Бремя равных

Назаров Вячеслав
Бремя равных

      Вячеслав Алексеевич Назаров
      БРЕМЯ РАВНЫХ
      Поэт Вячеслав Алексеевич Назаров (1935-1977) впервые опубликовал фантастический рассказ в журнале "Енисей" в 1968 году. В 1972 году в Красноярске вышла книга его фантастических повестей "Вечные паруса", получившая высокую оценку читателей и критики.
      Произведения В. Назарова издавались в Москве в журнале "Искатель" (1977 г.), в сборнике фантастов Сибири "Зеленый поезд" (1976 г.), в серии "Библиотека советской фантастики" вышла книга "Зеленые двери земли" (изд-во "Мол. гвардия" 1978).
      Новые фантастические повести, вошедшие в эту книгу, актуальны, остры, динамичны. Для В. Назарова, поэта и фантаста, характерно обращение к целому ряду проблем и идей. Писателя волнуют вопросы взаимодействия науки и общества, он размышляет о месте ученого, о мере ответственности его прав и обязанностей, о готовности человека вообще ко встрече с Неизвестным в глубинах космоса или у себя на земле ("Бремя равных").
      В социально-критическом ключе написаны повести "Силайское яблоко" и "Восстание супров". Повесть "Силайское яблоко" направлена против мифов тоталитарного государства, против диктаторов разной величины и формовыражевия, в ней отразились проблемы самых: разнообразных аспектов. В "Восстании супров" автор затрагивает антимилитаристские мотивы, вопросы взаимопонимания людей разных поколений. Повести объединены гуманистической идеей ответственности человека за своя дела, где бы он ни был - на земле или в космосе.
      БРЕМЯ РАВНЫХ
      Сыну Юлию посвящаю
      1. БЕРЕГ
      Будильник пропел вовремя, и Нина отчетливо слышала его голос, но когда она, наконец, нашла в себе силы открыть глаза, за окном уже стоял сиреневый рассвет, а светящиеся на потолке часы показывали без пятнадцати четыре.
      В углу беззвучно надрывался видеофон. Световой сигнал срочного вызова то наливался угрожающим багрянцем, то обмирал до нежнорозового, отчаявшись привлечь внимание.
      Конечно, звук тоже выключен.
      Накинув халат и пытаясь на ходу основательно рассердиться, Нина подошла к видеофону.
      Экран дернулся, и появился Андрей - усталый, волосы прилипли к мокрому лбу.
      - Ты где?
      - Все еще в Москве...
      Невольно вырвалось жалостное:
      - Ты не спал?
      - Нет, Нинок. Все ещё решаем... Андрей звонил из автомата, около дверл расплывчато маячили раздраженные тени.
      - Ну и до чего дорешались?
      - Боюсь, биостанцию с Прометея все-таки снимут...
      - Почему? Это же отступление!
      - Отступление, конечно. Но разве убедишь... Биостанцию построили, чтобы экспериментировать над планетой Прометей. В смысле распространения земной жизни. А сейчас получается, что экспериментируют над нами. Да еще неизвестно кто. Быть кроликом неприятно... И опасно.
      - А как же с Антроповым? Куда его?
      - В том-то все дело. Оставить на Прометее одного - все равно что раненого в тайге бросить. Вернуть на Землю-почти убийство, врачи убеждены, что Антропов живет только за счет каких-то загадочных процессов, возможных только на Прометее...
      - Ну, а Антропов? Как .он сам-то?
      - Что Антропов? Семен в этих делах уже не в счет... Мелочи, вроде собственной судьбы, его уже не интересуют... Полный распад психики. Да нет, он в своем уме, это-то и страшно. Он все понимает и сознает. Но в каком-то другом измерении, что ли. Биостанция шлет панические менгограммы: что делать?
      Лицо на экране дернулось, но уже не от помех... Нина покосилась на часы, и-Андрей заметил это.
      - Прости, Нинок. Мало того, что не смог тебя проводить, так даже сейчас забиваю тебе голову своими горестями. Как твои старцы?
