым один разговор... Но это слишком невероятно.
      - Да, задачка... Так вы прилетите завтра в Москву?
      - Простите, но зачем?..
      - Я же сказал: будет отбор конкретных кандидатур. Или вы охладели к "Прометею"? Да, ведь у вас сын... Конечно, конечно...
      - Я не о том, - очень тихо сказал Андрей. - Ведь решение Совета...
      - Вах! - Микаэлян сразу ожил, просиял. - Конечно, дорогой, решение Совета остается в силе! Но ведь, кроме космонавтов, на звездолетах бывают и пассажиры!
      Андрей смотрел на погасший экран и думал, думал, обхватив руками плечи. Часы негромко выщелкивали торопливые секунды, медленные минуты...
      В кают-компании тонко пахло сиренью. Традиционная веточка сирени последний подарок Земли - за полгода превратился в целый сиреневый куст. И неожиданно зацвела...
      Андрей обернулся.
      Сзади стояла Нина.
      От нее пахло сиренью, и Андрей не сразу сообразил, что это духи.
      Он шагнул к жене, взял ее за руки.
      - Нина, милая...
      - Не надо. Я все слышала. Я все понимаю. Ты там нужен...
      ИГРА ДЛЯ СМЕРТНЫХ
      "Скажи мне, кудесник, любимец богов,
      Что сбудется в жизни со мною?"
      А. С. Пушкин.
      Дэвид Горинг никогда не был фаталистом. Скорее наоборот. К своей судьбе он относился нежно и внимательно, как мать к любимому ребенку. С той далекой поры, когда он впервые обнаружил, что некоторые разногласия между родителями совсем не вредят ему, а, как ни странно, позволяют наилучшим образом устраивать свои мальчишечьи личные дела, Дэвид Горинг поверил в свои силы. Потом пришло знание, и юный выпускник Бирмингемского университета сумел построить великолепную математическую модель человеческой жизни, которую, впрочем, не спешил предавать огласке. В этой модели не было расслабляющих моральных категорий, что позволяло изящно и гибко вписывать в нее любые жизненные коллизии.
      С этого времени Дэвид конструировал свое будущее увлеченно и профессионально.
      Он родился в Центральной Англии, на одной из чопорных улиц "Голубого Бирмингема". "Черный Бирмингем" - могучий промышленный сверхгигант остался внизу, таинственный, грозный, полный непонятных радостей и непонятных трагедий. Матери Дэвида, миссис Дженни Горинг, удалось добиться своего. Это случилось в результате настойчивых многолетних усилий, ибо отец Дэвида, мистер Натаниэль Горинг, одареннейший математик, был профессиональным неудачником. Так, по крайней мере, утверждала миссис Горинг. Имея все шансы на успех, он до конца дней своих тянул лямку в лабораториях фирмы "Виккерс", вправляя мозги электронным олухам. Жизнь в "Голубом Бирмингеме", требующая весьма солидных финансовых инъекций, окончательно подорвала его силы, и Натаниэль Горинг отбыл в лучший мир, оставив сыну полную свободу добиваться всего самому.
      А молодой Горинг хотел многого. Его не устраивала отцовская долина он жаждал вершин. Вершин славы, вершин богатства, вершин власти. Власти, которой подчиняются даже правительства и которую может дать ему только наука.
      А потому он с упорством фанатика овладевал не только тонкостями физико-математических дисциплин по специальности, но и самыми невероятными факультативными курсами, в которые неведомо как затесались даже религиозные культы древней Индии.
      Он не спешил. У него еще было время. Вселенная вращалась для него, и каждый поворот планет приближал намеченный финал. В Большой Игре под названием "судьба" он умел подавлять свои эмоции и честолюбивые мечты точным анализом ситуации и своих возможностей в данной ситуации. Дэвид играл наверняка.
      Неудивительно поэтому, что сразу после окончания университета он получил должность главного математика третьей секретной лаборатории фирмы "Виккерс" - место, которого не смог за всю жизнь получить его отец.
      Дэвид был в меру красив, в меру вежлив, в меру горд.
      Его считали истинным джентльменом, потому что блестящий талант математика - единственное наследство, оставленное ему отцом, - никак не отражался на его узком холеном лице с меланхолической синевой под глазами. Он работал в лаборатории вполсилы, расходуя свой талант бережно, по каплям, как химик - ценный реактив.
      Как-то, разбирая бумаги отца, состоящие в основном из погашенных и непогашенных долговых обязательств, Дэвид наткнулся на объемистый пакет с сентиментальной надписью "Сыну от отца". Решив, что это серия нравоучительных заветов, молодой Горинг собирался уже выбросить его в регенератор, но, развернув, обнаружил знакомую скоропись формул.
      Содержимое пакета оказалось весьма занимательным.
      Десятки великолепных идей, наброски каких-то довольно бредовых гипотез, обрывки экстравагантнейших теорий - все, чем старший Горинг пытался усмирить свой ищущий бури ум. Дэвид просматривал бумаги отца с завистью - его поражала фантазия, смелость, оригинальность отцовских поисков. Его собственный мозг был слишком холоден. Он мог брать и обрабатывать, но не давать.
      На бумагах Натаниэля Горинга не было подписи, и Дэвид без раздумий включил их в свой актив так же, как несколько лет спустя приобщил к нему неоконченную рукопись профессора Митчела, своего бывшего университетского преподавателя.
      Теперь у него был капитал, которого могло хватить на долгие годы.
      И у отца, и у Митчела Горинг не без удивления обнаружил многочисленные ссылки на Джозефа Кларка.
      В Англии к исследованиям Кларка относились свысока. Авторитет Эйнштейна в то время был еще незыблем, и формулы Кларка казались параноическим бредом, больше того, надругательством над наукой. Его маленький институт в Нью-Джерси влачил жалкое существование, американские "отцы науки" отказывали ему в субсидиях, а английские "вундеркинды", которые, как и Горинг, мечтали о заокеанских суперлабораториях, при разговоре о Кларке презрительно поджимали губы.
      Но Горинг был умнее. У него были разносторонние знания, интуиция, а, кроме того, он любил быструю езду и хорошо знал прием, который гонщики называют "сесть на колесо".
      Как часто на университетских гонках он, выходя на трассу, не бросался вперед, очертя голову, а спокойно ехал, дожидаясь рейсового "Электора". Когда стремительная хромированная масса международного экспресса проносилась мимо, Дэвид делал рывок и пристраивал свой маленький красный "Хэппи" в опасном соседстве с задними буферами могучей машины. "Электор" пожирал пространство со скоростью триста миль в час, яростно распарывая воздух клыками стабилизатора, а Дэвида несло за ним, как перышко в аэродинамической трубе.
      Это была весьма рискованная игра. Она требовала предельного напряжения и молниеносной реакции: чуть отстал - ураганные воздушные вихри отбросят и перевернут маленькую спортивную машину, чуть замешкался при торможении экспресса - врежешься в него сзади. Весь трюк состоял в том, чтобы, почти интуитивно уловив начало торможения, резко вывернуть у самых колес громады и пулей вылететь вперед, в открытый простор автотрассы.
      Таким образом Дэвиду не раз удавалось прийти к финишу чуть ли не вдвое быстрее своих соперников.
      Горинг доверял отцу и Митчелу, по крайней мере, как математикам. Заинтересовавшись немногочисленными опубликованными работами Кларка, Дэвид и сам почувствовал могучую силу его интеллекта.
      Решение пришло не сразу. Оно потребовало досконального "дознания". И когда оно все-таки пришло, Дэвид знал о Кларке и его институте решительно все.
      Игра продолжалась. Но в роли "Электора" на этот раз должен был выступить Джозеф Кларк.
      Кто-либо другой на месте Горинга послал бы Кларку льстивое письмо с предложением услуг.
      Дэвид тщательно отобрал несколько отцовских набросков, доделал их, кое-что переработал, кое-где изменил, отшлифовал - словом, довел до "кондиции" (а это делать он умел) - и напечатал в двух специальных журналах, за которыми прочно укрепилась недобрая слава "розовых". Разумеется, под своей подписью.
      В третьей лаборатории разразился скандал. Сам директор фирмы вызвал Дэвида для объяснений. От его лысины шел пар. Еще бы! Выдумывать фантастические теории - это еще куда ни шло: каждый имеет право на "хобби". Но печататься в "розовых" журналах, рядом с советскими физиками! Кому? Главному математику секретной - секретной! - лаборатории! Представителю самой респектабельной фирмы Англии!
      Дэвид бесстрастно молчал.
      Шеф потребовал немедленного опровержения.
      Какого?
      Какого угодно! Хотя бы того, что это студенческие работы и журналы добыли их обманным путем. .
      Дэвид обещал подумать. Директор облегченно вытер лысину.
      Прошла неделя, другая, но Кларк никак не реагировал на статьи.
      Дело принимало скверный оборот. Так можно крепко промахнуться. Тем более, что шеф отстранил Горинга от работы до тех пор, пока тот не напечатает опровержение.
      Дэвид нервничал. Он совсем не собирался остаться "на нуле", с подмоченной репутацией и подозрительной славой "пионера" среди "левых" юнцов, которых он презирал так же, как и "правых". Ему нужна была глобальная слава.
      Неужели "Электор" промчится мимо?
      Горинг пошел на последний риск - он напечатал вместо опровержения третью статью.
      И только тогда сухопарая горничная принесла ему на подносе серый пакет со штампом "США, Нью-Джерси, Институт релятивистской физики".
      Кларк не обещал золотых гор, молниеносной карьеры и беспредельных перспектив. Он был лаконичен и откровенен:
      "Ваши статьи мне нравятся. Мне нужен хороший математик. Если хотите приезжайте. Ничего, кроме интересной работы, гарантировать пока не могу. Кларк".
      Кто-либо другой на месте Горинга ближайшим самолетом вылетел бы в Нью-Джерси.
      Дэвид Горинг телеграфировал: "Подумаю".
      Джозеф Кларк пил кофе на террасе своей виллы. Вилла была старая, без модной стилизации "под дикий Запад", где в деревянной, нарочито грубой утвари скрывалась утонченная автоматика. Видимо, даже полы здесь мыли вручную, потому что из комнат вкусно пахло мокрым деревом, а не пастой.
      - Эйнштейн - не бог, а обыкновенный гениальный человек, - Кларк пил кофе, как воду, крупными глотками, не замечая вкуса. - Это никак не хотят понять ваши коллеги. Они сделали его Иисусом Христом современной науки, а теорию относительности - библией. И если кто сунет нос не туда, куда надо вой, отлучение от науки. Ведь вам тоже досталось, Горинг, сознайтесь?
      Дэвид сидел напротив в соломенном кресле и вежливо кивал, но слушал вполуха. Он внимательно разглядывал своего нового шефа.
      Один возмущенный физик, выйдя из себя, публично обозвал Кларка "погромщиком". Прозвище подходило как нельзя лучше. Джозеф Кларк был похож одновременно на Уолта Уитмена и пирата на отдыхе. Сходству с Уитменом придавали высокий рост, крепкая крестьянская кость и тщательно ухоженная пышная борода. Да еще, пожалуй, глаза. Вернее, даже не сами глаза, а какая-то бешеная, непримиримая сумасшедшинка, которая появлялась в его больших добрых глазах, когда он заговаривал о физике.
      А в пирата Кларк играл - играл искренно и заразительно весело, как мальчишка. Как все добрые сильные люди, он любил пошуметь. Независимо от того, ругал или хвалил он своих коллег, витал в парадоксах дискретного пространства или просил у дочери очередную чашку кофе, в его хриплом басе кипело громовое море. И модный спортивный костюм только подчеркивал добродушную грубость его манер.
      Дэвид остался доволен. "Этот буйвол еще наломает дров, - думал он. Такого наворочает, что только держись..."
      - Прав Эйнштейн? Прав. Прав Ньютон? Прав. Прав Дирак? Прав. Но все это - частные случаи чего-то общего, чего мы еще не знаем, будь проклята эта земля...
      - Единая физическая теория? Вот уже несколько веков о ней мечтают все ученые. Вы хотите сказать, что нашли ключи к ней?
      - Нет, - неожиданно тихо ответил Кларк. - Наверное, это не под силу одному человеку. Мне удалось кое-что найти, но пока это тоже - частность...
      Горинг насторожился. Перемена тона была столь разительна, что большой пятнистый дог в углу террасы поднял голову и удивленно посмотрел на хозяина, потом - недоброжелательно - на Горинга.
      - Это касается гравитации?
      - Нет. Гравитация пусть подождет, будь проклята эта земля. Меня раздражает время.
      - Время?
      - Да, время. Всевышнее, всевластное, всепроникающее, безостановочное, неумолимое, неизменное, непрерывное, единонаправленное, неделимое, невидимое, абсолютное в своей относительности, разрушающее и созидающее, грозное и доброе, равнодушное, карающее...
      Кларк говорил все громче и громче, и дог успокоенно положил голову на лапы.
      - Мы переделали землю, мы остановили реки, мы растопили вечные льды, мы оросили пустыни, мы приручили океан, мы пробили дорогу в космос, мы заселили Луну, Венеру, Марс... Да что там - мы проникли в собственные душу и тело, сбили замки с тайников мысли, вдохновения, творчества, окунулись в глубины микромира и воспарили к чудовищно далеким галактикам... А время? Время идет, божественное и непостижимое. И мы покорно лезем ему в пасть, как наши первобытные пращуры. Римляне придумали бога времени Сатурна - а мы?.. Помните, у Гойи - "Сатурн, пожирающий своих детей"?
      - Гойя?.. Кто это?
      Кларк даже поперхнулся:
      - Не шутите так зло, Горинг. Неужели вы не знаете Гойю? Вы не любите живопись?
      Дэвид, слегка смутившись, быстро нашелся:
      - У меня не было времени, шеф. Я изучал математику.
      И Кларк мгновенно забыл о Гойе.
      - Вот видите - у вас не было времени. За тысячи лет мы пальцем не пошевельнули, чтобы хотя бы потревожить мистическое божество. А сегодня эта мистика, это "неизвестно что" закрыло нам дорогу к дальним звездам, поставило предел нашим знаниям, нашим желаниям, нашей воле. Время загнало нас в скорлупу Солнечной системы, повалило на прокрустово ложе длительности человеческой жизни, связало по рукам и ногам стереотипной формулой "несбыточное"...
      - Вы поэт, Кларк, - криво усмехнулся Дэвид.
      - Поэт? К сожалению, нет, Горинг. И зря - поэты, по крайней мере, вечно воюют с этим дряхлым богом, вечно бунтуют против него. Но я - физик. Я хочу знать, что это такое, как оно выглядит, это время. Я хочу мять его, рвать, растягивать и сжимать, выпаривать в ретортах. Я хочу согнуть его в дугу для начала...
      Кларк так темпераментно показал, как он мнет и гнет в дугу время своими волосатыми кулачищами, что Горингу стало не по себе. Как всякий нормальный человек, он интуитивно побаивался пьяных и сумасшедших.
      На террасу вышла высокая смуглая девушка в шортах и цветастом переднике.
      - Еще кофе?
      Кларк посмотрел на нее сердито, как машинист, вынужденный на полном ходу остановить состав перед неожиданным светофором.
      - Нет, не надо. Впрочем, как мистер Горинг.
      - Если можно - еще чашечку. Волшебный напиток, мисс...
      - Меня зовут Мэгги.
      - Дэвид, - Горинг поклонился, подумав, что такой девушке должно быть невероятно скучно в глуши. Мэгги рассматривала его открыто, без тени церемонного стеснения, с легким вызовом. В синих глазах поблескивала все та же кларковская сумасшедшинка, видимо, фамильная.
      - Моя дочь, - проворчал Кларк, провожая ее взглядом, совсем не соответствующим тону. - Сладу нет. Угнетает старика...
      - Какой же вы старик, шеф? Глядя на вас, невольно думаешь, что бессмертие - вполне достижимая и банально простая штука.
      - Ну-ну. Просто время пока побаивается меня.
      - Вот видите. А вы хотите согнуть его в дугу.
      - Я не шучу, Горинг. Смотрите-ка сюда...
      Кларк вынул авторучку и поискал глазами бумагу. Дэвид торопливо сунул ему свой блокнот. Почерк у Кларка был неровный, буквы и цифры словно гнулись под ветром. Нечленораздельные комментарии физика помогали мало, но Горинг следил за его авторучкой, как кошка за мышью. Вначале Горинг как будто понимал ход рассуждений Кларка, прихотливые кривые его графиков, но потом начались такие дебри, привычные физические понятия соединялись в такие немыслимые сочетания, что Дэвид перестал поддакивать и ошарашенно замолчал.
      Мэгги принесла кофе, но мужчины не обратили на него никакого внимания. Кларк взмок, борода его растрепалась. Дэвид сидел, сжав виски ладонями. У него слегка кружилась голова, словно он смотрел вниз с огромной высоты.
      А Кларк ломился сквозь математические заросли уверенно, напрямик, оставляя позади обломки поверженных истин.
      Наконец он поднял голову.
      - Непонятно?
      - Все это слишком... - Горинг неопределенно покрутил пальцами у лба. Ново, что ли? Вот в этой формуле скорость - бесконечная величина...
      - Да.
      - Но ведь Эйнштейн доказал, что есть предел скоростей - скорость света. Иначе нарушается закон причинности...
      - Господи, вы так ничего и не поняли, Горинг. Закон причинности остается, но в другом качестве. Из диктатора он превращается в слугу. При помощи Петли Времени вы, например, сможете управлять своим будущим с безошибочностью шахматного автомата.
      - Каким образом?
      - Очень просто. Горинг сегодняшний вызывает к аппарату - назовем его хронофоном - Горинга завтрашнего и беседует с ним. Петля Времени может жить полчаса, и этого вполне хватит вам. Горинг завтрашний сообщает, что у него сегодня, то есть завтра, болит голова, потому что вы вчера, то есть сегодня, не выпили предложенную вам чашку кофе. Надеюсь, вы не хотите, чтобы завтра у Горинга болела голова?
      - Постойте, Кларк, но ведь все это, простите, бред, мистика какая-то. Или вы разыгрываете меня?
      - Ничуть. Пейте кофе, я вам кое-что нарисую сейчас...
      Дэвид выпил кофе залпом, недоверчиво поглядывая на развеселившегося физика. Тот чертил что-то упоенно, по-мальчишечьи прищелкивая языком. Линии получались кривые, но уверенные.
      - Вот вам, Горинг, принципиальная схема такого аппарата. Мечта фантастов первой половины двадцатого века - "машина времени". Правда, путешествовать в ней нельзя это, действительно, нарушило бы так любимый вами закон причинности, но для переговоров с будущим она вполне пригодна. Пожалуйста!
      Горинг тупо уставился в блокнот.
      - И вы действительно верите, что это будет работать?
      - Пока - почти уверен, если быть точным.
      - И как далеко в будущее может заглянуть этот... хронофон?
      - Видимо, это зависит от размеров Петли, а следовательно, - от мощности аппарата.
      Кларк наслаждался растерянностью Горинга. Он объяснял эту растерянность новизной идеи, но у Дэвида было другое. Дэвид боялся неверного хода. Его вера в Кларка пошатнулась. Он ожидал увидеть и услышать в Нью-Джерси вещи необыкновенные, но "машина времени"... Это уж слишком.
      Это просто неприлично, как вечный двигатель. Всякий уважающий себя ученый... Да что ученый, любой мальчишка расхохочется в глаза, услышав о таких вещах. Может быть, Кларк - маньяк, больной человек, бьющийся над бредовым воплощением бредовой идеи? Тогда - бежать, бежать очертя голову, пока еще не все потеряно, молить, юлить, обливать помоями и Кларка, и его единомышленников, пока ученая Англия не простит отщепенца. Унизительно, но необходимо. И это, кстати, тоже вариант - Дэвиду уже мерещились броские шапки газет: "Красный Кларк - параноик. Сенсационные разоблачения", "День в логове лжи", "Горинг обвиняет..."
      Нет, пожалуй, еще не все потеряно. Поражение может стать победой.
      Горинг повернулся к Кларку. Тот следил за ним добро и серьезно.
      - Можете не говорить, Горинг. Я знаю, что вы скажете: маньяк. Ну, даже если не скажете, то подумаете. Нет, дорогой, с этим у меня все в порядке, будь проклята эта земля. Я пошутил. Конечно, хронофон - игрушка, не более, хотя ничего принципиально невозможного в ней нет. Но ради хронофона не стоило ломать столько дров, если он кому и понадобится, то, видимо, только авторам научно-фантастических романов.
      Кларк сунул авторучку в карман, пригладил бороду.
      - Петля Времени - пока лишь проблеск, первый шаг к приручению бога Сатурна. Возникает столько вопросов, столько проблем, столько невероятных выводов... Словом, темный лес без конца и без края. Все это надо пощупать, проверить, попробовать на зуб... Терра инкогнита - земля неизведанная... Даже мне иногда страшновато становится, честное слово. Но игра стоит свеч, Горинг. Ради этого стоит сломать себе шею.
      Дэвид совсем не собирался ломать себе шею, но последние слова Кларка несколько успокоили его. "Погромщик", оказывается, не так уж прост. Кажется, он все-таки крепко стоит на ногах. Надо основательно во всем разобраться. В конце концов, запасной выход - разоблачение Кларка - всегда к его, Дэвида, услугам. Но если Кларк прав хотя бы наполовину, Дэвид сумеет сделать на нем свою Большую Игру.
      Да, игра стоит свеч. "Пострелятивистская теория Кларка-Горинга..." Нет, не так - "Горинга-Кларка". Так звучит значительно лучше. А какой будет великолепный всемирный скандал! Какой щенячий вой поднимут убеленные сединой академики всего мира! И он, Горинг, будет поучать их с трибун симпозиумов и конгрессов...
      Голос Кларка вернул его к действительности.
      - Словом, располагайтесь. Но учтите - штатных экспериментаторов у нас нет. Ребята выкручиваются сами. Вы работали в электронных лабораториях это очень хорошо. Значит, опыт у вас есть. Вам придется, кроме всего прочего, самому монтировать схемы, резать железо, варить, строгать, паять и так далее. Понимаю, что каменный век, но - увы...
      Напряжение прошло. И как часто бывает, Дэвиду стало вдруг беспричинно весело.
      - O'кей, шеф! Игра продолжается!
      - Какая игра? - не понял Кларк.
      - Большая, шеф. Большая!
      И через десять минут, когда видавший виды красный горинговский "Хэппи", лихо накренясь, вылетел на поворот, Кларк сказал дочери:
      - Странный парень, этот Горинг.
      - Красивый, - сказала Мэгги.
      Дог зевнул.
      Дэвид работал исступленно. Тот ценный реактив, которым наделила его природа и который он привык расходовать по каплям, теперь пошел в дело полной мерой.
      Это было почище гонок в Бирмингеме. Кларк, жизнерадостный и добродушный на отдыхе, буквально свирепел, когда дело не клеилось. Он носился по отделам, как раненый бык, и горе было тому, кто попадался ему на глаза. Трубным голосом он требовал "идей", обзывал сотрудников бездарями и цифроедами, расшвыривал папки с расчетами и, перевернув все вверх дном, уезжал на сутки, а то и больше, в Нью-Йорк, в музей Гугенхейма. Живопись его успокаивала, и он возвращался, тихий и виноватый, снова обходил отделы и извинялся, жалуясь на "старческий маразм". А на следующий день счетные машины снова выли от напряжения, и срочные задания от шефа сыпались, как из рога изобилия.
      Такие дни в институте назывались "циклонами" и случались не так уж редко. При первых признаках "циклона" срабатывала "служба оповещения", проще говоря, первые жертвы спешили предупредить своих коллег, и сотрудники разбегались кто куда. Пустые кабинеты приводили Кларка в еще большую ярость, и он вымещал ее на папках с расчетами.
      "Циклоны" были на руку Дэвиду. Как тень, шел он по следам бушующего шефа и собирал бумаги. Дома он сортировал их: нужные аккуратными стопками ставил на полки, ненужные - выбрасывал. Вскоре дома у него образовалась целая библиотека, о существовании которой не знал никто. Во время отъездов Кларка Горинг подолгу копался в ней, изучал, сравнивал с общими набросками, которые Кларк записал в его блокноте в день их первой встречи.
      Еще с детства у него была страсть к жизнеописаниям великих полководцев древности, к их стратегическим замыслам. Он отдал ей дань и сейчас, в его домашнем сейфе появился внушительный журнал с загадочной надписью: "План "Электор". Журнал развития". На первой странице красовалась сложная схема геометрическая модель кларковской теории, где пустые кружочки означали пока еще неизвестные элементы конструкции, кружочки, наполовину заштрихованные красным - доказанные, но не проверенные экспериментально, красные доказанные и проверенные. Здесь же в журнале были схемы попроще, они напоминали графики шахматных партий - это были еженедельные анализы жизни самого Горинга, его достижений, промахов и действий, ликвидирующих промахи.
      Словом, Горинг всегда был начеку. Кларк разбрасывался, метался, отступал и снова бросался в бой, как одержимый, а Горинг цепко "сидел на колесе", следил, считал, собирал обломки и ночами, запершись, заштриховывал красным очередной кружок.
      Горингу надо было стать "незаменимым" для Кларка, и он настойчиво мозолил ему глаза даже во время "циклонов", стоически перенося взрывы кларковского темперамента. Кларк "приручался" с трудом, но дело шло на лад. Ведь никто лучше Горинга не знал всех извилин проделанной работы, а к прошлому приходилось возвращаться много раз.
      Однажды Горинг проделал эксперимент. Он целую неделю не показывался в лаборатории, сказавшись больным. По институту пронесся "циклон", потом другой, но Кларку чего-то не хватало. Наконец он понял и явился к Дэвиду собственной персоной. Дэвид, внутренне торжествуя, ненатурально чихал и кашлял, а Кларк страдальчески скрипел стулом.
      Совершенно неожиданно пришлись кстати записки покойного профессора Митчела. О них Горинг вспомнил, когда весь институт бился над проблемой поляризации времени в сверхплотных средах. Дрожащими пальцами Горинг перелистал исчерканные листы и прикусил губу - там было решение.
      Он набросал это решение на листке блокнота на глазах у шефа, небрежно присев на край его стола. Кларк долго вертел листок в руках, потом встал и заявил торжественно:
      - Я пригласил вас как математика, Горинг. Но я вижу, что до сих пор недооценивал вас. Вы - настоящий ученый, и будет несправедливо, если будущая теория будет носить только одно имя...
      - Ну что вы, шеф. Я делаю, что могу. Меня вполне устраивает роль вашего помощника, - скромно потупил глаза Дэвид.
      - Нет, не возражайте. Теория Кларка-Горинга! Ведь неплохо звучит, правда?
      "Горинга-Кларка", - поправил мысленно Дэвид и церемонно поклонился, пряча заискрившиеся глаза.
      Вначале Горинг пытался завязать дружбу с кем-либо из двадцати сотрудников Кларка, но из этого ничего не получилось. Большинство из них были люди по-кларковски одержимые, с головой ушедшие в свои проблемы и по-детски беспомощные во всем остальном. Они относились к Горингу ровно, без предубеждения, но и без особых эмоций. Они любили работу и умели уважать тех, кто работает. Кое-кто завидовал столь быстрому "вознесению" Горинга, но и они предпочитали помалкивать, видя явное расположение шефа к новому математику. Лучше всех были у Горинга отношения с оператором Старковским, да и то потому, что Кэрол занимал у него деньги.
      Горинг жил в постоянном напряжении, один против всех, и только Мэгги, с которой они часто встречались, как-то скрашивала одиночество. Он не имел на этот счет никаких конкретных планов, хотя знал, что нравится девушке. Просто ему было приятно с ней. В ее присутствии он мог ослабить тиски, в которых держал себя, слегка приоткрыться, дурачась.
      Так прошел год. Красные кружочки на схеме Горинга неудержимо ползли вверх, завоевывая белое пространство листа, все ближе и ближе подбираясь к большому "кружку X", в который должна скоро вписаться изящная, как у Эйнштейна, конечная формула Петли Времени.
      Вечерами, смертельно усталый, он падал на тахту, не снимая ботинок, и курил, стряхивая пепел на ковер. Закрыв глаза, он перебирал все происшедшее за день и привычно анализировал каждую мелочь.
      Пройдет несколько лет полемики и споров, и новая теория завоюет мир. Это неизбежно. И тогда будет все то, о чем сегодня можно только мечтать - и мировая слава, и власть, и деньги, и возможность жить открыто, без этих бесконечных оглядок, комбинаций, расчетов. Игра перейдет в блестящий, великолепный, стремительный эндшпиль. Еще несколько ходов - и жар-птица в руках...
      Горинг повернулся на бок, и тахта под ним заскрипела.
      На лоб легла тяжелая складка.
      С Кларком что-то происходит в последнее время. Он стал неразговорчив и скрытен. Редко заглядывает в кабинет, никого не торопит. И "циклона" что-то давно не было. Зато появилась новая страсть - рыбная ловля. Он сидит с удочкой с утра до ночи, а в институте приходится распоряжаться Дэвиду. И это сейчас, когда до конца работы - рукой подать.
      Вчера, когда в разговоре Дэвид ненароком обронил "наша теория", Кларк как-то странно посмотрел на него и стал рассказывать о рыбалке.
      Может быть, Кларк передумал? На него это непохоже.
      Тогда в чем дело?
      Дэвид загасил докуренную почти до фильтра сигарету и сразу же закурил новую.
      Да, кажется, хватит сентиментальничать. На Кларка напала нерешительность? Что ж, тем хуже для него. Значит, настал момент вывернуть из-за корпуса "Электора" и вырваться вперед. Любой ценой. Даже если "Электор" после этого окажется в придорожном кювете.
      Горинг-Кларк! Только так...
      Ему сейчас тридцать пять. Вот уже двадцать лет, как он сознательно и неуклонно делает свою судьбу. Он еще ни разу не ошибся, ни разу не допустил срыва. Он играл наверняка, и игра подчинялась ему. До сих пор он презирал в душе тех, кому не повезло: они просто не знали правил. У них не хватало воли, чтобы сделать задуманное реальностью.
      Неужели он спасует теперь?
      Осталось немного: решение двух-трех уравнений и вывод конечной, общей формулы Петли. Прочую мелочь Дэвид может доделать сам. Но для этих уравнений и формулы нужна голова Кларка. Здесь не помогут ни отец, ни Митчел. И все-таки надо ОПЕРЕДИТЬ Кларка!
      Головоломка. Неужели для нее нет решения?
      Горинг закурил третью сигарету.
      Раздался мелодичный звон видеофона. Дэвид нажал кнопку раньше, чем сообразил, что особой охоты беседовать с кем-либо у него нет.
      На экране появилась Мэгги.
      - Хэлло, Дэвид, - в глазах Мэгги плясали чертики. - Вы, кажется, обещали мне сегодня вечером прелестный необитаемый остров? Или вы забываете свои обещания так же легко, как запоминаете ужасные папины уравнения?
      Горингу пришлось подчиниться. С Мэгги не стоило ссориться.
      "По крайней мере, развеюсь", - подумал Дэвид.
      Они сидели у самого края обрыва, на маленьком островке посреди реки. Было прохладно. Дэвид накинул на плечи Мэгги свою куртку. Внизу, в золотых звездах, покачивалось темное тело лодки.
      - "И были несовершенны люди ариев, но мощная Иртхиви приняла их на свою ладонь, и добрый Дьяус раскинул над ними голубое сари, и закрыл от взоров их мрачный лик Атмана, вид которого был опасен для смертных, и огненный Сурья раскрыл над ними золотой глаз свой..."
      - Как хорошо! Что это, Дэвид?
      - Ригведа, или Веда гимнов. Древнеиндусские религиозные гимны. Этим стихам что-то около трех тысяч лет.
      - А что было вот здесь три тысячи лет назад?
      - Не знаю, Мэгги.
      - А что будет через три тысячи лет после нас?
      - Не знаю.
      - Значит, вы не волшебник. А я люблю волшебников.
      - У вас есть знакомые?
      - Да. Мой папа. Правда, когда у него хорошее настроение...
      - Послушайте, Мэгги, что случилось с вашим отцом?
      - Об этом я сама вас хотела спросить. Он стал какой-то унылый, неразговорчивый. Запирается от меня. Ходит на рыбалку, а рыбы не приносит. Я говорю: "Чем ты там занимаешься?" А он мне: "Золотую рыбку, - говорит, сторожу, да никак не поймаю". А у самого глаза грустные-грустные. Ведь он опять в Нью-Йорк сегодня укатил, к своим импрессионистам.
      Дэвид нахмурился.
      - А вы точно знаете, что к импрессионистам? Он ничего не брал с собой?
      - Что вы имеете в виду?
      - Ну какие-нибудь записи, расчеты, схемы
      - Нет, конечно! Я сама его провожала. Зачем ему все это в музее?
      - Да-да, конечно. Я просто так, Мэгги... Что-то холодно здесь стало.
      - Возьмите вашу куртку. Я согрелась.
      - Не надо, что вы. Пойдемте лучше вниз, к воде.
      Они сбежали вниз, смеясь и подталкивая друг друга. Мэгги ухватилась за куст и склонилась к самой воде.
      - Идите сюда, Дэвид. Посмотрите!
      Из глубины реки на них смотрели два нереальных, бледных лица с темными провалами вместо глаз. Дэвид слегка обнял девушку за плечи. Мэгги не отодвинулась, хотя Дэвид чувствовал, как напряглось ее тело. Она по-прежнему смотрела на воду.
      - Никак не могу вас понять, Дэви, - Мэгги спрятала лицо в отворотах куртки, голос ее зазвучал глухо. - Кто вы такой? Вы совсем не похожи на других. Вы слишком замкнуты. Отец говорит, что у вас умная голова, а мне кажется, что вы очень несчастны...
      - Несчастен? - Горинг искренне удивился. - Почему же несчастен?
      - Не знаю. Одинокий вы какой-то... Застывший...
      Лицо Мэгги вынырнуло из куртки, и глаза ее матово блеснули у самых глаз Горинга.
      - Я, например, совершенно не могу представить, каким вы будете лет через пять или десять...
      Горинг притянул Мэгги к себе, пытаясь поцеловать ее. Мэгги не сильно, но твердо уперлась руками ему в грудь, пряча лицо.
      - Не надо, Горинг. Я серьезно. Не грубите, пожалуйста.
      Это вам не идет. Смотрите лучше на воду - это успокаивает.
      Горинг нехотя отпустил девушку. Они оба снова склонились над водой лицо к лицу.
      - Говорят, если загадать желание и долго-долго смотреть на ночную воду, то можно угадать будущее...
      Горинг рывком выпрямился. Мэгги от неожиданности вскрикнула и едва не оступилась в реку.
      - Хронофон... - чуть слышно прошептал Дэвид, дико тараща глаза в темноту. - ХРО-НО-ФОН! - заорал он во весь голос, и гулкое эхо над рекой дважды повторило непонятное слово, как будто запоминая его.
      - Бешеный, - убежденно сказала Мэгги, оправившись от испуга. - Все вы здесь бешеные. Прямо сумасшедший дом какой-то.
      - Домой, Мэгги, домой. Скорее домой, - приговаривал Дэвид, почти насильно заталкивая ее в лодку. Куртка соскользнула с плеч и упала в воду. Мэгги попыталась поднять ее, но Дэвид уже включил мотор.
      Лодка летела по реке, как ошалевшая черная птица. Ветер растрепал безукоризненный пробор Дэвида, водяная пыль двумя шлейфами дрожала по обе стороны лодки, но Дэвид все нажимал и нажимал на выведенный до отказа регулятор скорости.
      Мэгги ничего не понимала и только крепче держалась за поручень, пытаясь прикрыть лицо ладонью от мокрого резкого ветра. Она даже обрадовалась, когда Горинг не стал провожать ее до виллы. Ее бил озноб то ли от холода, то ли от испуга.
      Дома Дэвид подошел к зеркалу. Рубашка промокла и прилипла к телу, ботинки хлюпали, с брюк на пол стекала вода.
      Дэвид вытер лицо ладонью и подмигнул своему отражению:
      - Кажется, кто-то хотел поставить нам с тобою мат, старина? Клянусь всеми собаками Нью-Джерси, о нас плохо думают...
      И он уже спокойно переоделся, причесался, высушил волосы феном и сел за рабочий стол.
      План был неожидан, фантастичен и прост.
      В эту ночь окно в кабинете Дэвида Горинга не гасло до самого восхода солнца.
      Мощное шестиэтажное чрево "Сатурна" алчно гудело.
      Главный электронный мозг института глотал перфокарты, как динозавр хрустящие хлебцы. Оператор Кэрол Старковский, в белом халате, и в белой шапочке, блаженно улыбался. Для него "Сатурн" был вполне живым существом, только очень большим и очень беспомощным. И не было для Кэрола большего счастья, чем баловать и холить своего любимца. Старковский еще раз прислушался к гудению машины, и лицо его стало озабоченным.
      - "Сатурн" устал, док, ему надо отдохнуть...
      Горинг кивнул:
      - Ладно, пусть отдыхает. А ты, Кэрол, посмотри-ка, пожалуйста, эту штуку...
      Кэрол облегченно защелкал большими и маленькими выключателями, повернул главный рубильник, зачем-то вытер руки о халат и, еще раз цепко оглядев пульт, подошел к столу Дэвида.
      - Схема?
      Глаза оператора вспыхнули недобрым азартом. Он быстро нагнулся над столом, словно переломился - длинное худое тело образовало почти идеальный прямой угол.
      - Ничего не понимаю, - недоуменно поднял он голову, не меняя позы. Что это за тарабарщина?
      - Сам не знаю, - ответил Дэвид, не отрываясь от папки с расчетами. Один мой старый знакомый по электронной лаборатории - фирма "Виккерс", слышал, наверное, - так вот он носился с какой-то оригинальной идеей. Лаборатория секретная, сам понимаешь - от них много не узнаешь. Но у него туговато с электроникой. Эта штуковина никак не хочет работать. Я вспомнил о тебе и обещал ему помочь. Ты ведь собаку съел на этом, не правда ли?
      - Но должен же я знать, что это за электрогалиматья? Может, ваш знакомый того? - Кэрол выразительно покрутил пальцем у виска.
      - Может быть... - по лицу Горинга пробежала тень. - Но ему нужно, чтобы работала именно эта схема. Он очень просил, понимаешь?
      Кэрол недовольно хмыкнул, и на пятнадцать минут все окружающее перестало его интересовать. Он что-то бормотал, чертыхался, сначала довольно зло, натыкаясь на непонятные места, но постепенно упоминания о черте звучали все более и более дружелюбно, пока не перешли в удивленно-одобрительное мурлыканье.
      Дэвид с головой ушел в свою работу и, казалось, забыл о Кэроле.
      - А ваш знакомый не дурак, - сказал, наконец, оператор. - Не знаю, зачем это нагромождение всяких чудес, но у него есть прелюбопытные находки... Да... Вот этот преобразователь просто чудо... Забавно... Знаете, док, я возьму это домой, ладно? На ходу тут не разберешься...
      - Домой? М-да... Домой... Ты уверен, что это так сложно?
      - Конечно, док, сюда столько напихано!
      - Ну... Ладно, бери домой. Только, чур, никому ни слова - сам понимаешь, государственная тайна, с этим не шутят, - Дэвид оторвался от папки, потянулся, закинув руки за шею, чуть насмешливо посмотрел в глаза оператору. - Я ведь сам ничего в этом не понимаю, Кэрол.
      - Будьте спокойны, док, я...
      Кэрол не договорил. За дверью раздался рев. Через секунду створки тяжелых, покрытых металлопластиком дверей с треском разлетелись в стороны, и на пороге, подобно демону бури, возник Кларк. Дело явно пахло старым добрым "циклоном", причем весьма основательным.
      Оператора как ветром сдуло. Горинг невозмутимо поднял глаза на шефа.
      Кларк задыхался. Его трясло. От ярости он не мог вымолвить ни слова, а только мотал головой и мычал.
      - М...М...Мальчишка! - выговорил он, наконец, - Что это значит? Что это за бред? Вам что, голову напекло? Что это такое?
      Волосатый кулак со скомканными бумагами оказался перед самым носом Горинга.
      - Что это такое, я вас спрашиваю? Вы разучились считать?
      Дэвид смотрел на скомканные бумажки и медленно бледнел. Наступал самый решительный момент.
      - Будь проклята эта земля, вы что, оглохли? Или это забастовка? Я вас спрашиваю...
      - Хватит!!!
      Кларк опешил. Он стоял и во все глаза смотрел на белого, как бумага, Горинга.
      Когда Горинг заговорил, его голос был хриплым от ненависти:
      - Да, это забастовка, Кларк. Больше - это пощечина, примите ее. Я не могу больше потакать вашим прихотям. Не для того я бросил Англию, хорошую работу и приехал в эту дыру. Вы обещали мне интересную работу, а теперь, когда она подходит к концу, когда требуется последнее усилие, чтобы родилась теория, равной которой не было со времен Эйнштейна и Дирака - наша теория, вы сами говорили это не раз, - так вот теперь вы посиживаете с удочкой на бережку и философствуете с рыбками.
      Дэвид с хорошо разыгранным возмущением отошел к окну, так, чтоб солнце било Кларку в глаза, а его собственное лицо оставалось в тени. Кларк, жмурясь, хотел что-то сказать, но Дэвид жестом остановил его.
      - Зачем вам эти никчемные расчеты, что вы мне подсунули вчера? Для отвода глаз? Для оправдания собственной беспомощности?
      - Горинг, вы несете чушь несусветную...
      Кажется, проняло. Отлично. Дэвид сложил руки на груди.
      - Нет, Кларк, сознайтесь честно - вам не под силу этот последний бросок. Вы состарились, вы устали, вы просто не хотите в этом признаться даже самому себе.
      Удар попал в цель. Кларк сник.
      - Да нет же, Горинг, тысячу раз нет...
      - Тогда в чем дело?
      - Не знаю сам пока, но у меня такое чувство...
      - Кларк, сейчас нужны не чувства, а работа. Неистовая работа. Нельзя поручиться, что этими проблемами заняты только мы. Что, если кто-то успеет раньше нас? Я беспокоюсь не о себе, а о вас. Ведь вы сами останетесь у разбитого корыта со своим средневековым институтом, который продадут за долги...
      При упоминании о долгах Кларк опустил голову, резче обозначились морщины на его лице.
      - Может, ты и прав, Горинг. Не знаю. Мне и самому не хочется тянуть. Но не могу же я спускать на воду корабль, пока не уверюсь, что он не даст течь...
      - Вы разуверились в теории?
      - Нет, будь проклята эта земля. Но мне надо подумать. Может, это действительно, старческий маразм, но мне что-то не нравится. Не знаю, в чем... Дай мне срок, Дэвид. Я разберусь во всем сам. Клянусь, я расскажу тебе первому обо всем и до конца. Не думай обо мне плохо...
      Дэвид отвернулся, чтобы скрыть победную улыбку. Сцена явно удалась. Голос Кларка гудел виновато, где-то на необычно мягких, бархатных басах. Итак, первый этап "большого обгона" прошел безукоризненно. Осталось самое важное узнать ВСЕ, что придумает Кларк, РАНЬШЕ самого Кларка.
      Интересно, сколько провозится Кэрол со схемой?
      Дэвид отошел от окна.
      - Я просто устал, шеф. Сам не знаю, что говорю. Извините меня. Я погорячился.
      Кларк как-то неуверенно, по-медвежьи положил руку на плечо Горинга.
      - Ничего, сынок. Я понимаю. У меня тоже такое бывает. Я сам виноват. Накричал на тебя... Ты не сердись. Все мы здорово устали за последнее время.
      Интересно, сколько провозится Кэрол со схемой?
      - Шеф, как вы посмотрите на то, что я недельку посижу дома? У меня совсем отупела голова. Надо проветриться. Да и нервы сдают...
      Кларк без всякого энтузиазма потеребил бороду и ответил:
      - Ладно, Дэвид. Мы, к сожалению, не роботы. Отдыхай. Но... В общем, если тебе что-либо придет в голову, захочется посчитать - "Сатурн" к твоим услугам. Вот тебе и ключ. Занимайся хоть ночью.
      Губы Горинга чуть дрогнули. Он, судя по всему, родился под счастливой звездой. Удача сопутствует сильным! Кларк не ведает, что творит...
      - Шеф, у меня что-то барахлит видеофон. Нельзя ли взять на базе новый? Или хотя бы экран...
      - Ну что ты спрашиваешь, Дэвид? Конечно! Скажи Вилли, что я разрешил тебе брать с базы все, что заблагорассудится.
      - Спасибо, шеф.
      Горинг проводил Кларка до двери, придерживая за локоть, как больного, осторожно закрыл за ним тяжелые звуконепроницаемые створки и расхохотался.
      Кэрол пришел через три дня. Он долго возился в передней, нарочито медленно снимая плащ и причесываясь. Но когда он вошел в комнату, даже его длинный нос сиял от плохо скрытого торжества.
      - Ну и задали вы мне задачку, док. Клянусь "Сатурном", даже Кембриджский электроцентр выдал бы вам полный нуль. Заставить работать эту схему могла только нечистая сила, да и то если бы она была в хорошем настроении.
      Кэрол расстелил на столе тщательно перечерченную схему и ткнул длинным пальцем с обломанным ногтем в правый угол.
      - Вся загвоздка вот в этом блоке, док. Ваш знакомый слишком многого хочет от современных полупроводников. Они не могут работать в таком бешеном режиме. Первые же биения такой пульсации превращают их в простые железки. А железки, как известно, ничего не могут дать, кроме короткого замыкания.
      Горинг стоял над схемой, упершись руками в стол, и нервно покусывал губы. Такой вариант никак не входил в его планы.
      За эти три дня он заметно осунулся, и меланхоличная синева под глазами превратилась в фиолетовые круги.
      - Выход есть, кажется. Здесь надо поставить не один, а целую цепь блоков. Я вот набросал здесь, посмотрите. Такая каскадная штуковина сможет проработать минут пять...
      - Пять? А потом?
      - А потом - КЗ, короткое замыкание, если не выключить...
      - Не пойдет. Мне нужно хотя бы полчаса...
      Дэвид осекся, поняв, что проговорился. Но Кэрол ничего не заметил. Его наивная душа витала в ином измерении, где не было добра и зла, а только хитросплетения сопротивлений, транзисторов, конденсаторов и трансформаторов. Горингу понадобилось всего лишь мгновенье, чтобы прочитать это в близоруко открытых глазах оператора, и он успокоился.
      - Но может быть, надо просто увеличить количество блоков?
      - Боюсь, что нет, док. Если их будет больше, то они просто-напросто будут гасить вашу пульсацию, и выходные параметры будут раза в три ниже.
      - Нет, это не пойдет. Параметры на пределе.
      - Не знаю, док, не знаю... Конечно, если... Впрочем, их не достать...
      Старковский мялся, и это не ускользнуло от Дэвида.
      - Кэрол, ты же голова. Что ты можешь предложить?
      - Есть полупроводники, которые выдержат полчаса. Но они импортные, советские. Их не достать...
      - Но, Кэрол!
      Старковский страдал. Он переводил взгляд со схемы на свой потрепанный портфель и обратно. Нос его становился все печальнее и печальнее.
      - Видите ли, док, у меня есть несколько штук. Вилли привез их для меня чуть ли не контрабандой. Но...
      Серый переплет чековой книжки в руках Дэвида сверкнул, как нож.
      - Сколько?
      Старковский с тоской поднял глаза на Горинга.
      - Я не в том смысле, док. Я купил их для "Сатурна"...
      - "Сатурн" чувствует себя отлично и может подождать. Итак, сколько?
      - Я купил их у Вилли за пятьсот долларов...
      Чек оторвался с треском электрического разряда.
      - Здесь тысяча долларов.
      Оператор покраснел до корней волос и взял чек. Потом вытащил из портфеля небольшой пакет и подал Горингу. Рука его заметно дрожала.
      - Только не подумайте плохого, док. У меня болеет жена, а на лечение нужны деньги. Иначе бы я ни за что...
      - Ладно, ладно, Кэрол. Спасибо тебе за помощь. Ты сам не представляешь, какую услугу ты мне оказал.
      - Надеюсь, ваш знакомый будет доволен. Передайте ему привет от меня. Он, видимо, башковитый парень.
      - Обязательно передам.
      Дэвид задумчиво разглядывал содержимое пакета. Там лежала куча белых трубочек, похожих на мелкую лапшу. Он взял одну из них и поднес близко к глазам, разглядывая красную надпись: "USSR. Krasnojarsk".
      - Красноярск... Ты уверен, что они выдержат полчаса?
      - Абсолютно точно, док. Отличная работа. Совершенно новое решение. Я сам проверял - работают, как ангелы.
      - Ну, спасибо, старина. Я в долгу перед тобой.
      Когда Старковский ушел, Горинг подошел к стене и нажал что-то в левом нижнем углу большого синтековра. Ковер бесшумно ушел в стену, открыв проход в смежную комнату.
      В углу под двумя сильными рефлекторами стоял большой стол, на котором громоздилось паукообразное устройство с тускло поблескивающим экраном видеофона вместо глаз. От него тянулся кабель потоньше - там, у окна, закрытого частым жалюзи, на высокой черной треноге покоилось нечто, весьма похожее на механического спрута: металлический пузырь с радужными разводами недавней сварки, у входного отверстия которого дрожали при малейшем движении воздуха длинные щупальца пружинных антенн.
      Дэвид бросил на стол схемы, принесенные Кэролом, положил рядом пакет с полупроводниками и несколько минут стоял в задумчивости. Потом быстро снял мягкий домашний халат и бросил его на спинку стула. Под халатом оказался комбинезон, в нескольких местах прожженный кислотой.
      Пододвинув поближе манипулятор с инструментами, Горинг погрузился в работу. Две огромные черные тени метнулись в противоположные углы комнаты и застыли, как на карауле.
      * * *
      Вечерело. Красные полосы заходящего солнца, прорываясь между редкими деревьями институтского парка, висели параллельно земле. Окна кларковской виллы плавились и пылали, и зыбкие лучи словно связывали их с огромным багровым шаром, гаснущим на горизонте.
      Традиционный вечерний кофе остывал. Кларк, видимо, забыл о нем. Откинув голову на высокую спинку соломенного кресла, он, прищурясь, смотрел на солнце. Его борода отливала каким-то странным пурпурно-фиолетовым огнем, обрамляя продубленное временем и ветром лицо. Дог лежал рядом, положив голову на лапы, и тоже смотрел на пылающий край неба, изредка помаргивая густыми белыми ресницами.
      Мэгги вошла не слышно и стала убирать со стола.
      - Не надо, Мэгги. Пусть стоит.
      - Фу, ты меня напугал. Я думала, что ты пригрелся на солнышке и спишь.
      - Нет, Мэгги, я не сплю. Я думаю, будь проклята эта земля...
      Любимое кларковское "будь проклята эта земля" имело тысячу оттенков. Оно могло означать, что угодно, кроме своего прямого смысла. Бурные раскаты "пиратского проклятия" гремели неистребимой радостью жизни в институтских коридорах и лабораториях, в городской толчее, в зеленом смеющемся чуде весеннего леса, навстречу молниям приближающейся грозы. Оно звучало то гневом, то удивлением, то заразительным весельем. Но сейчас в этой фразе проскользнула горечь; и Мэгги сразу уловила ее.
      - О чем же думает мой гениальный па?
      - Я сделал великое открытие, дочь моя.
      - Даже так?
      Мэгги присела на подлокотник кресла, прижалась к отцу, запустила, как в детстве, пальцы в его полуседые вихры.
      - Да, Мэгги. Я понял, наконец, то, что давно мучило меня. Последний год мы с настойчивостью идиотов стучались в глухую стену, не подозревая, что дверь находится где-то совсем в другой стороне. Так что все это, Кларк положил руку на толстенную кипу записей, - все это придется отправить в регенератор и начинать сначала...
      - Сначала? Но Дэвид говорил, что работа практически закончена!
      - Дэвид... Дней пять назад он мне такую истерику закатил, я не знал, что и делать, что говорить. Мне уже тогда было ясно, что дело пахнет крахом, но он так верит в Петлю Времени... Я просто спасовал. Тем более что у меня у самого еще теплилась надежда...
      - Так никакой Петли Времени не существует?
      - Существует, но черт знает что. Сначала ЭТО действительно ведет себя, как Петля, но потом... Потом начинается какая-то чертовщина... Воронка или труба - одному богу известно...
      - Богу Сатурну? - лукаво улыбнулась Мэгги.
      - Нет, уж дудки. Этому богу я не дамся. Я полезу в эту трубу и узнаю, куда она ведет, будь проклята эта земля! Просто мы дали маху. Мы плыли по поверхности, пытаясь управлять течением, а надо лезть в глубину. Надо браться с другого бока. Понимаешь, пространственная инверсия минусвремени...
      Мэгги закрыла ладонями рот отцу.
      - Перестань, я все равно ничего не пойму. Раз ты так говоришь, значит, это правильно. Ты у меня умница. Ты ведь все равно добьешься своего, ведь правда?
      - Конечно, детка!
      Кларк поднял Мэгги на руках и подбросил под самую крышу веранды. Мэгги охнула и снова очутилась в могучих отцовских объятиях.
      - Ну перестань, папа, отпусти, я же не маленькая!
      Кларк опустил Мэгги на пол.
      Последний луч солнца погас, а с ним погасла до темного золота борода Кларка. Он продолжал смотреть на быстро темнеющий горизонт и чему-то улыбался.
      - Знаешь, мне иногда кажется, что я бессмертен.
      - Конечно, милый ворчун, как же иначе!
      - Нет, Мэгги, я серьезно. Смерть - это когда человек выходит из игры. Когда наступает его предел, его потолок. А у меня - всегда только начало. Я не могу уйти, потому что у меня слишком много дел на этой земле. Что будет без меня? Сплошное безобразие. Я уверен. И главное - Сатурн еще неизвестно сколько без всякого зазрения совести будет отбирать у людей все, что они с превеликим трудом создают, будет бессовестно заглатывать их самих, их мечты, их надежды, налагать непреложное вето на их великие стремления... Нет, такую роскошь, как смерть, я пока не могу себе позволить. Придется быть бессмертным. Ты не возражаешь?
      - Нисколечко!
      - Ну и отлично. Еще мой уважаемый оппонент Альберт
      Эйнштейн говорил... м-м-м... дай бог память... да! "Для нашей работы необходимы два условия: неустанная выдержка и готовность выбросить за борт то, на что ты потратил много времени и труда".
      - Папа, сегодня ты просто великолепен!
      - Только вот для Горинга это будет тяжелый удар. Он, конечно, человек со странностями, но отличный математик. Правда, на него иногда словно затмение находит: становится неожиданно туп, как пробка, и не понимает своей собственной вчерашней идеи... Впрочем, дело не в этом. Он поймет, надо только как-то поосторожнее ему все объяснить. Жаль разочаровывать, а придется. Я обещал рассказать ему первому... Сегодня звонил ему, но он, видимо, не наладил еще свой видеофон... Кстати, ты давно его видела?
      Мэгги отошла к перилам, сразу погрустнев.
      - Давно. Неделю назад.
      - Вы с ним поссорились?
      - Нет. Ты лучше не спрашивай, па. Мне самой надо разобраться. Кажется, я тоже скоро сделаю открытие, что все-все надо начинать сначала. Я не понимаю ни его, ни себя...
      - Ну ничего, дочка, это пустяки. Надо только хорошо подумать.
      - Это не пустяки, конечно. А думала я много. Только ничего толкового не придумала. С ним легко и просто проводить время, он умеет развлекать, но с ним... страшно.
      - Глупости, дочка. Он просто замкнутый человек.
      - Нет, па. Ты видишь его только на работе, а я... Что-то темное в нем, какая-то тайная недобрая сила. Словно два человека в одном - один снаружи, другой внутри. Кто он внутри?
      - Серый волк, дочка, серый волк. Поверь старому бродяге - внутри каждого мужчины сидит серый волк. Выше нос, юнга, и - свистать всех наверх!
      Мэгги замолчала, глядя на разгорающийся звездный костер. Кларк залпом выпил холодный кофе, шумно причмокнул и щелкнул дога по носу. Дог встал, отошел метра на два в сторону и демонстративно медленно улегся в прежней позе, с философским презрением отвернувшись от хозяина.
      - А что вы скажете относительно небольшой прогулки, мисс? Или такой кавалер, как я, вас не устраивает?
      В голосе Кларка снова проснулись могучие раскаты моря. Мэгги сразу повеселела.
      - Такой - устраивает!
      Она подхватила отца под руку и потащила вниз, к синеющим аллеям.
      Дог хотел подняться и идти за хозяином, но потом, видимо, вспомнив обидный щелчок, передумал, улегся поудобнее и закрыл глаза.
      Горинг закончил работу за полночь. Он сгреб в кучу весь хлам, накопившийся на столе, и смахнул вместе с инструментами в ящик. Потом достал сигареты и с наслаждением закурил.
      Итак, всемогущая Петля Времени, вызванная к жизни Кларком, поменяла хозяина. Сегодня она будет работать на Горинга. Время, скрученное в Петлю аппаратом, принцип которого так неосторожно набросал Кларк в горинговском блокноте в день их первой встречи, будет сказочным джином, покорно выполняющим его, Дэвида, волю.
      Дэвид ласково погладил неровное, с бугорками от пролитого сплава, ребро хронофона. Нет, это поистине гениально - придумать такой фантастически простой и совершенно невероятный по сути своей план. Горинг сегодняшний с помощью вот этого аппарата вызовет Горинга будущего. Горинг будущий, конечно, уже будет знать Формулу - ведь будущий Кларк ему первому сообщит ее, выполняя обещание Кларка прошлого. Горинг будущий сообщит ее Горингу сегодняшнему, и Горинг сегодняшний будет знать ее РАНЬШЕ Кларка сегодняшнего. Великолепная Петля! Великолепный финал великолепной игры! Гонка подходит к концу - будьте добры посторониться, милейший "Электор". Ваша миссия выполнена. Впереди - Горинг! Трибуны рукоплещут...
      А может быть, вообще Кларка - в кювет! Ведь Формула в руках... Поделом ему - пусть не будет таким рохлей. Удача сопутствует сильным!
      "Формула Горинга!" Это звучит, как фанфары...
      Медлить нечего. Можно начинать испытания этой адской машины. Как поведет себя джин, вылезая из бутылки?
      На Горинга нежданно напала какая-то оторопь: ему показалось, что он спит и никак не может проснуться. И что вся эта мрачная комната, и Кларк, и цепочки уравнений, и нелепый железный паук на столе - не более как наваждение, причудливый всплеск кошмара. Но это продолжалось лишь мгновение, и прежняя твердость снова вернулась к нему.
      Дэвид пододвинул к себе НЭМ - настольный электронный мозг. Это была старая модель с клавишами и без диктофона - современные модели принимали задания с голоса, "слышали" хозяина. Когда Дэвид поморщился, принимая эту рухлядь с базы, разбитной Вилли бодро острил: "Берите, док, все равно других нету. А этот хоть глух, а НЭМ". Прибор был, в общем-то, надежный, но неуемная фантазия конструкторов придала ему довольно-таки бредовый вид: корпус имитировал человеческий череп, в котором клавиши были на месте зубов, а сигнальные лампочки прятались в глазницах. Работать с таким прибором - особенно ночью было как-то не очень весело.
      Однако развеселый череп сейчас не очень смущал Дэвида, наоборот, в нем была какая-то пикантность, соответствие духу момента. Он откинул заднюю крышку черепа, покопавшись, вытянул два зеленых проводка и присоединил их к хронофону. Потом поднял жалюзи и пододвинул ближе к окну треногу, направив отверстие металлического пузыря прямо в звездное небо. Оглядев систему и убедившись, что все в порядке, он включил рубильник.
      По комнате прошло едва уловимое движение - это качнулись и заколебались стрелки многочисленных измерительных приборов. Горинг сел за стол и включил хронофон.
      Экран засветился зеленоватым светом, и на нем появилось изображение. Это было точное зеркальное изображение Горинга, и оно повторяло его движения с тщательностью обыкновенного зеркала. Они сидели друг против друга - Горинг у экрана и Горинг на экране - и внимательно разглядывали друг друга.
      Дэвид нажал несколько клавиш НЭМа, который подмигнул ему зеленым глазом, докладывая, что задание принято, и повернул чуть-чуть вправо регулятор Петли.
      По экрану пробежали многоцветные полосы. Механический спрут у окна ожил: его антенны-щупальца потянулись за окно, к звездам, из отверстия высунулся острый кроваво-красный язык. В комнате повис глухой низкий звук, который становился все выше, словно кто-то перебирал клавиши органа. Кровавый язык желтел и удлинялся и тянулся в небо, меняя цвета, пока не превратился в узкий фиолетовый луч, который с легким хлопком скоро исчез совсем. Щупальца антенн вытянулись до предела и почти касались друг друга, словно спрут стремительно плыл в невидимом море.
      Стало тихо и темно. Светились только шкалы приборов и экран. Рябь на экране таяла, из-под нее проступало изображение. Это тоже был Горинг, но уже не зеркальный - в отличие от Горинга у экрана, сгорбившегося, как рысь перед прыжком, Горинг на экране что-то кричал, подняв обе руки вверх.
      Аппарат работает! Хотя пока всего на несколько секунд вперед, но хронофон показывает БУДУЩЕЕ! Горинг, торжествуя, заорал что-то нечленораздельное и победным жестом вскинул обе руки вверх.
      В это время картинка на экране показывала уже другое: Дэвид с лицом серьезным и напряженным поворачивал регулятор Петли.
      В душе Горинга все пело и клокотало. Ему хотелось обнимать и целовать своих электронных чудищ, и даже зеленоглазый череп НЭМа казался ему олицетворением галантности и красоты.
      Однако дело есть дело - эмоции потом. Дэвид посерьезнел и взялся за регулятор - надо расширить Петлю, поглубже заглянуть в будущее.
      Он перевел регулятор сразу на три деления. Изображение снова свело цветовой судорогой, и на экране возник Горинг в плаще с чемоданом в руках.
      Дэвид удивленно поднял брови: куда это он собрался? Несколько секунд он в замешательстве рассматривал свое изображение, явно направляющееся к дверям, потом, чертыхнувшись на себя за забывчивость, включил переговорное устройство.
      - Ты куда? - спросил он Горинга будущего.
      Горинг будущий вздрогнул, как будто кто-то разрядил под самым его ухом кольт. Он оглянулся и, лишь встретившись глазами с Дэвидом у экрана, облегченно передохнул и попробовал улыбнуться:
      - Ух! Так с непривычки инфаркт получить можно... Куда иду? Ну, разумеется, - к "Сатурну"...
      - К "Сатурну? - не понял Дэвид у экрана.
      - Конечно, дорогое мое прошлое, - Горинг будущий уже ухмылялся.
      Голос из будущего звучал глухо и вместе с тем гулко, как в развалинах древнего храма. Дрожь пробегала по телу от его потусторонней вибрации.
      "Зачем..." - хотел спросить Дэвид, но не успел: раздался сухой резкий треск, и экран погас. НЭМ подпрыгнул и задымился. Его зеленый глаз потух и загорелся красный - сигнал аварии. Щупальца антенн разошлись в стороны с воющим стоном, и механический спрут, взвизгнув, проглотил свой вновь появившийся багровый язык.
      В комнате запахло гарью.
      Дэвид одним прыжком очутился у стены и рванул рубильник. Стрелки приборов качнулись и замерли на нуле.
      Горинг прислонился к стене. Что случилось? Неужели Старковский надул его?
      Пластиковый череп смотрел в пространство погасшими глазницами. Над ним вился легкий голубоватый дымок.
      НЭМ?
      Дэвид щелкнул застежками и открыл верхнюю крышку электронного мозга. В нос ударил едкий запах обгоревшей проводки. Драгоценные рубидиевые микрокапсулы сплавились в сплошной ком, по черным гроздьям сгоревших транзисторов еще перебегали колючие злые огоньки.
      Вот в чем дело! Просто, электронный мозг не выдержал нагрузки, "свихнулся" бедняга от напряжения, от сумасшедшей смены противоречивых команд, которые давала ему Петля.
      - Бедный Йорик!
      Дэвид поднял в руке пластиковый череп, пародируя Гамлета. Несмотря на кажущееся спокойствие, он был взвинчен до крайности. Он не ощущал усталости, хотя работал уже двое суток без передышки. Он не чувствовал собственного тела; только чуть покалывало сердце, давая знать о выкуренных сигаретах и выпитом кофе. Мысли летели легко и стремительно, как призраки в страшном сне.
      Что-то делает сейчас Кларк? Видимо, спит на террасе, закутавшись в двойной стеганый плед, запутавшись в своих разносторонних теориях и сентиментальных моральных канонах. Спит и не знает, что его покорный ученик стал всевластным Повелителем Времени и что его, кларкова карта бита.
      - Бедный Йорик!
      Дэвид не без труда вернулся из сияющего завтра к неотложному сегодня. Череп в его руке еще дымился.
      - Типичный инсульт, как говорят медики. Человек и машина - все смертны. А посему - адье, дорогой друг!
      И Горинг ловким броском отправил отслуживший службу НЭМ в ящик с хламом.
      Однако, что же делать дальше? Как сказал Горинг будущий? "Куда иду? Ну, разумеется, к "Сатурну"... Гм... Попахивает мистикой. Впрочем... О господи!
      - "Сатурн", а не Сатурн!
      Конечно, "Сатурн"! Как он сразу не догадался! Ведь еще тогда Кларк говорил, что размер Петли будет зависеть от мощности прибора. "Сатурн" вот это голова!
      Горинг стал лихорадочно упаковывать хронофон в чемодан. Это оказалось делом нелегким. "Паук" вошел сразу, но щупальца "спрута" с визгом вырывались из-под крышки, несколько раз ударив Дэвида в лицо. Дэвиду пришлось провозиться минут пятнадцать, прежде чем закрылся замок чемодана.
      Дэвид почувствовал, что смертельно хочет есть. Но медлить было нельзя. Он достал из холодильника ветчину, сделал наспех несколько бутербродов и сунул их в карман плаща. Туда же отправился и термопакет с горячим кофе.
      Ну, кажется, все. Ах да, ключ. Какая удача, что Кларк сам предложил ему ключ от "Сатурна"!
      Дэвид открыл сейф, достал ключ. Впрочем, ключом это замысловатое изделие, напоминающее увесистый лучевой пистолет, можно было назвать только обладая фантазией Старковского. Старковский в свое время отказался от всякой охраны "Сатурна", явно не доверяя бдительности сторожей, а еще больше - элементарности пяти чувств. Его питомец нуждался, по его мнению, в глобальной охране, и он придумал нечто совсем неожиданное - какой-то чудовищный "мыслящий" суперключ на микротранзисторах, который основательно "задумывался" даже перед тем, как открыть дверь озонатора или душевой. Кларк тогда долго ворчал, но потом неистребимая любовь к чудакам победила, и Старковский получил разрешение.
      Теперь безлюдье "Сатурна" было только на руку Горингу. Дэвид с усмешкой повертел тяжеленный "волшебный ключик" и сунул его за пояс комбинезона.
      Теперь - вперед!
      - Ты куда?
      Горинг вздрогнул, словно кто-то разрядил под самым его ухом кольт. Он оглянулся, и первое, что он увидел, было ослепительно белое колесо, висящее над столом. Сначала центр колеса был сплошным черным пятном, но вот, бешено вращаясь, колесо превратилось в голубой обод, который постепенно мерк, а из черного пятна в центре стало вырисовываться лицо, словно материализуясь из цветного тумана.
      Горинг узнал в полупрозрачной голове себя прошлого. Он облегченно передохнул и попробовал улыбнуться:
      - Ух! Так с непривычки инфаркт получить можно... Куда иду? Ну, разумеется, - к "Сатурну"...
      Лицо Горинга прошлого вытянулось.
      - К Сатурну? - удивленно и испуганно спросил он.
      Дэвиду стало смешно. До чего же глупо и нелепо выглядел этот Горинг прошлый! Удивленная и беспредельно тупая полупрозрачная физиономия с нимбом вокруг головы вдобавок. Ни дать, ни взять - святой великомученик. И голос глухой и гулкий одновременно, как в развалинах древнего храма. Прямо потусторонний дух.
      - Конечно, дорогое мое прошлое, - ухмыльнулся в ответ Дэвид.
      Неожиданно Горингу пришла в голову забавная мысль: а что если библейские легенды о громе среди ясного неба, о глухом и гулком голосе среди туч, вещающем засуху или мор, явления святых с нимбами вокруг головы - что если все эти сказки - правда? И что все это - сеансы хронофонной связи через века из будущего, в котором, естественно, все будут знать и Формулу Петли, и устройство хронофона? Значит, наша "свобода воли" - блеф, и мы живем в причинно-следственном ключе, уготованном для нас нашими потомками? Неужели...
      Кольцо с головой Горинга вдруг с грохотом взорвалось, превратилось в колонну синего света, настолько яркого, что Дэвид зажмурился. Уши заложило тянущим душу свистом, который через секунду стих, достигнув нестерпимой высоты.
      Когда Дэвид снова открыл глаза, в комнате царили покой и тишина. Ничего не изменилось: стол и стул стояли на месте, приборы смирно висели на стенах. Дэвид с чемоданом в руках обошел всю комнату и никаких изменений не обнаружил.
      - Видимо, наша уважаемая Петля обожает фейерверки и шумовое оформление, - процедил он сквозь зубы. - Что ж, учтем. У джинов тоже должно быть свое "хобби."
      Однако настроение у него упало. Он с детства не любил непонятное и таинственное. Может быть, отложить все на завтра?
      А если именно завтра Кларк выведет формулу? Тогда...
      Горинг представил себе задний бампер "Электора", на огромной, уже недостижимой скорости уходящий от него все дальше и дальше в голубизну автотрассы...
      Нет! Сегодня - или никогда.
      Горинг шагнул к двери.
      Если бы он оглянулся, то наверняка заметил бы прямо над столом в потолке маленькое отверстие, похожее на пулевое.
      Кларк проснулся от сильнейшего удара грома.
      Он открыл глаза и снова зажмурился. Даже сквозь прикрытые веки бил яростный синий свет. Это не могло быть молнией - свет был постоянен.
      Кларк рывком откинул плед и босиком выскочил на дорожку сада.
      Было светло, как днем. В неестественном мертвом свете деревья казались высеченными из черного мрамора. А за ними стояла исполинская башня из синего огня, бесконечно высокой вершиной упираясь в Полярную звезду.
      От свиста вылетели стекла виллы, но оглохший, полуослепший Кларк продолжал стоять на мокром песке, не чувствуя резкого холода, пока перепуганная Мэгги не втащила его на террасу.
      Башня уже в полной тишине медленно меняла цвета: голубой, зеленый, желтый. И все вокруг - перила террасы, песок дорожки, трава, шоссе за оградой, институтский парк, здания лабораторий и домики городка, прорисованные нерезко сквозь лохматые липы, - все, подчиняясь этому неспешному ритму, менялось на глазах, приобретая то влажную прозрачность аквамарина, то мудрую тяжесть малахита, то маслянистый жар золота.
      Мэгги и Кларк молчали, стоя на террасе, пораженные, ошеломленные, даже не пытаясь догадываться о причинах этой фантасмагории. И только когда башня стала огненно-красной, в комнате заверещал видеофон.
      Всклокоченный, с перекошенным лицом, Кэрол Старковский кричал с экрана, захлебываясь:
      - Шеф, это "Сатурн"! "Сатурн" горит! Тревогу, шеф! "Сатурн"!
      Через пять секунд взвыли сирены.
      Старковский ошибся. "Сатурн" не сгорел. Когда световая башня, темнея, с легким гудением окончательно исчезла, все шесть этажей электронного мозга оказались целыми.
      Впрочем, не совсем. Здание выглядело словно памятник древней архитектуры: во многих местах облезла краска, в алюмобетоне появились трещины, из которых в свете прожекторов темными змеями ползли вверх толстые побеги плюща, даже нержавеющий металл главной двери покрылся зелеными потеками окислов.
      О том, чтобы проникнуть в здание, не могло быть и речи. Решили ждать утра.
      Кларк ходил взад и вперед по залу главной лаборатории, которая стояла рядом с "Сатурном", и старался не замечать умоляющих глаз Старковского. Давать какие-либо комментарии к случившемуся он наотрез отказался.
      Утром перемена оказалась еще разительнее. "Сатурн" явно постарел лет на триста. Он смотрел на людей подслеповатыми мутными стеклами, как выживший из ума дед.
      Проникнуть внутрь решились только трое: Кэрол, Вилли и, несмотря на бурные уговоры Мэгги, Кларк.
      Главная дверь, как, впрочем, и запасная, никак не реагировала на магический ключ Кэрола. Видимо, испортился замок. Пришлось вскрывать ее лучевой пилой.
      Внутри было не лучше. Бетонный пол и стены поросли лишайниками и плесенью. Лифт не работал. В нем жили мыши. Медные шины трансформаторов с полусгнившей изоляцией покрывал толстый зеленый налет. Железные пластины проела ржавчина. Плотные пологи паутины сверху донизу драпировали полутемные залы. Винтовая лестница обрушилась в нескольких местах, и Кларк запретил по ней подниматься. Кэрол метался из зала в зал и плакал злыми слезами.
      Единственный путь наверх был по трубе принудительной вентиляции, которая спиралью опоясывала все здание. По ней надо было ползти на коленях, но иного пути не было. Кэрол полз первым. Он хотел было вылезти на втором этаже, но Кларк сдавленно прогудел: "В операторскую..."
      Ползти было невероятно трудно. Не хватало воздуха. От острого запаха плесени першило в горле. Руки и колени скользили по влажным замшелым стенкам. Каждый метр требовал столько энергии, что уже через пять минут все трое обливались потом. Фонари на шлемах вспугивали десятки летучих мышей, которые начинали неистово метаться в проходе, и без того узком. Кларк вылез на четвертом этаже и пробормотал, задыхаясь: "Больше не могу..." Вилли не без тайной радости остался с ним передохнуть, но тощий Кэрол полез выше.
      Последние два этажа оказались самыми трудными. Когда Кэрол достиг, наконец, вентиляционной воронки, у него уже не было сил выбраться наружу. Хрипло дыша, он лежал на краю воронки до тех пор, пока снизу не послышалось тяжкое пыхтение Кларка.
      Выключив фонарь, Кэрол неловко спрыгнул вниз. Из-под его ног шарахнулось сразу несколько больших сов, с тревожным оханьем устремившихся в темные углы.
      Здесь, как и в остальных залах, было полутемно, свет проникал в основном через большое, неизвестно откуда взявшееся, круглое отверстие в толстой броне сферической крыши. Окна были затянуты паутиной, как плотными шторами. Всюду лежал толстый слой пыли, на котором замысловатыми иероглифами отпечатались птичьи следы.
      Пульт, гордость и радость Кэрола, темнел в глубине зала сплошной горой паутины, пыли и засохшего плюща. Старковский направился к нему, понуро волоча ноги.
      На полдороге он остановился, с удивлением разглядывая непонятный прибор, вернее, остатки прибора на покосившемся треножнике - удлиненное яйцо, проеденное в нескольких местах белой окисью, с отверстием на заостренном переднем конце, вокруг которого, как шипы, топорщились оплавленные неведомым жаром остатки вольфрамовых пружин. От треноги к пульту, вернее, к его задней крышке, немилосердно сорванной, пятнистой гадюкой полз изгрызенный мышами кабель.
      - Так я и знал...
      Это сказал подошедший сзади Кларк.
      И тут только Кэрол увидел главное. Рядом с пультом, сгорбившись на винтовом стуле, пустыми глазницами уставившись в давно погасший экран, сидел полуистлевший скелет.
      - Ничего не понимаю, - простонал Старковский, обретя дар речи. Абсолютно ничего не понимаю... Я же был здесь вчера вечером... Все было в порядке.
      - Простите, шеф, но тут что-то не так, - Вилли почесал в затылке. - Я, конечно, ни в бога, ни в черта не верю, но... Видел я в кино древние замки. Которые по триста, по четыреста лет без людей стоят. Больно похоже, шеф.
      Кларк внимательно рассматривал дыру в крыше и ответил не сразу.
      - Ты почти прав, Вилли. "Сатурн" действительно пробыл без людей не меньше трехсот лет... Кэрол, сколько горел весь этот фейерверк?
      - Н-не знаю... Минут пятнадцать-двадцать...
      - Великолепно... Нам всем повезло. Если бы "Сатурн" выдержал еще полчаса, весь городок превратился бы в руины, а мы - в скелеты, будь проклята эта земля. Нас бы тоже затянуло...
      - Но что случилось?
      - То, о чем я хотел сказать Горингу, но не успел. Петля Времени, замкнувшись, становится неуправляемой, превращается в стремительно растущую воронку, где время несется все быстрее и быстрее. Триста лет - за пятнадцать минут. Пока не превратится в чистое пространство - пространство с нулевым временем.
      Кларк снова уставился на потолок, словно в круглой дыре пряталось то, что он искал всю жизнь:
      - Господи... Да это же нуль-коридор! Это же сверхсветовая скорость, будь проклята эта земля!
      Он было повернулся к вентиляционной воронке, чтобы немедленно спуститься вниз, но задержался у скелета, задумчиво теребя бороду.
      - Одного я не могу понять - зачем ему все это понадобилось?
      Дневники Горинга нашли намного позднее.
      Кларк читал их в бывшей секретной мастерской Горинга, у вскрытого сейфа. Он читал их молча, и с каждой страницей, исписанной жестким каллиграфическим почерком, все больше каменело его лицо. Он прочитал все, что было написано, и перелистал страницы, оставшиеся чистыми.
      И тогда Кларк заговорил. Он говорил, и в его голосе рокотало море море, которое может быть нежным и беспощадным, теплым и холодным, бурным и спокойным, добрым и гневным, но которое всегда огромно и открыто всем кораблям и всем птицам.
      - Ты умно, ты хорошо играл, Горинг. Но ты не мог не проиграть.
      СИНИЙ ДЫМ
      Глава первая
      КАФЕ ПОГИБШИХ
      Здесь, на Земле, все было по-другому. Другие законы, другие силы. Тэдди не рассчитал удар. Что-то хрустнуло, и на панели загорелся тусклый красный сигнал.
      - Вашей жизни угрожает опасность! Вашей жизни угрожает опасность!
      Тэдди разжал ладонь. Витой вензель выключателя, сорванный с панели, зеленел ядовитой двухвостой змейкой "СС" - фирма "Смит и Смит".
      - Вашей жизни угрожает опасность!
      На этот раз удар был точен. Тэдди вложил в него всю силу, накопленную годами тренировок и работы, и сила эта была направлена в паутину серебристых решеток, скрывающих динамики.
      Паутина оказалась прочной. Решетка прогнулась под ударом, но динамики не смолкли. Правда, что-то сместилось в механизме, и магнитная спираль стала вращаться быстрее. С бархатного баритона голос перешел на истерический фальцет: - Вашей жизни угрожает опасность!
      Тэдди заскрипел зубами и снова включил мотор. Машина беззвучно рванулась с места. Теперь, когда автомобиль был отключен, мощный "Форд" был послушен только человеку.
      - Вашей жизни угрожает опасность!
      Это было хуже зубной боли. Чтобы заглушить истерический крик, Тэдди стал ругаться. Он ругался истово и длинно, как старый пират из боевика.
      Впрочем, если говорить честно, ругаться не стоило. Такова инструкция Международного Совета. Астронавт, потерпевший аварию в космосе, даже если он здоров, как буйвол, обязан три месяца провести в карантине под строгим надзором психотерапевтов. Зеленые рощи, минимум шума, минимум всякого рода раздражителей, особое питание.
      И даже машины для прогулок особые, - вроде этого "Форда", в котором даже после выключения автоводителя магнитофон со стереотипными воплями об опасности никак нельзя отключить...
      Впереди неожиданно близко вспыхнули тормозные огни межконтинентального "Электора". Тэдди скорее инстинктивно, чем обдуманно, бросил свой "Форд" влево, а через десятую секунды - вправо. Бетонная стенка ограждения возникла и исчезла, как мгновенная галлюцинация. Механический голос поперхнулся.
      Машина глотала мили. Вокруг, за сплошной стеной ксенонового света, по-прежнему было темно. Но Тэдди знал дорогу, чувствовал ее, как почтовый голубь.
      Конечно, он мог поступить иначе. Прочертить на Э-карте маршрут, заложить его в пластиковые челюсти автоводителя, нажать кнопку и... Машина была комфортабельной комнатой на колесах: горячий кофе, постель, видеофон с 18 программами, микрофильмы и даже тонизирующий УВЧ-душ. Десять часов - и "Форд" сам мягко затормозит у дверей забытого богом и людьми ресторанчика во Флориде.
      Там со Свэном они всегда праздновали возвращение.
      Эх, Свэн!..
      Нет, лучше так. С разбитым автоводителем, когда четыреста лошадиных сил, закованных в стремительную броню, покорны только тебе. Когда никто не сможет убить тебя или спасти. Когда адская скорость - не только взаимодействие слепых сил, механизмов, электротоков, но и твое напряжение, твоя тоска и надежда. И ветер в лицо. Правда, звезд не видно - автотрасса надежно укрыта защитным сталестеклом. Но ветер - твой, и если до конца выжать педаль, - он станет ураганом, от которого путаются мысли...
      Отель "Твоя звезда" сначала был похож на молочно-белое пятно в тумане. Потом пятно распалось на отдельные созвездия. Созвездия росли и занимали горизонт. И даже вблизи, когда стало видно, что светят не звезды, а ксеноновые фонари, - даже вблизи не появилось разочарование, которое постоянно преследовало Тэдди на Земле.
      - Вашей жизни угрожает опасность...
      "Форд" затормозил, чуть не клюнув носом впереди стоящую машину. Тэдди помедлил с минуту, потом вышел, небрежно хлопнув дверцей.
      Вокруг никого не было. На стене гостиницы пульсирующим неоном переливалась звезда. Длинные ее лучи, чуть загнутые вверх, упирались в небо.
      "Падучая звезда"... Так всегда называл ее Свэн.
      Эх, Свэн...
      - Вашей жизни угрожает опасность! - в последний раз пискнул за спиной механический голос, и Тэдди, толкнув прозрачную плоскость двери, очутился в баре.
      Ему пришлось сделать еще один шаг, потому что дверь, развернувшись на оси, толкнула его сзади.
      Здесь, на Земле, все было по-другому...
      Бармен, похожий на глыбу белого мрамора, дремал в углу. Гость нарушил его сон. Бармен недовольно приоткрыл один глаз, но через мгновение неожиданно легко вскочил на ноги.
      - Заморыш? Ну и ну! Что-то давненько дядюшка Клаус не видел твоей сентиментальной образины. Виски?
      Тэдди кивнул, усаживаясь на высокий стул. Здесь все было по-старому и плотные жалюзи на окнах, и разноцветные столики, придававшие залу вид шахматной доски, и букет высохших цветов рядом с винной батареей, и сам дядюшка
      Клаус - по-прежнему подвижный и благодушно рокочущий.
      Заморыш... У Клауса даже это прозвище звучало ласково. Тэдди действительно не походил на античного бога. Маленький, худой, сутулый, он стоял тогда самым последним в шеренге претендентов. Начальник училища, обходя новичков, удивленно вскинул брови:
      - А это что за заморыш?
      Но когда с центрифуги сняли последнего претендента, потерявшего сознание, а Тэдди еще продолжал крутиться, и когда стрелка перегрузок подползла к двадцати "ж", бравому майору пришлось удивиться еще больше:
      - Вот это заморыш!
      Кличка прилипла настолько крепко, что Тэдди сам стал забывать свою фамилию. Он не обижался, когда в иллюминаторе третьей лунной базы, где он лежал, истерзанный и измятый после очередного звездного рейса, на зеленом диске Земли проступали два гигантских слова: "Браво, Заморыш!" Ему льстили огромные заголовки газет: "Тэдди Заморыш снова показал, на что способен американец!", "Тэдди Заморыш - наша национальная гордость!".
      Он даже забыл поклониться, когда сам президент, под объективами сотен телекамер, торжественно обратился к нему: "Вы - настоящий герой, Эдвард Стоун" - он просто не сразу понял, что речь идет о нем.
      Но потом пришли иные времена, и прозвище приобрело обидный смысл. И теперь, когда какой-нибудь пухлощекий юнец с нашивками орет по микрофону на весь космодром:
      "Трави, Заморыш!", у Тэдди начинает подергиваться веко...
      И только здесь, у Клауса, все по-старому.
      Впрочем, не все. Столов стало меньше, из лопнувших жалюзи торчат полиэтиленовые нити, когда-то черные кудри дядюшки Клауса посерели. А рядом со стойкой появилось нечто новое: огромная звездная диорама в полстены, черная, с едва заметным фиолетовым оттенком пустыня пространства и робкие пунктиры знакомых созвездий...
      Игрушечная Вселенная расплылась. Впереди снова горел желтый глаз пульсара НП-0532, и снова летел в неизвестность "Икар", и никто еще не подозревал о пресловутой "канаве времени". И все - из-за вынужденной посадки на КС-5225, рядом с которой, вспученная пульсаром, громоздилась эта самая непонятная "канава". А потом... Это было страшно, когда в восемнадцати отсеках царило разное время: в отсеке Цао прошло двести лет, пока у Тэдди часы отбили 28 минут 4 секунды.
      Но самое страшное, пожалуй, было, когда в пилотский отсек вошла - или вползла? - Нэнни... Впрочем, разве это была Нэнни? Высохшее, седое - нет, скорей не седое, а зеленое - существо, которое спросило его, тягуче шамкая:
      - Ты еще жив, Тэдди? Я пришла... проститься...
      Кажется, он даже не заплакал тогда. Он отупело смотрел на биобраслет, впившийся в желтую пергаментную кожу умирающей: "Нэнни Стоун, 130 лет"... Счетчики работали безукоризненно.
