И потом, меня совершенно не волнуют ни его фамилия-имя, ни возраст. Главное, что он симпатичный, по крайней мере если его побрить; вероятно, обладает хорошим чувством юмора, и с ним не соскучишься, он ведь такой знаток молодежной моды. Я все время твержу Фрэнку, что нужно не отставать от времени, следить за модой. На что он неизменно отвечает: “Мечтать не вредно”. (Это обычно после того, как я прошу его втолковать мне, почему облитые краской и прибитые к полу джинсы считаются столь же большой эстетической и культурной ценностью, как, например, картины Вермеера. Я и с Домиником часто спорила на эту тему.)

Да, возможно, я ничего не понимаю в Молодых (сорок – это молодой?) Английских Художниках, но зато готова попытаться развить у себя вкус к музыке Янгсты. Хотя, честно признаться, вчера я слушала его шоу по радио и не поняла ни слова из того, что он говорил. Он изъясняется на каком-то неизвестном мне диалекте. Может быть, я просто слушала вполуха, поскольку одновременно играла с Хани. С музыкой у меня вообще дело швах, поскольку я выросла на Джонни Холлидей, Клоде Франсуа и Сильви Варган. (Мой любимый Клод, или, как его называли, Кло-Кло, умер от шока после удара током, когда засунул в ванну подключенный фаллоимитатор. По-моему, в день его похорон был объявлен национальный траур. А двое других теперь уже нянчат внуков, но все еще молодцы. Так что рок-н-ролл жив!) Но он – в смысле, не призрак Клода с вибратором в заду, а Янгста – наверняка смог бы мне втолковать все тонкости современной музыки за ужином в каком-нибудь французском ресторане. Все-таки имя у него французское – Адриан, – еще одно очко в его пользу.

Звонит телефон: наверняка это Адриан.

– Так-так, – говорит неопознанный голос, – миссис Мидхерст.

– Доминик, это ты? – Нет, вряд ли. Мой бывший сейчас в Токио, но больше меня так никто не называет. За исключением официальных лиц.

– Не-ет, – елейно тянет голос. – Не угадала.

– Я не знаю, кто вы, – искренне говорю я. Наверное, кто-то из “официальных лиц”. – Газовщик? Электрик? Рекламный агент? Если да, то спасибо, у меня все есть.

– Нет. – Звучит это уже не так самоуверенно.

– Намекните, – вздыхаю я. Ненавижу такие телефонные интриги; кроме того, мой собеседник вполне может оказаться психом-маньяком.

– М-м-м, – хрипло мычат мне на том конце провода. – Ррррр.

Господи! Только не это! Купер. Невыносимо. Может, мне просто повесить трубку? Нет, нельзя. В конце концов, бедняга дал то, что мне требовалось, и он не виноват, что у него бледный пенис, да и сам он немного странноват. Но как он узнал мой номер телефона? Наверное, от Изабеллы. Боже мой.

– Ой! – Захлопываю открытый от ужаса рот и заставляю себя улыбнуться. – Здравствуйте.

– Притворилась, что не узнала меня, решила поиграть, да? – мурлычет Купер, к которому мигом возвращается самонадеянность. Так и кажется, что сейчас добавит: “Шалунишка”. Он понижает голос и томно хрипит: – Если подумать, ты и тогда со мной хотела поиграть. Развратная штучка.

Думаю, что в тот момент доктор Купер решил, что общается по телефону с настоящей живой свиньей, потому что я выдаю громкий, ужасный и безусловно свинячий хрюк – крайне неприличный звук, полное впечатление, что кто-то громко выпустил газы.

– Хрррррррю, – поспешно добавляю я для большей сексуальности и задыхаюсь от смеха.

Тишина. Потом:

– Эй. С тобой все в порядке?

– Хааааааа. – Стон ненамеренный, просто я все еще не в состоянии нормально дышать.

– О господи.

Все, сил моих больше нет. Кладу трубку на журнальный столик и сгибаюсь пополам, свесив голову к полу. Так я стою с полминуты, хватая ртом воздух, словно курильщик, докурившийся до рака легких.

– Прости, – хриплю я наконец в трубку. – Не знаю, что на меня нашло.