      - Пока тихо. Насколько я понимаю, каждый в своей стихии. Карагодский среди журналистов и "научной публики", а Пан - на "Дельфине", набивает его под шумок своей аппаратурой.
      - Затишье перед бурей. Передай шефу мой пламенный привет. Кстати, мне бы с Паном потолковать надо... Я с ним свяжусь, как только расхлебаем тут кашу.Теперь на часы посмотрел уже Андрей. - Нинок, родная, не сердись...
      - Ладно, привыкла... Надеюсь, хоть сегодня ты прилетишь? Учти, Юрка на твоей совести, папа!
      - Конечно, Нинок! За Юрку ты не беспокойся. Счастливо тебе... Целую...
      Мягко щелкнул тумблер отбоя.
      Юрка спал, свернувшись калачиком, и из-под большого пледа торчал только сладко посапывающий нос.
      "Пусть спит", - решила Нина и, стараясь не шуметь, начала торопливо собираться.
      Такси летело по Курортному проспекту так, что сосало под ложечкой, а цветы магнолий вспыхивали в темной зелени неожиданными выстрелами.
      В зеркало была видна бледно-желтая лента дороги, стремительно несущаяся назад, плотная самшитовая изгородь по обе стороны, а за нею темные шпалеры островерхих кипарисов. Дорога в этот час была пустынна, за зеленью не .видно было домов, и казалось, что машина летит не по центру огромного курортного города, а по дикому субтропическому лесу, который каким-то чудом пересекла широкая пластиковая тропа.
      За деревьями блеснул шпиль морского вокзала.
      Описав лихой круг по площади, машина вклинилась в плотное каре электромобилей, выстроившихся у причала.
      Причалом владела шумная толпа.
      Сочи в эти месяцы напоминает сказочные города Александра Грина. Когда-то в середине двадцатого века это удивительное место чуть не превратили в этакую гигантскую оранжерею. Обсуждали даже проект огромного пластикового колпака, который предохранил бы чуткие субтропики от погодных причуд соседнего умеренного пояса. Уже вздыбились над поникшими кипарисами прямоугольные хребты высотных гостиниц, уже выстроились пальмы в унылый солдатский строй вдоль однообразных раскаленных улиц, вокруг сиротливых, подстриженных скверов.
      К счастью, победили противники "околпачивания". Вспучились под яростным напором трав разграфленные асфальтовые дорожки и рассыпались в прах. Утонули в буйном цветении здания санаториев. И старый город, пахнущий нагретой на солнце галькой, рыбой, морем, остался прежним -диковатым и гостеприимным.
      Может быть, именно поэтому тянуло сюда туристов со всех концов света. Влажное-дыхание дикой и щедрой природы влекло сюда. Люди ехали за тридевять земель не в благоустроенную лечебницу под открытым небом, а к самой жизни, взлохмаченной и непокорной.
      Пестрота цветов кожи, пестрота одежд, пестрота улыбок...
      И вот сегодня весь этот пестрый Сочи хлынул раннйм утром на причал. Невозможно было понять, кто отплывает, кто провожает, кто, узнав о предстоящей экспедиции, просто пришел посмотреть, послушать, потолкаться в прощальной суете.
      Это было похоже на огромный веселый праздник под бледным продрогшим за ночь небом, которое уже начало золотиться с востока, со стороны старого, давно заброшенного маяка. Два чопорных англичанина в белых бедуинских накидках пытались приподнять друг друга, чтобы по очереди оглядеться. Рослый седой негр помальчишечьи подпрыгивал, опираясь на плечи рыжего скандинава. Молоденький репортер, потерявший всякую надежду пробиться сквозь толпу, обреченно опустил в землю объективы своей камеры и плачущим голосом повторял: "Пресса, пресса". Пружинные антенны на его шлеме печально качались.
      - Разрешите... Товарищи, ну пропустите же, я опаздываю!