      А что было потом? Спасли наркотики, десятки, сотни голубоватых пилюль. Он смеялся, когда выполз из люка оплавленного "Икара" на причальную площадку Третьей лунной, смеялся перед телекамерами - бездумно смеялся, не узнавая огромный серп Земли над головой.
      Три года лечили его тело. И еще три года - мозг, потому что пилот не мог вспомнить даже своего имени. А когда он вспомнил все, потребовалось еще время, чтобы все забыть или хотя бы заглушить воспоминания. Ему принесли бумагу с печатями, и он долго вертел ее в руках, не понимая связи слов:
      "Учитывая заслуги перед нацией... проявленное истинно американское мужество... подвиг... фирма "СС" предлагает... в классе. "Д" на льготных условиях... кавалеру трех орденов "Астра"... почетному члену... Эдварду Стоуну астролетчику... работу..."
      Класс "Д"... Это было хуже смерти. Из астролетчиков - сразу в "мусорщики". Чудом выбравшись из одной "канавы времени", Тэдди попал в другую - еще более глубокую.
      Впрочем, не он один. Ведь со Свэном была такая же история. И со многими другими. Их выбросили, как отслужившее тряпье.
      Но Свэн никогда не терял присутствия духа. Он был весельчак и задира наперекор всему. "Мы уже наполовину ангелы, Тэд, - любил он повторять. - Я не понимаю только одного - почему мы еще не совсем ангелы. Даже самоубийца не решился бы сесть в такую колымагу, как наши тральщики. По этому металлолому давно плачет свалка. Весь вопрос в том только, кто раньше - я или ты..."
      Первым оказался Свэн...
      - Ты чего, уснул?
      - Что?
      - Я говорю: еще виски?
      Тэдди удивленно посмотрел на опустевшую рюмку и кивнул.
      Клаус отошел к стойке. Тэдди рассеянно смотрел на его могучую белую спину, на сильную короткопалую руку, в которой золотой рыбой светилась бутылка.
      - Слушай, Клаус, это правда, что ты тоже был звездолетчиком?
      Звякнули фужеры. Красное одутловатое лицо Клауса было теперь рядом.
      - Кто тебе сказал?
      - Ребята...
      - Свэн. Он один знал. Нет, мальчик, я не был звездолетчиком. Тогда еще не думали о звездах, хотя и называли нас громко - "астронавт".
      Бармен отпил глоток из своей рюмки, тяжело оперся о стойку. Взгляд его скользил мимо Тэдди куда-то к шахматным клеткам столиков, в полутьму зала.
      - Нет, мальчик, я не был звездолетчиком. По крайней мере, таким, как ты. Но человек, которого тогда еще не звали "дядюшкой Клаусом", однажды впервые в мире вступил на зыбучий песок Марса...
      - Постой, постой... Ведь Гарольд Митчэлл...
      - Вот именно мальчик, Гарри Митчэлл. "Техасская горилла в марсианских песках..."
      Тэдди привык ко всему, но это... Кряжистый, длиннорукий гигант в форме ВМС, ослепительная улыбка, дерзкие глаза и сигарета в углу рта. И еще кровавое, неземное сияние песков, плотная черная тень за фигурой в нелепом допотопном скафандре, лишь отдаленно напоминающем очертания человеческого тела, и за квадратным стеклом гермошлема - все та же белозубая улыбка и те же глаза. Эту фотографию Тэдди вырвал из "Истории космонавтики" и повесил над своей койкой в училище, за что получил три наряда вне очереди.
      - Не похож?
      - Слушай, Кла... Митчэлл, но...
      - Не надо, сынок. Гарри Митчэлл давно умер - теперь есть дядюшка Клаус. Так зовут меня пилоты, которые иногда забегают на мой огонек, - и мне нравится мое новое имя.
      - Хорошо, Клаус, но как это случилось?
      - Мы прилетели на Марс, ничего толком о нем не зная. Мы спешили обогнать русских, первыми поставить свой флаг над марсианскими пустынями. А пустыни оказались коварными...
      - И что?
      - Хрустальная пьявка.
      - Но это же ерунда! Десять уколов Б-5 через каждые 20 минут, и все в порядке!
      - Это теперь ерунда. А тогда еще не было Б-5. Тогда даже простая шизофрения была неизлечимой болезнью.
      - Тебя списали?
      - Конечно! Кому я был нужен такой?
      - Но ведь теперь...
      - Ты же сам говоришь: Б-5. Правда, чтобы вернуть меня в действительность, потребовалась чуть ли не цистерна этой гадости.
      Что-то тревожило Тэдди во время разговора, что-то неотступно стояло перед глазами, но он никак не мог сосредоточиться, поймать это слово - или цифру? - нет, слово и цифру... А какая разница, ведь перед ним живой Гарольд Митчэлл!.. Живой? И словно лопнула матовая пленка, скрывающая подпись под фотографией в "Истории космонавтики":
      "Гарольд Митчэлл, родился в 1968 году... умер в 19..."
      - Слушай, Клаус, но...
      Замешательство пилота не ускользнуло от Клауса. Несколько секунд он, словно оценивая, пристально смотрел на Тэдди, потом махнул рукой и, чуть косолапя, подошел к диораме.
      - Ты видишь это небо?
      - Ну, разумеется, вижу. Пока.
      - Ты видишь эти красные огоньки?
      Вот красных огоньков Тэдди не заметил. А их было много, этих огоньков. Они были рассыпаны по всему небу, целыми роями облепляли планеты, неровными пунктирами тянулись от Земли к звездам и часто-часто мигали, словно предупредительные маяки.
      - Каждый такой огонек - это человеческая жизнь, отданная космосу. Это - могила космонавта, вернее, флаг над его могилой. Раньше я записывал всех, но кому нужны толстые тетрадки с перечислением фамилий? Да и важны ли вообще фамилии?
      Огоньки краснели среди звезд, словно капли крови. Тэдди смотрел на них завороженно: алые брызги жили какой-то своей гордой и вечной жизнью.
      - Вот здесь, на Марсе, у Малого Сырта, тоже горит огонек, видишь? Так вот это - могила Гарри Митчэлла...
      Тэдди допил рюмку залпом, одним глотком. В груди что-то сладко заныло и сжалось.
      - Послушай, Клаус, у меня голова идет кругом. Я ничего не понимаю. Умер или не умер Митчэлл?
      - Прости, Заморыш. Просто, дядюшке Клаусу иногда ужасно хочется говорить красиво.
      Клаус отошел от диорамы и снова оперся о стойку.
      - Сам понимаешь, после этой хрустальной пьявки я практически перестал быть человеком. В то же время, когда мое бренное тело перевезли на Землю, душа моя витала в иных мирах. Ты, наверное, читал в учебниках, как это бывает. Сейчас есть Б-5, а тогда даже не знали толком, что со мной стряслось.
      Клаус помолчал. Взгляд его снова блуждал по столикам.
      - Надо мной, то есть над грешным телом моим, бились лучшие медицинские умы. Наконец, один профессор, имени его не помню, предложил меня ликвидировать.
      - То есть как?
      - А так. Гуманно, безболезненно. В целях защиты человечества от неизвестной инопланетной инфекции. У него была теория, что раньше Марс был населен, а потом все живое вымерло от какой-то эпидемии. И что я вот эту самую эпидемию подхватил...
      - Чушь какая...
      - Чушь не чушь, а после некоторых колебаний с ним стали соглашаться. Можно ли, говорили они, из-за одного человека, который и так, по сути дела, мертвец, жизнью всего человечества рисковать? Так-то, мальчик.
      Клаус только сейчас заметил, что рюмка у пилота пуста, достал бутылку.
      - Тебе с содой?
      - Нет, лучше цейлонского грога.
      - Ну, хорошо. Пей. Так вот тогда-то и умер американский астронавт Гарольд Митчэлл, а в одной из частных психиатрических клиник появился безвестный полутруп по имени Герман Клаус.
      - Как же это удалось?
      - Мои ребята, знали обо всех этих медицинских дискуссиях. Славные ребята, они не верили ни в бога, ни в черта, они тащили меня на себе с Малого Сырта и не бросили здесь, на Земле. Они выкрали меня из изолятора. Ну, а когда, наконец, появился Б-5, удалось откачать...
      - Подожди, Клаус, ведь Б-5... Сколько же ты пробыл в психиатрической клинике?
      - Считай сам.
      Тэдди попробовал посчитать, но не смог - от смеси грога с виски шумело в голове, и он никак не мог вспомнить, в каком году состоялась первая посадка на Марс. Он виновато улыбнулся.
      - Двадцать лет, мальчик. Двадцать лет, как одно мгновение. Гарольд Митчэлл уснул на Малом Сырте, а через двадцать лет в клинике под Гамбургом проснулся Герман Клаус.
      - Но ты же мог объявиться, сказать кто ты!
      - Зачем? Ну, была бы сенсация, репортеры вцепились бы, как гончие в кабана. А потом? Я долго думал об этом, сынок. В космос меня бы уже никто не пустил, а на Земле мне и так все опротивело. И я решил сделать такой вот голубой приют для себя и для вас, космических бродяг. Ведь я знаю, как тошно бывает на Земле после молчаливого космоса - вокруг шум, толкотня, все куда-то бегут, кусаются, лягаются, грызут друг другу глотки. А у тебя за спиной - могилы, могилы, могилы... И была еще одна причина, сынок. Но о ней знают только два человека на свете. И больше никто никогда не узнает. Налей еще, Клаус.
      - Не много ли?
      - Налей.
      Все медленно-медленно отодвинулось вдаль: и белая шапочка Клауса, и радуга бутылок на стойке, и темное дерево стен, и даже красные огоньки на небесной карте - все стало маленьким и нереальным, словно смотришь в перевернутый бинокль. Гулко зазвенел причальный трап под магнитными присосками подошв, и чей-то ломкий баритон крикнул в самое ухо: " Трави, Заморыш!". Ослепительно, в полнеба вставала Земля над воронками лунных кратеров, а он никак не мог застегнуть ремни сиденья, потому что они извивались и противно пищали: "Вашей жизни угрожает опасность!"
      Тэдди уронил голову на стойку.
      Корабль Свэна падал по спирали прямо в холодный багровый огонь, уже полупрозрачные розовые протуберанцы лизали черный корпус, и корабль становился все меньше и меньше, а Тэдди все кричал в погасший экран видеофона: "Свэн! Свэн! Катапультируй! Свэн! Сделай что-нибудь, Свэн!"
      Он откинулся на спинку сиденья и лежал, опустошенный и беспомощный, бросив рычаг управления, и ему было наплевать на то, что с ним будет, потому что Свэн погиб и он ничем не смог ему помочь. И в это время его тральщик тряхнуло раз и другой, а потом затрясло по-настоящему, а он все не мог открыть глаза...
      Над ним стоял Клаус и тряс его за плечо.
      - Что ты бормочешь? Что со Свэном? Где он?
      Зубы лязгнули о что-то стеклянное, рот обожгло ледяным холодом, потом жаром, заложило нос и уши, и Тэдди глотнул, чтобы не захлебнуться.
      - Легче?
      Тэдди неуверенно кивнул. Сознание возвращалось, а вместе с ним ощущение невероятной усталости и головная боль.
      - Так что случилось со Свэном?
      Сознание вернулось сразу, толчком. Тэдди качнулся на стуле, закусил губу и, нетвердо ступая, пошел к диораме. Он ткнул пальцем в звездное пространство. Палец попал в невидимую плоскость экрана.
      - Вот... Здесь... Зажги здесь огонек, Клаус. По Свэну...
      Он скрипнул зубами и обернулся.
      - Свэн погиб, Клаус. Мы были вместе. Свэн погиб, а я остался.
      Клаус плакал беззвучно, мелко-мелко вздрагивая и шмыгая носом. Весь он как-то обмяк и стал старым-старым, как Санта-Клаус из рождественских сказок. Он стащил с головы белую шапочку и стоял, комкая ее в руках, и седые волосы его торчали во все стороны.
      - И Свэн... И Свэн тоже...
      Клаус снова зашел за стойку бара и на этот раз возился там подозрительно долго. Когда он, наконец, выпрямился, глаза его были уже сухими.
      - Теперь я тебе говорю: выпьем! Выпьем, мальчик, за Свэна и за всех остальных. Вечной дороги им!
      Мускулы Тэдди непроизвольно напряглись и левая рука согнулась в локте, словно придерживая гермошлем. Минуту пилот и Клаус стояли по команде "смирно" друг против друга, разделенные узкой полоской стойки. На Земле говорят: "Вечная память", "Вечный покой". В космосе, над телом погибшего товарища, астронавты говорят: "Вечной дороги", потому что вечно блуждать нетленному телу во мраке и холоде межзвездной ночи. Вечной дороги...
      - Почему? - хриплым, шепотом спросил Клаус пространство.
      Он уже стоял у диорамы, и обе длинные руки его со сжатыми кулаками взметнулись вверх.
      - Почему нет бога? Почему они должны погибать, мои мальчики? Потому что они смелее, сильнее, чище других?
      Где же она, та самая справедливость, о которой три тысячи лет вопят люди? Где все те высокие слова, которыми исписаны миллионы книг? Почему еще не сгорела от стыда или от ядерного огня эта лживая планета? .
      - Хватит, Клаус.
      Тэдди тронул бармена за плечо и вздрогнул: у Клауса не было зрачков. Два бельма, два белых пятна сверкали на лице, а вокруг головы причудливым нимбом светились огни диорамы: снежные хлопья созвездий, кровавые искры похоронных маяков.
      "Если бы был бог, он, наверное, выглядел бы вот так", - совсем некстати подумалось пилоту.
      - Чего: хватит? Ты знаешь, Заморыш, как называют мое заведение?
      Свистящий шепот снова перешел на крик.
      - Ничего ты не знаешь! "Кафе погибших" - вот как значится оно в туристских проспектах! Ты думаешь, этот зал пуст? Как бы не так! Он полон, полон - яблоку упасть негде! Ты чувствуешь, как здесь накурено? Астронавтам нельзя курить? Чушь! У дядюшки Клауса все можно! Где же еще отвести душу моим мальчикам, как не у дядюшки Клауса? Ни один шпик не сунет сюда носа, потому что все знают друг друга, как облупленные. Что? Еще виски? O'кей!
      Клаус схватил пилота за лацканы форменной куртки, на которой топорщились нашивки звездных орденов, и зашептал в самое ухо:
      - Ты не узнаешь моих гостей? Чудак! Вон видишь, там, за крайним столиком, сидит Маккензи, а с ним Пол, маленький Джино и Картер. Они всегда вместе - и в космосе, и на Земле. Маккензи любит русскую водку и гаванские сигары, а Джино после рюмки коньяку может съесть четыре порции макарон. Ты говоришь, они взорвались, стартуя с Фобоса? Не верь сплетням, мальчик, они живы. А вот того, высокого, за вторым столиком слева, ты, конечно, помнишь! Ну да, это Стивен Блейк, кто же еще! После Арктура у него шалит печень, и он нажимает на минеральную... А эти двое, ближе к нам русские, они ничего не пьют, но это чертовски славные парни.
      Клаус откинулся назад и захохотал, и пустота зала ответила ему хохотом.
      - А там? Узнаешь? Так это же ты со Свэном! А рядом кто? Конечно, Гарри Митчэлл, фанфарон и любимец интеллигентных мисс, а также миссис, "техасская горилла в марсианских песках"... Еще виски, Клаус!
      Клаус схватил поднос и выгреб из-под стойки целую кучу рюмок, и они почему-то все до одной стали на поднос правильно, сплошным сверкающим строем, а Клаус хватал разноцветные бутылки с полок и лил, лил, лил, пока не зарябило в глазах от множества напитков, и тогда Клаус пошел, покачиваясь, как белая льдина на штормовой волне, в мягкий полумрак зала, к столикам, и Тэдди, не раздумывая, пошел за ним.
      Они еще долго бродили между столиками и чокались с призраками, и пили рубиновые, изумрудные, опаловые смеси, обнимались, плакали и хохотали и нестройными голосами хрипели старую песню космических бродяг, и веселые призраки дружно подхватывали припев:
      Когда, пилот,
      не повезет
      тебе в полете вдруг,
      не верь тому,
      что бак в дыму
      и что последний круг.
      Пока есть ход
      держись, пилот...
      А если ад вокруг
      ищи в аду
      свою звезду
      еще не поздно, друг...
      А потом Клаус уснул на стуле, и его голова лежала на подносе, как голова Иоанна Крестителя. Где и когда Тэдди видел эту картину? Смутные своды какого-то музея, надоедливая скороговорка электронного экскурсовода, он помнит только фамилию художника - Бартоломео Венето, это был, кажется, итальянец, но он жил так давно, лет пятьсот назад, и все-таки краски не успели померкнуть... Кстати, кто такой был этот Иоанн Креститель? Астронавт? Чепуха, пятьсот лет назад ничего не знали о космосе, но почему вокруг головы Иоанна Крестителя - он точно помнит! - золотился полупрозрачный ободок гермошлема? Глупости, это ему показалось... Куда ушел Свэн? Он вечно куда-то уходит и не говорит куда...
      Клаус спал, а Тэдди никак не мог уснуть, потому что все вокруг стало вращаться, с каждой минутой быстрее и быстрее. Сначала зашевелились стены и медленно поползли по кругу, потом сдвинулась диорама и стойка, движение ускорялось, стены слились в сплошной темный обод, столики отбросило центробежной силой в эту темноту, они летели в темноте и, раскаляясь, превращались в капли пламени. Потом выгнулся пол и стал превращаться в воронку, которая становилась все глубже и глубже. Тэдди изо всех сил оттолкнулся от пола и повис в воздухе - вовремя, потому что капли со всех сторон ринулись в воронку, и это был настоящий огненный дождь. Тэдди висел в воздухе, а рядом парила голова дядюшки Клауса на подносе, что-то белое падало вниз в воронку, описывая большую медленную спираль - нет, не белое, а черное, и это черное было тральщиком, и Тэдди закричал: "Свэн! Свэн, катапультируй", потому что это был тральщик Свэна, а внизу была не воронка, а красное пятно.
      Толчок неясной тревоги выбросил Тэдди из бредового сна. Он поднял тяжелую голову и осмотрелся. В голове потрескивало и попискивало, но глаза цепко схватили детали: разбитая бутылка из-под виски, почему-то стоящая на горлышке; неизвестно откуда появившаяся латинская надпись: "Memento mori" ("Помни о смерти") на стенке стойки, обращенной к залу; четыре дырки с оплавленными краями вокруг ртутной люстры (Тэдди непослушными пальцами расстегнул кобуру лучемета, но вместо холодного прикосновения стали ощутил пустоту - это окончательно привело его в себя).
      Спокойно. Надо разобраться. Во-первых, где? Тэдди поднял стакан над столом, разжал пальцы. Стакан не повис в воздухе и не врезался с грохотом в стол: он упал на пол мягко, с ускорением ровно в 1 "ж". Значит, Земля.
      Теперь... Клаус спал рядом, тяжело дыша носом, и Тэдди вспомнил все.
      Окна уже голубели. Тэдди прошел к стойке, взял наугад первую попавшуюся бутылку.
      От запаха спиртного его замутило, но он заставил себя сделать глоток. Секунду помешкав, - не разбудить ли Клауса? - пилот направился к двери.
      "Форд-СС", матовый от росы, ждал его.
      Тэдди открыл дверцу, готовый принять очередную дозу механического крика, но динамики загадочно молчали, только аварийный сигнал на панели горел, как хрустальная пьявка, отведавшая крови.
      Тэдди выглянул в боковое стекло. Неоновая звезда на стене по-прежнему тянула к небу длинные лучи. Тэдди помахал рукой то ли звезде, то ли небу и включил двигатель.
      Машина, царапнув боком задние бамперы впереди стоящего "Фиата", черной пантерой выскочила на автотрассу.
      Тэдди бездумно улыбался. Одна рука лежала на руле, другая сжимала фильтр недокуренной сигареты.
      Впереди вставало солнце. Тэдди прибавил скорость.
      Глава вторая
      КОРШУНЫ КОСМОСА
      Пробуждение было тягостным. Мозг, взбудораженный ночными кошмарами, не хотел возвращаться к действительности. Роберт Смит уже чувствовал свое тело, но никак не мог понять, где оно находится. То казалось, что он парит в облаках, то наваливалась на грудь, сгибая ребра, тяжесть рухнувшего подземелья. В эти мгновения мышцы судорожно напрягались, пытаясь стряхнуть оцепенение, но тело оставалось неподвижным.
      Потом откуда-то слева и снизу поползло, растекаясь и усиливаясь, ощущение зуда. Через минуту зуд стал нестерпимым, но Роберт по-прежнему не мог пошевелиться, чтобы как-то унять его.
      Беспричинный страх ледяными иглами впился в кожу. Роберт рвался из последних сил, в мозгу звонко лопнуло что-то тоненькое и непрочное, и сон ушел окончательно.
      Он лежал в своей постели мокрый от пота, хотя в спальне было достаточно прохладно. Мучительный зуд не стихал - ступню левой ноги словно жгло крапивой. Роберт машинально протянул руку, но пальцы под одеялом встретили пустоту. Левой ноги не было.
      Выругавшись сквозь зубы, Смит нащупал над головой переключатель Коллектора Покоя и повернул рифленую головку. Вместо привычного гудения тонизирующих микроволн послышался короткий свист, оборвавшийся глухим щелчком. Окончательно расстроенный, Смит открыл глаза.
      В комнате - зеленоватый полумрак, как в большом застоявшемся аквариуме. Широкие окна закрывали пуленепробиваемые нейлоновые шторы с двумя рядами звукоизолирующих портьер. Свет исходил от щита сигнализации на ночном столике. Гирлянды зеленых ламп заверяли, что в доме за ночь ничего не случилось.
      Ничего не случилось?
      Тело, освобожденное от оцепенения, снова застыло. Но теперь в каждой клетке жила настороженность. Не поворачивая головы, Роберт подозрительно исследовал каждый сантиметр доступного глазу пространства. И лишь когда увидел над собой тусклые бельма Коллектора Покоя, напряжение, стянувшее мускулы, ослабло.
      Аппарат не работал. Видимо, в нем что-то перегорело.
      У Роберта давно не ладилось со сном. Но пять лет назад случилось то, чего он ждал, обливаясь по утрам холодным потом.
      Его спасла случайность: он сел не впереди, как всегда, а сзади, рядом с доктором Солсбери. Ученый старикашка словно с ума сошел. Он отказывался покинуть Пятую лунную шахту, пока не закроют рудник. Он кричал об угрозе эпидемии в присутствии рабочих, и пришлось действовать решительнее.
      Когда за ними захлопнулась дверца лимузина, Роберт дал волю гневу.
      - Вы осел, Солсбери, - сказал тогда Смит. - Какого черта вы лезете в дела, которые вас не касаются? Занимайтесь своими гловэллами и хрустальными пьявками, а рабочими буду заниматься я. Мы покупаем ваши мозги, а не ваши эмоции. Если хотите работать у нас, то будьте добры...
      Роберт не успел договорить. Под передним сиденьем взорвалась бомба, которая разнесла вдребезги половину смитовского лимузина. Доктора Солсбери едва удалось заштопать - основной удар пришелся на него и шофера. А Смит остался без левой ноги...
      Зуд не утихал, и Роберт беспокойно заворочался. Оборванные нервные стволы, какие-то "фантомные боли" - эта премудрость не для него. Как можно ощущать ногу, которой нет? Что-то непонятное, унизительное и коварное творилось внутри, и допустить такое Роберт не мог.
      Все привычные утренние процедуры - электродуш, массаж, гимнастика, пять минут бассейна с биостимулятором "Пиранья" - он проделал с какой-то неистовой озлобленностью.
      Он добился своего. Через полчаса депрессия отступила, забилась куда-то: за завтраком Роберт был собран, свеж и почти весел. Диктофон-информатор негромко перечислял все, что случилось в мире за последние двенадцать часов, а Роберт с неожиданным аппетитом уплетал морского гребешка в ароматном горчичном соусе, запивая черным пивом.
      Информатор бубнил, а тренированный мозг Роберта запоминал лишь то, что могло иметь касательство к делам фирмы:
      - Советский Союз осуществил запуск пятого искусственного солнца над Арктикой....
      - Федерация социалистических государств Центральной Африки расторгла контакт с американской фирмой "Си-би-эс". Причина - низкое качество продукции.
      - Народная республика Австралии предоставила свою территорию в распоряжение ООН для проведения экспериментов по акклиматизации инопланетной флоры и фауны...
      - Биологическая лаборатория на планете "Прометей". Советский ученый Андрей Савин приводит новые доказательства искусственного происхождения кристаллопланет...
      - Фирма "Фрэнк-Железо из Космоса" объявила о своем банкротстве. Оборудование трех зоостанций на Венере и восемь грузовых кораблей будут проданы с аукциона...
      - Английский лайнер "Элизабет" потерпел аварию в районе звезды Алголь в созвездии Персея. Причины выясняются...
      Так им и надо! Страна, которая пытается называться капиталистической о, эта английская дань традициям! - хотя вся ее экономика пронизана спорами социализма. Полудействия, полурешения...
      - Международный Совет Космонавтики принял постановление об усилении ответственности государств и частных фирм за проведение неконтролируемых космических полетов в Солнечной системе...
      Тяжелая кружка дрогнула на полпути к губам и грохнулась на стол. Большой клок пивной пены выплеснулся на салфетку и зашипел, сползая на брюки.
      - Повтори!
      - Международный Совет Космонавтики...
      - Дальше, черт подери!
      - ...об усилении ответственности государств и частных фирм...
      Смит сорвал мокрую салфетку, словно она душила его.
      Вот оно - сон в руку! Ночной кошмар повторялся - теперь уже наяву. Его, связанного по рукам и ногам, волокут на свалку, и некого, некого позвать на помощь...
      Нет, это уже слишком! До каких пор, до какой черты можно отступать? Уже четыре пятых Земли залито красным цветом, - цветом коммунистических и социалистических государств, - а на оставшемся клочке "свободного мира" от старого, доброго предпринимательства остались одни воспоминания. Крупнейшие фирмы горят, лопаются одна за другой - что они могут в стальных тисках всяческих международных комитетов, советов, инспекций, союзов, которые растут от коммунистической пропаганды, как грибы после дождя? Нет, земля обречена - это Смиты поняли много лет назад, еще когда был подписан Пакт о всеобщем и полном разоружении. Оставить планету без войн значило открыть ворота коммунизму. Так оно и случилось...
      Роберт с отвращением оглядел остатки завтрака и включил уборщик. Проворные цепкие захваты сгребли грязную посуду, юркие щетки вылизали пивную лужу, и через пару секунд стол снова засверкал стерильной чистотой. Словно ничего и не было...
      А, да что паниковать раньше времени! Надо обмозговать все вместе с Дуайтом. Он мастак на всякие финты, надо отдать ему должное. Смиты всегда находили выход...
      Роберт вызывающе хмыкнул. Ему вспомнился давний скандал, когда фирма заявила о своем добровольном банкротстве. Это было перед самым подписанием Пакта, кажется, за неделю. В один день Роберт с Дуайтом распустили старое правление, усадили в психиатрическую лечебницу дорогого папашу и объявили о безвозмездной передаче ООН всей смертоносной начинки Биоцентра - складов бактериологического оружия на много миллионов долларов. Внешне все это смахивало на самоубийство. И когда через несколько дней Дуайт по телевидению выразил желание сотрудничать с правительством в мирных космических исследованиях, конкуренты решили, что братья окончательно свихнулись.
      Откровенно говоря, такой ход был не по душе Роберту. Слишком похоже на капитуляцию. Но Дуайт умел убеждать.
      - С Землей покончено, - говорил он. - Здесь мы как мухи в паутине. Красные сильнее нас экономически и, главное, рабочие на их стороне. На Земле уже не выгорит ни одно стоящее дело. А космос - пустыня. Богатейшая пустыня! Там есть, где развернуться и где спрятаться в случае чего. Нет, надо уходить в космос. Игра на Земле проиграна...
      Солидные правительственные дотации подкрепили доводы Дуайта. Фирма снова возникла из пепла, как птица Феникс, и уже через пару лет начала откусывать головы менее сообразительным партнерам.
      А вот теперь... Неужели красные всерьез принялись за космос?
      Только не надо теряться. Даже перед Дуайтом. Чтобы он не задирал носа. Вести себя, словно ничего не случилось. Никому нельзя доверять.
      На какое-то мгновение мелькнул отблеск ночного кошмара - вонючая трясина огромной свалки. Мелькнул и погас, уступив место реальным заботам.
      Дуайт Смит оторвался от экрана телегазеты, сверкнул через плечо темными стеклами квадратных очков.
      - Ты что-то сегодня не в форме, Робби. Надеюсь, ты здоров?
      - А ты что-то слишком часто стал справляться о моем здоровье, пробурчал Роберт, стягивая пиджак.
      Его раздражало все: и аккуратно скрытая зачесом круглая плешь на затылке Айка, и его бархатный голос, и каменная невозмутимость острого, словно высушенного лица, и медлительность длинных цепких пальцев, разминающих сигарету, и даже эти проклятые черные очки, за которыми не видно глаз.
      Презрительная улыбка колыхнула безгубый рот Айка. Лениво затянувшись, он пустил к потолку одно за другим четыре дымных кольца.
      Братья не любили друг друга и не очень это скрывали. Но взаимная антипатия не мешала им вот уже много лет дружно участвовать в большой беспощадной драке, которая зовется "свободной конкуренцией". Их объединяло нечто более сильное, чем родственные чувства.
      - Ты слышал, что Фрэнк лопнул?
      - Да.
      - Надо послать на аукцион Блейка: грузовики по дешевке могут пригодиться...
      - Посылай. Только пусть держит ухо востро и не мозолит глаза агентам Совета...
      Рабочий стол Роберта Смита напоминал режиссерский пульт: цветные узоры кнопок, рычажков, переключателей на восемнадцати экранах, вспыхивающих то по одному, то по нескольку сразу, появлялись и исчезали озабоченные лица, что-то говорили, что-то показывали, и надо всем царила взмокшая туша Роберта, который орал в микрофоны, кому-то приказывал, кому-то грозил, от кого-то требовал немедленных действий... Растрепанный, постоянно поправляя сползающие с покатых плеч подтяжки, он метался между экранами, и маленькие глазки его зло горели из-под рыжих кустиков бровей.
      Рабочее место второго Смита было менее механизировано и болеe комфортабельно. Дуайт удобно расположился в мягком вращающемся кресле рядом с огромной, в полстены, звездной картой. На коленях у него лежала коричневая панель дистанционной настройки, а слева, на маленьком столике, между пепельницей и сифоном белел откинутый экран телегазеты.
      Дуайт сидел неподвижно. Порой казалось, что он дремлет, но худые пальцы нервно постукивали по клавишам панели.
      - Айк, Джим предлагает акции "Си-би-эс", по десяти долларов.
      - Пусть идет к черту. Через неделю за эти акции никто не даст и пяти...
      Роберт снова что-то кричал в микрофоны, а Дуайт, повернувшись к карте, укрупнил на ней Солнечную систему и погрузился в изучение сложного клубка зеленых, синих, красных нитей, расходящихся во все стороны от Луны главного космодрома нашей планеты.
      Среди сложного переплетения маршрутов резко выделялась широкая, прямая, как луч света, серебристая полоса - Большой Звездный Коридор. По этому коридору выходили за пределы Солнечной системы, в открытый космос, межзвездные и межгалактические лайнеры.
      Корабли, работающие на принципе "трубы Кларка" уже на орбите Плутона развивали скорость, близкую к световой. Бродячие метеоры, беспризорные астероиды, обломки разрушенных планет, сгустки космической пыли, словом, весь "мусор", который не мешал тихоходным и маневренным космолетам старого типа, стал теперь серьезной опасностью.
      Так появился Большой Звездный Коридор и... "мусорщики". Тральщики, похожие на юрких рыб с большими радужными хвостами, денно и нощно копошились на трассе, тысячекилометровыми тралами подметая дорогу к звездам.
      Звездолетчики, опаленные жаром иных солнц, смотрели на "мусорщиков" чуть свысока. В Службу Звездного Коридора шли мальчишки - выпускники училищ, не добравшие на выпускных экзаменах нужного балла. Прозаическая, размеренная будничность была для них Голгофой, но они покорно несли свой крест, ибо впереди мерцала надежда: набраться опыта, отличиться и со временем все-таки занять пилотское кресло в отсеке сверхсветового корабля.
      Труднее было тем немногим, что попадали в класс "Д" не снизу, а сверху - со звезд: матерым космическим бродягам, которых сбила влет болезнь, авария или просто старость. У этих уже не было надежды, но они не могли жить без вечной пустыни, где медленно кружат иные миры...
      Но не превратности человеческих судеб волновали сейчас Дуайта Смита. Пока Роберт распекал за что-то генерал-директора лунных шахт, Дуайт думал над очередным выпадом Международного Совета Космонавтики.
      Дело в том, что не один десяток тральщиков "СС" выходил ежедневно на "Звездный тракт". Правительственная лицензия предоставила Смитам три космопорта на Луне, и фирма исправно трудилась среди интернациональных отрядов "Службы Коридора". Пилоты "СС" были на хорошем счету - их отличал возраст, опыт и отчаянная смелость. Смиты предпочитали выбирать их из бывших звездных героев. Словом, фасад фирмы "Смит и Смит" был безукоризненно чист.
      Но на пестрой карте Солнечной системы там и сям светились зеленые пятна - заповедные зоны. Право полета в такую зону имели только научные экспедиции и только со специального разрешения МСК.
      До сих пор фирма "СС" ничего не имела против, если тральщики возвращались со своей официальной работы "сокращенными" или "удлиненными" маршрутами. Кроме того, космолеты часто отправлялись в самостоятельные "проверочные" рейсы, и с ними почему-то сразу терялась связь, а вышколенная администрация космопорта терпеливо ждала возвращения "блудного сына", не поднимая тревоги. "Заблудшие" приходили с полными тралами, и никто не спрашивал их, откуда улов...
      Впрочем, контроль был. Правительственные чиновники дотошно рылись в бумагах, сверяли записи стартовых и посадочных журналов, копались в рулонах маршрутных самописцев. Их не интересовало, почему опытнейшие космические асы так часто "сбиваются с курса" и терпят "аварии" - только бы в бумагах было все чисто да соблюдалась буква Всеобщего космического устава...
      Новое Постановление грозило фирме если не полным крахом, то жалким прозябанием. На мизерные официальные доходы не разгуляешься. Международный контроль - конец запретным "уловам". Со своими чиновниками всегда можно договориться, но инспектора МСК... Среди них обязательно будут красные! А ведь инспекция - это еще полбеды: дело дошло до постоянных патрулей МСК вокруг заповедных зон и международных трасс...
      На телегазете замигал сигнал "Срочное сообщение". Дуайт включил экран, и слева направо побежали крупные буквы текста: "Полчаса назад Президент США с санкции Сената подписал Постановление Международного Совета Космонавтики, которое через 48 часов будет иметь силу Международного Закона...".
      Темные очки не мешали Дуайту ловить бегущие строчки немногословных параграфов, и с каждой строчкой барабанная дробь, которую отбивали пальцы на клавишах панели, становилась быстрее. За спиной тяжело дышал подошедший Роберт.
      По экрану пробежали последние строчки Постановления, и телегазета погасла. Дуайт не оборачивался, продолжал смотреть на тусклую плоскость.
      - Вот что, Айк, - заговорил, наконец, Роберт. - У нас есть еще с того времени боеголовки к торпедам. Когда было разоружение, мне удалось кое-что припрятать. На Марсе, в брошенных копях. Я тебе не говорил, но...
      - А-а... Отработанные платиновые шахты в Желтой пустыне? Пять до отказа набитых штреков, вход в которые завален, не так ли? Этой операцией занимались ребята из СС, и все они почему-то быстро скончались: один - в космосе, другие - на Земле. Даже гонорара получить не успели, бедняги...
      Дуайт плавно развернул кресло к Роберту и продолжал невозмутимо:
      - Нехорошо, Робби, таиться от родного брата и компаньона. Это нечестно. Ты хотел меня надуть. А ведь я мог заявить на тебя куда следует и распоряжаться фирмой единолично. Но у меня доброе сердце, Робби...
      - Как ты узнал?
      - Неважно. Я мог бы, при надобности, дополнить твои пять складов своими собственными мелкими сбережениями.
      - Сбивать... - лицо Роберта передернулось, глаза превратились в щелки. - Сбивать патрули. Надо поставить на тральщики торпедные аппараты. Организовать хороший, крепкий отряд из мальчиков, которым нечего терять. Хватит отступать, хватит вилять перед всякими Советами. Пора действовать. Пора показать, что такое "СС"!
      Роберт взвинчивался все больше и больше, его одутловатые щеки побагровели. Дуайт поморщился.
      - Тихо, Роберт, тихо. За что я тебя люблю, так то за твою великолепную энергию. Но перспектива электрического стула мне не улыбается. Даже при тысяче процентов прибыли.
      - Так что же, сдаться?
      - Зачем? Но боеголовки - это чересчур. Мощный лазер - тоже неплохая штука для начала. И главное - бесшумно, без всякой иллюминации. Во-вторых, никаких связей с "СС". Пусть это будут свободные "рыцари удачи", которые поступают, как хотят. Связь с ними будет держать только их предводитель. Пожалуй, лучше даже не с нами, а, допустим, с Блейком. В-третьих, почему только патрули? Это кое-кого наведет на разные мысли. Пусть они хватают кого угодно, вплоть до транспланетных лайнеров. Пусть уводят грузовики, грабят пассажиров, нападают на планетные станции - это даст им материальный стимул, а нам - неплохую экономию...
      - Это что же, гангстерская шайка? Не слишком ли... просто, а?
      - Ничуть. К тому же великое всегда просто, Робби. Мы совьем им уютное гнездышко в Поясе Астероидов. Пусть они собьют парочку наших грузовиков для начала. Какой простор для фантазии! Во-первых, мы получаем страховку вместо того, чтобы ремонтировать старые гробы. Во-вторых, мы обращаемся в МСК. с просьбой защитить нас - как можно больше шума: газеты, телевидение! "Коршуны космоса", спасайся, кто может! В результате получаем деньги, на которые можно подкармливать наших "птичек", отводим от себя всякие подозрения - ведь грузовики-то наши! - и вдобавок загружаем патрули МСК работой, которая надолго отвлечет их от маршрутов наших тральщиков...
      - "Коршуны космоса"... - Роберт захохотал, мотая головой, - "Коршуны космоса"! Отлично придумано!
      Под крайним левым экраном замигал сиреневый огонек вызова. Роберт нажал клавишу. Появилась секретарша.
      - В чем дело? Я же сказал - занят.
      - Простите, босс, я так и сказала мистеру Солсбери, но вот он уже пятнадцать минут беспрерывно требует немедленного соединения с вами.
      - Какого черта ему надо?
      - Не знаю, босс, он не говорит в чем дело, и...
      - Что - "и"?
      - Простите меня, мистер Смит, но мне кажется...
      - Что вам там еще кажется, в конце концов?
      - Мне кажется... Босс, мне кажется, что это не мистер Солсбери... То есть, я хотела сказать, что похоже, но... - Что с вами, Эйлин?
      Это спросил уже Дуайт.
      Секретарша совсем растерялась и молча пожала плечами.
      - Собачий бред! - пробурчал Роберт.
      - Давайте сюда Солсбери, - сказал Дуайт, останавливая руку Роберта, собиравшегося выключить экран.
      - Видите ли, босс... Мистер Солсбери требует разговора по Би-каналу.
      Смиты переглянулись.
      - Ну это уже слишком! У нас дела! И если всякий "яйцеголовый" будет нам мешать да еще требовать Би-канал, то...
      - Нет, Робби, что-то случилось. Доктор Солсбери не из тех, кто делает из мухи слона. Если уж он звонит сам да еще требует Би-канал, значит произошло что-то важное. Очень важное.
      - Ты вечно потакаешь этому красному фанатику, Айк!
      - Во-первых, Солсбери такой же красный, как и мы с тобой. Ну, а насчет характера... Тут уж ничего не попишешь. Зато у него есть мозги, милый Робби, мозги, которые дали нам не один миллион долларов. Идем!
      - Говори со своим Солсбери сам, если хочешь. Я останусь здесь.
      - Мистер Солсбери просит вас обоих, - подала голос секретарша. Она уже заученно улыбалась.
      - Черт, - проворчал Роберт, нехотя поднимаясь.
      Дуайт нажал кнопку у края карты, и матовый прямоугольник бесшумно разделился надвое, открыв небольшую бронированную дверь. Айк набрал шифр, и дверь ушла в пол.
      Братья втиснулись в узкий коридорчик, и полуметровая стальная плита поднялась за ними.
      - Ну, что ты там возишься с шифром?
      Стоять в этой броневой скорлупе, да еще в полной темноте и могильной тишине, было действительно неуютно.
      Но вот ушла в пол следующая дверь, и Дуайт с Робертом очутились внутри небольшого кубического зала, одну стену которого занимал приемопередаточный экран, а три других - панели настройки, регулировки и управления со вспомогательными экранами и светящимися динамическими схемами.
      Посреди зала стоял столик и два кресла. Роберт, все еще недовольно морщась, сел в одно из них, а Дуайт занялся включением хитроумных систем Би-канала.
      Каждая минута разговора по Би-каналу стоила больших денег. Но цель оправдывала затраты, ибо Би-канал был идеальным и единственным пока средством ведения секретных разговоров.
      Дуайт набрал на дисках ЭВМ пароли конечных станций. Заработали с тихим жужжанием автоматы выбора маршрута. Где-то на десятках промежуточных ретрансляторов повернулись зеркала антенн, острия сотен датчиков, определяющие погоду, солнечную активность, напряженность магнитного поля, состав помех и прочее. Машина гудела, переваривая информацию, и через три минуты выложила карточку с оптимальным маршрутом направленного луча. Дуайт перешел к другой стене, сунул маршрутную карточку в прорезь, включил систему наведения. Огоньки на схеме вытянулись пунктирной цепочкой между Манхэттеном и Флоридой, подтверждая готовность ретрансляторов принять сигнал.
      Дуайт медленно вывел главный микшер вверх до отказа. Стена-экран засветилась зеленоватым сиянием.
      Теперь надо было включить защиту - самое главное в этой сложной операции.
      Дуайт возился не меньше пяти минут. Где-то, напрягая аварийные системы автономных электростанций, скручивались в спираль силовые поля, и силовые спирали наслаивались друг на друга. Где-то выли сирены, взлетали предупредительные ракеты, а от ретранслятора к ретранслятору свернутым в жгут полярным сиянием тянулось мерцающее свечение.
      Это и был Би-канал.
      Короткий гудок возвестил о начале передачи, но на экране колыхались какие-то непонятные фиолетовые тени.
      - Эй, Солсбери, где вы там? Что это за штучки?
      Экран молчал. Роберт беспомощно оглянулся на Дуайта.
      - Мистер Солсбери, если вы изобрели шапку-невидимку, то, пожалуйста, снимите ее. Мы уже вполне насладились ее эффектом.
      Но когда голос наконец раздался, даже Дуайт Смит вздрогнул: это действительно был не Солсбери! Была предельно точная имитация его сбивчивой и скорой речи, но голос...
      - Простите. Я, честное слово, волнуюсь. Я даже не знаю, с чего начать. Не обращайте внимания на экран. Мне пока нельзя показываться. Я вас вижу отлично...
      Нет, это не голос Солсбери.
      - Включите изображение. Хватит. Здесь не цирк. Немедленно покажитесь!
      У Дуайта чуть подергивалась щека, а правая рука в кармане инстинктивно сжала рукоятку пистолета, словно он поможет здесь, в этот момент, в этой нелепой и непонятной истории.
      - Не могу, - сказал голос. - Поверьте мне, не могу. Успокойтесь, босс, ничего страшного не случилось. Скорее, наоборот. Только ответьте мне на несколько вопросов. Иначе мы не поймем друг друга. Я все объясню, но потом. Такое дело, что у меня до сих пор голова идет кругом.
      - Что вам надо?
      - Скажите, босс, кто привел на Базу трал 308-Ф5-АС?
      Роберт, не сдержавшись, со сжатыми кулаками бросился к экрану.
      - Кто ты такой, подонок? Шпион? Покажись!
      - Как - кто такой? - в голосе звучало недоумение. Неужели, мистер Смит, вы не узнаете мой голос? - Я Чарльз Солсбери, доктор биологии...
      - Докажи!
      - Доказать? Ну хорошо... Помните, что вы мне сказали пять лет тому назад, за минуту до того самого взрыва в машине?
      - Допустим.
      - Вы осел, Солсбери, сказали вы мне тогда. Какого черта вы лезете в дела, которые вас не касаются? Занимайтесь своими гловэллами и хрустальными пьявками, а рабочими буду заниматься я. Вы становитесь "розовым", а это мне не по нутру...
      - Черт подери, это, кажется, действительно Солсбери, - повернулся Роберт к Дуайту. - Но какого дьявола он ломает всю эту комедию? Может, свихнулся?
      Дуайт ничего не ответил и набрал номер внутреннего видеофона.
      - Картотека? Посмотрите, кто привел трал 308-Ф5-АС?
      Юноша исчез и через полминуты явился снова.
      - Босс, в картотеке нет отметки о прибытии этого трала
      Дуайт щелкнул выключателем и долго смотрел в фиолетовую мглу центрального экрана, которая скрывала Солсбери или кого-то еще.
      - Почему вас интересует именно этот трал?
      - Потому что там... - голос запнулся. - Босс, ради всего святого, узнайте! Это очень важно... Вы представить себе не можете, как это важно!
      Дуайт побарабанил пальцами по аппарату, потом набрал еще один номер, но на всякий случай переключил звук на наушники:
      - Слушай, Пит, каким образом попал на Базу трал 308-Ф5-АС и почему в картотеке нет отметки о прибытии?
      Пит потянулся к сейфу, порылся там с минуту, потом показал Дуайту какую-то бумагу.
      - Вот, босс. Все правильно. Была авария, трал дотащил пилот Эдвард Стоун в одиночку, а его напарник где-то там взорвался. Аварийные тралы мы в картотеку не вносим по вашему приказу.
      - Как звали второго пилота?
      - Свэн Стэрборг, кажется. Да, Свэн Стэрборг. На самописцах оставшегося тральщика что-нибудь есть?
      - Нет. На ленте - ровная прямая, никаких отклонений.
      - А этот... первый... Он в профилактории?
      - Да, уже два с лишним месяца загорает там. Скоро выйдет на волю Заморыш.
      - Кто, кто?
      - Тэдди Заморыш, босс.
      - Так это тот самый - "гордость нации"?
      - Ну да. Везет ему, как утопленнику.
      - Ладно, Пит. Все.
      Щелкнули выключатели. Дуайт опустил наушник, помолчал, разглядывая свои пальцы, и снова обратился к фиолетовым теням:
      - Согласитесь, Солсбери, вы ведете себя более чем странно. И мы в подобной ситуации не можем вам довериться полностью. Подождите, не перебивайте... Допустим, вы узнаете, кто привел трал. Что из этого?
      - Вам сказали - кто?
      - Да.
      - Он жив?
      - Разумеется.
      - Тогда я прошу вас с Робертом Смитом немедленно прилететь ко мне в лабораторию. Это совершенно необходимо.
      Только сейчас до Дуайта стала доходить вся бредовая ненормальность происходящего - и пустой экран с тенью, и нелепая загадочность разговора.
      - Может быть, вы, Солсбери, узнали точную дату конца света?
      - Нет, мистер Смит. О конце света я ничего не знаю. Но у меня в руках есть ключик от Начала. И вполне возможно, что за дверью окажется совершенно новый Свет. Новый мир, который поможет людям найти выход из тупика, в который они попали. Вылетайте ко мне.
      - Хорошо, Солсбери, мы подумаем.
      - Мистер Дуайт, я первый раз в жизни позвонил вам сам. Вы, надеюсь, понимаете, что для этого потребовались из ряда вон выходящие причины? Поверьте, сейчас нет ничего на свете важнее вашего приезда - и для меня, и для вас, и для всего человечества. Видите, я говорю высокие слова, которые так не любил всю жизнь. Неужели это вас не убеждает в необычности происходящего?
      - В необычности? Пожалуй, убеждает. Но не больше.
      - Никаких "но". Я дам вам возможность увидеть и пощупать руками настоящее, стопроцентное чудо. Чудо без всяких подделок. С гарантией. Чудо, которое перевернет всю жизнь человеческую. Слышите вы меня?
      - Слышу. До свидания, Солсбери.
      - Я жду. Прилетайте немедленно. Немедленно.
      Экран погас. Два раза тявкнул гудок - конец передачи.
      Руки Дуайта Смита действовали, как автоматы, которые он выключал, привычный жест, верньер до конца, переключатель на "ноль", успокоилась дрожащая стрелка, остывая, растворилась в полупрозрачной стекловидной толще динамической схемы пунктирная цепочка маршрутных огней.
      Уже исчезло мерцающее сияние между ажурными зеркалами ретрансляторов, замолчали сирены, опустились на площадки сторожевые вертолеты, и хмурые пилоты отстегивали от поясов тяжелые лучеметы, стаскивали кряхтя комбинезоны.
      А Дуайт выключал, выключал - привычный жест, верньер до конца, переключатель на "ноль", рубильник - вниз...
      Коротко вздохнув, замолчала ЭВМ, и два десятка дежурных на станциях слежения, торопливо отрапортовав: "Первая, все в порядке... Пятнадцатая, все в порядке... Двадцатая, все в порядке..." - почти одновременно включили погасшие час назад телестены. Космовидение показывало новый многосерийный супербоевик о том, как элегантный, красивый и смелый астролетчик Одисс Эй встречает в космосе двух прекрасных инопланетянок Сциллу и Харибду. Телестены пришлось выключить в тот момент, когда в оранжевой пустыне, под мистическим светом четырех пульсирующих солнц, в окружении ужасных, кровожадных и фантастически безобразных чудовищ, инопланетянки начинают соблазнять бравого астролетчика. Конечно, самое интересное - черт бы побрал этот Би-канал! - уже позади, но все-таки чем все кончилось...
      И уже начальник всей Службы Слежения обстоятельно доложил Главному, и Главный, облегченно вздохнув, - пронесло! - нажал заветную кнопку, и в бронированной кабине Смитов зажглась зеленая надпись "Вторжений нет", и уже поднялась за Смитами последняя стальная плита, и обе половины звездной карты соединились в один матовый прямоугольник, скрыв потайную дверь, когда Дуайт нарушил тягостное молчание.
      - Как тебе все это нравится?
      - Собачий бред, - зло отрезал Роберт, садясь за свой стол-пульт. - А Солсбери я прикажу сделать начет за часовой прогон Би-канала. Посажу его в психбольницу и арестую счет в банке.
      - А если в его высокопарной болтовне о ключах от нового мира действительно есть что-то реальное?
      - Он тронулся. С яйцеголовыми это бывает.
      - И зачем ему понадобился трал 308-Ф5-АС? Это трал Тэдди Заморыша, а Тэдди знает космос, как свои пять пальцев. В этом полете была авария, погиб его напарник. Хотел бы я знать, где они были.
      - А самописцы?
      - Самописцы чисты, как совесть ребенка. Тэдди - тертый парень.
      - Так пусть Пит узнает у самого Тэдди.
      - Питу Тэдди ничего не скажет или наплетет бог знает что. Мусорщики хранят свои "участки". Это их бизнес.
      - Так чего ты хочешь?
      - Многого. Например, узнать, что за пилюлю припас нам Солсбери.
      - Послушай, Айк, брось ты всю эту галиматью. Пошли кого-нибудь к Солсбери, пусть заставят его расколоться. А нам надо заняться нашими "птенчиками". Пора их высиживать, черт подери, пока Совет еще не сел нам на голову. Давай работать.
      - Ну, хорошо. Через полчаса я освобожусь.
      Дуайт опустил матовый звуконепроницаемый занавес, и огромный кабинет превратился в две комнаты.
      В туманной мгле экранов, словно чертики из коробки, появлялись и исчезали люди. Появляясь, их лица мгновенно приобретали угодливое выражение, исчезая - озабоченное.
      Блейк возник не на экране, а в проеме двери - видеофон для такого разговора не годился. Он не снял шляпы и не погасил сигару, хотя знал, что босс не выносит дыма. Он не сел, а остался стоять, прислонясь к стене. Он не проронил ни слова, только слушал, и только к концу пятнадцатиминутного монолога, Роберта он открыл рот.
      - Идет, босс! Это по мне. "Коршуны Космоса" - настоящая работа. У меня есть парни. Дело будет, о'кей! Только...
      - Конечно, Блейк, - ухмыльнулся Роберт, доставая чековую книжку из кармана пиджака, бесформенно обвисшего на спинке кресла.
      А Нью-Йорк тем временем смотрел очередную серию супербоевика...
      Звездолетчик Одисс Эй, взяв на буксир огромный астероид из чистого золота, уже повернул к Земле, и когда гравитационная буря сорвала его корабль с курса и занесла в чужую галактику, где живые, кровожадные и фантастически безобразные звезды пожирали целые планеты вместе с утонченными цивилизациями. Одисс Эй убил звезду, напавшую на голубую планету, которой правила прекрасная Ама Зонка. И уже была душная ночь в фиолетовых джунглях, под мистическим светом четырех лун, и восемь теней танцевало вокруг двух тел, и близко-близко - во весь четырехметровый объем телестены - подрагивали инфракрасные губы красавицы Ама Зонки...
      В это время Дуайт Смит, совладелец фирмы "Смит и Смит", дочитывал последние страницы личного дела Эдварда Стоуна, бывшего командора класса "А", бывшего первого пилота легендарного "Икара", бывшего...
      Бывшего... Дуайт вытащил из футляра фотографию: обезумевшая, ревущая толпа у Белого Дома, алая дорожка ковра, ведущая к входу, а на пороге, у белоснежного мрамора колонн, внушительная, по-спортивному подобранная фигура президента, пожимающего руку невысокому растерянному человеку в парадной куртке звездолетчика.
      А вот недавняя фотография - усталое помертвевшее лицо, короткие, ежиком, пепельно-серые волосы, под глазами тяжелые фиолетовые мешки. И как-то странно видеть над золотом орденских нашивок черные ромбы класса "Д".
      Вот он каков, Тэдди Заморыш!..
      Дуайт вызвал секретаршу.
      - Эйлин, как там Солсбери?
      - Видеофон Солсбери по-прежнему не отвечает.
      - Что говорит Рэчел?
      - Рэчел просит забрать его из лаборатории, босс. Доктор Солсбери обо всем догадался и при всех называет его шпиком.
      - Я не о том. Что он говорит о Солсбери?
      - Солсбери никто не видел уже целый месяц. Он не выходит из зоны "Т", разговаривает только по видеофону, но без изображения.
      - Почему Рэчел не доложил?
      - Но ведь Солсбери часто так делает. Когда доктор работал над препаратом Б-5, он не выходил три месяца, босс. - Болван ваш Рэчел. Тогда мы знали в чем дело.
      - Но, босс...
      - Все, Эйлин.
      Телебашни извергали на Нью-Йорк новую киносерию... Элегантный Одисс Эй уже парил в состоянии невесомости в объятиях прекрасной инопланетянки Циклопы, а вокруг стояла душная ночь Большого Космоса, и мистический свет четырех солнц и четырех лун со всех сторон заливал два тела в скафандрах, и ультрафиолетовые губы одноглазой красавицы Циклопы прожигали насквозь защитное стекло гермошлема... Миллионы телестен в каменном муравейнике города, казалось, плавились от накала страстей, когда Дуайт Смит поднял занавес.
      - Вызывай реалет, Робби. Мы летим к Солсбери.
      - Ты что-нибудь узнал?
      - Нет. Но очень хочу узнать.
      Глава третья
      УДАР С ПРАВОЙ
      Над Нью-Йорком давно уже не было неба. Его заменяла гигантская полусфера, надежно укрывшая пятьдесят миллионов жителей. В городе не было ни дня, ни ночи, ни зимы, ни лета - только ровное бледно-голубое свечение флюоресцирующего пластика над головой и едва уловимое движение озонированного воздуха, гонимого компрессорами. Семидесятиэтажные сталактиты небоскребов прочно срослись вершинами, и не стало уже подземных, наземных и воздушных магистралей. Не стало домов и улиц, исчезли ненужные окна в стенах, да и сами стены превратились в перекрытия и опоры - все слилось в один удивительный организм, в один гигантский дом.
      Этот железобетонный Эверест в пластиковом футляре, каменная губка, в бесчисленные поры и ячейки которой пряталась робкая человеческая жизнь, этот новый город возник так же, как возникают горы и губки: бездумно, вопреки бессильным протестам архитекторов, вопреки здравому смыслу.
      Он рос без всякого плана, как живое существо, лишенное разума и подчиненное только слепому инстинкту роста. Еще в позапрошлом веке он уже не мог больше расползаться вширь, и каменные щупальца полезли в небо: 20, 40, 70 этажей. Узкие прорези улиц не могли пропустить нарастающий транспортный поток - появилась подземка - все ниже и ниже - первый горизонт, пятый, десятый; а поток нарастал, и оплетала небоскребы паутина "сабвея" - все выше и выше - первый горизонт, пятый, десятый. И наступил момент, когда попасть из одного небоскреба в другой стало труднее, чем попасть из одного конца города в другой, и тогда от каменных стволов стали ответвляться ветки высотных переходов псе гуще и гуще - пока, минуя землю, не соединились кварталы, целые улицы, целые районы, и то, что было когда-то авеню и стрит, оказалось тоннелями, лишенными воздуха и солнца.
      Город стал задыхаться, отравленный своим собственным дыханием, и рядом с автоматами кока-колы появились автоматы, продающие кислород газопроводам, и газовые счетчики в квартирах исправно отщелкивали плату за чистый воздух.
      Городу угрожала смерть от удушья, и тогда появился пластиковый купол, отороченный кольцом кислородных станций, и это было воистину спасением, потому что одновременно решались само собой десятки больших и малых проблем, начиная от отопления и кончая сезонными модами.
      Тогда это казалось спасением...
      Реалет медленно покачивался в потоках восходящего воздуха. Вокруг стоял монотонный ровный гул, словно огромный пчелиный рой кружился у летка. Остроносые реалеты всех цветов и размеров, блестящие, похожие на капли ртути, пузатые гравилеты, древние вертолеты с радужными нимбами винтов, модные двухместные скиперы, неуклюжие грузовые дайджеры, вертлявые прогулочные авиетки - все это вращалось, гремело, трещало, падало вниз, взлетало вверх, шарахалось из стороны в сторону.
      Реалет пробирался сквозь этот содом медленно, метр за метром выигрывая свободное пространство у зазевавшихся соседей.
      - В чем дело? - Роберт нетерпеливо тронул пилота за плечо. - Отчего сегодня такая пробка?
      - Полиция проверяет пропуска, - бросил пилот не оборачиваясь. Бастуют рабочие первого кислородного кольца. Боятся, что они сбегут из города...
      У самого клапана реалет резким броском срезал кривую, нарушив правила. Сверху ястребом упал полицейский вертолет, но, рассмотрев номер и буквы "СС" на борту, смущенно вильнул в сторону.
      Теперь мертвенно-холодная поверхность искусственного "неба" была совсем рядом. Вот оранжевая клетка подъемного клапана опустилась вниз, вспыхнули три зеленых огня, реалет втиснулся между двумя дайджерами, загорелся красный сигнал - клетка заполнена! - и...
      - Черт!
      Роберт закрыл глаза ладонью. В иллюминаторы било солнце - настоящее солнце - лохматый, ослепительно золотой диск в зыбком аквамарине настоящего неба. И совсем уж необычно белели курчавинки редких облаков над горизонтом.
      Они плыли своим неторопким путем, опровергая графики метеорологов, и Роберт почувствовал глухое раздражение против этой вопиющей бесконтрольности, против всего этого своевольного мира, который никак не хочет быть покорным и в котором даже он, Роберт Смит, чувствует себя ничтожной пылинкой, несомой ветром...
      Реалет набирал высоту, стараясь держаться подальше от странных туманных спиралей, уходящих к земле. Острия спиралей упирались в раскрытые черные рты кислородных станций. Могучие легкие Нью-Йорка работали непрерывно, и непрерывно трепетал, вибрировал, дрожал этот лес ураганных смерчей. Конечно, современной машине они не очень опасны - аварийная система сработала бы мгновенно, а незадачливые авиаторы отделались бы парой тычков да испугом, но все-таки в этом ревущем кольце было как-то неуютно.
      - Долго мы будем висеть на одном месте?
      - Но, сэр, мы еще над городом, и правила безопасности...
      - Плевал я на ваши правила. Мы спешим, у нас нет времени на цацканье со всяким сбродом...
      - Слушаю, сэр.
      Вспыхнули предупредительные огни на корпусе, взвыли сирены.
      Соседние машины рассыпались, сломав строй, как рассыпается от выстрела птичья стая, а за реалетом Смитов выросли четыре ярких хвоста испепеляющей плазмы, и с мгновенностью прямого удара молнии реалет ушел в небо.
      - А ты, оказывается, шалун, Робби, - усмехнулся Дуайт, с интересом посматривая на экран перископа. - Великолепный фейерверк, который изрядно переполошил наших попутчиков... И кажется... Да, совершенно верно. Если не ошибаюсь, эти вот два дайджера слегка подпалили крылышки в нашей струе...
      Два телохранителя, дремавшие сзади, заметно оживились и, заглядывая на экран через спины хозяев, сдержанно похохатывали.
      - Нет, сэр, я видел - они столкнулись и загорелись...
      - А вот слева, сэр, посмотрите, сэр - целый клубок...
      - Как мухи...
      Пилот покосился на перископ и пробурчал сквозь зубы:
      - Не завидую я тем, кто внизу...
      - Правильно делаешь, парень. Завидовать им нечего. Но такова жизнь пока не разбросаешь тех, кто внизу, не пробьешься наверх. Верно я говорю?
      - Да, сэр.
      Роберт повеселел. Маленькое приключение развлекло его и вернуло бодрость духа.
      Здесь, на высоте, небо уже не полыхало оттенками аквамарина, оно было темно-серым, почти черным, и какая-то звезда - или орбитальная станция? не мигая, светилась вверху.
      Пространство внизу выгнулось большим майоликовым блюдом с неестественно высокими краями: слева светло-синей стеной стоял океан, справа желтыми и коричневыми пятнами, неправдоподобно заваливаясь к горизонту, тянулись хребты Аппалачей, за ними, плавно выгибаясь к океану, зеленела Приатлантическая низменность, поделенная на ровные ломти фиолетовыми реками. Вся эта причудливая майолика проступала нерезко, размыто, словно через тонкий слой разбавленной простокваши, налитой в блюдо. И там, впереди, скоро должен был показаться пирог полуострова на синем подносе...
      Ощущение высоты пьянило. Земля-блюдо Роберту нравилась. Она выглядела съедобно. С ней можно было делать что угодно. Допустим, разрезать, как торт. Вот так и так. На четыре части. Но почему на четыре? Лучше одним взмахом - на две.
      А звезда... Звезда сойдет за ночник.
      Звезда послушно зазеленела, а небо превратилось в черную крышку Коллектора Покоя, и неслышные волны мягко туманили мозг, и блаженная лень разливалась по всему телу, но что-то треснуло, и звезда замигала красным...
      Роберт открыл глаза. На пульте пилота темным рубином горел предупредительный знак. Реалет шел на посадку.
      Иллюминаторы затянула плотная серая мгла, в неразличимой глубине которой угадывалось непонятное и грозное движение. Короткие сиреневые вспышки возникали справа и слева, и в мгновенном их свете по-звериному чутко замирали сплетенные тела невероятных чудовищ, клубки гигантских щупалец, опутавших корабль, замирали, чтобы в следующий миг темноты продолжить свое бесшумное и невидимое движение.
      Проходили секунды, минуты, реалет вздрагивал, казалось, навсегда застряв на месте, в центре этой шевелящейся массы, и только бирюзовый столбик альтиметра непрерывно падал вдоль шеренги светящихся цифр, уверяя, что снижение продолжается.
      Дуайт сидел рядом, прямой и неподвижный, как выключенный автомат, и у Роберта шевельнулось нечто похожее на зависть - эту сухую жердь ничем не проймешь...
      А Дуайт действительно не думал о грозе, потому что просто не замечал ее. Его мозг с методичностью счетной машины складывал, умножал, вычитал, делил, возводил в степень и извлекал корни, дифференцировал и интегрировал все те секундные и неопределенные данные, с которыми летели они на таинственный вызов Солсбери.
      Реалет вырвался из туч в какой-нибудь полсотне метров над куполом главного здания Биоцентра, прямо над посадочным кольцом, вслед полыхнула молния такой причудливой формы и яркости, что даже через несколько минут в ангаре, спускаясь по причальному трапу, Роберт обеими руками держался за поручень, потому что в глазах плясали черные и багровые полосы, плыли изумрудные пятна.
      Рэчел ждал их в ангаре, но разговаривать там было невозможно из-за непрерывных раскатов грома. Они спустились на лифте пятью этажами ниже, в огромный холл, поделенный полупрозрачными светящимися драпировками на уютные закоулки.
      Они сели за столик, и Рэчел, несмело улыбаясь, терпеливо повернул к себе наборный диск меню.
      - Виски, коньяк?
      - Коньяк.
      Охранники, застывшие по углам, как по команде отвернулись от подноса, с легким звонком возникшего на столе.
      - Хороший коньяк.
      - Да, мистер Дуайт. Армянский. - Нас вызвал Солсбери.
      - Я знаю, мистер Дуайт.
      - Хорошо, что хоть это вы знаете. Ну, и?..
      - Я... я не замечал ничего подозрительного пока.
      - А ты замечал деньги, которые мы тебе платим, а?
      - Да, мистер Роберт, но поверьте мне, я делаю все, что могу... Здесь невыносимо, невыносимо работать, здесь все какие-то сумасшедшие, одержимые, ни одного порядочного человека.
      - И давно это, Рэчел, вы стали порядочным?
      Рэчел вспотел, глаза его бегали по рюмкам и фужерам, и цветное стекло равнодушно дарило ему его собственное отражение - маленький перепуганный человечек, то сплющенный, то вытянутый в нить, то раздробленный на сотни дрожащих кусков.
      - Ладно. Об этом мы еще успеем поговорить. А сейчас докладывайте обо всем подробно и с самого начала.
      - С какого начала?
      - Это я вас должен спросить. Но вы... Вы просто... Короче, что здесь происходило, ну, скажем, месяца три назад?
      - Месяца три? Три месяца назад... начались вот эти грозы...
      - Что, что?
      - Да, мистер Дуайт. Эти жуткие грозы бушуют над Эверглейдсом уже три месяца подряд.
      - Собачий бред!
      - Да, мистер Роберт, это, действительно, бред, но такого здесь никогда не было. Грозы, конечно, здесь, в тропиках, не редкость, но чтобы такие и так долго... Словно конец света наступает... Хватит о грозах, Рэчел. Было что-нибудь подозрительное в лабораториях?
      - Н-нет, сэр, я ничего...
      - Получали вы что-нибудь из "мусорных тралов"?
      - Да, сэр. Мы почти каждый день получаем всякую всячину из космоса. Этим занимается восемнадцатая лаборатория. Они делают биоанализ.
      - Вы слышали что-нибудь о трале 308-ФР-АС?
      - Нет, сэр. Номера тралов сообщают только Солсбери.
      - Вот как...
      Дуайт задумчиво потер лоб и полез в карман за сигаретами. Роберту уже начал надоедать этот, судя по всему, бессмысленный допрос, он жаждал действия. Они уже в Биоцентре, в двух шагах от разгадки. Зачем переливать из пустого в порожнее?
      - Слушай, Айк, кончай эту говорильню. Надо идти к Солсбери и брать его за воротник.
      - Подожди, Робби, не спеши. Если я не ошибаюсь, Рэчел, зона "Т" предназначена для опытов над человеком?
      - Да, мистер Дуайт, это зона особой защиты, входить в нее или впустить туда кого-нибудь может только Солсбери. У него шифр.
      - Давно он там?
      - Тридцать четыре дня...
      - А что случилось тридцать четыре дня тому назад?
      Рэчел вскинул глаза только на миг, но в его глазах стоял такой ужас, что у Роберта мурашки поползли по спине.
      Дуайт отставил рюмку и медленно наклонился к Рэчелу.
      Голос его стал бархатным.
      - Так что случилось тридцать четыре дня тому назад, Рэчел?
      Рэчел побелел и вдруг пополз с кресла, хватил воздух ртом, как задыхающаяся рыба.
      Телохранители недвумысленно пододвинулись поближе к столику, став с двух сторон кресла.
      А Рэчел вдруг пополз к Дуайту на коленях, завизжал, заголосил:
      - Не могу, не могу больше! Хоть на Луну, хоть в титановые шахты... Смилуйтесь! Отпустите! Я сойду с ума! Я боюсь!
      Дуайт сделал знак, и один из телохранителей поднял Рэчела за шиворот левой рукой, а правой отвесил ему две ленивые пощечины.
      - Солсбери... Солсбери исчез после пожара.
      - Какого пожара?
      - В пятой лаборатории... была пи-установка... Солсбери много работал на ней в последнее время.
      - Что это за установка?
      - Для съемки внутренних биопроцессов живого организма... Там очень мощный силовой генератор. Видимо, от перегрузки. Или неисправность какая-то...
      - Если мне не изменяет память, вы главный электромеханик здесь, Рэчел?
      - Да, мистер Дуайт. Кроме зоны "Т" - там автономное обеспечение...
      - Это становится забавным. Дальше!
      - Генератор взорвался... Тревога включается автоматически. Но пока взломали дверь...
      - Взломали дверь?
      - Да. Дверь была закрыта.
      - Изнутри?
      - Нет. Снаружи. Кто-то, наверное, подумал, что там никого нет...
      Губы Дуайта сошлись в узкую прямую, и человечки в рюмках стали тоскливо-испуганными.
      - Что же вы там нашли?
      Рэчел торопливо оглянулся и, наклонившись к Смитам, перешел на шепот:
      - В этом-то и вся загвоздка. Там был обгоревший труп, но...
      Рэчел побледнел еще больше.
      - Но... врачи говорят, что это был труп обезьяны.
      - Что, что?
      - Да, мистер Дуайт. Ни Солсбери, ни мисс Джой там не было.
      - Кто такая мисс Джой?
      - Ассистентка Солсбери. Они работали вместе.
      - Значит, Солсбери и его ассистентка исчезли, а вместо них оказалась обезьяна?
      - Да. Но мисс Джой потом появилась.
      - Когда?
      - Две недели назад. Я чуть с ума не сошел, когда ее увидел...
      - Итак, обезьяна. А вы уверены, Рэчел, что вы все-таки в здравом уме?
      - Не знаю. Чем больше я думаю, тем больше...
      - Где сейчас мисс Джой?
      - В зоне "Т". У... у Солсбери. Он ее одну туда пускает. Если... если он там действительно есть.
      "Час от часу не легче", - подумал Роберт. Ему же расхотелось брать за шиворот негодяя Солсбери. История становилась все более запутанной, теряла всякую связь с реальностью.
      - Я не могу здесь больше, мистер Дуайт. Заберите меня отсюда. Я схожу с ума. Я прячусь от всех по углам. А тут еще эта беспрерывная гроза, откуда она взялась? В лаборатории нет другого выхода, я не раз проверял. Как Солсбери и Джой попали в зону "Т"? Почему не выходит Солсбери, если, он жив? И эта мисс Джой, она - как привидение... Я приму цианол, если вы не вытащите меня из этого ада. Я никогда не был суеверным, но тут творится какая-то чертовщина, поверьте, мистер Дуайт. Я не могу больше, не могу!
      - Бросьте ныть, Рэчел! Вам еще придется ответить за вашу самодеятельность. Солсбери слишком дорого для нас стоит, чтобы всякий червяк, вроде вас, сводил с ним личные счеты. Если его надо убрать - мы найдем средства. А вы...
      Рэчел тихо охнул и схватился за ручки кресла. Глаза его округлились.
      - Здравствуйте.
      Перед Смитами стояла женщина.
      Она стояла, и, как два крыла, чернели за ее спиной фигуры двух растерявшихся телохранителей - спокойная, уверенная в себе женщина, и с лица ее не сходила улыбка.
      - Здравствуйте, - повторила она, потому что молчание царило в холле. Мистер Роберт, мистер Дуайт, доктор Солсбери просил передать, что он уже ждет вас в зоне "Т".
      Они шли по каким-то тоннелям, то стрельчатым, как в католической церкви, то привычно прямоугольным. Коридоры разветвлялись, сливались, переплетались в сложный лабиринт, обрывались неожиданно причудливыми залами, со стен которых смотрели загадочные идолы и химеры. Впереди и позади была кромешная тьма: десятиметровый параллелепипед тревожного, мертвенно-синего света двигался вместе с идущими.
      Когда на потолке вспыхивала очередная гирлянда ламп, на стенах загорались блуждающие синие огоньки: в глаза идолов и химер были вмонтированы отражатели, и глаза загорались медленно при приближении и также медленно угасали за спиной. Нигде не было ни номеров, ни указателей, ни надписей - только посвященный мог что-нибудь найти в этих мертвых коридорах.
      И еще - нигде не было даже намека на двери.
      - Слушай, Айк, - негромко сказал Роберт, поглядывая по сторонам. - Мне сейчас кажется, что наш дорогой папаша спятил гораздо раньше, чем попал в психлечебницу. Еще когда он строил всю эту чертову кадильницу...
      - Ты все упрощаешь, братец, - так же негромко ответил Дуайт, - Отец был деловым человеком. За этими средневековыми чертями - великолепные лаборатории с новейшей аппаратурой. Там рождались такие малютки, перед которыми сам дьявол снял бы шляпу. Крошечная ампула могла бы в течение часа стерилизовать целый континент. Остались бы города, поля, заводы, шахты, леса, даже животные, - все, кроме человека. Ни одного человека на всем континенте, представляешь? А все остальное - целехонькое. Ни огня, ни бомб, ни взрывов - одна крошечная ампула, привязанная к хвосту паршивого щенка, которого "забывает" на берегу рассеянный турист. Вот это - настоящий размах, вот это власть! Власть над миром.
      Дуайта словно подменили. Что-то от идолов на стенах появилось в нем: в мертвенном свете еще длиннее стал крючковатый нос, синим стало высохшее лицо.
      - Ты скажешь - к чему этот цирк с лабиринтами, с темнотой, со светящимися глазами вот этих симпатичных уродов? Я повторяю - отец был деловым человеком, но он был и романтиком, художником, знатоком человеческой натуры. Он строил не только секретный Биоцентр, где должно было родиться самое действенное в мире оружие. Он строил храм - храм Силы, коварной, невидимой, беспощадной...
      - Храм - хмыкнул Роберт. - Сила... Вся эта сила передохла через час после хорошенькой дозы этой... как ее... ну, после этой русской сыворотки. И папаша остался на мели со всеми своим загробным романтизмом. Только вот эти черти и остались...
      - Мистер Роберт, мистер Дуайт, мы пришли.
      Этот коридор ничем не отличался от других. Десятиметровый параллелепипед синего света, женщина, стоящая у стены, "полтора Смита" напротив, и два черных телохранителя по обеим сторонам.
      А на стене - очередная химера. Что-то искаженное до неузнаваемости.
      Эти три фигуры, оплетенные змеями...
      "Лаокоон"...
      Древний миф Эллады...
      До сих пор в Ватикане стоит он, в свой последний миг превращенный в мрамор родосскими ваятелями - прорицатель, восставший против воли богов, и бесконечно его предсмертное усилие, которым пытается он сорвать змеиные кольца с безвинно гибнущих сыновей.
      Но настенная фреска не повторяла скульптуру. Что-то сместилось в ее композиции. Безвестный художник намеренными, едва заметными отклонениями нарушил гармонию - из подобия выросло отрицание.
      Не осталось мощи в порыве Лаокоона: напряжение борьбы превратилось в бессильную судорогу смерти. Не боль и не страдание духа, побежденного, но не покорившегося, жило на лице: животный ужас исказил черты. Уже не борец погибал на фреске - в могучих змеиных кольцах корчилась жалкая жертва, недостойная жалости.
      А змеи были прекрасны. Изгибы их черных полированных тел, грация всепобеждающей силы, торжество беспощадного рока над жалкой жизнью человеческой - с какой мстительной страстностью, патологической достоверностью было выписано все это.
      И последняя мрачная шутка - у победившей змеи было человеческое лицо, и оно было очень схоже с лицом Дуайта.
      - Великолепно, - промолвил Роберт, разглядывая фреску. - Впечатляет. Особенно портрет папаши. Очень похож. Правда, Айк?
      Дуайт промолчал. Он снова был бесстрастен и сух. Женщина подошла к стене, коснулась каких-то видимых только ей выступов. Глаза человеко-змеи засветились.
      - Мистер Солсбери, мы пришли.
      - Вижу, - гулко прогремел под сводами голос. - Вы свободны, Джой. Мне надо побеседовать с дорогими гостями наедине. Кстати, эта два черных молодых человека свободны тоже...
      - Позвольте! - Дуайт протестующе поднял руку.
      - Это условие, мистер Дуайт. В зону по вашему же приказу вход посторонним воспрещен.
      - Но это же... - начал Роберт.
      - Я знаю, мистер Роберт. Это и есть посторонние. К тому же здесь нет никого, кроме меня, и вам, следовательно, ничего не угрожает.
      В последних словах сквозила уже открытая насмешка, и Дуайт хмуро кивнул охранникам.
      Световой параллелепипед раздвоился - половина осталась на месте, с Робертом и Дуайтом в центре, а вторая бесшумно заскользила в глубь коридора за молчаливыми телохранителями и Джой, и погасла за поворотом.
      Они остались одни, наедине с мрачной картиной, лицом к лицу с издевательски живым подобием покойного Смита-старшего.
      - Прошу в лифт.
      Оба невольно вздрогнули, потому что голос прозвучал за спиной.
      Вместо замшелой каменной кладки там теперь зиял вход в полуосвещенную кабину.
      В кабине никого не было.
      Створки захлопнулись, и лифт заскользил вниз, через несколько секунд замер, потом пополз куда-то вправо.
      - Мне это не нравится, - сообщил Роберт.
      - Мне тоже.
      Лифт совершил еще несколько странных перемещений в пространстве, прежде чем створки его бесшумно раскрылись.
      Это был полукабинет, полулаборатория со сводчатым готическом потолком, с высокими стилизованными под средневековье книжными стеллажами, причудливо перемещающимися с лабораторными витринами, стойками с химической посудой, какими-то аппаратами и приборами.
      В комнате горели только две неярких лампы: одна - слева, над дверью с желто-красным кружком "Осторожно, радиация", вторая - в глубине, на громоздком письменном столе.
      У стола стоял человек в белом халате, накинутом на плечи. Он стоял, опустив голову, и лицо его скрывала тень от абажура.
      - Здравствуйте. Проходите, пожалуйста.
      Здесь, не искаженный радиоволнами, голос звучал еще более молодо. Роберт сделал шаг вперед, но Дуайт остался у стены.
      - Я не буду больше томить вас загадками, господа. Честное слово, меньше всего мне хотелось вас дурачить. Дело в том...
      Человек помолчал, левая рука его рассеянно листала бумаги на столе.
      - Мистер Роберт, вы помните Чарли Солсбери таким, каким был он пятнадцать лет назад, - когда он поступил к вам на работу?
      Роберт не ответил, и человек за столом продолжал:
      - Ему было сорок пять, но он был еще чертовски крепкий парень, не правда ли? Он здорово сдал за эти годы, но окончательно доконала его бомба - он принял на себя удар, который предназначался вам, мистер Роберт, и предназначался, кажется, вполне заслуженно, не так ли?
      - Короче, доктор, - подал голос от стены Дуайт.
      - Короче? Ну, что ж...
      Человек поднял голову, и свет настольной лампы упал ему на лицо.
      Дуайт выхватил пистолет раньше, чем Роберт успел перевести дух.
      - Не имеет смысла идти дальше, - сказала Джой приостановившись. Можно подняться в комнату, где вы можете подождать мистера Роберта и мистера Дуайта. Там вам будет удобно.
      Телохранителям было не по себе. Их смущала спокойная властность молодой женщины, явная встревоженность хозяев, необычность этого черного коридора без входа и выхода.
      Инстинктивное чувство опасности заставляло их держаться настороже.
      - А как боссы найдут нас?
      - Через меня, разумеется. Когда все кончится, я вас провожу.
      - Где вы будете?
      - У меня дела. Но я приду сразу, как все кончится.
      Головы телохранителей были отлично натренированы для смертельного удара в живот, но не больше. Сейчас бить было некого, приказов не было, и старший махнул рукой.
      - Делайте, как знаете, мисс. Мы привыкли выполнять. Думать не наше дело.
      Джой положила ладонь на стену, и большая каменная глыба сдвинулась, открыв кабину лифта.
      - Как в цирке - прищелкнул языком младший.
      - Техника, - констатировал старший.
      Лифт поднял их в маленькую комнатку, посреди которой стоял стол, такой же, как в холле, несколько кресел, мягкая тахта у стены и какие-то шкафы со множеством отделений. Джой откинула полог, за которым оказались полуразобранный пульт и большой, в полстены, экран.
      - Здесь была раньше служба подсматривания, - сказала Джой. - Ну, а теперь можно включить телепрограмму.
      - Не надо, мисс. Нот если бы промочить горло - это другое дело...
      - О господи, как я сразу не догадалась. Извините. Вам виски?
      - Сойдет и виски.
      Бутылка выскочила из стола, и охранники сразу повеселели.
      - Ну, я вас покидаю. Если не хватит - вот здесь наборная карточка. Я думаю, вы справитесь.
      Дверь за Джой захлопнулась с легким металлическим щелчком.
      Младший подошел к двери, толкнул.
      - Закрыто. Если мы попались - то попались.
      - Отсюда и с открытыми дверями не выберешься.
      Младший, обходя комнату, обнаружил за пультом еще одну дверь.
      - Боб, а тут, оказывается, есть все, что надо.
      - Ну и отлично.
      - Но, вообще-то, здесь мрачновато. Как в гробу.
      - В гробу не бывает виски. Садись.
      Младший захохотал, хлопнул старшего по спине.
      - Ты прав, старина. Есть что пить, есть куда лить - что еще надо простым парням, вроде нас? Хватим, Боб!
      - Хватим, Сэм.
      Телохранители сняли пиджаки, отстегнули лучеметы, кряхтя, стащили плотные негнущиеся кольчуги с эластичными бронепрокладками и побросали всю свою тяжелую сбрую на тахту.
      Виски светилось в бутылке золотистым солнечным светом, и уже после первой рюмки им стало уютно и тепло.
      Однако человек за столом никак не реагировал на наведенное дуло пистолета.
      - Успокойтесь, мистер Дуайт. У вас просто плохая зрительная память. Посмотрите внимательнее.
      Он усилил свет лампы и продолжал глядеть на Смитов грустно и слегка иронически.
      На вид ему было лет сорок, и легкая седина на висках, как ни странно, не старила, а наоборот, молодила его - может быть, потому, что резче подчеркивала матовый, без единой морщины, высокий лоб и живые глаза.
      Он улыбнулся, и сверкнули в улыбке крепкие белые зубы.
      - Черт подери, Солсбери, что с тобой? Где твои шрамы, очки... и все остальное? Ведь у тебя...
      - У меня была сожжена половина лица, выбиты все зубы вместе с изрядным куском нижней челюсти, катаракта от ожога, которую, правда, удачно оперировали, но тем не менее без очков я не видел дальше своего собственного носа, не так ли?
      - Клянусь дьяволом, совершенно верно!
      Дуайт убрал пистолет и подошел поближе.
      - Простите, мистер Солсбери, понимаете... все это несколько необычно. Извините за эту игрушку, но...
      - Я понимаю, мистер Дуайт. На вашем месте я поступил бы также.
      Дуайт от волнения снял свои темные очки.
      Солсбери уставился на Дуайта во все глаза и оглушительно расхохотался. Действительно, превращение было разительным. В очках Дуайт был похож на грифа, ждущего добычу, в нем было что-то демоническое, загадочное. А теперь без очков перед Солсбери стоял просто любопытный крючконосый старик с маленькими, близко посаженными глазами.
      - Я впервые вижу вас без очков, мистер Дуайт. И вы, оказывается, совсем не похожи на Мефистофеля. Вся ваша сила - в очках, никогда не снимайте их!
      - Я снял очки перед Фаустом, мистер Солсбери, ибо вы - настоящий Фауст. Если я не ошибаюсь вы, кажется, нашли эликсир вечной молодости?
      - Не совсем так, но дело это не меняет. К тому же пока я вам продемонстрировал только пролог. У меня еще немало сюрпризов. Мистер Роберт, вы, наверное, знаете, что в университете я немного занимался боксом?
      - Слышал. И даже видел, правда, гораздо позже. Когда ты отправил Пита в тяжелый нокаут, не помню, правда, за что. Пит с тех пор отзывается о тебе с величайшим уважением, хотя яйцеголовых не переваривает. Он говорит, что у тебя великолепный удар правой...
      - Вы ходите сказать - был? Ведь пять лет назад...
      - Оставь, Солсбери. Пять лет назад мне тоже досталось,
      - Все верно, но половину удара, причитавшегося вам, вы отдали мне, так сказать, взаймы. Но теперь я могу вернуть вам долг, мистер Роберт.
      Лицо Солсбери стало жестким. Движением плеч он сбросил халат, и прежде чем Роберт успел что-либо сообразить, доктор коротко, не размахиваясь, ударил Роберта правой в челюсть.
      Роберт грохнулся в угол, разломав в щепки кресло.
      - Великолепный удар, - Дуайт с явным удовольствие проследил траекторию полета Роберта. - Просто великолепный. Ну, а теперь будьте добры, покажите мне вашу новую Руку.
      - Пожалуйста, мистер Дуайт. Только она не новая, а старая. Моя собственная кровная правая рука, которую с помощью фирмы "СС" я потерял пять лет назад.