– А я знаю, – воркует Купер.

Боже мой, как неловко. Может, я и не собираюсь снова встречаться с Купером, но вовсе не хочу, чтобы он считал меня свиньей в полном смысле этого слова.

– Не будем об этом, – говорю я, прочищая горло, которое все еще побаливает. – Чем занимаешься?

– Вспоминаю нашу ночь, – вкрадчиво шепчет он.

– Хм, – уклончиво отвечаю я.

– Я знаю, что это было... – В его голосе снова слышатся похотливые нотки.

– Хм? – повторяю я, поскольку все еще не решаюсь изъясняться словами.

– Тот странный звук...

– Прости, – быстро перебиваю я, – мне нездоровится. Больна. У меня горло болит. Иногда мне трудно дышать.

– Ерунда, – ласково говорит он. – Этот звук я уже слышал. Догадываешься когда?

– Нет, – почти шепотом, сжимаясь от страха, отвечаю я. Что бы он сейчас ни сказал, я наверняка снова не смогу сдержать смех.

– Когда ты кончала, – рычит он. От шока я чуть не роняю трубку.

– Что? Что ты сказал? Купер довольно смеется.

– Когда ты кончала, – повторяет он, – то есть когда у тебя был оргазм, ты хрюкнула.

– Не хрюкала я!

Господи, этот мужик что, совсем свихнулся?

– Уверяю тебя, хрюкала.

– Может быть, у меня и был оргазм, Уильям, но я не хрюкала. Что за вздор? Надо же додуматься до такого. Полный маразм! Не было, не было этого!

– Ты и сейчас, только что, тоже кончила, так ведь? – продолжает он, игнорируя мои бурные возражения.

– НЕТ!!! – ору я в полной ярости. – Нет, нет и еще раз нет! Какого черта! Я не кончала. Так, хрюкнула нечаянно. И могу тебя уверить, что я никогда, слышишь, никогда не хрюкаю во время оргазма. Какая абсурдная мысль! Как ты вообще смеешь звонить мне и говорить такие мерзости, будто я визжу свиньей во время оргазма? Как ты посмел, Уильям?

– Успокойся, – отвечает Купер. – Я всего лишь сказал правду, которая мне известна.

Все это время я в бешенстве носилась взад и вперед по комнате, а теперь сижу, оцепенев от ужаса.

– Уильям?

– Миссис Мидхерст?

– Зови меня Стелла. В конце концов, мы с тобой трахались.

– Это я прекрасно помню.

– Послушай, ты серьезно? В твоих словах есть хотя бы грамм, унция, крупинка правды? – Я почти готова расплакаться.

– Что ты, сама того не замечая, хрюкнула в момент, скажем так, кульминации нашего акта?

– Да, – шепчу я.

Сама того не замечая? Не замечая?

– Боюсь, что да, – весело отвечает Купер. Трубка падает у меня из рук – прямо как в кино.

– Стелла? – доносится голос Купера с пола. – Алло?

Я поднимаю трубку.

– Клянись жизнью, клянись своим членом.

– Клянусь, – с готовностью отзывается он. – Но на твоем месте я бы не стал так расстраиваться. Некоторые женщины вообще могут обмочиться во время оргазма, а одна наша общая знакомая вопит, как осел. Я знавал немало девушек, которые в такой момент кричат “папа”. Обычно они из Клапама.

– Мне кажется, – говорю я, отчаянно пытаясь вернуть себе хотя бы часть достоинства, – что я бы об этом знала. Ведь это же мое собственное тело и мои собственные звуки.

– Скорее всего. Вообще-то я позвонил, чтобы пригласить тебя на ужин.

– А что ты имел в виду под “сама того не замечая”? Что я хрюкала и хрюкала не переставая?

– Нет, насколько я помню, только один раз. Я знаю один итальянский...

– Я тебе перезвоню. Мне надо идти. – У меня от напряжения желудок свело и в голове зашумело.

Боже мой!

Я хрюкаю во время оргазма. Все пропало.