      Внушительный чемодан Нины действовал безотказнее любого пропуска люди сразу догадывались, что это один из членов экспедиции. Опечаленный репортер оживился и застрекотал камерой, а несколько "добровольцев" начали расчищать дорогу, пробуя перекричать толпу, по крайней мере, на восьми языках. Но толпа была бесконечна, и Нину засосала, закрутила гудящая рупор-воронка, и ей стало казаться, что вообще не существует ни моря, ни пирса, ни белого борта "Дельфина", а только спины и лица, спины и лица, и этот ровный, закладывающий уши гул. И трудно сказать, чем бы все кончилось, если бы рядом каким-то чудом не оказался сам профессор Панфилов.
      - Ну где же вы, Ниночка? Уисс волнуется. Я тоже. Уисс не выносит всего этого шума. Я, кстати, тоже...
      Он подхватил чемоданы, но было уже поздно, вокруг сомкнулось плотное кольцо. Профессора узнали.
      Молоденький телерепортер, едва веря в негаданную удачу, прицелился голубыми линзами:
      - Товарищ профессор... Иван Сергеевич, не могли бы вы сказать несколько, слов о конкретной цели... - Он краснел и заикался, но упорно не давал дороги.- О конкретных задачах вашей экспедиции...
      Профессор потерянно топтался и оглядывался, но выхода не было, и с каждой секундой кольцо становилось плотнее.
      - Но, право, здесь не место... Мы должны попасть на корабль. В официальном сообщении сказано...
      - Но, Иван Сергеевич, в официальном сообщении очень расплывато: "Изучение проблемы общения с дельфинами в естественных условиях..." Ходят слухи...
      Нина слабо усмехнулась. С этого и надо было начинать - "ходят слухи". Вокруг Панфилова всегда "ходили слухи". Вряд ли официальное сообщение о рядовой экспедиции могло привлечь столько внимания, собрать такую толпу. Тем более, что "дельфинья проблема" давно навязла в зубах. Но если в деле замешан Панфилов - жди чудес...
      Панфилова вся планета ласково называла "Пан". Действительно, этот сухонький, деликатно торопливый, ослепительно синеглазый старичок очень походил на доброго духа Природы - покровителя всего живого.
      Нина смотрела сзади на узкие плечи, на серый птичий хохолок на затылке и пыталась вслушаться сквозь гул в то, что говорил шеф. Он всегда говорил о работе тихо, словно смущаясь собственных мыслей.
      Сколько ему лет? Иногда он отвечает - сто. Иногда-двести. И почему-то на самом деле хочется верить, что он - бессмертный.
      Строительство энергопровода Венера - Земля началось за два года до рождения Нины. Долго и придирчиво искали на земле место для будущей приемной станции. И нашли. Очень хорошее место. Удобное. Практичное. Оно удовлетворяло всех - геофизиков, авиаторов, строителей, экономистов. Всех кроме Пана. Потому что гигантская стройка должна была растоптать какой-то хилый лесной массив и замутить какие-то безвестные речки. И Пан восстал. Против всех.
      Нина узнала эту историю в четвертом классе. Из учебника. Энергопровод Венера - Земля работал. Он был виден из окна интерната даже днем. Нина смотрела на уходящий в небо зеленовато-голубой шнур и думала о волшебнике, который сотворил чудо. Какое она плохо представляла. Она дышала пряным, бодрящим воздухом, плывущим в распахнутое окно, и никак не могла одолеть последний абзац. Очень скучно начинался он: "Повышение процентного содержания кислорода в атмосфере привело..."
      - Простите, но к чему приведет такое общение?
      Нина невольно придвинулась ближе. Журналист перестарался. Конечно, по простодушию своему. Но... Лучше бы он помолчал.
      Пан медленно закипал. Глаза его налились синим пламенем, тщедушное тело напряглось, как для прыжка, а чемоданы угрожающе двинулись на репортера...
      - Н-не знаю... Но я знаю, что общение с вами...
      Нина взяла профессора за локоть.
      - ...ни к чему не приведет, - докончил Пан и очаровательно улыбнулся. - Прошу вас!
      Репортер попятился, и людское кольцо разомкнулось, открыв узкий проход до самого трапа.
      Они беспрепятственно преодолели последние десятки метров уже в подъемном лифте. Нина, отдышавшись, сказала:
      - Ну что вы, Иван Сергеевич! Сердиться по пустякам... Согласитесь, официальное сообщение действительно... И простое любопытство...