      Он закатал рукава и показал сначала правую, потом левую руку. Обе были одинаковы - с большими крепкими ладонями, жилистые, с перекатывающимися комками мышц.
      - Правая кажется светлее. И волосы короче. Черные, а не седые...
      - Совершенно верно. Правая моложе. Ровно на пять лет;
      В углу завозился, постанывая, Роберт. Солсбери наклонился над ним, брызнул водой в лицо. Роберт открыл глаза, засопел, постепенно приходя в себя. Очнувшись, рванулся, но увидев обнаженные по локоть руки Солсбери над собой, затих, растерянно моргая:
      - Собачий бред! У тебя же нет, нет правой руки. Выше локтя, я помню, черт подери! Или я спятил?
      Солсбери помог Роберту подняться, усадил в кресло, Роберт потрогал подбородок, пробормотал:
      - Да, Пит, кажется, был прав. Мне думается даже, он несколько преуменьшил твои способности, доктор...
      - Извините, мистер Роберт, но мы теперь в расчете...
      - Как знать...
      - Ну хорошо, - Дуайт поднял руку. - Подведем некоторые итоги вашего очаровательного спектакля, мистер Солсбери. Во-первых, вы помолодели этак лет на пятнадцать-двадцать. Во-вторых, вам удалось каким-то образом восстановить в прежнем виде свое лицо: убрать шрамы, заменить без всяких следов обожженную кожу, даже завести новые зубы. В-третьих, у вас появилась вновь рука...
      - В-четвертых, я могу вам продемонстрировать светограммы своих легких и ребер, пять из которых были в свое время заменены пластмассовыми. Легкие чисты, и искусственных ребер нет! восстановлена естественная кость...
      - Короче говоря, тебе удалось каким-то образом выкрасть у своей смерти добрый десяток лет. Я слышал, что такие трюки со временем выделывают космонавты в космосе, но вот чтобы у них отрастали оторванные руки, Роберт снова потрогал свой подбородок под насмешливым взглядом Дуайта, так вот о такой чертовщине я не слыхал.
      - Нет; со временем здесь все в порядке.
      Солсбери сел напротив Дуайта и Роберта, и Роберт, еще раз недоверчиво вглядевшись в его лицо, проворчал: "Собачий бред"...
      - Со временем все в порядке. Я не помолодел. Мне шестьдесят лет и ни года меньше. Это - с точки зрения естественного процесса биологического старения.
      - Слушай, док, ты только не вздумай пичкать нас учеными лекциями. Ты говори просто, что и к чему. А всякую ученую начинку оставь для своих друзей-яйцеголовых. Нам нужны факты.
      - Подожди, Робби, факты уже есть. Теперь нам не помешает немного теории. Так что же с вами произошло, доктор?
      - Регенерация, мистер Дуайт.
      - Регенерация? Это когда у ящерицы отрастает хвост?
      - Совершенно верно, мистер Роберт. Вы делаете успехи. Я действительно не буду утруждать вас теорией. Тем более я, откровенно говоря, знаю немногим больше вашего. Разрешите сигарету, мистер Дуайт?
      Дуайт положил пачку на стол, поднес зажигалку. Солсбери затянулся глубоко и закашлялся.
      - Вот видите, мои обновленные легкие еще не привыкли к токсическому действию никотина. Они реагируют на него так же, как после первой сигареты, выкуренной в колледже.
      Он прикрыл глаза рукой, помолчал минуту, провел ладонью по лицу, словно стирая что-то.
      - До сих пор не верится... Ну так вот. О регенерации. Регенерация свойственна всем живым существам - от самых примитивных до самых совершенных. Мы поражаемся, когда тело гидры полностью восстанавливается из одной двухсотой части целого организма...
      - И эта гидра живая?
      - Разумеется, мистер Роберт. Можно даже растолочь гидру в ступке - ей это ничуть не повредит, она снова "воскреснет", жива и невредима...
      - Неплохо, очень неплохо.
      - Неплохо? Пожалуй, да. Но регенерация это особое свойство не только простейших, как думал когда-то Вейсман. Больше того, очень много простейших или вообще неспособны к регенерации, или регенерируют в очень малой степени. С другой стороны, мы привыкли к тому, что у нас сломанный ноготь заменяется новым, отрастают подстриженные волосы, срастаются кости, заживают раны, на месте погибшей возникает новая кожа.
      - Следовательно, мы тоже можем регенерировать?
      - Да, мистер Дуайт, человек не составляет исключения. Если бы мы смогли управлять регенерацией клеток, это бы в корне перевернуло всю современную медицину и биологию. Это было бы... просто мне фантазии не хватает, чтобы представить все последствия такого открытия. Но вся беда в том, что до самого последнего времени механизм регенерации был абсолютной загадкой для ученых. И только генетика наметила какие-то пути, а изучение клетки на атомно-молекулярном уровне обнажило кое-какие обнадеживающие просветы. Практические достижения профессора Полежаева по регенерации свода черепа у человека, профессора Синицына по регенерации сердечной мышцы, наконец, теоретические работы советских ученых из Института биологии развития Академии наук СССР.
      - Солсбери, мы отдаем дань вашей эрудиции, но нас интересует нечто иное. В чем суть вашего открытия?
      - Собственно... - Солсбери замялся. - Собственно, открытия пока еще нет. - То есть нет теоретического обоснования. Потребуются еще годы, тысячи экспериментов, чтобы дать ясную и полную картину регенерации. Причем экспериментов не только на атомном, - на уровне элементарных частиц, квантов, а возможно, даже и на уровне кварков...
      - Теория нас не интересует. Она понадобится вам для второй Нобелевской премии. Расскажите лучше, как выросла ваша рука.
      - Мне чертовски повезло, мистер Дуайт. Я занимался очень давно всем, так или иначе связанным с внутриклеточными процессами, а следовательно, с проблемой восстановления клеток, с регенерацией. Препарат Б-5 был только вехой на пути, а Нобелевская премия... Что ж, получить ее, не скрою, было мне приятно, но гораздо приятнее было то, что препарат мой спас десятки тысяч жизней. Но это к слову. Так вот, я нашел, наконец, то, что искал всю жизнь. И нашел совершенно неожиданно.
      - В содержимом трала 308-Ф5-АС?
      - Да, что-то около трех месяцев назад ребята из восемнадцатой лаборатории в очередной партии обычного межпланетного хлама обнаружили несколько унций совершенно необычного, неизвестного до сих пор вещества. Они сообщили мне, я сделал пробный, очень грубый анализ, и...
      - Что это было?
      - Господи, что это было?! Вот уже несколько десятков лет мне снились невероятные, сумасбродные формулы веществ - катализаторов регенерации. После ранения они преследовали меня в ночных кошмарах. Но химики твердо отвечали: нет, такого вещества быть не может, только нечистая сила способна соединить в единый молекулярный комплекс такое фантастическое множество взаимоисключающих физических и химических свойств. И вот... Вы знаете, это был самый страшный и самый радостный день в моей жизни. У меня дрожали руки, когда я вынимал ленту из ЭВМ... И весь я дрожал, как собака, почуявшая след... Я боялся, что след ложный...
      - И ты ввел это вещество себе?
      - Ну нет, мистер Роберт. Я почти сошел тогда с ума, но у меня хватило хладнокровия начать все сначала. Потому что именно тогда мне меньше всего хотелось умирать. Я приготовил из СД препарат, и мы с Джой начали опыты на животных. Все шло отлично: мыши, кролики, собаки с каждым часом все больше и больше убеждали нас, что случайная находка - именно то, что нужно. Но я, пожалуй, еще долго бы не решился поставить опыт на человеке, если бы жизнь не ускорила события.
      - Вот как? Что же случилось.
      - Месяц назад... Джой сидела за пультом пи-установки, я возился за перегородкой с орангутангом, которому мы только что регенерировали нижние конечности. Перегородка меня и спасла. Когда раздался взрыв, я вскочил, пульт был разворочен и весь пылал, а Джой лежала прямо в пламени...
      Роберт быстро взглянул на Дуайта, но тот приложил палец к губам: молчи. Солсбери сидел, обхватив голову руками, и ничего не заметил. Лампа, горящая сзади, окружала его пепельным нимбом.
      - Я схватил Джой на руки, бросился к дверям, но те оказались почему-то закрыты. Наверное, испортилась защелка. Сигнализация не работала. Мы оба погибли бы, если бы...
      Солсбери поднял голову, грустно улыбнулся.
      - Если бы не любовь вашего отца к секретам и тайнам. Когда я принял Биоцентр, я, наверное, с полгода изучал все его ходы и выходы - просто из любопытства. Я просто хотел понять, что направляло и подогревало фантазию вашего отца, основателя фирмы и строителя Биоцентра... Так вот, в пятой лаборатории был секретный лифт, который опускался прямо в зону "Т". Этим лифтом я и воспользовался... А сейчас я хочу показать кинокадры...
      Свет в кабинете погас, а на стене вспыхнул белый прямоугольник. Из прямоугольника выглянула огромная серая морда с острыми белыми клыками и красными злыми глазами.
      - Это Мэри - она первой приняла СД... Здесь сняты все наши опыты, это для вас не так интересно.
      Изображение задергалось, в прямоугольнике стремительно замелькали кошки, собаки, морские свинки, отрезанные лапы, хвосты, вывороченные внутренности, приборы, какие-то провода, установки, и снова целый зоопарк, но уже с хвостами, лапами, с исчезнувшими бесследно страшными ранами...
      - Вот...
      Остановившийся кадр заставил вздрогнуть даже Дуайта.
      На операционном столе лежало обугленное тело. Нельзя было даже понять, мужчина или женщина: так оно было изуродовано.
      Роберт, не выдержав, опустил глаза.
      - Она была... жива?
      - Да, еще жива. Но жить ей оставалось около минуты. Я решился ввести ей СД. Так что первым человеком, испытавшим действие нового препарата, была Джой Митчэл. И первым человеком, которого этот препарат спас.
      Солсбери выключил проектор. И они остались в темноте.
      - Ну вот и все, собственно. Джой вы уже видели, кинокадры дальше показывать бессмысленно. После Джой решился и я.
      Вспыхнул свет. Солсбери стоял у стены, прямой, помолодевший, насмешливый.
      - Ну, а себя я латал уже с помощью ее. Все закончилось несколько дней тому назад, но пока я из зоны "Т" не выходил, чтобы не пугать преждевременно сотрудников. И вот вызвал вас, хотя для этого и потребовалась некоторая доля таинственности: опять же в стиле Смита-старшего...
      Оба Смита молчали, напряженно обдумывая ситуацию.
      Наконец Дуайт покачал головой:
      - Да, Солсбери, я вас поздравляю. Эта штука почище Б-5. Имея такую штуку в руках, можно перевернуть весь мир и поставить все человечество на колени. Ведь это "живая вода" из древних сказок! Лекарство от всех ран и болезней!
      - Кроме наследственных, - уточнил Солсбери.
      - Не важно. В ваших руках - оружие невиданной силы.
      - Боюсь, что не в ваших, мистер Дуайт. И даже не в моих. Оно пока что в руках одного человека, который даже не подозревает об этом...
      - Что вы хотите сказать?
      - Только то, что родник этой самой, как вы выразились, "живой воды" известен пока только одному человеку пилоту, который привел трал 308-Ф5-АС...
      - Вы хотите сказать...
      - Я хочу сказать, что мы с Джой имели дело с веществом, ниспосланным нам, так сказать, господом Богом. А вот как вещество это появилось - я не имею ни малейшего понятия. Я уже говорил вам: современная химия утверждает, что такого вещества в природе быть не может и не должно быть, потому что его существование опровергло бы самые незыблемые химические и физические законы. Никакой речи о производстве препарата здесь, на Земле, сейчас быть не может. Надо узнать, где оно родилось, в каких условиях и для чего... Необходимы годы, а может быть, десятилетия изучения таинственного "родника", прежде чем можно будет попробовать самим сделать что-то подобное. Эта "живая водичка" многим химикам свернет мозги набекрень.
      - Вы уверены в этом?
      - Абсолютно.
      - Где здесь междугородный мидеофон?
      - Вот, пожалуйста.
      Сухо протрещал наборный диск, и на засветившемся экране появился человек в форме майора класса "А".
      - Джо, где пилот Эдвард Стоун?
      - Заморыш? В профилактории, здесь у меня, сэр.
      - Вызови его.
      - Видите ли, - Джо смущенно поскреб лысину. - Вчера вечером он уехал на прогулку и до сих пор не вернулся. Такие прогулки разрешены, и я не стал возражать, когда он попросился.
      - Куда он поехал?
      - Я н-не знаю. Куда-то во Флориду, кажется...
      - Бросьте, Джо. У меня есть дело к Тэдди. Вы сами знаете - я совсем не против, чтобы мальчики на Земле поразмялись немного. Мне просто срочно его надо найти. Где он?
      - Он поехал во Флориду, сэр, к дядюшке Клаусу. Там есть такое местечко "Кафе погибших". Все звездолетчики туда забегают, ну, а Тэдди давно знает Клауса, они друзья, ну и вот...
      - Джо, немедленно разыщите его, если он даже в преисподней. Поставьте на ноги всех. Он мне очень нужен. И позвоните прямо по номеру...
      Дуайт вгляделся в цифру под экраном и назвал номер.
      - Слушаюсь, сэр.
      - Ну а теперь, господа, я вам покажу Синий Дым. Конечно, название вещества абсолютно ненаучно, но ведь само его появление и существование тоже противоречит научным догмам. Вот я и позволил себе назвать это очередное чудо природы романтично - СД - Синий Дым...
      За тяжелой дверью с надписью "Осторожно, радиация" и предупредительным желто-красным другом шла витая лесенка между двумя полупрозрачными стеклянными стенами. Слева и справа напряженной и беззвучной жизнью жили шары странного мерцающего пламени, то распадающегося на отдельные полосы и капли и тихо затухающего, то взлетающего взрывом холодного света.
      - Это наш космический аквариум. Или виварий, если хотите. Здесь представлены почти все известные формы инопланетной жизни. Большинство видов предпочитает темноту - на свету они превращаются мгновенно в спороидальный мутант. Поэтому-то в свое время так долго не могли открыть жизнь на Луне или, скажем, Венере и Меркурии. А вот этот световой концерт исполняют хрустальные пьявки. У них сейчас брачные игры... Только не смотрите на них долго - их свечение обладает тяжелым гипнотическим действием.
      Лестница под ногами мягко качнулась, и немного отставший Роберт прижался к перилам. Во мраке за стеклом что-то тяжко ухнуло, и огромная глыба, шевеля серебристыми щупальцами, похожими на елочный дождь, поплыла к лестнице.
      Желтый глаз - или фонарь? - высветил влажную поверхность полуметрового стекла, сфокусировался на Роберте, прикрывшем глаза ладонью.
      Солсбери взял Роберта за руку, увлек за собой, а луч следовал за ними все ниже и ниже и погас тогда, когда свод бетонного перекрытия отделил их от вивария.
      - Здесь это не страшно, хотя и действует на нервы. Но у себя дома, на Венере, эта зверюга немало попортила нам крови. В буквальном смысле. Потому что она реагирует на человеческую кровь - вернее, не на кровь, а на железо, которое содержится в крови. Причем кровь она "чувствует" на расстоянии до полутораста километров.
      Солсбери рассеяно потянулся к глазам, словно собираясь поправить очки, и улыбнулся виновато.
      - Привычка... Так вот, магнитная черепаха, как не очень точно окрестил ее Фрэнк, - первый человек, оставшийся в живых после встречи с этим чудищем, - великолепный пример нашей человеческой близорукости. Мы прозондировали почву Венеры с помощью автоматических станций так тщательно, что, казалось, - никаких органических следов в пылающей атмосфере Венеры не было обнаружено. Да и быть их не могло. Но первый же корабль с людьми на борту пропал без вести. Его останки нашли через десять лет. Он остался таким, каким был при приземлении. С учетом венерианских ураганов, конечно. Только в нем не осталось ни одной молекулы железа - ни в корпусе корабля, ни в высохших мумиях космонавтов. Тогда на это не обратили внимания...
      Они шли по ярко освещенному тоннелю, на потолке которого висели тяжелые капли. Время от времени капли срывались на мокрый пол, и тогда в воздухе повисал нежный серебристый звук, словно лопнула гитарная струна. Солсбери говорил негромко, но голос его грохотал по всему тоннелю.
      - Мы ничего не могли понять. Одни венерианские станции погибали в первые же часы своего существования, другие не испытывали никаких неудобств и жили преспокойно. Старый Фрэнк нашел разгадку - он заметил магнитную черепаху раньше, чем она на него напала. И употребил единственное свое оружие - магнитоскоп, и черепаха, которая даже лазерный луч принимала как легкую щекотку, сдохла. И Фрэнк стал миллионером, потому что ее восьмидесятитонный панцирь из химически чистого железа, которое, как известно, во много раз дороже золота, стал его трофеем...
      - Фрэнк лопнул, - бесстрастно сообщил Дуайт. - Сегодня утром передавали его "гражданскую панихиду".
      - И вовремя, - Солсбери стоял перед овальной дверью, которая напоминала люк старого космического корабля. Вовремя, потому что вот эта черепаха в моем виварии, кажется, последний экземпляр венерианской фауны. Всех их перебили магнитными ружьями системы Фрэнка. Очень плохо, когда космонавт становится бизнесменом.
      Дверь отворилась, и они очутились в маленькой квадратной комнатке, все четыре стены которой оказались матовыми экранами телеприемников.
      Солсбери натянул на руки черные перчатки манипулятора.
      Роберт ожидал увидеть что-то вроде полярного сияния.
      Еще в детстве с отцом он летал на Северный полюс, и бесшумные волны небесного свечения с тех пор автоматически ассоциировались у него со всем необыкновенным и сказочным. Дуайт мыслил реалистичнее, но и он не удержался от легкого смешка разочарования - на дне во много раз увеличенной пробирки лежали две крохотных крупицы света, две маленьких синих призмы.
      - Почему же - Синий Дым?
      - А вот посмотрите...
      Солсбери сделал незаметное движение рукой, и стрелка па шкале "Интенсивность облучения" сделала резкий рывок от нуля к ста тысячам рентген.
      Острые углы призм затуманились, сделались зыбкими, задрожали и растаяли. Пробирка словно выросла на экране. В ней клубился синий туман, касающийся стеклянных стенок поразительно живыми, осмысленными движениями слепого, ищущего дорогу.
      - Облучение возбуждает вещество, делает его активным. Молекулярные цепочки, организованные по белковой схеме, разрываются и... Препарат сейчас готов к действию.
      - Солсбери, а это не опасно? - Роберт смотрел на синие клубы с недоверием и затаенной надеждой.
      - Что именно?
      - Ну, вся эта регенерация... Что ты чувствовал, когда у тебя отрастала рука, например? Это больно?
      - Нет, это не больно, но ощущения, прямо скажу, не из приятных. Очень сильное возбуждение, иногда даже галлюцинации. Через неделю все неприятные ощущения проходят, и вы чувствуете себя, как новорожденный. Это истинное наслаждение - ощутить свой капитально отремонтированный организм, честное слово!
      - В таком случае, Солсбери, я, кажется, поступлю к тебе в ремонт. Быть хромым не очень сладко даже в наш век биоэлектроники. К тому же моя печень...
      Солсбери растерялся.
      - Видите ли, мистер Роберт, препарата осталось очень мало. Всего одна доза. Я отлично понимаю ваше желание, но... Может быть, лучше подождать, пока у нас будет достаточно СД?
      - Чего еще ждать? - Роберт по-бычьи наклонил голову. - Завтра же по маршруту Заморыша уйдут тральщики!
      - Но ведь нужно разрешение Международного Совета, а для этого потребуется подробное описание СД, демонстрация его, эксперименты...
      - Не будь ребенком, Солсбери. Не для того поймали мы эту жар-птицу, чтобы выпускать ее из рук. Обойдемся и без МСК, будь он неладен. Нашим ребятам не привыкать ходить в рискованные рейсы.
      Солсбери рывком выключил экран. На лице его выступили красные пятна.
      - Послушайте, господа, я думал... Мне казалось это знамением: именно здесь, в этих катакомбах, созданных для того, чтобы фабриковать смерть, возник удивительный препарат, способный продлить жизнь людей, избавить их от страданий. Мне казалось это победой изначального Добра. Я мечтал о биологической революции. О новом мире, гуманном и светлом.
      - Мистер Солсбери, успокойтесь, - Дуайт примирительно положил на плечо доктора сухую руку. - Мы еще подумаем. Но мы вас очень просим, пока никакой самодеятельности. Вы должны молчать. Это в наших общих интересах...
      Резкий звонок прервал неприятный разговор.
      - Кто-то вызывает по видеофону. Это, видимо, Джо. Я могу перевести разговор сюда.
      - Давайте, Солсбери.
      На соседнем экране появился лысый майор. Он переводил взгляд то на Солсбери, то на Роберта, то на Дуайта, не решаясь заговорить.
      - Ну что там, Джо, говорите скорее!
      - Пилот Эдвард Стоун два часа назад погиб в автомобильной катастрофе. В сорока километрах от Филадельфии его машина врезалась в бетонное ограждение автострады. На скорости двести миль в час. Машина разбита вдребезги...
      - А Тэдди?
      - Тэдди... Простите, сэр, но от Тэдди осталось очень мало. Его собирают по кусочкам. Это ужасно, сэр.
      Глава четвертая
      КРАСНОЕ ПЯТНО
      - Остолоп!
      Маленький полицейский с розовым ромбом лейтенанта на каске подчеркнуто бережно опустил полог носилок. Второй - пожилой, без ромба, покряхтывая, стал по стойке "смирно".
      - Куда ты все это волокешь?
      - В машину, сэр.
      - Сколько сейчас времени?
      - Половина первого. То есть ноль часов тридцать пять минут, сэр.
      - Я тебе говорил перед выходом на дежурство, что в ноль-ноль часов вступает в силу новая инструкция?
      - Да, сэр.
      - Ну и что?
      - Простите, сэр. Я не обратил внимания на его форму.
      - То-то. Не обратил внимания. Ну, а теперь ты куда направился?
      - Вызвать патруль МСК...
      - Нет, с такими помощниками можно рехнуться. Я это сделал еще четверть часа назад. Иди-ка оформляй протокол и киноматериалы. Где свидетель?
      - Этот парень уехал, сэр. Он очень спешит. Но я его снял, а показания записал на магнитофон. Номер машины и фамилия записаны, сэр.
      - Ну хоть на это ума хватило. Иди.
      Пожилой с тоской посмотрел на черное небо, поежился, зябко запахнул твердый, как из жести, плащ и поплелся к машине.
      Моросил противный мелкий дождь. Резкий ветер налетал порывами, и тогда полог носилок оглушительно хлопал.
      Было неуютно и холодно. Мощная фара полицейского вертолета выхватывала из шелестящей тьмы мокрый бетонный круг площадки, на которую перетащили с автострады обломки разбитого электромобиля.
      Лейтенант пнул ногой груду металла, искореженную и смятую страшным ударом, покачал головой:
      - Хорошая была машина... Зверюга...
      Рядом неудержимым потоком искрилась двойная дуга автотрассы. По светящемуся покрытию разноцветными стрелами проносились мощные машины. А в хрупких скорлупках обтекаемых кабин сидели люди - сотни, тысячи неведомо куда спешащих людей. И каждого десятого, как утверждает статистика, на этом адском пути ждал такой вот финал.
      Лейтенант подошел к носилкам, но снова приоткрыть полог не решился.
      В небе появилась зеленая звезда, и вскоре послышался гул вертолета. Лейтенант поправил каску, бляху на груди и постарался придать лицу деловое выражение. Но пухлые губы невольно кривились обиженной гримаской - очень уж холодно, темно и неуютно было вокруг.
      Вертолет сел рядом, не гася позиционных огней. Трое в одинаковых серых накидках и с буквами "МСК" на летных шлемах подошли к лейтенанту.
      - Патруль МСК. Лейтенант Гордон, - один из троих протянул удостоверение.
      - Дорожная полиция. Лейтенант Хьюз, - молодцевато козырнул полицейский и пробежал глазами удостоверение на пластобумаге с текстом на четырех языках.
      - Обычная дорожная авария, мистер Гордон. Врезался в ограждение. Форма Службы Коридора. Согласно новой инструкции, расследование всех аварий со звездным персоналом на Земле и в космосе производится только комиссией МСК. Инструкция вступила в действие в ноль-ноль часов, и поэтому я вызвал вас...
      - Отлично, лейтенант Хьюз, - едва заметно улыбнулся Гордон. - Если бы все так точно и оперативно выполняли свой долг, было бы гораздо меньше хлопот на старушке-планете...
      Хьюз по-мальчишески покраснел от удовольствия.
      - Вот его машина. А тело на носилках. Вернее, то, что от него осталось.
      - "Форд-СС"? - Гордон присвистнул. - Это же машина с автоводителем. И с тройным дублированием надежности. Даже грудной ребенок в такой машине будет в безопасности. Странно...
      - Да, мистер Гордон. Мне это тоже показалось странным. Я отметил в протоколе...
      Рядом послышался гул еще одного вертолета, идущего на посадку. Все четверо удивленно подняли головы, но позиционных огней не было видно вертолет сел без света.
      Через минуту в луч прожектора вошел человек в серой накидке и в шлеме с буквами "МСК". На секунду он замешкался, словно оценивая ситуацию, потом шагнул к Гордону.
      - Патруль МСК. Я не знал, что здесь уже есть наши...
      Гордон и Хьюз, переглянувшись, уставились на незнакомца. Из-под низко надвинутого шлема на них глянули бесстрастные серые глаза. На мощной шее кэтчиста пульсировали шальные жилки. Он жевал жвачку, и тяжелый подбородок с белым шрамом посередине ходил вправо и влево с ритмичностью раз и навсегда заведенного механизма.
      - Вы из какого района?
      Незнакомец сунул руку в карман, но Гордон, опередив его, отскочил назад, выхватив пистолет:
      - Документы!
      Незнакомец перестал жевать и криво улыбнулся. Глаза его были бесстрастны по-прежнему.
      - Спокойно... Документы сейчас будут...
      Три молнии почти одновременно сверкнули из темноты, со стороны приземлившегося вертолета. Гордон неловко переломился пополам, боком упал на бетон. И, как в замедленной киносъемке, так же медленно опустились рядом с ним тела товарищей.
      Лейтенант Хьюз схватился за кобуру, но в руке незнакомца сверкнула четвертая молния, и в оглушительной тишине, сопровождающей всю эту стремительную сцену, Хьюз рухнул, перерезанный пополам лазерным лучом.
      Последовал еще один бесшумный выстрел - в прожектор полицейского вертолета, и темнота скрыла все.
      И только когда окончательно затих гул взлетевшего с потушенными огнями вертолета, во мраке вспыхнул фонарик.
      Он скользнул по лежащим телам, на секунду задерживаясь на каждом, описал круг по площадке. Обломки машины были на месте, но носилки исчезли.
      Пожилой полицейский посмотрел в черное небо и крякнул.
      - Да... Ну-ну... Совсем ошалел народ. Одного покойника крадут, а четырех оставляют вместо него...
      Он снова посветил на площадку, и внимание его привлек маленький белый квадратик, прилипший к мокрому жетону.
      Он нагнулся, поднял его. Квадратик оказался плотной картонкой размером с визитную карточку. На нем была изображена тощая черная птица с хищно раскинутыми крыльями и острым загнутым клювом. В лапах птицы красовался человеческий череп, пробитый черной молнией. И внизу - "Коршуны Космоса".
      - Ишь ты, - "Коршуны Космоса". Новая, значит, банда...
      Он тяжело вздохнул, вытер ладонью мокрое от дождя лицо.
      - Одной бандой больше, одной меньше - какая разница? Только бы до пенсии дотянуть... И тогда всех этих коршунов - к чертям собачьим...
      Он остановился над Хьюзом.
      - Эка, лейтенант, тебя разделали. Такой молоденький... И поделом - не выслуживайся, не суй носа, куда не надо. Новая инструкция, видишь ли. Да если бы я, к примеру, все эти самые инструкции соблюдал, раньше тебя бы, милый, на том свете был. Народ-то совсем ошалел. И чего это им неймется?
      Полицейский сдвинул шлем набок, почесал за ухом.
      - Надо уголовную вызвать. Это их дело - когда мертвецов воруют. И убивают заодно полицейских. И всех, кто под руку попадет. Эх, народ.
      Полицейский, посвечивая фонариком, пошел к своему вертолету неторопливой походкой человека, знающего что к чему. Он старательно обходил трупы и большие маслянистые лужи, на поверхности которых вскипали и лопались белые пузырьки.
      * * *
      Санитар, подкатив носилки к стене, кивнул:
      - Сюда, мисс?
      - Да, спасибо, вы свободны.
      - O'кей.
      Белый халат растаял в полумраке коридора. Джой нажала сигнальный выступ на фреске. Человеко-змея ожила, и гулкий голос Солсбери сказал:
      - Давайте прямо в операционную, Джой.
      Лифт заскользил вниз и вправо, чуть вздрагивая при перемене направления. По белой простыне, прикрывающей носилки, расплывалось большое красное пятно.
      Солсбери стоял у стерилизатора, по локоть засунув руки в губчатые рукава прибора, и рассеянно смотрел, как за стеклом паутина высоковольтных, электрических разрядов обволакивает пальцы.
      - Все в порядке, мистер Солсбери.
      Солсбери обернулся через плечо на носилки, потом покосился на часы:
      - Уже? Завидная оперативность.
      Солсбери освободил руки, откинул простыню.
      - Господи, какой ужас! Как страшно его покалечило. Буквально ни одного живого места. Вы надеетесь на успех, доктор?
      - В том-то и дело, что шансов почти нет. Мы знаем, как действует СД на живое тело, на живой организм. Но как поведет он себя в этом случае одному богу известно.
      - Значит, если неудача...
      - То мы останемся и без препарата, и без человека, который один из всех знал место рождения Синего Дыма.
      Солсбери привычными движениями ощупал череп убитого.
      - Голова, кажется, цела. Да. Джой, задачка для начинающих волшебников, прямо скажу, сложная. Готовьте вакуум-камеру, а я освобожу нашего пациента от одежды.
      Джой прошла в глубину лаборатории и включила софиты. Посреди зала на небольшом возвышении покоилась светло-желтая прозрачная полусфера в рост человека. От больших и маленьких металлических ящиков, расположенных вокруг, к ней тянулись матовые шланги и пестрые провода. Джой переходила от аппарата к аппарату, и они постепенно оживали с тихим послушным ворчанием, и под ее руками, как синие цветы, загорались сигналы готовности. Солсбери работал сосредоточенно, но когда поднимал голову, поглядывая на стройную белую фигуру ассистентки, в его глазах вспыхивали веселые искры.
      - А вы действительно похожи сейчас на волшебницу, Джой. Точнее, на симпатичную добрую фею...
      Джой лукаво кивнула.
      - Спасибо. Комплимент главного волшебника вдвойне приятен.
      Мягкое жужжание стояло в зале. Джой еще раз обошла приборы и, убедившись, что все в порядке, села за стол дистанционного управления. Край прозрачной полусферы поднялся, открыв внутренность камеры.
      - Камера готова, мистер Солсбери.
      - Неплохо бы вспомнить какое-либо заклинание или молитву, на худой конец. Вы знаете что-нибудь подобное, Джой?
      - Мама говорила, что по обычаям племени семинолов надо дунуть во все четыре стороны, чтобы отогнать злых духов.
      - А тем, кто не индеец, это помогает? - спросил Солсбери, осторожно вводя носилки в направляющие желоба камеры.
      - Не знаю. Индейцам древнее заклятье тоже не помогло, кстати. Злые духи оказались сильнее.
      - Мы еще с ними повоюем, с этими злыми духами... Ну, как говорится, с богом. Начали, Джой...
      Прозрачный колпак камеры закрылся, верхний свет погас, а внутри камеры вспыхнули невидимые светильники. Искалеченное человеческое тело казалось сейчас вплавленным в огромную глыбу янтаря.
      - Давайте общую антисептику. Какая у вас концентрация стерола?
      - Пять-двенадцать.
      - Добавьте еще три-четыре единицы. И следите за уровнем "Пэ-аш".
      - Есть - пять-шестнадцать. "Пэ-аш" около двух...
      - Давайте...
      Тысячи сверкающих фонтанчиков забили под янтарным куполом, и через секунду лежащее тело покрылось хлопьями пены. Сначала пена была темно-красной, потом стала светлее, а через несколько минут стала снежно-белой.
      - Довольно. Ну, а теперь попробуем немного поштопать. Это должно, ускорить дело, если оно, конечно, сдвинется с мертвой точки.
      Солсбери одел перчатки биоэлектронного манипулятора и слега пошевелил пальцами. Под куполом выросло и покорно зашевелилось множество гибких серебристых щупалец,
      - Дайте рентген. Так... Чуть поярче... Начнем с грудной клетки.
      Теперь уже ни Солсбери, ни Джой не смотрели на купол камеры. Серебристые щупальца обвили тело и, чуть подрагивая, погрузились в зияющие раны. Солсбери сидел, напряженный и неподвижный, не отрывая глаз от экрана. Щупальца манипулятора подчинялись не грубым движениям пальцев, а неуловимым изменениям биотоков, мысленным командам хирурга, переданным туда, под купол. Поэтому работа их была быстра и точна. Порой казалось, что в камере живет какое-то таинственное существо, а люди только неподвижно следят за его действиями. Но отрывистые слова, которые бросал Солсбери, и мгновенная реакция Джой говорили о напряжении:
      - Крупнее. Еще крупнее... Уберите кровь, ничего не вижу, Левее, к сердцу... Так. Жестче излучение. Слишком жестко, мягче... Так.
      Только через час Солсбери откинулся на спинку стула, хрустнул пальцами. На лбу его блестели крупные капли пота.
      - Перекур! Вы устали, Джой?
      - Не больше, чем вы, шеф, - Джой попробовала улыбнуться бодро, но это ей не очень удалось.
      - Значит, вы очень сильный человек, Джой.
      - Нет. Просто женщины выносливее мужчин, вы должны это знать, как биолог.
      - Это просто самообольщение слабого пола. Мужчины честнее. Я, например, дьявольски устал и не отказался бы от чашки крепкого кофе. Как, Джой?
      Джой посмотрела на янтарный купол с вплавленным в него человеческим телом.
      - Но он... Клетки ведь продолжают умирать. Уже прошло семь часов.
      Солсбери задумчиво покусал нижнюю губу.
      - Вы как всегда правы, Джой. Поэтому вы сейчас приготовите кофе, а с введением СД справлюсь я один.
      - Но...
      - Никаких "но". Это приказ. Или вы хотите оставить меня без кофе?
      - Ну, хорошо, пусть вам будет хуже.
      Джой сняла белую шапочку, и волосы черной волной упали ей на плечи. Она закинула их за плечи и встала.
      - А вы все-таки очень красивы, Джой. Почему вы не выходите замуж, а?
      - Потому что вы, мистер Солсбери, имели неосторожность родиться на тридцать лет раньше меня. Больше вопросов нет?
      - Сдаюсь, сдаюсь, Джой, я в полном нокауте. Ответ так же крепок, как и ваш кофе.
      - Я постараюсь, чтобы кофе был еще крепче.
      - Ну и отлично.
      Джой ушла, а Солсбери снова взялся за манипуляторы.
      Между вакуум-камерой и столом дистанционного управления, противно скрипя в пазах, встала полуметровой толщины стеклянная стена.
      Из глубины лаборатории выполз стальной куб с желто-красными предупредительными кружками радиоактивности. Лента конвейера подтянула куб вплотную к люку-клапану камеры. Легкий хлопок перепада давления - и куб оказался внутри купола. Щупальца манипулятора начали медленно свинчивать крышку куба. Через минуту крышка поднялась над контейнером. Одна из серебристых змей юркнула внутрь, секунду задержалась там и вынырнула наружу, держа в зажиме крошечную пробирку. Ненужный теперь контейнер с хлопком вылетел наружу, прямо на ленту конвейера, которая немедленно утащила его прочь.
      - Мистер Солсбери, кофе готов.
      - Одну минуту, Джой.
      От ближайшего металлического шкафа отделилась верхняя часть и повисла на длинной штанге над самой камерой. Солсбери вывел верньер с надписью "Облучение" почти до отказа. Между повисшей пластиной и куполом возникло характерное голубоватое сияние ионизированного воздуха.
      В пробирке стремительно разгоралась до нестерпимого блеска крошечная звездочка.
      Тело под куполом вдруг зашевелилось, резко дернулось, словно человек хотел вскочить.
      Джой за спиной доктора слабо вскрикнула, и звон упавшей чашки заставил Солсбери резко обернуться.
      - Что с вами, Джой! Вам плохо?
      Джой расширенными глазами глядела на купол.
      - Он... Он шевелится...
      - Фу, черт, - Солсбери облегченно вздохнул. - Вы меня напугали, честное слово. Это же электризация. Непроизвольное сокращение мышц под действием электричества. Сильное облучение создало электрический потенциал между телом и носилками. Произошел разряд, и мышцы резко сократились. Неужели вы забыли, как дергается лягушачья нога от прикосновения батарейки. Не ожидал, Джой, не ожидал. Ассистентка Солсбери не помнит школьных азов! Вот это номер.
      Густая краска залила лицо женщины, и, чтобы скрыть смущение, она с особым старанием стала собирать осколки чашки.
      - Да нет, доктор, я просто подумала... Так неожиданно...
      - Чудес ждать пока рано. Надеюсь, кофе еще остался?
      - Да, шеф, я сейчас принесу.
      Синий мерцающий туман выбирался из пробирки, совсем как всемогущий джин арабских сказок. Может быть, только с той разницей, что этот джин был очень осторожен и выбирался неохотно. Было что-то пугающе живое и осмысленное в клочковатых спиралях, в порывистых скачкообразных движениях, которыми расползались по пространству светящиеся сгустки. Вот один лохматый протуберанец дотронулся до мертвенно белого лба пилота, отпрянул, снова дотронулся, торопливыми мелкими судорогами ощупал лицо и вдруг одним рывком окутал все тело.
      Джой подкатила к пульту маленький столик, на котором стояли две чашки и печенье в маленькой японской вазе.
      - Мне все время не по себе, когда я его вижу. Мне кажется, что он живой...
      - Кто - он?
      - Синий Дым...
      - Ну, это, пожалуй, чисто женская реакция, так сказать, художественные ассоциации. Хотя ведет он себя действительно странно. Точнее - загадочно.
      Когда Солсбери допил кофе, туман уже полностью заполнил всю камеру. Он уже не мерцал, а горел ровным сильным огнем.
      - Ну, пожалуй, облучения хватит. Синий Дым вошел в активную фазу. Джой, переведите все системы жизнеобеспечения на автоматику. Питательная среда обычная, порядок срабатывания - по интенсивности черных линий спектра. А вот количество кислорода и газовой смеси удвойте, это усилит окислительные процессы. Ну и, разумеется, пусть самописцы непрерывно пишут. При первых же намеках на пульс или дыхание - сигнал немедленного вызова. Хотя если это и случится, то, должно быть, не скоро...
      Солсбери встал, сладко потянулся и, мельком глянув на часы, удивился:
      - Джой, а ведь уже утро! Там, наверху, уже, наверное, совсем светло! Как давно я не видел восхода солнца.
      Джой набрала номер метеоавтомата.
      - Должна вас огорчить, шеф. Наверху снова гроза. И, судя по всему, весьма эффективная. И ветер - двадцать метров в секунду. Не иначе, боги прогневались на того, кто похитил небесный огонь. Или Синий Дым, как называет его мистер Солсбери. Ибо таких страшных и непрерывных гроз во Флориде еще не было.
      - Небесный огонь похитил не я, а вот он, - Солсбери кивнул головой на камеру. - И если эта злосчастная авария - кара богов, то у них неплохие познания в современной технике. Однако, если прогулка отменяется, надо спать. Спать, спать, спать. Нам еще потребуются свежие силы и ясная голова.
      - Спокойной ночи, мистер Солсбери.
      - Хороших снов, Джой.
      Лаборатория опустела, и тишину нарушало только резкое щелканье срабатывающих автоматов, скрип самописцев и ровное гудение приборов. Матовым светом горел купол вакуум-камеры, и в плотном синем тумане невозможно было различить ничего похожего на очертания человеческого тела, бывшего когда-то пилотом Эдвардом Стоуном.
      Косые струи дождя били в стекла так, словно кто-то с улицы поливал окна из мощного брандспойта. Ветер налетал судорожными порывами, и текучие полосы на стекле изгибались, меняли направление, сливались в сплошную гибкую пелену и снова распадались на отдельные полосы. Когда вспыхивала молния, полосы замирали огненными змеями, и несколько секунд после вспышки в глазах стояла причудливая черная сетка, а потом глухо бухал гром, и от тяжелых перекатов грома бокалы на стойке подпрыгивали и жалобно звенели.
      В зале ресторанчика было необычно много народу, почти все столики были заняты, а под потолком плавали синие клубы дыма, с которым едва справлялись работающие на полную мощность кондиционеры. Посетителям было скучно. Яркие вспышки молний выхватывали из серого полумрака зевающие, заспанные лица. Это были водители и пассажиры пестрого стада электромобилей, покорно подставивших дождю мокрые лакированные спины там, на стоянке около отеля. В такую грозу было не то чтобы опасно, а как-то неприятно, и потому большинство предпочитало скуку безвестного кафе сомнительному удовольствию борьбы со стихией.
      На телестене крутобедрые и пышногрудые манекенщицы с печальными глазами демонстрировали последние моды. Какая-то фирма рекламировала последнюю новинку - вечерний туалет "Неолит-супер". Девицы в звериных шкурах вертелись, выжимая из своих тренированных тел целые каскады соблазнительных поз, электроорган выл, как буйвол во время гона, зрители курили, перебрасываясь равнодушными репликами.
      Музыка смолкла, и диктор объявил, что сейчас зрители увидят главный секрет костюма, который "поможет нашим девушкам победить свою природную скромность при выборе партнера неожиданным и элегантным способом".
      Девицы выстроились в шеренгу, а на помост вышел молодой человек. Продемонстрировав публике грудь, мышцы живота и бицепсы, супер-Геракл направился к шеренге девиц.
      Когда молодой человек приблизился шага на два к манекенщице, шерсть на ее шкурах неожиданно стала дыбом. Тоже самое повторилось и с остальными; только у одних шерсть едва-едва шевелилась, другие становились похожи на взъерошенного ежа.
      Девиц сменил какой-то перепуганный старичок, которого отрекомендовали профессором электронной эстетики. Старичок стал объяснять, что в костюмы "Неолит-супер" вмонтированы приемники биотоков, настроенных по соматическому потенциалу обладательницы (настройка производится фирмой бесплатно при покупке). Шерсть на шкуре электризуется особым микроприбором, причем степень электризации зависит от степени совпадения сексуальных типов. Таким образом, костюм "является точным прибором, с помощью которого вы безошибочно можете найти себе партнера на любом вечере и без всяких недоразумений дадите ему понять, что он вам подходит...".
      Публика, которая слегка приободрилась во время демонстрации костюма, приуныла вновь - научные экскурсы были ей не по зубам, и поэтому старичка убрали, и начался традиционный утренний стриптиз...
      А дождь все лил и лил, и несмотря на то, что молнии сверкали реже, конца грозы не было видно. Посетители пили и пили, потому что делать было нечего, и Клаусу за стойкой стало жарко - пришлось позвать на помощь боя из отеля. Белая куртка боя мелькнула между столиками, а Клаус, смешивая коктейли, зло поглядывал в зал и потихоньку ругался.
      В самый разгар стриптиза, когда подвижная маленькая японка освободилась от своего кимоно и готовилась перейти к остаткам туалета, музыка оборвалась, на экране появился полицейский чиновник.
      - Передаем срочное сообщение уголовной полиции.
      Зал сразу затих, и все головы повернулись к экрану.
      - Сегодня около полуночи в автомобильной катастрофе при странных обстоятельствах погиб бывший астролетчик, ныне пилот Службы Коридора Эдвард Стоун, известный старшему поколению наших зрителей под кличкой Тэдди Заморыш...
      Клаус окаменел с миксером в руках. Он видел, как шевелились губы чиновника, но слов не слышал: заложило уши.
      - Заморыш... Тэдди... - прошептал Клаус побелевшими губами. - Да как же ты... Ведь только что... Тэдди, мальчик...
      Звук снова возник, словно поднялась заслонка гермошлема.
      - В ноль часов сорок минут экипаж неизвестного вертолета напал на находившийся на месте происшествия наряд дорожной полиции и патруль МСК. В перестрелке убито три патрульных и один полицейский. Тело Эдварда Стоуна похищено.
      На экране замелькали фотографии бетонной площадки, поврежденного полицейского вертолета, трупов, снятых во всех ракурсах.
      В зале возбужденно заговорили:
      - Какая там перестрелка, только у одного оружие в руке.
      - Остальные даже не успели...
      - А этого лейтенанта - раз! - и пополам.
      - Чистая работа.
      - Тише, господа!
      Полицейский снова появился - еще более подчеркнуто строгий.
      - На месте преступления найдена вот эта визитная карточка.
      Во всю телестену распластала крылья черная птица с черепом в когтях.
      - "Коршуны Космоса"!..
      - Коршун хорош...
      - Тощий что-то очень.
      - Откормится.
      - Тише...
      - Расследование продолжается. Есть основания полагать, что появилась новая гангстерская организация. Всех лояльных граждан, которые имеют какие-либо сведения о "Коршунах Космоса", о похищении трупа Эдварда Стоуна или о чем-либо другом, связанном с этим, уголовная полиция и МСК просят сообщить по адресу...
      Зал снова дружно загалдел, обсуждая происшествие, хоть как-то развеявшее томительную скуку, и поэтому никто не заметил, когда и как появились четверо новых посетителей, с которых ручьями стекала вода.
      Они, не снимая плащей, прошли к стойке, но Клаус не обратил на них внимания даже тогда, когда они оказались под самым его носом.
      - Всем по двойному виски.
      Клаус скорее автоматически, чем осознанно, плеснул в четыре рюмки золотистую жидкость.
      - Я сказал - всем!
      Клаус поднял голову и встретился с бесстрастным взглядом холодных серых глаз. Лицо показалось ему знакомым, но он сейчас никак не мог припомнить, где он видел этого человека. Особенно вот этот белый шрам на подбородке.
      - Ты что, дядя Клаус, резал лук или у тебя трахома? Ты стал плохо видеть. Я сказал всем, а ты налил только четыре рюмки. Ведь с тобою нас пятеро.
      - Я не пью.
      - Даже за упокой души Тэдди Заморыша?
      - Кто вы такие? Я где-то видел тебя.
      - Это тебе показалось, Герман Клаус. Мы из уголовной полиции.
      Человек со шрамом небрежно протянул через стойку удостоверение. Клаус повертел его в руках и вернул.
      - Что вам надо?
      - Во-первых, поскольку Тэдди уже нет в живых и спасти его невозможно, мы хотим спасти хотя бы его доброе имя. Потолкуем?
      - Ну, если так, то потолкуем. Садитесь здесь.
      Бармен налил пятую рюмку и придвинул себе. Трое сели на высокие вращающиеся стулья, а четвертый остался стоять, повернувшись лицом к залу.
      - Позавчера ночью Тэдди был у тебя. Зачем?
      - Он заехал выпить и поговорить. Они всегда со Свэном приезжали ко мне после рейса.
      - Он был один?
      - Да.
      - А у тебя кто-нибудь был?
      - Нет. В тот вечер никого.
      - О чем вы говорили?
      - О чем говорят старые знакомые после долгой разлуки? Вспоминали друзей. Толковали о жизни.
      - Он говорил, как погиб Свэн Стэрберг?
      - Да. Авария. Неуправляемая ядерная реакция в баках. Свэн взорвался.
      - Где?
      - Тэдди... он не говорил.
      - Не юли, Клаус. Это очень важно. Для доброго имени Тэдди.
      Клаус посмотрел на всех четверых изумленно и недоверчиво.
      - Вы что, свихнулись?
      - Для дела надо точно знать, где взорвался Свэн. Ты это хочешь скрыть. И это очень подозрительно.
      - Но я, ей-богу, не помню. Мы тогда здорово выпили. Я хотел спросить утром, но он уехал, когда я спал. Даже не попрощался.
      - Выпей виски - это прочистит память. Постарайся вспомнить все до последней мелочи.
      Клаус отхлебнул из рюмки, сжал голову ладонями. Бой подскочил к стойке, удивленно оглядел молчаливую группу, вздохнул, увидев лужу на полу, и тронул за локоть задумавшегося бармена.
      - Дядя Клаус, четыре цейлонских грога.
      - Налей сам. Грог внизу слева.
      Белая куртка боя упорхнула в зал.
      - Пятно... Красное пятно...
      - Что?
      - Он здорово перебрал. Когда он говорил о Свэне, у него начиналась истерика. Он все время говорил про какое-то красное пятно.
      - Что за чушь?
      - Да. Он сказал именно так: "Свэн взорвался... там... красное пятно"... И ткнул пальцем в карту, но я стоял далеко и не заметил, куда. Я не стал его расспрашивать, потому что ему было плохо, я хотел спросить утром. Это все, что я знаю.
      Сероглазый потер шрам на подбородке, и Клаусу опять показалось, что он когда-то уже видел этот жест.
      - Не густо. Это действительно все?
      - Да.
      - Смотри, Клаус. Если что - мы тебя под землей сыщем.
      Все трое поднялись и направились к выходу, подняв капюшоны. Сероглазый бросил на стойку пятидолларовую бумажку.
      Дождь продолжался, разговоры по поводу происшествия на автотрассе уже иссякли, телестена показывала какую-то рекламную пьесу, и скука снова сводила скулы, а у этих четверых в плащах был какой-то не совсем обычный вид, и то, что они уходили в такую грозу, было тоже не совсем нормально, поэтому десятки сонных глаз провожали четверку, пока вертящаяся дверь не замерла за последним из них.
      Клаус привычно смахнул пятерку со стойки в кассовый ящик, но из-под нее вылетел белый картонный квадратик.
      Бармен взял его в руки, повертел в недоумении и вдруг бросился к окну.
      Черная длинная, как торпеда, машина бесшумно ринулась в дождь и через мгновение исчезла за густой серой пеленой.
      - Это они! Это они убили Тэдди! "Коршуны Космоса"! Их надо догнать! Это гангстеры! Вот... вот...
      Клаус метался между столиками, тыча посетителям белый квадратик точь-в-точь такой же, как показывали на экране.
      Но посетители отмахивались от него, как от сумасшедшего:
      - Нашел дураков...
      - А ты видел, как эти парни работают лучеметами?
      - С этой братией лучше не связываться. Голова будет целей.
      - Пусть полиция гоняется, это ее дело. А нам и здесь хорошо, нас они не трогают.
      - Да что вы с ним разговариваете. Он просто пьян, я видел, как он пил за стойкой.
      - Сам толковал с ними, как миленький, а мы догоняй...
      Кто-то хихикнул, и нервные смешки полетели по залу.
      Клаус, растерянно оглядываясь и все еще протягивая белый квадратик, стоял под градом насмешек, ругани и острот. И только сидящий рядом парень в синем реглане сказал негромко:
      - Позвоните в полицию, бармен. Если только хватит смелости. Видно, эти молодцы шутить не любят.
      Клаус, словно очнувшись, прошел за стойку, набрал номер полиции.
      - Герман Клаус... Только что здесь были "Коршуны"... Вот, оставили карточку... Что? Нет, жертв нет. Да, помню всех, я говорил с ними... Да, могу опознать... В черном "Форде"... Хорошо...
      И пока Клаус говорил с дежурным полицейским, зал быстро пустел. Посетители бросали деньги на столики и торопились к выходу, хотя дождь еще не утих. Когда Клаус отошел от видеофона, в зале остались только бой и парень в синем реглане.
      У Солсбери была странная манера читать газеты. Когда пневмопочта выбрасывала на стол очередной выпуск, доктор брал его и, не просматривая, складывал в аккуратную стопку на полку шкафа. Так было каждый день, кроме пятнадцатого числа. Пятнадцатого, ровно в десять утра, Солсбери садился за стол, вынимал заветную стопку и за чашкой кофе подробно изучал все, что случилось вне стен Биоцентра за тридцать прошедших дней. Месячный интервал придавал видимость логики ходу событий и снимал остроту каждодневных сенсаций: мыльные пузыри за это время успевали лопнуть, загадки раскрыться, догадки - подтвердиться, сплетни - заглохнуть.
      Это был единственный способ знать все, что происходит и не сделаться неврастеником. Месячное неведение придавало бедам мирским оттенок художественного вымысла, что позволяло ученому философски относиться ко всем суетным переменам, не касающимся непосредственно его работы.
      Короче говоря, такой способ чтения газет уберег от разрушительного скепсиса гуманистические идеалы юности, чем Солсбери был очень доволен.
      Сегодняшнее утро начинало четвертый день эксперимента, и сегодня как раз было пятнадцатое.
      Солсбери достал термос с кофе, который в течение многих лет заваривала ему Джой, добавил в ароматную жидкость несколько капель гавайского рома, хранящегося специально для такого случая, обрезал сигару и сел за стол.
      За шестьдесят с лишним лет жизни мир очень изменился, причем изменился к лучшему. Исчезла, наконец, висевшая над планетой опасность термоядерного самосожжения - атомное оружие было запрещено и уничтожены все его запасы. ООН из рекомендательного органа превратилась в реальную силу, регулирующую отношения между государствами. Это позволило провести всеобщее разоружение и практически исключить возможность военных конфликтов. Международные советы, комитеты, комиссии обладали влиянием и законодательной властью не меньшей, чем правительства государств, и многозначное слово "суверенитет" перестало быть спасительной ширмой для честолюбивых маньяков и оголтелой диктатуры.
      Словом, медленно, но неуклонно юношеские мечты Солсбери о всеобщем благоразумии как будто сбывались.
      И все же в мире, доступном Солсбери по газетам, было много странных, почти неразрешимых парадоксов.
      Ну, хотя бы это самое всеобщее благоразумие. Всю жизнь Солсбери верил, что только успехи культуры и науки способны облагородить человечество и привести к гармонии. Он был подчеркнуто далек от политики и не доверял всякого рода социальным преобразованиям, тем более что очень часто они были связаны с насилием, так претящим его душе.
      Но те же газетные сообщения доказывали доктору, что его облагороженным современникам все больше и больше хочется стать на четвереньки и залаять.
      И еще. Наука дала людям огромную власть над временем и пространством, над живой и неживой природой. Знаменитый "эффект Кларка" фактически уничтожил "предел досягаемости" космических кораблей, и человек получил доступ во многие галактики Вселенной.
      Тем не менее мир непрерывно сужался. Газеты охотно повторяли басни о чудовищах Проксима Центавра, но почти ничего не писали о жизни социалистической Африки и Азии, коммунистической России. И если бы не сообщения в научных журналах о выдающихся открытиях и изобретениях, можно было подумать, что четыре пятых Земли каким-то образом превратились в безлюдную пустыню.
      Солсбери листал газеты, попивал кофе и благодушно бормотал под нос:
      "Скачки на зебрах в Чили... Господи, откуда это зебры в Чили? Ах, вот что... Закуплены в Африке специально для скачек... Реклама губной помады для пожилых дам, тонизирующее действие на мужчин. Очень интересно... Научное обозрение. Посмотрим... Профессор Мичиганского университета Питер Уолтер утверждает, что запуск очередного советского искусственного солнца над Арктикой может вызвать мировую катастрофу... Ну, это они писали и перед первым запуском... Частная жизнь "Лысого Боба", чемпиона по вольному кэтчу... Боб в ванне... Да, типичная гипертрофия плечевых мышц... Забастовка на дне океана. Двадцать четыре часа не работали 13 подводных заводов для производства тяжелой воды... Так, и больше ни слова, что к чему, непонятно... Зато вот - раз, два, три, четыре, пять - пять страниц интервью со "звездой голубого экрана" трехлетней Эни Скотт. Очень мило...
      И вдруг глаза Солсбери удивленно округлились: "Похищение трупа... звездолетчик Эдвард Стоун... четверо убитых... "Коршуны Космоса"... Какая связь между смертью Тэдди Заморыша, ночным нападением на патруль и новой бандой?..
      Действительно, какая связь?
      Солсбери отставил кофе, еще раз перечитал заметку, перелистал огромные фотографии.
      Черный коршун... Череп в когтях... Бред! Средневековье какое-то. Лейтенант, перерезанный пополам...
      Скомканная в бешенстве газета полетела в угол.
      - Эйлин, здравствуйте. Кого-нибудь из боссов срочно.
      На экране появились темные очки Дуайта:
      - А, Солсбери! Ну, как дела? Как ваш покойник? Есть что-нибудь новое?
      - Есть, мистер Дуайт. Только не для вас, а для меня.
      Лицо Солсбери горело. Он поднял скомканную газету, потряс ею перед Дуайтом.
      - Что это все значит? Во что вы меня втравили?
      - Что вы имеете в виду?
      - Я имею в виду похищение трупа!
      - Видите ли, вы же сами сказали, что труп Тэдди надо доставить немедленно. А обращение к МСК и связанные с этим волокиты и формальности поставили бы под угрозу все дело. Ваше дело, кстати. И вообще - как бы вы объяснили МСК, зачем вам так срочно понадобилось тело Стоуна? Начались бы заседания, комиссии.
      - Я не о том, мистер Дуайт. Ради науки, может быть, и следовало нарушить инструкцию, пойти на незаконное похищение. Но все остальное!.. Неужели для того, чтобы спасти одного человека, надо убить четырех? Ведь это же безумие! Самое гуманное, самое обнадеживающее открытие века начинается с преступлений!
      Желваки на скулах Дуайта дрогнули, но голос был по-прежнему спокоен.
      - Ах, вот вы о чем! Вы просто ребенок, Солсбери. Это же обычная газетная утка. Мы действительно похитили тело Стоуна, но все остальное вымысел.
      - А фотографии? Трупы убитых?
      - Солсбери, вы неподражаемы. Это же просто совпадение. На автостраде аварии бывают чуть ли не каждые пять минут. Тэдди был похищен без всякого шума. А потом где-то рядом случилась перестрелка - из-за чего, не знаю. Может быть, просто сводили счеты. Ну, а полиция, чтобы оправдать свою оплошность - ведь труп-то исчез! - свалила свою вину на гангстеров. Газеты подхватили, вот и результат. Надеюсь, теперь вы поняли?
      Солсбери колебался. Ему очень хотелось, чтобы все было именно так, как сказал Дуайт, но...
      - Вы мне не верите? Я прошу прочитать вечерний номер вон из той стопки, которую я вижу на вашем столе.
      Солсбери машинально взял газету, и в глаза ему сразу бросились огромные буквы: "Коршуны наглеют! Четыре часа назад на трассе Луна - Марс совершено нападение на грузовой лайнер фирмы "СС" "Антей". Корабль поврежден, имеются человеческие жертвы...".
      Фотографии... Похожий на лезвие ножа космолет, на борту которого красуется знакомая птица с черепом, развороченная рубка управления, окровавленная голова пилота на пульте, пустота ограбленного трюма с рваными полукружьями пробоин, сквозь которые видно звезды...
      И снова текст: "Фирма "СС" обратилась в МСК с требованием защитить пассажирские и грузовые трассы от действий космических пиратов... Девять крупнейших концернов страны поддержали справедливое требование фирмы "СС"... Экстренное заседание Международного Совета Космонавтики...".
      - Вот видите, дорогой доктор, прежде чем устраивать истерику и обвинять нас чуть ли не в бандитизме, вам просто надо было бы дочитать газеты. Ведь не станете же вы теперь утверждать, что фирма "СС" связана с этими "коршунами"? Ведь вы же умеете мыслить логически, надеюсь.
      - Извините... Извините, мистер Дуайт. Я, кажется, действительно погорячился. Но мне, откровенно говоря, не очень нравится таинственность вокруг препарата СД. Ведь это же общечеловеческое достояние.
      - Разумеется, мой друг, разумеется. Но сейчас это необходимо, поверьте. Ради пользы дела, прежде всего. Придет время, и мы подарим человечеству этот живой огонь, вырванный у космоса... Кстати, вы ничего не знаете о красном пятне?
      - О каком красном пятне?
      - Ну, красное пятно, которое можно встретить в космосе, или что-нибудь в этом роде.
      - Понятия не имею. Ни о чем подобном не слышал.
      - Красное пятно, встретив которое, корабль взрывается?
      Солсбери удивленно уставился на Дуайта.
      - Я вас не понимаю, мистер Дуайт.
      - Ну, я это к слову. Я думал, может быть, в космической биологии есть какая-нибудь такая штука. Но, видимо, к биологии оно отношения не имеет... Ну, а как Тэдди?
      - Все по-старому, мистер Дуайт. Датчики регистрируют возрождение клеток, процесс идет бурно, организм восстанавливается, но он по-прежнему мертв.
      - Есть какая-нибудь надежда, что он оживет?
      - Не знаю. Мы перепробовали все - электростимуляцию, искусственное дыхание, химическую тонизацию, нейрошок - словом, все средства, которые современная медицина использует при выводе из состояния клинической смерти, но пока все тщетно.
      - Да, очень и очень жаль. Кстати, я посоветовал бы вам в будущем не тратить времени на газетные сплетни. Они не для вас. Вы созданы для науки. До свиданья.
      Солсбери откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза.
      Откуда появилась подозрительность? Или это старческий психоз? В конце концов, бизнесмены тоже люди. Причем, разные люди. Вот, Роберт Смит - это да. Недаром его за глаза зовут "Хромой кабан". А Дуайт - человек интеллигентный и мыслящий. Если даже Роберт задумает какую-нибудь пакость, Дуайт сумеет его обуздать. Действительно, его, Солсбери, дело - наука, а остальным пусть занимаются другие.
      Солсбери собрал газеты, разбросанные на столе, и сунул пачку в шкаф. Читать ему больше не хотелось. Он устроился в кресле поудобнее и снова прикрыл глаза.
      О чем это спрашивал Дуайт? Красное пятно, которое взрывает космокорабли... Непонятно.
      По ассоциации перед глазами проплыли носилки, покрытые белой простыней, а на простыне - расплывающееся красное пятно. Кровь... Впрочем, это была не кровь, а большая красная роза, на шелковистых лепестках которой дрожала роса. И весь куст, усыпанный розами, и весь сад, и желтая лента тропинки, посыпанной песком, - все было пронизано, просвечено, налито густым солнечным соком, и он был молод, и рядом с ним шла высокая смуглая девушка, но она улыбалась не ему, а Гарри Митчэлу, щеголяющему в новой форме пилота ВМС...
      Он открыл глаза, но Лили не исчезла: она стояла перед ним такая же, как тридцать пять лет назад, в тот день, когда выходила замуж за Гарри...
      - Что с вами, мистер Солсбери?
      - Джой? Господи... Я, кажется, немного задремал. Извините.
      Солсбери провел ладонью по лицу, собираясь с мыслями.
      Джой спрятала руки за спину.
      - Ну так что же вы скажете, Джой?
      - А что вы хотите?
      - Что хочу? Гм... Понятия не имею. У вас такой вид, словно кто-то вам сделал предложение.
      - Вы уверены, что это могло бы меня осчастливить?
      - Не знаю, но полагаю, что да.
      - Вы плохо разбираетесь в людях, мистер Солсбери.
      - Вполне возможно. Годы берут свое. Ведь это вполне закономерный биологический процесс.
      Джой не выдержала и выхватила из-за спины ленту самописца.
      - Пульс!
      - Так что же вы тянете, злая вы женщина!
      Он схватил ленту обеими руками. Ровная линия, прочерченная пером прибора, прерывалась едва уловимым зигзагом. И еще одним. И еще. И еще.
      - В лабораторию! - прокричал Солсбери, размахивая лентой, как победным флагом.
      - Выключайте, Джой, это бессмысленно.
      Солсбери устало сел на стул, взял за руку лежащего на койке человека. Рука чуть дрогнула, но подчинилась пальцам доктора. Солсбери согнул покорную руку в локте, отпустил. Рука осталась в том же положении.
      - Опусти.
      Человек опустил руку. Он спокойно смотрел на Солсбери, и от его спокойствия можно было сойти с ума.
      - Встань.
      Человек неторопливо поднялся на койке, свесил ноги вниз. Несколько секунд сидел неподвижно, глядя на свои ноги, потом медленно встал. Руки его оставались в том же положении, в каком он только что сидел - чуть согнутые в локтях, с пальцами, продолжавшими сжимать несуществующий край койки. Две или три секунды человек рассматривал напряженные руки, потом опустил их, разжал пальцы. Потом медленно поднял голову, посмотрел на Солсбери ясным взглядом, в котором не было ни торжества, ни вопроса, а только пустота спокойствие пространства, в котором нет ничего.
      - Ложись.
      Человек в том же ритме повторил все движения и вытянулся на койке, продолжая смотреть на доктора.
      - Спи.
      Человек закрыл глаза.
      - Может быть, попробуем комбинировать стимуляторы?
      - Нет, Джой, это бесполезно. Ведь это не болезнь. Не кретинизм и не идиотизм. И не потеря памяти. Все электроэнцефалограммы, все нейротесты говорят о том, что его мозг абсолютно здоров и абсолютно нормален. Я зондировал логометром Берга его память - кривая беспрерывна, об амнезии не может быть и речи...
      - Но что же все-таки с ним?
      - Как вам сказать? Это совершенно особый случай. Он... мертв.
      - Не пугайте меня, мистер Солсбери. Работая с вами, я привыкла к самым невероятным вещам, но...
      - Ну, я, пожалуй, неправильно выразился. Просто этому состоянию нет еще названия в медицине. Потому что мы с вами, Джой, первые, кому после Иисуса Христа приходится воскрешать из мертвых.
      Солсбери встал, закинул руки за голову, прошелся по комнате.
      - Понимаете, ведь мы с вами вернули пациента не из клинической, а из самой настоящей, биологической смерти, когда все процессы уже остановились, прекратились. В том числе и процессы, происходящие в клетках мозга. Человек умер в полном смысле этого слова, стал неживой материей. С помощью СД мы восстановили его клетки, восстановили заново весь организм с точностью, которую даже представить трудно - вплоть до последнего электрона в последнем атоме, из тех несчастных триллионов атомов, которые составляли нечто, бывшее когда-то Эдвардом Стоуном. Но этот восстановленный организм был именно "нечто" - не человеком и не трупом, а только копией человека.
      - Но ведь сейчас-то он жив!
      - Да, мы сумели "запустить" его сердце и легкие, нервные центры, руководящие всеми сложнейшими процессами организма, потому что мы знали, как это делать. Но его психика по-прежнему мертва, его мозг сейчас - это великолепный и вполне исправный мотор, который надо завести. А как вот это вопрос.
      - Но ведь надо же что-то делать.
      - Надо, Джой. Надо. Надо столкнуть его мышление с мертвой точки - с той десятой доли секунды, в которой оно было остановлено смертью. Но что пронеслось в его мозгу в эту десятую долю секунды? Какой образ? Слово или воспоминание? Ведь мы уже все перепробовали - и имена знакомых, и те небольшие кусочки его жизни, которые нам известны. Нo ведь это - песчинки огромной пустыни, и только одна единственная из них способна превратить в Эдварда Стоуна его живую копию.
      Солсбери снова наклонился над койкой.
      - Открой глаза.
      Человек открыл глаза. Спокойствие пустоты царило в них.
      Шел уже четырнадцатый день эксперимента, и уже семь долгих мучительных дней и ночей на койке этот человек, живой и мертвый одновременно, с безропотностью лунатика выполнявший все, что ему говорили, и неспособный ничего сделать сам, потому что мозг его спал, как та сказочная царевна в хрустальном гробу. Каждые четыре часа с методичностью метронома звонили Дуайт или Роберт, и эти звонки еще больше действовали на нервы.
      - Нет, Джой, так не пойдет. Мы скоро сами сойдем с ума. Надо отдохнуть. Выключайте аппаратуру.
      Джой действительно устала. Перед глазами мелькали черные точки верный признак нервного переутомления.
      Привычно переключая рубильники на ноль, она прикрыла веки и слегка надавила на глазное яблоко - иногда это помогало.
      - Ой!
      Раздался треск предохранителей, и одновременно погас свет. На силовом щите замигала красная лампа аварийного освещения.
      - Простите, мистер Солсбери, это я натворила. Одну минуту...
      - Стойте!
      Солсбери держал за руку человека на койке. Пульс участился. Зрачки расширились и смотрели не на доктора, а на мигающую красную лампу.
      - Сядь.
      Человек сел на койке, но теперь его движения были суетливее. И он не отрывал глаз от красной лампы.
      Джой приоткрыла рот, чтобы что-то спросить, но в тоне доктора было что-то такое, что заставило ее промолчать и подойти ближе.
      - Красный свет! - негромко сказал Солсбери, наклонившись к самому уху человека и продолжая держать его за руку.
      Рука дрогнула.
      - Красный... свет! - повторил Солсбери раздельно.
      На слове "красный", рука дрогнула чуть сильнее.
      - Свет!
      Рука оставалась неподвижной.
      - Красная лампа.
      Снова - неуловимая судорога на слове "красный".
      - Красная роза. Красный кирпич. Красная кровь. Красная машина. Красный сигнал...
      При словах "Красный сигнал" рука задрожала мелкой дрожью. На лбу Солсбери выступил пот. Губы человека тряслись, словно он что-то хотел выговорить - впервые за все эти семь дней. И Солсбери поймал себя на том, что у него тоже трясутся губы. Джой стояла рядом, до боли сжав пальцы, и, сама не замечая, шепотом повторяла магические заклинания Солсбери.
      - Красный огонь. Красный пожар. Красный факел. Господи, Джой, что еще бывает красное?
      - Красный... красный бант.
      - Красный бант. Красное яблоко. Красный... Тьфу, черт!
      - Неужели так придется перебирать все слова? Но что еще... Скорее, господи, что там еще... Красная корова... Скорее...
      И вдруг по какой-то лихорадочной, не осмысленной еще ассоциации, откуда-то из подсознания, где-то услышанное и непонятное, но интуитивно чем-то связанное с жизнью этого так малознакомого человека, во весь голос почти крик:
      - Красное пятно!
      ...глаза слипались от выпитого виски и многочасовой гонки, фары высветили на шоссе две серебряные дорожки, и машины выскакивали из этих серебряных струй, как перепуганные темные рыбы, и это было смешно, и беспричинно весело было на душе от свистящего за стеклом ветра, и ни о чем не хотелось думать, а только жать до предела на тугую педаль акселератора и плевать на все опасности на свете, потому что...
      ...когда, пилот,
      не повезет
      тебе в полете вдруг,
      не верь тому,
      что бак в дыму
      и что последний круг...
      ...но он, кажется, все-таки задремал, потому что яркий красный сигнал машины, тормозящей впереди, ударил в глаза внезапно, и память отбросило туда, назад, к Свэну, и хотя рука автоматически вывернула руль, бросив послушный "Форд" в сторону, он уже не видел бетонных ребер ограждения, потому что перед глазами клокотало грозное и загадочное Красное Пятно...
      Глава пятая
      ПО ТУ СТОРОНУ СВЕТА
      Здесь, у восемнадцатого буя, кончалась их зона, но Тэдди не спешил давать сигнал на расхождение, потому что четверка тральщиков следующей зоны поторопилась и немного выдвинулась вперед, готовясь принять эстафету. Кажется, это были те самые суматошные итальянцы - молодые ребята, которые всегда хотели делать как лучше, но всегда попадали впросак. Они налетали едва по одной сотой парсека, и космос их тревожил, как незнакомая девушка.
      Было бы неплохо напомнить им вчерашнее пари, но сейчас не время сводить счеты - автоматические локаторы буя засекут "грязный" кусок Коридора, и симпатичным итальянцам придется месяц изнывать на переподготовке. А после у них будут дрожать руки при выполнении маневра.
      Уверенность в себе. Это жестокий закон внеземного пространства - быть чуть сильнее самого себя, иначе смерть или вечное прозябание на задворках. Но молодежь слишком волнуется, и это губит ее.
      Итальянцев надо выручать. Черти полосатые...
      Тэдди, не глядя, включил общий сигнал - "веду я!" Улыбнулся Свэну:
      - Старик, дублируй, если что...
      Теперь все четыре тральщика команды жили на кончиках его пальцев. На поворот рулевого рычага Тэдди отзывалась счетверенная сила всех шестнадцати дюз, разбросанных по вершинам тысячекилометрового квадрата.
      Тэдди покосился в боковой визир. Серебристая паутина трала приближалась к границе. Все три угла паутины были хорошо видны: вот там, вверху, зелено-желтые огни Свэна, внизу - оранжевое многоточие Челлини и лиловый пунктир Крэга. А четвертый угол - это он, Тэдди, и ему придется сейчас кое-что сотворить.
      - Вызываю четверку 19.
      - Четверка 19. Командор Чино Джильи.
      Ну, конечно, это те самые итальянцы.
      - Это Тэдди. Вы что, соскучились по штрафному отряду? - Голос Чино прозвучал с явным облегчением.
      - Тэдди, я сам не знаю, как...
      - Ладно, макаронники. С каждого по бутылке виски. Быстро подними трал на свою двойку.
      - Что ты хочешь?
      - Помалкивай. Слушай внимательно. Я иду на вас и делаю оверкиль одновременно с аварийным подъемом своего трала. Ты в это время опустишь свой трал. Мусор пересыплется из трала в трал, понял?
      - Тэдди, но это же...
      - Помалкивай. Это мое дело. Ты только не проворонь момент, когда начну поднимать трал. Это главное. Сможешь?
      - Смогу.
      Теперь Тэдди не смотрел ни в главный визир, в котором вырастало смертоносное пламя хвостовых дюз корабля Чино, ни в боковые визиры, в которых огни ведомых тральщиков неумолимо сближались с позиционными сигналами итальянцев.
      Он взглянул на визиры только раз, чтобы удостовериться, что серебряная сеть итальянского трала превратилась в светящийся жгут между кораблем Джильи и его дублера.
      Теперь он смотрел только на темно-зеленый экран радара, на котором сходились восемь горящих точек - четыре на четыре, секунда за секундой.
      Суставы пальцев, лежащих на рычаге, побелели. Ребро ладони другой руки лежало на реостате подъема трала.
      Взвыла сирена тревоги - автоматы контроля недоуменно мигали красными лампами, не понимая, почему человек идет на столкновение.
      Тэдди выключил сирену коленом - руки были заняты.
      И в ту сотую долю секунды, когда восемь точек на радаре превратились в четыре и когда жаркое атомное пламя готовилось лизнуть острые носы отчаянных кораблей, и когда уже казалось, что никакие силы - ни человеческие, ни электронные - неспособны предотвратить катастрофы, Тэдди рывком откинулся назад, всем телом рванув до отказа рычаг управления и реостат подъема трала.
      Тело вжало в сиденье так, что захрустели суставы, и звезды в визирах слились в нити, а потом потемнело в глазах от крови, ударившей в голову.
      И все-таки каким-то вторым зрением Тэдди успел увидеть, как одновременно с двух сторон черноту вечной ночи закрыли две дымчатые занавески - это его трал и трал Чино коснулись друг друга и разошлись, оставив стерильно чистое пространство, к которому уже не мог придраться ни один эксперт во Вселенной.
      Тэдди положил корабль в дрейф. Тишина царила в отсеке - все было в порядке.
      Красный пунктир буев, прочертивших фарватер, сходился в неизмеримой дали в одну острую, как игла, точку. Сколько раз Тэдди видел ее впереди, на главном визире, в перекрестке пеленгационных линий - зовущую звезду великого пространства, выход из тупика, дверь в неизвестность... А теперь она - сбоку, потому что молодость прошла, и в далеком прошлом - пилотская рубка "Икара", и другим дано пронзать межгалактические пустоты...
      - Ищи в аду
      свою звезду
      еще не поздно, друг...
      - Брось дурить, Свэн. У тебя все в порядке?
      - Спрашиваешь! За такой спектакль я готов отдать полжизни! Давненько я не видывал такого оверкиля, честное слово. На старости лет ты вполне можешь выступать в цирке, Тэдди. Возьми меня тогда в напарники, а? Я даже буду ходить на голове, если надо.
      - Ну, ходить на голове тебе не привыкать!
      - Ого! Глянь-ка в визир, Тэдди!
      За четырьмя кораблями итальянцев, успевших превратиться уже в маленькие точки, распустились хвосты торжественного салюта. Это было явное нарушение правил - салют в космосе полагался только при встрече кораблей из Глубокого космоса, но звездолетчикам эта нехитрая иллюминация была дороже всех наград и почестей, ждущих их на Земле...
      - Эти итальянцы - отличные парни. Чино вчера четыре раза подряд обставил меня в рулетку. А за эти вот цветочки в небе им здорово влетит.
      - Чино - стоящий пилот. Он сейчас сработал, как часы. У него верная рука и мгновенная реакция. Он еще будет звездолетчиком, поверь мне, Свэн. Ему только нужен опыт. И спокойствие.
      - Которое приходит с годами. А годы отбирают главное - молодость. Вот и попробуй повертись в этом капкане. Со всех сторон - нуль!
      Свэн исчез, его сменил Челлини. Он широко улыбался.
      - Здорово, Тэдди! У меня душа в пятки ушла. А ты салют видел?
      - Видел. Твоим собратьям влетит за него.
      - О, итальянцы умеют благодарить, командор! Виски обеспечено!
      - Иди на базу.
      - Слушаюсь.
      Крэг, как всегда, был меланхолически спокоен. Он лениво жевал резинку, словно ничего не случилось.
      - Все в порядке?
      - O'кей, командор.
      - Можно идти домой. Чиллини уже уходит.
      - O'кей, командор.
      Вот и еще одно дежурство окончено. Без происшествий. Будничное, как сотни других. Утомительное, как все приевшееся. Впереди - четверо суток отдыха, сиреневые плафоны Лунной базы, оранжерея и... девицы, которые под мелодию "Ты только мой" выйдут навстречу... Или бар, где можно напиться, сыграть в рулетку и снова напиться. Можно, конечно, смотаться на Землю лунные таксисты обожают звездную форму и никогда не берут денег - посидеть у дядюшки Клауса, посплетничать, вспомнить старые времена. А потом снова дежурство, такое же бесцветное, как сегодня, и снова все сначала. Раз и навсегда установившийся круг, в котором ты автоматически совершаешь виток за витком, как старая цирковая лошадь, и как у старой цирковой лошади, у тебя один-единственный способ разорвать этот круг - однажды рухнуть на колени, ткнуться мордой в теплый влажный песок манежа и проводить тускнеющими глазами веселый хоровод огней под куполом, который так же будет сиять и после тебя...
      Чино еще можно на что-то надеяться - он молод, и если ему повезет, он выйдет по коридору на свет звезды и ощутит всю великую тоску и великое счастье быть песчинкой в бездонности Глубокого космоса - то ни с чем не сравнимое чувство радости и ужаса, которое испытал он, Тэдди, увидев звезды вблизи. У него будет красивая и страшная жизнь, которая промчится, как одна секунда, и если он останется в живых, то это будет страшнее смерти, потому что его будет ждать все тот же круг...
      Тэдди летел медленно, с выключенными двигателями, привычно лавируя на могучих пульсациях гравитационных потоков, и цепкое тяготение планет тянуло корабль. Спешить было некуда, а горючее всегда пригодится - и тральщик Тэдди падал на Солнце, желтой монетой повисшее над головой, потому что здесь не было ни верха, ни низа, а только звезды и вечная ночь.
      И наверное, очень тяжко и горько было бы Тэдди наедине с этой равнодушной ночью, наедине с невеселыми мыслями, если бы не маячил в правом визире неизменно, как верный спутник, старенький корабль Свэна - темное тело диковинной тропической рыбы с подслеповатым носовым прожектором, с гирляндами зеленых и желтых поясных огней. Свэн Стэрберг, весельчак и задира, он лет на десять моложе Тэдди, но понимает все с полуслова.
      Они отмахали уже добрых три миллиона миль, когда Свэн появился на переговорном экране. Его длинное лицо имело самое что ни на есть заговорщическое выражение.
      - Слушай, старик, а что если нам прогуляться, а?
      Откровенно говоря, у Тэдди не было никаких желаний. Ему не хотелось возвращаться на Базу, не хотелось и петлять по темным закоулкам Солнечной системы в постоянном страхе налететь на патруль. Если им повезет, они заарканят где-нибудь урановый астероид, пару тонн платиновой пыли или что-то в этом роде.
      Однако Тэдди все-таки спросил:
      - А куда?
      Свэн подмигнул совсем по-мальчишечьи:
      - К "Папаше", а? Мы его давно не навещали.
      И уж меньше всего Тэдди хотелось к "Папаше". Это был не страх, нет хотя после гибели пяти экспедиций МСК сфера Юпитера вместе с его двенадцатью загадочными спутниками была объявлена запретной зоной: ученые предпочитали изучать странное поведение планеты-гиганта с безопасного расстояния. Тэдди и Свэн не раз уже бывали там и каждый раз возвращались с богатым "уловом", вызывавшим зависть товарищей.
      И все-таки именно "Папашу" Тэдди недолюбливал больше всего. Космонавты суеверны гораздо больше, чем кто-либо. Может быть, потому, что им больше других приходится сталкиваться с неизвестным и необъяснимым. Человеческая природа ищет равновесия, и потому самые нелепые поверья и приметы бытуют среди тех, для кого необычность стала нормой.
      Тэдди очень смутно представлял все ученые споры, все научные проблемы и загадки, которые продолжала регулярно поставлять самая большая планета Системы человечеству.
      Просто его не оставляло смутное и странное чувство в те часы, когда он входил в запретную зону: в переливчатом матовом блеске "Папаши" ему чудилась затаенная жестокость, неведомая опасность.
      То ему вдруг начинало казаться, что все, что он видит, это обман, галлюцинация, за которой скрыто что-то безбрежное и угрожающее. То вдруг кто-то невидимый смотрел ему в спину - и такое было чаще всего - он летел, двигая рули, форсируя двигатели, манипулируя тралом, и чувствовал, как кто-то стоит за спиной и ледяными, мертвыми глазами смотрит на то, что он делает. И запоминает - каждый вдох, каждое движение. Тэдди даже ставил зеркальце, чтобы видеть, что происходит сзади, но ощущение чужого пристального взгляда не исчезало.
      Словом, к "Папаше" ему не хотелось, и он неуверенно пробурчал:
      - Горючего не хватит... Да и настроение паршивое, Свэн.
      - Горючее найдем, у меня тут есть поблизости кое-что. А настроение... Настроение тоже можно поправить. Или ты, может быть, рвешься на Базу, к благам цивилизации?
      И Свэн захрипел, очень точно подражая динамику Базы:
      - Веселый бой,
      Идем со мной,
      Ты только мой,
      Ты только мой...
      Тэдди передернуло, но для очистки совести он сделал последнюю попытку охладить пыл Свэна:
      - Ты же сам говорил, что у твоей колымаги надо менять систему подачи. Зачем рисковать?
      - Милый мой, ты отлично знаешь, что наши колымаги надо менять сверху донизу. Мы уже наполовину ангелы, Тэдди, и это просто чудо, что мы еще не в раю. Потому что ни один уважающий себя самоубийца не сядет в такой гроб, на которых мы таскаем свои тралы. Мы - потенциальные покойники, так неужели нам нельзя перед смертью повеселиться и поводить судьбу за нос?
      - Ладно, уговорил. Пошли. Только не забудь про самописцы.
      - Господи, он меня еще учит!
      Тэдди открыл капот и, кряхтя, полез под пульт. Минут пять он возился там, чертыхаясь, и, наконец, вылез, перепачканный графитом. Щелкнул тумблером "Готовность катапульты". Лампочка не загорелась. Значит, все в порядке: самописцы стоят, и ни один эксперт не унюхает, что корабль куда-то уходил с маршрута. Правда, за свободу путешествий приходилось платить невозможностью катапультировать во время аварии. Но что поделаешь - ведь за все приходится чем-то платить...
      - Ты готов?
      - Готов.
      - Иди за мной.
      Желто-красный пояс - на тральщике Свэна погас, остался только носовой прожектор. Тэдди тоже выключил бортовые сигналы. Патрулей здесь быть не должно, но все-таки.
      Через полчаса они повисли у какой-то большой темной глыбы, похожей на допотопный дирижабль.
      - Вылезай, Тэдди. Поможешь мне.
      - А что это такое?
      - Избушка на курьих ножках. Только без Бабы-Яги.
      Пневмолюк мягко вытолкнул Тэдди в пустоту, и он повис рядом с кораблем, раскинув руки и ноги, как пловец на волне. Корабль Свэна был неподалеку, его силуэт четко вырисовывался на мишуре созвездий. Желтое тусклое Солнце было теперь внизу, но Земли Тэдди рассмотреть не смог, как ни напрягал зрение.
      - Ну что ты там застрял? Еще не надоело любоваться звездами?
      Голос Свэна прозвучал над ухом, а сам он был уже у черной стены: по обуглившемуся металлу плясал светящийся круг от его головного фонаря. Тэдди поймал цилиндр управления, висевший на запястье, и включил двигатель. За спиной запульсировал ацетиленовый язычок пламени, и Тэдди поплыл к Свэну.
      Глыба оказалась старым, изрядно помятым метеоритами плашкоутом, неведомо какими течениями занесенным сюда, далеко от грузовых и пассажирских трасс.
      - Осторожно, Тэдди, здесь немного пыльно.
      Пыли было действительно более чем достаточно: когда Свэн задел случайно стену локтем, из-под руки метнулся целый фонтан текучего, как вода, серого порошка. Судя по слою пыли, плашкоут бродил в пространстве не один десяток лет, и Тэдди вдруг стало его жаль - вот он бродит бесцельно, переходя с орбиты на орбиту, от планеты к планете, всеми забытый, никому ненужный старый работяга, и будет бродить до тех пор, пока сам не превратится в пыль.