Думаю, за всю свою жизнь мне еще никогда не было так стыдно. Однажды, еще в детском саду, я описалась и даже сейчас, тридцать пять лет спустя, все отчетливо помню: ярко-желтая струйка звучно стекала на линолеум. Тогда мне было очень стыдно. Да, признаюсь, иногда я была не слишком добра и тактична с другими людьми, но по крайней мере меня после мучила совесть. По отношению к своим родителям у меня тоже двоякие чувства, но, право слово, никто не любит своих родителей безоговорочно. Ничто, ничто из всего мной совершенного в этой жизни не могло бы повлечь такого нелепогонаказания. У Господа Бога там что, совсем крышу снесло?

Я забираюсь в постель – потому что ничего другого в голову не приходит, и выпиваю успокоительного. Первая мысль – позвонить всем мужчинам, с которыми я когда-либо спала, и спросить напрямую. Пока действует успокоительное, шок будет не таким сильным. Но я не знаю их телефонов, за исключением номеров Доминика и Руперта. Доминик сейчас спит в Токио, а Руперт будет здесь завтра. Вот когда приедет, тогда и спрошу.

Этого просто не может быть. Иначе кто-нибудь уже обязательно сказал бы мне.

Обязательно.

Боже мой.

Мне приходится выбраться из своей берлоги, потому что надо покормить Хани – Мэри только что привела ее из детсада (сегодня я была бы не в силах вынести присутствие Марджори). Она сидит за обеденным столом и лепит колечки из пластилина (“Ой, улитки”), пока я стою у плиты и разогреваю курицу карри с рисом, которую вчера приготовил Фрэнк. У меня до сих пор сводит желудок и подмышки от ужаса чешутся нестерпимо. Я готова расплакаться. Нет, честное слово. Мало того, что я горю от стыда, я теперь никогда больше не смогу заниматься сексом.

Нет, не совсем так. Есть, конечно, выход. Можно выучить азбуку глухонемых и найти себе подходящего партнера. Лучше еще и безрукого – чтобы он не мог написать правду обо мне. Но разве найдешь этих безруких глухонемых, когда надо. Я уже почти рыдаю.

– Эй, – окликает меня Фрэнк, входя в дом из сада. – Что случилось? Отчего такое печальное лицо? Привет, милая, – говорит он Хани, потрепав ее по пухленькой щечке.

– Пйивет, – радуется она.

– Нормальное лицо, – отвечаю я и натянуто улыбаюсь, дабы подтвердить, что я в прекрасном расположении духа и счастлива, как воробей в весенний день, чик-чирик! – Как дела на работе, дорогой?

– Фозерингтон из отдела финансов – такой зануда, – отвечает Фрэнк (всегда-то он понимает шутки). – Тут для меня хватит или мне бутер перехватить? – Потом заглядывает в холодильник: – Сок?

– Да, пожалуйста, достань для Хани. Еды полно, и вообще – ты же ее готовил, так что имеешь на нее полное право.

– Отлично. – Фрэнк достает тарелки и надевает Хани клеенчатый нагрудник. – Готовишься к завтрашнему вечеру?

– А что будет завтра вечером?

– Завтра вечером будет пятница, Стелла, и мы с тобой идем развлекаться.

– Ах да. – Я вспоминаю, как обрадовалась, когда Фрэнк предложил мне пойти с ним на вечеринку и научить искусству флирта. Сейчас кажется, что это было тысячу лет назад, в далеком прошлом, до того, как моя сексуальная жизнь потерпела крах.

– Сначала намечается тусовка в Шордиче, потом вечеринка в Сохо, а потом, если тебе к тому времени еще не надоест, можно податься на Олд-стрит.

– Знаешь, приезжают папа и Руперт. Мне неловко оставлять их одних.

– Стелла, – сурово говорит Фрэнк, – я сам слышал, как ты их предупреждала, что вечером тебя дома не будет.

– М-м-м, – облизываюсь я, – потрясающе вкусно. Ты добавил сюда кардамон?

– Да, и корицу.

– Ты здорово готовишь. – Я наваливаю себе еще риса. – А почему ты никогда не готовишь для своих женщин?

– Потому что еда их не интересует. И не увиливай.