      - Любопытство? Нет, Ниночка, он знает, что делает! Он хочет рабства подсознательно, но от этого не легче. Его логика не имеет выхода, кроме понятий господства и подчинения. Главное - что нам за это будет...
      - Иван Сергеевич, вы, по-моему, преувеличиваете. Этот журналист наткнулся на вас случайно...
      - Журналист? Какой журналист?
      Они недоуменно воззрились друг на друга.
      - Господи, так вы ничего не знаете! У меня совсем вылетело из головы... Ведь вы только вчера вечером прилетели!
      Пан долго шарил по карманам и, наконец, сунул Нине скомканную газету.
      - Карагодский! Я говорю о Карагодском! Он дал интервью. Полюбуйтесь!
      - "Дельфин на службе у человека... Новое в общении с разумными животными..."
      Нина перечитывала короткие строчки интервью, перед глазами мелькало: "Академик Карагодский сказал", "Академик Карагодский считает", "Академик Карагодский уверен", "во имя истинной науки", "с точки зрения здравого смысла", "хозяйственное значение", "верные слуги человека", "сокровища океана", "подводные пастухи, покорные воле наставников"...
      Створки лифта разошлись.
      - Как всегда чересчур претенциозно, но... Особой крамолы я тут не вижу, Иван Сергеевич. Ведь все так считают!
      - Ну от вас, Нина... Вы тоже так считаете?!
      - Я? Я как-то не думала. Нет, пожалуй. Но я ведь...
      Карагодский стоял у борта, монументальный, в своих неизменных очках, со своей неизменной тростью в монограммах. Он улыбнулся стандартно-благодушной улыбокй, но не подошел.
      "Начинается,-подумала Нина.-Андрей как в воду глядел..."
      Отправив чемодан в каюту, она повернулась к толпе у причала.
      - Ой, Иван Сергеевич, посмотрите! - Нина глазам своим не поверила.
      - Что случилось?
      - Юрка! Мой Юрка...
      - Ну и что?
      - Я же оставила его дома! Ну, погоди же... Вот вернусь, я тебе задам!
      Юрка был далеко, он не слышал, он только улыбался беззаботно и победно и махал рукой.
      - Не волнуйтесь, Нина, Юра уже вполне самостоятельный молодой человек. Приехал провожать свою знаменитую маму.
      - Но он же потеряется!
      - Не думаю. Ему уже десять лет, если не ошибаюсь, и он не в марсианской пустыне. Ему пора самостоятельно изучать мир.
      * * *
      А Юрка ничего плохого не делал. Он читал мальчишкам лекцию. Его голос не мог побороть монотонный гул толпы, и добровольные переводчики повторяли Юркины слова тем, кто не расслышал или плохо понимал по-русски:
      - Вот эта высокая женщина рядом со старичком - его мама. Она ассистентка профессора Панфилова. Маленький старичок - это и есть профессор Панфилов...
      - А кто такой Уисс?
      - Уисс - это дельфин, который поведет корабль. Он очень умный.
      Взрослые, заинтересованные ребячьей болтовней, придвигались поближе.
      - Смотри, мальчик, твоя мама снова вышла на палубу...
      - Значит, сейчас выпустят Уисса.
      Толпа охнула. В корпусе корабля в сторону моря открылся люк. Прошла томительная секунда. Из черного провала мощным броском вылетела трехметровая торпеда и ушла под воду без единого всплеска.
      Мгновенная тишина сковала причал. Слышно было, как лениво бьет о стенку волна. Прошла секунда, две, пять...
      - Ушел, - выдохнул кто-то, и этот полувздох, полушепот пронесся по всей площади из конца в конец.
      - Уисс!-изо всех сил закричал Юрка.-Уисс!- снова крикнул он, и в голосе его закипало отчаяние.
      Словно услышав свое имя, Уисс вынырнул у самой причальной стенки свечой взмыл в воздух метра на два, сделал кульбит и ушел в воду - на этот раз неглубоко. Он кружил рядом с кораблем, то уходя, то возвращаясь словно приглашал белого собрата-гиганта за собой, в налившуюся густойсинью морскую даль.