      - Вот я и подумал: что ему болтаться без дела, горемычному, - Свэн словно угадал мысли Тэдди, - ну, и решил: пусть еще послужит, устал без дела, наверное.
      Фонарики космонавтов нащупали угол, где должна была находиться кабина сопровождающего: стальные фермы переборок со следами съеденного временем покрытия свидетельствовали об этом. Свэн нырнул под откос десятиметровой реи, и оттуда донеслось сдавленное:
      - Тащи!
      На Тэдди вылетел цилиндр, который на Земле весил бы тонн двадцать, но здесь, в космосе, пилот остановил его легким движением руки.
      - Это еще что за фокусы?
      - Горючка, - коротко отрезал Свэн, появляясь из-под реи со вторым цилиндром. - Мы здесь с Тэккером устроили маленький банк на предъявителя.
      - Где ты откопал этот плашкоут?
      - Он сам откопался. Попал в трал Тэккера, и этот чурбан хотел его выбросить. Но я, естественно, воспротивился. Зачем пропадать добру? Тем более что эта развалина - мой ровесник.
      Свэн высветил на стене цифры - дату изготовления плашкоута. Цифры едва проступали под слоем пыли, а заводской марки не было видно вовсе, но год действительно совпадал.
      - Ты представляешь, Тэдди, как приятно в этой чертовой дыре, между этими миллиарднолетними светильниками встретить своего сверстника, хоть и железного, но такого же нелепого и беспутного, как ты сам? Сказка! И мог ли я...
      Страшный громовой удар, автоматически ослабленный внешними звуковыми рецепторами и все-таки на мгновенье заложивший уши, потряс пустую сферу, и она еще долго-долго гудела тяжким колокольным звоном. Фонарь Свэна мгновенно погас, и Тэдди только через несколько секунд понял, что виной всему - пыль, поднятая ударом. Его фонарь горел, но свет его не пробивался дальше протянутой руки в этом черном густом тумане.
      - Свэн, где ты?
      Никакого ответа. В лорингафонах - душераздирающий треск: пыль, видимо, сильно ионизирована и пропускает радиолуч так же плохо, как и свет. Но индикатор в норме, значит, прямой опасности нет. Это уже неплохо.
      Говорят, что годы, проведенные в космосе, притупляют чувство постоянной опасности, чувство страха перед роковой случайностью. Как бы не так. Как раз у астронавтов нервы всегда на пределе, у них острее всего инстинктивная боязнь следующего шага, следующей минуты. Именно постоянный страх выручает пилота в трудной ситуации. Он оберегает от преждевременного действия.
      Вот и Тэдди висел сейчас в непроницаемом пылевом облаке, потеряв всякую ориентацию - в невесомости даже птицы теряют свои прославленные летные качества - и изо всех сил старался не изменить каким-либо неосторожным движением положение своего тела в пространстве.
      Итак, удар или взрыв. Скорее всего, удар. Причем удар по бронированному панцирю плашкоута, потому что пыль поднялась со стен и одновременно со всех сторон. Очень сильный удар - пылевая стена возникла почти мгновенно. И скорее всего, снаружи - что могло изнутри нанести удар такой силы? Только взрыв, но индикаторы радиации и инфраизлучения спокойны, следовательно, внутри взрыва не было.
      - Свэн, где ты?
      Он повторил призыв, настороженно вслушиваясь в трескотню помех и по-прежнему не двигаясь. Надо было срочно выбираться, но как? В этой пыли локаторы беспомощны так же, как и глаза. Искать выход наугад бессмысленно: радиус сферы - тысячи полторы метров, и она пуста, как выеденное яйцо. Без ориентиров, в невесомом мире, где нет ни верха, ни низа, а следовательно, нет и той неосознанной памяти направления, которую почему-то принято называть "интуитивной" - в этой сфере можно летать от стенки к стенке бесконечно. Ползти по стенке - то же самое. Один шанс из миллиона.
      - Свэн, где ты?
      Пыль осядет недели через две минимум. Идиотское положение. Эх, если бы знать все наперед - закрепиться бы леером у входа! Проще простого. Даже обидно. По ниточке наружу...
      Конечно, можно воспользоваться аннигилятором. Он как раз для таких вот пылевых фокусов. Все это облако можно сжечь за час. Но если Свэн поблизости? На расстоянии трехсот метров под антилучом его скафандр лопнет, как банановая кожура. Ничего не получится с аннигилятором...
      Стоп, может быть, просто прорезать стенку? Вряд ли хватит мощности лучемета - стенки здесь, по-видимому, добротные. Вот если бы в упор - тут еще можно попытаться. Но ведь тогда, чего доброго, сам сгоришь от искр...
      Под локоть что-то толкнуло мягко, по-телячьи. Индикатор внешней радиации лениво подмигнул и, поколебавшись, снова погас.
      Тьфу ты черт! Он совсем забыл про бак с горючим. Надо же - как живой. Стоит рядом, не отходит. И под руку толкает, чтобы о нем не забыли.
      Бак... А что, если попробовать? Прикрыться баком, как щитом, и с близкого расстояния - в стенку? Тоже опасно, но если умеючи... Ведь на баке, кроме обычной брони, должно быть реле силовой защиты.
      Тэдди ощупал бак. Обычная стандартная форма. А вот и рукоять реле. Отлично.
      Вот теперь можно действовать. Быстро и точно.
      Тэдди перевел бак вперед. Он принял положение пловца, на секунду включил и выключил двигатель. Толчок бросил его, потом показавшийся бесконечно долгим перелет вне времени и пространства, в кромешном серо-желтом от света фонаря тумане - и снова толчок: бак коснулся стенки.
      Теперь надо быть осторожным. Тэдди на всякий случай зацепился леером за какую-то скобу, торчавшую из стены, потом взялся за рукоятку цилиндра. Конечно, щит - довольно неуклюжий и, если учесть взрывчатую мощь горючего, которое в нем находится, крайне неподходящий для защиты от атомного пламени, но что делать.
      Пилот перевел реле влево - с левой стороны бака вспухла зеркальная подушка силовой защиты. Опустив светофильтры гермошлема, он включил аннигилятор. Острый зеленый луч зажег на оплавленном металле лохматую белую звезду. Тэдди повернул луч чуть-чуть под углом, и белые струи брызнули навстречу, но, отраженные силовым щитом бака, снова впились в металл. Это был великолепный фейерверк - целый каскад пламени бушевал вокруг Тэдди, дымными шлейфами затухая во всепоглощающей пыльной черноте, и казалось порой, что пламя вот-вот захлестнет маленькую фигурку в скафандре, но легкое движение руки с аннигилятором уводило в сторону подползающий протуберанец, и новые струи били в дрожащее силовое зеркало цилиндра.
      Он работал уже минут пятнадцать без перерыва, и щелчки индикатора внешней радиации уже начинали сливаться в непрерывную дробь, и это было опасно, потому что совместное нарастание радиации и температуры могло вызвать необратимый процесс в баке с горючим, и тогда...
      Тогда даже лунные инспектора, не говоря о патрулях, увидят весьма внушительную вспышку, но и для Тэдди, и для Свэна это будет уже абсолютно безразлично.
      Но прерываться нельзя: ледяной холод космоса мгновенно уничтожит все сделанное.
      А стрелка на аннигиляторе тоже ползет к критической черте: перегрев, за красной чертой - взрыв. Конечно, это не бак с горючим, но может плохо кончиться, если он не успеет отбросить подальше опасную игрушку после автоматического выключения.
      Все случилось почти одновременно: медленно выгнулось пузырем белое пятно на стене и лопнуло, став черным кругом с белым обводом, и тотчас же в эту дыру полетел выключившийся аннигилятор, карнавальной шутихой треснувший за бортом плашкоута.
      Пот щипал глаза, и очень хотелось вытереть лоб. Багровые края круга быстро тускнели, и в проеме показалась арабская вязь созвездий.
      Тэдди вытолкнул сначала цилиндр, потом вылез сам. Перевел дыхание, и мягкие пучки хлореллы коснулись щек.
      Призрачный матовый свет заливал поверхность плашкоута, и длинная узкая тень астронавта, нигде не прерываясь, ныряла в черную тьму на противоположном конце. Она, как стрелка компаса, указывала на яркое желтое пятнышко в неизмеримой дали - Солнце. Но здесь Солнце бессильно. Здесь, за границей Пояса Астероидов, правил один монарх Юпитер, и даже тени принадлежали ему. И неяркими пятнами вокруг его огромного эллипса белели верные вассалы такие же загадочные гиганты - Сатурн, Уран, Нептун, Плутон и совсем уж отбившийся от Системы путаник Трансплутон. Они светились величественно и торжественно, и эта мертвенная пышность, так отличная от деловой скромности обжитого Нижнего планетного кольца, как-то давила и настораживала.
      Что-то потустороннее, обманчивое таилось в этом великолепии. Было светло, но свет возникал и гас без всякой видимой логики. Масса планет была огромна, а плотность вещества - до смешного мала. По вспученным полям сверхтяготений от планеты к планете бродили таинственные тела. Казалось здесь царят свои особые законы. Да так оно, видимо, и было. Недаром один известный астроном сказал, что каждое открытие в планетарной сфере Юпитера несет с собой десять новых загадок для каждой из наук.
      Две почти одновременных вспышки и легкая дрожь металла под ногами прервали размышления Тэдди. Метеориты, вот оно что... Видимо, всю эту катавасию заварил один из них. Разумеется, более внушительных размеров. Надо вытаскивать Свэна. В корабле спокойнее.
      Тэдди закрепил бак понадежнее, включил на всякий случай общую силовую защиту. Затем попробовал леер - трос крепко держался за скобу. Ну, теперь-то пыль не страшна - спасительная веревочка в руках, она выведет из любого пылевого лабиринта.
      Уже наполовину погрузившись в проем, Тэдди случайно глянул влево туда, где только что лежала его тень. Там...
      Там, в четырех-пяти шагах от проема, вырезанного в титановой броне с таким трудом и риском, чернели ступеньки трапа. Там был выходной люк!..
      Никогда еще пилот не ругался так истово, как в этот раз. А наругавшись, мысленно плюнул в сторону коварного люка и нырнул в пылевую пучину.
      Помочь могла только случайность, и Тэдди, включив на полную мощность по-прежнему беспомощные локаторы, носился от стены к стене с упорством и бессистемностью ослепшей летучей мыши.
      Несколько раз ему показалось, что леер заедает или за что-то цепляется. Проверил катушку - все в порядке. Оттолкнулся от стены - в который раз? Сбился со счета! - и снова полетел в пустоту, крича как можно громче:
      - Свэн, где ты?
      - Да здесь я, черт бы тебя побрал!
      И кто-то схватил его за ноги.
      Радость встречи чуть омрачил непонятно рассерженный тон Свэна, но нелепое происшествие, несмотря на весьма реальные опасности, можно было считать исчерпанным.
      - Держись за меня, у меня леер. Пошли к выходу.
      - Ну, это, дорогой мой Эдвард, я знаю уже минут двадцать, - ответил Свэн все тем же непонятным тоном. - Пошли.
      Тэдди еще больше удивился и слегка рассердился. То же мне! В конце концов, именно он, Тэдди, нашел выход из положения: продырявил чертов плашкоут, выбрался сам и вытащил Свэна! А этот зубоскал еще дуется на что-то. И Тэдди обиженно замолчал.
      Но когда он вслед за Свэном вылез в проем, первое, что он увидел, был второй цилиндр - цилиндр Свэна! Рядом с его баком.
      Свэн посмотрел на Тэдди, у которого никак не мог закрыться рот, и вдруг захохотал:
      - Ой, умора! Ну и отмочили же мы номер, господи... Умереть можно! Ой, не могу...
      И только когда чуть-чуть отдышался, смог выговорить:
      - Я же на обводном трапе стоял, как метеорит... В двух метрах от тебя. Орал пока не охрип.
      До Тэдди наконец-то дошел смысл случившегося, и он тоже расхохотался:
      - Так, значит, мы - нос к носу... Стоило протянуть обоим руки... А мы орали, идиоты...
      - Я, понимаешь, когда грохнуло и поднялась пыль, здорово перепугался ведь ударило сразу, как только я бак тебе бросил. Первое, что пришло в голову - взрыв. Потом сообразил - ведь меня бы тогда тоже того, в пыльцу! Нет, что-то не так. Стал тебя звать - молчок. Локаторы - молчок. Поставил я тогда свой бачок, зацепился леером за поручень, и ну шастать от стенки к стенке. Мне-то ничего - я по трапу вылезу. А ты где? Ты же висел - значит, у тебя сейчас полная прострация и самому тебе не выбраться. Умора да и только! Летал по этой душегубке, орал, пока чертики не стали мерещиться...
      - Но как ты меня потом нашел?
      - Очень, просто. Когда у меня голова совсем уже кругом пошла от шараханья, я решил вытащить свой цилиндр. Вылез - и глазам не верю: твой бак. А рядом - норка. Я тебя за леер стал дергать, а ты - ноль внимания. Вот я и полез за тобой по твоему лееру. Злой, как черт...
      Похохатывая и возбужденно перебивая друг друга, они плыли к кораблям, тускло поблескивающим в неверном свете Юпитера, и веселились с каким-то исступлением, за которым угадывалось пережитое напряжение.
      - Умрут ребята, если на Базе рассказать...
      - Брось ты. Надо помалкивать. Это же анекдот на всю Систему. Засмеют...
      - Засмеют - это точно.
      И когда они были у своих кораблей и послушные автоматы готовились принять на борт запасные баки с горючим и их самих, в гермошлеме прозвучал неожиданно серьезный и почему-то грустный голос Свэна:
      - Послушай, Тэдди, а сколько длилась вся эта петрушка?
      - Что-то около двух часов, Свэн.
      * * *
      Это был странный мир.
      Издалека Юпитер был похож на сплюснутый эллиптический щит - именно щит, а не яйцо, сплюснутое на полюсах. В отличие от всех планет, которые когда-либо видел Тэдди, Юпитер почему-то казался плоским, как солнце на декорациях мюзик-холла.
      Ученым проще. Когда их спрашиваешь: "почему?", они отвечают твердо и кратко: "Это одна из особенностей гигантских планет". И все. Как будто этими словами можно объять всю тоску по привычным, выстраданным в течение тысяч лет и закрепленным в генах законами геометрии, представлениям, тоску по реальности, представление о которой теряешь, попадая в гравитационное поле "Папаши".
      "Папаша"... Вот висит гигантский щит, преграждая дорогу, и на щите этом, как на щите Медузы, начертаны неведомые письмена, видеть которые не дано человеку. Он многоцветен, этот щит, - голубоватый фон планеты перечеркивают резкие, в зазубринах, коричневые полосы, параллельные экватору. Эти голубые и коричневые зоны на эллипсе планеты меняются, но очень медленно - десятки земных лет проходит, прежде чем удается заметить смещение.
      Сейчас Юпитер выглядел, как три года назад, когда они были здесь со Свэном. Все та же голубая полоса на экваторе, а вокруг нее симметрично расположены две широкие тропические полосы. Дальше - менее яркие полосы и зоны умеренного пояса, а полярные области, однородные и неяркие, уже нависли над кораблями.
      Да, нависли, Свэн с его любовью ко всякого рода жаргонным словечкам называет это "заглатыванием".
      Дело в том, что на определенном расстоянии щит Юпитера начинает вести себя несколько необычно - его края вытягиваются и начинают постепенно обволакивать корабли. Сначала "Папаша" превращается в полусферу, вогнутой частью обращенную к кораблям. Это, в общем-то, довольно обычно любая планета на близком расстоянии кажется не шаром, а вогнутой чашей.
      Но "Папаша" этим не ограничивается. Края горизонта ползут все выше и выше, и, в конце концов, вы оказываетесь внутри сферы - Юпитер окружает вас со всех сторон своей поверхностью, и лишь маленькое черное пятно вверху остается от того необъятного, что называется Космос.
      Юпитер заглатывает корабль, как росянка - мошку, и странный глобус, вывернутый наизнанку, начинает оживать.
      Первыми оживают округлые светлые облака: их движение уже доступно взгляду, как перемещение минутной стрелки. Потом начинают двигаться резко ограниченные, удлиненные коричневые пятна. Их движение напоминает скачки дафний под микроскопом - минута покоя, неуловимый рывок, и снова покой, и только края коричневой массы чуть дрожат. Светлые зоны резкими прямыми штрихами пересекают вдруг непонятные перемычки, идущие от расположенных на разных широтах темных полос.
      И вся эта бесшумная свистопляска торжествует вверху, внизу, с обоих боков, и потому звездолетчиков никак не может оставить противное ощущение, словно ты - муха, попавшая в бутылку, или, точнее, в какой-то светящийся пузырь, из которого никак не найти выхода.
      Говорят, здесь повинно мощное поле тяготения Юпитера - оно искажает путь световых лучей, и человек, попавший в это поле, видит не то, что на самом деле. Очень может быть. Только от этого не легче.
      - Туда?
      - Ну, конечно, Тэдди. Метеорологи обещали хороший метеоритный дождь. А все это идет туда, как в трубу.
      Свэн помолчал, а потом проговорил раздумчиво:
      - Черт подери, хотел бы я знать, что там есть на самом деле. Почему туда прут метеориты, причем почти всегда радиоактивные. Какой дьявол их туда тащит?
      Он снова помолчал. Потом улыбнулся невесело:
      - Ты знаешь, Тэдди, я, наверное, плохой астронавт. Я не люблю всей этой звездной гонки. Не потому, что там, в звездах, - страшно. Нет. Просто мне кажется, что мы обгоняем самих себя. Мы еще не до конца разобрались на Земле, а нас потянуло в космос. Мы еще не разобрались в своей родной Солнечной системе, а нас уже бросило к другим галактикам. Немудрено, что мы там ничего не находим - мы просто еще не знаем, что искать...
      И вдруг без всякой связи:
      - Ты не сердишься, что я опять потащил тебя к Красному Пятну?
      - Нет, Свэн. Хотя, откровенно говоря, я не люблю того, что не входит в мой мозг. А пятно не входит - убей меня. Как и весь этот Юпитер...
      Оно висело сейчас как раз над ними - кроваво-красная, почти овальная клякса на голубоватой сфере, где-то на широте двадцати градусов, таинственное атмосферное возмущение, периодически засасывающее все радиоактивное. Пятно багровело над головой, но чтобы добраться до него, надо было лететь в обратную сторону - вниз, и в этом была еще одна нелепость странного мира, который настойчиво предлагал смятенному уму все, кроме разгадок.
      Мезонные двигатели несли машины, и Красное Пятно расплывалось над головами тысячекилометровой клокочущей раной, а на экранах локаторов все чаще мелькали зеленые черточки метеоров.
      - Давай трал, Тэдди. Кажется, нам повезло.
      Тэдди и сам заметил характерное волнообразное мерцание в правом нижнем углу главного визира. Перекинув ключ на инфравидение и добавив увеличение, он тихо охнул. Чуть в стороне и впереди шли целых три гловэллы. Редко кто из звездолетчиков мог похвастать тем, что видел гловэллу, распустившуюся в естественных условиях. И только Ежи Стравинский рассказывал о том, что видел легендарный "танец тройной спирали". Он даже пытался снять этот танец в инфралучах, но дело было в Поясе Астероидов, а там, как известно, не киноателье: автоматы бросали его разведчик из стороны в сторону, уклоняясь от каменных ядер, а пушка ультразащиты работала почти без перерыва, расстреливая камешки помельче. Так что фильма не получилось: гловэллы были едва видны сквозь вспышки, а зигзаги, которые выписывал космолет, окончательно все испортили. Пленка Стравинского надолго перессорила астроботаников мира, и они до сих пор не пришли к единому мнению - что же такое, в конце концов, гловэлла - живой организм или причуда кристаллографии. Адепты кристаллоорганики объявили гловэллу бродячим растением, перерабатывающим космическую пыль под влиянием жесткого рентгеноизлучения, а пленку Стравинского - доказательством жизнедеятельности этой редкой и капризной незнакомки. Их противники видели в "танце" случайную игру полей тяготений астероидов и даже обыкновенную фальсификацию. Стравинского чуть было не привлекли к суду, но все так запуталось, что докопаться до истины было невозможно, а темпераментные клятвы измученного поляка только усугубляли недоверие.
      - Ну, что ты там, уснул?
      - Подожди, Свэн. На какой частоте твой визир?
      - На обычной. А что?
      - Переключи на инфра. И добавь увеличение порядков на пять.
      Свэн довольно-таки раздраженно перекинул ключ, вывернул тумблер, не глядя, на пять делений.
      - Ну и?..
      И вдруг наклонился к самому экрану.
      - Ого! Тэдди, так это же "танец тройной спирали"! Ну и ну...
      Гловэллы впереди шли равносторонним треугольником, широко распластав десятки тончайших многогранных лепестков. Лепестки светились несильным гипнотическим светом догорающих углей, и по их поверхности разбегались мгновенные узоры синих искр - это вспыхивали и сгорали невидимые частицы рассеянной вокруг космической пыли.
      Все три цветка медленно вращались вокруг центра треугольника, описывая идеально правильную тройную спираль, - все точно так, как рассказывал Ежи Стравинский, но они со Свэном видели сейчас "танец" не в опасной астероидной толчее, а при отличной видимости, и картина была действительно великолепна.
      - Свэн, это надо снять. Такого еще никто не видел.
      Свэн заколебался, ожесточенно потирая подбородок.
      - С ума сошел. Элементарный топологический анализ точно укажет, где мы снимали. Ученые, конечно, за такую пленку глотку друг другу перегрызут. А для нас - адье, работа. И вообще космос. Ты забыл, что бывает за самовольные "прогулки"?
      - Не забыл. Но это же уникальные кадры, Свэн. Ведь, мы, по сути, первые, кто видит все по-настоящему. А пленку можно спрятать до лучших времен.
      - Да как же ты ее через стерилизатор протащишь? Проглотишь, что ли? Ее ведь и в желудке найдут, если надо... "Это тебе не бак с горючкой. Лучше этих красавиц в трал - и все шито-крыто. Без документов, так сказать.
      - Жалко проморгать такое, Свэн. Красавицы от нас не уйдут, а вот "танец" уйдет. В трале не растанцуешься.
      - Вот навязался на мою голову! Ладно, попробуем. Только чур, снимать буду я. Попробую пленку протащить через посты. У тебя не получится. У тебя слишком подозрительная физиономия.
      Свэн с деланным вздохом принялся за съемочную аппаратуру, но видно было, что ему самому очень хочется не упустить редчайший случай, хотя это на самом деле могло иметь довольно-таки грустные последствия для обоих. Неписаный закон фирмы гласил: делай, что хочешь, но не попадайся. Попался пеняй на себя.
      - Давай поближе к ним. Так будет интереснее. И раскрой трал на всякий случай. А то вдруг они удирать задумают. Останемся и без портретов и без самих красавиц.
      Свернутый трал, повисший между кораблями серебряной цепочкой, вспух и развернулся в огромное облако. С раскрытым тралом идти было труднее и еще труднее - маневрировать, потому что трал, как парус, уже принимал отголоски могучих вздохов юпитерианской атмосферы, но гловэллы двигались медленно, и догнать их не стоило больших усилий.
      Собственно, движением их медлительные перемещения можно было назвать лишь с некоторой натяжкой. Они, пожалуй, не двигались, а "росли" в пространстве в определением направлении, и рост их напоминал рождение морозного узора на стекле.
      До сих пор Тэдди попадались только споры гловэллы правильные многогранники двух-трех метров в диаметре, представляющие собой кристаллические агрегаты настолько сложного состава и строения, что одно только их описание занимало тома монографий и казалось не специалисту чистейшей абракадаброй.
      Из этих спор в космических лабораториях удавалось выращивать невероятные "цветы" - полукилометровые веретена из паутинообразных лепестков, которые оказались бесценным кладом и для науки, и для промышленности. Именно гловэлла открыла науке секреты гравитации и позволила промышленности построить первую антигравитационную систему.
      Появились целые "плантации" гловэллы, космические "огороды", где из найденных спор выращивали чудесные соцветья. Через год веретено переставало расти, а еще через несколько дней рассыпалось на тысячи стабильных кристаллических образований. Вот эти-то образования и были драгоценным "урожаем" для самых разных технических отраслей: остатки "живого метеора" шли в антигравитаторы ракет, в моторы гравилетов, в "мозги" кибернетических устройств, на нужды электроники и биотехники.
      Звездная гостья оказалась замечательным подарком Большого Космоса, легко и просто решив технические проблемы, казавшиеся до сих пор не разрешимыми.
      Но беда в том, что аппетиты техники росли, а гловэлла в искусственных условиях расти не хотела. Вернее, не хотела размножаться. И совсем не было ясно, может ли она вообще размножаться. Потому что никто и никогда этого не видел.
      А споры попадались все реже. Распустившиеся гловэллы - и подавно. И немудрено, что рассказ Ежи Стравинского о трех гловэллах и об их фантастическом "танце" вызвал столько шума и столько недоверия.
      А поляк ничего не выдумывал. Просто в этом астероидном аду невозможно было подойти ближе. Тэдди со Свэном повезло несравненно больше.
      Эти три веретена были гигантами по сравнению с "огородными образцами" - не меньше трех километров в длину - и, главное, передвигались. Правда, весьма своеобразно.
      Поначалу казалось, что веретена, медленно вращаясь вокруг оси, каким-то образом ввинчиваются в пространство, как гигантские шурупы. Но скоро Тэдди понял, что это не так.
      На острие веретена шевелилось что-то вроде усов. Точнее, не шевелилось, а росло. В пространство по спирали выпячивалась нить стремительно растущих кристаллов. Ее догоняла вторая нить, третья, и вот уже возникал, словно нарисованный на темно-сером, светящийся каркас будущего лепестка. Каркас заполнялся матовой паутиной, и стометровый тонкий лист начинал работать - на его поверхности сказочными узорами загорались и гасли искры космической пыли.
      Лист набухал, утолщался ближе к оси и там затвердевал в плотное тело ствола, из которого выползали новые усы, и все начиналось сначала.
      Тем не менее длина веретена оставалась все время постоянной, и это немало удивляло пилота. Задние лепестки оплывали и таяли, точно стеариновые, хотя температура здесь, судя по яркости инфракрасного изображения, была самой низкой. А острие сверкало раскаленной иглой.
      - Да убери же ты, наконец, этот чертов трал! Я с ним, как собака на цепи.
      Свэн явно увлекся съемкой - в нем заговорил не охотник за гловэллами, а бывший астроразведчик. Тэдди добродушно усмехнулся и спросил нарочито небрежно:
      - Совсем убрать?
      Тэдди видел сейчас только затылок Свэна, прильнувшего к визирам.
      - Я спрашиваю: совсем убрать?
      Свэн, не оборачиваясь, дернул плечом.
      - Разумеется, совсем! Я у тебя, как на поводке. Не развернуться.
      - А как мы их потом ловить будем?
      - Кого?
      - А наших красавиц!
      - Я тебе половлю! Ты смотри, что они делают!
      Тэдди посмотрел в визир и не заметил ничего особенного. Три веретена не изменили ни своего положения - по-прежнему четкий треугольник - ни своего вращения: два веретена "ввинчивались" по часовой стрелке, одно против, а вся троица вращалась еще вокруг центра треугольника.
      А вот в центре, кажется, появилось какое-то темное пятнышко...
      - Ты по инфра смотришь? Посмотри на нормальной частоте! Сказка! Тысяча одна ночь!
      Тэдди перекинул ключ и невольно прищурился.
      Теперь они летели над бескрайним кипящим океаном крови, густые тяжкие валы которого вздымались снизу, сталкивались в яростной схватке, медленно опадали, снова вставали беспорядочными и бессчетными толпами. А вверху бледнело небо, и по нему широкими правильными дугами бежали смрадные тучи с фиолетовыми подпалинами, торопливо огибая бархатно-черный шар, висящий в зените.
      Снова Юпитер шутит. Весь этот апокалипсический пейзаж - очередной оптический фокус гиганта. Черная сфера космоса свернулась в шар, шар планеты, наоборот, превратился в небесную сферу, а Красное Пятно прикинулось океаном. А на самом деле корабли еще не коснулись самых верхних слоев атмосферы. Шутки...
      Но троица гловэлл, летящая перед ними, выглядела действительно как из "Тысячи и одной ночи". Потому что только фантазия Востока могла создать такую пылающую красочную вязь, такую буйную пестроту цветов и оттенков, которую являли сейчас эти переливающиеся трехкилометровые спирали.
      И только сейчас Тэдди понял, почему длина веретен неизменна, несмотря на непрерывный рост. Мясистые, тусклые по сравнению с остальными нижние лепестки и впрямь плавились, превращаясь в нити густо-синего дыма. Вращение треугольника медленно скручивало синие нити в плотный конус, на острие которого что-то поблескивало.
      Тэдди прибавил увеличение. На острие конуса отливало металлом что-то вроде ощутимо растущей кипарисовой шишки.
      Пилот торопливо сфокусировал на шишке сразу радиометр и спектроскоп. Стрелки радиометра качнулись довольно-таки лениво: шкала излучений мало отличается от общего фона. А вот спектр... Фу ты, какая неразбериха... Линия кремния какая-то бешеная... А структура! Ну-ну...
      Тэдди на всякий случай нажал клавишу запоминающего устройства. Пусть хоть это останется.
      Он поднял глаза. С экрана за ним следил через плечо
      Свэн. Он уже не снимал.
      - Дураки мы с тобой, Тэд. Старые идиоты. Кому все это надо, а? Просто самим себе кровь погреть... Мы - мусорщики, низшая каста. Наше дело подметать Коридор. И не совать нос, куда нас не просят. Так?
      - Так, Свэн.
      Тэдди вздохнул и убрал приборы.
      - Ты прав, Свэн. Может быть, это действительно никому не надо. Но без этого можно совсем оскотиниться. Если делать только то, что приказано, и думать только о своем брюхе. И о своем кармане.
      - Что в конечном счете одно и то же...
      - Вот именно. А у русских, говорят...
      - Брехня это, Тэдди. Пропаганда, по-моему. А если даже и не брехня, то нам с тобой, старик, поздно поворачивать оглобли. Мы по уши в грязи увязли. Не хуже других от патрулей драпаем и виски не меньше других хлещем. Поздно...
      - Смотри-ка, Свэн! Наши красавицы что-то задумали! Треугольник явно ускорил вращение и, кажется, изменил направление движения. Да, теперь он двигался не к Юпитеру, а от него, выходя из своего затяжного пике. Основательно подросшая шишка теперь болталась на одной голубой ниточке, которая становилась все тоньше и наконец лопнула с характерной вспышкой сильного электрического разряда.
      - Трал! - во все горло заорал Свэн и рывком врубил на полную мощность все четыре двигателя.
      Тральщик, повисший было на антигравитаторах, встал на дыбы, выбросив из дюз четыре огненных столба, чуть ли не на месте перевернулся и коршуном упал вниз, туда, где, медленно крутясь, падала в багровую пучину причудливая шишка, отсвечивая металлом.
      - Наши жар-птички снесли яичко! Не простое, а золотое! Отличное дело! Молодцы, гловэллы!
      Тэдди скорее автоматически, чем обдуманно, выстрелил трал, который распустился сзади огромным веером, и бросил машину вниз, за Свэном, правда, менее эффектно.
      Он давно привык и к жаргону, и к его мальчишечьим выходкам. В конце концов, "яичко" пригодится, хотя и не совсем понятно, что это такое. По крайней мере, подобной находкой пока еще никто, кроме них, похвастаться не может.
      - Наши птички невелички. Наши птички... А, черт!
      Дюзы Свэна, четырьмя лепестками горевшие впереди, неожиданно погасли.
      - Ты что, раздумал?
      Свэн молчал, и Тэдди снова видел только его затылок.
      - В чем дело, Свэн?
      Молчание.
      Тэдди вывел свой тральщик вправо, пристопорил, выбросил стыкующий рукав трала.
      Свэн не принял трала. Он остервенело делал что-то на пульте.
      Загадочная шишка, наращивая скорость, исчезла в протуберанце Красного Пятна.
      Свэн молчал. Руки его неподвижно лежали на пульте.
      - Ты что там, лешего увидел?
      Свэн медленно повернул голову. В лице не было ни кровинки, и, наверное, от этого проступили крапинки веснушек, которых Тэдди никогда у Свэна не замечал.
      - Уходи, Тэдди. Побыстрее. И подальше. Я сейчас взорвусь.
      - Что ты мелешь?
      - Уходи, говорю тебе. Я дал слишком сильного пинка этой кляче. Все-таки полетела система подачи.
      - Перекрой главный шланг! Что ты застыл, как пень!
      - Поздно, Тэдди. В смесителе неуправляемая реакция. У меня два запасных бака.
      И вдруг, сорвавшись на крик:
      - Ну что ты повис? Уходи немедленно, говорю тебе! Я ухну так, что чертям жарко станет. Слышишь - два запасных бака! Ну!
      - Никуда я не уйду. Катапультируй!
      - Ты забыл самописцы?
      - У, дьявол... Напяливай скафандр и лезь через люк! Я тебя поймаю тралом!
      - Не успею. Говорю тебе - уходи, пока не поздно! Слышишь? - И совсем тихо. - Ты был хорошим другом. Спасибо тебе за все.
      - Надо же что-то делать, Свэн. Попробуй...
      - А! От тебя не отвяжешься...
      Тральщик Свэна снова взвился на дыбы и ринулся отвесно вниз, в красные чужие тучи, грозно и тяжко вздымающиеся навстречу, и Тэдди тоже направил машину вниз, провожая друга в последний бешеный полет, понимая бессмысленность своей жертвы и не имея сил выжать ручку от себя - Свэн уходил навсегда, и это никак нельзя было принять и понять... Свэн уходил все быстрее и быстрее, потому что адское пламя, бушующее в чреве погибающего тральщика, уже сожгло все предохранители, а тральщик Тэдди тормозил трал, о котором он совершенно забыл. Красное Пятно превратилось в развернутую воронку, а они продолжали лететь вместе, и уже погас экран переговорного видеофона, а Тэдди продолжал кричать, не слыша себя:
      - Свэн, катапультируй! Катапультируй, Свэн!
      А дальше все было, как в бреду, потому что Свэна не было на экране, и тральщика его не было - его проглотила красная волна, - а только жил еще голос Свэна, и в этом голосе не было страха, а только грусть:
      - Возвращайся на Землю, старик. Начни все сначала. По-новому. Это трудно. Но попробуй за меня. Будь счастлив.
      И потом хрипловато запел:
      Пока есть ход,
      Держись, пилот,
      А если ад вокруг
      Ищи в аду
      Свою звезду...
      И вдруг удивление:
      - Ого! Тэдди, а здесь полно...
      Что-то хрустнуло и засвистело в динамиках, и Тэдди решился глянуть вниз. Там внизу, в огненно-красной пучине, что-то полыхнуло, и через минуту индикаторы внешней радиации дико заплясали. Тэдди знал, что это последний вздох Свэна, и только потом он увидел быстро растущее синее пятно. Он решил сначала, что потемнело в глазах от вспышки, но все-таки бросил тральщик в сторону, и мимо ударил, постепенно иссякая, фонтан Синего Дыма. Тэдди пришлось снова увертываться от опадающих вниз клубов, но кое-что попало в трал до того, как Тэдди свернул и убрал его...
      Нервы сдали. Призрачный щит Юпитера ровно горел за спиной, а Тэдди, бросив ручки управления, кусал пальцы. Желтое солнце впереди расплывалось радужными пятнами, и он закрыл глаза, потому что было больно смотреть вперед...
      * * *
      Он лежал с закрытыми глазами в непривычной тишине, и мужской голос сказал шепотом:
      - Очень сильная реакция. Он вспомнил все, и воспоминания для него сейчас острее впечатлений действительности. Может быть шок. Дайте ему снотворное, Джой.
      - Хорошо, - так же тихо ответил женский голос.
      - Джой, - пронеслось в опустошенном мозгу. - Хорошее имя - Джой. Оно значит - "Счастье".
      Глава шестая
      ЛЕЗВИЕ НОЖА
      - Так вы говорите, что Синий Дым появился сразу после взрыва корабля и точно в том же самом месте?
      - Да, доктор. Я видел вспышку, и именно из этой точки через несколько секунд ударил фонтан.
      - Синий Дым активизируется после сильного облучения. А до этого он находился в кристаллическом состоянии... Все, видимо, правильно... Эдвард, а сколько времени прошло между вхождением корабля в красные облака и взрывом?
      - Я боюсь говорить точно, доктор. Я был в таком состоянии... Мне казалось, что прошли столетия... Может быть, секунд двадцать. А может, и меньше.
      - И он шел с включенными двигателями?
      - Да, на полную мощность.
      - Какое расстояние пролетел корабль Свэна до взрыва, как вы думаете?
      - Он шел приблизительно миль полтораста-двести в секунду, значит, взорвался где-то на глубине около четырех тысяч миль...
      Солсбери встал из-за столика, прошелся по холлу, потирая лоб. Роберт и Дуайт сидели поодаль, не вмешиваясь в разговор, и бесцеремонно разглядывали пилота.
      Тэдди чувствовал себя скованно под этими оценивающими взглядами. Он понимал всю важность дела, все значение случайного движения трала, которое привело к открытию волшебного препарата. В конце концов, именно СД превратил Солсбери из калеки в полноценного человека, спас Джой, вернул жизнь ему самому.
      Но кто вернет в этот мир Свэна? Если бы фирма не экономила на ремонте, если бы... Свэн погиб, потому что износилась какая-то пустяковая деталь в системе подачи. Его убили из-за грошей, может быть, из-за нескольких долларов, сэкономленных на этой детали...
      Смит-старший делал и продавал невидимую смерть.
      Его сыновьям теперь нужен СД - Синий Дым жизни. Зачем? Ведь они убийцы. Зачем убийцам препарат жизни?
      Солсбери говорит - таковы времена. Новые времена заставят волков быть ягнятами. Ой ли? Доктор, доктор, ты умный старый человек, но иногда ты говоришь, как ребенок. Хирургический скальпель в руках подонка может превратиться в лезвие ножа...
      - Итак, что мы имеем на сегодня...
      Солсбери остановился между Тэдди и Смитами и стал загибать пальцы.
      - Во-первых, место рождения СД - Красное Пятно на Юпитере. Можно ли добыть СД со всей поверхности Пятна или только из одной точки, координаты которой знает Тэдди, нам пока неизвестно. Во-вторых, СД рождается при мощном ядерном взрыве на глубине около четырех тысяч миль. Возможно ли рождение СД на других глубинах, нам пока тоже неизвестно. В-третьих, рассказ Тэдди не дает нам пока никаких намеков на то, почему и как этот самый СД рождается. Единственное, что можно предположить сейчас - то, что где-то там есть залежи или сгустки СД в кристаллическом состоянии. Возможно также другое - что СД образуется именно в результате взрыва при сочетании каких-то компонентов и определенных параметров давления, освещения и так далее...
      - Постойте, Солсбери, не так темпераментно, - проговорил Дуайт. Значит, для того, чтобы получить СД, необходимо произвести ядерный взрыв на глубине четырех тысяч миль, в точке, которую укажет Тэдди, а потом просто-напросто собрать содержимое фонтана тралом, не так ли?
      - Видимо, да. Надо только наиболее точно воспроизвести ситуацию, при которой впервые появился СД. Потому что на его появление могут действовать и другие, неизвестные пока причины...
      - Это что же, доктор Солсбери, - угрюмо прервал Тэдди. - По-вашему, надо имитировать аварию и отправить туда еще один корабль?
      - Ну, что вы, Эдвард, вы меня не так поняли. Для взрыва можно использовать мощную бомбу замедленного действия. Я говорю...
      - Нейтринной боеголовки среднего калибра достаточно? - снова перебил Дуайт.
      Роберт быстро взглянул на него и поджал толстые губы. Солсбери удивленно поднял брови:
      - Нейтринная боеголовка? Но...
      - Достаточно или нет?
      - Нейтринная среднего калибра разнесет половину Юпитера или, чего доброго, сделает из него сверхновую. Но к счастью, таких игрушек сейчас около ста штук и все они в Особом фонде ООН. Использовать их может только ООН, их не выдают даже правительствам отдельных государств, не говоря уж о частных фирмах, - еще более угрюмо подал голос Тэдди и впервые за весь разговор внимательно посмотрел на своих боссов.
      Дуайт недовольно поморщился.
      - Я вижу вы, Тэдди, весьма осведомлены в вопросах международного права...
      - Приходится. Ведь вы наверняка не будете защищать меня на суде...
      - Вы догадливы. Но я обращаюсь к вам как к знатоку, что вы можете посоветовать?
      - Для взрыва, равного взрыву баков тральщика, подошла бы малая военная ракета класса "Земля - Луна". Но ведь все эти ракеты уничтожены после Пакта, а их укрытие и хранение рассматривается как преступление против человечества, мистер Дуайт.
      - Нет, право, у вас большие юридические способности, мистер Стоун. После того, как вас лишат пилотских прав, вы с успехом можете идти в адвокаты...
      - В прокуроры мне как-то больше по душе.
      - Но это очень опасно в наш век, мистер Стоун.
      - Звездолетчикам к опасности не привыкать, мистер Дуайт.
      Дуайт достал сигарету, но зажигалка почему-то долго не зажигалась, прыгая в руке.
      - Ну, ладно, довольно шуток. Давайте говорить о деле. Мистер Стоун, вы сможете повторить ваш рейс? Мы вам подберем хорошего напарника. Вы должны хотя бы из уважения к доктору Солсбери, вашему спасителю... Итак?
      Тэдди молчал, безучастно разглядывая свою ладонь.
      - Да, Стоун, я совсем забыл. В качестве премии за мужество, проявленное при доставке трала, а также за особые заслуги перед фирмой, на ваш счет переведено двадцать тысяч долларов премиальных. Ваша новая экспедиция будет оплачена, разумеется, гораздо щедрее.
      Тэдди поднял глаза и в упор посмотрел в очки Дуайта. Ладонь на столе непроизвольно сжалась в кулак.
      - Сейчас Эдвард слишком возбужден и взволнован, он еще не вполне оправился после операции, - пришел на помощь Солсбери. - Я думаю, через неделю он будет вполне в форме.
      - Ну и отлично. Только одна просьба. Ни в коем случае не покидать Биоцентр. Иначе мы вынуждены будем принять другие меры. Сейчас вы свободны. Мы немного отдохнем.
      Когда Тэдди и Солсбери вышли. Роберт с неожиданным проворством подбежал к двери, прислушался и зло зашипел на Дуайта:
      - Ты что, с ума сошел - про боеголовки? Нашел с кем советоваться. Заморыш сразу раскусил, в чем дело.
      - Ну и что?
      - Что, что!.. Этот омоложенный старец, конечно, так ничего и не понял, а у Заморыша глаза заблестели. Он сразу сообразил, что у нас есть кое-какие запасы, до которых не докопались ищейки ООН. А знаешь, чем это пахнет?
      - Чем?
      - Тем, что мы у него на крючке. Он знает, что он нам нужен, и мы его убрать не можем - раз. Он знает, что у нас есть укрытое от ООН ядерное оружие - два. Представляешь, какую цену он заломит за свое молчание и за свой полет?
      - А мы на эту цену радостно согласимся. И еще погладим его по головке и скажем, что он великий пилот. И что его незаслуженно забыли. И дадим честное слово передать все сведения о СД в МСК сразу же после возвращения. И сохранить ему пилотские права. И еще многое-многое другое.
      - Ты это серьезно?
      - Вполне. Он нас ненавидит и не доверяет нам, так?
      - Допустим.
      - А раз не доверяет, значит, его никакими обещаниями в это дело не заманишь, так?
      - Допустим, так.
      - И вдруг он "случайно" узнает, что у нас есть нейтринные боеголовки, за хранение которых положен международный трибунал. Что решит Тэдди?
      - Он решит, что мы у него в руках. И будет прав.
      - О, господи, до чего же ты непонятлив, братец! Теперь у него есть гарантия! Он не верит нашим обещаниям - пусть. Зато теперь он уверен, что при случае может заставить нас выполнить обещания - угрозой разоблачения. И он согласится лететь, посмотришь!
      - А если он все-таки сообщит куда надо до полета?
      - До полета ему нет никакого смысла делать это. Во-первых, он уверен в своей безопасности. Следовательно, торопиться некуда. А во-вторых, ему все-таки хочется добыть Синий Дым. И даже не из-за обещанной награды. Он из того же теста, что и Солсбери. Ему хочется облагодетельствовать человечество. И кроме всего прочего, отплатить добром за добро тому же Солсбери, который вернул его из небытия. И поскольку Заморыш человек умный, два против ста, если он не отложит свои разоблачения на потом, после полета.
      Роберт помолчал с минуту, что-то обдумывая.
      - Все это хорошо, Айк. Но за ним надо следить. Не спускать глаз. И если что...
      - Не только за ним. За двумя. Солсбери ненадежен. Пока его спасает полная неспособность разбираться в реальной жизни. Но чем черт не шутит.
      - Пожалуй, не за двумя, а за тремя. Не забывай ассистентку. Как-то странно она улыбается...
      Джой стояла над самым ручьем на огромном, облепленном почерневшими мхами, стволе упавшей пальмы, и глаза ее смеялись.
      - Ну что же вы, Эдвард?
      А Тэдди не мог двинуться с места и смотрел на нее, словно вырезанную лучом на сумраке лесной чащи: белые брюки, широкий серый пояс, белая кофта, подчеркивающая смуглую кожу обнаженных рук и лица. Она чуть запыхалась и дышала часто, на длинной шее пульсировала жилка, полуоткрытые губы дрожали.
      - Ну что же вы стоите?
      - Мне показалось, что за нами кто-то идет...
      Джой засмеялась, закинув голову, и длинные волосы метнулись за спиной, как черное крыло.
      - Так значит, надо бежать, а не стоять на месте!
      Тэдди медленно пошел к ней, раздвигая сплетения лиан и длинные пахучие бороды лишайников. Ноги по щиколотку уходили в пружинящий травяной настил, и после каждого шага в траве оставалась свальная ямка, которая быстро заполнялась зеленой водой.
      Тэдди подошел к ней и взял за руку. А вокруг шептался, шуршал и вздыхал темный косматый лес, полный каких-то добрых и ни на что не похожих существ, которые переминались с ноги на ногу вокруг и дружелюбно подмигивали тысячами прозрачных глаз, и кроны двадцатиметровых гигантов укрывали их от света, оставив лишь узкий солнечный луч, который обтекал их и падал в пляшущее зеркало ручья, и от этого в густом влажном воздухе плясали радужные ломкие блики.
      - Джой, вам говорили, что вы самая красивая женщина на свете?
      - Да.
      - Кто?
      - Доктор Солсбери.
      Она снова засмеялась и потянула его за руку, и они побежали сквозь эту влажную, плотную, зеленую темноту, большие тяжелые листья шлепали их по лицу и по плечам, лианы ловили в прочные сети, они барахтались, пытаясь освободиться, пружинистые корни хватали за ноги, и они падали друг на друга, хохоча до слез, а иногда руки напарывались на колючки, которые царапали, но было не больно, а только весело, потому что лес не хотел им зла - он просто играл с ними, как сильный зверь со своими детьми.
      Впереди сверкнуло синее пламя, и лес замер за их спиной. На их разгоряченные, мокрые, исцарапанные лица дохнула соленая прохлада океана.
      Узкое лезвие горизонта разделяло два мира: мир синего неба и мир синей воды. Сначала ослепленному взгляду они казались двумя одинаковыми полусферами, лежащими одна на другой. Но постепенно глаза привыкали к сиянию, и, как на пленке, проявлялись детали: зеленовато-желтое в мареве пятно островка с частоколом склоненных к воде пальм - отсюда пальмы казались стилизованными буквами "Т", с забавной аккуратностью расставленными у белой ниточки наката; косые крылья трех яхт, подставленные едва ощутимому бризу; прогулочный катер, похожий на бабочку, которая время от времени пытается взлететь; белая полоса пены, начинающаяся откуда-то слева и, постепенно истончаясь, пересекающая все видимое пространство воды, - это из устья невидимой отсюда реки стартовал реактивный аквалет, давно уже скрывшийся за горизонтом.
      Было время отлива, и с обеих сторон обнажился голубовато-черный топкий ил, от которого остро пахло серой. А в обе стороны тянулись бесконечные мангровые леса, в строгом, раз и навсегда данном порядке выползающие на сушу.
      У самой воды толпились, утонув в иле искривленными ходулями голых корней, исчерна-зеленые ризофоры. За ними неровным поясом расположились серо-зеленые авицении и матово-серые зоннерации. Пепельная полоса бругиеры обозначала извилистую линию суши. А дальше, в глубину знаменитых флоридских болот, уходили лохматые шапки болотного финика и перистые кустарники пальмы нипа.
      И только раскаленное тропическое небо сверкало над всем этим пестрым великолепием безжизненной чистотой вымытого до блеска бемского стекла.
      Джой погрустнела. Тэдди почувствовал это по безвольно ослабшим пальцам ее руки и перевел глаза на женщину.
      И расхохотался.
      Джой была похожа на лесную колдунью: в растрепанных волосах запутались травы, колючки и листья, подбородок был синим от сока каких-то ягод, а на лбу алела царапина. Снежно-белый костюм превратился в нечто невообразимое: его варварской раскраске мог бы позавидовать любой художник-абстракционист.
      Женщина нахмурилась.
      - Я очень вымазалась?
      Тэдди пожал плечами, продолжая улыбаться.
      Джой провела рукой по щеке, но от этого стало только одной полосой больше.
      - Ну и пусть.
      И она снова застыла, думая о чем-то своем.
      Над океаном резко кричали чайки, описывая плавные круги на узких неподвижных крыльях, и вдруг камнем падали к самой воде и снова взмывали ввысь, блеснув на солнце матовой белизной перьев.
      Внизу из-под самой скалы, нешироким длинным полумесяцем вклинивалась в синюю даль серая от соли песчаная коса. Около косы по колено в воде бродили чернокожие ребятишки с кошелками на шее - ловили устриц, время от времени отправляя очередной трофей не в кошелку, а в рот.
      - Тэдди, вы любите простор?
      Что-то мягко толкнуло в сердце и блаженно заныло:
      Джой впервые назвала его Тэдди, а не Эдвард, как обычно. Губы пересохли, и Стоун ответил с трудом:
      - Простор? Конечно! Кто же не любит простор?
      Джой подняла голову. Серые глаза ее потемнели.
      - Кто? Я, например. И все женщины, наверное. Подсознательно, по крайней мере. Потому что нам нужен уют и тепло. А на просторе - ветер. И простор... Простор забирает у нас любимых. Поэтому женщины ненавидят простор. Они просто ревнуют. Ваша жена любила космос?
      - Не знаю. Ведь она...
      - Она была с вами, я знаю. Я много читала о полете "Икара". Мне, кажется, она ушла в космос ради вас. Она хотела быть первой, а не второй вашей любовью. Вы очень ее любили?
      - Да, Джой. Очень.
      - Вы счастливый. А мне вот как-то не пришлось. Я пробовала любить... Но как-то не получилось.
      Они сидели у самого края скалы, свесив ноги в пропасть, и Тэдди задумчиво бросал плоские камешки вниз, на косу. Камешек, вращаясь, как пропеллер, взлетал сначала вверх, а потом, описав "мертвую петлю", резко шел вниз и несколько секунд падал в тени скалы гаснущей белой звездой.
      - Я люблю лес, - продолжала Джой. - Нигде я так хорошо не чувствую себя, как в лесу. Это, наверное, зов предков, как говорят. Я родилась здесь, во Флориде. И во мне течет индейская кровь. Моя мать была из племени семинолов. Семинолы - аборигены флоридских лесов.
      - А ваш отец?
      - Отца я не помню, я родилась уже после его гибели. А мать умерла через три года после моего рождения. Она не могла жить без отца. Она умерла от тоски. Ее звали Лили, но у нее было индейское имя Чакайя, что значит "Сердце, рожденное любить"...
      - Кем был ваш отец?
      - Астронавтом, Эдвард.
      Тэдди от неожиданности выронил камешек.
      - Астронавтом?
      - Да. Почему это вас удивляет?
      - Нет. Просто... Коллега.
      - Да, мой отец был астронавтом. И не менее известным в свое время, чем вы. Мой отец - Гарольд Митчэлл...
      Тэдди тряхнуло, словно под ним сработала катапульта.
      - Что с вами, Эдвард? Вы мне не верите? Но у меня же фамилия отца Джой Митчэлл. Мой отец погиб на Марсе, на Малом Сырте. Я выросла у доктора Солсбери. Он был большим другом моего отца и матери. Он так и остался на всю жизнь холостяком. Я подозреваю, что он любил мою маму.
      Джой исподлобья озорно взглянула на растерянного пилота.
      - Но мама предпочла астронавта. Ведь у вас романтическая профессия, и это безотказно покоряет слабые женские сердца...
      Но Тэдди почти не слышал ее. Как это сказал тогда Клаус? "И есть еще одна причина, сынок. Но о ней знают только два человека. И больше никто никогда не узнает..."
      - Постойте, Джой, постойте... А вы знаете человека... словом, вы знаете Германа Клауса?
      Джой удивленно пожала плечами.
      - Дядюшку Клауса? Конечно! Это же родственник отца. Солсбери разыскал его где-то за тридевять земель, когда мне было уже около двадцати. Дядя Клаус плакал, когда мы встретились... Он очень хороший, дядя Клаус. Он меня очень любит. И для меня он, как отец. Он и Солсбери... Два отца...
      Горизонт двинулся на Тэдди. Лезвие сверкало теперь угрожающе остро. И зловещий отсвет приобрели теперь океанская даль и полосы мангровых зарослей, и даже в движеньях мальчишек, наклоняющихся за устрицами, была какая-то тоскливая предопределенность.
      Это Солсбери спас Гарри Митчэлла. Спас своего удачливого соперника, потому что был его другом. А ведь возрожденный в облике бармена Германа Клауса астронавт Гарри Митчэлл совершил не менее героическое - он отказался от самого дорогого, что у него было на Земле, - от дочери. Потому что Джой уже похоронила отца, и Солсбери стал ей отцом. Вот она, причина - Гарри Митчэлл остался Германом Клаусом, чтобы не лишать Солсбери последней радости. Потому что для доктора Джой была не только приемной дочерью, но и дважды потерянной Лили.
      Да, Клаус поступил, как настоящий мужчина. Он понял, что поздно что-либо менять. Слишком поздно.
      - Слишком поздно...
      Он лежал на спине, сплетя под головою руки, и смотрел в пустое небо. Он пытался вспомнить Нэнни такой, какой она была перед отлетом "Икара". И не мог.
      На щеку упали мягкие волосы, и серые глаза, в которых уже наливалась горячая влага, заслонили небо.
      - Простите меня, Эдвард. Я виновата. Я не должна была...
      Пилот закрыл глаза, и все исчезло. Тугой комок больно и сладко подкатывал к горлу, хотелось чего-то неведомого и не хотелось дышать.
      - Назови меня еще раз "Тэдди". Если можешь.
      - Тэдди...
      И уже не было ничего вокруг, и он летел в серебряной пустоте, слыша свой собственный внезапно охрипший голос:
      - Джой... Счастье... Я люблю тебя. Я целую вечность не говорил никому этих слов. Я убрал их на самое дно души, потому что думал, что они мне никогда больше не понадобятся. Но ты... Я люблю тебя, Джой.
      Волосы перестали щекотать щеку, и Тэдди, не открывая глаз, заговорил лихорадочно и сбивчиво:
      - Но жизнь уже прожита, Джой. Нелепо, но я даже не знаю, сколько мне лет. По вычислениям электронных машин - сорок один. Не ведь машина могла ошибиться. Может быть, мне давно уже триста, четыреста, пятьсот. В Глубоком космосе время идет иначе. Люди вывели формулы, по которым можно все высчитать. Данные маршрутной карты, график скоростей, коэффициенты сверхсветовых переходов, выходы в надпространство и еще сотни и тысячи цифр, схем, графиков - и через полчаса машина выплевывает ответ: "Пилот Эдвард Стоун - 41 год"... А кто подсчитает все пережитое? У меня такое чувство, что я живу уже много веков. Я растерял близких, растерял друзей. Я так много терял, что уже не могу поверить в то, что можно что-то найти. Где-то что-то когда-то во мне сломалось, и я полетел вниз. Я перестал сопротивляться. Я попал в капкан и делал все, что от меня требовали - возил контрабанду, грабил звездные заповедники...
      Тэдди открыл глаза, и над ним снова было только небо.
      - Если бы можно было начать все сначала... Но как? С чего?
      Небо было бесстрастно, и ничего не дрогнуло в нем.
      - Простите меня, Джой. Это не вам, а мне надо было молчать. Через несколько дней я улечу. Я всегда улетал с радостью. Мне было неуютно на Земле. Первый раз в жизни я не хочу улетать. Спасибо вам, Джой. Вы разбудили меня. Жаль, что это не случилось раньше. Невыносимо жаль.
      Три чайки пролетели низко-низко, взмыли вверх, сделали плавный широкий круг, и птичий крик повис в воздухе.
      - Джой!
      Молчание.
      - Джой, вы сердитесь на меня?
      Тишина была ему ответом.
      Тэдди приподнялся на локте. Джой лежала рядом, вытянувшись, закинув голову, и беззвучно плакала. Она изо всех сил старалась сдержать рыдания, тело ее вздрагивало, а ладони вытянутых вдоль тела рук судорожно сжимались в кулачки.
      - Джой, милая, ну что ты так?
      И все отодвинулось, подернулось дымкой, перестало существовать - и небо, и океан, и чайки, и палящее тропическое солнце - и медленно, бесконечно медленно (так, что за это время успели родиться, распуститься в спирали и умереть тысячи галактик) и нежно он взял в ладони это мокрое, перепачканное зеленью и ягодным соком лицо и стал целовать светлые дорожки, оставленные слезами, пока не нашел припухшие, горькие губы.
      Две руки поднялись снизу и сомкнулись на спине, прижимая и робко и властно, и он зарылся лицом в густые волосы.
      Губы Джой дышали у самого уха часто и прерывисто, и в этом дыхании еще жили отзвуки плача, но теперь уже что-то новое, могучее и неведомое заставляло его прерываться, и Тэдди забыл обо всем, когда шепот обжег ему щеку:
      - Тэдди, милый... Это судьба... Мне суждено было стать женой звездолетчика. Как и матери. Это судьба.
      - Меня совсем укачало. Возьми в этом притоне бутылку шерри.
      - Слушаюсь, мистер Роберт... Одну бутылку шерри?
      В голосе шофера мелькнуло удивление и растерянность и Роберт мысленно выругался. Идиотское положение, он, Роберт Смит, должен изображать черт знает что...
      Машина свернула с автострады к невзрачному дорожному кафе, из которого тоскливо свиристел бинг-джаз. Было довольно прохладно, и столики под тентом пустовали, лишь похрапывал в углу пьяница, да двое хорошо одетых мужчин пили кока-колу.
      На стоянке стояли три машины - два одинаковых коричневых "ройлса" и черный "Форд" с основательно помятым крылом.
      Шофер вошел в кафе, мужчины о чем-то поговорили, поглядывая на машину Смита, и один из них, бросив на руку плащ, направился к машине.
      Смит приоткрыл дверь, но ровно настолько, чтобы никто снаружи не смог его заметить.
      - Сэр, я очень извиняюсь, но не смогли бы вы подбросить меня до Стрэнг-Роуз? У меня деловое свиданье, а машину мою - сами видите, незнакомец кивнул на помятый "Форд". - Если вас не затруднит...
      - Кончайте ломать комедию. Лезьте, - прошипел Роберт отодвигаясь.
      Незнакомец скользнул в машину и захлопнул дверцу.
      - А шофер?
      - Вы что, ослепли?
      Незнакомец постучал по блестящей темной перегородке, отделяющей заднее сиденье от мест шофера и телохранителя, и хмыкнул.
      - Да... А в смысле звука?
      - В смысле звука - тоже самое.
      - Хорошая машина... Надеюсь, вы без телохранителя?
      - Да, черт подери, без. Можно подумать, наша встреча рискованна только для вас. Я рискую в два раза больше.
      - Ну хорошо, хорошо. После того, как я с вашей помощью встал на путь греха, у меня стала побаливать шея.
      - Это просто радикулит. Сейчас не вешают.
      - Как ни странно, но шея моя болит даже при воспоминании об электрическом стуле. Видимо, просто ассоциативная цепь. А как было хорошо еще месяц назад... Даже "Интерпол" стал забывать меня...
      - Вы сожалеете о том, что начали?
      - Ни в коем случае. Я просто, откровенно говоря, набиваю себе цену. Итак, что вы хотите мне предложить?
      Динамик щелкнул.
      - Мистер Роберт, я принес шерри.
      - Давай в клапан. И поезжай. В Стрэнг-Роуз.
      Звякнуло стекло. Роберт приподнял заслонку - в маленькой нише, выдавленной в перегородке, стояла бутылка. Роберт сунул бутылку в карман дверцы и закрыл заслонку.
      Машина тронулась.
      - Отлично придумано. Вы не считаете, что фюреру тоже неплохо бы иметь такую машину?
      - Вы же не любите Землю?
      - Ошибаетесь. Как раз наоборот. Я очень люблю Землю. Всю, целиком. Как яблоко, которое можно съесть. Я работаю в космосе, чтобы вернуться на Землю. Без грима. Тогда не получилось, потому что... Черт подери, что это такое?
      Машина резко затормозила. Снаружи послышалась какая-то перебранка.
      - В чем дело? - рявкнул Роберт в микрофон.
      - Простите, сэр, какой-то алкоголик. Убери свой драндулет, идиот!
      - Иди... Иди-от? Я тебе по-покажу! Я хоз... хозяину...
      Кто-то рванул дверцу. Незнакомец выхватил пистолет.
      В дверях повис парень в синем реглане, то ли пьяный, то ли наглотавшийся наркотиков - во всяком случае, взгляд его вытаращенных глаз был совершенно бессмысленным. Он тупо уставился на пистолет и икнул.
      - П-поли... П-полиция?
      И вдруг заорал во все горло:
      - Бей полицию!
      - Трогай! - крикнул Роберт, побагровев.
      Машина рванулась с места, пьяный упал, едва не угодив под колесо, бамперы во что-то ударили и со скрежетом отбросили. За боковым стеклом мелькнул одноместный "Ягуар", варварски разрисованный звериными мордами.
      - За что же вы его так, мистер Роберт? Хороший парень! Таких надо беречь. Это - наша опора. Слышали, как он про полицию?
      - Пьяный сопляк, - проворчал Роберт. - Щенок! Не хватало, если бы он затеял еще драку!
      - Пустяки. Впрочем, мы отвлеклись. Итак, я слушаю.
      Парень тем временем бодро вскочил на ноги, покачался несколько секунд из стороны в сторону, а потом с воплем "Ах, так!" бросился к своей перевернутой машине.
      Человек, оставшийся за столиком, отодвинул стакан и вразвалку направился к парню.
      Парень неожиданно быстро поставил "Ягуар" в нормальное положение.
      - Ну чего разорался? Это не полиция. Пойдем выпьем!
      Подошедшему удалось увернуться от первого удара в голову, но второй удар в живот бросил его на землю.
      Парень прыгнул за руль, и разрисованный "Ягуар", бешено завизжав на повороте всеми четырьмя шинами, вылетел на автостраду в ту сторону, куда минуту назад ушла машина Смита.
      - Ну, задача мне в основном ясна.
      - Только учтите - надо знать, как это делается. Возможно, наш общий знакомый не все сказал нам. Важно не только добыть СД, но и знать, как его можно добыть в следующий раз. Понятно?
      - Вполне. Давайте теперь о деталях. Я предлагаю обычный туристский рейс на тот же Марс. Послезавтра на Марс идет клипер "Нерон" с очень солидной публикой. Он стоит у нас в плане. Так что тут и организовывать нечего.
      - Да, но регистрация!
      - Я же сказал - там едет солидная публика, которая, может позволить себе роскошь развлекаться инкогнито. Это единственный рейс, где туристов не регистрируют. Когда нас встретят птички, мы с вашим другом покинем "Нерон". Все остальное я беру на себя.
      - Я согласен. Где вы нам передадите СД?
      - Когда все будет сделано, я дам знать через Блейка. И организуем встречу. Идет?
      - Хорошо. Вот еще что...
      Щелкнул динамик, и раздался голос шофера:
      - Мистер Роберт, за нами все время идет машина.
      - Притормози. Посмотрим.
      Шофер послушно сбавил скорость, и идущая сзади машина стала заходить сбоку, обгонять их. Это был тот самый разрисованный "Ягуар". Парень за рулем что-то крикнул, и вдруг две синие молнии полоснули по бронестеклу так, что Роберт невольно отпрянул.
      - Ах, негодяй! Он еще стреляет... Вперед!
      Моторы взвыли, и машина Смита легко вылетела вперед, оставив позади "Ягуар". Еще одна молния полоснула по заднему стеклу.
      - Хорошее стекло, - ухмыльнулся незнакомец. - Крепкое... Да оставьте вы его в покое. Минут через пять он врежется во что-нибудь. Он пьян, как последняя свинья.
      - Ничего подобного. Я вызову полицию.
      - Да бросьте вы...
      Но Роберт набрал уже номер.
      - Пост? Вы там спите, да? Около Стрэнг-Роуз носится какой-то пьяный маньяк в "Ягуаре" и обстреливает проходящие машины. Да, меня обстрелял. Какое ваше дело, какой у меня номер? Его приметы? Водитель в синем реглане, "Ягуар" разрисован. Что нарисовано? Звери!
      Роберт зло щелкнул клавишей.
      - Подлецы, - ворчал он. - Растяпы! Понаплодили всяких бандитов, проехать нельзя. Блюстители порядка... Свиньи... А вы что скалите зубы?..
      - Изучаю психологию миллиардеров.
      - Бросьте вы свои шуточки, Ральф!
      Незнакомец сжался в пружину.
      - Чур-чура, мистер Роберт! Советовал бы вам держать язык за зубами. Я не вижу здесь никакого Ральфа.
      - Ну ладно, извините... Что я вам хотел еще сказать? Да! Будьте поосторожнее с этим Заморышем. Он ничего не должен заподозрить раньше времени. И ради бога, не читайте ему свои проповеди.
      - Я не читаю проповедей будущим мертвецам, мистер Смит.
      - Ну и отлично.
      Сзади появились еще три фары: два ярких прожектора по бокам и синяя мигалка над ними. Зарыдала скрипучая сирена.
      - Не хватает, чтобы они нас зацапали. Говорил вам, мистер Роберт, не надо полиции. Не люблю ее.
      - Быстрее, - крикнул Роберт в микрофон.
      Моторы завыли на предельной ноте, и машина теперь словно неслась по воздуху. "Ягуар" и полицейский броневик отставали быстро, но Роберт и незнакомец еще смогли увидеть, как фары полицейской машины метнулись влево, преграждая дорогу "Ягуару", и тот резко затормозил.
      Они медленно шли по парку, по прямой кипарисовой аллее, и Тэдди никак не решался заговорить. Перед ними вставал узкий и неправдоподобно длинный молодой месяц, повисший почти параллельно к горизонту, как бывает в тропиках - словно ладья красного дерева торжественно и неспешно выплывала из чернильно-синей тьмы. Стрельчатые верхушки деревьев, очерченные розовым кантом, упирались в небо, расписанное крупными созвездиями, и ни единого движения, а только возвышенная отрешенность, как в темном зале готического собора, и едва слышные звуки органа - то ли реальная мелодия, то ли галлюцинация, порожденная неподвижностью ночи.
      - Я уже целых два дня - твоя жена, Тэдди. Никогда не думала, что это так хорошо - быть женой. Такое чувство, словно тебя несут на руках среди тысяч звезд.
      Джой шла чуть впереди, склонив голову набок. Красноватый полусвет лежал на ее лице, и смуглая кожа казалась коричневой. Но Тэдди видел только дрожь полуопущенных ресниц и шевелящиеся губы. И орган играл все громче словно грустная и торжественная месса вершилась в высоком соборе неба и звезд, над этими двумя маленькими фигурками, затерянными в бесконечности.
      - Ты слышишь, Тэдди? Слышишь? Говорят, раньше был обряд, который называли "свадьба". Это когда два человека, решившись жить вместе, давали друг другу клятву никогда не разлучаться. И тогда играл орган.
      Горло у Тэдди перехватило, и он торопливо проговорил, чтобы отсрочить хоть немного те, главные сегодня слова:
      - Это запись или...
      - Это Солсбери. Теперь он играет редко. Особенно в последние годы. А вот когда приехал дядя Клаус, Солсбери играл каждый день. Выйдешь, а за тобой несутся плачущие голоса, требуют чего-то, грозят и прощают. Сегодня дядя Чарльз почему-то снова заиграл.
      Чудачка, подумал Тэдди. Неужели ты не понимаешь, что Солсбери прощается с тобой? Он умоляет и грозит, он плачет и радуется, он понимает все, и душа его не может, не хочет примириться с этим. Впрочем, он прощается не только с тобой, он прощается с юностью, которую ты ему напоминала, с озорницей Лили, черты которой он находил в тебе и которая уходит от него в третий раз, потому что любовь, ушедшая однажды, будет уходить от тебя всю жизнь, надрывая сердце, и ничто не в силах притупить этой боли, этой сто тысяч раз повторяющейся безвозвратной разлуки.
      Тэдди видел серебристую паутинку, очертившую ухо женщины, и волну волос, серых в лунном свете, и бледную тень на щеке, и бронзовое литье губ...
      И вдруг легли на это лицо кадры виденной недавно пленки: обугленный черный шар вместо головы; вместо глаз, носа, ушей - спекшиеся бесформенные угли...
      Тэдди зажмурился. Страшное видение растаяло. Синий Дым... Благодаря ему они снова живут на Земле, они идут по кипарисовой аллее, они слышат орган, они любят друг друга. Прав Солсбери: СД - это чудо, которого так давно ждут люди. И он... Разве он может отказаться, уйти в сторону, струсить? Нет, не может. Именем своей поздней любви.
      - Джой, милая... Я завтра лечу.
      И сразу стало легче, потому что главные слова были уже сказаны. Он почувствовал, как дрогнуло плечо женщины под его рукой.
      - Я знала, что ты полетишь, Тэдди. Ты сильный. Тебе нельзя не лететь, я знаю. У вас, у мужчин - птичье сердце. Вам нужен полет, и ничто вас не остановит. Я люблю тебя. Целых два дня я была самой счастливой женщиной на свете. Это очень много. Но мне хочется еще побыть счастливой... Когда тебе вылетать на ракетодром?
      - Сегодня.
      Джой медленно повернулась. Глаза ее были сухи. Только стали огромными и совсем черными.
      - Скоро, да?
      - Скоро, Джой. Сейчас.
      - Ты вернешься?
      - Обязательно.
      - Ты даешь слово вернуться?
      - Да, я даю слово.
      - Что бы ни случилось?
      - Что бы ни случилось.
      - Будь осторожен, родной. Не знаю, но мне кажется, что они задумали что-то нехорошее, Смиты. Это страшные люди. Подлые. Гадкие.
      - Я знаю, Джой. Не беспокойся. Я вернусь и отдам СД, и мы уйдем от них. Мы найдем место, где можно быть счастливыми, правда?
      - Конечно, Тэдди. Мы найдем. Свою звезду. Обязательно!
      И она отстранилась от Тэдди, какая-то отчаянно повеселевшая, и закинула голову к небу, и волосы ее покорно метнулись за спину:
      Когда, пилот,
      не повезет
      тебе в полете вдруг,
      не верь тому,
      что бак в дыму
      и что последний круг...
      - Ты знаешь нашу песню, Джой?
      Джой повернулась к пилоту, руки ее обвили его шею, губы были у самых губ.
      - Конечно, знаю. Ее пела мать. Эта песня была моей колыбельной. Ведь я - дочь астронавта и жена звездолетчика. Как же я могу не знать этой песни:
      Пока есть ход,
      держись, пилот,
      а если ад вокруг
      ищи в аду
      свою звезду,
      еще не поздно, друг!
      И повторила шепотом, закрыв глаза:
      - Еще не поздно, друг...
      - Пилота на взлетную площадку! Пилота просят на взлетную площадку, издалека, из другого мира, прокричал динамик.
      - Ну, иди, Тэдди. Иди. И помни - я хочу еще долго-долго быть счастливой. Нигде и никогда не забывай это, ладно?
      Она взъерошила его волосы, быстро поцеловала в щеку и слегка толкнула в плечо.
      - Иди. И обязательно возвращайся. Ты не имеешь права не вернуться. Потому что теперь есть я.
      - Я вернусь Джой. Обязательно вернусь.
      - А я буду тебя ждать. Я еще не умею. Но хорошая жена должна научиться ждать своего мужа. Особенно, если муж - звездолетчик. Ведь правда, Тэдди, из меня получится хорошая жена?
      Они улыбались друг другу в лунном свете и говорили, говорили, почти не вникая в смысл слов.
      - А это ты должен мне вернуть, Тэдди. И он должен везде быть с тобой.
      Джой положила в ладонь пилота забавного, лопоухого и толстопузого человечка, который угрожающе пялил глаза и скалил зубы. Фигурке было, видимо, уже много-много лет, потому что дерево стало почти черным от времени и было отполировано до глянца тысячами ладоней.
      - Это Шивонари, Великая Нога, покровитель семинолов. Амулет брали с собой охотники, отправляясь в путь, и Шивонари охранял их от беды.
      - Его дала тебе мать?
      - Нет. Его привез мне дядя Клаус. Он сказал мне, что отец должен был взять Шивонари на Марс, в этот самый полет, но что-то случилось, я не поняла, дядя Клаус сказал "было слишком поздно", и Шивонари остался на Земле, а отца не стало... Так пусть он будет с тобой, и ты должен сам вернуть его мне, помни...
      Снова прокричали динамики.
      - Они не называют твоего имени, слышишь? Но все равно, все будет хорошо, да?
      - Все будет хорошо, Джой.
      - Иди. Я не буду тебя провожать. Иди.
      Он был уже почти у главного корпуса, когда Джой догнала его.
      - Тэдди, я совсем забыла... Дядя Чарльз просил взять у тебя спектрографию яйца гловэллы. Ты говорил, что успел тогда сделать спектрографию...
      - Гловэллы? Ничего не понимаю...
      - Ну, тот самый "танец тройной спирали", помнишь? Над Красным Пятном, помнишь?
      - Ах, вот что... Кажется, доктор начинает разбрасываться: то СД, то гловэллы. Посмотри в моем столе, Джой. Наверное, это там.
      - И еще... Поцелуй меня, Тэдди.
      Полковник Арнольд Тесман пытался говорить сурово:
      - Когда вы повзрослеете, Дик? Опять вы устроили самодеятельность, опять превысили полномочия, да вдобавок насмерть перепугали дорожного полицейского.
      Парень в синем реглане переступил с ноги на ногу.
      - Тут я не виноват, шеф. Я только показал ему удостоверение МСК, а он вдруг выпалил в меня газовой ампулой...
      - Этот симпатичный дед уже побывал в переделке с "Коршунами", переодетыми в форму патруля МСК. Ваше счастье, что он выстрелил снотворным, а не чем-либо покрепче. Ну, а все театрализованное представление, погоня, стрельба - как это понимать?
      - Но вы же сами говорили...
      - Я дал вам задание проследить связи "Коршунов Космоса" с Землей. Но мы не полиция, лейтенант. Мы - особая служба МСК, прошу не забывать. А то, что вы натворили, грубо даже для полицейского агента. Тоньше надо работать, тоньше и точнее. И ни в коем случае не привлекать внимания.
      Лейтенант сокрушенно молчал, и Тесман не выдержал, улыбнулся. Улыбался он странно, не дрогнув ни единым мускулом худого жесткого лица - только глаза наливались вдруг неудержимым добрым смехом.
      - Короче говоря, вас следовало бы хорошенько наказать, но я надеюсь, что устного замечания достаточно. Поймите, Дик, мне становится все труднее и труднее выручать вас. Я дал слово начальству, что вы сами исправите свою ошибку.
      - Ошибку?
      - Да, Дик, ошибку. И непростительную для поклонника детективной литературы. Садитесь, пожалуйста. Вот сюда, поближе. Вы знаете пару, которую так остроумно сняли в их собственной машине?
      Тесман протянул юноше фотографию. Из глубины кабины на аппарат смотрели два человека, застывшие в нелепых позах: растопыренные пальцы, раскрытые рты, рука толстяка тянется к лицу, словно пытаясь закрыться от света.
      - Конечно, знаю. Этот - Роберт Смит, совладелец фирмы "СС". А этот мрачный тип без определенных занятий, который, судя по всему, имеет какое-то отношение к Коршунам...
      - Вот видите, Дик. "Имеет отношение..." А по нашим данным - это и есть главарь шайки. Больше того. Он - мой старый знакомый. Благодаря ему, мне так легко оставаться невозмутимым... С некоторым приближением это можно назвать пластической операцией. Точнее, резекция лицевых нервов. Впрочем, это уже детали. Второй на этом снимке - Белый Ральф.
      Юноша вскочил.
      - Белый Ральф?
      - Да, лейтенант. Для вас это уже история, архаизм. Белый Ральф, гласный и негласный руководитель восемнадцати неонацистских путчей в разных странах, крупнейший военный преступник, которого уже двадцать лет безуспешно разыскивает "Интерпол". Он был в ваших руках, Дик. А вы...
      - Но я не знал его в лицо!
      - Может быть, это даже к лучшему. Вам повезло, Дик. Так везет только в юности... Да. Сейчас для МСК важнее не само "воскресение" Белого Ральфа, а запись его разговора с Робертом Смитом, которую вы сделали направленным микрофоном в пылу своей азартной погони.
      - Я старался...
      - Я знаю, мой мальчик. Именно поэтому вы сейчас в моем кабинете, а не на гауптвахте.
      Дик смущенно потер подбородок, но через секунду вскинул голову, и в его карих глазах не было ни тени раскаяния.
      - Простите, шеф, что я доставляю вам неприятности, но... Вот вы говорите: не привлекать внимания. А по-моему, наоборот. Мой синий реглан примелькался в злачных местах, меня знает в лицо чуть ли не каждый бармен в Штатах - знает и поэтому не принимает в расчет. Кто такой Дик Стрикленд? Пьяница и задира, скандалист и прожигатель жизни - кому он помешает? Зато Дик Стрикленд, которого все знают, пробьется туда, куда не проникнет ни один из ваших "незаметных" агентов, пробьется и узнает все, потому что никому не придет в голову всерьез таиться от этого горластого шалопая...
      - Стоп, Дик, у вас целая система, о ней мы поговорим в другой раз. А сейчас... Сейчас мы хотим использовать вас именно в той роли, которую вы сами себе выбрали - удачно или неудачно, не в этом суть... Завтра вы полетите на Марс.
      - Клипер "Нерон"?
      - Да. Ваше появление среди тамошней публики действительно не привлечет внимания. Но предупреждаю: никакой самодеятельности на этот раз. Вы - глаза и уши. И ничего более. Ясно?
      - Так точно.
      Тесман повертел фотографию, положил на стол, прихлопнул сверху ладонью. Рука была сильная и цепкая, с витыми рука рыбака или синими венами под задубевшей кожей - моряка.
      - Они заодно, Смиты и Коршуны. Но как и насколько - мы пока не знаем. В записи речь идет о каком-то препарате СД, который надо добыть где-то в космосе. Операция чрезвычайно важная, если Роберт Смит рискнул самолично встретиться с Белым Ральфом. В операции должен участвовать кто-то третий. Кто?
      - По-моему, это не сообщник. Смит говорит о нем весьма раздраженно.
      - Я тоже так думаю. И это еще более запутывает дело.
      - Они упоминали Биоцентр и доктора Солсбери.
      - Биоцентром мы займемся. И всем остальным. А ваша задача - "сесть на хвост" Ральфу и его неизвестному напарнику и постараться проникнуть в Гнездо. Штука рискованная, но ведь вы сами только что говорили о своих неограниченных возможностях.
      - Вы думаете, Гнездо на Марсе?
      - Не исключено. Пока освоена лишь ничтожная часть поверхности Марса, в его бескрайних пустынях, под прикрытием постоянных миражей, можно спрятать целые города, и никакая аэроразведка не сможет их обнаружить. Во всяком случае, Ральф говорит, что их "встретят птички"... Как будто все сходится.
      Лейтенант хотел что-то сказать, но, передумав, встал.
      - Все ясно, шеф. Разрешите идти?
      - Идите, Дик. Исправляйтесь. Но повторяю - никакой самодеятельности... Постойте! Что это такое?
      В руках полковника сверкнул небольшой перочинный нож. Дик хитро сощурился.
      - Простите, полковник, сразу видно, что вы не служили в уголовной полиции. Эту штучку мы отобрали у второго Коршуна, который был с Ральфом вчера. Он арестован "по подозрению в грабеже" и отсиживается, по-моему, с превеликой радостью - видно, быть Коршуном несладко.
      - Но зачем Коршуну перочинный нож?
      Вместо ответа Дик взял ножичек и подошел к стенду, стоящему у стены. Там, исполосованная лучеметами всех систем, усеянная оспяными вмятинами от пуль разных калибров, стояла броневая плита толщиной в ладонь.
      Лейтенант щелкнул ножичком. Из него выскочило маленькое, длиной в мизинец, лезвие. Дик прикоснулся концом лезвия к плите и провел по металлу витиеватую линию. В его ладони остался внушительный кусок брони, отрезанный по этой линии.
      - Обычная уголовная игрушка. Воровской вариант ультразвукового резака. Предназначен для краж со взломом. Режет сталь до двадцати сантиметров, бетон до полутора метров. Изъят в качестве вещественного доказательства.
      Дик хотел было положить нож на стол, но полковник отвел его руку.
      - Избавьте, избавьте. Здесь не полиция. Меня подобного рода вещественные доказательства не интересуют. Можете взять это себе. В качестве сувенира. Или военного трофея.
      - Зачем он мне, шеф? Я пока не собираюсь грабить банки...
      - Кто знает, лейтенант. Если вы и дальше будете вживаться в роль прожигателя жизни, боюсь, что для сохранения репутации вам придется заняться и этим. Ну, желаю удачи, Дик.
      Глава седьмая
      ПОЕДИНОК
      До Луны пришлось добираться на маршрутной "Селене" - было время затишья, и таксисты отказывались гонять машину туда и обратно из-за одного пассажира. Даже обещание двойной платы не вызвало у них энтузиазма.
      Восьмидесятиместный салон "Селены" был почти пуст. Высокая женщина лет сорока с двумя ребятишками, трое хмурых парней в одинаковых серо-синих тужурках, видимо, рабочие с лунных шахт, два поджарых чиновника, подчеркнуто неподкупные лица которых сразу выдавали их инспекторские полномочия, компания веселых негров, с неутихающим темпераментом что-то обсуждавших, меланхоличный индус в европейском костюме и нейлоновой чалме, сонный полицейский с серебряными нашивками лунной охраны - обычные пассажиры обычного маршрутного рейса.
      - Девятый пояс. Стоянка три минуты, - объявил хрипловатый голос. Просим пройти к выходу.
      Никто не поднялся. Женщина дремала, откинувшись в кресле. Ребятишки прилипли к иллюминаторам, наверное, это был их первый космический рейс. Рабочие в серо-синих тужурках лениво играли в мики-мики. Инспектора, как по команде, с брезгливым осуждением поглядывали на негров, которые затянули какую-то причудливую, тоскливую мелодию без слов. Индус читал газету, а полицейский жевал пирожок.
      Двигатели смолкли. Соленоиды втянули корабль в тоннель, и через несколько секунд открылись двери пневмокамеры. "Селена" выстояла положенные три минуты, но и на этой остановке никто не вошел.
      До конечной было еще около часа, и Тэдди закрыл глаза. Его всегда клонило в сон при нудных маршрутных перелетах. На такси он давно был бы на Луне. А тут еще целый час. Да еще не меньше часа от вокзала до турбазы. Он даже не успеет как следует познакомиться со своим напарником. Впрочем, они успеют еще поговорить на клипере.
      Что сейчас делает Джой? Она, конечно, тоже не ложилась... Колдует, наверное, с доктором Солсбери над своими диковинными аппаратами, а мысли ее далеко-далеко... Кстати, зачем Солсбери понадобилась спектрография яйца гловэллы? Какое отношение это имеет к СД? Или доктор просто решил отвлечься?
      СД... Темная история. Господи, как не нужны ему эти детективные махинации сейчас, когда появилась Джой! Она последний круг, последний шанс, последняя попытка снова стать человеком. И он все-таки должен идти на сделку с совестью, быть соучастником в темном деле, чтобы зло обернулось добром. Парадокс. Но это - в последний раз. Больше он не будет послушной игрушкой в руках Смитов. Хватит...
      У самых ног плескался океан. Присутствие Джой как-то неуловимо меняло все вокруг: привычные вещи становились загадочными, мертвое - живым, будничное - сказочным.
      Вот и сейчас они бежали по косе, хохочущие, мокрые с ног до головы, а океан играл с ними, как веселый домашний пес. Вот он с тихим ворчанием отполз назад, обнажив песок, на котором стекающие струйки мгновенно прорезали глубокие канавки. Но едва они с Джой остановились на широкой полосе песчаного наката, как океан ощетинился белыми клочьями пены и, победно рыча, длинным прыжком бросился на них. Джой попыталась отскочить, но океан был проворней, и волна, как большая белая лапа, мягким толчком повалила ее на песок. Тэдди бросился на помощь, но океан вторым толчком свалил и его, обдал тысячью брызг и довольный отскочил назад, а они лежали на песке, обессилившие от смеха, отплевываясь от горько-соленой воды, попавшей в рот...
      Тэдди очнулся, почувствовав чей-то внимательный взгляд.