      Нина перевела дыхание. Уисс не ушел. Уисс послушался. Уисс зовет к себе в гости.
      Прогремели трапы, прозвучали последние гудки, причал с пестрой толпой поплыл мимо.
      Юрка стоял по-прежнему на парапете и опять махал ей рукой.
      Она погрозила ему пальцем как можно более строго, но не выдержала, всхлипнула, улыбнулась и опустила руку.
      Толпа кипела, в небо летели шары, пугая чаек, а она долго-долго видела за кормой синюю куртку сына и опущенную русую голову...
      - Уот из ё нэйм?
      - Что? - Юрка поднял глаза и шмыгнул носом.
      - Уот из ё нэйм?
      Перед ним стоял мальчишка, такой же тощий и длинный, в такой же синей куртке и с такими же белобрысыми вихрами. Только нос был смешно вздернут, а на загорелой физиономии выступала целая россыпь непобедимых веснушек. Мальчишка улыбался открыто и сочувственно.
      - Юрка.
      - Юр-ка... Ит из гуд нэйм - Юрка! Энд май нэйм из Джеймс. Джеймс Кларк.
      - Юрий Савин, - официально представился Юрка и протянул руку.
      Веснушчатый англичанин разразился целой речью, и Юрка покраснел.
      - Ай спик инглиш вери литл...
      Мальчишка попробовал объясниться по-русски:
      - Я знайт... два дельфин... играть... недалеко море... не бояться... биг энд литл... бёби. Смотреть?
      - Пойдем, - решительно сказал Юрка. - Пойдем посмотрим, где играют большой и маленький дельфины, ты это хотел сказать, Джеймс?
      - Иес, иес, - закивал англичанин. - Юрка!
      Нина с наслаждением, полузакрыв глаза, подставила лицо свежему утреннему бризу. Прохладный ветер скользнул по щеке, растрепал прическу.
      Прямая линия берега постепенно изгибалась в дугу, горы, горбатые и мощные, улеглись поудобнее и застыли у самой воды. Пробежали серебряными жуками вагончики фуникулеров и, уменьшаясь, исчезли.
      Теперь только малахитовые потоки лихорадочно спутанных, ошалевших от солнца и соленого ветра растений тяжело падали с желтых скал на матовое стекло моря.
      Нине почудилось движение в плавных линиях береговых скал. Лишь на мгновение - но движение. Какая-то напряженная мука чудовищно медленного перемещения, которое рассеянному глазу туриста кажется неподвижностью.
      Берега ползли в море.
      Жизнь возвращалась в море-медленно и неодолимо... . .
      Когда в полутемной комнате сверкнет молния фотовспышки, глаза на долю секунды видят не тени вещей, а их истинный объем и расположение в пространстве. Это продолжается только долю секунды, но цепкая память навсегда отпечатывает в подсознании картину увиденного, и ты много времени спустя, сам себе удивляясь, в полной темноте безошибочно находишь дорогу.
      Так было и сейчас. Нина широко открыла глаза и все стало обычным берег, уже тронутый сверху оранжевым, отступал к горизонту, а высоко в небе синеватые облачка пара вдруг начали быстро расплываться, разбрасывая по сторонам мгновенные радуги.
      Но тревожная льдинка под сердцем не таяла.
      Порыв ветра - и столб яркого света, отраженного белой мачтой, возник, исчез, возник снова и запылал в полную силу.
      Нина оглянулась. Из горящего зеленого моря вставало большое прохладное, плоское солнце, и бушприт "Дельфина" был нацелен в него, как стрела в мишень.
      А в нескольких сотнях метров, на желтой тропинке между кораблем и солнцем, мелькал в холодном огне острый плавник.
      Уисс вел корабль за собой.
      2. РАЗВЕДЧИК
      Несколько часов между закатом и рассветом Уисс отдыхал. Отдых нужен был не столько ему, сколько существам, которые храбро плыли за ним в железной скорлупе большого кора.
      Зумы...
      Уисс лежал без сна, покачиваясь на волнах, и перебирал дневные впечатления, пытаясь построить четкий логический узор. Это удавалось нечасто.
      Иногда, после очередной трансляции в коралловые гроты Всеобщей Памяти, он говорил с Бессмертными. Бессмертные задавали недоверчивые вопросы или вообще отмалчивались. Только Сусии понимал Уисса. Грустные лиловые тона его речи успокаивали и ободряли, а мятежные знания Третьего Круга помогали находить выход из неожиданных тупиков.
      Но даже Сусии не мог понять всего. Потому что он был далеко. Есть нечто, чего не передать по живому руслу Внутренней Дуги...
      Тонкий голубой звук пронзил тишину, ударил в гулкий панцирь ионосферы и рассыпался на сотни маленьких магнитных смерчей. Ионосфера помутнела с востока, в ее невидимой до сих пор толще закипели белые водовороты.
      Короткая магнитная буря неслышно пролетела над морем, дрожью тронула кожу.
      Серебряная радиозаря разгоралась. Первые всплески солнечного дыхания коснулись ночного неба, приглушили монотонные всхлипы умирающих нейтринных звезд, отдаленный рев квазаров и быстрый, неуверенный пульс новорожденных галактик. Тончайшая паутина изменчивого свечения, сотканная из миллионов вспыхивающих и затухающих радиовихрей, плотно обволакивала и мерцала, и все: огромное белое небо, белое море и даже полупрозрачный дымчато-молочный воздух-все сверкало и словно пело торжественно:
      Тебе дано законом Братства
      бессменно жить,
      и умирать, и возрождаться.
      и плыть, и плыть...
      Но видел и слышал это только Уисс.
      Исполинская и прекрасная игра, космическая вакханалия радиорассвета не существовала, не существует и не будет существовать для зумов, которые спят сейчас в своей железной колыбели.
      Усилием воли, с некоторых пор уже привычным, Уисс отключил все рецепторы, кроме светового зрения и инфраслуха. Сейчас он воспринимал окружающее почти как зум.
      Мир погас. Темнота и тишина, нарушаемая лишь ворчливым шепотом волн, обступили дэлона. Даже звезд не стало видно - их закрывала непроницаемая пелена туч.
      Чувство одиночества, затерянности сжало сердце Уисса.
      Сусии прав. Двухлетнее общение с зумами, "вживание" в их психику и опыт изменили в чем-то самого Уисса. Он старался "видеть" и "думать" как зум - без этого сама идея эксперимента бессмысленна. И теперь у него получается. "Слишком хорошо получается",-так показал Сусии, и в спектре его была тревога.
      Кажется, Бессмертные стали сомневаться в его душевном здоровье... Нет, он здоров. Его не тянет в скалы, морской простор по-прежнему пьянит и властвует над ним...
      Уисс припомнил, как после добровольного "плена" в акватории зумов он почуял вдруг запах вольной воды...
      Когда в специальном контейнере зумы привезли его на свой кор, он очень волновался. Не за свою безопасность, нет, он боялся, что зумы не поймут, не пойдут за ним, передумают.
      Но когда с лязгом открылся люк и в раскрытый проем ударила волна, пропахшая йодом и чем-то еще, до спазмы близким и неповторимым, Уисс забыл обо всем. Мускулы сжались инстинктивно, и никакая сила не могла удержать его в ту минуту в душном кубе контейнера. Его локаторы, привыкшие за два года повсюду натыкаться на оградительные решетки акватория, провалились в пустоту,, и только далеко-далеко электрическим разрядом полыхнула фиолетовая дуга горизонта.
      Он опомнился через несколько секунд, но этих секунд было достаточно, чтобы кор остался далеко позади. Какая-то бешеная, слепая радость владела всем существом, каждой клеточкой и нервом, и сильное, истосковавшееся по движению тело Ввинчивалось в плотную воду, оставляя за собой клокочущий водоворот. Внутренний глаз - замечательный орган, неусыпный сторож, следящий за состоянием организма,- укоризненно замигал, докладывая о недопустимой мышечной перегрузке.