      Перед ним стоял контролер. Тэдди полез в карман и тут только понял, что совершил оплошность. Он не взял билет чисто автоматически - забыл. Потому что звездный персонал имел право бесплатного полета на любую планету. В маршрутных рейсах, разумеется. Но его пилотская книжка сгорела во время аварии на автостраде, а теперь...
      Густо покраснев, Тэдди достал бумажник.
      - Простите, я спешил. Я забыл взять билет. Я заплачу штраф.
      Контролер еще раз внимательно взглянул на пилота и спокойно ответил:
      - Ну что вы, бог с вами. Никакого штрафа. Я вас знаю. Вы, видимо, просто не взяли с собой удостоверение, да? Ведь вы Эдвард Стоун, пилот Службы Звездного Коридора, не так ли?
      - Да, я Эдвард Стоун. То есть...
      Вторая оплошность. Черт подери, ведь в газетах было сообщение о его гибели. А выходцы с того света не в почете даже у контролеров. Тем более у полиции. Господи, так глупо влипнуть.
      Но контролер не проявил никакого беспокойства. То ли он не читал газет, то ли считал воскрешение из мертвых вполне нормальным явлением. Так сказать, особым хобби звездолетчиков. По крайней мере, он отошел к дверям и невозмутимо уставился в иллюминатор.
      Когда контролер вышел, Тэдди перевел дух: кажется, пронесло. Впрочем, успокаиваться было рано. Оставалось еще две остановки до Главного вокзала и надо было решать. Если контролер вызвал полицию, то она встретит пилота на вокзале. Можно сойти на Грузовой базе и попытаться поймать какой-нибудь попутный глиссер.
      Тэдди взглянул на часы. Не выйдет. Времени в обрез. Трудно сказать, как скоро удастся поймать попутную машину. Но если даже и удастся поймать сразу - по лунной поверхности до турбазы обычному глиссеру часа три ходу.
      Придется рискнуть. Авось пронесет.
      - Конечная, - объявил робот. - Большое кольцо - по эскалатору вниз. С благополучным прибытием на Луну. До свиданья.
      Под огромным зеленовато-матовым куполом Главного вокзала знакомо всхлипывали регенераторы. По залу бродили какие-то лохматые юнцы, явно не зная, чем бы им заняться. С рекламных щитов, выпятив квадратные челюсти, смотрели розовощекие сверхчеловеки. Они обещали юнцам пробудить скрытые возможности их натуры.
      Толстый полисмен профессиональным взглядом ощупал выходящих и тяжко, с хрустом зевнул.
      Тэдди спустился по эскалатору вниз, в облицованный красным базальтом шарообразный зал Центральной станции Большого кольца. Когда-то это действительно было подземное кольцо, соединяющее немногие лунные базы. Но когда стало ясно, что жить внутри Луны в десятки раз проще и безопаснее, а обилие внутренних пустот в недрах спутника сводит до минимума затраты на подземное строительство, лунное метро перестало быть кольцом. Теперь Луна изъедена тоннелями, как головка сыра, а на поверхности остались только оплавленные пятачки ракетодромов.
      Пилоту повезло - в пусковом желобе стоял как раз его поезд, и Тэдди успел заскочить в вагон.
      На этот раз он был совершенно один в вагоне.
      Нарастающее ускорение слегка прижало пилота к спинке кресла. Поезд развивал скорость. Турбаза находилась на противоположной стороне Луны, и этот маршрут пронизывал планету по хорде. Могучие соленоидные магниты разгоняли длинную иглу состава до огромной скорости в середине пути, а потом переключались и плавно тормозили состав, который, достигнув конечной станции, минуту стоял, а затем снова падал в лунные недра. Это было самое экономичное и самое быстрое метро в мире, потому что поезд не останавливался на промежуточных станциях: вращающиеся тормозные площадки в шарообразных залах делали ненужными остановки. Просто открывались двери, и люди заходили в летящий вагон со стремительной ленты кинетропа так же легко, как в неподвижный дом с неподвижной почвы.
      На этот раз кинетропы были пусты, и двери открывались напрасно: в вагон никто не входил.
      И только сейчас, падая в лунную бездну со скоростью тысяча миль в час, Тэдди по-настоящему успокоился.
      Все обошлось. Контролер не сообщил полиции.
      * * *
      Селектор на столе Арнольда Тесмана сегодня словно взбесился: пока полковник говорил с одним, на пульте нетерпеливо мигали два-три огонька одновременных вызовов. Тесман уже пожалел, что велел докладывать обо всем подозрительном, что случится сегодня, немедленно и лично ему. Оказалось, что в обычный летний день, теплый и пронизанный добрым солнцем, подозрительного случается гораздо больше, чем в состоянии вместить человеческая голова.
      В основном это был поток пестрых мелочей, вряд ли имеющих отношение к делу, которое занимало сейчас полковника. Управление уголовной полиции сообщало с Марса, что какие-то молодчики угнали три тяжелых пескохода. Погоня преследовала их до Желтой пустыни, но пылевая буря заставила полицейские машины повернуть обратно. Кто угнал, выяснить не удалось. Возможно, очередная компания "кладоискателей", мечтающих разбогатеть, роясь в брошенных платиновых шахтах.
      Патрульная служба сообщила о дополнительном наряде из трех быстроходных эсминцев, вышедших на трассу Марс-Луна. Молодцы. Действуют быстро. Если гнездо на Марсе, Коршунам не уйти.
      Дуайт Смит вылетел в Биоцентр. Надо сообщить группе "Б" - пусть не спускает с него глаз.
      Первый Коршун исчез. Но куда он исчез - известно.
      Тесман вызвал Дика.
      - Первый гость в пути. Принимай.
      - Жду.
      Убийство в Монреале. Карточка Коршунов. Это потом... Шлихтер вылетел в Аргентину в качестве туриста. Старая песня... Какой-то маньяк задержан при попытке нарисовать свастику на здании ООН... В Техасе обнаружен секретный склад оружия. Какое оружие? Станковые лучеметы? Ну, это еще цветочки!.. Наблюдатель с Фобоса сообщает о старте неизвестного космолета из района Желтой пустыни. Странно. Если это Коршун, то почему они вылетели так рано, не дождавшись главаря? Очень подозрительно. Надо держать связь с Диком, остальным пусть занимаются отделы.
      Полковник дал общий отбой, но одна лампочка продолжала мигать, несмотря на команду. Тесман включил нарушителя дисциплины.
      Им оказался старый служака, начальник лунной полиции Кодзиморо Катаяси.
      - Прошу прощения, мистер Тесман, но я осмелился нарушить вашу команду, сэр. Извините, но у меня очень важное, даже необычное, мистер Тесман, сообщение.
      - В чем дело, Кодзиморо?
      - Прошу прощения, но агент 321 только что сообщил мне о том, что на рейсовой "Селене" прибыл пилот Эдвард Стоун, который...
      - Кто, кто?
      - Эдвард Стоун, пилот Службы Коридора, который погиб в автомобильной катастрофе в сорока милях от Филадельфии и труп которого...
      - Я помню, Кодзиморо. Но вы уверены, что это он?
      - Вот фотография, которую успел сделать агент.
      Полковник придирчиво вгляделся в снимок. Дьявольски похож! Только...
      - Кодзиморо, вам не кажется, что Стоун выглядел старше?
      - Да, сэр, кажется. Но этот человек откликнулся на имя Эдварда Стоуна, хотя после этого явно стал нервничать.
      - Ерики-нолики... Оставьте пока фотографию на экране.
      Он включил второй экран.
      - Дайте картотеку. Пароль "Птичка".
      - Слушаю вас.
      - Мне нужно дело о гибели пилота Эдварда Стоуна. Только снимки.
      - Одну минуту.
      Интересно, что все это значит? Стоун... Труп похищен Коршунами... Биоцентр... Живой и здоровый Стоун прибывает на Луну инкогнито... К кому? Не к Ральфу ли?
      Полковник рассматривал фотографии и так и сяк, меняя увеличение, яркость, угол падения света. Нет. Сомнений быть не могло. Эдвард Стоун действительно погиб. На всех посмертных фотографиях хорошо видно его лицо. Это, пожалуй, единственная неповрежденная часть тела. Нет, Стоун мертв. Но кто же тогда его живой двойник?
      Тесман сравнивал фотографии. Действительно, двойник. Поразительное, небывалое сходство. С одной только разницей - у двойника меньше морщин. Он явно моложе.
      - Кодзиморо, и куда же этот человек направился?
      - Он спустился вниз, на Большое кольцо, и сел в "Вечный маятник".
      - Может он добраться этим маршрутом до Шестой турбазы?
      - Это конечная остановка "Вечного маятника", сэр.
      - Ясно. Спасибо, Кодзиморо. Вы нам очень помогли.
      - Продолжать наблюдение, сэр?
      - Нет, не надо. Я знаю, куда он направился.
      Тесман снова вызвал Стрикленда.
      - Дик, жди второго гостя. Только ничему не удивляйся. Ты знал пилота Эдварда Стоуна?
      - Тэдди Заморыша? Заочно - да.
      - Так вот он сейчас к тебе явится.
      - То есть, как?
      - Стоун действительно погиб. Но зачем явился его двойник - это непонятно. И кто он - тоже неизвестно. Никаких контактов. Никаких действий. Только наблюдения. Ясно?
      - Ясно, полковник.
      * * *
      За двадцать с лишним лет звездной службы Тэдди ни разу не приходилось быть туристом. Поэтому пестрая публика, с минуты на минуту готовая провалиться в комфортабельное чрево "Нерона", чтобы испытать жуткую прелесть инопланетной жизни, заинтересовала его.
      Тэдди помнил слова об "избранном обществе" и немного робел сначала, ожидая увидеть нечто необычное. Но в роскошно отделанном под хрустальную пещеру зале ожидания царил знакомый душок дешевого кабака: те же хриплые песенки, те же размалеванные лица, те же пьяные выкрики и ругань.
      На пилота уже несколько раз оглядывались удивленно, и Стоун понял, что сделал сегодня еще одну ошибку, одев строгий штатский костюм. "Избранная публика" была одета так, словно собралась на маскарад. Престарелые леди в ярких шортах и отчаянно декольтированных пылающих кофтах тащили за собой розовощеких, тупоглазых мальчиков с мокрыми пухлыми губами. Седые кавалеры в джинсах вели юных дам, в своих драгоценностях похожих на новогодние елки. На боку у каждого, считающего себя мужчиной, громоздились огромные кольты, словно вся эта шумная компания собиралась уничтожить по крайней мере половину животного мира Системы.
      От гама и смрада Тэдди захотелось выпить, но столики были далеко, и он стоял, прислонившись спиной к переливающейся кварцевой призме стены.
      - Что же вы не пьете, Тэдди? Перед дальней дорогой неплохо пропустить стаканчик! Тем более что вся эта роскошь входит в стоимость билета.
      Пилот не заметил, как к нему подошел высокий человек в просторном сером свитере и каскетке с помпоном.
      - Стивен Роуз, ваш напарник. А то, что вы Тэдди Стоун, я уже знаю. Я вас сразу узнал.
      Человек говорил вполголоса, и Эдвард, привыкший оценивать ситуацию сразу, остался доволен первым впечатлением: парень, кажется, не робкого десятка. Из-под козырька каскетки на Стоуна бесстрастно смотрели серые, с синеватым отливом глаза. Небольшая голова плотно сидела на треугольной жилистой шее кэтчиста. Человек жевал жвачку, и тяжелый подбородок с белым шрамом посередине ходил вправо и влево с ритмичностью раз и навсегда заведенного механизма.
      - Стивен Роуз... Вот вы какой...
      - Нравлюсь?
      - Пока да.
      - Ну и отлично. Надеюсь не испортить впечатления и в дальнейшем.
      - Вы давно летаете?
      - Давно. Еще вопросы есть?
      - Да.
      - Если они касаются моей биографии, то они бессмысленны, а если нашего с вами дела - то ответ один: сейчас посадка, во время полета будем действовать по моей команде. Пока все. В салоне "Нерона" никаких разговоров о деле прошу не заводить. Еще вопросы?
      - Пожалуй, пока достаточно.
      Тэдди слегка покоробил командный тон Стивена, но он промолчал: в конце концов, вокруг глаза и уши любопытных, а внимания привлекать не следует.
      - В космосе наговоримся, - усмехнулся Стивен.
      Тэдди приглядывался к напарнику.
      - Послушайте, Роуз, я где-то вас видел. Мне знакомо ваше лицо.
      - Возможно. Но в таком случае у вас колоссальная зрительная память. Потому что мы виделись с вами один раз, когда я был курсантом летной школы, а вы знаменитым звездолетчиком. И если вы запомнили мою физиономию среди четырех тысяч пятисот двадцати двух остальных, стоявших в почетном каре в вашу честь, то я вас искренне поздравляю. Такое случается редко. Особенно если в уравнение ввести возрастной коэффициент...
      - Нет, я на такое не способен. Однако... Впрочем, я, видимо, ошибаюсь.
      - Видимо, да.
      Разговор не клеился, и они оба стояли у стены молча, выискивая наиболее колоритные фигуры среди этого карнавального великолепия и следя рассеянно за их сложными орбитами.
      - Роскошная публика, - процедил сквозь зубы Стивен. - Сливки современного общества на лоне природы. Масса интеллекта и возвышенных чувств.
      Он подозвал автостолик, и они выпили по двойному виски.
      - Может, еще?
      - Нет, не хочется.
      Объявили посадку, и толпа с радостным ревом ринулась к выходу на причал.
      - Какое чувство собственного достоинства! - цедил Роуз, пропуская толпу вперед. - Какая утонченная галантность! Какая светскость! Посмотрите вон на того молодого джентльмена! Разве вы не чувствуете мощные токи голубой крови?
      Роуз снова посмотрел назад и повел бровью.
      - Простите, Тэдди, но, вероятно, мания узнавания заразительна. Этот молодой джентльмен, так уверенно движущийся к своей цели, тоже, кажется, мне знакомым. Я уже где-то видел его.
      Парню в синем реглане было, по всей вероятности, плохо.
      Он направился к белоснежным столбикам высокочастотных освежителей, призывно поблескивающих аквамариновыми глазками. Но поскольку путь по прямой в данном состоянии был для него невозможен даже теоретически, то, описав сложную виртуозную кривую, он уперся именно в тот единственный освежитель, на котором горела табличка "Просим извинить, автомат на ремонте".
      Как известно, сомнение - сестра мудрости, и поэтому парень все-таки нажал пусковую кнопку, и поскольку ничего не произошло, он тупо уставился в параболическое зеркало отражателя.
      - Чудеса, - пробормотал парень своему чудовищно искаженному отражению. - Похож, как две капли воды. Даже манера держаться, жесты. Ну, ладно, я пошел. Гости в сборе, свадьба начинается.
      - Они о чем-то говорили? - тихо спросило зеркало.
      - О свадьбе - ни слова. Пустая болтовня. Я пошел к гостям.
      - Ни пуха ни пера, Дик, - сказало зеркало.
      - К черту, - сказал парень своему отражению и, стараясь ступать прямо, направился к выходу на причал.
      - Пропустите джентльмена, Тэдди, - сказал Стивен.
      - Б-благодарю, го... гос... господа.
      - Я его вспомнил. Отличный юноша. Позавчера на автостраде он чуть не пристрелил меня, приняв за полицейского.
      Распахнутое чрево "Нерона" заглатывало туристов.
      - Теперь вы понимаете, мистер Дуайт, что необходимы самые срочные меры?
      - Позвольте, доктор Солсбери, но...
      - Никаких "но", мистер Дуайт. Иначе мы не поймем друг друга. Можете считать это ультиматумом.
      - Вот как?
      - Да. Речь идет о будущем человечества, и здесь я непреклонен. Проблема оказалась гораздо шире, чем я мог предполагать.
      - Вам не кажется, что вы берете на себя слишком много?
      - Нет, не кажется. Я согласен продолжать работу над СД, но при двух условиях.
      - Первое...
      - Немедленное прекращение полета Эдварда Стоуна и его напарника. Бомбить Красное Пятно нельзя. Это может обернуться непоправимой трагедией.
      - Для кого?
      - Для человечества. Для науки.
      - Так, - Дуайт легонько стукнул по столу ребром ладони. - Хорошо. Второе условие.
      - Немедленное уведомление обо всем Международного Совета Космонавтики.
      - Немедленное?
      - Да, немедленное. Я подготовил материалы. Они у меня в сейфе.
      - В таком случае, дайте их мне. Я передам.
      - С вашего разрешения, этим может заняться Джой Митчэлл. Вы согласны, Джой?
      - Да, мистер Солсбери. Разумеется.
      - Так...
      Дуайт тяжело поднялся. Губы его, и без того тонкие, сейчас сжались в узкую прямую нить. Он медленно оправил свитер, снял очки и, подслеповато щурясь от света лампы, несколько раз подбросил их на ладони. Потом огляделся.
      Кабинет Солсбери мало изменился за прошедший месяц.
      Все так же упирались в сводчатый потолок стеллажи, между которыми поблескивали лабораторные витрины.
      Все так же светилось над письменным столом мозаичное панно, выложенное люминесцентной плиткой, на котором вот уже много лет нарисованный Мефистофель искушает нарисованного Фауста.
      Здесь они с Робертом впервые увидели физически изменившегося Солсбери, узнали о таинственном препарате СД, сулящем огромную власть и огромные деньги.
      А теперь здесь пахнет бунтом. Солсбери изменился физически - это его дело. Но позволить ему измениться морально - как бы не так. Вот он сидит и ждет. Уверен в себе. В своей незаменимости.
      - Значит, ультиматум... Ну, что же, мистер Солсбери, давайте-ка говорить откровенно. Без дипломатии.
      Он перевел дыхание.
      - Первое условие мы выполнить не можем. Эдвард Стоун с его напарником уже в космосе. Их не вернуть.
      - Но можно дать срочно радиограмму на "Нерон". Ведь сейчас они еще на "Нероне"!
      - Ах вот как, мисс Джой. Вы, оказывается, знаете даже про "Нерон". Я догадываюсь, от кого у вас такая подробная информация. Мне очень жаль, что у пилота Эдварда Стоуна оказался такой длинный язык. Подобная осведомленность может кончиться плохо и для него, и для вас. Да, о чем я? Ага, о первом условии. Так вот, если моя формулировка не устраивает мисс Джой, предлагаю уточненный вариант: "фирма "СС" не собирается возвращать Стоуна и его напарника из космоса. Нам нужен Синий Дым, и он у нас будет. Много Синего Дыма. А если эти ваши твари после бомбардировки передохнут тем лучше. Фирма "СС" будет монополистом в производстве СД. Потому что все наличные запасы Синего Дыма будут храниться в наших контейнерах.
      - Чудовищно, - тихо сказал Солсбери. - Я не верю своим ушам. Образованный человек говорит на языке людоедов. Просто чудовищно... Вы слышите, Джой, что он говорит?
      - Он говорит то, что думает, - так же тихо ответила Джой. - Это уже хорошо.
      - Вы снова правы, мисс Митчэлл. Фирме "СС" необходимо монопольное право на СД, и оно сметет, растолчет в пыль все препятствия на пути. Даже если этим препятствием окажетесь вы, доктор Солсбери.
      Дуайт выдержал паузу и продолжил:
      - Вот вам, собственно, ответ на второе ваше условие. МСК получит информацию из наших рук, а не из ваших. Torда, когда это будет нужно нам, а не вам, и такую, какую хотим мы, а не вы. Если согласны на наши условия именно на наши! - милости просим, мы дадим вам возможность продолжать работу. Нет - пеняйте на себя. Это, если хотите, тоже ультиматум. Причем ультиматум последний. И обсуждению не подлежащий. Только "да" или "нет". И без всяких хитростей - Смиты не любят шуток дурного тона.
      Даже желтый свет лампы не мог скрыть внезапной бледности Джой. Она вцепилась в край стола так, что суставы пальцев побелели. Солсбери мягко накрыл ладонью напряженные руки женщины.
      - Скажите, мистер Дуайт, что вы сделаете, если мы ответим - нет?
      Узкая ниточка рта Дуайта расползлась, приоткрыв мелкие острые зубы. Он протер очки платком и водрузил их на свой крючковатый нос, приобретая жутковатое сходство с грифом-могильщиком.
      - Вы всю жизнь были ребенком, Чарльз Солсбери, и ваша житейская неопытность спасала вас от беды. Не советую вам терять наивность и пытаться решать взрослые вопросы - столкновение с действительностью может оказаться для вас роковым. Я думаю, что вы меня поняли достаточно хорошо.
      - Кажется, достаточно. Жаль, что слишком поздно.
      - Вот именно - слишком поздно. Сейчас и вы, и мисс Джой уже не люди. Вы марионетки, которых мы можем ликвидировать одним движением пальца. И чтобы на этот счет у вас не оставалось никаких сомнений, прошу вас изучить фотокопии двух документов.
      Дуайт вынул из нагрудного кармана две небольших фотографии и бросил их на стол.
      - Подлинники этих двух документов, которые найдут при вас, если с вами что-нибудь случится, докажут полную непричастность фирмы к вашей смерти, потому что вас ликвидируют ваши же сообщники.
      Дуайт направился к лифту, но остановился на полпути:
      - Словом, я советую вам крепко подумать. Я не спрашиваю у вас ответа сейчас. Мы даем вам время все оценить и взвесить. Однако и не затягивайте ответ: это срок прибытия СД. Этот час будет часом вашего освобождения или... Словом, подумайте. Незаменимых людей нет.
      Он сам вызвал лифт, и уже из дверей его добавил:
      - Я советую вам не терять время зря и не пытаться искать выхода из зоны "Т". Я последовал вашему примеру, мистер Солсбери, и подробнейшим образом изучил все планы подземных лабораторий Биоцентра. Можете поверить мне на слово: все входы и выходы из зоны "Т" блокированы. Видеофон и прочие средства связи - то же самое. Единственное, что свяжет вас с внешним миром - вот этот зуммер-передатчик. Он настроен на волну Рэчела. Свое "да" вы сможете передать через него. Ваше молчание будет расценено как "нет" вплоть до "часа СД", который решит вопрос вашего пребывания в этом грешном мире. Ну, а пока - до свидания. Надеюсь, все-таки - до свидания.
      Двери лифта захлопнулись, и красная стрелка указателя побежала по маршрутному плану.
      Джой пыталась рассмотреть фотокопию, но буквы прыгали вкривь и вкось, и она видела только когтистую черную птицу и рядом чью-то фотографию и только когда она сообразила, что это ее собственная фотография, буквы постепенно перестали прыгать, и Джой, спотыкаясь, смогла прочесть:
      - "Я, Джой Лилиан Митчэлл, вступая в ряды свободной организации "Коршуны Космоса"... соглашаюсь с уставом... принимая право сильного над слабым... клянусь быть ножом, разящим в спину, змеей, жалящей в пятку... да оправдает меня над законом и моралью... право убивать и грабить во имя нового света..." Господи, что это за чушь, дядя Чарли?
      Солсбери, подняв брови, уткнулся во второй снимок.
      - "Я, Чарльз Джонатан Солсбери... Коршуны... право сильного"... Ага, вот... " И пусть тогда настигнет меня смерть, невидимая и мгновенная, необъяснимая и мучительная, и смрадный труп мой не примет земля, а душу не примет небо... и да исполнится грозная воля Первого Коршуна..."
      - Что значит вся эта безграмотная заумь, дядя Чарли?
      - Ничего особенного, Джой. Просто если нас убьют, то все свалят на бандитов, которые нам якобы отомстили за какую-то провинность. Потому что в глазах людей мы будем сообщниками бандитов. А Смиты выйдут сухими из воды.
      Солсбери смотрел невидящими глазами прямо перед собой, куда-то на дверь лифта, на маршрутный план, на котором давно уже погас красный указатель.
      - И самое главное, что люди будут очень недалеки от истины. Я, действительно, сам того не подозревая, много лет никто иной, как сообщник бандитов. Я воображал, что стою над свалкой, а оказался в самой гуще свалки. Жаль, что я понял это слишком поздно. Погиб сам и погубил тебя, моя девочка.
      - Ну что вы все твердите о смерти! Неужели нет никакого выхода?
      - Выхода? Не знаю, Джой. Честное слово, не знаю. Все это так неожиданно... А насчет выхода... Если Дуайт сказал правду, то здесь в зоне "Т"... Словом, мы попали в самую совершенную в мире ловушку, Джой.
      Оказалось, что быть туристом - занятие до предела скучное и нудное. Стивен сразу же завалился на тахту и закрыл глаза, давая понять, что любые разговоры сейчас неуместны.
      Тэдди принял все восемь типов душей, имевшихся в ванной, выпил сухого токайского и без всякого удовольствия проглотил омлет из голубиных яиц, позевал над осточертевшими звездными пейзажами, послушал бархатный голос дикторши, которая вкрадчиво и доступно комментировала межпланетные красоты, не забывая, однако, весьма удачно демонстрировать пепельно-голубую спираль прически "Галактика", подивился новинке - "секс-джазу", где музыку полностью заменил булькающий ритм ударника и надрывно-страстные мужские и женские вздохи и придыхания, перерыл кучу рекламных проспектов единственную "библиотеку" каюты, и, вконец ошалев от безделья, тоже улегся на тахту.
      Часа через два Стивен встал и уселся перед экраном, методически обшаривая взглядом звездный планктон. Он выключил и "секс-джаз", и голос дикторши, а когда она появлялась на экране, каждый раз в новом ракурсе, и беззвучно открывала и закрывала свой капризный ротик в золотой помаде раздраженно кривился и шепотом отпускал в ее адрес не совсем лестные замечания.
      Тэдди следил за ним исподлобья, и еще и еще раз ловил себя на мысли, что ему знаком этот тупоносый, со скошенным лбом профиль. Но как он ни старался, ничего путного на ум не приходило.
      Стивен начал нервничать, поглядывать на часы, быстрее менять стороны обзора. Но везде была только звездная пыль, на которой выступал светло-зеленый диск заметно уменьшившейся Земли с крошечным лунным серпиком и рыжевато-красный пятак Марса с Фобосом и Деймосом, торчащими в разные стороны, как кончики длинных черных ушей.
      У Тэдди как-то странно защемило сердце. Это не было ощущение приближающейся тяжелой работы или страх перед неизвестным. Тогда щемило по-другому... Что-то сейчас делает Джой?
      Впрочем, может быть, это просто действие токайского.
      Тэдди предпочитал что-нибудь покрепче: виски, например, бодрило, а вот вина, даже сухие, делали тело тяжелым и сонным.
      Может быть, выпить виски?
      Стивен щелкнул выключателем. Экран погас.
      - Собирайтесь, Тэдди. Скоро нам предстоит сделать маленький марш-бросок в пространство, так сказать, пешим порядком.
      Тэдди уже успел понять, что спрашивать Роуза о чем-либо бессмысленно, и молча ждал.
      Но Роуз не торопился с объяснениями.
      - А сейчас я предлагаю пропустить по стаканчику виски для бодрости духа, а также поднять второй за успех нашего предприятия.
      Они выпили сначала для бодрости, потом за успех, а потом Роуз, что-то невнятно пробормотав, осушил две стопки подряд самостоятельно. Глаза его заблестели и стали наливаться кровью. Он выпил еще стопку и повернулся к Тэдди, который наблюдал за напарником без особого энтузиазма. Стивен прищурился, и в его затуманенном взгляде мелькнуло что-то похожее на злую радость.
      - Боитесь со мной лететь, Эдвард Стоун?
      - Нет, отчего же? - ответил Тэдди почти искренне.
      Роуз разочарованно сплюнул. Радость в глазах погасла.
      - Я не люблю, когда меня не боятся. Меня это обижает. Вы должны меня бояться, потому что страх - это основа подчинения.
      Виски он хлещет, как бог, подумал Тэдди. Только вот мания величия это уже ни к чему. Особенно в космосе.
      Но когда Стивен потянулся за седьмой, Тэдди взял его за руку.
      - Хватит, Роуз. Я не намерен тащить вас в трале. Не говоря уже о предложенной вами пешей прогулке через пространство.
      Стивен был действительно пьян. Глаза остекленели, скулы заострились, на губах показалась пена. Он что-то невнятно бормотал и отбросил руку пилота. Потом с явным отвращением опрокинул стопку в рот.
      Тэдди растерялся. Этого еще не хватало. Стивен трусит? Какого же черта тогда...
      Стивен снова повернулся к Тэдди. Он был трезв, только глаза лихорадочно блестели.
      Эге, братец, подумал Тэдди. А ты ведь долго не протянешь. Если ты даже еще не алкоголик, то где-то очень близок к тому. Потому что это мгновенное опьянение после первой и неожиданная трезвость после седьмой стопки типичный алкогольный синдром. Проще говоря - психоз. Ну, да ладно, протрезвел, и то хорошо.
      Двигатели "Нерона" внезапно смолкли, и Тэдди потянулся к экрану, чтобы включить обзор, но Роуз остановил его руку:
      - Не надо. Я знаю, что происходит. Все идет, как положено.
      Он чуть приоткрыл дверь в коридор и стоял прислушиваясь. К обычному полупьяному гулу из кают примешались новые звуки: резкая ругань или команда, шум свалки, явственный окрик "Стой!", выстрел. По коридору кто-то бежал, неровно, припадая к стенам, и вдруг рухнул, не добежав до двери. Где-то в глубине коридора громко постучали, а через секунду раздался истошный женский визг.
      - Что случилось?
      - Помалкивайте. Идемте за мной.
      Снова один за другим два хлопка выстрелов, снова требовательный стук и женский вопль через секунду - теперь уже немного ближе.
      - Все идет даже лучше, чем положено. Пошли.
      В коридоре никого не было. Шагах в двух, загородив проход, лежал лицом вниз человек в парадной форме экипажа клипера. От него неровной дорожкой по полу тянулась красная полоска вглубь, к двери с надписью: "Только для звездного персонала". Стивен перешагнул через лежащего и, обернувшись, прикрикнул на Тэдди:
      - Ну что вы уставились на этот мешок? Покойников не видели? Скорей.
      Они бегом миновали коридор. Дверь оказалась незапертой, и Стивен, пропустив Тэдди в рубку, плотно прикрыл ее за собой. Вся дежурная смена в одинаковых белых кителях с золотыми эмблемами "Нерона" стояла у стены с поднятыми руками.
      "Пятеро, - мелькнуло у Тэдди. - Шестой в коридоре..."
      У стены напротив стоял, ощерясь, приземистый тип с тяжелым лучеметом системы Кольт на груди. Ажурный конус излучателя смотрел в грудь крайнему из экипажа.
      При виде Роуза он сделал нечто вроде стойки "смирно" и вопросительно посмотрел на него запавшими бесцветными глазками.
      - Оставь нас, двадцатый, - коротко бросил Стивен, разглядывая астронавтов.
      Бандит нерешительно переступил с ноги на ногу.
      - Иди, иди. Там, в каютах, есть хорошенькие девочки. Как раз в твоем вкусе.
      Когда бандит вышел, Роуз захлопнул за ним дверь и защелкнул задвижкой для верности.
      - Опустите руки. Я хочу вам помочь. Только никаких вопросов. Кто радист?
      - Радист - там, - кивнул головой один из астронавтов в сторону двери.
      - Кто может передать сообщение?
      - Я, пожалуй, но смотря что...
      - Передавайте: "SOS. Всем, всем, всем. Туристский клипер "Нерон". На меня совершено нападение. Коршуны Космоса. Мои координаты..."
      Астронавт - судя по нашивкам, штурман - уже сидел на месте радиста и, включив общую передачу, повторял за Стивеном слова сообщения.
      - Передали? И еще - "Корабль Коршунов ушел в сторону Марса. Прошу организовать погоню".
      - Разве они ушли?
      - Еще нет. Но скоро уйдут. Для этого нам нужны скафандры - мне и ему.
      - Скафандры здесь, - штурман кивнул на узкий люк с надписью "Только при аварии". - Мы можем вам чем-либо помочь?
      - Пока только тем, что не будете поднимать шума, - ответил Стивен, с трудом пролезая в люк.
      Скафандры нашлись быстро и по росту. Правда, для путешествий в пространстве они не предназначались - это были легкие, элементарные ремонтные комбинезоны с кислородными баллонами вместо регенераторов, а в гермошлемах не было ничего, кроме переговорного устройства. Но на худой конец и это могло пригодиться. Хуже было то, что вместо обычных двигателей на скафандрах болтались плазменные импульс-пистолеты.
      - Так вот, - проворчал Стивен. - Туалеты отделаны слоновой костью, а у экипажа скафандры середины двадцатого века. Блеск и нищета. Закон бизнеса. Гримасы жизни.
      - Далеко нам? - спросил Тэдди, завинчивая гермошлем.
      - Не знаю. Будем искать по пеленгу.
      - Нас ждут?
      - Если речь идет о тральщиках, то да. Лезьте в вакуум-камеру, я сейчас.
      Он толкнул люк и хотел снова вернуться в рубку, но застрял из-за толстого скафандра и только просунул туда верхнюю часть туловища.
      - Ну, как там? - спросил штурман.
      - Отлично, - ответил Стивен и, неудобно ворочаясь, просунул в рубку раструб импульс-пистолета.
      Белый язык пламени прошелся наискось по фигурам пяти застывших в разных позах астронавтов, по панели рации, перечеркнул пульт управления и расслоил надвое ЭВМ координации автоматов. Оставшиеся автоматы работали теперь каждый кто во что горазд, и комфортабельный клипер закувыркался, как большое животное, лишенное вестибулярного аппарата.
      Когда он влез в вакуум-камеру и включил реле выхода, Тэдди спросил:
      - Что они там делают? Танцуют "глэнн" на пульте, что ли?
      - Они скучают, - загадочно ответил Стивен и, как лихой "морж" в прорубь нырнул, вытянув руки вперед; за борт. Тэдди последовал за ним.
      Дик вынул из уха ракушку наушника, но на всякий случай оставил аппарат включенным на запись. В соседней каюте царит мертвое молчание, хотя, судя по всякого рода посторонним звукам, оба "клиента" в полном здравии и активно предаются нехитрым туристским утехам. Вот шумит душ. Вот звенят бутылки в баре. Вот застонал "секс-джаз". Вот залопотала дикторша. А это, кажется, "Безумная ночь Нерона".
      Снова звякнули бутылки...
      И все в загадочном молчании. Что за этим молчанием?
      Полное единство или полное недоверие? И кто он, этот молчаливый двойник Стоуна? Куда они летят, чего ждут? Кто их встретит и где?
      Вопросов больше чем надо. И ни одного ответа.
      Стоун-2 называет Ральфа Стивеном. Что же, будем и мы называть его так. Потому что Ральф - это в конце концов, тоже не настоящее имя. Кличка. Сейчас их высочество имеют желание именовать себя Стивеном. Хорошо. Учтем.
      Часы шли, а каюта молчала.
      У Дика уже слипались глаза, когда раздался голое Стивена: "Собирайтесь, Тэдди..." Сон слетел мгновенно. Значит, все-таки, Тэдди? Эдвард Стоун? И речь там, в машине, шла о нем? Тогда кто же погиб на автотрассе?
      Дик прижал наушник плотнее: "Марш-бросок в пространство... Пешим порядком..." Что это значит?
      Он вслушивался в короткие фразы до звона в ушах, пытаясь поймать ниточку, уловить ход чужой мысли. И потому не заметил, когда замолчали двигатели "Нерона", не слышал шума свалки и даже первого выстрела. Только истерический женский вопль отвлек его от аппарата.
      Ему показалось, что по коридору прошуршали шаги, но в этом пока не было ничего тревожного. Кричать можно и с перепоя, а по коридору мог бродить кто угодно.
      Два последующих выстрела заставили торопливо сложить аппарат, а новый женский вопль, теперь уже близкий - вынуть браунинг. Теперь тишина таила угрозу.
      Дик осторожно толкнул дверь в коридор, но она не поддавалась: что-то тяжелое снаружи мешало ей открыться. Стрикленд переждал очередной взрыв воплей - теперь уже где-то рядом - и с силой налег на дверь. Когда щель стала достаточно широкой, он боком выскользнул в коридор.
      Под его дверью лежал человек в форме астронавта. Дик перевернул его на спину, пощупал пульс. Человек был мертв, и убит он был пулей.
      - Эй ты, сопляк! Марш в каюту! И не вздумай закрываться.
      На юношу смотрел ажурный конус лучевого кольта. Приземистый тип у дверей рубки управления недобро скалил крупные зубы.
      - Оглох, что ли? Ну-ка, быстро к своей девочке! Сейчас мы повеселимся вместе...
      Дик вернулся в каюту, оставив дверь приоткрытой, и прижался к стене. Сердце билось толчками, и шаги приближались нестерпимо медленно.
      Бандит остановился у двери, и Стрикленд напрягся для броска. Но в коридоре, судя по топоту, появилось еще не сколько человек. Это осложняло дело.
      - Какого дьявола ты тут торчишь? Тебя куда поставили? А?
      - Заткни фонтан, Сим. Меня отпустил Первый.
      - Что ты мелешь, свиная башка? Откуда он здесь?
      - Что ты орешь? Я знаю? Первый - везде, он все видит и слышит. Так что советовал бы тебе держать язык за зубами.
      - Олух царя небесного... Где же он, Первый?
      - В рубке, с каким-то фраером. Он сказал мне: "Иди, двадцатый, развлекись немного..." И я пошел.
      - Ну смотри, двадцатый. Если ты развел мне турусы - дух из тебя вышибу.
      - Полегче, Сим. Тебе вредно волноваться...
      Кто-то взялся за дверь снаружи.
      - Куда? Это моя каюта. Здесь меня ждет один симпатичный мальчик с девочкой. А вы дуйте в следующие.
      - У этого поросенка одно на уме... Пошли ребята.
      Стукнула дверь соседней каюты, и очередная порция визгов возвестила, что бандиты приступили к работе.
      - Ну где вы тут, сосуночки мои?
      Бандит шагнул в каюту, прикрыв за собой дверь, и остановился, недоуменно оглядываясь. Все остальное произошло в какую-то долю секунды: Дик оттолкнулся от стены и, вложив в удар всю тяжесть падающего тела, ткнул бандита костяшками пальцев в спину под ребра. Тот переломился назад, и в это мгновение ладонь Дика молниеносно рубанула по багровой шее. Под ладонью что-то хрустнуло, и безвольная туша осела на пол.
      Дик наклонился над телом и поморщился: кажется, опять погорячился. Похоже, что перебиты шейные позвонки. Сколько раз он давал себе зарок не употреблять этот прием. Но все получается как-то само собой, автоматически... Нет, кажется, дышит. Порядок.
      Стрикленд связал бандита нейлоновым шнуром от сонетки и оттащил в угол. Теперь надо решать, что делать дальше.
      Значит, Стивен задумал сделать "пересадку" не на Марсе, как предполагал Тесман, а в космосе. Что же, вполне логично - так, пожалуй, безопаснее и проще; Хотя, с другой стороны, - сложнее удирать от неминуемой после налета погони. Что-то здесь не так.
      Еще странность - почему бандиты не знали о том, что Стивен на "Нероне"? С другой стороны, сам Стивен знал о нападении - там, в машине, он сказал, что "Нерон" у бандитов "в плане". Причуды фюрера или что-то еще?
      Пол под ногами качнуло назад, вперед, повело вбок.
      В коридоре начался переполох. Бандиты попытались взломать бронированную дверь рубки, но безуспешно.
      - Все к главному люку! - перекрывая гам, раздался знакомый голос, который говорил с двадцатым. - Эти свиньи заперлись в рубке и пытаются нас стряхнуть. Где этот гад, Паркер? Я всажу ему пулю между глаз за брехню. Он сбежал с поста, а мне залил ахинею про Первого! Где этот гнилой хряк?
      - Брось ты его, Сим! Рви когти, пока цел. Сейчас сорвет переходной рукав!
      Тяжелые шаги протопали мимо двери, и все стихло. Через минуту клипер резко качнуло и повело в сторону: это, очевидно, пиратский корабль оторвался от "Нерона".
      "А ведь они могут дать на прощание залп", - пронеслось в голове у Стрикленда.
      Экран обзора не работал. Главный свет мигал беспрестанно, потом погас совсем. В каюте и в коридоре тлели только желтые лампы аварийного освещения. Корабль теперь не трясло, но по неуловимым смещениям тяжести клипер болтало в пространстве без управления. Двигатели не работали.
      Это было уже ни на что не похоже. Стивен и Тэдди заперлись в рубке с экипажем, и "пересадка" не состоялась. Коршуны удрали без них. Что же помешало Стивену? Может быть, экипажу удалось схватить их и обезоружить? Но почему тогда экипаж не подает признаков жизни?
      Ждать больше бессмысленно. Придется снова нарушить инструкцию. Стрикленд снял паркеровский кольт и направился к рубке.
      Дверь рубки была закрыта изнутри. Дик постучал, но никто не отозвался. Он отошел на несколько шагов и полоснул по двери из лучемета. Никакого эффекта. На броне остались только неглубокие бороздки.
      Отличная броня, ничего не скажешь. Как в банковском сейфе.
      Сейф! А если... Дик полез в карман: есть, нож на месте.
      Дик прикоснулся лезвием к двери и нажал пальцем секретную кнопку. Лезвие вошло в сталь, как в хлебную корку. Все-таки изобретательный народ, эти бандиты. Живут в ногу со временем.
      Тяжелая стальная пластина вывалилась из дверного проема с тяжелым колокольным звоном, и Дик, пригнувшись, пролез в рубку.
      Невольный холодок пробежал по спине при виде искромсанных тел и развороченных приборов. Нет, это только экипаж. Тэдди нет среди них. Стивена тоже. Куда же они подсевались? Не провалились же сквозь...
      И вдруг Стрикленд изо всех сил стукнул себя кулаком по лбу. Черт подери! Дурак несчастный! Разиня...
      Лейтенант рванул кольцо люка с надписью "Только при аварии" и кубарем ввалился в гермоотсек. Так оно и есть!
      В стойках стояло четыре скафандра вместо шести.
      - Очнитесь же, дядя Чарли, очнитесь! Перестаньте спать, слышите?
      Солсбери открыл глаза и удивленно посмотрел на женщину.
      - Что с вами, Джой? Я не сплю. Я просто думаю.
      Джой смутилась. Судорожно сжатые у груди руки опустились.
      - Извините, дядя Чарли, я подумала... Мне почему-то стало страшно.
      - Ты решила, что старая развалина Солсбери, мягко говоря, дал дуба?
      - Нет, но... Вы были очень бледны.
      - Ну, ладно, ладно. Садись. Расскажи мне что-нибудь.
      Джой села на свое любимое место - в большое надувное кресло недалеко от стола доктора. Она забралась в него с ногами, в уютное, мягкое, от которого пахло детством. Сколько раз она сидела здесь, в полумраке готического кабинета, и смотрела на суматошную фигуру в белом халате. Она знала уже тогда: чтобы достать интересную книжку с картинками с самой верхней полки стеллажа, достаточно нажать на белую полоску, ползущую снизу вверх по ребру стойки - стеллаж уйдет вниз, остановившись именно там, где нужно.
      Но когда Солсбери работал, его почему-то не устраивала автоматика. В кабинете появилась нелепая и неустойчивая стремянка. Солсбери колдовал за своим столом, а Джой ждала. Это был настоящий праздник, когда дядя Чарли, ошалело выскочив из-за стола, с невероятной ловкостью забирался на самый верх своей стремянки. Он взлетал, как большая взъерошенная летучая мышь, которых она любила ловить вместе со своими товарищами вечерами в пещерах над океаном.
      Только у дяди Чарли были белые крылья - полы халата.
      Когда Джой была уже взрослой, она спросила у доктора Солсбери, почему он пользуется своим опасным приспособлением вместо того, чтобы использовать нехитрую механизацию стеллажа. Она была тогда студенткой университета, без пяти минут биолог, исправно посещала все заседания клуба "Новое в новом", и была яростной противницей всего устарелого.
      И она так и не поняла, что хотел сказать смутившийся доктор:
      - Ты знаешь, Джой, эта машина работает слишком медленно... Не хватает терпения...
      Она поняла это только тогда, когда писала первую самостоятельную работу: что-то не клеилось, она злилась, ей немедленно, позарез нужен был справочник по радиоактивным мутациям, все внутри кипело, а эти треклятые полки ползли вниз с тупым равнодушием, и Джой сама не заметила, как взлетела по шаткой стремянке на опасную высоту, чтобы опередить этот невыносимый скрип...
      - Что же ты молчишь, Джой?
      Джой откинулась затылком на спинку, и кресло приняло ее голову, как большая мягкая ладонь.
      - Не знаю... Звонил Рэчел и сказал, что нам осталось четыре часа на раздумья.
      - Четыре часа?
      - Да. Почему именно четыре - не знаю. Рэчел сказал, что это слова мистера Дуайта. И улыбнулся так, словно его щекочут под мышками.
      - Непонятно... Неужели Тэдди вернулся? Ведь идут всего третьи сутки. По моим расчетам, они сейчас только подлетают к Юпитеру...
      - Нет, дядя Чарли. Тэдди еще не вернулся... У них нет СД, я уверена. Но что-то случилось. Потому что Рэчел говорил о каких-то непредвиденных обстоятельствах.
      - Какие могут быть еще обстоятельства?
      - Рэчел сказал буквально так: "Мистер Дуайт глубоко сожалеет, но непредвиденные обстоятельства вынуждают его потребовать вашего окончательного решения немедленно. Срок - четыре часа. Я жду звонка".
      - Остановись, мгновенье!..
      - Что вы сказали?
      - Ничего, Джой, это я так.
      Солсбери уперся в лежащий на столе фолиант ладонями и пытливо вгляделся в лицо женщины.
      - Ну и что ты собираешься ответить Дуайту, Джой?
      - Я? Сто тысяч раз "нет". Люди живут не затем, чтобы сдаваться.
      - Не затем, чтобы сдаваться... Ты права, девочка. Вся беда только в том, что тебя никто ни о чем не спросит.
      - Почему?
      - Я, кажется, знаю, почему именно четыре часа дал нам Дуайт. Вернее, я вижу... Необузданные фантазии параноиков удивительно однообразны и примитивны.
      - Я не понимаю, дядя Чарли... Ой!
      В кабинете погас свет. Все реальные предметы мгновенно канули в темноту, и среди растерянности и испуга возникло то острое чувство, которое бывает у человека, сидящего в чернильной тропической ночи у кромки океанского прибоя, а красное лезвие месяца угрожающе медленно выдвигается из пучины...
      Джой поняла причину нарастающего тревожного свечения: в темном кабинете разгоралось оживленное неведомой силой люминесцентное панно.
      Словно в бредовом сне, сдвинулись раскаленные цветные плитки мозаики, и мгновенно изменилась ее суть. Фауст на мозаике поник и сжался, засветился бледно-серым. Как трагедийная маска античного театра, страхом и мольбой исказилось его лицо. Фигура Мефистофеля наливалась багровыми, рубиновыми, алыми, малиновыми тонами - вплоть до засасывающей, топкой глубины крапп-лака, - и оттенки красного побеждали другие цвета.
      Было страшно, когда стилизованное, поделенное на плоскости, лицо Мефистофеля дернулось, как деталь механизма, давно не бывшего в употреблении, и со стеклянным звоном заострилось в издевательской улыбке. Он поднял руку и указал негнущимся пальцем на цифру "4", проступившую в ощутимой объемности фаустовой кельи.
      Мозаика замерла, и вспыхнул свет.
      - Представление окончено, - скорбно усмехнувшись, констатировал Солсбери. Он потер уставшие от напряжения глаза.
      Джой перевела дух.
      - Дядя Чарли... Что это такое?
      - Видишь, девочка, это почти сказка, которая, как все сказки, начинается со слов "Жил да был..." Так вот: жил да был злой человек, одуревший от своих миллиардов, плохо ему было - не спал он и не ел, все думал, куда свои миллиарды деть. Все ему наскучило, даже игра в крестики-нолики, потому что она напоминала ему скучную игру "президент-преступник". И вот однажды на беду всем он прочитал "Тысячу и одну ночь". Завидно ему стало. Задумал он сказочных султанов и злодеев переплюнуть. Взял и построил Биоцентр, который должен был затмить все чудеса Шехеразады... И, по-моему, затмил.
      - Вы говорите о Смите-старшем?
      - О ком же еще, Джой, - устало выговорил Солсбери. - Мистер Дуайт только повторяет своего не в меру одаренного папашу. "Придет час, если кто-то захочет остановить часы, движущие мир моей волей, и мертвый камень снова превратится в мертвый, и мертвый Фауст снова будет мертвым, а Мефистофель улыбнется - и это будет час смерти для тех, кто виновен"...
      - Ничего не понимаю...
      - Я тоже ничего не понимал, потому что за этой фразой стояло: "См. сноску..." А дальше номер тома и страница из архивов научных трудов дипломированных "мессий", которые работали на этой бактериологической фабрике. Я человек дотошный и нашел эту сноску. Там было описание весьма оригинальной культуры бактерий, которая после активизации убивает все в течение девятнадцати секунд, а через три минуты после этого превращается в безобидную бациллу коклюша. В результате автономной мутации. Время активизации культуры - четыре часа...
      - И вы знали...
      - Нет, дорогая. Я ничего не знал. Я не придавал этому значения, потому что никогда не думал, что могу стать кому-то поперек дороги. Просто пару минут назад я смотрел на мозаику, и совершенно неожиданно мне пришла в голову мысль... Что абракадабра Смита-старшего не только бред литературный... Бывает такое. Озарение.
      - Значит, вся эта мульткомедия...
      - Если разобраться, все довольно просто. Элементарная система ликвидации. Кто-то нажимает кнопку, культура бактерий впрыскивается в зону "Т", убивает все живое, и никаких следов. Потому что бациллы коклюша... Кто на них обратит внимание? Все шито-крыто, как говорят.
      - Вы думаете, что система ликвидации запущена?
      - Да, кто-то нажал кнопку. Может быть, тот же Рэчел. Ну, а теперь...
      Солсбери встал из-за стола упруго и молодо, и у Джой мелькнула мысль, что с доктором что-то вроде нервного стресса. Очень уж не ко времени была эта озорная улыбка. Дни последних потрясений состарили его, и Джой привыкла видеть доктора задумчивым и сонным. А сейчас он был таким, как после приема препарата СД, - собранным и заразительно энергичным.
      - А теперь, Джой, я открою последнюю нашу карту. Что греха таить. Я до последней минуты надеялся, что угроза Дуайта - просто попытка запугать, сбить с толку. Но система ликвидации включена, и моя последняя иллюзия бита. Покорно ждать смерти - не в моем вкусе. Вы хорошо сказали, Джой: "Человек живет не затем, чтобы сдаваться..." Есть еще один выход, Джой. Выход из зоны "Т", о котором не знал мистер Смит-старший, так как при нем выхода не было, и тем более не знает мистер Смит-младший.
      - Это... правда? Дядя Чарли, милый!..
      - Правда, девочка. Только...
      Улыбка сошла с лица доктора, он смотрел теперь на Джой с грустной нежностью.
      - Только не слишком радуйся, девочка. У нас с тобой один шанс из миллиона. Поэтому я молчал все время, прости. Я ждал, когда у подлеца проснется совесть. Я не верил, что люди, могут быть такими. Может быть, потому что слишком часто имел дело с животными. Впрочем, это к слову... Мужайся, девочка. Не стану обманывать - это дорога через смерть. Для того, чтобы добраться до выхода, надо пройти через наш космический виварий...
      Холодок пробежал по коже. Перед глазами Джой замелькали омерзительные извивы хрустальных пьявок, многометровые липкие спирали десятиголовых червей, чмокающая слякоть живой протоплазмы Венеры. И уже нестерпимо живо представлялась жуткая темнота, легкий шелест, громовой взрыв, и невидимая восьмидесятитонная глыба магнитной черепахи в смертельном броске, и прожекторный удар вспыхнувшего желтого глаза, серебристые щупальца на безвольно обвисшем человеческом теле...
      - Биоскафандры, к сожалению, плохая защита. Придется пробиваться боем. Один шанс из миллиона. Но иного выхода нет. Как, Джой?
      - Я жена астронавта, дядя Чарли.
      Солсбери опустил глаза и подозрительно долго возился с бумагами. Он пробормотал хрипловато:
      - Значит, решено... Я сейчас... Мало ли что... Я напишу несколько строк. О нас с вами, об СД, о Тэдди. И о Смитах. Еще четыре часа. Мы должны успеть...
      Это был самый дерзкий и странный налет из всех, который знал когда-то уголовный мир. Пятеро неизвестных сумели прорваться сквозь железное кольцо самой надежной охраны и проникнуть в Биоцентр. Их не интересовали деньги, судя по всему, потому что они не тронули никаких ценностей, хотя имели возможность. Они пробирались в святая святых Биоцентра - в его подземные лабиринты - и сумели найти сверхсекретное в секретном: блок лабораторий под кодовым названием "зона Т". Они пробили десятидюймовую броню входных дверей и, рискуя жизнью, по лифтовым стволам добрались до кабинета Солсбери. Они не искали документов, потому что все сейфы оказались нетронутыми. Тем не менее они обшарили каждое помещение блока - а в блоке было, включая подсобные, двадцать пять секторов. Ничего не взяв, они вернулись в кабинет.
      - Посмотрите, здесь какие-то записки, - сказал один из них главному высокому светловолосому парню в синем реглане. - Вернее, целое послание...
      Днем позже сотрудник особой службы МСК лейтенант
      Дик Стрикленд получил строгий выговор за превышение полномочий.
      Международный орден "Лавровая ветвь" он получил гораздо позднее.
      Тэдди чувствовал себя скверно.
      Одной из причин его плохого настроения был напарник.
      Всего три дня провели они вместе - если этим словом можно определить единство двух космолетов, идущих на расстоянии в полтысячи миль друг от друга, и если единственным средством общения между пилотами, затерянными в звездной пустыне, служит экран видеофона.
      Но эти три дня оказались тяжелым испытанием. Стивен внешне оставался спокойным. Но мелкие детали - неожиданно выключенный видеофон, многозначительное молчание в ответ на элементарный вопрос, а следом неуемная и неуместная болтовня по поводу и без повода, инстинктивно дернувшаяся к лазерному блоку рука, когда на локаторах появилось белое пятнышко (какой-то запутавшийся астероид, как потом оказалось) - все это настораживало и отнюдь не располагало к доверию.
      Впрочем, с этим еще можно было мириться. Психологическая несовместимость, о которой говорили с иронической улыбкой лет сто назад и возвели в ранг абсолютного принципа через полвека, теперь стала реальной, но отнюдь не всесильной деталью повседневности. С нею можно было бороться, ее можно было не замечать. По крайней мере, стараться не замечать.
      Но Стоуна с настойчивостью маниакальной идеи преследовал еще один вопрос, который никак не удавалось пока выразить словами. Какая-то неясная тревога возникала неотступно, когда он смотрел на растущий впереди щит Юпитера, но стоило только попробовать понять причину тревоги, как пугливая мысль с легким всплеском уходила.
      Какой-то странной связью эта мысль была соединена с самыми разными отсеками памяти: фонтан Синего Дыма, лицо Солсбери, тральщик Свэна, прощальные губы Джой - "поцелуй меня!", треугольник вращающихся гловэлл, на хвостах которых росла металлоподобная шишка, шрам на подбородке Стивена, красные огоньки звездных могил на карте дядюшки Клауса, своя собственная рука, без участия сознания выравнивающая планетолет, черная жуть пылевой завесы внутри "дикого" плашкоута и черное солнце свернутого притяжением Юпитера пространства, которое бы могло в одно мгновение соединить всю эту канитель в четкую прямую. Что-то вылетевшее из памяти, но которое вот здесь, рядом, стоит протянуть руку, и долгожданное ЭТО будет на расстоянии микрона от пальцев...
      Но кроме тревожных предчувствий, у него была теперь щемящая радость словно большой оранжевый апельсин, нагретый ладонями. Он смотрел искоса на апельсин, когда говорил со Стивеном, он любовался плотными покатыми боками, когда оставался наедине с собой, он ощущал терпкий аромат кожуры, когда ночи и дни, сны и бодрствование сливались в одно бесконечное ожерелье из черных камней, усыпанных блестками...
      Он тосковал о Земле, и это было радостью, неведомой до сих пор.
      Стивен не любил смотреть в глаза и говорил, повернувшись или в профиль, или в три четверти. Он поворачивался в анфас только тогда, когда слушал, и тогда в его глазах угадывались какие-то бесформенные скользящие тени: почему-то казалось, что на тебя смотрит человек, глубоко растерянный и очень боящийся, что кто-то все поймет.
      Они уже вошли в ту зону, где начинаются "Папашины шутки", и Юпитер начал выворачиваться наизнанку, обволакивал их со всех сторон мерцающей слизью атмосферного "одеяла", размалеванного бурыми полосами, и на этом беловатом фоне все шире и шире расплывался кровоподтек Красного Пятна, когда Стивен впервые за весь полет, - а потому неожиданно - спросил:
      - Вы освоились с машиной?
      - Кажется, да. Вам не кажется, что вопрос... М-м-м... несколько запоздал?
      - Ведь это не тральщик.
      - Я об этом и говорю. Мне кажется: об этом надо было сказать сначала. Ну, а сейчас... сейчас я уже освоился. Совершенно самостоятельно. Надеюсь, у вас нет претензий к тому, как я вел космолет в течение трех суток?
      - Это не тральщик, - невозмутимо продолжал Стивен в своей обычной манере, не отвечая собеседнику. - Это военный корабль.
      - То есть, бывший военный корабль? Я понял. Я тренировался на таких в юности.
      - Это военный корабль. И хорошо, что вы знаете его марку. Мне не придется в таком случае объяснять назначение вон той полосатой - белое с синим! Да, вот эта! - полосатой рукояти, за которую вы сейчас взялись.
      - Когда-то этой рукояткой можно было запустить боевую торпеду.
      - Советую не экспериментировать. У вас две торпеды. Две - на всякий случай, если первая не даст эффекта.
      - В каком смысле?
      Стивен вдруг вспылил.
      - Вы что дурачка разыгрываете? Я вам говорю - вы будете бомбардировать Красное Пятно. Вы повторите маневр Свэна и пустите торпеду. Какого лешего вы придуриваетесь?
      Маневр Свэна... Ловко сказано: маневр. Это когда Свэн, спасая его, Тэдди, от возможного совместного взрыва, бросил тральщик вниз, в красные тучи, ради того, чтобы остался жить товарищ... Маневр... Вот как.
      Их корабли висели над знакомым кровавым океаном, и так же, как тогда, в непримиримой схватке сталкивались багровые валы внизу, и бледнело небо, и отливали охрой дрожащие полосы облаков, и черный шар пространства - мертвое солнце мертвого мира - парил над ними.
      Тэдди покосился на сферическую схему координат, по которой ползли две белые мухи - их корабли. Он угадал точно: какая-то пространственная сверхпамять сразу привела его именно туда, куда надо. Это то самое место, где они со Свэном увидели небывалое - "яичко", родившееся из "танца" трех гловэлл.
      Оно опускалось, поблескивая гранями, медленно, как первая снежинка в осенний день, все ниже и ниже, и Свэн тогда, не выдержав, бросил свой дряхлый тральщик вниз...
      - Это здесь, - сипло сказал Тэдди. - Вот здесь...
      И замолчал на полуслове. Среди кипящих огненных столбов, среди этой беспрерывной, длящейся вечно катастрофы, невероятный и нереальный, как серебряная паутина в аду термоядерного взрыва, выползал, дрожа и колеблясь, тонкий искрящийся росток.
      Наверное, нужно было увидеть эту хрупкую беззащитность и робкое упорство в мире колоссальных форм и чудовищных масс, это мимолетное знамение жизни там, где по всем законам не может и не должно существовать что-то живое, - но неясная тревога, мучащая пилота, стала вдруг мыслью, и прозвучал из красной паутины голос Свэна - последние слова, оборванные взрывом:
      - Ого! Тэдди, а здесь полно...
      И со скоростью лавины, внезапно сорвавшейся с кручи, понеслись, цепляясь одна за одну, догадки, намеки, предположения, оброненные случайно слова, прочитанные строчки, и случайное становилось закономерным, разрозненное превращалось в общее, и нарастающий грохот разгадки заглушил все остальное.
      Солсбери попросил спектрограмму яйца... Синий Дым... Фонтан из красного океана... "Танец тройной спирали"... Яйцо, падающее в океан... И этот ползущий из красных туч росток...
      А ведь за теми тремя гловэллами, плывущими над океаном, тянулись хвосты синего дыма - да, Синего Дыма! - и эти хвосты, сплетаясь, затвердевали в яйцо. И яйцо падало в красные волны. А теперь из этих волн ползет росток. Инкубатор, заповедник, аквариум, виварий - все, что угодно, но там зреют яйца гловэлл! И пускать торпеду - все равно, что бросить бомбу в пруд, полный мальков. Или взорвать инкубатор, чтобы приготовить яичницу. Синий Дым надо добывать по-другому. Его дают гловэллы... Как пчелы мед. Надо только научиться...
      - Стивен, я не буду бомбить Красное Пятно.
      - То есть?
      - Мы ошиблись. Все ошиблись. Даже доктор Солсбери. Красное Пятно бомбить нельзя. Я вам сейчас все объясню.
      Тэдди объяснял долго и тщательно, путаясь, снова возвращаясь к сказанному - ему надо было доказать этому непонятному человеку невозможность бомбежки, чтобы не было обидно за прошедший впустую нелегкий рейс, и Тэдди старался изо всех сил убедить, заставить Стивена возвратиться.
      Стивен слушал с холодным любопытством не перебивая.
      - Довольно. Я вас понял. Не считайте меня идиотом, Я кончил в свое время Чикагский университет и разбираюсь немного в научных проблемах. Я все понял - Красное Пятно - это заповедник яиц...
      - Или семян гловэллы. А заповедники трогать нельзя.
      Стивен был невозмутим. Его рука лежала на контроллере лазерной пушки.
      - Пускайте торпеду. Или я отправлю вас к праотцам раньше времени.
      Стивен не шутил, и Тэдди понял это без дополнительных пояснений.
      - Нет, Роуз. Я не буду стрелять.
      - Во-первых, я не Роуз. У вас очень плохая зрительная память, мистер Стоун. Перед вами, как перед потенциальным покойником, мне скрываться нечего. Я напомню вам, где вы могли меня видеть. Вернее, не меня, а мою фотографию. Вспомните газеты. Раздел - "Интерпол" разыскивает". Телевидение - с тем же текстом. Афиши на домах - фас и профиль. Вспомнил? Нет? Напрасно. Я не люблю, когда меня забывают. Короче говоря, я - Питер Нидерхольм, или "Белый Ральф", как зовут меня в народе.
      - Белый Ральф... Хорошие друзья у Смитов, однако.
      - Кончайте трепаться. Пускайте торпеду. Это облегчит вашу судьбу.
      - Вы хотите сказать, что оставите меня в живых?
      - Подумаю. Вполне возможно. Мне нужны пилоты. Я хорошо плачу.
      Корабль Тэдди висел сбоку и чуть ниже корабля Ральфа. Надо было развернуть космолет носом к противнику и поймать его в перекрестие прицела. Но сделать это так, чтобы Ральф ничего не заметил раньше времени. Его лазерная пушка смотрит прямо в главный визир.
      Тэдди подался к экрану, подперев подбородок рукой, поправив верхнее крепежное кольцо скафандра - блестящий титановый ошейник - и приготовился к долгому разговору.
      - Слушайте, Стивен... то есть, Ральф, вы отлично водите космолет. Это что у вас, "хобби"?
      - Не совсем, дорогой Стоун. Я в молодости был военным летчиком.
      - А как же Чикагский университет?
      - Одно другому не мешает. Но не заговаривайте мне зубы. Пускайте торпеду! Я приготовил аппарат, чтобы запечатлеть ваш номер.
      - Можете не беспокоиться. Спектакль отменяется. Герои устали. Торпеды не будет.
      - А вы представляете себе финал?
      - У меня есть подозрение, что финал будет одинаковым во всех случаях. Если Смитам было угодно послать меня в паре с Ральфом, то не надо быть провидцем, чтобы разгадать их намерения.
      Это было очень трудно - разворачивать корабль, не глядя на приборы, и пальцы пилота, небрежно брошенные на пульт, онемели от напряжения. Он поворачивал огромную машину, способную сожрать сто тысяч миль в минуту, медленно, предельно медленно, интуитивно чувствуя каждый отвоеванный у пространства сантиметр.
      - Вы догадливы, Тэдди. И храбры. Я тоже не люблю сантиментов. А потому иногда со спокойной совестью нарушаю обязательства. Вы мне нравитесь. Поэтому у вас есть шанс.
      - Сомневаюсь. Если он даже и есть, то совсем не тот, о котором вы думаете...
      Его выдал неосторожный взгляд - глаза непроизвольно скользнули на панель прицела. Белое пятно было точно в скрещении черных паутинок, и в следующую долю мгновения они уже смотрели в глаза друг другу - два вооруженных врага, готовые к поединку, но Ральф среагировал быстрее, и пока рука Тэдди прошла длинный путь от ручки управления к полосатой - синее с белым! - рукоятке, по глазам ударил пылающий жгут, и сначала стало черно, а потом нестерпимо больно, и Тэдди рванул рукоятку, крича от боли, и ушедшая торпеда толкнула космолет набок.
      Он ничего не видел, а только почувствовал пляску красных огней на приборной доске и догадался, что лазер Ральфа пробил бак, что до взрыва корабля остались считанные секунды, и, закусив губу, ни на что не надеясь, нащупал у сиденья рычажок катапульты.
      Последнее, что мелькнуло перед его глазами - большая пестрая бабочка на влажном цветке белой магнолии и тонкие смуглые пальцы, коснувшиеся сомкнутых крыльев. Бабочка дрогнула, встрепенулась, крылья слились в радужную вспышку, и среди ночи наступила ночь.
      Он не очнулся даже тогда, когда прозрачную капсулу, в которой лежал он, как в сгустке янтаря, через восемнадцать часов бережно приняли тралы спецпатруля МСК.
      - Как он погиб?
      - Не знаю, дядя Клаус... прости, отец, но я... Я никак не привыкну...
      - Не смущайся, дочка. Я понимаю. Мне тоже не легко было называть тебя "мисс Джой".
      Было раннее, светлое утро, розовое, как на рекламных открытках. Оконные стекла в баре, матовые от росы, вобрали в себя зарю, и медленными широкими мазками раскрашивали стены в цвет огня. Клаус смотрел на кружку и в синевато-розовой пене ему мерещились облака.
      - Я не знаю, отец. Все произошло так стремительно... Дядя Чарли поднял ружье, но не выстрелил...
      - Почему? Почему он не выстрелил?
      - Разве он ответит теперь? Я могу только догадываться. Солсбери без конца твердил, что магнитная черепаха в его виварии - последний экземпляр венерианской фауны.
      - Ты думаешь, что из-за этой гадины...
      - Не знаю. Я очнулась уже в бункере.
      - А Синий Дым?
      Джой катала из хлебных крошек шарики - один, три, пять, десять - и складывала их вокруг кружки дядюшки Клауса.
      - Синий Дым восстанавливает тело по чертежам, заложенным в организме. Но ему нужен строительный материал. После магнитной черепахи в том, что было доктором Солсбери, не осталось ни одной молекулы железа...
      За розовыми стеклами громко загудело. Клаус отставил кружку, сломав ограждение Джой.
      - Это Дик. Он сдержал слово... Не волнуй Тэдди. Ему и так досталось. Ты его любишь, дочка?
      - Да, папа.
      - Хорошо. Врачи говорят, что ему осталось лежать не больше месяца, а потом... Ты правда любишь его, Джой?
      - Да, папа.
      - Ты отвечаешь, как Лили... Впрочем, долой старое, пусть будет новое... Однако Дик ждет тебя.
      Они вышли в это розовое утро, в это теплое молоко тумана, когда земля, еще не привыкшая к металлу и пластику, дарит людям свою свежесть - и даже разрисованный "Ягуар" Дика, омытый росой, выглядел сейчас почти прилично и Дик сказал:
      - Прошу, мисс Джой. Эдвард Стоун очень хочет вас видеть.
      Дядюшка Клаус остался один. Он что-то бормотал, возвратясь за стойку, и плечи его колыхались, как крылья подбитой птицы.
      Потом он подошел к диораме.
      Он долго возился с проводами, а когда кончил, на зеленом шарике Земли загорелся красный огонек.
      - Это - по тебе, Чарли. Ты тоже был астронавтом.
      ДВОЙНОЕ ЗЕРКАЛО
      сыну Юлию
      1. ВТОРОЕ ТАКСИ
      Будильник пропел вовремя, и Нина отчетливо слышала его голос, но когда она наконец нашла в себе силы открыть глаза, за окном уже стояла сиреневая бледность, а светящиеся часы на потолке показывали без пятнадцати четыре.
      Номер гостиницы бережно хранил всю сумятицу вчерашнего заселения: два огромных чемодана парили над полом прямо посреди комнаты - конечно, она забыла выключить антигравы! - этюдник примостился в кресле, а тарелки так и остались после ужина неубранными.
      Юрка спал, свернувшись калачиком, и из-под большого пледа торчал только сладко посапывающий нос.
      "Пусть спит", - решила Нина и, стараясь не шуметь, начала торопливо собираться. Она поймала самый большой чемодан, который неуклюже пытался увернуться, и щелкнула застежкой антиграва. Чемодан, обретя вес - а в нем было не меньше центнера - плюхнулся на пол так, что тарелки на столе звякнули.
      Юрка сразу проснулся.
      - Уже утро, мам?
      - Утро, Юрочка, утро. Вставай.
      В чемодане все было не так, как она укладывала перед полетом. Нужные вещи куда-то исчезли, а под руки лезла разная дребедень. Скоро все содержимое оказалось на полу, и только тогда Нина вспомнила, что Юркина амуниция - в другом чемодане.
      А часы насмешливо зажигали все новые и новые цифры.
      Об аккуратности нечего было и думать. Выложив самое необходимое, Нина кое-как затолкала в отделения остальное и закрыла замки. Чемоданы весело подпрыгнули и закачались над полом.
      - Сынок, ты меня не будешь провожать. Я опаздываю.
      Юрка сидел на кровати и таращил сонные глаза, пытаясь вспомнить, куда он поставил ботинки. Слова матери не сразу дошли до него, и он переспросил:
      - Мы опаздываем?
      - Да, Юрочка, я поеду в порт одна. Будь умницей. Папа прилетит завтра утром. Кушай хорошо. Гуляй только около гостиницы, никуда сам не езди. Не балуйся с автоматами.
      Наставлений было много, а времени не оставалось, поэтому Нина чмокнула сына в щеку, стараясь не замечать, как закипают в его глазах слезы обиды.
      - Это... Это нечестно, мам. Ты же обещала.
      - Я опаздываю, милый. Ты же большой мальчик. Ну не надо. Прости свою маму. До свидания. Я скоро вернусь. Что тебе привезти?
      Юрка мгновенно оценил ситуацию и примирительно пробурчал:
      - Дельфиненка. Живого. Я научу его говорить.
      Спорить было бесполезно, и Нина только махнула рукой.
      На часах было ровно четыре.
      Такси летело по Курортному проспекту так, что сосало под ложечкой, а цветы магнолий вспыхивали в темной зелени неожиданными выстрелами.
      Нина, выдвинув из переднего сидения столик и зеркало, наскоро причесывалась. В зеркало была видна бледно-желтая лента дороги, стремительно несущаяся назад, плотная самшитовая изгородь по обе стороны, а за нею темные шпалеры островерхих кипарисов. Дорога в этот час была пустынна, за зеленью не видно было домов и казалось, что машина летит не по центру огромного курортного города, а по дикому субтропическому лесу, который каким-то чудом пересекла широкая пластиковая тропа.
      За деревьями блеснул шпиль морского вокзала. Нина критически оглядела себя, поправила прядь и, уже убирая зеркало, заметила сзади еще одно такси, идущее на такой же сумасшедшей скорости.
      Описав лихой полукруг по площади, машина вклинилась в плотное каре электромобилей, выстроившихся у причала. Второе такси остановилось неподалеку.
      Причалом владела шумная толпа.
      Сочи в эти месяцы напоминает сказочные города Александра Грина. Когда-то, в середине двадцатого века, это удивительное место чуть не превратили в гигантскую оранжерею. Обсуждали даже проект огромного пластикового колпака, который предохранил бы чуткие субтропики от погодных причуд соседнего умеренного пояса. Уже вздыбились над поникшими кипарисами прямоугольные хребты высотных гостиниц, уже выстроились пальмы в унылый солдатский строй вдоль однообразных раскаленных улиц, вокруг сиротливых, постриженных и побритых скверов...
      К счастью, победили противники "околпачивания". Вспучились под яростным напором трав разграфленные асфальтовые дорожки и рассыпались в прах. Утонули в буйном цветении похожие на утюги здания санаториев. И старый город, пахнущий нагретой солнцем галькой, рыбой и морем, остался диковатым и гостеприимным.
      Может быть, именно поэтому тянуло сюда туристов со всех концов света. Не комфортабельные ванны Мацесты, не проржавевшие эскалаторы, вмонтированные в острые профили скал, - влажное дыхание дикой и щедрой природы влекло сюда. Люди ехали за тридевять земель не в благоустроенную больницу под открытым небом, а к самой жизни, взлохмаченной и непокорной.
      И если суждено родиться единому международному языку - он, пожалуй, родился именно в Сочи, в августе, под шелест волн и шорох платанов. Потому что любой лингвист станет в тупик перед тем неповторимым экстрактом из всех языков и наречий, на котором объясняется летом многонациональный "город Солнца".
      Пестрота цветов кожи, пестрота одежд, пестрота улыбок...
      И вот сегодня весь этот пестрый поток хлынул ранним утром на причал, оттеснив репортеров с хитроумной аппаратурой. Невозможно было понять, кто отплывает, кто провожает, кто, узнав о предстоящей экспедиции, просто пришел посмотреть, послушать, потолкаться в прощальной суете.
      Это было похоже на огромный веселый праздник под бледным продрогшим за ночь небом, которое уже начало золотиться с востока, со стороны старого, давно заброшенного маяка. Два чопорных англичанина в белых бедуинских накидках пытались по очереди приподнять друг друга, чтобы оглядеться. Рослый седой негр по-мальчишески подпрыгивал, опираясь на плечи рыжего скандинава. Молоденький телерепортер, потерявший всякую надежду пробиться сквозь толпу, обреченно опустил в землю объективы своей камеры и плачущим голосом повторял: "Пресса, пресса". Пружинные антенны на его шлеме качались печально, как кисточки шутовского колпака.
      И надо всем этим - ровный гул с неожиданными всплесками смеха. Гул, когда полушепотом на всех языках говорят несколько тысяч человек сразу.
      - Разрешите... Товарищи, ну пропустите же, я опаздываю! Внушительные чемоданы Нины действовали безотказнее любого пропуска - люди сразу догадывались, что это один из членов экспедиции. Опечаленный репортер оживился и застрекотал камерой, а несколько "добровольцев" начали расчищать дорогу, пробуя перекричать толпу, по крайней мере, на восьми языках. Но толпа была бесконечна, и ей стало казаться, что вообще не существует ни моря, ни пирса, ни белого борта "Дельфина", а только спины и лица, спины и лица, и этот ровный, закладывающий уши гул. И трудно сказать, чем бы все кончилось, если бы рядом каким-то чудом не оказался сам профессор Панфилов.
      - Ну где же вы, Ниночка? Уисс волнуется. Я тоже. Уисс не выносит всего этого шума. Я, кстати, тоже...
      Он подхватил чемоданы, но было уже поздно: вокруг сомкнулось плотное кольцо. Профессора узнали.
      Молоденький телерепортер, едва веря в негаданную удачу, прицелился голубыми линзами:
      - Товарищ профессор... Иван Сергеевич, не могли бы вы сказать несколько слов о конкретной цели...
      Он краснел и заикался, девятнадцатилетний демон в рогатом шлеме, но упорно не давал дороги:
      - О конкретных задачах вашей экспедиции...
      Профессор потерянно топтался и оглядывался, но выхода не было: кольцо с каждой секундой становилось плотнее.
      - Но, право, здесь не место... Мы должны попасть на корабль... В официальном сообщении сказано...
      Почувствовав слабинку, телерепортер становился все увереннее и настойчивее:
      - Но, Иван Сергеевич, в официальном сообщении очень расплывчато "изучение проблемы общения с дельфинами в естественных условиях...". Ходят слухи...
      Нина слабо усмехнулась. С этого и надо было начинать. "Ходят слухи". Вокруг Панфилова всегда "ходили слухи". Вряд ли официальное сообщение о рядовой экспедиции могло привлечь столько внимания, собрать такую толпу. Тем более что "дельфинья проблема" тихо скончалась еще лет семьдесят назад. Но если в деле замешан Панфилов - жди чудес...
      Панфилова вся планета ласково называла "Пан". Действительно, этот сухонький, деликатно торопливый, синеглазый старичок очень походил на доброго Духа Природы - покровителя всего живого.
      Нина смотрела сзади на узкие нервные плечи, на серый птичий хохолок на затылке и пыталась вслушаться сквозь гул в то, что говорит шеф. Он всегда говорит о работе тихо, словно смущаясь собственных мыслей. Так тихо, что операторы едва не ломают регуляторы громкости, выводя их до предела. Только потом начинаются громы и молнии очередного скандала...
      Сколько ему лет? Иногда он отвечает - сто. Иногда - двести. И почему-то на самом деле хочется верить, что он - бессмертный...
      Строительство энергопровода Венера-Земля началось за два года до рождения Нины. Долго и придирчиво искали на Земле место для будущей приемной станции. И нашли. Очень хорошее место. Удобное. Оно удовлетворяло всех - геофизиков, авиаторов, строителей, экономистов. Всех - кроме Пана. Потому что гигантская стройка должна была растоптать какой-то хилый лесной массив и замутить какие-то безвестные речки. И Пан восстал. Против всех.
      Самый большой электронный мозг планеты подтвердил целесообразность старого выбора. Но Пан тихо и смущенно настаивал на своем...
      Нина узнала эту историю в четвертом классе. Из учебника. Энергопровод Венера-Земля работал. Он был виден из окна интерната даже днем. Нина смотрела на уходящий в небо зеленовато-голубой шнур и думала о волшебнике, который сумел переубедить человечество и перенести великое строительство за тысячи километров. Он сотворил чудо. Какое - она плохо представляла. Она дышала пряным, бодрящим воздухом, плывущим в распахнутое окно, и никак не могла одолеть последний абзац. Очень скучно начинался он: "Повышение процентного содержания кислорода в атмосфере привело..."
      - Простите, но к чему приведет такое общение?
      Нина невольно придвинулась ближе. Журналист перестарался. Конечно, по простодушию своему. Но... Лучше бы он помолчал.
      Пан медленно закипал. Глаза его налились синим пламенем, тщедушное тело согнулось, как для прыжка, а чемоданы угрожающе двинулись на репортера.
      - Н-не знаю... Но я знаю, что общение с вами...
      Нина взяла профессора за локоть.
      - Приведет к тому, что экспедиция не состоится. Пропустите!
      Репортер испуганно попятился от гневного взгляда, и кольцо лопнуло, открыв узкий проход до самого трапа.
      .Они беспрепятственно преодолели последние десятки метров, и уже в подъемном лифте Нина, отдышавшись, сказала:
      - Ну что вы, Иван Сергеевич! Перестаньте! Сердиться по пустякам... Согласитесь, официальное сообщение действительно... И простое любопытство...
      - Любопытство?!
      Синие глаза Пана полыхнули так, что Нина невольно прищурилась.
      - Нет, Ниночка, он знает, что делает! Он хочет убедить всех заранее, что задача "Дельфина" - дать глобальное решение проблемы. Тогда даже удача будет выглядеть провалом, понимаете? Это просто... нечестно!
      - Иван Сергеевич, вы, по-моему, преувеличиваете. Этот журналист наткнулся на вас случайно...
      - Журналист? Какой журналист?
      Они недоуменно воззрились друг на друга.
      - Господи, так вы же ничего не знаете! У меня совсем вылетело из головы... Ведь вы только вчера вечером прилетели!..
      Пан долго шарил по карманам, потом сунул Нине какую-то скомканную газету.
      - Карагодский! Я говорю о Карагодском! Он дал интервью в "Вечерке". Полюбуйтесь!
      - "Проблема общения человека с животными"... Ничего не понимаю! Почему Карагодский в Сочи и какое ему дело до общения?
      - Карагодский не в Сочи, а на "Дельфине". Он сопровождает экспедицию. По распоряжению Академии. Так сказать, трезвое око научного инспектора... И вообще!
      Пан безнадежно махнул рукой, и губы его обиженно задрожали.
      Только теперь Нина все поняла и от души пожалела шефа. Конечно, это удар. Причем из-за угла. И в последнюю минуту...
      Нина в третий раз перечитывала короткие строчки интервью, но перед глазами мелькало: "Академик Карагодский сказал"... "Академик Карагодский считает"... "Академик Карагодский уверен... во имя истинной науки"... "с точки зрения здравого смысла"... "отзвуки нездоровых сенсаций"... "фундаментальные истины биологии"... "очистить"... "отмести"... "разоблачить..."
      Створки лифта разошлись.
      - Так что теперь, Нина, у экспедиции появилась новая задача - проблема общения с Карагодским.
      - С Уиссом легче, Иван Сергеевич!
      - Иногда и мне так кажется, Нина... К сожалению! А вот и он...
      Карагодский стоял у борта, монументальный, как памятник самому себе, в своих неизменных очках, со своей неизменной тростью в монограммах. Он улыбнулся стандартно-благодушной улыбкой и склонил голову в учтивом полупоклоне.
      Нина торопливо кивнула в ответ. Беседовать с "защитником истинной науки" у нее не было никакого желания. Отправив чемоданы в каюту, она отвернулась к толпе у причала.
      - Ой, Иван Сергеевич, посмотрите! - Нина глазам своим не поверила.
      - Что случилось, Нина?
      - Юрка! Мой Юрка...
      - Ну и что?
      - Я же оставила его дома!
      Юрка действительно стоял на парапете и, улыбаясь во весь рот, махал ей рукой.
      Нина вспомнила и поняла все - желтая тропа, отороченная самшитом, и такси в зеркальце, как неотвязная тень погони... Но как Юрка сумел пробраться сквозь эту немыслимую толчею к самому парапету? Как его не смяли? Второе такси остановилось рядом, Нина слышала, как сзади хлопнула дверца, но не оглянулась... Конечно! Юрка шел следом!
      - Ну, погоди же... Вот вернусь, я тебе задам!
      Юрка был далеко, он не слышал, он только улыбался беззаботно и победно и по-прежнему махал рукой.
      - Не волнуйтесь, Нина, Юра уже вполне самостоятельный молодой человек. Приехал провожать свою знаменитую маму. Логично. Как и то, что маме, наверное, скоро придется самой провожать сына куда-нибудь к центру Галактики. Возможно, подобным же образом. Время...
      - Но он же потеряется!
      - Не думаю. Ему десять лет, если не ошибаюсь, и он не в марсианской пустыне. Ему уже пора самостоятельно изучать мир. Кстати, когда приедет Андрей?
      - Завтра.
      - Печально. Всего один день... Мне с ним очень хотелось поговорить на некую общую тему.
      - Общую тему? Что вы! Он весь увяз в своей кристаллопланете и, наверно, забыл, что на свете существует Земля!
      - Напрасно, Нина! То, что делают сейчас на Прометее, очень касается Земли. А наш с вами сугубо земной эксперимент может очень помочь там, в звездах. Цепочка жизни неразрывна, у нее нет ни начала, ни конца. Мы наугад ощупываем отдельные звенья, не подозревая часто об их неожиданной связи...
      Нина слушала рассеянно. В ней боролись праведный родительский гнев и запретная материнская гордость. Юрка и правда вырос - смешной "звездный" карапуз превратился в настоящего земного сорванца, упрямого, как папа... Вот он уже повернулся боком к "Дельфину", его окружили мальчишки... Он уже не смотрит на маму...
      А Юрка тем временем читал мальчишкам научную лекцию. Он стоял на парапете и, ободренный вниманием, говорил все громче и громче. Мальчишки слушали, открыв рты, проталкивались поближе. Юркин голос не мог побороть монотонный гул толпы, и добровольные переводчики повторяли его слова тем, кто не расслышал или плохо понимал по-русски:
      - Вот та высокая женщина рядом со старичком - его мама. Она ассистентка профессора Панфилова. Маленький старичок - это и есть профессор Панфилов. Его мама даже главней профессора Панфилова, потому что Уисс слушается только ее.
      - А кто такой Уисс?
      - Уисс - это ручной дельфин, который поведет корабль за собой. Он очень умный.
      Взрослые, заинтересованные ребячьей болтовней, тоже придвигались поближе.
      - Уисс все понимает. Профессор Панфилов хочет, чтобы Уисс проводил их к дельфинам, к тем, что на свободе. Он хочет... как это... установить контакт, научиться разговаривать с дельфинами.
      - А где сейчас этот Уисс?
      - Он на корабле. Мама пошла к нему. Ведь он только ее слушается...
      Резкий гудок перебил Юрку. Мальчишки заткнули уши.
      Гудок рявкнул еще раз.
      - Смотри, мальчик, твоя мама снова вышла на палубу.
      - Значит, сейчас выпустят Уисса.
      Толпа охнула. В корпусе корабля в сторону моря открылся люк. Из черного провала мощным броском вылетела трехметровая торпеда и ушла под воду без единого всплеска.
      Мгновенная тишина сковала причал. Слышно было, как лениво бьет о стенку волна. Прошла секунда, две, пять...
      - Ушел, - выдохнул кто-то.
      - Уисс! - изо всех сил закричал Юрка. На глаза навернулись слезы.
      - Уисс, - снова крикнул он, и в голосе его зазвучало отчаяние.
      То ли услышав свое имя, то ли просто придя в себя, Уисс вынырнул у самой причальной стенки, свечой взмыл в воздух метра на два, сделал немыслимый кульбит и ушел в воду на этот раз неглубоко. Он кружил рядом с кораблем, то уходя вперед, то возвращаясь - словно приглашал белого собрата-гиганта за собой, в набухшую густой синевой морскую даль...
      Нина перевела дыхание. Уисс не ушел. Уисс послушался. Уисс зовет к себе в гости.
      Прогремели трапы, прозвучали последние гудки, причал с пестрой толпой поплыл мимо.
      Юрка стоял по-прежнему на парапете и опять махал ей рукой.
      Она погрозила ему пальцем как можно более строго, но не выдержала, всхлипнула, улыбнулась и опустила руку.
      Толпа на берегу кипела, в небо летели шары, от которых шарахались чайки, а она еще долго-долго видела за кормой только синюю куртку сына и опущенную русую голову...
      - Уот из ю нэйм?
      - Что? - поднял Юрка заплаканные глаза и шмыгнул носом.
      - Уот из ю нэйм?
      Перед ним стоял мальчишка, такой же тощий и длинный, в такой же синей куртке и с такими же белобрысыми вихрами. Только нос был смешно вздернут, а на загорелой физиономии выступала россыпь веснушек. Мальчишка улыбался открыто и сочувственно.
      - Юрка.
      - Юр-ка... Ит из гуд нэйм - Юрка! Энд май нэйм из Джеймс. Джеймс Кларк.
      - Юрий Савин, - представился Юрка и протянул руку. Веснушчатый англичанин разразился целой речью, и Юрка покраснел:
      - Ай спйк инглиш вери литл...
      Мальчишка попробовал объясниться по-русски:
      - Я знайт... два дельфин... играть... недалеко море... не бояться... биг энд литл... бэби. Смотреть?
      - Пойдем, - решительно сказал Юрка. - Пойдем посмотрим, где играют большой и маленький дельфины... Ты это хотел сказать, Джеймс?
      - Иес, иес, - закивал англичанин.
      Они засмеялись оба и, взявшись за руки, соскочили с парапета на влажный пластик пирса. Толпа расходилась.
      Нина с наслаждением, полузакрыв глаза, подставила лицо свежему утреннему бризу. Прохладный ветер скользнул по щеке, растрепал прическу.
      Прямая линия берега постепенно изгибалась в дугу, горы, горбатые и мощные, улеглись поудобнее и застыли, склонив добрые морды к самой воде. Пробежали серебряными жуками металлические вагончики фуникулеров и, уменьшаясь, исчезли.
      Теперь только малахитовые потоки лихорадочно спутанных, ошалевших от солнца и соленого ветра растений тяжело падали с желтых скал на матовое стекло моря.
      Нине почудилось движение в плавных линиях береговых скал. Лишь на мгновенье - но движение. Вернее, даже не движение, а какая-то напряженная мука чудовищно медленного перемещения, которое рассеянному взгляду кажется неподвижностью.
      Берега ползли в море.
      Жизнь возвращалась в море - медленно и неодолимо...
      Когда в полутемной комнате сверкнет молния фотовспышки, глаза на долю секунды видят не тени вещей, а их истинный объем и расположение в пространстве. Это продолжается только долю секунды, но цепкая память навсегда отпечатает в подсознании картину увиденного и ты, много времени спустя, сам себе удивляясь, в полной темноте безошибочно находишь дорогу...
      Так было и сейчас. Нина широко открыла глаза, и все стало обычным просто берег, уже тронутый сверху позолотой, отступал к горизонту, а высоко в небе синеватые облачка пара вдруг начали быстро расплываться, разбрасывая по сторонам мгновенные радуги.
      Но тревожная льдинка под сердцем не таяла.
      Порыв ветра - и столб яркого света, отраженного белой мачтой, возник, исчез, возник снова и запылал в полную силу.
      Нина оглянулась. Из горящего зеленого моря вставало большое, прохладное, плоское солнце, и бушприт "Дельфина" был нацелен в него, как стрела в мишень. А в нескольких сотнях метров, на золотой тропинке между кораблем и солнцем, мелькал в холодном огне острый плавник.
      Уисс вел корабль...
      2. РАЗВЕДЧИК
      Уже двадцать раз рождалось солнце и двадцать раз умирало, чтобы воскреснуть через несколько часов.
      Эти несколько часов между закатом и рассветом Уисс отдыхал. Отдых нужен был не столько ему, сколько существам, которые храбро плыли за ним в железной скорлупе большого кора.
      Земы...
      Уисс лежал без сна, покачиваясь на волнах, и перебирал пестрые дневные впечатления, пытаясь построить четкий логический узор. Это удавалось не часто.
      Иногда, после очередной трансляции в коралловые гроты Всеобщей Памяти, он говорил с Бессмертными. Бессмертные задавали недоверчивые вопросы или вообще отмалчивались. Только Сусии понимал Уисса. Грустные лиловые тона его речи успокаивали и ободряли, а мятежные знания Третьего круга помогали находить выход из неожиданных тупиков.
      Но даже Сусии не мог понять всего. Потому что он был далеко. Есть нечто, чего не передать по живому руслу Внутренней Дуги...
      Тонкий голубой звук пронзил тишину, ударил в гулкий панцирь ионосферы и рассыпался на сотни маленьких магнитных смерчей. Ионосфера помутнела с востока, в ее невидимой до сих пор толще закипели белые водовороты.
      Короткая магнитная буря неслышно пролетела над морем, дрожью прошла по коже.
      Серебряная радиозаря разгоралась. Первые всплески солнечного дыхания коснулись ночного неба, приглушили монотонные всхлипы умирающих нейтринных звезд, отдаленный рев квазаров и быстрый, неуверенный пульс новорожденных галактик.
      Тончайшая паутина изменчивого свечения, сотканная из миллионов вспыхивающих и затухающих радиовихрей, уверенно и плотно обволакивала высоту. Каждая ниточка диковинной паутины едва заметно вибрировала и мерцала, и все - огромное белое небо, белое море и даже полупрозрачный дымчато-молочный воздух - все сверкало и пело нежно и торжественно.
      Но видел и слышал это только Уисс.
      Исполинская и прекрасная игра, космическая вакханалия радиорассвета не существовала, не существует и не будет существовать для земов, которые спят сейчас в своей железной колыбели.
      Усилием воли, с некоторых пор уже привычным, Уисс постепенно отключил все рецепторы, кроме светового зрения и инфраслуха. Сейчас он воспринимал окружающее почти как зем.
      Мир погас. Темнота и тишина, нарушаемая лишь ворчливым шепотом волн, обступили дэлона. Даже звезд не стало видно - их закрывала непроницаемая пелена туч.
      Глухое чувство одиночества, затерянности сжало сердце Уисса.
      Сусии прав. Двухлетнее общение с земами, "вживание" в их психику и опыт изменили в чем-то и самого Уисса. Он старался "видеть" и "думать", как зем - без этого сама идея эксперимента бессмысленна. И теперь у него это получается. "Слишком хорошо получается", - так сказал Сусии, и в спектре его была тревога.
      Кажется, Бессмертные стали сомневаться в его душевном здоровье.
      Нет, он здоров. Его не тянет к скалам, морской простор по-прежнему пьянит и властвует над ним...
      Уисс припомнил, как после добровольного "плена" в акватории земов он почуял вдруг запах вольной воды...
      Когда в специальном контейнере земы привезли его на свой кор, он очень волновался. Не за свою безопасность, нет - он боялся, что земы не поймут, не пойдут за ним, передумают. Снова и снова просматривал он свой план, поражаясь собственной дерзости, и ничто больше не интересовало его.
      Но когда с лязгом открылся люк и в раскрытый проем ударила волна, пропахшая йодом и чем-то еще, до спазмы близким и неповторимым, Уисс забыл обо всем. Мускулы сжались инстинктивно, и никакая сила не могла удержать его в ту минуту в душном кубе контейнера. Его локаторы, привыкшие за два года повсюду натыкаться на оградительные решетки акватория, ощутили пустоту, и только далеко-далеко электрическим разрядом полыхнула фиолетовая дуга горизонта.
      Он опомнился через несколько секунд, но этих секунд было достаточно, чтобы кор остался далеко позади. Какая-то бешеная, слепая радость владела всем его существом, каждой клеточкой и нервом, и сильное, истосковавшееся по движению тело яростно ввинчивалось в плотную воду, оставляя за собой клокочущий водоворот. Внутренний глаз - замечательный орган, неусыпный сторож, следящий за состоянием организма - укоризненно замигал, докладывая о недопустимой мышечной перегрузке.
      Уисс немного расслабился, замедлил ток крови и, глубоко вздохнув, ушел в глубину.
      Медлительные ритмы подводной стихии окутали его. Отголоски шторма, ревущего где-то в тысяче километров, слегка покалывали метеоклетки, скрытые под валиками надбровий, переменчивый вкус близких и далеких течений щекотал язык, разноцветные рыбешки с писком шарахались во все стороны из-под самого клюва.
      Здесь, в глубине, было еще темно, и Уисс перешел со светового зрения на звуковидение.
      Все вокруг мгновенно изменилось, вспыхнуло невероятными ярчайшими красками, заструилось невесомо и бесплотно, уничтожив формы, объемы, перспективу, расстояния, размеры - все динамично вписывалось друг в друга, пронизывало друг друга, сливалось, оставаясь разделенным - большое и малое, далекое и близкое.
      Уисс видел одновременно плоскость водной поверхности над головой и обточенную прибоем разнокалиберную гальку дна, крошечный золотисто-прозрачный шарик диатомеи с изумрудной точкой хлорофилла в центре и многометровые хребты волнорезов, окаймлявших сине-зеленый бетон причальной стенки - низ и верх, север и юг, запад и восток. Световое зрение могло обмануть, солгать - песчинка у самых глаз кажется больше утеса на горизонте - но в мире звука существовали только истинные размеры и объемы, не искаженные перспективой. Глаза Уисса видели сейчас каждую пылинку сразу со всех сторон, словно в сотне зеркал.
      Уисс немного увеличил частоту ультразвука, и лучи локатора прорвались сквозь экран морской поверхности. Все, что было в воде, стало теперь прозрачным, то, что в воздухе, - видимым.
      Причал выгнулся дугой метрах в пятистах, и пестрая толпа земов замерла на нем неподвижно. Смутные, беспорядочно тревожные импульсы шли от толпы. Неподвижен был и железный кор, похожий на уродливого кита.
      Уисс сузил поле и выделил среди земов две знакомые фигуры - на палубе. Нина и Пан застыли, подавшись вперед, и тоже излучали беспокойство.
      Тревога и недоумение передались Уиссу. Что там случилось? Почему там все неподвижно, как на мертвых изображениях, которые Нина называет "фотографии"?
      Земы передумали?
      Он скользнул локатором по толпе. Глаза снова выделили знакомое маленькую фигурку Юрки, сына Нины. Несмотря на все старания, Уисс никак не мог изобразить дыхалом трудное звукосочетание, у него получалось что-то среднее между хрюканьем и бульканьем - "Хрюлька" - и это всегда веселило подопытных земов.
      Юрка был напряжен и неподвижен, как и все. Рука с растопыренными пальцами поднята вверх, на глазах слезы, губы движутся медленно-медленно.
      Он кричит?
      Уисс поспешно перешел на инфраслух. Казалось, целая вечность прошла, пока из отчаянно медленных колебаний составилось слово:
      - У-у-у-и-и-и-с-с-с!
      И вдруг он понял. Ему стало легко и весело, и дерзкий план перестал казаться сумасбродством.
      Земы его потеряли!
      Вырвавшись на свободу, Уисс, сам того не заметив, перешел на обычный жизненный ритм дэлона. Поэтому и толпа, и Пан, и Юрка казались ему неподвижными - он жил и действовал вчетверо быстрее. Опьяненный простором, он забыл, что у земов лишь одно световое зрение, и стал для них невидимкой. Земы растерялись, решив, что он бросил их.
      И милый маленький зем зовет его назад...
      Несколькими мощными движениями дэлон преодолел добрых четыре сотни метров, взмыл в воздух у самой причальной стенки, описал долгую дугу и снова ушел в воду, но теперь уже неглубоко.
      И сквозь беспорядочный фейерверк вспышек радости он уловил вдруг ломкую, неуверенную, но вполне связную пента-волну Нины:
      - Спасибо, Уисс!
      Эти задыхающиеся, неумело напряженные, похожие на пугливый шепот ламинарий, биения биотоков развеяли последние тени сомнений.
      Он свистнул - на все море:
      - Вперед!
      И железный кор послушно двинулся за ним, и солнце выплыло навстречу...
      * * *
      Над свинцовым морем висел рассеянный серый рассвет, и торопливые неопрятные тучи бежали на север. Белый кор покачивался в полукилометре, бессмысленно тараща в утро зрачки позиционных огней.
      Уисс просвистел призывно, но ответа не было: земы еще спали.
      Мутная мгла ненастья угнетала. Уисс переключился на инфразрение. Багровую поверхность моря пронизали миллиарды огненно-рыжих пульсирующих жилок - это перемешивались теплые и холодные слои воды. Растрепанные холодные тучи превратились в полупрозрачные зеленоватые дымки, сквозь которые синело солнце в своей раскаленной короне.
      Уисс описал дугу в багровой воде, расправляя затекшие мускулы, рывком вылетел в воздух и увидел внизу, в изогнутом зеркале воды, свое увеличенное в несколько раз отражение. В следующую секунду он бесшумно вошел в воду и плавным движением направил тело в бодрящий холодок глубины.
      И снова увидел свое отражение - теперь уже наверху, на рубеже воды и воздуха.
      Уисса всегда волновал и будоражил этот рубеж - граница двух разных и чуждых миров, таких близких и таких несхожих. Уже много веков неистовые умы пытаются перейти эту границу, понять то, что кроется по другую сторону зеркальной поверхности.
      Но всегда - да, к сожалению, всегда! - они видят причудливо искаженные отражения своих тел, своих дум, своих целей - независимо от того, плывут ли они из глубины моря или падают с воздуха.
      И возможно ли вообще перейти этот рубеж - понять и принять нечто абсолютно выходящее за рамки твоих знаний и опыта, твоего ощущения мира, нечто по-настоящему невероятное, ничем не похожее на то, что окружает тебя и окружало твоих предков?
      Иногда кажется - нет.
      Иногда кажется - да...
      Его привела к земам не только простая любознательность, как приводила сотни других, и не только веление Поиска, хотя он и был Хранителем Пятого Луча. Он пошел в добровольный плен, неся в себе соединенную мудрость Шести и общую надежду народов Дэла.
      Последние несколько столетий планету лихорадило. Неведомые силы то здесь, то там рвали тонкие искусные цепочки Равновесия, и необратимые трагедии разыгрывались среди живого.
      Не конвульсии космической бездны, не горячка солнечных пятен и не бунт земных недр вызвали болезнь. Равновесию биофона грозили... земы.
      Категоричность обвинения не нравилась Уиссу. Да он, собственно, и не собирался обвинять или оправдывать. Он пришел к земам без предубеждения, но и без симпатии. Обязанностью хранителя Пятого Луча была разведка.
      Но случай перевернул все вверх дном...
      * * *
      Та памятная августовская ночь ничем не отличалась от предыдущих. Было душно, и пришлось на несколько градусов понизить температуру кожи. Теплая вода акваторий пахла железом заградительных решеток. Сгорая в стратосфере, печально шуршали бессчетные метеориты и сгустки космической пыли. Монотонный звездный дождь убаюкивал, навевал дремоту...
      Дела шли плохо. Целый год "плена" добавил немного нового к наблюдениям, сделанным четыре тысячи лет назад. Земы почти не изменились биологически, общие психические индексы остались прежними. Никаких патологических сдвигов. Версия всеобщего наследственного безумия отпадала...
      День обычно кончался игрой. Молодая земка принесла свежей рыбы, и они минут пятнадцать возились в воде. Уисс искренне веселился, пытаясь скопировать подводные пируэты этого забавного и по-своему милого существа. Земы, как и все сухопутные, любят воду - сказывается первородный инстинкт но на этот раз, вопреки обыкновению, земка играла неохотно и скоро вылезла на берег.
      Она сидела на влажном камне и смотрела на звезды. На коленях у нее поблескивал небольшой аппарат, которым пользуются для записи и воспроизведения звуков.
      Уисс, отключив световое зрение и локаторы, дремал, прижавшись боком к нагретому за день камню. Бессвязные отсветы дневных мелочей освобожденно и легко кружились в голове.
      Что он знает об этом существе, сидящем подле, - и бесконечно далеком? Он знает его повадки и привычки, оно откликается на имя "Нина", иногда даже - на пента-волну, хотя почему-то пугается при этом. Но что руководит этим нескладным примитивным телом? Какая власть, какие побуждения заставляют земов тратить время и силы на создание искусственной среды, разрушая естественную? Ощущение неполноценности? Страх перед миром? Голод?
      Камешек скатился с откоса, булькнул в воду. Земка включила свой аппарат. Из коробки поползли тягучие завыванья, которые издают земы, встречаясь друг с другом.
      Уисс досадливо зажал инфраслух - бессмысленное бормотанье раздражало его.
      Он уже почти спал, когда увидел РЕЧЬ. Сначала он решил, что это сон, потом - что рядом появился неведомый товарищ, но уже через секунду понял, что цвет исходит из аппарата земки, и замер.
      Это не была речь дэлона - в ней клубились, плясали, замирали и загорались вновь чужие краски, чужие, невнятные и мятежные образы - но это была осмысленная РЕЧЬ!
      Дрожа всем телом, Уисс пытался понять, что говорит многотональный, многотембровый голос. Волнение мешало ему вжиться в ритм, всмотреться в невиданные, дикие сплетения ассоциаций. Но вот мелькнуло в сумбурном потоке знакомое - ослепительная синева и белые пятна в синеве...
      Небо! Конечно, небо - странно уплощенное, искаженное непривычным ракурсом, но - небо Земли! И суша - от края до края, без единой полоски воды - гигантские каменные волны с белоснежными шапками на гребнях застывшее на века мгновенье бури...
      И снова - хаос непонятного, но почему-то тревожно знакомого - словно кто-то на чужом языке пересказывает историю, которую ты давно забыл: что-то мерещится в диковинных созвучиях, мельтешит - и ускользает.
      И вдруг - огромная фигура зема: лохматая голова заслоняет солнце, плечи раздвигают горы, а в руке у него...
      Эти ярко-алые, судорожно трепещущие языки, похожие на щупальца бешеного кальмара...
      Красный Глаз Гибели, страшное проклятье Третьего Круга, едва ли не погубившее пращуров - клубок вечного ужаса, от которого через много миллионов лет вздрагивают во сне далекие потомки, враг всего живого ОГОНЬ!
      Речь продолжалась, но Уисс уже не видел ее - сработали сторожевые центры Запрета, заглушив опасные видения мягкими успокаивающими колебаниями.
      Каждый дэлон проходил через операцию Запрета сразу после рождения: из подсознания стирали все, что связано с тайнами Третьего Круга эпохи Великой Ошибки. Этого требовало благоразумие и забота о духовном единстве народов Дэла.
      Только Бессмертные, несущие знак Звезды, обречены были на знание Всего. Но чтобы уберечься от Безумия Суши, они ограждали мозг нервными центрами, мгновенно реагирующими на опасность...
      Речь погасла. Земка уже не сидела, а стояла. Она заметила волнение Уисса и, судя по всему, взволновалась не меньше. Потом вдруг сорвалась с места и бросилась вверх по откосу, скользя и спотыкаясь на сырой от ночной росы гальке.
      Уисс свистнул с такой яростью и силой, что по воде побежала рябь. Тонкая, бесконечно тонкая ниточка между двумя мирами - неужели ей суждено порваться?
      Земки все не было, и Уисс метался по акватории, бешено вспарывая воду спинным плавником. Чью РЕЧЬ он видел?
      Чья гордая и страстная душа соединила в себе жгучую резкость молний и томную нежность утреннего бриза? Чей исступленный разум выплеснулся в бурной исповеди?
      Что несет могучий голос - надежду или угрозу?
      Огромный зем и - Глаз Гибели...
      Мозг Уисса кипел и напрасно мигал предупреждающе внутренний глаз врожденное чувство самосохранения на этот раз изменило дэлону.
      А земки все не было.
      Что если... Нет, невозможно. Забавные, нелепые, неповоротливые существа - и кипящее море Мысли? Тысячи лет рядом, бок о бок - Разум?
      С откоса полетела галька. К Уиссу бежали двое - Нина и старый зем, откликавшийся на имя "Пан". Они остановились у самой воды, возбужденно размахивая верхними конечностями, и забормотали быстрее обычного. Земка показывала то на аппарат, то на Уисса. Дэлон мучительно напрягал инфраслух, пытаясь уловить смысл бормотания, которое до сих пор считал досадней помехой:
      - С-о-в-е-р-ш-е-н-н-о с-л-у-ч-а-й-н-о... В-к-л-ю-ч-и-л-а н-е т-у с-к-о-р-о-с-т-ь...
      - Ч-т-о т-а-м з-а-п-и-с-а-н-о?
      - С-к-р-я-б-и-н... П-о-э-м-а о-г-н-я... В-к-л-ю-ч-и-л-а н-е т-у с-к-о-р-о-с-т-ь...
      Земы бормотали и бормотали, а мысли Уисса неслись по крутой траектории вокруг темного ядра загадки.
      Если даже это нудное бормотание - средство общения, то вслушиваться бесполезно. Таким примитивным способом - около сотни звуков, едва различимых уже на 30-40 метров, - не передать сколько-нибудь полной и осмысленной информации. Только самое примитивное: сигнал боли, сигнал тревоги, сигнал призыва.
      Но РЕЧЬ живет в аппарате земов, и она зачем-то нужна им.
      Замкнутый круг, который надо разомкнуть во что бы то ни стало.
      Огромная фигура, закрывшая солнце, и Глаз Гибели над головой...
      Угроза?
      На берегу поднялся переполох, и по воде резанул луч прожектора. Уисс раздраженно метнулся в сторону и броском ушел в темноту, к самому ограждению, где глухо дышало море.
      Если это угроза - то не от самих земов. Земы по натуре доверчивы и миролюбивы - об этом говорит память тысячелетий и собственный опыт.
      Но они могут быть оружием чужой воли, и тогда гипертрофированная способность к подражанию, тяга к искусственному дадут отравленные всходы.
      Он может скрываться там, в непроходимых и беспорядочных дебрях суши незваный гость межзвездных бездн, Разум, чуждый Земле и потому беспощадный - и его внушения заставляют земов разрушать Равновесие Мира...
      Разум, враждебный Разуму. Снова нелепость. Снова круг. Замкнутый круг.
      Уисс чувствовал интуитивно, что истина рядом, но что-то цепко держало, направляя на ложный путь, какая-то сила в последний момент отклоняла от цели прямую стрелу его мысли.
      И вдруг он понял - центры Запрета. Это они, неусыпные клетки, спасая мозг от опасной перегрузки, направляют поиск по дорожкам известных формул. И загадку не раскрыть, круг не разомкнуть, пока...
      - У-и-с-с!
      Ниточка ведет в запретные области, и кто знает, что будет, если потревожить миллионолетний сон древних сил...
      - У-и-с-с!
      Его никто не обвинит в трусости. Добровольное сумасшествие равносильно самоубийству...
      - У-и-с-с!
      Но ведь это - единственный шанс...
      Когда Уисс вернулся к берегу, там суетилось около десятка земов. Сильный голубоватый свет двух прожекторов заливал площадку над бухточкой, до самого дна пронизывал воду. Метрах в десяти от берега на поверхности покачивался большой красный буй, с которого свисал решетчатый металлический цилиндр.
      Уисс уже знал его назначение - это был ультразвуковой передатчик, довольно точно имитирующий естественный сонар животных. Цилиндр доставил немало неприятных минут Уиссу: земы с его помощью то транслировали бессмысленные обрывки чьих-то позывных, сбивая с толку, то ослепляли неожиданными импульсами, заставляя натыкаться на окружающие предметы, то без всякой видимой системы и цели повторяли собственные сигналы дэлона.
      Цилиндр появился некстати. Меньше всего расположен был Хранитель Пятого Луча заниматься сейчас игрой. Он ждал действий куда более значительных, чем нехитрые манипуляции с ультразвуком. Но молодая земка, наклонившись к самой воде, без конца повторяла его имя и лопотала, лопотала что-то, и столько отчаянной мольбы было в ее лопотанье и жестах, что Уисс, недовольно фыркнув, подплыл к ЦИЛИНДРУ.
      Он едва успел переключиться со светового зрения на звуковидение, как передатчик заработал. Цилиндр превратился в багровое яйцо, потом в малиновый шар, быстро распухающий в огромную розовую сферу - пока звуковой пузырь нарастающего свиста не лопнул, брызнув искрами в оглушительную тишину.
      И вдруг через короткую паузу снова зазвучала РЕЧЬ. Теперь она исходила из цилиндра, свободная от искажений и помех, неизбежных при переходе звука из воздуха в воду. Многократно усиленная, она лилась теперь широко и свободно - и все-таки ускользала от понимания, проносилась мимо сознания и терялась где-то за пределами памяти.
      Центры Запрета работали безотказно. Как плотина во время паводка, они направляли разрушительный поток чуждых понятий и чувств мимо, мимо - в проторенное русло Забвения.
      Обязанностью Хранителя Пятого Луча была разведка. И не больше.
      Но Уисс сделал то, на что до сих пор не решался ни один дэлон.
      Он отрезал себя от внешнего мира, убрав воспринимающие рецепторы. Сосредоточившись, представил себе свой мозг. Поплыли перед внутренним глазом сложнейшие переплетения нервных волокон, лучистые кратеры нервных центров, миллиарды пульсирующих и мерцающих нейронов, собранных в причудливую вязь бугорков и извилин.
      Он скоро нашел то, что искал - небольшой серовато-бурый бугорок мозга у затылка, отороченный пунктиром пурпурно-лиловых звездочек. Это и были центры Запрета.
      Уисс мысленно соединил звездочки одну за другой извилистой сплошной линией, трижды опоясавшей подножие бугорка.
      Звездочки продолжали мигать.
      И тогда, собравшись с духом, Уисс пустил по воображаемой линии сильнейший разряд.
      Он услышал свой собственный вопль, уносящийся в пространство, и ощутил, как горячая судорожная боль тысячами молний ударила из мозга по всему телу, корежа и ломая суставы, растягивая сухожилия и мускулы.
      Он задыхался...
      3. ЗАПРЕТНЫЕ СНЫ
      Он все-таки перевел дыхание. Сеть кровеносных сосудов, ветвясь и истончаясь, разнесла живительный кислород во все уголки организма. Судорога медленно отпускала тело, мышцы расслаблялись и оживали. Боль уходила.
      Пурпурно-лиловые звездочки уже не мигали.
      Уисс сжег центры Запрета.
      Вначале он ничего особенного не ощутил. Но когда ушла боль, откуда-то снизу подступила фиолетово-черная бесконечность. Она жила вовне и внутри, и это длилось мгновенно и вечно, потому что не было ни пространства, ни времени.
      Уисс впервые в жизни почувствовал страх. Не то подсознательное предчувствие опасности, которое побуждает к мгновенному действию, а первородный леденящий ужас, лишающий сил и воли, - страх бытия.
      Вот оно, наследство пращуров - Безумие Суши, - оно спит в каждом дэлоне за тройной оградой пурпурно-лиловых звезд и, случайно разбуженное, заставляет выбрасываться на скалы...
      Но разве за этим Уисс переступил Запрет?
      Неторопливо, исподволь, опасаясь шока, Уисс возвращал чувствительность органам. Он входил в окружающий мир прежним и перерожденным одновременно. Его мозг был лишен защиты и равно открыт всему - обдуманному и бессмысленному, доброму и злому, явному и тайному.
      И когда зрение вернулось, Уисс содрогнулся от неожиданного успеха. Вернее, он ждал успеха, но не настолько быстрого и полного.
      РЕЧЬ продолжалась. Но невидимое стекло, разделявшее прежде опыт Уисса и логику чуждых видений, исчезло. Тонкий живой нерв забытого родства - ведь предки дэлонов жили на суше! - протянулся между двумя мирами.
      И свободное от Запрета сознание Уисса перелилось по нему в чужую жизнь, в чужие сны...
      Уисс был маленьким зверенышем с короткой рыжей шерстью. Он затаился в густой листве огромного дерева, вцепившись в корявые сучья всеми четырьмя лапами. Его мучил голод и страх.
      Грязно-коричневые смрадные тучи едва не задевали верхушку дерева. Тяжелым душным покрывалом колыхались они над лесом, и дрожащий свет едва просачивался вниз. Было жарко, воздух, насыщенный испарениями и стойким запахом гнили, был неподвижен, и неокрепшие легкие, казалось, вот-вот лопнут, не выдержав судорожного ритма дыхания.
      Вокруг бесновалась зелень. Тысячи растений тянулись из черной, глухо чавкающей трясины к неверному свету дня. Они протыкали, мяли, душили друг друга могучими змееподобными стеблями, и эта беспрерывная, медленная и страшная борьба была почти единственным ощутимым движением вокруг.
      Но неподвижность таила угрозу. Уисс каким-то сверхчутьем знал, что везде - вверху, вокруг, внизу - в шуршащей и скрипящей зелени, затаившись, поджидают добычу сильные и беспощадные враги. Уисс боялся пошевельнуться, чтобы не выдать своего убежища.
      Встрепенувшееся ухо уловило приближающийся хруст. Через минуту хруст превратился в треск, а еще через минуту скрежет и грохот ломающихся и падающих древесных великанов. Задрожала земля, дерево, на котором сидел Уисс, резко качнуло, но даже это не смогло заставить его покинуть зеленое гнездо. Он только крепче прижался к стволу, окончательно слившись с рыжей, лохматой от плесени корой.
      Огромная, колеблющаяся гора мышц проползла рядом, оставив за собой широкий коридор. Внезапно она замерла, и над верхушкой дерева закачалась приплюснутая голова, вся в тягучих потеках желто-зеленой слюны. Широкие ноздри со свистом втянули воздух, и целая туча цветочной пыли поднялась в воздух с раскрытых ядовито-синих соцветий.
      Голова раздраженно дернулась и, покачавшись, нерешительно потянулась к соседнему дереву. Оно показалось чудовищу более аппетитным, и от него остался только расщепленный огрызок ствола.
      Гора продолжала свой путь, и треск вскоре затих.
      Голод туманил сознание Уисса, его била мелкая дрожь. Он попробовал выковыривать из трещин коры липких, радужно переливающихся слизняков, но студенистая масса обожгла рот. Он выплюнул слизняка и тихонько заскулил.
      Голод превозмог страх. Прижимаясь к стволу, неслышно проскальзывая сквозь путаницу лиан, оставляя на острых колючках клочки шерсти, Уисс спустился вниз и затих, осматриваясь, принюхиваясь и прислушиваясь.
      Его внимание привлек наполовину придавленный упавшим деревом куст, усыпанный какими-то большими матово-сизыми плодами. Их резкий запах кружил голову и сводил спазмой желудок. Уисс осторожно выглянул из укрытия и, не заметив ничего подозрительного, проворно затрусил к соблазнительным плодам.
      Его спасла собственная неуклюжесть - у самого куста он поскользнулся на содранной коре и чуть не свалился в топь. В тот же миг у самого горла лязгнули страшные челюсти, и длинное тело пронеслось над ним, едва не царапнув желтыми загнутыми когтями.
      Уисс хотел метнуться назад, но застыл, парализованный ужасом, - дорога была отрезана. С трех сторон протяжно ухала непроходимая топь, а между Уиссом и спасительным гнездом готовился к новому прыжку враг. Он стоял, пружиня на непомерно больших, чуть ли не в полроста, перепончатых задних лапах, а маленькие передние мелко дрожали, готовясь схватить добычу. Зверь был втрое больше Уисса, и драться было бесполезно. Это чувствовали оба, и зверь не спешил. Он медленно приседал, медленно открывал пасть, усеянную пиками треугольных зубов, и красные глазки его наливались тупой радостью.
      Уисс взвыл и тоже встал на задние лапы. Отчаяние сковало его мышцы, и он не смог разжать пальцы, вцепившиеся в какой-то сук. Он так и поднялся навстречу врагу - с острой раздвоенной рогатиной в передних лапах.
      Зверь прыгнул - и яростный смертный рев огласил джунгли, сорвался на жалкий визг и захлебнулся. Тяжелое тело обрушилось на Уисса. дернулось два раза и замерло. Уисс пошевелился, еще не веря в спасение, но зверь не двинулся. Осмелев, Уисс выполз из-под туши. Враг был мертв. Из развороченного горла черной струёй хлестала кровь.
      Уисс недоуменно переводил взгляд с мертвого зверя на рогатину и обратно. Потом лизнул окровавленный сук. Кровь была теплая и соленая. Он лизнул сук еще раз и вдруг, зарычав, припал к ране поверженного врага. Он пил красную жидкость жадно, захлебываясь, урча, и ощущал, как сила возвращается в мышцы.
      Потом он встал на четвереньки, довольно облизываясь, и только сейчас заметил, что передние лапы продолжают сжимать раздвоенный сук. Он хотел бросить палку, но что-то остановило бросок. Уисс перевел взгляд с рогатины на зверя и обратно...
      Видение потускнело, отхлынуло в темноту, обнажив галечный берег акватории и слепящие зрачки прожекторов, и черные силуэты земов, и отблеск металла на громоздких аппаратах - а Уисс все еще ощущал во рту дразнящий вкус теплой крови, и ласты его неестественно топорщились, словно пытаясь удержать рогатину...
      Старый зем сидел у воды, свесив между колен худые руки, и пристально следил за дэлоном.
      - И-в-а-н С-е-р-г-е-е-в-и-ч, д-а-в-а-т-ь в-т-о-р-у-ю ч-а-с-т-ь?
      Старик промолчал, предостерегающе подняв руку. Он ждал чего-то от Уисса.
      И Уисс не без тайной гордости за свое превосходство слегка изогнулся и описал вокруг цилиндра геометрически точный круг, наслаждаясь совершенством и универсальностью своего тела, отшлифованного вдохновенным трудом поколений.
      Старик махнул рукой.
      - Д-а-в-а-й-т-е!
      Цилиндр снова засветился...
      Теперь Уисс был не один, и к привычным чувствам голода и страха присоединилось еще одно - чувство холода, в три погибели скрючившего тело. Он кутался в промокшую медвежью шкуру, плотнее прижимался, к таким же скрюченным, закутанным в шкуры, телам - ничего не помогало.
      Их осталось немного от большого и сильного стада - остальные погибли сегодня утром в схватке с пещерным медведем, хозяином этой каменной берлоги.
      Уисс покосился на клубок тел, бьющихся в ознобе.
      Их уже не пугает смерть. Спрятанный под скошенными лбами маленький робкий мозг уже уснул. Каменные топоры валяются в углу пещеры вперемешку с костями, обглоданными до глянца. Завтра в пещере не останется ни одного живого существа. То, что не сумели сделать звери и черные обезьяны, прогнавшие стадо с насиженных теплых гнезд, сделает холод.
      Уисс перевел глаза на выход. В широком белом проеме кружились снежинки. Залетая в пещеру, они таяли, превращаясь в капельки голубоватой влаги. Весь оранжево-красный, с черными извилистыми прожилками, неровный свод пещеры светился голубыми каплями. Капли, набухая, падали вниз и ранили воспаленную кожу, как острые шипы.
      А за проемом был мир. Недобрый холодный мир. Мир искромсанного, вздыбленного, вспененного камня - гигантские каменные волны с белыми шапками на острых гребнях, они обступили беглецов со всех сторон. Скрытое горами солнце опускалось все ниже, и причудливые утесы, похожие на морды зверей, окрасила кровь. Небо синело, а внизу, в глубокой расщелине, клубился плотный багрово-фиолетовый туман. Изредка вспышки прорезали его, и тогда земля вздрагивала, и с утесов срывались камни. Там, внизу, тоже была смерть непонятная и от того еще более страшная.
      Привычная спазма свела желудок. Тело, наперекор всему, требовало пищи. Оно не хотело мириться со смертью. Оно хотело жить.
      Уисс пошевелился, попробовал подняться. Онемевшие ноги пронзила тупая боль. Уисс сел, ворча, но потом все-таки встал.
      - Надо! Еды!
      Гортань плохо повиновалась ему, и немногие понятные слова звучали, как звериные крики. Клубок тел не пошевелился, и Уисс повторил требовательно:
      - Надо! Еды!
      Мужчины словно не слышали, и ярость охватила Уисса. Он схватил каменный топор и замахнулся на ближайшего.
      - Надо! Еды!
      Тот покорно закрыл глаза, ожидая удара. Холод был сильнее голода и страха. Сородич готов был умереть, но не отдать свой кусочек тепла. Глаза Уисса по очереди встретились с глазами остальных - они смотрели затравленно и равнодушно, в них не было даже мольбы, их уже застилала пелена неизбежного. Уисс опустил топор. Потом поудобнее перехватил шершавую рукоятку и шагнул в проем.
      После смрада пещеры на свежем морозном воздухе слегка закружилась голова. Уисс сжался, ослепленный. Горы переливались всеми цветами, искрились, щетинились серыми полосами колючего кустарника. И оглушительная тишина стояла над ними.
      Уисс и сам не понимал, зачем он покинул пещеру. Какую добычу сможет он взять в одиночку? Здесь, в горах, звери свирепы и огромны, а на чахлом кустарнике нет плодов. Он не сможет добыть еды - ни для себя, ни для тех, кто остался.
      Но что-то тянуло Уисса в долину, туда, где клубился темный туман и плясали бесшумные вспышки. Цепляясь за камни, он стал спускаться.
      Уисс прошел половину пути до кромки тумана, когда ноздри уловили тревожный запах - пахло гарью. Он сделал еще несколько неуверенных шагов и остановился. Инстинкт подсказывал - вернись, там опасность, там великий Красный Зверь, пожирающий все живое. Уисс глянул вверх. Пещера отсюда виднелась маленькой точкой. Вернуться? Ждать ночи - когда его убьет холод или, беспомощного, загрызет нетерпеливый шакал?
      Негодующее рычание вырвалось из горла Уисса. Он взмахнул топором, ободряя себя, и решительно двинулся туда, где пряталось неведомое.
      Ему не пришлось идти долго. Вскоре путь преградил ручей. Его торопливое бормотание было слышно издалека, но когда Уисс вышел к нему, раздвинув кусты, его снова сковал страх.
      Там, за ручьем, совсем недавно пировал Красный Зверь.
      На пепельно-серой земле валялись кучи обугленных черных костей кустарника. А еще ниже - стлался багрово-синий дым, доносился далекий треск и тянуло теплом.
      Уисс зачерпнул волосатой ладонью полную пригоршню воды и попробовал языком. От холода заломило зубы.
      Рядом раздался стон. Уисс одним прыжком отскочил в кусты и замер. Стон повторился, но на этот раз тише. В нем не было угрозы, а только боль и жалоба. Ноздри Уисса раздулись. Припадая к земле, он пополз на звук.
      Длинноногое животное с тремя парами витых рогов на голове уже ничего не видело и не слышало. От него пахло паленым. Кожа на боках обуглилась и лопнула, обнажив розовое мясо. Видимо, рогач в предсмертном усилии вырвался из объятий Красного Зверя и перемахнул на этот берег, но смерть догнала его.
      Уисс вытащил длинный нож, выточенный из острого обломка берцовой кости, и хищно оскалил зубы.
      После обильной еды захотелось пить. Уисс лакал воду жадно, отфыркиваясь и урча от удовольствия, отрывался, осматривался и снова лакал.
      И тогда он заметил Красного Зверя.
      Это был совсем крошечный зверек и непонятно было, как он перепрыгнул через ручей. Он съел всю палку, оставив от нее только угли, и теперь подыхал, дрожа и дымясь.
      Уисс хотел было сбросить опасного зверька в воду, но сытый желудок настроил его на благодушный лад. Ему захотелось поиграть. Он отломил от ближайшего куста сухую ветку и сунул зверьку. Зверек жадно набросился на нее и сразу стал больше и веселее.
      Уисс играл с красным зверьком долго, то давая ему пищу, то отбирая ее. И зверек покорно подчинялся желаниям Уисса, то вырастая в рычащего тигра, то сжимаясь в рыжую мышь.
      И. тогда Уисс почувствовал, что холод отступил. Блаженным теплом веяло от камня, нагретого лапами покорного зверя.
      Уисс встал и направился к рогачу. Дотащить всю тушу до пещеры было не под силу, и он отрезал самое вкусное - обе задних ноги. Потом выломал большой сук и сунул его в алую пасть костра.
      Когда, обессиленный тяжелой ношей, он дотащился до пещеры, уже опустилась ночь. Уисс шагнул в пещеру, высоко держа над головой горящий сук. Красный свет метнулся по стенам. Живой клубок дрогнул, распался, эхо гулко повторило вопль ужаса. Подвывая, сородичи расползались подальше, забивались в темные углы. Только один остался у его ног. Он был мертв.
      Уисс бросил на пол ноги рогача.
      Остекленевшие глаза жадно уставились на пищу, но страх.
      перед Красным Зверем заставлял глубже забиваться в свои углы.
      Уисс повернулся спиной к сородичам и вышел из пещеры.
      Он слышал, как в темноте началась драка за мясо. Уисс направился к ближним кустам, освещая себе дорогу.
      Когда он вернулся в пещеру с охапкой хвороста, исчезло не только мясо, но и кости. Сородичи снова расползлись по углам, но уже не так поспешно, как прежде. Глаза их приобрели осмысленное выражение и смотрели теперь настороженно и выжидающе.
      Уисс бросил на пол догорающий сук и показал на хворост:
      - Еда! Ему!
      Он подложил веток, и пламя мгновенно выросло, заплясало, рассыпая искры. По пещере заструилось тепло.
      Наконец самый смелый подполз поближе. Он с любопытством смотрел, как Уисс кормит веселого зверя, потом сказал неуверенно:
      - Красный Зверь! Враг!
      Уисс сунул еще одну ветку в костер, и рыжий язык метнулся к самому потолку.
      - Нет! Огонь! Друг!
      Осмелевшие мужчины подползали все ближе к костру, блаженно ворчали, подставляя теплу окоченевшие тела, радостно повизгивали.
      - Огонь! - повторил Уисс новое слово. Он протянул к жаркому костру волосатую руку:
      - Огонь! Друг!
      Речь продолжалась, но Уисс очнулся, словно вынырнул из зловонной сероводородной лагуны на поверхность - близость огненной стихии, хотя и призрачная, была нестерпима. Он ничего не мог поделать с голосом крови, с трагическим опытом Третьего Круга, навечно отпечатанным в генах, - все естество противилось союзу с Гибелью.
      Он мог только, - напрягая внимание, чтобы не упустить ничего существенного, - следить извне за странным чужим миром.
      Он видел, как в считанные тысячелетия земы расплодились и расселились чуть ли не по всей суше. Рогатина в лапе и пламя костра сделали земов сильнее и выносливее других зверей.
      Он видел, как земы начали уничтожать друг друга - один на один, орда на орду, племя на племя. Сначала из-за еды, потом - из-за территории, потом - непонятно из-за чего.
      Красный Зверь оказался двуликим - с равным покорством и равной силой служил он врагу и другу, злу и добру. Он давал тепло и сжигал жилища, плавил руду и опустошал посевы. Самоубийственный огненный смерч гулял по горам и долинам. Глаз Гибели горел все ярче и беспощаднее. Во всем этом еще была логика, понятная Уиссу, - когда-то по сходным причинам предки дэлонов покинули сушу и ушли в море, спасая свой род и остатки Знания.
      Но дальше начиналось нечто, лишенное аналогий.
      Уисс не сумел заметить, когда и как это случилось. Может быть, потому, что еще искал следы внеземного вмешательства и не обратил внимания на пальцы седого зема, бесцельно мнущие сырую глину, которая превратилась вдруг в подобие фигуры; на благоговейный восторг подростка, который дул в сухой тростник и случайно соединил беспорядочные вопли в мелодию; на упорство, с которым собирала коренастая земка бесполезные яркие камни, а потом раскладывала перед собой, каждый раз меняя сочетания.
      Но когда появились дворцы и многокрасочные фрески на стенах, гигантские каменные изваяния и причудливая ритмика ритуальных танцев, Уисс узнал в них искаженные, перепутанные линии просыпающегося Разума. Собственного Разума земов!
      Вторую неделю грабили Священный город дикие орды готов. Ошалевшие от крови и дыма грязные рыжебородые воины смеялись бессмысленным смехом, поджигая дома, разбивая тяжелыми молотами прекрасные барельефы, разгрызая гнилыми зубами корешки рукописных книг, разрубая мечами инкрустированные рубинами и жемчугом музыкальные инструменты. На площадях горели страшные костры, и все, что могло гореть, превращалось в пепел, а то, что не горело, - в горы исковерканного хлама.
      Вот два полуголых гота накинули веревку на шею мраморной статуи. Белоснежная женская фигура с гордо поднятой головой покачнулась и под утробный гогот упала на шлифованный розовый базальт пола. Печальный стеклянный звук повис на площадке храма, и то, что секунду назад было Афродитой, стало грудой бесформенных обломков.
      Мраморная голова Афродиты со звоном откатилась в угол.
      Один из варваров замахнулся кованой медной палицей, чтобы раздробить упрямый мрамор, но вдруг замер. На него смотрело прекрасное лицо, не искаженное страхом. Что-то кольнуло в грудь, - слева, где сердце.
      Он выбросил из кожаного мешка драгоценные золотые слитки и яркие украшения в россыпях разноцветных кристаллов и положил туда улыбку, которая делает беспомощными руки разрушителя.
      Не обращая внимания на насмешки, он тащил тяжелый кусок мрамора через леса и болота, по сыпучим горным тропам и по обугленным мертвым долинам.
      Он падал от усталости и умирал от жажды, метался в простудной лихорадке и лечил гноящиеся раны жабьей слизью, мешок побурел и потрескался, а он шел и шел - пока не дошел до родных мест со своим нелегким грузом.
      Он часто всматривался по ночам в твердые и нежные черты, а когда догорал жир в плошке, он выходил из хижины, мучимый незнакомой сладкой болью. Он всматривался и вслушивался в ночные отсветы и шорохи. И высокое небо начинало едва слышно звенеть над ним...
      Как дождевые пузыри, возникали, раздувались и лопались царства, унося в забвение имена сумасшедших царей и безымянные племена рабов, но под слоем пепла и гнили оставалась неистребимой священная искра, она разгоралась в сердцах и глазах одержимых одиночек.
      Они, затравленные, были еще далеко от Знания, они еще подражали природе и нуждались в материализации своих поисков, не умея мыслить абстрактными образами цветов и форм, - но время шло.
      Уисс увидел бездну - вернее, не бездну, а воронку крутящейся тьмы, затягивающую в свою черную пасть все - живое и неживое. Слепые ураганы и смрадные смерчи клокотали вокруг. Но оттуда, из этого клокочущего ада, тянулась ввысь хрупкая светящаяся лестница, отчаянно смелые земы с неистовыми глазами, скользя и падая на дрожащих ступенях, поднимались по ней. Их жизни хватало на одну-две ступеньки, но они упорно ползли вверх, их становилось все больше. Они протягивали друг другу руки и переставали быть одиночками, и слитному движению уже не могли помешать ураганы, и все тверже становилась поступь...
      Нестерпимая вспышка ударила в глаза - это взвилось алое полотнище. Еще клокотала темная бездна, еще ревели ураганы, еще метались смерчи, но пылающий флаг зажигал звезды, созвездия, галактики. Последнее, что видел Уисс - горящие красные миры обновленной Вселенной. И тогда внутренний глаз отключил воспринимающие рецепторы и погасил перенапряженное сознание, спасая мозг от непоправимой травмы, и Уисс уже не слышал испуганного крика молодой земки, торопливо выключившей звукозапись.
      Впрочем, финал, уже прозвучал...
      Больше года прошло с той памятной ночи, но Уисс до сих пор помнил каждое мгновение нежданного открытия, и часто во время ночного дремотного отдыха возвращались к нему тревожные сны суши.
      Они приходили и требовали действия, будоражили и настаивали, и Уисс шел к цели собранный, как дэлон, и неистовый, как зем.
      Ему не верили свои, его не понимали чужие, в нем копилась незнаемая прежде горечь одиночества, но он не отступал от своего дерзкого плана.
      Он уже добился многого - железный кор земов покорно идет за ним.
      Но главное - впереди...
      Наступал новый день. Тучи, бегущие над морем, истончались и бледнели, и кое-где уже проступали золотые пятна. Метеоклетки не ошиблись, сегодня будет солнце...
      Пора.
      Уисс повторил призыв.
      И такой же свист, словно отраженный от белого кора, вернулся к Уиссу.
      Земы ответили.
      4. СУЕТА СУЕТ
      - Вот, собственно, со Скрябина все и началось. Нам сейчас почти ясно, почему именно Скрябин и почему именно "Поэма огня" произвели, такое впечатление на Уисса...
      - Что вы имеете в виду?
      - Вы, конечно, знаете, что скрябинская "Поэма огня", или "Прометей", как ее еще называют, - первая попытка цветомузыки...
      - Простите, Иван Сергеевич, вы меня не поняли. Я хотел спросить, что вы имеете в виду под словом "началось". Что же именно началось, по-вашему?
      - Контакт...
      Пан осекся, потому что в голосе Карагодского звучала откровенная ирония. Профессор покраснел и неуверенно поправился:
      - Вернее, появилась надежда на контакт...
      Карагодский наслаждался. Он сидел в низком кресле, уперев дряблый двойной подбородок в набалдашник своей знаменитой трости, и даже глаза прикрыл от удовольствия.
      А в открытые иллюминаторы каюты попеременно заглядывали то серое небо, то серое море. С утра штормило, но сейчас волнение почти улеглось. Изредка легкий ветерок вздувал неплотно задернутую штору, и тогда в каюте повисала зябкая морось.
      Глухое раздражение овладело профессором. Он разозлился не на Карагодского - на себя. Неужели он надеялся на понимание? Конечно, нет. Просто увлекся, сболтнул лишнее.
      Но теперь отступать некуда. Да и почему он должен отступать? В конце концов пора поднять забрало. И даже хорошо, что Карагодский на "Дельфине". Пусть увидит своими глазами. Иначе ничего не докажешь потом. Хоть и не из карагодских состоит наука, но без драки не обойтись.
      И Пан повторил тихо, но твердо:
      - Да, надежда на контакт. Уисса словно подменили. Мы уже вместе искали способы связи... Было трудно, очень трудно. Все равно, что рыть тоннель сквозь гору с двух сторон одновременно. Вся беда в том, что никто не знал точки встречи. Шли на ощупь. На звук - буквально. И если бы не Уисс...
      Он вел себя великолепно, как...
      - Что же вы замолчали? Как вел себя ваш дельфин-меломан?
      - Он вел себя, как разумное существо. Даже, если хотите, - как настоящий ученый...
      Карагодский насторожился. Явная шпилька Пана его не задела. Пусть пока резвится, цыплят по осени считают... Но Пан говорит о трудностях в прошедшем времени. Неужели ему опять повезло, этому сумасброду - даже в такой безумной затее?
      Академик откинулся в кресле, снял очки, тщательно протер их и, снова водрузив на нос, забасил отечески увещевающе.
      - Ну, полноте, Иван Сергеевич. Вы человек увлекающийся, я бы сказал, экстравагантный - ваше право! Но давайте оставим домыслы дилетантам, сочиняющим фантастические романы. Нам, серьезным ученым, мальчишество не пристало. Я вас очень уважаю и потому я здесь. Я искренне хочу помочь вам, а главное, уберечь от напрасной траты сил и средств...
      Пан вскинулся было, но Карагодский остановил его величаво-плавным жестом:
      - Хорошо, хорошо, коллега, я не буду. Только давайте вернемся на реальную почву. Я не претендую на столь глубокое, как у вас, знание этих интересных животных. Но я тоже не терял времени даром, поверьте мне. До сих пор, как вы, вероятно, заметили, я покидал каюту лишь для вечернего моциона. Я намеренно не принимал участия в исследованиях, которые вы, несомненно, вели все это время...
      Академик цепко глянул на Пана поверх очков, ласково погладил набалдашник трости и продолжил:
      - Но сегодня без ложной скромности я могу сказать, что мы найдем общий язык, если не на равных, то на вполне солидном научном уровне. За эти три недели я тщательно изучил все существенное и фундаментальное в дельфинологии - в том числе и ваши статьи, Иван Сергеевич, - и позволил себе сделать некоторые общие выводы. По крайней мере, основная картина мне ясна. И поэтому я теперь считаю вправе оказать вам посильную помощь и более активно участвовать в исследованиях... На совершенно дружеских началах, разумеется.
      Пан затосковал, глядя в иллюминатор. Дождь кончился, в сплошных тучах появились бледно-голубые просветы, есть надежда на солнце, самое время работать, а на душе слякоть, нет настроения. Можно себе представить помощь Карагодского...
      Карагодский легко угадал его мысли:
      - Конечно, мы с вами в некотором роде противники, но согласитесь, от наших споров выигрывает только истина. Во имя истины вам необходим достойный оппонент, не правда ли? Так сказать, для самопроверки...
      Пан прервал академика не очень вежливо:
      - К чему это дипломатическое суесловие, Вениамин Лазаревич? Если я не опротестовал перед секретариатом Академии ваше присутствие на "Дельфине", значит, я не делаю тайны из работы. Сознаюсь сразу - я намеренно дал Академии заявку довольно туманную, хотя и решительную. Я не хотел предварительной рекламы, и меня, кажется, поняли правильно. Но кое-кому из чересчур бдительных товарищей, видимо, показалось опрометчивым доверие большинства столь туманной заявке, составленной "эксцентриком и фантазером". И вот на "Дельфине" появились вы в качестве... допустим, "научного инспектора". Я правильно понял ваши обязанности?
      - Да... то есть... вы...
      Олимпийское спокойствие чуть было не изменило Карагодскому. Сквозь стекла очков выглянул некто, начисто лишенный академического благодушия.
      - Вы довольно верно догадались о сути моих обязанностей, дорогой коллега. Но кроме них, у меня есть кое-какие права, данные секретариатом Академии...
      - Ну, о правах потом. Ваш друг - милейший Иван Васильевич Столыпин еще не секретариат...
      Всего несколько мгновений продолжалась эта безмолвная дуэль - взгляд на взгляд.
      Кстати, Карагодский вовсе не страдал слабостью зрения: очки свои носил он как вериги. Большие увеличительные линзы в черепаховой оправе скрывали досадный природный изъян - глазки, слишком маленькие и невыразительные для крупного руководящего научного работника. В очках академик был близорук, как еж.
      Пан знал об этом.
      Карагодский сдался.
      - Ладно. Давайте без дипломатии и без ненужных обострений. Мне... у меня действительно есть некоторые поручения... по некоторой коррекции ваших исследований, так сказать, в практическое русло. Но поверьте мне, Иван Сергеевич, в основе моего интереса лежит чисто научная любознательность. Слишком необычна проблема дельфинов, чтобы остаться к ней равнодушным. Хотя за последнюю сотню лет всякого рода лжесенсации на эту тему набили оскомину, не говоря уже о бешеном потоке популярной и фантастической литературы. Но, судя по вашей заявке, у вас наметился совершенно новый подход к проблеме... я бы сказал, сверхфантастический. По крайней мере, в ваших статьях есть некоторые мысли...
      - Которые вас не устраивают, не так ли?
      - Может быть, и так, дорогой Иван Сергеевич, но ей-богу не надо горячиться. Ведь истинная наука...
      Пан нетерпеливо глянул на часы, потом в иллюминатор. Погода явно улучшилась.
      - Вот что, Вениамин Лазаревич, если вы действительно интересуетесь делом, давайте не терять время попусту. Пойдемте в операторский зал - там скоро начнется очередной разговор.
      - С кем?
      - С Уиссом, разумеется.
      - Извините коллега, но давайте уточним некоторые ваши теоретические посылки по этому вопросу.
      - Нет у меня теории, Вениамин Лазаревич. Нет, и все тут. Ищу я ее, понимаете? Ищу эту самую истину, о которой вы так любите говорить. Каждый день и каждую ночь. Потому что теории под ногами не валяются и в воде не плавают. А то что, плавает... то это, простите, по-другому называется.
      В голосе Пана зазвучала усталость и нетерпение. Видимо, дела все-таки не настолько хороши... Надо выжать из него все, а потом уже решать - с ним или против...
      - Вы не совсем правильно меня поняли, Иван Сергеевич. Я просто хотел вам задать несколько принципиальных вопросов. Предварительных, разумеется. Если я не ошибаюсь, вы являетесь сторонником весьма старой, но пока ничем серьезным не доказанной теории о наличии зачатков мышления и сознания у дельфинов?
      - Не совсем так.
      - Но во всяком случае, вы считаете, что дельфины - "младшие братья человека", как любили выражаться газеты полувековой давности?
      - Полувековой? - Пан слегка улыбнулся. - Наверное побольше, Вениамин Лазаревич. Особенно, если учесть, что словом "дельфос" - "брат" называли дельфинов еще древние греки. Так вот я солидарен именно с древними греками, а не с вашими журналистами. Да, действительно "брат", но младший ли? Судите сами - в течение минимум десяти миллионов лет дельфины полновластно владычествуют в Мировом океане.
      У них там нет практически ни соперников, ни достойных врагов. А Мировой океан - это семь десятых поверхности планеты. Причем владычествуют, не нарушая равновесия биосферы, а мы за каких-то три тысячелетия "разумного существования" чуть было не превратили в пустыню свои жалкие три десятых, почти отравили атмосферу и гидросферу, едва не сгорели сами в термоядерном пекле. Кто же настоящий "царь природы" и "венец творения"? Кто старше, а кто младше из "братьев по разуму"?
      Карагодский нахмурился и поджал губы, не понимая, шутит профессор или говорит серьезно. Но лицо Пана было серьезным, и академик, подумав, позволил себе возмутиться.
      - Знаете, с вами невозможно беседовать. То необоснованные подозрения и обвинения, то нелепые парадоксы и параллели, то какая-то антинаучная софистика. Вы, известный ученый, ведете себя и рассуждаете, как мальчишка. Как можно сравнивать стадо дельфинов с обществом людей? История, социология, материальная и духовная культура... Впрочем, вы отлично понимаете о чем я говорю. Я имею в виду уровень разума, способности к разумной, целенаправленной деятельности...
      - Это вы хорошо сказали: "Как можно сравнивать дельфина и человека?". Но сказав, остались в плену чисто человеческой иерархической схемы: "больше-меньше", "выше-ниже". Вы говорите: "История, социология, материальная и духовная культура". И подразумеваете все эти слагаемые разума в нашем человеческом понимании. Следовательно, по-вашему получается - неразумно то, что непохоже на меня. Так ведь?
      - Нет, почему же...
      - Так, не возражайте. А ведь у дельфина совершенно иная среда обитания, иное биологическое строение, иной путь эволюции, все иное... Почему же вы хотите, чтобы его разум, его структура сознания были похожи на наши с вами?
      - Но позвольте, позвольте... одна планета, одна экологическая цепочка...
      - Верно, и тем не менее в некотором смысле по совокупности условий жизни дельфины дальше от нас, чем предполагаемые разумные существа других планет. Мы снаряжаем экспедиции в Глубокий космос, мы ищем следы иных цивилизаций и ничего не находим... А вдруг мы просто не замечаем следов? Топчем непонятную нам разумную жизнь, не подозревая того, что она разумна? Может быть, убиваем "братьев по разуму?"
      - Ерунда.
      Карагодский выпрямился и даже стукнул тростью об пол.
      - Совершенная ерунда, дорогой мой. Отрыжка идеализма. От таких утверждений совсем недалеко до реакционного агностицизма, до кантовской трансцедентности, до спенсеровской теории равновесия, в конце концов. Вы подумали о" том, какое оружие вы даете в руки наших идейных противников подобными скороспелыми предположениями? Вы отличный практик, не спорю, но что касается теории, то тут вы...
      Карагодский поискал глазами Пана. Сейчас он почти обожал его. Обличать - это была высшая страсть маститого академика. Он обличал бережно, нежно, стараясь продлить удовольствие, - а для этого нужно было тончайшее психологическое чутье и интуитивное чувство меры: оппонент мог попросту перепугаться, не устоять перед магическим звучанием великих имен и неоспоримых цитат, раньше времени сдаться и пасть на колени, и тогда уже не на ком будет показывать свою убежденность, свою правоверность, свою эрудицию и умение оперировать доводами. Нет, процесс обличения не терпел дилетантства, это было почти искусство, и Карагодский владел им с изяществом эстрадного гипнотизера. Важно было не выпускать жертву из поля зрения, держать ее все время в прорези прицела, чтобы в нужный момент умело прикончить эффектным выстрелом.
      Итак, Карагодский поискал глазами фигурку заполошного профессора. Но Пан исчез.
      Академик недоуменно покосился на дверь. С никелированной ручки по-прежнему свисал синий ситроновый галстук. Если бы Пан незаметно вышел, то галстук свалился бы.
      Об этом видавшем виды галстуке, благодаря болтливости околонаучных корреспондентов, знал каждый уважающий себя острослов. Выражение "галстук Пана" стало таким же обыденным, как знаменитая "скрипка Энгра". Один, не лишенный юмора, авиаконструктор даже назвал так изобретенный им прибор, контролирующий выход сверхсветового космо-корабля из надпространства.
      У самого Пана галстук выполнял приблизительно те же функции - он контролировал выход хозяина из мира творческих грез в мире реальной действительности.
      Вот уже много лет Пан снимал галстук и вешал его на дверную ручку своего рабочего кабинета, а им, по прихоти судьбы, были самые разнообразные помещения, начиная от роскошных люксов международных гостиниц до кабины сломанного вездехода где-нибудь в пустыне Центральной Австралии. Он отдавался работе самозабвенно, до полной потери связей с действительностью, но всегда, выходя, он брался за дверную ручку, и галстук, старый галстук, верный молчаливый друг и хранитель, оказывался во взмокшей ладони, терпеливо напоминая: подожди, опомнись, подумай еще раз, все ли так, как надо, ведь за дверью - люди, и тысячелетия с одинаковой тщательностью хранят не только формулу закона Архимеда, но и память о том, как великий грек, открыв этот самый закон, на радостях выскочил на улицу голым, радостно вопя "Эврика!", чем весьма смутил многочисленных прохожих...
      Галстук висел на месте. Следовательно, Пан из каюты не выходил.
      Карагодский подозрительно окинул взглядом большие овальные иллюминаторы, но там колыхались только спаянные горизонтом небо и море, а всякая экстравагантность имеет предел. Хотя бы физический - ведь Пан не умеет плавать.
      Словом, этот вариант тоже отпал, и обескураженному академику ничего не оставалось делать, как изучать нехитрую топографию каюты.
      Он сидел почти у самой двери, и все небольшое пространство перед ним, как на ладони: рабочий стол Пана прямо под распахнутыми иллюминаторами, на столе, между разбросанными бумагами, таблицами и голографиями - изящный ящичек теледиктофона "Память", небрежно перевернутая панель дистанционного управления корабельным видеофоном, наборный диск стереопроектора Всесоюзного неоцентра, который ровно через три с половиной секунды давал любую справку по любой отрасли человеческих знаний. Словом, ничего необычного, если не считать толстенной старинной книги и каких-то диковинных статуэток еще более солидного возраста.
      По обе стороны стола - матовые пятна экранов: большой видеофон, два поменьше - стереопроекторы Центра, а вот этот овальный, ощетинившийся тончайшими гранями рубиновых кристаллов, - для просмотра голографических фильмов.
      Проектор, примостившийся на подвижной тумбочке справа от круглого винтового стула, открыт - видимо, Пан перед приходом Карагодского просматривал что-то...
      Где же он сам, в конце концов? Что за детские шутки?
      Кроме стола, шкафчика для микрофильмов, большого стеллажа с книгами, каких-то электроизмерительных приборов с целым ворохом разнообразных щупов на длинных цветных проводах, неизвестно зачем попавшего сюда портативного электрооргана и двух кресел, одно из которых занимал Карагодский - в каюте ничего больше не было.
      Да, еще зеркало. Вернее, не зеркало, а большая, в полстены зеркальная ширма, за которой - это академик знал точно - тоже ничего нет, кроме кровати, платяного шкафа и туалетного столика.
      Зеркальную ширму Карагодский заметил не сразу, хотя в его кабинете была такая же - края зеркала были вделаны в пол, потолок и стену, и потому не существовало границы между настоящим и иллюзорным миром. Каюта казалась в два раза больше, а все вещи повторяли себя - здесь и там, в Зазеркалье. И два академика, насупившись, смотрели друг на друга из одинаковых низких кресел.
      - Иван Сергеевич, куда вы пропали? Где вы?
      "Где вы?" - повторил академик в зеркале.
      Глаза устали от непривычного напряжения, и он снял проклятые очки.
      Двойник сделал то же самое, и это окончательно взбесила академика:
      - Послушайте, Пан, оставьте ваши штучки! Я вам не кролик и не дельфин, чтобы обучать меня глупым играм. Мы с вами говорили о слишком серьезных вещах, чтобы...
      Карагодский замолчал, потому что не мог смотреть, как его изображение высокомерно шлепает губами, передразнивая оригинал, а отвернуться от зеркала не было сил.
      - Что же вы замолчали, Вениамин Лазаревич? - раздался елейный голосок Пана.
      - Где вы?
      - Здесь.
      Пан вышел из-за зеркальной Ширмы торжествующий и сияющий, словно совершил что-то весьма остроумное и из ряда вон выходящее.
      - Простите, Вениамин Лазаревич, этот небольшой розыгрыш, но я иногда своих студентов так "перевоспитываю". Начитаются умных книг, заучат, как попугаи, умные и бесспорные вещи и начинают прятать за авторитетными ссылками леность собственной мысли...
      - Я, кажется, не студент. А что касается лености мысли...
      - Простите, я, ей-богу, без намеков. Но даже в нашем с вами возрасте иногда не мешает поиграть. Только с реальными предметами, а не абстракциями. А то действительно до этого... до идеализма недалеко. Вот зеркало. Хорошее зеркало, правда?
      - Я не совсем понимаю...
      - Хорошее зеркало. Двойное. С другой стороны - то же самое, два шкафа, два столика, два Пана. Мы с вами были сейчас в одной комнате, а не видели друг друга. Между нами было зеркало. Вы видели в нем себя, а я - себя. Понимаете?
      - Пока ничего не понимаю.
      - Мы лезем к черту на рога в поисках "братского разума", а ведь по сути мы ищем самих себя, свои отражения, а не разум. Мы подсознательно берем себя за эталон разумного существа, в качестве допусков - единственную шкалу: "выше-ниже" - и пытаемся что-то найти на этом обманном пути!
      - Вы отрицаете возможность контакта с инопланетным разумом?
      - Тысячу раз - нет! Но все эти досужие разговоры о высших и низших цивилизациях - как раз и есть чистейший идеализм, потому что шкала "выше ниже" предполагает чисто количественные градации.
      - Я с вами согласен, Иван Сергеевич, но вы все-таки не можете не признать, что любая цивилизация - как бы она не отличалась от нашей должна оставить непременные следы разумной и целенаправленной деятельности...
      - Совершенно верно. Но разум качественно иной структуры, чем наш, может иметь и качественно иную цель, чем человечество. Человек в своем развитии создает искусственную среду, все время усовершенствует ее - он строит дома, дороги, машины, осваивает атмосферу, гидросферу, космос - и все это путем создания "второй природы", искусственной среды обитания. Ведь естественная среда ставит непреодолимую стену между нашими потребностями и возможностями. Но создание искусственной среды обитания - это лишь один из бессчетного количества возможных вариантов самосохранения жизни и отнюдь не самый удобный, не правда ли?
      - Хорошо, я могу предположить существование цивилизации, для которой искусственная среда необязательна. Хотя, по-моему, это чистейший бред. Но допустим. Только ведь даже при таком варианте должна существовать какая-то созидательная работа, какая-то - пусть необычная - форма труда, а труд должен оставлять следы...
      - Как вы считаете, в человеческом обществе искусство созидательный труд или нет?
      - Что за вопрос? Разумеется.
      - Ну, а теперь представьте себе цивилизацию музыкантов и художников...
      Карагодский наморщил лоб. Ему представился огромный пляж, окруженный лесами, по которому бродят абсолютно голые люди с хитрыми физиономиями явных бездельников и во все горло распевают песни или рисуют пальцем на песке забавные рожицы. Нечто подобное он видел года два тому назад в Гаграх, в Доме отдыха работников искусства. Ничего более фантастического в голову ему не пришло, и Карагодский снисходительно улыбнулся:
      - Не могу, Иван Сергеевич. При всем желании - не могу...
      Но Пан, по всей видимости, не шутил. Он продолжал совершенно серьезно:
      - Я тоже не могу. А придется. Уисс пока дает больше загадок, чем разгадок. Вернее, одна загадка тащит за собой целый воз новых вопросов...
      - Какое отношение имеет Уисс к инопланетным цивилизациям?
      - Иные планеты? Я показал вам фокус с зеркалом, имея в виду матушку Землю. Сдается мне, люди и дельфины в этом смысле похожи на нас с вами сидим в одной комнате и не видим друг друга.
      - Значит, цивилизация дельфинов?.. O-чень оригинально!
      Карагодский даже языком прищелкнул. На этот раз Пан, кажется, зашел чересчур далеко...
      - Не знаю... Пока это еще только намеки. Путаница. В глубине души еще гложет червячок - не может быть. И все-таки... Все-таки факты завязываются в один узел, и ничего с этим не поделать. Я недаром заговорил о цивилизации музыкантов. Конечно, это грубейшее приближение, но в нем что-то есть. Вначале я думал, что цветомузыка - одно из средств общения у дельфинов, а сейчас мне кажется, что все гораздо сложнее...
      - Постойте, Иван Сергеевич, я читал вашу статью о звуковидении у дельфинов, но вот о цветомузыке слышу впервые.
      - Что звуковидение? Я только экспериментально доказал гипотезу, выдвинутую много лет назад. Дельфины действительно видят не только свет, но и звук - сетчатка их глаз воспринимает звуковые волны так же четко, как и световые. Точнее, ультразвуковые волны. Его естественный ультразвуковой генератор - нечто вроде прожектора, с помощью которого он "осматривает" окружающее... Впрочем, словами этого не перескажешь. Вы сами увидите в операторском зале.
      - А цветомузыка?
      - Самая прямая связь. Звуку каждой частоты соответствует определенный цвет. Об этом давным-давно догадывались композиторы, в том числе и Скрябин... Так вот, глаза дельфина - аппарат, который способен не только воспринимать мир в объемных и цветных звуковых образах, но видеть нашу человеческую музыку. Видимо, дельфины мыслят цветомузыкальными образами, и в этом главная трудность нашего с нами взаимопонимания.
      - Но как вы представляете себе такое мышление? Человек мыслит словом...
      - Только ли? Художники мыслят цветом и объемом, музыканты сочетаниями звуков, а Скрябин...
      - Давайте оставим Скрябина. Потому что он, в конце концов, как и все, в обыденной жизни мыслил словами.
      - Может быть. Но если предположить, что у дельфинов является нормой вид мышления и общения, который у людей считается отклонением от нормы неважно в какую сторону, в психопатию или в гениальность, - то вполне естественно...
      - Ничего естественного не вижу, Иван Сергеевич. Еще великий Павлов доказал...
      - Против Павлова я ничего не имею. Тем более что у дельфинов есть некое подобие нашей второй сигнальной системы, даже что-то вроде азбуки из 30-40 звуков, но такой "речью" они пользуются довольно редко...
      - Дорогой коллега...
      - Вениамин Лазаревич, вам не кажется, что мы толчем воду в ступе? Я вам предлагаю посмотреть своими глазами и во всем самому убедиться, а вы меня терзаете пустыми разговорами и априорными опровержениями типа "этого нет, потому что этого не может быть". Не правда ли, странно?
      - Нет, Иван Сергеевич, "наглядные доказательства" - еще не все. Карагодский неприязненно покосился на зеркальную ширму. - Показать можно все, что угодно. Поразить воображение и так далее. Но я бы не стал приступать к экспериментам подобного рода без прочной теоретической базы. А вот здесь-то вы хромаете, дорогой мой, хромаете, - убежденно закончил академик и для большей вескости постучал ладонью о трость, хотя спроси его сейчас, в чем именно хромает
      Пан, - он бы не смог сказать, он просто не мог принять этого фанатизма, этой школярской увлеченности, этой юношеской его убежденности. Внутри колыхалось что-то темное, неназванное, и это "что-то" было похоже на элементарную зависть... Глухо звякнул корабельный видеофон. Пан подбежал к аппарату, включил - на экране появилось взволнованное лицо Нины:
      - Иван Сергеевич, скорее, Уисс...
      Она заметила Карагодского в кресле, осеклась, смутилась и вопросительно посмотрела на Пана.
      - Говорите, Ниночка, говорите. Что там у вас стряслось? Вениамин Лазаревич уже почти в курсе дела.
      - Да, собственно, ничего особенного не случилось. Просто вас вызывает Уисс. Он очень торжественный и загадочный, передает в основном в синих и лиловых тонах. Мы подошли к какому-то острову, и Уисс просит остаться здесь на ночь.
      - Почему на ночь?
      - Не знаю. Он вызывает вас.
      - Хорошо. Сейчас мы с Вениамином Лазаревичем придем.
      Карагодский без особой охоты поднялся с уютного кресла, медленно оправил костюм, пригладил пышную эйнштейновскую шевелюру и водрузил на орлиный нос свои великолепные очки. Мир вокруг привычно затуманился, потерял свою резкую угловатость, и вместе с туманом вернулось чувство успокоенности и уверенности в здравой основе вещей.
      - Иван Сергеевич, один последний вопрос: если это не такая уж большая тайна, то куда мы все-таки плывем?
      - Это не тайна.
      Пан, наконец, нашел свои бумаги.
      - Это не тайна, Вениамин Лазаревич. Я просто не знаю. Нас ведет Уисс.
      Пан снял с дверной ручки галстук и, небрежно сунув его в карман, открыл перед академиком дверь.
      Нет, это был поистине корабль сумасшедших.
      5. ЛЕНТА-СЕАНС
      Центральная лаборатория, или, как величал ее Пан, "операторская", располагалась на полубаке. В хорошую погоду боковые стены и потолок убирали, и лаборатория превращалась в площадку, защищенную от встречного ветра и взлетающих из-под форштевня брызг только плавной дугой передней стенки.
      Сейчас были убраны только боковины, а потолок, в толще которого по мельчайшим капиллярам пульсировала цветная жидкость, превратился в желто-зеленый светофильтр, придававший всему помещению странный и не совсем реальный оттенок.
      Впрочем, ослепительную улыбку Гоши, молоденького капитана "Дельфина", не могли погасить никакие светофильтры. Он небрежно бросил под козырек два пальца и лихо отрапортовал Пану:
      - Шеф, все нормально. Координаты - 36 градусов 0 минут северной широты и 25 градусов 42 минуты восточной долготы. Лоцман требует отдать швартовы у этого каменного зуба. Жду приказаний.
      Первую неделю плавания - первого самостоятельного плавания после окончания мореходного училища - Гоша провел в неприступном одиночестве на капитанском мостике. Белоснежный нейлон его новенького кителя вспыхивал там с восходом солнца и гас на закате.
      Однако гордое одиночество скоро приелось общительному капитану. Его немногочисленная команда - штурман, радист, механик и два матроса почему-то сама знала, что ей делать, штормы проходили стороной, приборы, словно издеваясь, начисто отметали даже возможность непредвиденной опасности.
      Позади осталась ленивая зыбь Черного моря, узкое горло Босфора и радужным утренним маревом встало Мраморное море, проутюженное аквалетами, а они шли и шли, минуя большие шумные порты, в стороне от праздничной сутолоки обжитых морских трасс.
      Вторую неделю плавания бравый "кэп" провел уже на верхней и нижней палубе, с суровым и занятым видом бесцельно слоняясь среди своего до обидного хорошо налаженного хозяйства, искоса наблюдая за суматошными буднями "ученой братии". "Ученые братья" оказались отличными ребятами, и поэтому однажды капитан не выдержал, снял китель и фуражку, засучил рукава и стал помогать аспиранту Толе опускать за борт какую-то замысловатую штуковину, похожую на большого злого ежа.
      Но окончательное "падение" капитана произошло в начале третьей недели, когда он впервые переступил порог операторской. То ли интерес к эксперименту, то ли коварные глаза Нины были тому виной, но с тех пор штат центральной лаборатории увеличился на одного добровольного ассистента. Вот и теперь Гоша был первым, на кого наткнулись Пан и Карагодский, едва открыв дверь операторской.
      - Стоп! Назад помалу, - в тон Гоше ответил Пан. - Сначала обстановку. Что это за остров?
      - Остров? - Гоша презрительно сощурился. - Вы считаете это островом, шеф? Да этого камушка нет, наверное, даже в лоции. А название... Впрочем, сейчас скажу точно...
      Действительно, островок был неказистый. Точнее, даже не островок, а невысокая конусообразная скала, сверху донизу поросшая темно-зеленой непролазной щетиной колючих кустарников и трав, из которой робко тянулись редкие кривые стволы дикой фисташки, кермесового дуба и земляничного дерева.
      Ветер тянул слева, со стороны скалы, и к привычным запахам моря примешались пряные, дурманящие ароматы шалфея, лаванды и эспарцета - словно открылись ворота большой парфюмерной фабрики.
      Гоша с треском захлопнул объемистый телеблокнот с голубым эластичным экраном - последнюю новинку изменчивой моды - и снова повернулся к Пану, который с любопытством продолжал изучать остров. Этот зеленый конус напоминал что-то мучительно знакомое, но что именно?..
      - Согласно самой последней лоции Эгейского моря этот каменный прыщ именуется весьма величественно и совершенно непроизносимо - дай бог силы! ОНРОГКГА 989681, что в переводе на нормальный язык: "Отдельный надводный риф островной группы Киклады Греческого Архипелага". А шестизначная цифра означает не что иное, как порядковый номер этого самого ОНРОГКГА среди подобных ему чудес природы. На месте нашего уважаемого лоцмана я бы выбирал стоянки посимпатичней. Тем более что пришвартоваться к этому чуду нет никакой возможности - он круглый, как медуза.
      - Действительно, круглый, - задумчиво пробормотал Пан, последний раз оглядывая островок, и шагнул к Нине:
      - Ну что Уисс? Передавал он еще что-нибудь?
      - Вот последняя запись, Иван Сергеевич.
      Нина и Пан наклонились над контрольным окном видеомагнитофона. Послышались свисты, то похожие на обрывки странных мелодий, то режущие слух диссонансами. По лицам профессора и его ассистентки заскользили разноцветные тени. Гоша тоже уставился в окошко, все трое о чем-то говорили вполголоса, но о чем, понять Карагодскому было трудно, а расспрашивать не хотелось, хотя и было любопытно. Поэтому академик, прислонившись спиной к стене и упираясь обеими руками в трость, разглядывал операторскую.
      Академик заходил сюда три недели назад и остался весьма доволен скромным изяществом и своеобразным уютом лаборатории: здесь поблескивали никелем и пластиком новенькие пульты, с мягким щелчком вставали из них выдвижные полуовалы экранов, динамические кресла услужливо повторяли любую позу человека, ворсистый пол таил в себе озеро благоговейной тишины. И ничего лишнего, отвлекающего, раздражающего. Все для вдумчивой, усидчивой работы, исключающей всякую лишнюю трату времени и энергии.
      Но сейчас центральная лаборатория трещала по швам - в буквальном и в переносном смысле. Скрытая проводка безжалостно выворочена из стен, а рваные раны в пластике никто, видимо, заделывать не собирается. Внутренности пультов разворочены - латунные щитки кучей валяются под ногами. Разноцветная паутина кабелей либо висит над головой на каких-то самодельных прищепках, либо путается под ногами, делая небезопасным передвижение по площадке. Чудесные кресла запихали в угол, взгромоздив друг на друга, а вместо них появились допотопные стульчики. Лишь одно кресло осталось - на самом носу, чуть ли не над водой - но и его буйная фантазия электроника превратила во что-то среднее между электрическим стулом и высокочастотным душем. Никакого доверия это таинственное сиденье с параболой антенны на спинке не вызывало.
      Тощие ноги виновника погрома - кто мог им быть, кроме трижды безответственного аспиранта Толи, - торчали из многотембрового электрооргана: тройной ряд клавиш указывал на родство этого инженерно-самодеятельного монстра с тоскующим чудом древних католических соборов.
      Хорошо. Просто еще одна деталь. Мелкая - но деталь.
      Без разрешения Пана Толя не посмел бы так распоясаться. Академия дала Пану ультрасовременную плавучую базу, и вот что может сделать с ней безоглядная безответственность. О какой чистоте эксперимента может идти речь в таком хаосе? Явное надувательство, попытка втереть очки. Но Карагодскому...
      Академик в третий раз поправил очки. Они ему мешали.
      - Готово!
      Толины ноги беспомощно заскреблись по полу, зацепились за стойку винтового стула, судорожно согнулись, и Толя, в одних плавках и в белом распахнутом халате, накинутом прямо на мускулистое смуглое тело, возник перед Карагодским.
      - А, это вы? Привет! Пришли пощупать наше хозяйство? Давайте, давайте! Давно пора было. Пан с Ниночкой тут такую чертовщину крутят, что ахнешь. Даже меня в пот вогнали. Но вы смотрите Пана не обижайте! Он - бог. В своем деле, конечно...
      Решив, что разговора "для вежливости" с Карагодского вполне хватит - и он был очень недалек от истины, потому что академик позеленел - Толя прикрикнул на троицу, склонившуюся над видеомагнитофоном:
      - Эй, орлы! Хватит баланду травить! Моя система готова к переговорам на высшем интеллектуальном уровне! Начали, что ли?
      И поскольку Пан, Нина и Гоша не обратили на него никакого внимания, он взял на клавишах несколько пронзительно высоких звуков, от которых мгновенно заложило уши:
      - У-и-сс!
      И тотчас же словно ответило далекое эхо - такой же аккорд, слегка погашенный расстоянием, донесся из-за острова.
      А двумя минутами позже справа по борту из голубой кипени бесшумно вырос трехметровый зеленовато-коричневый столб. Карагодский за последние дни немало наслушался и начитался о поразительной ловкости дельфинов, но это было сверх разумения - гигант, весящий в воздухе не меньше тонны, без видимых усилий стоял на хвосте, погруженном в воду, словно для него не существовало законов физики.
      По очереди глянули на академика два озорных глаза, скользнули по лаборатории и снова остановились на нем, разглядывая. На самом дне их царила такая нечеловеческая, спокойная сила, такое пронзительное понимание, что Карагодскому невольно захотелось отвернуться.
      - Уисс, миленький, рыбки! Белужатинки, а?
      Гоша перегнулся через фальшборт, молитвенно протягивая Уиссу перевернутую капитанскую фуражку. Уисс открыл клювообразный рот и скрипуче захохотал, вибрируя напрягшимся телом.
      - Гоша, сколько у вас было в школе по географии? Вы же знаете, что в Эгейском море белуги нет.
      - В Греции все есть, Ниночка, - убежденно ответил Гоша и снова обратился к дельфину. - Белуга! Уисс, а? Как наяву ее вижу, жареную...
      И Гоша даже глаза закрыл - так живо она ему представилась.
      Дельфин исчез внезапно, как и появился, а Нина всерьез напустилась на капитана:
      - Вечно вы, Гоша, нарушаете программу! Вы же вчера обещали прекратить, а сегодня - снова. Вдобавок - при Вениамине Лазаревиче, а ему, быть может, некогда...
      Гоша виновато оправдывался: "Так я же не думал, что он уйдет. Я шутки ради... Откуда здесь белуга?" Нина несколько раз повторила на электрооргане свистящий призыв, но Уисс не появился, и, вконец расстроенный, Гоша замолчал, потихоньку отступая к двери.
      Пан уже в одиночестве гонял видеозапись и не замечал ничего вокруг.
      Стоять в углу и ждать неизвестно чего было как-то не очень солидно, и академик хотел было подойти к Пану без приглашения, но в это время раздался сильный всплеск, и что-то большое и серебристое пролетело и глухо шмякнулось на пол.
      - Нина... Белуга! Честное слово, белуга! Молоденькая! Крошка!
      "Крошка" почти метровой длины яростно билась в цепких Гошиных руках, разевала зубастый полулунный рот и отчаянно раздувала жабры.
      - Что случилось? - поднял наконец голову Пан.
      - Уисс принес белугу! Ну и ну! Артист... Спасибо, старик! Мы ее сейчас того... в камбуз!
      И Гоша исчез, плечом захлопнув за собой дверь.
      - Вот заполоха, - одобрительно ухмыльнулся Толя. - Так, Иван Сергеевич, у меня все на мази. Можно крутить!
      - Ладно, Толя, спасибо. Сейчас начнем.
      Пан подошел к борту и ласково кивнул Уиссу, который на этот раз неподвижно и невесомо парил на волне.
      - Сейчас начнем, Уисс... Надавал загадок - сам их и разгадывай. Так-то... Ну что ж, Нина, давайте начинать! А вы, Вениамин Лазаревич, сюда поближе, на этот вот стульчик.
      Над пультами раскрылись веера экранов. Карагодский и Пан уселись около двух центральных, отливающих туманной зеленью. Посерьезнел над видеомагнитофоном даже разбитной Толя. Нина сидела чуть впереди, положив пальцы на клавиатуру органа, и перед ней рубиновой россыпью горел овал топографической проекции.
      Резкий высокий пересвист взлетел над морем.
      Пан наклонился к Карагодскому.
      - Следите за экранами. Сейчас мы начнем свой обычный сеанс. Сеанс взаимного обучения, так сказать. Вы заметили на голове Уисса телеприемник? Такую маленькую красную коробочку? Нет? Здесь, на левом экране, мы увидим все, что увидел бы человек на месте Уисса с помощью телеприемника. А на правом - то, что видит Уисс...