      Уисс немного расслабился, замедлил ток крови и, глубоко вздохнув, ушел в глубину.
      Медлительные ритмы подводной стихии окутали его. Отголоски шторма, ревущего где-то в тысяче километров, слегка покалывали метеоклетки, скрытые под валиками надбровий, переливчатые вкусы близких и далеких течений щекотали язык, разноцветные рыбешки с писком шарахались во все стороны из-под самого клюва.
      Все вокруг мгновенно изменилось, вспыхнуло невероятными ярчайшими красками, заструилось невесомо и бесплотно, уничтожив формы, объемы, перспективу, расстояния, размеры - все динамично вписывалось друг в друга, пронизывало друг друга, сливалось, оставаясь разделенным - большое и малое, далекое и близкое.
      Уисс видел одновременно плоскость водной поверхности над головой и обточенную прибоем разнокалиберную гальку дна, крошечный золотисто-прозрачный шарик диатомеи с изумрудной точкой хлорофилла в центре и многометровые хребты волнорезов, окаймлявших сине-зеленый бетон причальной стенки - низ и верх, север и юг, запад и восток. Световое зрение могло обмануть, солгать - песчинка у самых глаз кажется больше утеса на горизонте, но в мире звука существовали только истинные размеры и объемы, не искаженные перспективой.
      Уисс немного увеличил частоту ультразвука, и лучи локатора прорвались сквозь экран морской поверхности. Все, что было в воде, стало теперь прозрачным, то, что в воздухе, - видимым.
      Причал выгнулся дугой метрах в пятистах, и пестрая толпа зумов замерла на нем неподвижно. Смутные, беспорядочно тревожные импульсы шли от толпы. Неподвижен был и железный кор, похожий на уродливого кита.
      Уисс сузил поле и выделил срези зумов две знакомые фигуры на палубе. Нина и Пан застыли, подавшись вперед, и тоже излучали беспокойство.
      Тревога и недоумение передались Уиссу. Что там случилось? Почему там все неподвижно, как на мертвых изображениях, которые Нина называет "фотографии"?
      Зумы передумали?
      Он скользнул локатором по толпе. Глаза снова выделили знакомое маленькую фигурку сына Нины.
      Юрка был напряжен и неподвижен, как и все. Рука с растопыренными пальцами поднята вверх, на глазах слезы, губы движутся медленно-медленно...
      Он кричит?
      Уисс поспешно перешел на инфраслух. Целая вечность прошла, пока из отчаянно медленных колебаний составилось слово:
      - У-у-у-и-и-и-с-с-с!
      Уисс!
      И вдруг он понял. Ему стало легко и весело, и дерзкий план перестал казаться сумасбродством.
      Зумы его потеряли!
      Вырвавшись на свободу, Уисс, сам того не заметив, перешел на обычный жизненный ритм дэлона. Поэтому и толпа, и Пан, и Юрка казались ему неподвижными он жил и действовал вчетверо быстрее. Опьяненный восторгом, он забыл, что у зумов лишь одно световое зрение, и стал для них невидимкой. Зумы растерялись, решив, что он бросил их.
      И милый маленький зум зовет его назад...
      Несколькими мощными движениями дэлон преодолел добрые четыре сотни метров, взмыл в воздух у самой причальной стенки, описал долгую дугу и снова ушел в воду - теперь уже неглубоко.
      И сквозь беспорядочные вспышки радости он уловил вдруг ломкую, неуверенную, но вполне связную пента-волну Нины:
      - Спасибо, Уисс!
      Эти задыхающиеся, неумело напряженные, похожие на пугливый шепот ламинарий, биения биотоков развеяли последние тени сомнений.
      Он свистнул на все море: "Вперед!"
      И железный кор послушно двинулся за ним, и солнце выплыло навстречу...
      Метеоклетки чувствовали, что сегодня будет ясный день, но пока над свинцовым морем висел рассеянный серый рассвет и торопливые неопрятные тучи бежали на север. Белый кор покачивался в полукилометре, бес. смысленно тараща в утро зрачки ночных позиционных огней.
      Уисс просвистел призывно, но ответа не было: зумы еще спали.
      Мутная мгла ненастья угнетала. Уисс переключился на инфразрение. Багровую поверхность моря пронизали миллиарды огненно-рыжих пульсирующих жилок - это перемешивались теплые и холодные слои. Растрепанные холодные тучи превратились в полупрозрачные зеленоватые дымки, сквозь которые большим осьминогом с растопыренными щупальцами синело солнце в своей раскаленной короне.
      Уисс описал дугу в багровой воде, расправляя затекшие мускулы, рывком вылетел в воздух и увидел внизу, в изогнутом зеркале воды, свое увеличенное в несколько раз отражение. В следующую секунду он бесшумно вошел в воду и плавным движением направил тело в бодрящий холодок глубины. И снова увидел свое отражение теперь уже наверху, на рубеже воды и воздуха.
      Уисса всегда волновал и будоражил этот рубежграница двух разных миров, таких близких и таких непохожих.
      И возможно ли вообще перейти этот рубеж - понять и принять нечто абсолютно выходящее за рамки твоих знаний и опыта, ничем не похожее на то, что окружает тебя и окружало твоих предков?
      Иногда кажется - нет.
      Иногда кажется - да.
      Его привела к зумам не только любознательность, не только веленья Поиска, хотя он и был Хранителем Пятого Луча. Он пошел в добровольный плен, неся в себе соединенную мудрость Шести и общую надежду народов Дала.
      Планету лихорадило. Неведомые силы то здесь, то там рвали тонкие искусные цепочки Равновесия, и необратимые трагедии разыгрывались среди живого.
      Не конвульсия космической бездны, не горячка солнечных пятен и не бунт земных недр вызвали болезнь. Равновесию биофона грозили... зумы.
      Категоричность обвинения не нравилась Уиссу. Да он, собственно, и не собирался обвинять или оправдывать. Он рришел к зумам без предупреждения, но и без симпатии.
      Обязанностью хранителя Пятого Луча была разведка...
      Та памятная августовская ночь ничем не отличалась от предыдущих. Было душно, и пришлось на несколько градусов понизить температуру кожи. Теплая вода акватория пахла железом заградительных решеток. Сгорая в атмосфере, печально шуршали бессчетные метеориты и сгустки космической пыли. Монотонный звездный дождь убаюкивал, навевал дремоту.
      Дела шли плохо. Целый год "плена" добавил немного нового к наблюдениям, сделанным четыре тысячи лет назад. Зумы почти не изменились биологически, общие психологические индексы остались прежними. Никаких сдвигов...
      День обычно кончался игрой. В игре любое животное раскрывается полностью, и с ним легче работать. Вот и сегодня молодая зумка принесла свежей рыбы, и они минут пятнадцать возились в воде. Уисс искренне веселился, пытаясь скопировать подводные пируэты этого забавного и по-своему милого существа. Зумы, как и все сухопутные, любят воду сказывается природный инстинкт, но на этот раз, вопреки обыкновению, зумка играла неохотно и скоро вылезла на берег.
      Она сидела на влажном камне и смотрела на звезды. На коленях у нее поблескивал небольшой аппарат, которым зумы пользуются для копирования различных звуков.
      Уисс, отключив световое зрение и локаторы, дремал, прижавшись боком к нагретому за день камню. Бессвязные отсветы дневных мелочей освобожденнб и легко кружились в голове.
      Что он знает об этом существе, сидящем подле и бесконечно далеком? Он знает его повадки и привычки, оно откликается на имя "Нина", иногда даже на пентаволну, хотя почему-то пугается при этом. Но что руководит этим нескладным примитивным телом? Какая власть, какие побуждения заставляют зумов тратить время и силы на. создание искусственной среды, разрушая естественную? Ощущение неполноценности? Страх перед миром? Голод?
      Камешек скатился с откоса, булькнул в воду. Зумка включила свой аппарат. Из коробки поползли тягучие завывания, с помощью которых зумы общаются.
      Уисс досадливо зажал инфраслух - нудное бормотанье раздражало его.