      - Каким образом?
      - Очень просто! С помощью обыкновеннейшей цветомузыкальной приставки мы преобразуем ультразвуковые сигналы дельфина в цветное изображение!
      Уисс, видимо, плыл по поверхности, и пока изображения на обоих экранах мало чем отличались, если не считать того, что дымчато-голубое небо в подпалинах облаков на правом экране было неестественно выпукло и заключено в темно-синий круг - словно смотришь вверх со дна колодца сквозь сильное увеличительное стекло. Так продолжалось минуты три. Карагодский покосился на Нину. Она чуть подалась вперед, вглядываясь в свой экран, и быстро перебирала клавиши органа, но звука почему-то не было слышно.
      - Ультразвук... Они разговаривают на ультразвуке, и потому мы не слышим, - прошептал Пан, перехватив взгляд Карагодского.
      - Разговаривают?
      - Да. В этом, собственно, и состоит сеанс: Уисс рассказывает обо всем, что видит, - на языке цветомузыки, разумеется, - мы его записываем, а затем с помощью ЭВМ пытаемся найти смысловые и речевые аналогии цвето-звуковым образам дельфина. Грубо говоря, мы пытаемся составить словарь дельфиньего языка. И, надо сказать, довольно успешно. Как видите, мы уже можем не только понимать сказанное, но и задавать вопросы "по-дельфиньи" с помощью электрооргана. Это уже почти разговор, почти беседа с иным разумом...
      При слове "разум" Карагодский недовольно поморщился.
      - Великолепно. Как ученый, я говорю от чистого сердца браво! Эксперимент поистине блестящий - и по остроумию пути и по значимости результата. Как я вижу, вам действительно удалось не только расшифровать пресловутый "дельфиний язык", но и наладить двустороннюю связь с этими животными...
      И видя, как погасли глаза профессора, Карагодский еще раз мстительно повторил:
      - С этими животными... Да, животными - потому что, несмотря на все к вам уважение, Иван Сергеевич, обещанных чудес во всем этом я пока не вижу. Двустороннее общение это еще не доказательство равенства партнеров. Как вы знаете, общаться можно и с шимпанзе...
      Пан молчал, и Карагодский перешел в наступление.
      - Но дело не в этом, Иван Сергеевич. Меня, откровенно говоря, мучит сейчас один каверзный вопросик: "Зачем ума искать и ездить так далеко", как говаривал Грибоедов? Какая надобность забросила нас в Эгейское море? Зачем вам понадобилась неуютная жизнь на "Дельфине", хотя такой эксперимент можно было с успехом провести в акватории, со стационарным оборудованием, не спеша... Ну скажите честно - разве нельзя?
      - Нет, - твердо ответил Пан. - Нельзя. Вы, Вениамин Лазаревич, простите как недоверчивый завхоз. Пробовали мы. И не пошли дальше обозначений двух-трех десятков предметов. Потому что мы были в своей среде, а Уисс - нет. Чтобы по-настоящему понять дельфина, надо понять его среду, мир, в котором он живет, мир, очень и очень не похожий на наш. Достигнуть этого полностью невозможно, но максимально приблизиться - можно. Наша плавучая лаборатория дала нам такую возможность - общаться с дельфином в его собственной среде, не по принуждению, а по его собственному желанию...
      - С этим я могу согласиться, Иван Сергеевич, может быть, вы и правы, вам виднее. Но послушайте, что за сумасшедший курс - тысячи миль от родных берегов, Эгейское море, Киклады, какой-то дикий риф на краю света - и все в угоду бессмысленной тяге животного к новым местам кормежки, может быть!
      - Нет, это не бессмысленная тяга, Вениамин Лазаревич. Вы знакомы с дельфинологией лишь по книгам да статьям, а я только с Уиссом уже два года вожусь. Не могу я вам сейчас ничего доказать, но поверьте мне, интуиция подсказывает - не зря он ведет нас сюда. Не случайно Эгейское море, не случайны Киклады...
      Сейчас в зеленом луче солнца, пробившегося сквозь светофильтр, в дрожащих рефлексах от цветовой пляски на экранах, его лицо, сухое и вдохновенное, напоминало маску шамана, а горячий шепот звучал, как заклинание:
      - Вспомните - крито-микенская культура, одна из самых древних и одна из самых загадочных... А культура Киклад - это загадка в загадке... Эгейское море... Именно здесь родился бог морей Посейдон, именно здесь на фресках дворца, в Кноссе были изображены дельфины...
      - Но это же вполне естественно! Островные жители поклонялись морю, и дельфины были у них священными животными, что из этого?
      - А таинственные подземные ходы, которые вели прямо в море - зачем они?
      - Не знаю. Я не археолог и не историк. Но я могу поклясться, что никакого отношения к делу это не имеет. Я просто... просто теряюсь, глядя на вас. Уж не считаете ли вы часом, что крито-микенскую культуры изобрели дельфины?
      Пан только досадливо махнул рукой и обиженно отвернулся к морю.
      - Иван Сергеевич, Уисс пошел в глубину у самого острова.
      - Спасибо, Ниночка.
      Пан отходил мгновенно - так же, как и вспыхивал. Но сейчас он молчал просто потому, что происходящее на экранах волновало его гораздо больше, чем сумбурная дискуссия с академиком.
      Теперь изображения отличались друг от друга, хотя при внимательном сравнении и при изрядном терпении можно было уловить сходство между жутковатыми фантасмагориями правого экрана и бесстрастным реализмом левого.
      Уисс шел в глубину медленно, и сказочная красота подводного мира вставала перед учеными, словно в окне батискафа. Прямые лучи солнца, преломленные легкой зыбью на поверхности, медленно кружились туманными зеленовато-голубыми столбами, переплетаясь и снова расходясь, оттененные непроницаемым аквамарином фона. Серебристый с черными поперечными полосами морской карась, попав в полосу света, замер, недовольно шевеля плавниками и тараща красный глаз, а потом, не изменив положения, медленно опустился вниз, за пределы зрения телеприемника. Торопливыми частыми толчками проплыл корнерот, похожий на перевернутый вверх дном белый горшок с цветной капустой. Вслед за ним, закладывая безукоризненно плавный вираж, вылетела суматошная стайка сардин, но, налетев с ходу на мясистые щупальца медузы, рассыпалась, сломав строй, сияющим елочным дождем. Корнерот повис, облапив неожиданную добычу, чуть покачиваясь в танцующих столбах света.
      Правое изображение повторяло все, что происходило на левом, но как! В непомерной, нестерпимой для глаза человеческого пустоте, лишенной намека на перспективу, громоздились, наползая друг на друга, непонятные, фантастически искаженные объемы, рождались загадочные спирали, параболы, сдвоенные и строенные прямые, расползались и съеживались предельно насыщенные цветом неправильные пятна и бледные, едва видимые круги. Бедный карась оказался распластанным минимум на шесть проекций, которые, накладываясь одна на другую, мигом сконструировали такое чудище с четырьмя хвостами между глаз, что Карагодский нервно расхохотался:
      - Ну и ну! Совсем как в клинике Вайнкопфа!
      - Что вы сказали?
      - Я говорю, совсем как в клинике Вайнкопфа. Я был недавно в Гамбурге, у известного немецкого нейрохирурга Вайнкопфа...
      - Я знаю его, Вениамин Лазаревич. Что ж у него в клинике?
      - Ему удалось через подкорку получить уникальные фотографии: как видит мир человек, отравленный наркотиками. Очень похоже. Только, пожалуй, у вас пострашнее. Карась был просто изумителен...
      - Простите, Вениамин Лазаревич, одну минуту...
      Уисс круто пошел вниз. На левом экране заметно потемнело, танцующие столбы исчезли, а сбоку сквозь густую синеву проступило что-то большое и красное.
      Пан прибавил усиление. Его рука чуть заметно дрожала. Большое пятно оказалось подножием рифа в сплошных зарослях благородного коралла. Причудливые, сильно разветвленные кусты всех оттенков красного - от бледно-розового до багрово-черного - полностью закрывали грунт. Искривленные толстые ветки, словно вешним цветом, были усыпаны белоснежными звездами полипов, и между ними сновали торопливые полосатые рыбки с забавно обиженными физиономиями. Изредка среди этого красного сада попадались игрушечные домики органчика и пышные букеты анемонов, лениво сплетающих и расплетающих изумрудно-зеленые плети щупалец.
      Боком, прячась за камнями, пробежал рак-отшельник, таща на раковине двух похожих на шоколадные торты актиний. Морской конек рассерженно фыркнул на него, сплющив нос. Рак даже усом не повел.
      Внезапно перед самым объективом со дна что-то полыхнуло, подняв тучи мути. Большие мягкие крылья на миг заняли половину экрана, и большой скат изящными плавными взмахами плавников совсем по-птичьи взлетел над коралловым лесом.
      Ручка усиления дошла до предела, а изображение все меркло и меркло, пока не превратилось в сплошную густо-синюю ночь. Уисс уходил все глубже.
      - Иван Сергеевич, - раздался тревожный голос Нины, - Уисс что-то говорит, но я его не могу понять...
      - Почему?
      - Совершенно другая система сигналов. Линейная. Это не рассказ. Это что-то другое. Но что - не знаю. Почему он перешел на другие сигналы? Что он хочет?
      - Это я вас должен спросить, что он хочет... Вы же сами знаете, что пока он только с вами может говорить. Даже меня не признает!
      В голосе Пана прозвучала такая искренняя обида, что Нина невольно улыбнулась. Пан не заметил ее улыбки - он вообще ничего сейчас не видел, кроме непонятных переплетающихся жгутов на экране.
      - Дайте звук!
      Стонущая, нереальная под этим ярким солнцем, над этим ласковым морем, необычная мелодия полилась из динамика. Да, слух не обманывал - это действительно была мелодия диковинная, но все-таки понятная сердцу, и столько нечеловеческой грусти и покорности было в ней, что холодели пальцы.
      Нина неслышно вышла из лаборатории. Пан сидел, стиснув виски ладонями. Присмиревший Толя бесцельно наматывал на кисть руки какой-то желтый провод. Два других лаборанта, забыв о приборах, во все глаза смотрели на Пана с безмолвным вопросом.
      А Карагодскому стало вдруг как-то пусто. Он словно увидел себя со стороны - надутого, важного, увенчанного званиями и ничего не значащего, потому что ничему не отдавал он себя целиком, как Пан - ему вдруг захотелось обнять этого смешного, синеглазого старичка за плечи и сказать что-то очень-очень хорошее...
      Нина появилась так же неслышно, как и исчезла. На ней был мягкий купальный халат.
      - Толя, готовьте кресло.
      Пан поднял голову.
      - Нина, что вы хотите?
      - Связаться с Уиссом на пента-волне.
      - Ни в коем случае! Вы помните, что было прошлый раз?
      - Помню. Но мы должны знать, что хочет Уисс!
      - Пента-волна слишком опасная штука. Тем более что мы пока не знаем толком, что это такое. Нет, Нина, рисковать незачем. Надо искать другие пути.
      - Иван Сергеевич, вы же сами знаете, что другого пути нет. Вспомните, как постепенно и осторожно переходил от этапа к этапу Уисс. А сейчас он перешел на новую систему без предупреждения. И он не отвечает на мои сигналы по старой системе. Значит, что-то случилось.
      - Но что могло случиться за эти полчаса?
      - Не знаю, Иван Сергеевич. Последним его сигналом по старой системе было "скорей", вы сами видели. А потом эти линии. Я должна попытаться на пента-волне.
      - Ну... Ну хорошо. Только без обратной связи, ладно? Просто задайте вопрос, а мы будем ждать ответ по старой системе.
      - Не знаю. Как получится.
      - Никаких "как получится". Не подводите старика. Договорились?
      - Договорились, Иван Сергеевич... Толя, кресло готово?
      - Да, Ниночка. Садись и вещай напропалую.
      Нина сбросила халат. Коричневый купальник сливался с цветом загорелой кожи, и в потоке зеленого света ее фигура казалась отлитой из меди. Она постояла на носу корабля с минуту и села в кресло. Толя и один из лаборантов захлопотали над ней. Провода тонкими змеями постепенно обвивали ее тело, впиваясь присосками электродов в виски, в шею, в руки, в живот, в ноги.
      - Иван Сергеевич...
      В голосе Карагодского помимо воли прозвучало что-то такое, что заставило Пана оглянуться. Карагодский смутился.
      - Иван Сергеевич, я понимаю, что сейчас вам не до меня, но я никогда ничего не слышал...
      - О пента-волне?
      - Да.
      - Пента-волна, коллега, это... Словом, бог знает, что это такое. Я знаю ваше яростное неприятие всякого рода телепатии, парапсихологии и прочей, как вы выражаетесь, "чуши", поэтому... Возможно, это какой-то необычный вид излучений, присущий только живым организмам. Помните опыты Клива Бакстера?
      - Клив Бакстер... Клив Бакстер... Помню, с этим именем был связан какой-то скандал в середине двадцатого века... Но что конкретно - ей богу забыл.
      - Ну, это неважно. Суть не в самих опытах, достаточно экстравагантных, а в том, что Клив Бакстер, а за ним группа молодых советских ученых из Казахского университета осмелились впервые заговорить о новом виде излучения - биологическом... Господи, Толя, ну что вы там копаетесь?! Да... О чем мы говорили? О Бакстере? Так вот, "пента-волна" - это мой собственный термин. Пятое состояние вещества, так сказать... Во время опытов Нина заметила, что, плавая рядом с Уиссом, она начинает испытывать некоторые странные ощущения. Ну, что-то вроде гипноза. Тут-то я и вспомнил Бакстера. Саму установку для усиления биоизлучения придумал Толя... Готово?
      Нина сидела, откинувшись на спинку кресла. Лицо ее заострилось, на губах скользила улыбка, но даже в улыбке сквозили напряжение и тревога. На голове ее, облегая виски, пылала алая корона - большой тяжелый венок из влажных махровых маков, а на лоб, волосы и плечи спадала замысловатая сетка тонких проводников. От направленной антенны, довольно точно имитирующей огромный раскрытый цветок орхидеи, тянулись по меньшей мере сотни две зеленых гибких шнуров, маленькими присосками соединенных с разными точками тела.
      - Иван Сергеевич, точки присоединения электродов к телу выбраны произвольно?
      - Не совсем. Мы исходили из гипотезы, что биоизлучение в большей или меньшей степени сопровождается электромагнитными эффектами. Эти точки мы нашли экспериментально - места наибольшей электронапряженности кожи...
      - И потеряли зря массу времени...
      - Как вас понимать, Вениамин Лазаревич?
      - Скажу больше. Сколько точек вы нашли?
      - 218. А что?
      - Так вот, я могу без электрометра указать вам еще 65 точек, которые вы пропустили.
      - Не понимаю.
      - Вы слышали когда-либо о древней китайской медицине - иглотерапии?
      - Разумеется.
      - Так вот, ваши точки - это и есть знаменитые 283 точки для иглоукалывания, которые были известны китайским медикам две тысячи лет назад. Я, правда, совершенно не понимаю, какая связь между вашей "пента-волной" и иглоукалыванием, но за совпадение - ручаюсь, и вряд ли оно случайно. Даже по теории вероятности...
      - Иглоукалывание, говорите? Забавно... Мне совершенно не приходило это в голову... Действительно, здесь, видимо, есть какая-то связь. Господи, как мало мы знаем самих себя! Мы - "цари природы"!
      - Иван Сергеевич, я начинаю.
      - Начинаете, Ниночка? Ну, давайте. Как говорят - ни пуха... Только без самодеятельности, хорошо?
      - Хорошо. К черту!
      Ничего не произошло. Просто антенна в форме цветка орхидеи стала медленно вращаться вокруг своей оси, и Нина, расслабившись, опустила руки на подлокотники и закрыла глаза. По-прежнему сквозь желто-зеленую крышу било солнце, и нестерпимо сияла морская даль, и щетинился тусклыми кустарниками островок, и черноголовые средиземноморские чайки срезали острыми крыльями гребешки волн и снова взмывали вверх с трепещущей серебряной добычей в клюве - ничего не изменилось в мире за эти полчаса, кроме того, быть может, что один седовласый академик неожиданно почувствовал себя аспирантом...
      - Иван Сергеевич, вы говорили, что пента-волна - это опасно. Почему? Кажется, все довольно невинно и просто.
      - Понимаете, Вениамин Лазаревич, тут довольно-таки сложный парадокс. Для приема и ведения пента-передачи необходима очень восприимчивая, очень незащищенная психонервная система. Мы, правда, не проводили широких опытов, но мужчины не способны к приему пента-волны. Иногда очень сильные, импульсивные натуры могут передавать, но с приемом ничего не получается. Видимо, психика взрослого мужчины слишком стабильна, устойчива, слишком защищена от внешних биораздражителей. Принимать пента-волну могут только женщины, да и то не все.
      - В таком случае, идеальными пента-приемниками были бы дети - их психика ограждена меньше всего.
      - Вероятно, да. Но, сами понимаете, опытов с детьми мы не имеем права ставить, пока не убедимся в полной безопасности... А вот это как раз и неясно... Мы сейчас лента-передачей пользуемся очень осторожно. Во время одного из сеансов Нина потеряла сознание.
      - Причина?
      - Видимо, очень сильный пента-сигнал Уисса. Я так думаю. У нее было нечто вроде галлюцинаций: ее психический строй был подавлен психическим строем дельфина, она, проще говоря, почувствовала себя дельфинкой, оставаясь женщиной, понимаете? Видимо, дельфины воспринимают и чувствуют гораздо острее, мощнее нас. И человеческие нервы не выдержали. Шок. Что-то вроде того, если по проводке, предназначенной для 220 вольт, пропустить ток в 380 вольт, понимаете?
      - Да, да, конечно. Сработали предохранители - выключилось сознание, свет померк...
      - Вот именно. Мы, правда, сидели, мозговали - и Толя, и Нина, и я придумали вот эту штуку - маковый венок. Вроде индикатора напряжения. Если верить Бакстеру, он должен сработать раньше, чем уйдет сознание, и создать заградительное пента-поле. Но... мы предполагаем - природа располагает. Если бы не странно тревожное поведение Уисса, я ни за что не разрешил бы пента-сеанс. Впрочем, теперь остается только ждать.
      Море стихло, даже зыбь улеглась. Только соседство близкого прибоя ощущалось теперь: "Дельфин" то парил над горизонтом, то спускался вниз, и тогда море впереди вставало вертикальной стеной.
      Нина лежала в кресле не двигаясь. Медленно вращалась над ней металлическая орхидея, влажно и терпко пахло маками. Толя едва слышно насвистывал что-то, поглядывая на экраны, по которым бегали теперь только бледные точки. Пан, сцепив руки за спиной, молча ходил через всю лабораторию, от кресла к двери и обратно, и тоже поглядывал на погасший рубиновый овал.
      А Карагодский, усевшись на треногий стул и привычно оперев подбородок о трость, думал. У него тоже был "пента-сеанс". Он говорил сам с собой. Он пытался вспомнить что-то важное и никак не мог. Вопреки желанию, перед ним проходили бесконечные коридоры, открывались двери с фамилиями на табличках, ложились под ноги ковровые дорожки, ведущие к столу президиума... Он позабыл, когда, на каком симпозиуме он сидел в зале, на обычном откидном стуле.
      Президиумы, президиумы... Может быть, он и родился в президиуме? Кажется, он всю жизнь покровительствовал и препятствовал, разрешал и запрещал, проверял и указывал, и всю жизнь были с ним очки в черепаховой оправе, сквозь которые мир кажется мягким, округлым и спокойным. Но ведь это не так, не так! Когда-то и он... Но когда это было!? И было ли вообще, чтобы море, чтобы какой-то сумасшедший дельфин, чтобы аспирант Толя был с тобой на "ты", чтобы все вокруг было тревожной загадкой, требующей немедленного решения, чтобы вот так метаться из угла в угол из-за сумасбродной девчонки, рискующей в худшем случае обмороком, и, в конце концов, рисковать самому, как эта девчонка...
      Что же ты ходишь, Пан? Что молчишь? Пятнадцать лет воевал я с тобой на журнальных страницах, на высоких трибунах. Пятнадцать лет обстреливал из тяжелой артиллерии самыми тяжелыми снарядами. Пятнадцать лет боролся с тобой, не брезгуя подножками и ударами ниже пояса. А ты уничтожил меня за сорок минут, и сам, кажется, не заметил этого. А может быть, и заметил, но не подаешь виду. Потому что победа надо мной для тебя - пустячок. Для тебя важнее твой дельфин, твоя Нина, твой Толя, твои экраны, твоя работа, и какое тебе дело, что академик Карагодский выбросил белый флаг?
      Но если даже тебе не нужна победа надо мной. Пан, то кому она нужна вообще? Может, спрятать белый флаг, пока его никто не заметил, и пусть все идет по-старому? А как быть с Венькой Карагодским, с "Веником"... Господи, вспомнил!
      Как он мог это забыть? Его в университете звали "Веником", потому что вместо серебристой шевелюры на его голове тогда был веник стриженых волос. Он изобретал тогда какую-то универсальную вакцину, занимался гимнастикой йогов, курил "Шипку" и свергал авторитеты... Эх, Веник, Веник! Какой счастливый ты был тогда! Неужели ты ушел от меня навсегда, Веник? Помоги! Помоги не опустить флаг. Даже если этот флаг - белый...
      - Стоп сеанс! Толя - усилитель! Быстро! Укол!
      Алая корона на голове Нины опадала на глазах. Слабели, теряли упругость лепестки мака, съеживались, как под ледяным ветром. И бледность, заметная даже под загаром, заливала лицо Нины.
      Толя защелкал тумблерами усилителя. Антенна остановилась. Пан, побледневший не меньше Нины, держал ее руку, считая пульс, а Толя принялся торопливо снимать присоски проводов. Подскочил лаборант с пневмошприцем.
      Нина открыла глаза.
      - Не надо укола, Иван Сергеевич. Все в порядке. Просто Уисс очень нервничал, и я устала. Я, кажется, все поняла. Сейчас расскажу по порядку. Пока выключайте аппаратуру. Уисс передавать сегодня не будет. Нам придется выключить аппаратуру надолго. Если не навсегда...
      Голос Нины прервался глубоким судорожным всхлипом, как у человека после глубокого истерического припадка. Пан кивнул лаборанту, и тот, осторожно взяв руку Нины выше локтя, на мгновение прикоснулся к ней губчатым раструбом пневмошприца.
      - Я же говорю - не надо.
      - Ничего страшного, Нина, это обычный тоник. Помолчите минут пять. Придите в себя. Потом расскажете.
      - Уисс...
      - Помолчите. Уважьте старика.
      Нина медленно сняла с головы увядшую корону и протянула Толе. Коротко вздохнула и снова откинулась на спинку кресла. Большая чайка сделала круг у самого бушприта "Дельфина". Нина следила из-под полуприкрытых век за полетом до тех пор, пока чайка не превратилась в точку на небе, и закрыла глаза.
      - Иван Сергеевич!
      Гоша ворвался в лабораторию, но заметив приложенный к губам палец Пана и лежащую в кресле Нину, повторил почти шепотом.
      - Иван Сергеевич, неприятные новости... Вот только что получил радиограмму Службы Информации...
      Пан развернул сложенную вдвое бумажку и начал читать - сначала бегло, потом все более и более внимательно:
      - Катастрофа в Атлантике... Взрыв подводного нефтехранилища при заправке танкера "Литл Мери", США... 20 тысяч тонн нефти типа "Н" всплыло на поверхность... Ввиду неосторожности капитана... пожар на танкере... Команда вынуждена спасаться вплавь... Жертв нет, благодаря четкой работе воздушной спасательной службы. После эвакуации организован встречный огонь для уничтожения гигантского нефтяного пятна..." Что за нелепость! Раздувать пожар вместо того, чтобы его гасить! Стоп! Что такое?!
      Пан поднес бумажку ближе к глазам, словно не веря себе:
      - "В огне погибло большое стадо дельфинов... Спасенные моряки утверждают, что дельфины появились сразу после сигнала "SOS" и помогали людям во время всей спасательной операции. После эвакуации людей они пытались покинуть район бедствия, но преждевременно организованный воздушной пожарной службой США встречный огонь и подводные сети нефтеуловителей отрезали им выход в открытый океан..."
      Профессор беспомощно опустил бумажку:
      - Что же это такое? Какая-то невероятная нелепость! Неужели они не видели, что там дельфины? Или просто... Не могу понять, поверить... Люди, сжигающие заживо огромное стадо дельфинов... Дельфинов, которые приплыли, чтобы спасти людей... Что же это такое?..
      Нина устало подняла голову с подушки кресла. Она по-прежнему смотрела прямо перед собой, куда-то за черту горизонта.
      - Это, кажется, конец, Иван Сергеевич. Сейчас я все расскажу.
      6. МАЛЬЧИШКИ
      Утро только начиналось, и с прибрежных гор тянуло холодом и сыростью. Они, точно спящие великаны, сгорбились, натянув поглубже ночные колпаки из тумана. И только снизу, из серой пелены, с невидимого пока моря, тянуло уютным домашним теплом.
      Юрка остановился в нерешительности перед самшитовой стеной шоссейного ограждения. До ближайшего подземного перехода надо было сделать крюк метров в триста, а разве мог он сейчас терять хотя бы одну минуту? Джеймс, наверное, уже на берегу. Этот длинноногий англичанин всегда и всюду поспевал раньше других.
      Юрка умел пробираться сквозь самшит. Сначала он погрузил в плотную зеленую стену обе руки. Когда коварный кустарник "привык" к ним и острые колючки перестали ранить кожу, он медленно ввел в стену плечо, потом ногу. Самое главное - не торопиться, не "спугнуть" спящие ветки. И еще - ни в коем случае не думать, что тебе надо пробраться сквозь изгородь. Потому что - в этом Юрка был уверен - кустарник умел читать мысли. Стоило только подумать о конечной цели, сделать одно единственное неосторожное движение, и тысячи крошечных зубов вопьются в твои штаны, рубашку, тело и будут держать мертвой хваткой до тех пор, пока ты не рванешься с воплем из зеленого ада, и тогда уж прости-прощай одежда: целая свора злейших псов не приведет ее в такое плачевное состояние, как эти мирные на первый взгляд заросли.
      Все обошлось благополучно, если не считать одной-двух царапин на щеке. Перед тем, как штурмовать вторую полосу заграждений, Юрка с наслаждением потоптался на пустынном полотне дороги. Пластик, влажный от росы, смешно хлюпал под босыми ступнями и приятно грел озябшие подошвы.
      Успешно преодолев второй ряд самшитовых зарослей, мальчик вышел к узкому распадку. Огромные деревья с обеих сторон ущелья сплелись вершинами, и там было всегда темно. В этой трубе в любую погоду, в любое время дня гудел ветер. Только утром он дул сверху вниз - от холодных гор к теплому морю, а вечером - снизу вверх, от прохладного моря к накалившимся за день горам.
      Заросли в распадке были совершенно непроходимы, но у мальчишек здесь была своя тайная тропа - каменистое ложе ручья. Весной ручей превращался в бурный желтый поток с многочисленными порогами и водопадами, купаться в котором, несмотря на родительские запреты, было гораздо интереснее, чем в море, а летом пересыхал вовсе, оставляя едва заметную дорожку из гладко отшлифованного камня. Дорожка была небезопасной: на нее выползали иногда юркие маленькие змейки, от укуса которых нога распухала и поднималась температура, - а - это целая неделя взаперти. Но если ранку от укуса сразу расковырять до крови, поболтать ногами минут десять в морской воде, а потом приложить к ранке горячий круглый камешек, обязательно с дыркой посередине, и тринадцать раз повторить вслух: "Змей, не смей!" - вот тогда все заживет очень быстро.
      Спускаясь по тропинке, Юрка чуть не наступил на метрового полоза, который тоже направлялся к морю. Полоз мгновенно свился в разноцветную восьмерку, но с дороги не уполз - мокрая холодная трава была ему не по нраву. Юрка присел на корточки, осторожно дотронулся до полоза, тот вздрогнул и замер. Мальчик провел по оливковой, в желтых крапинках и ромбах спине, и гигантский уж доверчиво развернулся. Юрка взял полоза в руки, обвил вокруг шеи и вприпрыжку помчался по каменному желобу.
      Труба вывела его к самой кромке прибоя, на узкую полоску темной гальки между обрывом, напоминавшим слоистый вафельный торт, и заброшенным волноломом. За валунами была бухточка, где даже в шторм вода оставалась спокойной. Здесь они с Джеймсом держали свою моторку и всякие рыболовные снасти.
      Но сейчас здесь не было ни Джеймса, ни моторки, а только обидная записка, придавленная камнем: "Притти тобой второй рейс. Не можно так длинно спать. Рыба хохочут. Джеймс".
      - Рыба хохочут! - передразнил Юрка и показал записке язык. - Веснушка курносая! Зануда! У меня мама скоро кандидатом будет, а все равно всегда просыпает... Длинно спать! Сон - это самое полезное для здоровья. Нервную систему укрепляет...
      Полоз сочувственно дотронулся раздвоенным язычком до свежей царапины на Щеке. Язычок был холодный и щекотный.
      Юрка вылез на валун. Туман уже начал отслаиваться от воды, между пушистыми белыми клочьями и блестящей зеркальной поверхностью образовалось чистое пространство, и этот узкий горизонтальный просвет уходил далеко-далеко. И самое обидное, что в этом правильном бело-голубом далеке краснело маленькое пятнышко - моторка! До Джеймса было не меньше километра - вплавь никак не добраться. Но ждать на берегу, пока Джеймс, лихо свесив ноги за борт, бормочет какие-то волшебные английские слова, заклиная поплавок дернуться - нет, это выше сил!
      Юрка, наклонившись к самой воде, - чтобы дальше было слышно, просвистел условную трель:
      - Фью-и-и-ссс!
      Красное пятнышко не шелохнулось. Конечно, Джеймс не сжалится и не подгонит моторку к берегу. Такой уж англичане упрямый народ: подавай им точность, и никаких гвоздей. А если в часах батарея села, что тогда? Или, например, какое-нибудь неожиданное срочное дело. Например, если он задержался, спасая человека от смерти, и опоздал, что тогда? Тоже мне точность!
      Догматики...
      Юрка, уже отлично понимая, что звать Джеймса - дело безнадежное, зашел по колено в парную воду и, набрав полные легкие воздуха, свистнул что было сил:
      - Ф-ф-ф-фью-и-и-ссс!!!
      Что-то стремительное, темное и страшное встало, перед Юркой во весь огромный рост, окатило брызгами с ног до головы, свистнуло в лицо так, что заныли зубы, и, прежде чем он успел что-либо сообразить, исчезло.
      Юрка как стоял, так и сел в воду в шортах и рубашке и сидел в воде по плечи, боясь пошевелиться. Даже удрать сил не было.
      Очередной накат ткнул в лицо и чуть не свалил на спину, а потом потащил за плечи в глубину. Мальчик вскочил на ноги, фыркая и отплевываясь от соленой воды, и протер заслезившиеся глаза.
      Вокруг было по-прежнему тихо, спокойно и пусто.
      Впрочем, нет. В сотне метров от валуна, немного правее моторки, торчал из воды плавник. Он не двигался ни туда, ни сюда - просто торчал на месте, словно зеленый флажок на зеркальной плоскости.
      - Дельфин! - облегченно выдохнул Юрка. - Ах ты, проказа! Негодник этакий! Вымочил до нитки и напугал до смерти! Конечно, я не испугался, а просто поскользнулся. От неожиданности. Вот перед тобой бы так выпрыгнули!.. Посмотрел бы я, чего бы ты делал... Откуда я знал, что ты дельфин, а не акула?
      Юрка отлично знал, что в Черном море из всего страшного акульего племени водятся только безобидные пугливые катранчики, но это не меняло суть дела. Он даже пожалел, что чудовище оказалось обычным дельфином, а не "тигром морей". Вот если бы это была акула, то вот тогда бы он...
      Флажок нехотя двинулся от берега в открытое море.
      Это никак не входило в Юркины планы. Он только что снял мокрую одежду, разложил ее на гальке сушиться, а сам приготовился к долгой - беседе, чтобы хоть как-то скоротать время. Конечно, дельфин не ахти какой общительный собеседник, но это все-таки лучше, чем разговаривать с мертвыми валунами.
      - Дельфин! - закричал Юрка, махая рукой. - Куда ты? Иди ко мне! Здесь хорошо, тихо!
      К великому Юркиному удивлению флажок остановился и даже сделал несколько неуверенных зигзагов в направлении берега.
      - Ко мне, ко мне!
      Но флажок стоял на месте.
      Мальчик испробовал все: он звал дельфина на все лады - и как собаку, и как кошку, и как курицу, приглашал словами и жестами, улегшись на живот и загребая воду руками, а отыскав в карманах полиэтиленовую рыбку-блесну на обрывке лески, попробовал приманить дельфина ею.
      Ничего не помогало. Флажок торчал на месте, как приклеенный.
      Помог полоз.
      Обеспокоенный странным поведением своего случайного хозяина, он долго вертелся на шее, а потом вдруг довольно ощутимо цапнул мальчика за ухо. И вдруг Юрку осенило.
      Наклонившись к воде, он просвистел боевой пароль:
      - Фью-и-и-ссс!
      Флажок дернулся и робко двинулся к берегу. А Юрка свистел и свистел, пока у него не зазвенело в ушах от собственных трелей.
      Дельфин сделал последний круг и неторопливо вошел в бухту. Он остановился совсем недалеко от камня, на котором сидел мальчик. Вода в бухточке была прозрачна, и Юрка мог рассмотреть своего нового знакомого.
      Дельфин как дельфин. Темно-зеленая спина, светло-серое брюшко. И совсем не такой большой, как показалось со страху, - метра полтора. Вот Уисс был - это да! Не меньше трех метров. А этот - мелкий. И зубы в клюве мелкие. А на крутом лбу - такая же белая звездочка, как у Уисса. Только не шестиугольная, а треугольная. Даже не звездочка, а просто треугольник.
      Расставил в стороны плавники и смотрит. Глаза озорные-озорные, как у Джеймса, когда тот очередную хохму подстроит. Только не серые, как у Джеймса, а густо-карие, почти черные.
      - Ну, что смотришь? Страшно?
      - А что такое - страшно?
      Юрка оторопело уставился на дельфина. Он мог поклясться, что дельфин рта не открывал. Но кроме него, задавать вопросы было некому.
      - Это ты меня спросил сейчас?
      - Я, - ответил дельфин, не открывая рта.
      Юрка с тоской посмотрел на далекую моторку Джеймса.
      Вот, оказывается, какие дела. Он не только проспал утреннее свидание с Джеймсом, но и спит до сих пор. И все это ему снится.
      - Ты не спишь, - сказал дельфин. - Когда спят, не думают.
      Мальчик с опаской поджал под себя ноги и начал подниматься с камня. Сон это или не сон, но дельфин, кажется, умеет читать мысли...
      - Ты уходишь? - спросил дельфин.
      - Нет, нет, что ты! - Юрка снова плюхнулся на камень и стал как можно беззаботнее болтать в воде ногами. - Я просто так...
      В конце концов, что страшного? Дельфины очень добрые, они никогда не трогают человека. Если есть говорящие скворцы, то почему бы не быть говорящим дельфинам? Скворец глупый, а дельфины такие же умные, как люди. Об этом мама сколько раз говорила. И Иван Сергеевич тоже.
      - Ты - говорящий, да?
      - Я не знаю, что такое "говорящий".
      - Ну вот мы с тобой сейчас разговариваем. Как мы понимаем друг друга?
      - Я не знаю. Я еще маленький. Мама знает.
      - А где твоя мама?
      - Близко. В море. Она отпустила меня играть.
      - А почему ты не открываешь рот, когда говоришь?
      - Рот открывают, когда едят. Когда думают, рта открывать не надо. Я слышу твои мысли, но не знаю, зачем ты открываешь рот. Ты хочешь есть?
      "Дурень", - подумал Юрка и тут же испугался: вдруг дельфиненок решит, что это о нем. "Это я на себя сказал дурень, не обижайся". Но не тут-то было - мысли словно с привязи сорвались, никогда Юрка не предполагал, что у него такая бестолочь в голове, а надо думать так, чтобы дельфиненок все слышал, вернее, все ему слышать не надо. Что же еще у него спросить? Ничего в голову не приходит...
      - Я ничего не слышу. Ты думаешь очень тихо и не понятно. Думай громче.
      И тут Юрка решился на маленький обман - ради науки разумеется. Он заговорил:
      - Люди всегда открывают рот, когда думают громко. Понимаешь, такое свойство. Особое. Поэтому, когда я буду открывать рот, это не значит, что я захотел есть - это я думаю. Понятно?
      - Понятно.
      Туман уже почти совсем разошелся, открыв зеленоватое утреннее небо. Вдоль побережья потянул бриз. Горы неохотно просыпались, потягивались, поднимали к небу каменные головы, становясь на дневную вахту.
      Мальчик зябко повел плечами, не очень ясно представляя, что, собственно, делать с дельфиненком дальше. Первое удивление прошло, знакомство состоялось, общий язык найден, что же дальше? В гости к себе его не позовешь, с мальчишками во дворе не поиграешь, в турпоход не пригласишь... Интересно, что в подобных случаях делают ученые?
      Дельфиненок, видимо, испытывал те же сомнения. Он нервно шевелил ластами, не зная, направиться ли ему в море или оставаться в бухте. Контакт грозил прерваться в самом начале и самым печальным образом.
      Юрка отыскал у горизонта красное пятнышко. Джеймс сидит там и не знает, какие удивительные вещи здесь происходят.
      - У тебя есть друзья?
      - Все дельфины - друзья.
      - Я говорю о таких, как ты.
      - Есть. Очень много. Они далеко. В море.
      - А здесь?
      - Нет.
      - Хочешь, я буду твоим другом?
      - Хочу.
      Юрка хотел по древнему мальчишечьему обычаю протянуть руку, но вовремя спохватился - вряд ли ласты дельфина пригодны для рукопожатий.
      - Меня зовут Юрка.
      Дельфиненок попробовал изобразить это имя вслух, и у него получилось что-то похожее на "Хрюлька". Мальчик чуть не свалился с камня от хохота. Дельфиненок на радостях выпрыгнул из воды, хрюкнул еще раз и тоже скрипуче засмеялся, открыв зубастый клюв.
      - А тебя как зовут? - спросил Юрка, отсмеявшись.
      - Фью-и-и-ссс, - лихо просвистел дельфиненок заветный пароль.
      - Так это твое имя?
      - Так меня зовут.
      - И потому ты приплыл на свист?
      - Да.
      - Вот это здорово! А почему ты не подплыл сразу?
      - Я не хотел помешать тебе. Ты делал что-то очень сложное.
      - Так это я тебя так подманивал!
      Оба снова залились счастливым хохотом: один - хлопая себя по коленям, другой - высоко выпрыгивая из воды и разевая клюв.
      - Ой, вот Джеймс будет смеяться! Умора!
      - Кто такой Джеймс?
      - Мой друг. Видишь, далеко лодка? Это Джеймс ловит там рыбу и ничегошеньки не знает! Он скоро вернется. Мы подождем его, правда?
      - Зачем ждать? Поплывем!
      Юрка огорченно опустил голову.
      - Хорошо тебе говорить - поплывем! Я не доплыву - далеко. И никто не доплывет. Только чемпион какой-нибудь.
      - Я помогу.
      Мальчику даже страшно стало - а вдруг это все-таки сон, и он сейчас проснется? Проснется, так и не успев прокатиться на дельфине... Затаенная мечта мальчишек всего мира, полузабытая детская сказка... Ну почему нет никого на берегу? Почему его собственная автоматическая кинокамера пылится сейчас в шкафу, в номере гостиницы?
      - А как? - неуверенно спросил Юрка, уже войдя по пояс в воду.
      - На спине. Я сильный.
      Кожа у дельфиненка была удивительно мягкая и невероятно скользкая никак не ухватишься. Но после нескольких попыток мальчику удалось устроиться основательно: спинной плавник поддерживал сзади, как спинка кресла, а коленки прочно упирались в боковые ласты. Из такого сидения не вылететь даже на большой скорости. И руки остались свободными.
      Бриз потихоньку раскачал море, и накат усилился. Волны со скрежетом грызли гальку, оставляя на берегу клочья пены. От берега пахло йодом и солью.
      Дельфиненок выходил из бухточки осторожно, опасаясь то ли за себя, то ли за всадника. Когда волна откатывалась, он замирал, чтобы при новой волне отвоевать еще один десяток метров. И так раз пять.
      Наконец валуны остались позади.
      - Держись!
      Тугой воздух ударил в лицо мальчику и засвистел в ушах. Из-под коленок выросли два лохматых крыла водяной пыли.
      Какая моторка, какой катер! Такого блаженства, такого упоения скоростью он не испытывал никогда. Это был полет, именно полет, потому что не тарахтел сзади мотор, потому что не надо было крутить рули и нажимать педали, можно было закрыть глаза и слушать, как замирает сердце, когда ты повисаешь в пустоте, перелетая с волны на волну.
      Когда мальчик открыл глаза, красная лодка была совсем близко. Они приближались неслышно и стремительно, и поэтому Джеймс их не заметил. Он сидел, уставившись на поплавок, и клевал носом...
      Триумф был полный. Пока Джеймс приходил в себя, дельфиненок с Юркой подняли в воде такой тарарам, что чуть не перевернули лодку. Они описывали вокруг немыслимые спирали и восьмерки, уносились в открытое море и возвращались снова, один раз даже перемахнули через моторку, едва не сбив Джеймса - пока перед глазами мальчика не поплыли круги, и он не перестал соображать, где верх, где низ.
      Тогда Юрка перелез со спины дельфиненка в моторку, а его место занял Джеймс, и началось: англичанин, растеряв остатки хваленого спокойствия, визжал, вопил, орал не своим голосом какие-то пиратские песни, дельфин свистел, скрипел, хрюкал - все вокруг кружилось, летело, падало и снова взлетало, и тощая фигурка светловолосого мальчишки на живой зеленой торпеде неслась сквозь холодное пламя моря.
      Наконец все трое умаялись до предела и, совершенно измученные, улеглись отдыхать - мальчишки на дно лодки, дельфиненок на волну.
      И тут Юрка обнаружил новую интересную деталь: Джеймс совершенно свободно лопотал с дельфином по-английски!
      Юрку это немного задело: ведь первым установил контакт он, а не Джеймс, поэтому дельфин хотя бы из уважения должен думать по-русски. Он спросил дельфина почти сердито:
      - Откуда ты знаешь английский язык?
      - Я не знаю, что такое английский язык.
      - Но ведь ты слышишь мысли Джеймса?
      - Да.
      - И мои мысли слышишь?
      - Да. Когда ты думаешь громко.
      - А мы с Джеймсом понимаем друг друга очень плохо.
      - Почему?
      - Потому что мы говорим на разных языках. Ну, как тебе объяснить? Я, например, называю берег "земля", а на языке Джеймса он называется "лэнд".
      Дельфиненок подумал с минуту, потом свистнул.
      - Я, кажется, понял. У нас тоже в разных морях есть разные виды сигналов. Если свистит дельфин из холодного моря, то дельфин из теплого моря этот свист не поймет. Но все дельфины думают одинаково, и поэтому мы все понимаем друг друга.
      - Выходит, и мы с Джеймсом думаем одинаково, а только говорим на разных языках?
      - Вы с Джеймсом думаете одинаково, и я одинаково хорошо слышу ваши мысли.
      - Вот здорово! Если бы люди умели читать мысли, как дельфины, то все бы понимали друг друга и не надо было бы учить иностранные языки!
      От полноты чувств Юрка изо всей силы хлопнул Джеймса по плечу.
      - Слышишь, Джеймс, тогда мне не надо было бы зубрить английский! Ура!
      Джеймс непонимающе нахмурился и спросил что-то у дельфиненка. Судя по движению плавника, тот ему ответил, но ответа Юрка почему-то не услышал. А Джеймс вдруг разулыбался до ушей и тоже ударил Юрку по плечу:
      - Энд я нет изучал русский язык! Ура!
      Дельфиненок насмешливо заскрипел.
      Юрка лег на спину и стал смотреть на облака. Еще час назад они низко висели над морем, а сейчас поднялись высоко-высоко и похожи на белые пятнышки в сиренево-синем небе.
      И от этого мир стал большим и просторным, а их лодка маленькой-маленькой. И бриз утих - ему просто не хватает силы стронуть с места столько воздуха и света. Он свернулся клубочком где-нибудь в ущелье и ждет, когда солнце будет садиться, облака снова опустятся ниже и мир уменьшится. Тогда бриз выйдет на волю и примется гонять вдоль побережья мелкую зыбь. А потом придет ночь, и море сольется с небом: звезды вверху, звезды внизу, тишина вверху, тишина внизу.
      А потом из моря встанет красная луна. Она будет идти по небу, постепенно уменьшаясь и бледнея, и утром от нее, как от растаявшей во рту конфеты, останется только тонкий полупрозрачный диск. И потом все повторится сначала...
      - Ты приплывешь завтра сюда?
      - Да.
      - Послушай, тебя надо как-то назвать по-человечьи. Давай мы будем звать тебя Свистун.
      - Свистун! Хорошо, вери гуд, - как эхо отозвался Джеймс.
      - Свистун? Хорошо.
      - Су-и-ти-ун!!! - локомотивным сигналом пронеслось над морем, и все трое засмеялись.
      "Все-таки это не обычный дельфин, - думал Юрка. - Недаром у него звездочка на лбу. То, что он приплыл на свист, конечно, здорово, но в этом нет ничего необыкновенного: такие случаи часто бывают, про них написаны горы книг. Вся заковыка в том, что он заговорил. Но ведь он не говорит, оборвал себя Юрка. - Он просто думает. Он думает - как это? - "громко думает", - а я слышу его мысли. А он слышит мои, когда я их громко повторяю про себя или вслух. Словом, самая обыкновенная телепатия.
      Почему же тогда такого, как сегодня, ни с кем до этого не случалось? А, может, случалось? Он знает, что дельфины разумные существа, а если кто не знает? Услышит он голос внутри себя - подумает почудилось. А если дикий человек, религиозный - подумает, что бог или черт с ним разговаривает.
      Так что, ничего сверхъестественного в сегодняшнем происшествии нет. Просто - счастливый случай".
      Юрка потерся щекой о нежную кожу своего друга. "Нет, все-таки произошло чудо! Вообще, чудес на свете много бывает, но все они случаются почему-то с другими. Но вот теперь..."
      Дельфиненок вздрогнул и метнулся от лодки.
      - Мама зовет, - виновато сказал он.
      Друзья понимающе переглянулись.
      - Ну что ж, - со вздохом сказал Юрка. - Ступай. До свиданья! До завтра!
      - До завтра!
      Дельфин скрылся в воде, словно его и не было. Мальчишки растерянно оглядывались по сторонам, но знакомого плавника нигде не было.
      - До завтра! - прозвучало где-то внутри стуком крови в ушах.
      И вдруг от самой кромки горизонта, уже начавшей таять в полуденном мареве, донесся лихой пересвист:
      - Хрю-юль-ка! Джи-эй-им-иэс! С-ис-ти-ун!
      Мальчишки разом вскочили, замахали руками, до рези в глазах вглядываясь в слепящую даль, но ничего не увидели.
      Джеймс молча завел мотор. Каким неуклюжим корытом показалась им сейчас их алая крылатая лодка с инициалами "J" и "Ю" на покатом носу!
      Уже у самого берега Джеймс спросил:
      - Ты будешь рассказать отец про Свистун?
      - Нет, - подумав, ответил Юрка. - Он все равно не поверит. Вот мама та бы поверила. Она ведь все-все про дельфинов знает. Но мама далеко...
      7. ХРАМ ПОЮЩИХ ЗВЕЗД
      Было полнолуние, и борт "Дельфина" сверкал серебряным барельефом на фоне ночи. Тяжелые ртутные волны лизали выпуклые бока маленькой надувной лодки.
      Нина вытащила из багажника узкую черную коробочку радиомаяка, выдвинула антенну и нажала пусковую клавишу.
      В наушнике маски стеклянными колокольчиками зазвенели сигналы пеленга. Это - на всякий случай. Невидимая ниточка потянется за ней в лабиринты глубины и, если произойдет непредвиденное, - поможет выбраться на поверхность, к этой пухлой луне, к этим сочным звездам, к тем, кто спит сейчас в серебряной скорлупе корабля - ко всему этому привычному миру, который несмотря ни на что, незаменим для любого человека...
      Что за странные прощальные мысли! Неужели она все-таки трусит? Но ведь рядом с нею будет Уисс - могучий и добрый Уисс, который ни за что бы не позвал, если бы была хоть малейшая опасность. И о какой опасности может идти речь, если ее опекает сам Повелитель Моря? Конечно, трагедия в Атлантике перевернула все вверх ногами, и она едва довела до конца тот последний пента-сеанс, но Уисс не зря идет на нарушение, он доверяет ей пока только ей! - и разве может она оскорбить его недоверием? Сейчас она не просто Нина Савина, не просто ассистентка известного профессора: она представительница человечества... Как это говорил Уисс: "Пусть сердце дельфина увидит сердце человека, остальное решит будущее..."
      Нина вытащила из-за пояса импульсный пистолет-разрядник и бросила его в багажник. Оружие ни к чему. Лишний вес. Тем белее, что ей придется возиться с видеомагнитофоном, который Толя почему-то именует "переносным". От этого аппарат не становится ни удобнее, ни легче. Хорошо бы взять у Гоши подводный скутер, но... Ничего не поделаешь.
      Уисс у борта проскрипел тихо, но нетерпеливо.
      Нина опустила маску акваланга, прижала к груди тяжелый бокс аппарата, еще раз глянула на луну, которая сквозь поляроидное стекло маски показалась огромной хвостатой кометой, и нырнула в черный омут.
      Вода нежно и сильно сжала ее тело, тонкими иглами проникла в поры, щекочущим движением прошлась по обнаженной коже, и Нина сразу успокоилась. Каждый раз, при каждом погружении приходило это ни с чем не сравнимое чувство глубокого покоя и уверенности. Все, что волновало, злило или радовало там, на поверхности, под водой казалось незначительным и мелочным. Мысль работала четко и ясно, тело, лишенное веса, словно переставало существовать, и острое ощущение слияния с чем-то великим пронизывало все существо. Акванавты полушутя, полусерьезно называют это состояние "подводным гипнозом"...
      Нина, блаженно вытянувшись, ждала Уисса. Тусклая, молочно-желтая мгла от преломленного поверхностью лунного света растекалась вокруг. Ни малейшего движения, ни малейшей тени не ощущалось в этой густой пелене.
      Уисс возник рядом внезапно. Нина перекинула ремень аппарата через плечо и крепко взялась за галантно оттопыренный плавник, но дельфин, опустившись метров на пять, остановился. Слегка заломило в висках - значит, дельфин послал неслышный ультразвуковой призыв.
      Здесь было уже совершенно темно, только едва заметная бледность над головой говорила о существовании иного мира - с луной и звездами.
      Неожиданно где-то внизу засветились огоньки - красный и зеленый точно там, внизу, было небо, и далекий ночной самолет держит неведомый курс. Потом огоньки раздвоились, растроились, соединились в колеблющийся рисунок - и блистающее морское чудо явилось перед Ниной на расстоянии протянутой руки.
      Небольшой полуметровый кальмар был иллюминирован, как прогулочный катер по случаю карнавала. Все его тело, начиная с конусовидного хвоста, отороченного полукруглыми лопастями плавников, и кончая сложенными щепоткой вокруг клюва щупальцами, фосфоресцировало слабым светло-фиолетовым светом. Время от времени по телу пробегали мгновенные оранжевые искры, и тогда щупальца конвульсивно шевелились, а огромные круглые доверчивые глаза вспыхивали изнутри нежно-розовыми полушариями. Вокруг глаз правильными дугами горели чистым аквамариновым пламенем тесно прижатые друг к другу фонарики - по пять на каждую "бровь". Такие же фонарики горели на длинных раскинутых в стороны стеблях ловчих рук - словно драгоценные браслеты на запястьях танцовщицы. Ближе к голове, "на плечах", пламенело два густых рубина, а на хвосте горело целое созвездие из двух голубовато-зеленых и четырех темно-красных огней, и вся эта продуманная симметрия, точная геометричность рисунка вместе с ракетообразной формой тела придавали существу сходство с каким-то непонятным инопланетным прибором или механизмом.
      Наверное, первый человек, увидевший такого кальмара через окно батискафа, был поражен и восхищен не меньше Нины. Может быть, именно поэтому загадочный моллюск получил имя восторженное и поэтичное: "волшебная лампа".
      Но одно дело - если между вами стекло батискафа, другое - если одна твоя рука на плавнике дельфина, а вторая свободна... Нина осторожно, чтобы не спугнуть, протянула левую руку к головоногому щеголю. Кальмар не шелохнулся, только быстрее побежали оранжевые искры, а тело приобрело цвет красного дерева. Он позволил потрогать свой бок, и Нина почувствовала, как тикают внутри наперебой три кальмарьих сердца.
      Она уже; хотела убрать руку, но кальмар обвил двумя щупальцами ее палец, и не пустил - два гибких магнита прилипли к коже.
      Снова на мгновение заломило виски - это подал неслышную команду Уисс, - кальмар засверкал огнями, и все трое по крутой спирали понеслись вниз, в беззвездную ночь глубины.
      Впрочем, эта ночь хитрила, притворяясь беззвездной, бесконечное множество ночных светил блуждало в ней по тайным орбитам. Пестрыми взрывчатыми искрами загорались у самых глаз лучистые радиолярии, после которых филигранное изящество, земных снежинок кажется грубой поделкой; разнокалиберными пузатыми бочонками, полными доверху густым янтарным светом, проплывали степенные сальпы; двухметровый Венерин пояс, больше похожий на полосу бесплотного свечения, чем на живой организм, изогнулся грациозной радугой, пропуская мимо стремительную тройку.
      Один раз Уисс и Нина с "волшебной лампой" в вытянутой руке с ходу влетели в большое облако медуз - точно попали в хоровод рассерженных сказочных призраков: бесшумно зазвонил десятком малиновых языков голубой колокол; над головами перевернулась пурпурная, в изумрудно-зеленых крапинках, тарелка, вывалив целую кучу прозрачной рыжей лапши; диковинный ультрамариновый шлем в белых разводах грозно зашевелил кирпично-красными рогами; вязаная красная шапочка, шмыгнув - бирюзовым помпоном, стала быстро расплетаться, разбрасывая как попало путаную бахрому цветных ниток, а матовые полосатые шарики, выпятив круглые губы, стали плеваться желтым огнем. И долго еще полыхало сзади холодное пламя, пока выступ скалы не скрыл его.
      Теперь они плыли над тем самым коралловым лесом, который Уисс показывал на экране днем. Красные кусты казались пурпурными в сильном голубоватом свете. Сотни, тысячи спрятанных в грунте известковых трубочек хетоптеруса освещали их снизу, как маленькие прожектора.
      Кальмар остановился. "Волшебная лампа" отпустила палец, снова сложила щупальца щепоткой и, застыв на месте, исполнила маленький световой этюд.
      Сначала кальмар, оставив фиолетовыми только щупальца, разом погасил все красные огни, а зеленые замигали в какой-то сложной, одному ему известной последовательности.
      Уисс парил рядом, не выказывая признаков нетерпения или озабоченности - видимо, все шло как надо.
      "Волшебная лампа" на несколько секунд погасла совсем, затем все повторилось, только в быстром ритме. В неровных вспышках фонариков моллюска Нина успела различить очертания большого камня, вернее, целой скалы, черной от мшистых водорослей.
      Пальцы, только что разжавшиеся, еще крепче стиснули плавник Уисса. Подчиняясь ритму миганий "волшебной лампы", на камне разгоралась пятиконечная красная звезда. Ее острые правильные лучи были неподвижны, алые щитовидные пластины отливали раскаленным металлом, и снова привыкшее к мертвым приборам и механизмам человеческое сознание отказывалось верить, что перед ним - живое существо.
      И почему - пятиконечная звезда? Простое совпадение или что-то более глубокое, имеющее затаенный смысл - знакомая звезда, горящая в морской пучине, в ином мире, который рядом, и тем не менее бесконечно далек... Ответишь ли ты когда-нибудь на этот вопрос, Уисс?
      - Да, - услышала Нина свой собственный голос.
      Уисс впервые за эту ночь заговорил с нею на пента-волне.
      Он берег ее нервы, и Нина была ему благодарна. Даже после многих сеансов, после подробного анализа, который проводили они с Паном, после собственных долгих раздумий и выводов Нина все-таки никак не могла освободиться от инстинктивного страха перед таким способом общения.
      Ничего мистического в разговорах, разумеется, не было.
      Да и разговора в прямом смысле не было: просто, наиболее яркие образы, вызванные сознанием дельфина, гипотетическое биоизлучение переносило в сознание Нины. Если этим образам соответствовали какие-либо сходные человеческие понятия, они превращались в слова, звучащие как бы отдельно от собственных мыслей.
      В теории все выглядело просто. А на практике... На практике получалось раздвоение личности.
      А еще - собственный голос, звучащий где-то в тебе и отдельно от тебя, чужой и знакомый одновременно, голос, повторяющий слова с навязчивостью слуховой галлюцинации, вызывал чувство мутной жути, которое долго не проходило.
      И вот сейчас, услышав короткое "да" в ответ на свой мысленный вопрос, она вся напряглась, но продолжения не было. Дельфин догадывался, как трудно дается человеку каждое слово их безмолвной беседы.
      Непонятный обряд у камня продолжался. "Волшебная лампа", видимо, сделала все, что от нее требовалось, - кальмар притушил огни и фейерверочной ракетой скользнул куда-то вверх, растворившись в темноте. Зато звезда на камне достигла прожекторного накала, превратив ночь в подводный рассвет.
      Полосу света перегородила тень. Вода искажала перспективу, и Нине показалось сначала, что рядом с камнем ковыляет уродливый головастый человечек. Но вот человечек приподнялся, повернулся боком, сверкнув узорчатой кольчугой цвета старой меди, и рука Нины невольно скользнула к поясу, где обычно висел импульс-пистолет.
      Трехметровый осьминог, покачиваясь на толстенных боковых щупальцах и лениво щурясь, разглядывал гостей сонными глазами. Он был, видимо, очень стар, и большие желтые глаза-тарелки смотрели мудро и печально.
      Уисс свистнул сердито и, кажется, не очень вежливо, потому что спрут раздраженно почернел, однако покорно заковылял к скале. Четыре мускулистых "руки" обвили вершину камня, четыре других заползли в едва заметные щели основания.
      Гора мышц вздулась, наливаясь голубой кровью, и камень дрогнул. Он отвалился медленно и плавно, как бывает только под водой или во сне, и за ним открылся неширокий черный ход, ведущий в глубь рифа. Спрут протянул щупальце в проход, и там что-то тускло блеснуло.
      Уисс шевельнул плавниками, приглашая Нину за собой.
      Звезда постепенно гасла, и Нина включила головной фонарь. Спрут, ослепленный ярким электрическим светом, заморгал глазищами, испуганно побагровел, выпустил из воронки сильнейшую струю и бросился наутек в темноту.
      Нина вслед за Уиссом подплыла к проходу и остановилась, изумленная. В проходе была дверь! Тяжелая, решетчатая дверь из желтого металла, который Нина приняла сначала за медь, но потом сообразила, что медь в морской воде давно покрылась бы слоем окиси...
      Дверь была широко распахнута. Нина, словно желая убедиться, что решетка - не обман зрения и не бред, медленно провела пальцами по толстым шероховатым прутьям грубой ковки, по неровным прочным заклепкам, по силуэту дельфина, умело вырубленного зубилом из целого куска листового золота... Все это сделано человеком, но когда, зачем и для кого?
      Нина попробовала закрыть дверь, но она не поддавалась.
      Золотой дельфин, наискось пересекая решетку, застыл навеки в длинном прыжке.
      * * *
      Академик Карагодский никак не мог уснуть в эту ночь.
      Вернувшись к себе в каюту после традиционной вечерней прогулки по верхней палубе, он разделся, накинул на плечи пушистый лавсановый халат и долго стоял перед зеркальной стеной, разглядывая себя.
      Из стеклянной глубины на него смотрел высокий плотный старик. Чрезмерная полнота, однако, не безобразила его: даже двойной подбородок и объемистый живот только подчеркивали весомость и значительность всей фигуры. Но в этой знакомой благополучной фигуре появилось что-то новое...
      С некоторым замешательством вглядывался Карагодский в свои собственные глаза и не узнавал их. Изменился даже цвет, они отливали синевой. Беспощадные и молодые, они разглядывали академика с плохо скрытой неприязнью.
      Нет, это уже слишком. Если собственное отражение начинает тебя так разглядывать, значит, дело плохо. На корабле сумасшедших, наверное, действует какое-то биополе, попав в зону которого, сам становишься сумасшедшим.
      Странно, что он думает обо всем без горечи. Странно, что сознание своего морального поражения доставляет ему какую-то особую тревожную радость. Словно лопнул внутри годами зревший нарыв, принеся боль и чувство облегчения....
      Интересно, как он будет вести себя, вернувшись домой? Снова заседания, президиумы, дружба со Столыпиным, который держится в секретариате только потому, что глупые его боятся, а умным не хочется тратить нервы впустую. Или...
      Карагодский поплотней запахнул халат и настежь открыл оба иллюминатора. Острый запах соли и шалфея защекотал ноздри. Полная луна плыла над морем, покачиваясь в темном небе, как детский шарик, который пустил когда-то на первомайской демонстрации маленький мальчик, которого звали Веня... Веня... Шесть лет... Красная площадь. Неужто тот самый шарик? Вернулся?
      В тени острова Карагодскому почудилось движение. Что-то сильно плеснуло и стихло. Наверное, Уисс.
      Карагодский придвинул кресло к видеофону Всесоюзного нооцентра и набрал шифр. На экране загорелась надпись:
      "Просим подождать". Прошло пять минут - машинам пришлось покопаться в своей всеобъемлющей памяти. Наконец загорелись сигналы готовности, и Карагодский, пощелкивая переключателем, принялся просматривать материалы: крикливые газетные заметки, запальчивые журнальные статьи, схемы и описания опытов.
      Всякие сомнения отпали: Кливу Бакстеру удалось зарегистрировать таинственное биоизлучение еще в 1966 году. Причем сделал он это предельно наглядно и просто. Бакстер взял схему грозоотметчика Попова - прапрадедушку современных радиоаппаратов. Только вместо стеклянной трубки со стальными опилками - когерера - он поставил "живой детектор", - цветок филодендрона. Прибор Попова отмечал разряд молнии на расстоянии в несколько сотен верст. "Живые детекторы" Клива Бакстера чувствовали мысленные угрозы человека-"излучателя" за триста миль, причем все известные способы экранирования от электромагнитных полей {с помощью фарадеевского экрана и металлических контейнеров) не мешали растениям фиксировать сигнал.
      Но Клив Бакстер был директором исследовательского комитета Академии криминалистических наук и, ко всему прочему, истинным американцем. Он попытался сделать из своего аппарата что-то вроде "растения-следователя", реагирующего на "волны преступности", исходящие от обвиняемого. Затея с треском провалилась, а газетная шумиха облепила суть дела таким ворохом безграмотных нелепостей, что найти в очередной сенсации рациональное зерно было невозможно. Да и сам Бакстер вряд ли понимал до конца все значение своих необычных экспериментов - его интересовала практическая сторона, он был отличным криминалистом, но не больше...
      Короче говоря, как часто бывает, большое открытие прошло по разряду ежедневных "газетных уток" и было благополучно и крепко забыто.
      И только Пан... Откуда у него это сверхъестественное чутье? Это прямо-таки патологическая способность находить в обычном никем не замеченные странности, сопоставлять явления, на первый взгляд, совершенно несопоставимые?
      Ну, например, какое отношение может иметь остров Крит и Киклады к дельфинам? Изображения на фресках? Но что могут доказать фрески кроме того, что в Эгейском море три тысячи лет назад, как и сейчас, жили эти симпатичные существа?
      Тем не менее Карагодский снова включил экран и набрал новый шифр: "Крито-микенская культура, кикладская ветвь - полностью". Он рассеянно просмотрел по-немецки педантичные и подробные отчеты первооткрывателей "Эгейского чуда" - археологов Шлимана и Дернфельда, улыбнулся выспренным описаниям англичанина Эйнса, без сожаления пропустил историю величия и падения многочисленных царств Крита, Микен-Тринфа и Трои - хронологию войн и грабежей, строительства и разрушения, захватов и поражений, восстановленную более поздними экспедициями.
      Он замедлил торопливый ритм просмотра, когда на экране появился Большой дворец в Кноссе. Объемный макет возродил изумительный архитектурный ансамбль таким, каким был добрых четыре тысячи лет назад. Огромные парадные залы с деревянными ярко раскрашенными колоннами, заметно сужающимися книзу; гулкие жилые покои, тускло освещенные через световые дворы; бесчисленные кладовые с рядами яйцевидных глиняных пифосов; замшелые бока двухметровых водопроводных труб; бани с бассейнами, выложенными белыми фаянсовыми плитками, - и десятки, сотни зыбких висячих галерей, таинственных садов, переходов, коридоров, тупиков и ловушек, прикрытых каменными блоками, поворачивающимися вокруг оси под ногой неосторожного. И всюду - фрески, выполненные чистыми Яркими минеральными красками на стенах, сложенных из камня-сырца с деревянными переплетами: динамичные картин акробатических игр с быком, праздничные толпы, сцены охоты, изображения зверей и растений...
      Карагодскому подумалось, что современные художники не так далеко ушли от своих безымянных древних коллег. Взять хотя бы вот эту фигуру смуглого юноши с корзиной в оранжево-желтом сиянии цветов шафрана: любой импрессионист мог бы только позавидовать безыскусной свободе композиции, изящной и зыбкой манере письма, где линия безраздельно подчинена красочному пятну... Или вот эта рыба...
      Карагодский остановил изображение. Необычная фреска что-то ему напоминала. Полосатая рыба - судя по всему, это был морской карась - была нарисована на штукатурке сразу в шести проекциях одновременно: этакое сверхмодернистское чудище с четырьмя хвостами между глаз. Как на картине Сальвадора Дали или... Или на экране в центральной операторской, когда Пан рассказывал о том, как видит предметы дельфин...
      Господи, что за чушь лезет в голову! Как могло увиденное дельфином попасть на фреску, написанную человеком?!
      А если пента-волна?
      Биосвязь между человеком и дельфином за две тысячи лет до нашей эры? Нет, сумасшествие заразительно...
      Карагодский теперь не обращал внимания на живописные достоинства критских росписей. Переключатель замирал лишь тогда, когда на экране появлялись дельфины или морские животные.
      А таких изображений было много - на фресках, на вазах, на бронзовом оружии и на домашней утвари. И тем более странным казалось то, что все это множество рисунков повторяло в разных сочетаниях и поодиночке одни и те же живописные темы: рубиново-красная морская звезда с пятью лучами; фиолетовый кальмар с веером разноцветных черточек вокруг тела (свечение?); серо-зеленый мрачный осьминог, раскинувший щупальца; дельфин, изогнувшийся в прыжке, и женщина в позе покорной просьбы: правая рука протянута к дельфину, левая прижата к груди.
      Золотой стилизованный дельфин мелькал на дорогих кинжалах без рукоятки, с четырьмя отверстиями для пальцев такие кинжалы островитяне одевал" на руку, как кастет. Силуэт дельфина был вырезан на инкрустированной большими сапфирами царской печати Кносса, на женских браслетах и на мужских перстнях. Мраморная скульптурная композиция, найденная на Кикладах, варьировала уже знакомую сцену: женщина в одежде жрицы и дельфин, могучим изгибом полуобнявший ее колени.
      Но больше всего Карагодского заинтересовала "кикладская библиотека" несколько десятков белых фаянсовых плиток, испещренных черными линиями пиктограмм. Письмена-рисунки иногда еще хранили сходство с предметами и существами, о которых рассказывали: в неровных черточках угадывалась все та же морская звезда, все тот же кальмар, грозный осьминог и летящий дельфин. Фигурки людей в разных позах, видимо, повествовали о каких-то действиях и событиях. Но большинство рисунков не имело никакого сходства с реальными предметами - это были уже условные знаки, иероглифы, значение которых угадать невозможно.
      Карагодский нажал клавишу "перевод" и получил лаконичный ответ: "Письменность не расшифрована".
      Ему вдруг отчаянно захотелось закурить - впервые за двадцать лет строгого воздержания. Короткая фраза звучала прямо-таки кощунственно. Где-то в Глубоком космосе летели сверхсветовые земные корабли, где-то гудела в магнитных капканах побежденная плазма, где-то покорной змеей свертывалось в кольцо прирученное Время, воскресали мертвые, думал искусственный мозг, совершал геркулесовы подвиги неустанный робот - а эти вот неказистые белые таблички с кривыми рядами убогих рисунков, словно издеваясь над разумом человеческим, четыре тысячелетия хранят свою тайну тайну, которая, быть может, важнее всего, что сделано человечеством до сих пор...
      Видеофон тихо гудел, ожидая новых заданий. Карагодский положил пальцы на наборный диск и задумался.
      Если нет прямого пути к разгадке символической пятерки - звезда, кальмар, осьминог, дельфин, жрица - значит, надо искать обходный. Повторение живописного сюжета не может быть случайным - слишком велико для случайности число совпадений. Следовательно, пятерка эта имела для островитян какой-то высший смысл. Академику вспомнились слова Пана: "Здесь, на Кикладах, родился бог морей Посейдон". Действительно, многие мифы островитян переплавились позже в древнегреческий эпос. А как родились сами островные мифы?
      Пальцы привычно отщелкали комбинацию двоичных чисел - дополнительный шифр: "Религия. Храмы".
      И снова в ответ короткое: "Религия неизвестна, храмы не сохранились".
      Карагодский раздраженно хлопнул по панели паденью.
      Экран погас.
      Впрочем, волноваться пока рано. Письмена не разгаданы совсем не потому, что к ним утеряны ключи. Просто никто до сих пор не подозревал, не мог подозревать какого рода информацию могут хранить эти фаянсовые плитки. Расшифровкой занимались чудаки-одиночки - и вот результат...
      Было уже около двух ночи, когда Карагодский, не снимая халата, прилег на тахту. Он уже стал засыпать, и мягкие лунные тени в каюте постепенно принимали очертания диковинных настенных росписей, росписи дрогнули и ожили, оказавшись стадом дельфинов, и академик поплыл вместе с ними, потому что он тоже оказался дельфином, но ему очень мешал халат, он попытался снять халат, но из лавсановых зарослей вытянулись на тонких ножках маленькие бронзовые колокольчики, которые подняли такой перезвон, что не было никакой возможности говорить на пента-волне, волна качнула его раз, другой, и вдруг все исчезло, и он стремглав полетел вниз, в пустоту...
      Он очнулся от резкого чувства страха. Звонил корабельный видеофон. Карагодский дрожащей рукой никак не мог нащупать сонетку.
      У аппарата стоял Пан. Он был в пижаме, но звонил, видимо, из центральной лаборатории: за его спиной пестрела путаница висячих кабелей.
      - Вениамин Лазаревич, извините, пожалуйста... Я разбудил вас... Простите, но тут такое дело... Перед сном вы не заметили ничего подозрительного?
      - Подозрительного? В каком смысле?
      - Ну, что-нибудь необычное в море или около острова?
      - На море? Светила луна, все было тихо... Иллюминаторы у меня открыты. Нет, я ничего не видел...
      Карагодский потер лоб, пытаясь согнать остатки дремоты.
      - Постойте! У острова... Нет, пожалуй, ничего. Просто, что-то сильно плеснуло, я решил, что это Уисс... Больше ничего. А в чем дело?
      - Девчонка. Нина сбежала!
      - Нина Васильевна? Но куда? Зачем?
      - Куда! Зачем! Если бы я знал! Этого мне еще не хватало... Вот, оставила записку и сбежала!
      - Вы в центральной? Я сейчас приду...
      Уже в коридоре академик сообразил, что выскочил без пиджака, остановился, но махнул рукой и, отдуваясь, полез вверх по лестнице, перешагивая через две ступеньки.
      Собственно, он плохо представлял, кому и зачем необходимо его присутствие в аппаратной. Но его не оставляло так неожиданно возникшее на "Дельфине" возбужденно-приподнятое чувство. Ему хотелось что-то делать неважно что, волноваться - неважно из-за чего, действовать, быть в гуще людей и событий. И он совсем некстати благодарно улыбнулся Пану, который сунул ему в руки скомканную записку, именно сунул, а не подал - как равному среди равных, как "своему":
      - Вот... Полюбуйтесь...
      Карагодский развернул листок. Крупные неровные строчки загибались вверх: "Милый Иван Сергеевич! Пожалуйста, не сердитесь и не волнуйтесь. Я рассказала вам все, что поняла из последнего пента-сеанса, кроме этого. Таково условие Уисса - я должна быть одна. Сознайтесь честно - вы бы меня не отпустили. Поэтому я вынуждена была действовать тайно. Уисс покинет нас утром, и еще неизвестно, вернется ли он. Я не могу поступить иначе. Вы сами бы на моем месте сделали то же самое. Не волнуйтесь за меня. Все будет хорошо. Я верю Уиссу. Нина".
      - Как вам это нравится? Современный вариант "Похищения Европы". Место действия прежнее - Эгейское море. Время действия - двадцать первый век, поэтому в роли Зевса-быка выступает дельфин, а в роли прекрасной критянки Европы - ассистентка профессора Панфилова, без пяти минут кандидат биологических наук Нина Васильевна Савина. Весь антураж сохраняется лунная ночь, безымянный остров, аромат экзотических трав... Девчонка! Заполошная девчонка! Фантазерка!
      Пан яростно потряс над головой сухим кулачком, в котором был зажат знаменитый синий галстук. Даже чрезвычайное событие не смогло сломать автоматизма привычки: внешний мир и галстук были неотделимы.
      Возник Гоша в накинутом на плечи кителе:
      - Иван Сергеевич, засекли автопеленг...
      - Где она?
      - Надувная лодка... Нины Васильевны там нет. Только радиомаяк... Я послал в лодку матроса - дежурить, может быть...
      - Может быть! И это капитан! У него под носом крадут акваланг, надувную лодку, бегут с корабля среди лунной ночи, а он - может быть!
      - Но, Иван Сергеевич... Вахтенный не знал, что Нина Васильевна без разрешения...
      - Не знал! Все вы ничего не знаете!
      Карагодский легонько тронул за плечо разбушевавшегося Пана.
      - Иван Сергеевич, а что если воспользоваться вашей техникой?
      - Вызвать Уисса? Пробовали - не отвечает.
      - Да нет, не вызывать, я вот об этих экранах, ведь...
      Но Пан уже понял.
      - Толя! Толенька! Немедленно! Гидрофон! Ну как это я сразу не сообразил... Ведь локатор Уисса работает непрерывно - мы найдем его по звуку.
      Пока Толя возился с аппаратурой, Пан извелся. Он теперь не ходил, а буквально бегал по лаборатории с завидной выносливостью опытного марафонца. Его яркая пижама какого-то немыслимого ультрамаринового оттенка методично металась из стороны в сторону, и через десять минут у Карагодского поплыли перед глазами синие пятна.
      - Ни черта не понимаю...
      Толя повернулся на стуле спиной к экрану и обвел всех удивленным взглядом.
      - Я врубил гидрофон на полную мощность. Пусто... Или их нет в радиусе пятидесяти километров, или...
      - Что - или? - очень тихо спросил Пан.
      - Или они сквозь землю провалились...
      Подземная галерея, изгибаясь плавной спиралью, вела куда-то вверх. Позади осталось уже не меньше трех витков. Овальный ход был метра два в диаметре, и они снова могли плыть вместе - Уисс легко и стремительно нес Нину по каменному желобу. Стены густо заросли пушистыми водорослями, иногда плеча касались длинные ленты ламинарии. Нина заметила, что зеленые полосы наклонены в одну сторону, значит, в трубе есть течение.
      Время от времени в свете фонарика мелькали четырехугольные боковые ответвления от главного хода, но Уисс, не останавливаясь, летел дальше, и загадочные ниши оставались позади. Однажды среди коричневых и буро-зеленых пятен водорослей блеснуло что-то белое: Нине показалось, что ниши облицованы чем-то вроде кафеля или фаянса.
      Галерея кончилась внезапно: стены вдруг исчезли, и Нина с Уиссом с резким всплеском вылетели на поверхность.
      Их окружила плотная темнота, и луч фонарика, горящего вполнакала, беспомощно обрывался где-то в высоте. Но по тому, как забулькало, заклокотало, заверещало, загудело эхо, усиливая всплеск, Нина определила, что они попали в какую-то большую пещеру.
      Рядом, тяжело поводя боками, переводил дух Уисс: дыхало его трепетало, ритмично и сильно втягивая и выталкивая воздух. Нина мельком взглянула на часы, и запоздалое восхищение шевельнулось в душе: они уже больше сорока минут были под водой, а Уисс только запыхался.
      Кстати, если Уисс дышит этим воздухом, значит, ей можно снять маску. В пещере, очевидно, есть естественная вентиляция.
      Воздух в пещере был свежим и острым, как в кислородной палатке. Медовый настой эспарцета холодил губы.
      Уисс отдышался и медленно поплыл в глубь пещеры.
      Нина подняла защитный рефлектор, чтобы прямой свет не бил в глаза, и включила фонарь на полную мощность. Маленькое солнце зажглось над ее головой.
      Сначала она решила, что от внезапного яркого света у нее возникла галлюцинация. Она зажмурилась и подождала несколько секунд, пока под сомкнутыми веками не погасли пестрые пятна. И снова открыла глаза.
      И отпустила плавник Уисса, пораженная грандиозным великолепием окружающего.
      Пещера оказалась огромным круглым залом с высоким сводчатым потолком. Стены в три этажа опоясывали массивные каменные балконы с невысокими барьерами вместо перил. Наверно, когда-то с балкона на балкон вели широкие деревянные лестницы - кое-где еще торчали полусгнившие обломки раскрашенного дерева. Несколько балконных пролетов обрушилось, но на остальных сохранился даже лепной орнамент, изображающий рыб в коралловых зарослях. Над балконами свисали переплетенные осминожьи щупальца из позеленевшей меди, поддерживающие стилизованные раковины плоских чаш. За каждым из таких давно погасших светильников на стене висел круглый вогнутый щит, густо запорошенный пылью.
      Щиты металлической чешуей покрывали почти весь купол потолка, правильными рядами окружая квадратные проемы, бывшие когда-то окнами. Травы, кусты шалфея и длинные стебли эспарцета забили теперь эти окна сплошной серо-зеленой массой, которая свисала внутрь храма многометровыми клочковатыми хвостами.
      Все пространство стен между нижним рядом окон и верхним балконом было занято росписями, удивительную свежесть и сочность которых не могли погасить ни многовековой слой пыли, ни бурые потеки мхов, ни обширные ядовито-красные пятна плесени. Часто роспись смело и непосредственно переходила в цветные рельефы, и это придавало изображениям поистине колдовскую жизненность.
      Росписи и рельефы воспроизводили сцены какого-то сложного массового ритуала. Многочисленные повреждения не давали возможности проследить сюжетное развитие сцен и понять смысл обряда, но сразу бросалось в глаза, что на фресках нет ни одной мужской фигуры - так же, как нет традиционных картин войны или охоты, работы или отдыха. В изысканной ритмике медленного танца на ярко-синем фоне чередовались вереницы полуобнаженных женщин и ныряющих дельфинов, пестрые стайки летучих рыб и осьминогов с человеческими глазами, пурпурные кальмары с раковинами в щупальцах и малиновые морские звезды, приподнявшиеся на длинных лучах. В этом красочном поясе не было ни начала, ни конца, ни логического центра - только бесконечное кружение, завораживающий хоровод цветовых пятен.
      А вместо пола в зале стеклянно сверкала плоскость воды, на которой еще не стерлись бегучие круги, вызванные появлением Уисса и Нины. Глубокий пятиугольный бассейн, в который привела их длинная спираль "подводного хода", занимал всю площадь. Из воды четыре мраморных ступени вели на небольшое возвышение.
      Шлепая по мрамору мокрыми ластами, Нина вышла на квадратную каменную площадку, выложенную фаянсовой мозаикой. Судя по всему, мозаичный пол служил неведомым жрецам не одно столетие. Часть плиток была выбита, другая - истерта до основания, а по оставшимся восстановить былой рисунок было уже невозможно.
      Почти у самых ступеней стоял вырубленный из целого куска желтого мрамора трон с высокой резной спинкой. По обе стороны на высоких треножниках покоились раковины из бледно-розовой яшмы со следами выгоревшего масла на дне.
      А за раковинами, чуть поодаль - два вогнутых щита, точно таких же, как на стенах и потолке.
      Нина провела ладонью по поверхности щита, стерла пыль, и на нее глянуло чудовищно искаженное, огромное человеческое лицо. Оно испуганно перекосилось, расширив серо-зеленые глаза, дернулось в сторону.
      Господи!.. Зеркало. Обыкновенное вогнутое зеркало, кажется, из "электрона", как называли древние греки сплав золота и серебра. Все эти бесчисленные щиты - просто-напросто рефлекторы, отражатели для масляных светильников и немногих дневных лучей, что проникали когда-то сквозь оконные проемы купола.
      А ведь это было, наверное, сказочно красиво: бледно-голубое мерцающее сияние под куполом, колеблющиеся разноцветные огни светильников, превращенные десятками зеркал в переливающиеся миллионами оттенков радуги световые потоки (несомненно, огни были многоцветными - разные пятна копоти над светильниками говорят о том, что к маслу подмешивали разные примеси) и вся эта бесшумная, бесплотная, неуловимо изменчивая симфония красок падает невесомо в широко раскрытый, влажно поблескивающий глаз бассейна...
      Кому предназначалась эта феерия? Тем, кто застыл, завороженный, за барьерами балконов - или тем, кто следил за ними из глубины, через прозрачный пласт воды?
      Что за таинственный священный ритуал совершался здесь, в этом так строго засекреченном храме? И как попадали сюда люди - ведь не для дельфинов, не для прочих морских обитателей эти лестницы и балконы, эти светильники и зеркала, эти окна и фрески - ведь в стенах нет ни одной двери, а до оконных отверстий могут добраться только птицы...
      В храм можно попасть (как попали они с Уиссом) - с морского дна, по спирали подводно-подземного хода; сквозь пятнадцатиметровый слой воды в бассейне... А это возможно только с помощью существ, чьи добрые и сильные тела изображены на фресках....
      Кстати, почему на фресках нет ни одной мужской фигуры? Ведь не женщины же вырубали в скале этот зал, ковали светильники и зеркала, расписывали стены и выкладывали мозаики, придумывали систему вентиляции воздуха в храме и протока воды в бассейне...
      Кто, когда и зачем посещал этот храм?
      - Женщины. Ты поймешь. Сядь, смотри и слушай... - прозвучал где-то в висках - или за спиной? - ее собственный голос. - Женщины. Очень давно. Слушали музыку звезд. Они не понимали всего. Ты поймешь. Сядь, смотри и слушай. Будут петь звезды. Здесь, в воде.
      Уисс висел в бассейне, опираясь клювом о нижнюю ступеньку. Темный глаз его смотрел на Нину лукаво и печально...
      - Ты поняла? Что надо смотреть?
      - Да, - неуверенно ответила Нина.
      Разумеется, она ничего не поняла. Да и не пыталась понять...
      Думать в ее положении было так же бессмысленно, как доделывать во сне то, что не успелось наяву. Сейчас важно было смотреть и слушать, видеть и запоминать. А понимать - это потом. Если все это вообще возможно понять...
      Нина села на трон. Аппарат, висевший на боку, глухо звякнул о камень. Только сейчас Нина вспомнила о видеомагнитофоне и огорченно прикусила губу - ведь его можно было использовать, как обыкновенную кинокамеру, снять весь подводный путь, "волшебную лампу" и осьминога, подземную галерею и этот зал. Теперь - поздно. Впрочем, интерьер храма она снять еще успеет после того, что хочет показать Уисс.
      Она поудобнее устроила аппарат на коленях, сняла переднюю стенку бокса, открыла объектив и выдвинула в направлении бассейна раскрывшийся бутон микрофона.
      - Убери этот свет.
      Рука, потянувшаяся к шлему, замерла на полпути. Уисс плавным толчком пошел на другую сторону бассейна. Прямо напротив, в глубокой нише, Нина увидела скульптуру.
      Хрупкая, наполовину раскрытая раковина зубцами нижней створки уходила в воду. Нагая женщина полулежала на боку у самой воды, опершись локтем на хвост дельфина. Дельфин положил голову ей на колени. Оба отрешенно и грустно смотрели прямо перед собой, не в силах расстаться и не в силах быть вместе, и верхняя рубчатая створка, казалось, вот-вот опустится вниз, замкнув раковину и навсегда скрыв от мира их встречу.
      Женщина и дельфин были выточены из темного обсидиана, и полупрозрачные тела их как будто таяли на розовом ложе, уходя в мир несбывшегося и несбыточного.
      - Убери этот свет. И включай свою искусственную память.
      Нина торопливо выключила фонарь и запустила видеомагнитофон. Полная темнота и безмолвие хлынули из углов и затопили пространство, и только шорох магнитной ленты нарушал тишину.
      В храме повис еле слышный звук - даже не звук, а тень звука - одна томительная нота - где-то на пределе высоты, где-то у порога слуха.
      В темноте возник еле видимый свет - даже не свет, а эхо света - один тончайший луч - где-то на пределе спектра, у порога зрения.
      В воздухе растворился еле уловимый запах - даже не запах, а память запаха - одна мгновенная спазма - где-то на пределе дыхания, у порога обоняния.
      Во рту появился еле различимый привкус - даже не привкус, а след привкуса - один соленый укол - где-то на кончике языка, у порога вкусовых отличий.
      Кожу лица тронуло еле ощутимое прикосновение - даже не прикосновение, а ожидание прикосновения - одно дуновение ветра - где-то на пределе давления, у порога осязания.
      Не стало ни страха, ни боли, ни радости - все перестало существовать и сама она сжалась в бешено пульсирующий клубок, раскинувший в пространстве пять живых антенн, пять органов чувств - и предельное напряжение вытянуло антенные щупальца в длинные лучи.
      Мысли остановились, сжались, исчезли. Она не могла думать, оценивать, сопоставлять - она стала оголенным ощущением, сплошным невероятно обостренным восприятием.
      Она была подобием морской звезды, неподвижно лежащей на дне Океана Времени: пять жадных лучей во все стороны, а вместе тела - хищный мозг, ждущий добычи.
      Перед ней вспыхнул пятиугольный экран. В его голубой глубине светились многоцветные звезды.
      Высокий вскрик, упавший до вздоха, пролетел над куполом. Призыв и мука слышались в нем.
      Нет, это был не экран - это была дверь. Голубая дверь в неведомый мир, он - как забытая детская сказка, которую пытаешься вспомнить в одинокой старости, но не вспомнишь ни слова, только неясный свет и мягкое тепло, и глухая боль безвозвратных потерь, и сладкая слеза бесконечного прощания.
      Дверь была открыта, и надо было сделать шаг - необратимая сила тянула в голубизну - слиться со звездами, луч к лучу - раствориться во всем живом...
      Уисс не учел одного - на коленях Нины стоял видеомагнитофон, и он работал, прокручивая метры пленки. Его равномерная дрожь и оказалась тем отвлекающим раздражителем, который не давал сознанию угаснуть совсем. Какой-то незатопленный островок мозга еще не потерял связи с внешним миром, с действительностью, и Нина понимала, что находится во власти мощного гипнотического внушения, сильнейшего психического излучения, идущего из бассейна.
      Нина крепче стиснула рукоятку "видеомага" и попыталась стряхнуть наваждение. Полностью это не удалось: сознание Нины раздвоилось, причем она не могла точно определить границу между реально происходящим и внушенным.
      Музыка, вероятнее всего, была слуховой галлюцинацией: просто игра света и цвета вызывала в мозговых центрах музыкальные ассоциации. Горечь и сладость во рту со всем множеством оттенков - несомненный гипноз. Что касается сложной гаммы изменчивых ароматов и прикосновений ветра, то это в равной мере могло быть и внушением, и реальностью.
      А вот звезды в бассейне были самые настоящие.
      Бассейн, по-видимому, был тщательно ухоженным искусственным заповедником этих красивых и странных созданий: во-первых, потому что они буквально кишели здесь, а во-вторых, в добром согласии и соседстве тут сосуществовали морские звезды и офиуры тропиков и севера, океанских глубин и мелководья.
      Но сейчас это был огромный живой оркестр, где у каждого существа были своя партия и свой тембр, свой ритм и свое движение.
      Гигантские красно-коричневые пикноподии в серо-фиолетовых пятнах папул, покачивая седыми гроздьями игл, переплетали лучи с темно-зелеными астрометисами, усеянными грозными пурпурными шипами с ярко-красными кончиками. Малиновые и фиолетово-розовые соластеры, кровавые хентриции, ярко-синие линки, желто-оранжевые астерии, зеленовато-серые акантастеры, анзероподы, похожие на голубые и розовые вафли, - все это двигалось, перемещалось, складывалось в удивительные и торжественные сочетания, превращалось в гипнотическую игру пятен, и вопреки сознанию, Нина слышала музыку то гордую, могучую, то нежную и тихую, вдыхала соленые запахи моря и чувствовала во рту острую горечь волны, и ощущала всей кожей шершавые ладони пассата...
      Снова взлетел высокий пронзительный крик и снова упал до чуть слышного вздоха, и уже не было сил слышать этот призыв и эту муку, и потому, когда открылась снова пятиугольная дверь, она шагнула в голубизну...
      8. ГОЛУБАЯ ДВЕРЬ
      Она падала - падала безостановочно, ощущая лишь напряжение скорости и глухую тоску безвременья. Непрекращающийся взрыв потрясал все вокруг.
      Ломались, едва возникнув, хрупкие рисунки созвездий, вздувались и лопались звездные шары, бешеное вращение сжимало и разрывало в клочья газовые туманности, растирало в тончайшую пыль куски случайно отвердевших масс и выбрасывало в пространство.
      Она летела сквозь эту мешанину обломков и бессмысленно кипящей энергии, сквозь раскручивающийся огневорот - летела, одинаково легко пронизывая великие пустоты и сверхплотные сгустки тверди - и прямой путь ее не могли скривить ни тяга магнитных полей, ни штормовые волны гравитации.
      Она была бесплотным и сложным импульсом, в ней дремали до срока силы, неведомые ей самой, - всепроникающим нейтринным лучом летела она к цели, о которой ничего не знала.
      Вокруг бушевал разрушительный огонь, сжигая гроздья неоформившихся молекул, срывая электронные пояса атомов, дробя ядра и, казалось, не было ничего, способного противостоять его гибельному буйству.
      Но впереди, где-то на краю Галактики, в сумерках догорающей звезды, в треснувшей каменной глыбе холодно засветились первые ледяные кристаллы.
      Уже десятки ледяных планет с кремниевыми сердцами кружились вокруг звезды, и она следила за их полетом, как засыпающий красный глаз.
      Это была лишь уловка, хитрый прием хищника, ибо однажды красный глаз раскрылся широко и яростно, и цепкие протуберанцы метнулись к планетный орбитам.
      Вспышка длилась недолго, и дальние гиганты успели отступить в спасительный сумрак, и лишь один из них, разорванный двойным притяжением, опоясал светило широким кольцом из обломков и пыли.
      Вспышка длилась недолго, но близкие планеты снова стали голыми оплавленными глыбами - пламя слизнуло ледяной панцирь и развеяло в пустоте.
      Атомный огонь обрушился на среднюю планету и, там, как и везде, лед стал газом. Газ рванулся в пространство, но тяготение не отпустило его. Оно скручивало пар в титанические смерчи, свивало в узлы страшных циклонов, сдавливало и прижимало к каменному ядру.
      И тогда планеты коснулся узкий нейтринный луч, импульс бесконечно далекого Центра.
      Пуля нашла мишень.
      Освобожденно и устало пронесся вздох - это ураганно и грузно упали на камень горячие ливни.
      Разошлись и соединились бурлящие воронки.
      Нина стала морем, безбрежным и безбурным, и это было мучительно и сладко, как короткая минута, когда уже не спишь и еще не можешь проснуться. Только минута эта длилась миллиарды лет и миллиарды лет длился летаргический сон, потому что миллиарды лет было покойно и твердо каменное ложе, и миллиарды лет толстое облачное одеяло надежно укрывало ее от извечных космических битв.
      Нина была морем, но в ней по-прежнему пульсировали шифры нейтринного луча, когда там, за облаками, взаимно сокрушались в схватке гигантские миры, по телу ее пробегала легкая судорога, и тогда ей хотелось сжаться в точку, спрятаться внутри себя самой.
      Она еще не была живой - но в ней бродил хмель жизни, и в голубом свечении радиации поднималась грудь, и токи желанно пронизывали плоть - и долгим жадным объятием обнимала она Землю, предвкушая и торопя неизбежный миг.
      Гонг прозвучал - дрогнуло и раскололось дно, и белая колонна подземного огня пронзила водные толщи, ударила в. низкие тучи и опала гроздьями молний.
      Море оказалось вовне: сознание Нины - если можно назвать сознанием смутную предопределенность действий сконцентрировалось в одной точке.
      В затихающем водовороте покачивался первый шарик живой протоплазмы...
      * * *
      Это походило на забавную игру, когда в бурной круговерти развития, в суматошной смене форм Нина переходила из стадии в стадию, превращаясь из организма в организм смешные, уродливые, фантастические сочетания клеток, скелетов, раковин - все кружилось зыбко и цветасто, словно примеряешь маски для карнавала.
      Какой был карнавал!
      Не существовало никаких законов - море щедро. Можно было сделать нос на хвосте, а глаза во рту. Можно было плавать, шевеля ушами. Можно было превратиться в большой пузырь и всплыть на поверхность или, наоборот опуститься па дно, заключив себя в изящную роговую шкатулку. Можно было вообще ни во что не превращаться, а просто висеть неаккуратным куском студня в средних слоях.
      Нина не заметила момента, когда перестала быть участницей пестрого хоровода, а стала только зрительницей. Меняя маски, она неосознанно следовала заложенной в ней программе, и когда нужный вариант был найден, ее память отделилась от стихийной прапамяти моря.
      Крепкий кремниевый панцирь прикрывал ее от всяких неожиданностей и опасностей. Вокруг шарообразного тела торчал густой лес длиннейших игл-антенн, переплетенных в тончайшие кружева. Каждая игла была пронизана миллионами ветвящихся обнаженных нервов.
      Она не могла передвигаться, да в этом и не было нужды: в морской воде было достаточно пищи, а пульсирующие каналы связи соединяли множество подобных шаров, разбросанных по Мировому океану, в один гигантский мозг Ноа.
      Она лежала на дне, наполовину зарывшись в белый диатомовый ил. Антенны, нацеленные в биофон, ловили малейший всплеск живой энергии и передавали в общую сеть. Ничто на планете не могло укрыться от великого Ноа.
      Хоровод продолжался, странные создания проплывали мимо, рождались и умирали, уступая место другим, - а кремниевые шары неизменно и бесстрастно следили за каруселью эволюции, стараясь найти причины и следствия каждого изменения, предугадать многозначные ходы приспособления, проникнуть в тайную тайн превращений живого вещества. Разбросанные по мелководью и глубинам ячейки Ноа копили Знание.
      Море не помнило своих ошибок и удач. Беззаботно продолжало оно игру, перебирая цепочки случайностей.
      И только великий Ноа помнил все, выбирая из хаоса прямые закономерностей.
      Ибо длился Первый Круг - круг Созерцания...
      Все вершилось медленно, очень медленно - миллионолетние геологические эпохи проносились и затихали короткой рябью. Вода сжимала землю, и от чудовищных сил сжатия плавились недра. Твердь вспухала, заставляя отступать море, и застывала неровными пятнами материков. Мертвыми надгробьями из базальта и гнейса высились они среди живого океана.
      Жизнь переполняла океан. Колыбель становилась тесной. Место в ней доставалось боем.
      Это случилось, когда базальтовый суперматерик занимал почти пятую часть поверхности планеты и первый "десант" зоофитов в поисках жизненного пространства высадился на береговые скалы.
      Нина почувствовала голод.
      Напрасно напрягались слабые мышцы, прогоняя сквозь организм морскую воду - пищи в ней почти не оставалось после тысяч прожорливых существ, снующих рядом.
      Чувствительность антенн падала. Память гасла. Мозг засыпал.
      Она еще ждала привычной подсказки, очередного хода звездного предопределения, но нейтринные структуры молчали. Неведомый импульс исчерпал себя давным-давно.
      Оставалось одно - действовать самой, используя накопленное знание.
      Впервые за десятки эпох она отключилась от биофона и замкнула энергию в себе. Голубое облако окутало мозг, и он снова заработал остро и ясно.
      Сначала надо было освоить движение.
      Усилием воли Нина убрала две перемычки в двойной спирали нужного гена и подождала пока изменение не зафиксируют все клетки. Подумав, ускорила жизненный ритм в десять раз.
      Потом снова включилась в биофон.
      Уже через несколько поколений мелкие иглы опали, раскрошились, а на оставшихся появился плотный мускульный слой. Пришло время, и на белом песке зашевелился клубок фиолетовых щупалец, веером расходящихся от упругого желтого шара, прикрытого кольчугой тонких костяных пластинок.
      Нина позавтракала подвернувшимся соседом и снова почувствовала голод. Ей пришлось несколько раз приниматься за еду, пока она не догадалась в чем дело - ускоренный жизненный цикл увеличил расход энергии, и чтобы существовать в этом ритме, придется беспрерывно есть.
      Нина замедлила ритм.
      И немедленно ощутила толчок тревоги. Откуда-то сверху падала большая темная масса. Намерения неизвестного рогатого зверя не оставляли никаких сомнений.
      Ей удалось вовремя заменить цвет, и чудовище пронеслось мимо. Тем не менее после нападения она потратила несколько десятков поколений, чтобы вырастить сильный электроразрядный орган. Это было не очень удобно, зато достаточно надежно.
      Покончив с волнением первого самостоятельного приспособления, Нина вытянула в сторону гибкие ветвящиеся лучи и погрузилась в привычное созерцание.
      Было время отлива, и сквозь неглубокий слой воды сквозило фиолетово-красное солнце. В инфрасвете протуберанцы солнечной короны шевелились, как щупальца. И Нину вдруг вопреки благоразумию потянуло туда, к солнцу - словно на серо-синем песке неба трепетало ее собственное зовущее повторение.
      Так начался Второй круг...
      * * *
      Увлечение возможностями самостоятельных решений, новизной осмысленных действий прошло быстрее, чем хотелось. Время теперь летело стремительно, и угадывать его неожиданные повороты становилось все труднее.
      Очень скоро стало ясно, что щупальца, нужные для охоты; и движения, не смогут заменить чувствительных игл-антенн. Нервные центры, омытые полноценными соками сытого организма, жаждали огромной работы, но получали от притупленного восприятия жалкие крохи.
      Связи между клетками великого Ноа, рассеянными по планете, непоправимо рвались. Разные условия в разных концах всемирного моря вынудили собратьев облечь себя в разные организмы - единство Ноа перестало существовать.
      Напрасно Нина до боли напрягала энергетические папулы - вместо стройного и чистого хора неслась сквозь биофон разноголосица противоречивых желаний.
      - Глубоководные требовали возврата к прошлому, звали за собой в черные пучины, недоступные изменениям - чтобы сохранить до лучших времен хотя бы то, что уже добыто миллиардолетиями Созерцания.
      Другие звали рассеяться по наиболее приспособленным организмам, используя их тела как транспорт, защиту и питающую машинку, - продолжать бесконечное накопление
      Знания, повторяясь в избранных единицах неразумных поколений.
      Нина вслушивалась в сумятицу голосов и призывов, сознавая неизбежность будущего. Ей совсем не хотелось быть утолщением возле мозга осьминога или добавочным корнем ламинарии.
      Она вновь и вновь переживала свое первое движение: легкое напряжение щупалец - тело послушно поднялось вверх, едва уловимое сокращение мышц тело передвинулось вбок, дрожь расслабления - тело опустилось на песок. Три внутренних приказа, три внутренних исполнения - но она пережила так много...
      А когда наступал отлив, солнце тянуло к ней горячие красные щупальца, пронизывало мутную воду щекочущим теплом радиации, рождая в крови смутную музыку странных стремлений.
      В мозгу дремало Знание. Нине хотелось действия, борьбы, победы - ведь тайная тайн развития - живая энергия изменчивости была подвластна Воле Разума.
      Нина хотела бунта.
      На ее голос откликнулись обитатели мелководий, познавшие коварные ласки солнца.
      Нина почувствовал себя хозяйкой. Она стерла старые ассоциативные связи. Увещевающие шепоты инакомыслящих смолкли. Единый Ноа окончательно распался.
      Она слышала, как свертывались, замыкались в себе энергетические поля ее единомышленников, один за другим начинавших дерзкий эксперимент. И Нина тоже не стала медлить.
      Их было немного - отказавшихся от повиновения извечным законам и вступивших в неравный поединок.
      Но они были - в лагунах необычные костистые рыбы, которые подолгу стояли в густых зарослях ламинарий.
      Близился Третий Круг...
      Нина вместе с другими все чаще и дальше проникала в лагуну. Небольшая стая самых неуемных и самых отчаянных входила в узкий проход вместе с приливом и бродила по мелководью, пока дыхание отлива не позовет назад, в привычную глубину. В топких илистых заводях, прогретых солнцем и насыщенных кислородом атмосферы, среди перепутанных, изогнутых корней мангровых зарослей кишмя кишела всякая живность.
      Но не только пища и кислород звали сюда поколение за поколением. Здесь, рядом с сушей, солнце уже не выглядело пурпурно-красной морской звездой. Лохматое, желтое и горячее, оно посылало сквозь тонкий слой воды мощный ток космических излучений, который превращал лагуну в настоящую лабораторию Изменчивости.
      Подплывая к берегу, Нина видела буйные заросли неведомых трав, огромные зеленые утесы деревьев, летающие армады насекомых. И все чаще приходило ей в голову, что именно на суше, наедине с солнцем, свершится дерзкая мечта - опередить природу, используя ее собственную неустойчивость, освободиться от давящей власти Времени, предельно ускорив ритм приспособления - так, чтобы торжествующий Разум не сковывала забота о материальном воплощении.
      Она и ее друзья уже изобрели орган, который мог использовать для дыхания не только растворенный в воде, но и свободный кислород воздуха они поднимались к самой поверхности и заглатывали обжигающие пузырьки газа.
      Они настойчиво совершенствовали плавники, и скоро длинные гибкие лучи позволили им ползать по дну и даже забираться в душные парные болота.
      Однажды, когда начался отлив и морская мелочь бросилась к выходу, Нина обняла плавниками острый серый камень и застыла на месте.
      Инстинкт самосохранения стучал - отпусти, разожми плавники, уходи - но она, дрожа и напрягаясь, подавила тревожный импульс.
      Широко расставленные телескопические глаза видели, как стремительно и непоправимо светлеет голубизна, чуткая кожа чувствовала, как скачками поднимается температура и острые иглы космических частиц вонзаются в тело, но она не разжала сомкнутых плавников.
      Воздух оглушил, как удар по голове, судорога свела тело, последний мутный поток отбросил ее от камня и перевернул на спину. Зеленая линия побережья чудовищно исказилась и скрючилась в глазах, созданных для подводного зрения. Раскаленные языки опалили жабры и заставили их сжаться. Смерть оборвала пульс...
      Неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем Нина поняла, что она все-таки жива. Слизь на коже превратилась в роговые чешуйки, и спасительный панцирь защитил плоть от высыхания. Лабиринтовый орган позволил дышать тяжко, трудно, но дышать. Сердце билось барабанной дробью но все-таки билось.
      Лавина энергии падала сверху, прижимая к горячему илу - желанная и страшная энергия атомного огня.
      Прошло еще немало времени, прежде чем Нина ощутила в себе возможность расправить мышцы. Она попробовала перевернуться на живот и, как ни странно, это ей удалось.
      Еще не веря в случившееся, Нина протянула плавники вперед и медленно, неуверенно подтянула отяжелевший, обтекаемый корпус...
      * * *
      Она недоуменно и долго смотрела на свои руки, протянутые к бассейну.
      Уисс парил у ног, кося внимательным коричневым глазом. Морские звезды на дне едва тлели, сложившись в правильный треугольник.
      Нина почему-то только сейчас заметила, что шестиугольная белая звезда на лбу Уисса - это два треугольника, пронзивших друг друга остриями.
      Она приходила в себя рывками, мгновенными озарениями. Она снова ощутила пустоту и тишину храма. Уисс молчал.
      - Это все? - спросила Нина. Она не была уверена, что произнесла слова, потому что спекшиеся губы не хотели шевелиться.
      - Это все?
      - Нет, это не все.
      Голос внутри опустошенного мозга звучал глухо и низко, бился, как птица, случайно залетевшая в окно.
      - Нет, это не все. Был Третий Круг, когда предки дэлонов вышли на сушу и стали жить там. Третий Круг называют по-разному, но в каждом названии боль. Круг Великой Ошибки, Круг Гибельного Тупика - стоит ли перечислять? Мы, - живущие сейчас, чаще всего зовем его кругом Запрета, ибо только Хранители Шести Лучей способны вынести бремя его страшных знаний.
      - Хранители Шести Лучей? Шестиконечная звезда? Ты - Хранитель?
      - Да, я один из Шести - нас отличает шестиконечная звезда. Остальные дэлоны не могут и не хотят переносить безумное знание Третьего Круга. Это Запрет во имя будущего.
      - Я хочу.
      - Ты не сможешь и не поймешь. Я покажу тебе песню - то, что помнят все остальные дэлоны. Это не страшно - тебе не надо перевоплощаться. Только смотреть и слушать, и оставаться собой.
      * * *
      Морские звезды в бассейне плавно сдвинулись и поплыли в калейдоскопической смене цветовых пятен, и низкий мелодичный свист Уисса затрепетал под сводами храма.
      Уисс был прав - ее сознание не отключилось, она чувствовала под руками холод каменных подлокотников, незримый объем зала и дрожь "видеомага" на коленях.
      Пронзительный тоскующий мотив плескался у ног, странные картины и слова сами собой рождались в аккордах цветомузыки.
      - Был день встречи и день прощания, и между ними прошла тысяча тысяч лет.
      - Было солнце рассвета и солнце заката, и обманчивый свет величия ослепил пращуров.
      - Ибо они превратили в дело все, что знали, и это дело дало им новое знание, которое было выше их.
      - Они прикоснулись к тайне тайн, и запретные двери открылись перед ними.
      - Неосторожные, они вошли...
      То, что видела Нина, не имело аналогий с человеческим опытом, и даже приблизительные образы не могли передать сути происходящего. Все было зыбко, все плыло, все менялось на глазах - живые воплощения бреда, то ли существа, то ли тени существ, полуматериальные, распадаясь на подобия окружающих предметов, сливаясь в плотные смерчи голубого горения, проносились на фоне текучих сюрреалистических пейзажей. Невозможно было понять, что они делали, - их танец имел какую-то непостижимую цель.
      А песня тосковала, переливаясь в слова:
      - Они искали идеального приспособления - и все дальше уходили в лабиринты Изменчивости.
      - Они все быстрее изменяли себя - все ближе и ближе подходили к границам Бесформия, за которыми огонь и хаос.
      - Как вечное напоминание, как гигантский белый обелиск, с тех пор вздымаются к небу вечные льды, похоронившие Антарктиду.
      - Уже давно высохли живые каналы Марса, а ненасытные ладии, высосав весь кислород атмосферы, превратились в мертвый красный песок.
      - Забылась, потерялась во мраке времени судьба Огненных Пионеров Венеры, и только плотные линии углекислоты в спектре свидетельствуют о древней трагедии.
      - Они не могли, не хотели остановиться, хотя догадывались, что час близок.
      - Играя с огнем, они надеялись победить природу.
      - Они забыли зачем пришли - они боролись ради борьбы.
      - И свершилось...
      Земля летела по орбите, медленно поворачиваясь к солнцу красновато-зеленой выпуклостью гигантского праматерика. Дымчато-желтые облака плыли над ним, скручиваясь кое-где в замысловатые спирали циклонов.
      И вдруг в центре материка появилась слепящая белая точка. Она росла, и скоро засверкала ярче солнца.
      Материк лопнул, как лопается кожура перезревшего плода, и мутное зарево раскаленных недр осветило трещины.
      Исчезло все - контуры суши, просинь дрогнувшего океана - пар, дым и пепел превратили планету в раздувшийся грязно-белый шар, который, как живое существо, затрепетал, пытаясь сохранить старую орбиту.
      Раненой Земле удалось сохранить равновесие, хотя катастрофа изменила ось вращения - воронки у полюсов заметно сместились.
      Казалось, ничему живому не дано уцелеть в этом аду, в этом месиве огня и мрака, в этих наползающих тучах, среди медлительно неотвратимых ручьев лавы и рушащихся гор...
      - И тогда явилась та, которой суждено было явиться, и имя ей было Дэла.
      - Из пены волн явилась она и позвала всех, кто остался.
      - И когда все, кто остался, собрались в одно место, она сказала им слово Истины.
      - Позади смерть, впереди море, - сказала она. - Выбирайте!
      - Никто не хотел умирать, а все хотели жить, и поэтому выбрали море.
      - Праматерь живого примет вас, - сказала Дэла, - и пусть идут века.
      - Пусть идут века, и пусть покой придет в ваши души, и будет Четвертый Круг - круг Благоразумия.
      - Пусть покои придет в ваши души и сотрет память о Третьем Круге, и только шестеро бессмертных будут помнить все.
      - За голубой дверью запрета пусть спят до времени страшные силы и тайны, которые открылись слишком рано.
      - Ибо нет большей ошибки, чем применить знание, которое не созрело, и освободить силы, которые не познаны до конца.
      - И нет безумней Разума, возомнившим себя единственно правым в оценке добра и зла.
      - Ибо Равновесие - суть всего живого, и жизнь - охранительница Равновесия Мира.
      - И когда вы будете здоровы телом и духом, и сильны дети ваши, и беззаботны дети детей ваших - тогда начнется Пятый Круг, круг Поиска.
      - На суше и в воздухе, в глубинах и лагунах вы будете искать то, что осталось от единого разума Ноа.
      - Чтобы соединить вновь разрозненное в единое, разбитое в монолитное, и это будет Шестой Круг - Круг Соединенного Разума.
      - А до той поры пусть нерушимо будет Слово Запрета, и шесть хранителей Шести Лучей пусть будут бессмертны в поколениях, чтобы передать Соединенному Разуму знание Третьего Круга, и зло превратится в добро.
      - И будет вам имя - дэлоны.
      9. ВЕЧНЫЙ СОВЕТ
      Нина устала, очень устала. Она потеряла чувство времени и удивилась, взглянув на часы, - там, в мире людей, уже занималось утро.
      Она совершенно автоматически выключила "видеомаг" и продолжала сидеть на мраморном троне, не ощущая затекших ног и спины. Она никак не могла сообразить, что надо делать дальше - словно тяжелое похмелье сковало мозг, наполненный сверхмеры необычным. Она почти физически ощущала эту переполненность и боялась пошевелиться, расплескать драгоценную тяжесть.
      И только когда Уисс во второй раз позвал ее, она покорно поднялась, покорно опустилась по влажным ступенькам. Вода приняла тело, стало легче.
      Убедившись, что Нина держится за плавник достаточно крепко, Уисс нырнул, и вновь навстречу полетел подземный тоннель - теперь уже вниз, к выходу.
      Нина понимала, что времени остается все меньше и меньше, что надо, пока не поздно, задавать вопросы - как можно больше! - иначе не найти ключей ко всему виденному и слышанному. Она мучительно старалась поймать самое главное, но спросила то, о чем почти уже догадалась сама:
      - Почему ты уходишь?
      - Это приказ Шести.
      - Но ты же один из Шести?
      - Да. И поэтому я должен подчиниться.
      - Ты вернешься?
      - Не знаю. Мне надо убедить остальных.
      - Убедить? В чем?
      - Они пронеслись по каменной трубе добрую сотню метров, прежде чем Уисс ответил:
      - В том, что люди разумны.
      Нина заговорила вслух, заговорила горячо, сбивчиво, и голос ее, зажатый маской акваланга, звучал в гидрофонах обиженным всхлипом:
      - Уисс, катастрофа в Атлантике - ошибка. Страшная, трагическая ошибка. Ты должен понять. Люди не хотели зла дельфинам. Это вышло случайно, пойми. Я, я просто не знаю, как тебе объяснить...
      И опять Уисс помолчал, прежде чем ответить:
      - Я понимаю. Почти понимаю. Но остальные не понимают. Мне надо их убедить. Будет трудно.
      - Уисс, люди и дельфины должны быть вместе.
      - Я верю. Иначе я бы не привел тебя сюда.
      Они миновали распахнутую золотую дверь и выбрались из недр загадочного острова. Снова приковылял старик-осьминог и с ловкостью заправского швейцара прикрыл решетку, завалив вход огромным камнем. И снова - теперь уже прощально - засветилась на камне алая пятилучевая звезда.
      На этот раз заговорил первым Уисс:
      - Мы давно уже ищем встречи. Мы помним древний завет; собрать и соединить вместе крупицы всемирного разума Ноа, рассеянные во всем живом и разобщенные временем. Эта звезда - знак Соединения.
      - Уисс... Уисс, расскажи обо всем - об этом храме, о поющих звездах, о тех, кто приходил сюда - расскажи!
      - Это долго. У нас нет времени.
      - Расскажи!
      - Ты устала.
      - Уисс, прошу тебя!
      - Было время, когда мы и люди почти понимали друг друга. Они считали нас старшими братьями, и мы хотели научить их тому, что знали сами. Они строили скалы, пустые внутри, и женщины приходили сюда, чтобы слушать нас. И мы говорили с ними.
      - Только женщины приходили к вам?
      - Да, только женщины.
      - Почему?
      - Не знаю. У людей все по-другому. Женщины учили мужчин тому, чему учили их мы.
      - Что же было потом?
      - Потом мы перестали понимать друг друга.
      - Почему?
      - Не знаю. Сейчас не знаю. Раньше мы думали, что разум людей увял, не успев распуститься. Люди выродились. На суше невозможна разумная жизнь. Так думали почти все.
      - Почти все?
      - Да, почти все. Но были такие, кто не верил этому. Они искали встречи даже после провала первой попытки. Многие погибли.
      - Их убили люди?
      - Да.
      - Уисс...
      - Нам надо спешить.
      Уисс потянул Нину вверх осторожно, но повелительно. Внизу мелькнул и пропал коралловый лес. Прожектора хетоптерусов уже погасли, и буйные заросли, отдаляясь, медленно расплывались красно-бурым пятном.
      От подводной иллюминации не осталось и следа. Уисс и Нина летели сквозь серо-синюю муть воды, еще не тронутую солнцем. Изредка попадались медузы, но их смутные полупрозрачные колпаки ничем не напоминали ночного великолепия. Даже пестрые рыбки, деловито снующие между всякой мелкой живностью, спускающейся на дно, к дневному сну, казалось, выцвели и поблекли.
      А может быть, это чувство скорой разлуки гасило краски?
      В наушниках зазвенели знакомые стеклянные колокольчики автопеленга, возвращая к действительности. Волшебная ночь подходила к финалу, и пора было думать о том, как оправдываться на корабле.
      Поверят ли ей? Поймут ли? Пан... Пан поймет. Но он поймет умом, а не сердцем. Он будет дотошно крутить ленту "видеомага" взад и вперед, высчитывать и сопоставлять - милый, добрый, внимательный и все-таки... Все-таки недоверчивый, потому он и ученый...
      Если бы он был рядом с ней в эту ночь, если бы он мог физически пережить то, что пережила она! Тогда не пришлось бы ничего доказывать...
      И тотчас подумалось о том, что если бы не одиночество, то не было бы такого полного погружения в иную жизнь, такой отрешенности от всего земного, которая помогла ей не только понять, но и почувствовать пульс иного мира...
      Они были уже где-то рядом с надувной лодкой, потому что серая муть превратилась в голубое сияние, а колокольчики гудели колоколами.
      - Дальше ты поплывешь одна. Я ухожу. Прощай.
      Нина обняла обеими руками его большую мудрую голову, прижалась к упругому сильному телу.
      - Ты вернешься, Уисс?
      Она почувствовала грудью, как бьется сердце Уисса, а запоздало подумала о том, что разговор с Уиссом не требует от нее прежнего нервного напряжения - что-то случилось то ли с ней, то ли с Уиссом, но их пента-волны встречались легко и просто, как слова обычного человеческого разговора.
      - Ты вернешься, Уисс?
      Уисс не умел лгать, но он знал, что такое грусть и надежда. Он взял в широкий клюв пальцы женщины, слегка сжал их зубами и промолчал. И вдруг одним неуловимым мощным броском ушел в сторону и вниз, и через секунду его уже не было видно.
      Нина, не двигаясь, парила в нескольких метрах от поверхности - и задумчиво смотрела в водное зеркало. Прошло пять, десять минут, по зеркалу пробежала золотая рябь - где-то там, в мире людей, вставало солнце.
      Вода стала совершенно прозрачной, и Нина видела вверху свое отражение - диковинное зеленовато-коричневое существо с блестящим овалом маски вместо лица, с ритмично вспухающими и опадающими веерами синтетических "жабр" за плечами.
      Такой или не такой видел ее Уисс? Конечно, не такой - он все видит не так, как люди. Но тогда какой? Красивой или безобразной - с его точки зрения?
      Правую руку слегка защипало. Она поднесла кисть к глазам и увидела небольшую царапину - Уисс не рассчитал силы прощального "поцелуя". Нина улыбнулась чему-то далекому, и ей стало легко и сладко.
      Пора было всплывать, а это значит - разбить золотое зеркало сказки и вернуться в повседневность. Ей и хотелось, и не хотелось этого. Она медлила.
      Все случилось с молниеносной скоростью неожиданного удара.
      Она увидела в зеркале рядом с собой, только много ниже, длинную серую тень. Ей показалось, что вернулся Уисс, и она рывком повернулась навстречу тени.
      Ее спасло то, что при резком повороте бокс с видеомагнитофоном отлетел в сторону.
      Страшная пасть щелкнула у самого бока, и аппарат оказался в горле пятиметровой акулы. Он застрял там, не достигнув желудка - его держал нейлоновый ремень, перекинутый через плечо Нины.
      Акула не откроет пасти, пока не проглотит добычи - таков инстинкт. Значит, пока цел ремень, Нине не страшны акульи зубы.
      Но пока цел ремень, Нина привязана, прижата к акульему костистому боку.
      Хищница уходила все глубже и глубже судорожными кругами, давясь и топыря жабры. Бороться с ней было бесполезно.
      Пальцы в бессмысленной надежде шарили у пояса, но чуда не произошло.
      Импульсный пистолет-разрядник лежал там, на дне лодки. Она сама бросила его.
      Уисс тоже не спешил к своим, хотя знал, что его ждут. Он хотел сосредоточиться, собраться перед нелегким спором. Чем кончится спор неизвестно. Может быть, только Сусии поддержит его. Скорее всего - только Сусии. Но и это немало.
      Три глота Сусии и пять глотов Уисса - это уже восемь глотов из двадцати одного...
      Слабый сигнал тревоги замигал в мозгу. Уисс встрепенулся на покатой волне и напряг локатор.
      Вокруг было спокойно, но сигнал не умолкал - теперь это был призыв о помощи, призыв едва уловимый, затухающий, невнятный, он мог принадлежать только одному существу на свете, и это существо не было дэлоном...
      Он летел к острову со скоростью подводной Ракеты, пытаясь на ходу определить по сбивчивым импульсам размеры и суть опасности, грозящей этому существу.
      Он смог уловить только пульс разъяренной акулы и еще более увеличил скорость.
      Он уже видел их - хищница и жертва, непонятной силой прижатые друг к другу, метались у самого дна, едва не задевая ножевые лопасти камней.
      Призыв о помощи мигнул и погас. Нина потеряла сознание.
      Уисс выстрелил ультразвуковым лучом в затылок акулы, целя в мозжечок. Огромная туша дернулась, перевернулась через голову и, покачиваясь, медленно опустилась на дно кверху брюхом.
      Нина была жива, просто ремень сдавил ей грудь, не давая дышать. Армированный нейлон оказался крепок даже для зубов Уисса, но в конце концов ему удалось перекусить сверхпрочную ленту. Не обращая внимания на оглушенную акулу, он осторожно взял Нину клювом за широкий пояс и перенес повыше, на круглую базальтовую площадку.
      Нина теперь дышала свободно. Уисс терпеливо ждал, пока перенапряженные нервные клетки не отдохнут и не разбудят сознание, и, чтобы не напугать при пробуждении, отплыл немного в сторону.
      Он совсем забыл об акуле и не заметил, как та, очнувшись, очумело шарахнулась за камни.
      Он увидел ее прямо над собой. Благополучно проглотив аппарат с остатками ремня, она выгибала пятиметровое узкое тело, чтобы броситься вниз, к базальтовой площадке.
      Кровь! Как он не догадался сразу! У Нины была оцарапана рука, и акула чуяла запах крови. Этот запах пьянил ее, заставлял забыть о страхе и осторожности.
      Резкий взмах хвоста - и Уисс свечой взлетел вверх, пересекая бросок акулы. Хищница была раза в два больше дельфина, но точный удар в жабры сделал свое дело - смертоносная молния пронеслась мимо базальтовой площадки, едва не врезавшись в острый излом скалы.
      Теперь акуле было не до добычи - взбешенная, ошалевшая, она, описав дугу, бросилась на Уисса. Он ждал ее неподвижно, лишь в последнее мгновенье отклонившись в сторону, - и страшная рваная рана от головы до хвоста замутила воду акульей кровью.
      Она не могла остановиться, нападала снова и снова - жуткая, с разодранными боками, с развевающимися внутренностями, но каждый раз жадная пасть клацала зря.
      Уисс добил ее ультразвуковым лучом и снизился над площадкой. Нина все еще не пришла в себя, но больше ждать было нельзя - соплеменницы не замедлят полакомиться своей бывшей подругой, а много акул - это уже опасно.
      Уисс поднял Нину на спину и легко понес вверх, к темному пятну надувной лодки. Ее ждали - он видел человека с биноклем, и красные всплески беспокойства исходили от него.
      Действительно, едва Уисс поднял Нину на поверхность, чьи-то руки сразу подхватили ее.
      Человек был так взволнован, что даже не заметил Уисса.
      Он наклонился над Ниной, торопливо снял маску акваланга и поднес к ее губам какой-то пузырек.
      Уисс отплыл метров на двести и навсегда отпечатал в своей бессмертной памяти все, что было вокруг - небо и солнце, море и остров, большой корабль, и маленькую лодку. Он видел все это не так, как люди, и никто из людей никогда не узнает, как он видел все это и старался запомнить навсегда, чувствуя и понимая неизбежное.
      Потом отключил все сорок четыре органа чувств и сосредоточил энергию в себе.
      Только Шести, хранящим знание Запрета, была доступна нуль-транспортировка.
      Пульс перешел в острую неприятную дрожь, постепенно нарастающую. Время сомкнулось в кольцо вокруг его тела.
      Через секунду на том месте, где был Уисс, поднялся и опал белый фонтан.
      Еще через секунду там не осталось ничего, кроме медленно расходящихся концентрических кругов.
      Круги скоро смыла ленивая зыбь.
      Бессонная ночь порядком измотала Карагодского. И не только физически.
      Вначале почти позабытое чувство творческой потенции, так неожиданно вновь испытанное на "Дельфине", будоражило и радовало его. Вместе со всеми он толкался в центральной аппаратной, придумывая и отвергая разные варианты поиска. Но если Пан нервничал всерьез, то Карагодскому все это казалось забавной игрой, этакой психологической встряской, специально для него предназначенной. В глубине души он был уверен, что игра в прятки вот-вот кончится, Нина с Уиссом вынырнут из воды - "а вот и мы" - и тогда он выложит все легко и небрежно, и Пану ничего не останется, как склонить голову перед равным.
      Но прошел, час, другой, третий - а Нины все не было.
      Седое хмурое утро повисло над морем. Свинцовая гладь воды, не тронутая ни единой морщиной, черное щетинистое темя злополучного острова, белый кругляшок надувной лодки около... И надо всем тяжелое сырое небо без просветов.
      Пан то сидел, сцепив руки и уставившись в одну точку, то принимался ходить у борта, нарочно не глядя на воду. Гоша безнадежно прощупывал биноклем горизонт. Толя, как заведенный, методично включал и выключал по очереди тумблеры аппаратуры - уже не вслушиваясь, а просто, чтобы что-то делать. Остальные тоже занимались чем попало. А часы все выстукивали и выстукивали нудные пятиминутки. Только эти щелчки и нарушали тягучую тишину.
      И тут до Карагодского стала доходить вся серьезность происходящего. Вспышка мальчишеского энтузиазма быстро угасала, а решимость начать "новую жизнь" принимала все более туманные формы.
      Если с Ниной что-то случилось, будет грандиозный скандал. Не миновать долгого разбирательства - может быть, даже судебного! - и виноват будет прежде всего Пан. Ему не оправдаться оригинальными теориями и смелыми научными предположениями - человеческая жизнь дороже любого эксперимента. Даже записка, оставленная ассистенткой, не оправдание. Пан - руководитель группы, он обязан организовать работу так, чтобы исключить всякую опасность. А ведь Нина пошла на риск потому, что верила в сумасбродные идеи шефа.
      Сумасбродные? Но ведь и он, академик, чуть было не поверил в них, даже попытался развить и продолжить...
      Чушь. Он с самого начала был против. Он просто старался быть объективным - и только. Пан не захотел его слушать, фанатически следуя своей идеалистической концепции. В результате - человеческая жертва...
      Может быть, позвонить Столыпину и доложить обо всем?
      Карагодский исподлобья посмотрел на Пана. Тот выглядел сильно встревоженным, но отнюдь не отчаявшимся. Казалось, он знал нечто, Карагодскому неизвестное. Может быть, у них была все-таки какая-то договоренность с этой девчонкой?
      Надо подождать. Иначе можно попасть впросак.
      Где-то в глубине шевельнулась и сразу исчезла тень запоздалого сожаления: глупая история, если бы не она, все могло быть по-другому...
      Нет, немедленно поправил он себя. Ни в коем случае. В науке нельзя поддаваться чувствам. Идеи Пана опасны в своей сути, ибо направлены против незыблемых основ. Очень жаль, что он проявил слабость, на минуту поддавшись их мишурному блеску. Хорошо, что об этой минутной слабости никто не знает. И не узнает никогда, ибо эти минуты больше не повторятся. Он останется на страже. В конце концов, прозвище "Апостол" не так уж обидно...
      - Плавник...
      Гоша произнес это слово очень тихо, но оно громыхнуло набатом. Все повскакали с мест, разом зашумели, а Пан схватился за Гошин бинокль, чуть ли не вырывая.
      - Да нет же... - Гоша вежливо, но решительно отвел руку Пана. - Это плавник акулы.
      Люди замерли и смолкли, и вновь наступившая тишина сгущалась с каждой секундой, пока не стала почти осязаемой.
      Теперь акула была видна без бинокля. Высокий плавник чертил упрямую прямую, и прямая эта упиралась в белое пятно надувной лодки.
      Матрос в лодке тоже увидел акулу. В его руке полыхнула синяя молния, и до корабля долетел сухой треск разрядившегося импульс-пистолета. Плавник исчез.
      - Промазал, - шепотом констатировал Толя. - Ушла в глубину, стерва.
      Шли минуты, но акула не появлялась.
      - Тертая, - Гоша опустил бинокль. - Теперь не выплывет.
      - Может, уйдет?
      - Вряд ли. Если она явилась на глаза, значит, что-то почуяла. Попусту эти гадины к людям не подплывают. Боятся. А если она уж почуяла, то будет кружить в глубине хоть сутки.
      - Может, взять акваланг да поискать ее? - предложил Толя. - Всыпать ей тройной заряд. Я смотаюсь, а?
      - Бесполезно. Легче найти иголку в стоге сена. Да и опасно. Они, правда, редко нападают первыми, но если Алик задел ее выстрелом, то у нее порядком испорчено настроение.
      - Что значит - опасно, черт подери? А если...
      Он не договорил того, что вертелось у него на языке, и с немой просьбой посмотрел на Пана. Пан болезненно поморщился и отвернулся.
      - Нет, Толя, я не разрешаю. Довольно сумасбродств на сегодня. Если Уисс с Ниной, им не страшны никакие акулы. А если нет... В конце концов, у Нины тоже есть импульс-пистолет.
      - А если нет?
      - Глупости. Импульс-пистолет входит в комплект акваланга. И довольно об этом. Будем ждать. Ничего другого не остается.
      Небо заметно поголубело, потом к голубизне примешался прозрачный тон янтаря. Восток горел, и растущий пожар окрасил воду.
      Когда из-за острова наискось ударили солнечные лучи, стало как-то менее тревожно. Хотелось надеяться, что солнце рассеет ночные страхи с промозглым туманом.
      Солнце не обрадовало Карагодского. Оно уже ничего не могло изменить. Жизненные принципы академика выдержали испытание - теперь он не сомневался в их универсальной неуязвимости. Чем бы не кончилась это история - победит он, Карагодский. Победит здравый смысл.
      Привычным жестом он полез в карман за очками, но вспомнил, что пиджак остался в каюте. Как-то сразу стало зябко.
      - Прохладно что-то...
      Ему никто не ответил. Карагодский сделал шаг к двери. В этот миг с лодки раздался крик. Все бросились к борту.
      После долгожданного Гошиного "все в порядке" - без бинокля трудно было разглядеть, что происходит в лодке - многочасовое напряжение разрядилось бестолковой суетой. Все говорили враз, не слушая друг друга, и говорили без умолку.
      Карагодский, прищурясь, смотрел на приближающуюся лодку и молчал. Благополучный исход не менял дела. Там, в пиджаке, у него есть бумага, которой будет вынужден подчиниться даже Пан, потому что на ней - печать Академии наук. Правда, там только подпись Столыпина и довольно туманная фраза - "в исключительном случае...". Но разве эта история - не исключительный случай?
      Мертвая акула всплыла немного позже, прямо перед носом лодки. Видно было, как Нина закрыла лицо руками, а матрос, заложив вираж, оглянулся назад, на искромсанную тушу чудовища, и уважительно покачал головой.
      И тут грянул гром.
      Грохочущий раскат тряхнул корабль и поплыл дальше басовой дрожью замирающего гигантского камертона. У самого горизонта, в полукилометре к северу от острова, возникло нечто, странно напоминающее гриб атомного взрыва - только гриб этот был небольшой и совершенно белый, без единой вспышки огня.
      - Смотрите!
      На Толин возглас никто не обратил внимания - все и так смотрели на белый опадающий фонтан во все глаза.
      - Да оглянитесь же!
      Толя смотрел назад, в глубь лаборатории. Там что-то наливалось алым свечением. Вначале показалось, что вспыхнули предупредительным огнем индикаторы радиоактивности. Но когда глаза привыкли к полумраку, по площадке пронесся легкий вздох.
      Маковый венок, который одевала Нина вчера во время пента-сеанса и который за сутки превратился в горсть дожелта увядших, ссохшихся лепестков, пламенел на крышке включенного электрооргана. Неведомая сила возрождала погибшие клетки, расправляла и делала упругими стенки капилляров, гнала по ним пульсирующие соки, возвращая кучке гнили живую прелесть только что сорванных цветов.
      От электрооргана терпко запахло свежими маками.
      Карагодский презрительно фыркнул. Хватит. Теперь никакая мистика не заставит его отказаться от принятого решения. Слишком много фокусов и слишком мало логики. Профанация науки. Дилетантство. Шарлатанство, в конце концов. Шарлатанство, ради которого Пан подвергает опасности жизнь сотрудников. Это - факт, от которого не отмахнешься всякими оживающими цветочками.
      Цветики-цветочки... Ничего, будут и ягодки. Нужно только привести себя в порядок. И одеть пиджак.
      Демонстративно отвернувшись, Карагодский вышел из лаборатории.
      Никто не заметил его ухода.
      Пан сидел, откинувшись на подушки, и терпеливо ждал. Обычно после двойной дозы стимулятора все приходило в норму, но сегодня приступ длился дольше обычного. Словно тонкая дрель все глубже и глубже входила под левую лопатку, глухой болью отдавая в плечо. Боль давила виски, скапливалась у надбровий, и тогда перед глазами порхали черные снежинки. Ноги лежали тяжелыми каменными колодами, в кончиках пальцев противно покалывало, точно они отходили после мороза.
      - Ну, не дури, старое, - уговаривал Пан свое сердце. Перестань капризничать. Вернемся - пойдем к врачу, честное слово. Отдохнем хорошенько, поваляемся в больнице... А сейчас нельзя, понимаешь? Никак нельзя нам с тобой дурить.
      Сердце стучало с натугой, то припуская дробной рысью, то вдруг замирало, словно прислушиваясь, и тогда все внутри холодело и обрывалось, подступая к горлу.
      - Ну-ну, потише, - бормотал Пан. - Ты меня на испуг не бери. Знаем мы эти фокусы. Аритмия - это, брат, для слабонервных. А я с тобой еще повоюю...
      Пан воевал со своим сердцем уже давно и пока довольно успешно. Вся трудность состояла в том, чтобы утаить войну от окружающих. До сих пор это удавалось - даже близкие друзья не знали, что делает знаменитый профессор, закрывшись на ключ и отключив видеофон. Посмеиваясь, рассказывали анекдоты - одни о том, как Пан летает верхом на помеле, другие - как Пан учит говорить дрессированного микроба. А он лежал, скорчившийся, маленький, сухонький, и бормотал, облизывая сохнущие губы:
      - Ну, старое, ну еще немножко, поднатужься, пожалуйста, вот вернемся пойдем к врачу, честное слово. А сейчас нельзя, понимаешь? Некогда нам с тобой дурить...
      И сердце послушно поднатуживалось, тянуло, хлюпая изношенными клапанами, с горем пополам проталкивая в суженные спазмой артерии очередные порции крови, чтобы не задохнулся, не померк этот настырный, требовательный мозг.
      Но сегодня сердце заартачилось. Оно уже не хотело верить обещаниям.
      Пан проглотил еще одну таблетку и закрыл глаза.
      На Нину он уже не сердился. Вернее, он вообще не умел долго сердиться, а на Нину тем более. Он бы очень удивился, если бы Нина поступила иначе. Потому что сам он в подобной ситуации бросился бы за Уиссом, очертя голову. И даже записки не оставил бы.
      Просто он сильно переволновался. За другого всегда почему-то волнуешься больше, чем за себя. Особенно за молодежь. Они сначала сделают, а потом подумают. Взять хотя бы это пижонство с импульс-пистолетом...
      А Нина все-таки молодец. Настоящая жена космонавта.
      Едва поднялась на борт - и сразу в слезы: "Акула видеомагнитофон проглотила"... Главное, что запись пропала...
      Насчет записи, конечно, плохо вышло. Не поняли сразу, что к чему. А когда поняли - поздно было: от акулы даже косточек не осталось. Где сейчас он, аппарат с лентой? На дне? В другом акульем желудке? Попробуй - найди. Полжизни бы за эту ленту отдать не жалко...
      Пан поморщился, потер ладонью грудь. Боль отпускала понемногу, но не так быстро, как хотелось бы. Повернув голову, профессор посмотрел на себя в зеркальную ширму. На него глянуло измученное, заострившееся лицо.
      Стареешь ты, Пан. Недоверчивость - первый признак старости.
      Нина убеждена, что все случившееся с ней - реальность от начала до конца. А вот он - неуверен. Конечно, что-то было на самом деле. Но как отделить действительное от внушенного, внушенное от невольно придуманного? Что - научный факт, а что - художественный вымысел?
      Разумеется, ничего принципиально невозможного в ее рассказе нет. Просто... Просто это слишком невероятно и похоже на сказку. Ко всему прочему, ребята облазили весь остров и все дно вокруг - никаких намеков на окна и подводный ход нет. Не хочется пока говорить об этом Нине, но похоже, что храм ей примерещился.
      С другой стороны, совсем уже невероятно "чудеса" с белым фонтаном и ожившими маками произошли у него на глазах, а никакого правдоподобного объяснения этому нет.
      И Уисса нет. Если Нина ничего не напутала, ему, Пану, уже вряд ли придется беседовать с дельфинами.
      Но сдаваться рано. Надо все еще раз проверить, понять, в чем и где допущена ошибка. Чтобы другим не пришлось начинать с нуля.
      Пан встал с тахты - Голова еще немного кружилась, под лопаткой покалывало, но приступ прошел. Можно снова работать. Надо работать.
      Сейчас самое главное - разобраться вот в этой пленке. Вчера Нина сияла в лазарете энцелофотограмму зрительной памяти. Это, к сожалению, не лента видеомагнитофона, но все-таки документ, из которого можно вытрясти крупицы истины, если хорошо повозиться. Не очень удобно копаться в чужих воспоминаниях и снах, но что поделаешь. Нина сама настояла на съемке. А для такой съемки нужно не только мужество, но и чистая совесть человека, которому нечего скрывать от других.
      Пан сел было за проектор, но над дверью заливисто залопотал звонок.
      Карагодский вошел, сияя очками, торжественный и суровый.
      - Извините, Иван Сергеевич, за вторжение, но нам необходимо побеседовать совершенно конфиденциально. Обстоятельства складываются так, что я вынужден принять кое-какие меры, но я хотел бы предварительно согласовать их с вами. Хотя бы для того, чтобы у нас не возникало никаких недоразумений.
      Пан сузил глаза. Не надо быть провидцем, чтобы понять, зачем пожаловал академик и о каких мерах идет речь. Однако Пан заставил себя улыбнуться в черепаховые очки:
      - Я вас слушаю, Вениамин Лазаревич.
      - Вы смотрели энцелофотограмму Нины Васильевны?
      - Да, смотрел.
      - И что вы скажете по этому поводу?
      Пан пожал плечами, слегка удивленный:
      - Пока, наверное, ничего не скажу. Ее надо расшифровать. И, разумеется, с помощью самой Нины. Во всяком случае, это очень ценный документ.
      - Ценный документ? Пожалуй, вы правы, - Карагодский хмыкнул. - Только расшифровывать там нечего. Я только что просмотрел все от начала до конца. Нина Васильевна тяжело больна.
      - Что, что?
      - Да. Я смею утверждать, что вся эта пленка - запись типичного параноического бреда, вызванного глубоким психическим потрясением и постоянной близостью дельфина. И именно вы, Иван Сергеевич, довели ее до такого состояния вашими сумасбродными теориями, всякими нелепыми пента-сеансами и прочей чепухой. Вы толкнули ее на опрометчивый поступок, едва не закончившийся трагедией, и даже сейчас, после всего, вы продолжаете потакать ее галлюцинациями вместо необходимого лечения, чем усугубляете и без того тяжелое состояние...
      - Послушайте, что за чушь вы несете?
      - Чушь?!
      Карагодский медленно залился краской, сунул руку в карман, и, потрясая бумагой перед лицом Пана, закричал неожиданным фальцетом:
      - Данной мне властью я запрещаю вам продолжать опыты! Слышите? Запрещаю! Я не желаю быть участником преступления! Потому что ваши действия преступны. Ваши опыты опасны для общества!
      - Вы, подлец, Апостол, - негромко сказал профессор. - Подлец и трус. Но вы опоздали. Я уже дал команду капитану сниматься с якоря. И не ваша со Столыпиным мнимая власть тому причиной. Если бы потребовалось, "Дельфин" оставался бы здесь ровно столько, сколько нужно. Дело в том, что нам тут больше нечего делать. Уисс не вернулся...
      За трое суток до этого разговора, пролетая над Саргассовым морем, пилот рыборазведчика "Флайфиш-131" Фрэнк Хаксли услышал сильный удар грома. Он удивленно посмотрел вверх, в ночное небо, увешанное пышными южными звездами, и спросил через плечо радиста:
      - Бэк, ты слышал? Что это могло быть?
      - Не знаю. Метеор, наверное - глянь вниз...
      Они летели низко, и Хаксли хорошо разглядел подчеркнуто белый на черной воде опадающий фонтан светящегося пара.
      - Запиши в журнал координаты. Надо сообщить в Службу Информации. Может быть, какому-нибудь доку пригодится...
      - А, не стоит, - зевнул радист. - Мало ли всякой всячины с неба падает. Все записывать - бумаги не хватит.
      - Тоже верно, - согласился Фрэнк. - Вот если бы хороший косяк скумбрии попался, это другое дело.
      "Флайфиш" развернулся и взял курс на базу, к Бермудским островам.
      Воронка крутящейся тьмы затягивала в свою пасть все живое и неживое. Слепые ураганы и смрадные смерчи клокотали вокруг. Но оттуда, из этого клокочущего ада тянулась ввысь хрупкая светящаяся лестница, и одинокие, отчаянно смелые земы с неистовыми глазами, борясь с ветром и собственным бессилием, скользя и падая на дрожащих ступенях, поднимались по ней. Их жизни хватало на одну-две ступеньки, но они упорно ползли вверх, и их становилось все больше. Они протягивали друг другу руки и переставали быть одиночками, и слитному движению уже не могли помешать ураганы, и все тверже становилась поступь...
      Алая молния ударила в глаза - это взвилось над земами полотнище цвета огня. Еще клокотала темная бездна, еще ревели ураганы, еще метались смерчи - но пылающий флаг зажигал звезды, созвездия, галактики - и в последнем торжествующем многоголосом аккорде вспыхнула вся Вселенная...
      Уисс кончил. Каждый нерв его тела дрожал, заново пережив мощь, тоску и радость цветомузыкальной поэмы земов.
      Уисс старался воспроизвести ее точнее, во всем богатстве необычных оттенков и чуждых образов, и рисовал этот неожиданный параллельный мир таким, каким он предстал перед ним в ту счастливую ночь озарения в акватории.
      И он, кажется, достиг того, что хотел - Бессмертные молчали, погруженные в увиденное и пораженные им. Уисс не торопил. Он знал на собственном опыте, как нелегко все понять и принять.
      Они лежали на густо-синей поверхности Саргассова моря в традиционной символической позе Вечного Совета - шестиконечной звездой, соединив клювы и разбросав шестью живыми лучами точеные длинные тела.
      Уисс давно уже не был здесь, в Центре Мира, где рождается и откуда начинает раскручиваться колоссальная спираль теплых течений, опоясывающих всю планету. Отсюда дэлоны управляли Равновесием, отсюда при необходимости замедляли или ускоряли вековые биологические ритмы Мирового океана, устраняли нежелательные возмущения в биоценозах - достаточно было заложить нужный молекулярный шифр в генетическую память саргассов, и бурые клубки, как живые мины, уплывали по тайным дорогам течений туда, откуда пришел сигнал опасности, и через рассчитанный ряд поколений Равновесие восстанавливалось.
      Бессмертные молчали, но Уисс умел ждать. Он оглядывал горизонт световым зрением, пока звуковая сетчатка отдыхала, полученная от двухлетнего контакта с земами.
      Солнце стояло точно в зените и обрушивало на море золотой ток тропического зноя. Вода была прозрачна до невидимости и воспринималась только как плотная прохлада. В ее толще неторопливо поворачивалось, покачивалось, всплывало буйное разноцветие саргассовых водорослей - от небольших бурых шаров, щедро инкрустированных серебряными пузырьками воздуха, до многометровых островов зеленовато-коричневой волокнистой массы, над которыми радужными бабочками вспыхивали летучие рыбы.
      Наконец Сасоис по праву Шестого произнес древнюю формулу начала:
      - Готовы ли Шесть быть Одним, ставшим после Двух?
      Двадцать один синий треугольник был ему ответом. Меланхоличный Асоу долго поскрипывал и ворочался, прежде чем начать. Наконец заговорил, осуждающе посвечивая в резкие глаза Уисса:
      - Я, Асоу, Хранитель Первого Луча, говорю от имени Созерцания. Я был против, когда ты уходил к земам, Уисс. Я был против, но меня не послушали, и ты ушел. И вот ты вернулся, и я оказался прав.
      - В чем ты прав, белозвездный?
      - Ты болен, Уисс. Ты слишком долго был у земов. Я знаю твою болезнь. Эту болезнь называли когда-то безумием суши. Когда дэлон заболевает этой болезнью, его тянет к земле. Он выбрасывается на камни и погибает.
      - Почему ты решил, что я болен, белозвездный? Меня не тянет к скалам.
      - Все, что ты показал нам - бред. На суше не может быть разума, он неизбежно деградирует, задавленный заботами о пище и безопасности тела. На суше могут существовать только низшие формы жизни.
      - Но я же показал вам РЕЧЬ! Она принадлежит земам, а не мне!
      - Ты ошибаешься. Это говорили не земы, а твоя болезнь. Тебе приснились все эти странные и нелепые видения, они существуют только в твоем воображении. Много веков слежу я за мировым биофоном, но нигде и никогда не встречал даже намека на разумную деятельность земов. Скорее, наоборот нам приходится все чаще и чаще вмешиваться в биосферу, чтобы восстановить уничтоженное ими. Они нарушают Равновесие, а ты говоришь о разуме. Ты просто болен.
      Уисс хотел было возразить, но Асоу раздраженно зажег красный треугольник, давая понять, что спорить бесполезно. К счастью, Хранитель Первого Луча имел право только на один глот, но этот глот был "против".
      Осаус ворвался в спор, даже не дождавшись, пока Первый погасит сигнал голосования.
      - Я, Осаус, Хранитель Второго Луча, говорю от имени Действия. Когда Уисс уходил к земам, я отдал свои два глота ему. Я был "за", потому что надеялся, что Уиссу удастся найти способ приручить этих опасных животных. Я говорю животных, потому и не верю ни единому цвету из того, что показал Уисс. Ты говоришь, что земы разумны. Пятый? Почему же тогда они не изменяют себя? Ведь их тело - предел несовершенства даже среди сухопутных животных.
      - У них иной разум, чем у нас, белозвездный. Они создают машины, которые искупают несовершенства их тела и помогают добывать пищу...
      - Добывать пищу? Разве ради пищи уничтожают все живое и нарушают Равновесие? Разве ради пищи земы веками убивали дэлонов?
      - Ты забываешь, Осаус, что мир дэлонов раз в десять старше мира земов. Земы еще дети...
      - Где ты видел детей, которые убивают себе подобных без всякой причины? Нет, Уисс, земы - это дикие хищники, они еще хуже акул, потому что акулу гонит голод, а зема инстинкт убийства. Ты называешь разумными существа, которые только что убили триста дэлонов за то, что те спасли земов? Нет, Уисс, ты действительно болен.
      - Это ошибка. Они не знали...
      Но Осаус, яростно отмахнувшись, зажег два красных треугольника, положенные ему в Совете. Еще два глота "против", - и того, уже три. И пока ни одного "за".
      Что же скажет Сусии?
      - Я, Сусии, Хранитель Третьего Луча, говорю от имени Запрета...
      Глубокие грустные глаза Сусии, словно хранящие отблеск первородной трагедии, потемнели.
      - Я отдал Уиссу свои три глота тогда, отдам и сейчас. Мы видели с вами РЕЧЬ - голос боли и счастья, крик отчаяния и надежды, мы пережили вместе с земами века падений и взлетов, заглянули в их историю. Асоу ошибается Уисс не болен. Любой самый больной, самый фантастический образ покоится на увиденном, услышанном, пережитом. Придумать такое невозможно при любой болезни - даже если Уисс что-то интуитивно добавил от себя. Такая РЕЧЬ могла родиться только в мире земов. Очень много непонятного для нас в этом мире, очень много чуждого и неприемлемого, но этот мир существует, существует и будет существовать независимо от нашего желания.
      Сусии вздохнул и, помолчав, продолжил:
      - Никто лучше меня не знает темные века Круга Великой Ошибки. Ты, Первый, отрицаешь разум потому, что на суше труднее жить. Но разве не суша дала дэлонам настоящий разум - не просто знание вечных истин, а разум действия, разум поражения и победы?
      - Суша дала дэлонам страдания, - хмуро возразил Асоу.
      - Да, суша дала страдание, но иначе мы не оценили бы радости моря. Пережитое зло научило нас творить добро. И ты. Первый, и ты, Второй, говорите о том, что земы неразумны, ибо нарушают Равновесие. Но разве вы забыли, что делали с планетой наши пращуры? Уисс прав - земы действительно пока еще дети, они на полпути к настоящему разуму. Неразумно их зло, но разумно стремление к добру. Мы должны помочь им, мы должны привести их к мудрости Соединенного Разума, ибо земы - часть Ноа, несмотря на все различия наших душ и тел.
      Осаус протестующе засигналил, но Сусии остановил его:
      - Да, Второй, я уверен, что мы братья, разделенные временем и пространством, братья, забывшие родство, но мы живем на одной планете и во имя Шестого Круга, во имя Соединенного Разума должны найти дорогу от брата к брату. Древний знак дэлонов - шестиугольная звезда, два треугольника, вошедшие друг в друга остриями - не так ли должны встретиться и соединиться цивилизация дэлонов и цивилизация земов? Может быть, именно в этом утерянный смысл первородного символа? Думайте, белозвездные. Я - за контакт.
      Три треугольника Сусии зажглись зеленым. Три глота "за", три глота "против". Силы пока равны.
      - Я, Соис, Хранитель Четвертого Луча, говорю от имени Благоразумия...
      Легкий изгиб улыбки тронул клюв Уисса. Соис очень не любил возражать кому бы то ни было - он со всеми соглашался. Добряк и миротворец, он всегда делил свои четыре глота поровну между враждующими сторонами - два одной, два другой. Как поступит он сейчас?
      - Я согласен с Третьим - контакт с земами неизбежен и необходим. Несмотря на все, что разделяет нас, мы накрепко связаны прежде всего интересами Равновесия, на нарушение которого справедливо жаловались Асоу и Осаус. Мы живем на одной планете, и разделить ее на две половинки, к сожалению, невозможно. Но вместе с тем я должен обратить внимание на опасности контакта, и в этом я абсолютно согласен с Осаусом. Уисс очень хорошо показал нам РЕЧЬ, из которой я понял, что огонь - смертельный враг дэлонов - для земов оказался другом и спасителем. Гибель наших соплеменников в горящей воде - это, если хотите, символическое предупреждение против излишней доверчивости к земам. Я согласен с Уиссом это могла быть ошибка. Но я не могу не согласиться и с Асоу - на суше не может быть полноценного разума, а поэтому возможность таких трагических ошибок в будущем совсем не исключена. Поэтому я - за ограниченный контакт, контакт по необходимости, а не по желанию.
      И, верный себе, Соис зажег два зеленых и два красных треугольника. Пять - пять.
      Уисс едва выдержал ритуальную паузу раздумья.
      - Я, Уисс, Хранитель Пятого Луча, говорю от имени Поиска. Я сказал Вечному Совету все, что знал, и показал все, что видел. Я выслушал тех, чьи глоты против меня, и тех, чьи глоты за меня, и остался верен тому, с чем пришел. Я отдаю свое право делу своей убежденности.
      И зажег торжествующе пять зеленых треугольников - теперь, с его голосом, за контакт было десять глотов, а против - только пять.
      Он уже видел снова железный белый кор с красными значками "Д-Е-Л-Ь-Ф-И-Н", слышал ворчание Пана и радостный смех Нины - все, что стало за два года не только знакомым, но и по-своему родным - когда заговорил Сасоис:
      - Я, Сасоис, Хранитель Шестого Луча и Страж Звезды, говорю от имени Будущего... Уисс, белозвездный, пойми меня правильно. Я был "за", когда ты уходил к земам, и если бы сегодня надо было бы решать это снова, я снова отдал бы тебе свои шесть глотов. Ты сделал много, очень много. Благодаря тебе мы теперь знаем не только то, как они живут, но и то, чем они живы. РЕЧЬ, переданная тобой, позволила заглянуть в их души, мысли и мечты. Спасибо тебе.
      Нарушая этикет, Сасоис коснулся корявым ластом Уисса, но Уиссу почему-то стало холодно от этой грубоватой ласки.
      - Я верю, что земы разумны, что их цивилизация достаточно сложна и высока, верю в их доброе начало и в то, что трагедия в Атлантике - нелепая ошибка. Я хочу надеяться на будущую дружбу и разделить оптимизм Третьего. Но контакт - это процесс долгий и сложный. Если даже он удался между одним земом и одним дэлоном - это еще не значит, что обе цивилизации одинаково готовы к контакту. Ты правильно сказал: земы пока еще дети. Так подождем, пока они подрастут. Потому что даже если мы очень захотим подружиться с земами - ничего, кроме недоразумений, у нас не получится. Требуется такое же горячее желание дружбы и от земов. И не только желание, но и способность понять и оценить друга. Дорогу надо прорубать с двух сторон, чтобы не оказаться в чужом мире незваными гостями.
      Он помолчал и погладил снова поникшего Уисса:
      - Подождем, Пятый. Пока еще рано. Пока еще земы слишком опасны даже для самих себя, не только для нас.
      Сасоис зажег шесть красных треугольников и произнес традиционную формулу конца.
      Шесть были Одним, ставшим после Двух, и Вечным Советом, решившим во имя Будущего - НЕТ...
      10. ДВОЕ СКВОЗЬ ВСЕ
      Юрка определенно не знал, куда себя девать. Почему всегда так бывает сначала все хорошо и хорошо, а потом вдруг плохо и плохо?
      Сейчас было плохо. Месяц удивительной, сказочной жизни кончился внезапно, и непонятно, что делать дальше.
      Сначала исчез Свистун.
      А как им было хорошо втроем! Каждое утро, чуть свет, они с Джеймсом спешили на берег, к своей заветной бухточке, и наперебой высвистывали пароль. Свистун подбирался под водой к самому берегу и ракетой взмывал в воздух, отчаянно скрипя и фыркая. И как ни старались мальчишки угадать его появление, он ухитрялся выскочить неожиданно. Невольный испуг ребят приводил его в восторг, он долго не мог успокоиться, кругами носясь по бухте.
      А потом они забирались далеко в море, играли, ловили рыбу, причем Свистун вытягивал из глубины таких огромных рыбин, что даже местные рыбаки прониклись к ребятам великим уважением. Рассказам о дельфине, они, конечно, не верили, да мальчишки не очень-то и настаивали: в конце концов, если взрослым больше нравятся выдумки о невероятном везении - то пусть себе тешатся.
      Потом они палили костры на берегу и жарили рыбу, варили уху, и не было ничего на свете вкуснее! Правда, Свистун не любил огонь. Он предпочитал в это время держаться подальше и хрюкал весьма неодобрительно, когда ему предлагали жареное или вареное. Однако ребята не обижались на своего морского приятеля - каждому свое.
      Но самое интересное начиналось, когда все трое отдыхали, отяжелев от еды - Юрка с Джеймсом в моторке, Свистун на волне, положив крутолобую голову на борт. Они рассказывали друг другу замечательные истории о море и о суше, о людях и о дельфинах, о себе и о своих товарищах. Ребятам было многое непонятно в рассказах дельфина, дельфин не всегда понимал ребят - но все-таки им было хорошо вместе.
      В тот день все шло, как обычно. Они вернулись с хорошим уловом. Джеймс начал разжигать костер, а Юрка - чистить рыбу. Свистун крутился в бухточке и недовольно фыркнул. Вдруг он замер.
      - Мама...
      Юрка от неожиданности чуть не порезал палец, а Джеймс выронил в тлеющую кучу высохших водорослей целую пачку пироксина. Пламя ухнуло вверх огненным деревом. Свистун шарахнулся из бухты, да и сами ребята испугались не меньше.
      А за волноломом, метрах в ста мористее, разыгралась "семейная драма". Мать Свистуна, большая светло-серая дельфинка, взволнованно трещала, стараясь увести сына в море. Сын пытался что-то доказать, выводя еще более оглушительные рулады, и порывался вернуться. Наконец рассерженная мамаша ухватила сына за ласт крепкими зубами и бесцеремонно потащила за собой. Свистун обиженно взвизгнул, но покорился.
      - Это ты виноват, - сказал Юрка, когда дельфины скрылись. - Зачем такой фейерверк устроил? Они не любят огня, а ты... Свистуну теперь попадет...
      - Я же не нарочно, - всхлипнул Джеймс. - Уронилась пачка... Я чуть сам не стал загораться... Фух-фух!
      Свистун не появился на следующий день, не появился и на последующий. Ребята сидели на берегу грустные, ловить рыбу не хотелось, моторка бесцельно покачивалась на ленивой зыби. Потом на целую неделю зарядил дождь, и стало ясно, что Свистун больше не вернется.
      А теперь улетает Джеймс.
      Закинув голову, Юрка смотрел в небо адлерского аэропорта, отыскивая среди толчеи летательных аппаратов китообразный корпус межконтинентального реалета. Когда долго смотришь, начинает казаться, что ты - на дне колоссального аквариума и над тобой гоняются друг за другом пестрые экзотические рыбки: вот золотым вуалехвостом всплыл пузатый гравилет, вот стайкой испуганных групп срезало вираж звено спортивных авиеток, вот степенно опускаются два туристских дископлана - чем не семейство скалярий?
      А вот и Джеймс. Трехсотместный реалет поднимается медленно, словно боится передавить ненароком всю снующую вокруг мелочь. Синие с красным лопасти едва подрагивают, и вид у реалета какой-то обиженный.
      Юрка помахал рукой, хотя отлично понимал, что Джеймс даже в бинокль не разглядит его.
      Хороший парень Джеймс. Настоящий друг. Хотя и любит читать нотации не хуже взрослого. Зато он честный и преданный. Юрка подарил ему на память лучший камень из своей космической коллекции - кусок лабира, который папа привез с Прометея. Лабир передразнивает окружающее: положишь на синее его он становится красным, положишь на красное - становится синим, на черном он прозрачен, как горный хрусталь, а в темноте светится желтым, как маленький осколок солнца. Такой уж упрямый наоборотный минерал. Интересно, как поведет себя лабир в лондонском тумане?
      Реалет тем временем выбрался из толчеи и замер, уткнувшись тупым носом в небо. В следующую секунду у него выросли четыре плазменных хвоста, ослепительных даже на такой высоте. Словно проснувшись, реалет вздрогнул и исчез в стратосфере.
      Вот и все.
      Почему хорошее так быстро кончается?
      Вместе с потоком провожающих, улетающих, прилетающих, встречающих и просто скучающих Юрка вышел из аэровокзала на площадь. В центре зеленой подковы поблескивала зеркальная спина селеноидного метропоезда. Но лезть под землю не хотелось, да и спешить было некуда.
      Он взял в автомате двойную порцию ананасного мороженого и побрел к полосе кинетропа. Погода хмурилась, иногда даже накрапывало, и поэтому влажные тротуары бежали по аллеям почти пустыми. Только на крытых лавочках сидели кое-где редкие попутчики - в основном, бабушки с младенцами.
      Юрка тоже уселся на лавочку и принялся за пломбир.
      Чем все-таки заняться до маминого приезда?
      Когда он вчера говорил с ней по "видику", она улыбалась, а глаза у нее были заплаканные. Папа ее успокаивал, а она ругала этого толстого академика и повторяла про нерешенные проблемы. И про то, что профессор Панфилов заболел.
      А на самом деле, ей, наверное, просто жалко Уисса. Он был такой сильный и добрый.
      Хотя то, что мама приезжает раньше срока, совеем неплохо. С ней веселее. Особенно, когда остаешься без друзей. Папе сейчас совсем некогда. Он работает. Скоро будет большой международный конгресс, на котором папа сделает самый главный доклад. У него такой вид сейчас, словно он еще не совсем вернулся с Прометея или что-то забыл там.
      У папы тоже нерешенные проблемы. Он говорит, что его подопытная планета взбесилась. Там почему-то растения стали ходить и летать, а животные цветут, как растения. Когда они попали туда с Земли - а это было еще до Юркиного рождения, - то сначала вели себя нормально, а потом совсем отбились от рук, и превратились в какие-то ужасные создания.
      Иногда просто удивительно, до чего недогадливы взрослые. Ведь все ясно. Прометей - наоборотная планета. Там все наоборот, как в куске лабира. Лабир ведь тоже с Прометея. Вот и все. И голову ломать нечего...
      И тут Юрке послышался знакомый свист.
      Мальчик недоуменно оглянулся, но бабушки и младенцы сидели, как ни в чем не бывало. Значит, он ослышался. Конечно, ослышался. Отсюда до моря добрый километр, а то и больше. Да и кто мог так свистеть...
      Надо ехать домой. Одному на улице холодно и скучно. В такую погоду лучше всего забраться с ногами в кресло и читать про какие-нибудь необыкновенные приключения. Или фантастику. Про будущее.
      Мальчик снова принялся за пломбир, но смутное беспокойство уже тикало у виска.
      Может, завернуть еще раз на старое место, к морю?
      А что там делать, оборвал он себя. Только расстраиваться. Моторка и снасти со вчерашнего дня в бюро проката, даже кострище смыло, наверное, дождем и прибоем.
      Но Юрка все-таки встал и перешел на нижнюю ленту.
      Глупости, говорил он себе. Как маленький. Ничего на таком расстоянии нельзя услышать. К тому же море изрядно штормит, а в шторм дельфины уходят от побережья, чтобы не угодить на скалы. Незачем туда ходить...
      Но какая-то неодолимая сила заставляла его все быстрее перескакивать с ленты на ленту, а когда кинетроп кончился, описав круг над обрывом, он бросился бегом в самую гущу колючек, к распадку.
      Распадок ревел громоподобно, усиливая грохот волн. Он тупо толкнул в лицо смрадом гниющих водорослей, но Юрка задержался лишь на минуту, чтобы снять ботинки - подошвы предательски скользили на мокром камне.
      Он вскочил на галечную полосу уже уверенный, что Свистун здесь.
      Дельфин стоял в бухточке, прижавшись к волнолому, и заметно вздрагивал, когда прибой с грохотом перехлестывал через валуны.
      - Что... Что ты здесь делаешь? - только и смог выдохнуть Юрка.
      - Жду тебя, - ответил дельфин.
      - Но я же... Тебя давно не было... Мы решили, что ты уже не придешь...
      - Я пришел. Плохо, что нет Джеймса.
      - Да... Джеймс улетел в свою страну. Только сейчас. А я совсем не собирался сюда. Я пришел случайно...
      - Я звал тебя. Я знал, что ты придешь.
      - Почему тебя не было так долго?
      - Меня не пускали... Был шторм.
      - Но сегодня ведь тоже шторм!
      Дельфин промолчал. Юрка огляделся, не зная, плакать или смеяться, радоваться встрече или укорять верного друга за безрассудство: даже в бухте вода нервно ходила вверх и вниз, а в горле прохода все хрипело и клокотало. Море час от часу дышало неспокойнее, и белые шапки волн становились все курчавей и выше.
      - Ты давно здесь?
      - С утра. Утром было тише.
      - А теперь ты сможешь выйти в море?
      - Не знаю. Выход узкий и мелкий. Там бурно. А дальше не так опасно. Надо сразу уйти в глубину. В глубине тихо.
      Юрка сердито стукнул кулаком по колену.
      - Так почему же ты раньше не ушел? Когда было тихо?
      - Я ждал тебя.
      - Ждал! Ты что, разбиться хочешь? Можно было встретиться завтра или послезавтра, в конце концов!
      Дельфин медленно отошел от стенки и подплыл к самым ногам мальчика. Юрка сел на шаткий галечный гребень, намытый водой, и взял голову Свистуна на колени, защищая от случайных ушибов.
      - Глупый! Я бы приходил сюда и завтра и послезавтра, потому что я тебя люблю. Мы бы все равно встретились...
      - Нет. Мы бы уже не встретились. Сегодня мы уходим. Все дельфины. Все. Насовсем.
      Рука мальчика, гладившая округлую гладкую голову товарища, вздрогнула и обмякла.
      - Как насовсем? Почему?
      - Чтобы быть дальше от людей. Так сказал Вечный Совет, и все взрослые согласились.
      - Но почему?
      - Люди зажигают огонь и отравляют воду. Они делают зло. Они опасны для дельфинов, даже когда хотят добра.
      - Это неправда!
      - Я не знаю. Так говорят взрослые.
      - Неправда! Есть плохие люди, но их меньше, чем хороших, честное пионерское!
      - А почему тогда хорошие не лечат плохих?
      - Как - лечат?
      - Если дельфин родится плохим, его лечат, и он становится хорошим. Почему так не делают люди?
      - Люди... Мы еще не умеем... А это было бы здорово! Раз - и в больницу! А как вы их лечите?
      - Не знаю. Это делают взрослые.
      - А почему ваши взрослые не научат наших.
      - Говорят, люди неразумны...
      Юрка обиделся не на шутку, но, поразмыслив, пробурчал сердито:
      - Это все взрослые неразумны. И ваши, и наши. Они вечно задирают нос и никого, кроме себя, не хотят понимать.
      - Да, - эхом отозвался дельфин. - Они умеют только запрещать.
      - И ссориться со всеми, - добавил мальчик.
      Он сидел, мокрый насквозь, накат шатал его то в одну, то в другую сторону, выскребая снизу гальку и лишая опоры. Он порядком продрог, но крепко держал обеими руками голову Свистуна, потому что боялся, что того стукнет о камни.
      - Мы будем не такими, когда вырастем. Правда?
      - Правда. Не такими.
      - Мы будем дружить. Правда?
      - Правда. Будем дружить.
      - Договор?
      - Договор!
      Откуда-то издалека, сквозь хриплые вздохи прибоя, донесся высокий вибрирующий звук. Он был едва слышен, но от него начинало зудеть в ушах и ломить виски.
      - Это ищут меня. Мне надо уходить.
      - Но мы еще встретимся, правда?
      - Встретимся. Обязательно. Когда у меня будет имя.
      - Но у тебя есть имя!
      - Нет. Это матрица. Имя получают, когда становятся взрослыми. Я хочу выбрать имя Уисс.
      - Уисс? Странно... Почему Уисс?
      - Так зовут моего отца. Я хочу быть, как он.
      - Уисс - твой отец?! Постой... Моя мама... Уисс...
      Юркины мысли завертелись колесом, руки выпустили дельфинью голову. А вибрирующий звук тем временем вырос до свиста, смолк и повторился где-то в стороне, значительно тише.
      - Мне надо в море. Иначе уйдут без меня. Прощай.
      - Постой... Это просто удивительно! Ведь моя мама...
      Но дельфин уже не слушал. Он несколько раз примерился, то подплывая к опасному проходу, то отходя к стене волнолома. И вдруг, сжавшись и враз распрямившись, он бросил свое тело длинным прыжком над клокочущим выгибом выхода.
      Всего на долю секунды повис он над клыкастой пеной, но именно в эту долю секунды встречная волна сшибла его на лету.
      Перекувыркнувшись, он отлетел чуть ли не в центр бухты. Юрка вскочил, и все вопросы разом вылетели из головы. Вторая попытка тоже не удалась.
      Где-то далеко и уже едва слышно проверещал и затих вибрирующий призыв.
      И когда после третьей попытки дельфина едва не бросило на валуны, мальчик отчаянно закричал:
      - Стой, Свистун, стой же! Не надо! Нельзя так! Нужно вдвоем!
      У мальчика не было определенного плана, просто он видел, что дельфину не выбраться одному, просто он верил, что вдвоем легче, что вдвоем ничего не страшно.
      Дельфин остановился и доверчиво повернулся к Юрке. И столько надежды было в этом повороте, столько веры в человеческую помощь, что отступать было нельзя.
      Надо было что-то делать.
      И тут Юрке на глаза попалась длинная дюралевая штанга. Еще вчера эта штанга была флагштоком и одновременно маяком их "флибустьерской республики", а сегодня валялась на берегу, потому что вывезти ее не удалось: она не влезала в лодку ни вдоль, ни поперек - заклинивалась в проходе... Штанга заклинивалась в проходе!
      Мальчик перекинул штангу наискось через изгиб коварной горловины, стараясь зажать оба дюралевых конца в щелях между валунами. Это удалось не сразу, потому что рычащие волны шарахались взад и вперед, норовя выбить мачту из рук. Но Юрка, пряча лицо от холодных брызг и йодистой вони, все-таки сумел попасть противоположным концом шеста в замшелую трещину камня. Штанга заклинилась наглухо, соединив по диагонали начало и конец коридора.
      Дельфин терпеливо поскрипывал за спиной, но ничего не понимал: техника была не по его части.
      - Я пойду по проходу вброд, понимаешь? Он мелкий. Буду держаться за штангу, понимаешь? А ты держись за меня зубами. Изо всех сил. Я буду твоим буксиром, понимаешь?
      - Понимаю, - неуверенно сказал дельфин. - А если тебя собьет?
      - Не собьет. У меня пятерка по физкультуре. Ты только держись за меня крепче. Вдвоем мы, брат, пройдем.
      Юрка снял мокрую рубашку и, скрутив ее жгутом, крепко-накрепко завязал на животе. Получился надежный нейлоновый пояс.
      Он влез в воду у самого начала хода, под покрытием облупленной бетонной плиты. Здесь только покачивало, но впереди бесился настоящий водоворот.
      Дельфин уцепился за пояс и, выгнувшись, прижался крепко к Юрке.
      - Готов?
      - Готов.
      - Поехали!
      Ухватившись поудобнее за дюралевый поручень, мальчик сделал первый шаг из-за прикрытия.
      Волна сразу накрыла их с головой, стараясь оторвать от поручня, переломить, оглушить, отбросить, разбить о камни. Шипучая пена лезла в рот и нос, хлестала по глазам. Босые ноги разъехались на скользком полированном монолите дна, дыхание перехватило, пальцы свело на дюрале мертвой хваткой, и не было сил перехватить штангу подальше.
      Закусив губу до крови, мальчик заставил себя сделать еще один шаг. И еще один. И еще.
      Плавно выгибаясь, дельфин помогал мальчику делать эти трудные, невероятно долгие шаги. Если бы не он, Юрку переломила бы, наверное, тугая сила водоворота.
      Шаг. И еще шаг. Десять сантиметров. И еще десять.
      Сердце билось неровными толчками где-то у самого горла.
      Волна ударила в спину, стальная пружина распрямилась, Юрка совершенно непонятным образом взлетел в воздух и очутился верхом на валуне.
      Полуоглушенный, он тер окоченевшими ладонями разъеденные солью глаза, кашлял и никак не мог опомниться.
      И вдруг понял... Они прошли!
      Дельфин теперь на свободе...
      Море гремело, сотрясая сушу, и горы вздрагивали от ударов прибоя, и белая пена изменчивой пограничной полосой металась между двумя великими мирами жизни.
      Двое из двух миров взглянули в лицо друг другу, прежде чем разойтись по своим непохожим дорогам.
      Дельфин сразу нашел своим локатором крошечную фигурку на далеком камне и ощутил, что маленькому телу холодно, а сердцу одиноко.
      Сородичи звали его за собой, и он уходил все дальше, но прежде чем горб моря, взбухая, закрыл черты суши, дельфин взлетел на острый гребень волны и крикнул земле:
      - До встречи! Я приду!
      Мальчик не мог видеть так далеко, но он слышал далекий свист и понял его смысл, и прошептал морю белыми от холода и соли губами:
      - До встречи... Я жду...
      Качалось море, и качалась суша, и качались маятники часов - а он все стоял, опустив руки, не вытирая мокрых щек.
      Он плакал откровенно и светло, как плачут только в детстве.