– Хорошо. Насчет завтра. Я не знаю, Фрэнки, смогу ли пойти.

– Почему? И почему ты такая красная?

– Потому что переполнена благодарностью и уважением к тебе.

Фрэнк закатывает глаза.

– Правда, Фрэнк, насчет завтра я еще не решила.

– Дорогая, ты падаешь в моих глазах.

– Я могу встречаться только с глухими, – шепчу я, опуская голову. – Или с безрукими немыми. Да все нормально, и похуже бывает. Фрэнк, у тебя нет знакомых глухих мужчин? Пожалуйста, это очень важно. Правда, это сильно сужает круг поиска партнера.

– Ты что, обкурилась? – спрашивает Фрэнк. – Несешь какую-то чушь.

Я смотрю на Хани, которая пытается одной рукой есть рис, а второй гладить пластилиновую “улитку”.

– Я...

– Что, Стелла? Ты заболела? Девочка моя, ты о чем?

– Я... это... ну, то есть... – Нет, я не могу ему сказать. Мне так стыдно, что уши горят и в трубочку сворачиваются.

– Так что? Ты это, или то, или совсем того? Говори же, Стелла!

– Я не могу тебе сказать. То есть могу, но потом мне придется тебя убить.

– Да что с тобой? – Фрэнк начинает злиться.

– Я издаю ужасные звуки во время оргазма, – выпаливаю я со всхлипом.

Фрэнк ставит на стол стакан с соком и смотрит на меня с открытым ртом.

– Только не смейся, умоляю тебя, – театрально хнычу я.

– Я и не смеюсь, – уверяет он, но уголки губ уже ползут вверх, и от бессилия я кидаю в него комочек риса.

– Какие звуки?

– Я... я... хрюкаю.

– О господи! Господи боже мой.

Он старается сохранить серьезное и сочувственное лицо, но не слишком удачно – я прекрасно вижу, что он готов расхохотаться.

– Слушай, у меня жизнь на глазах рушится, – скорбно говорю я. – Попытайся хотя бы сделать вид, что тебе меня жаль.

– Хрюкаешь? Вот так? – Фрэнк издает смачный хрюк.

– Да, наверное.

– Что, вот так прямо и хрюкаешь? – Он хрюкает три раза подряд, с каждым разом все громче, и потом с недоверием таращит на меня глаза.

– Пятачок, – говорит Хани с набитым ртом. Потом тоже хрюкает, разжеванная курица разлетается по всему столу, и Хани хихикает. Смешно ей.

– Хани, я этого не говорил. – Фрэнк уже откровенно давится от смеха. – Хрю. Хрю, хрю. ХРЮ!

Тут к нему радостно присоединяется Хани, и вскоре кухня уже напоминает шумный свинарник.

– Да уж, – успокоившись, говорит Фрэнк, – утонченная дама. Парижская штучка.

– Забудь, Фрэнк. – Я стараюсь оставаться невозмутимой и серьезной, но на самом деле готова сквозь землю провалиться от стыда. И зачем только я ему сказала. Такое чувство, что у меня под мышками ежики завелись.

– Стелла?

– Пожалуйста, не начинай. Зря я тебе рассказала. И вообще, в бессознательном состоянии человек за свои действия не отвечает...

– Хрррррю, – грубо перебивает меня Фрэнк. – Хрю-хрю.

– Зато ты за последние три месяца как минимум одной женщине кончил прямо в глаз, так что мы с тобой квиты.

– Чушь собачья, – начинает Фрэнк, но я не даю ему договорить, потому что твердо знаю – прямо в глаз и кончил.

– У меня есть неопровержимое тому доказательство – я слышала это собственными ушами. Поэтому давай договоримся вести себя как взрослые люди. Да, нам известны нелицеприятные факты из жизни друг друга, но мы постараемся о них забыть.

Фрэнк почистил яблоко для Хани и теперь рассеянно кормит ее. Но видно, что он сейчас не о яблоке думает.

– Но, Стелла, откуда ты это знаешь?Тоже слышала собственными ушами?

– Конечно нет. Я в такие моменты как бы отключаюсь. Разве во время оргазма ты себя контролируешь? И уж тем более никому в голову не придет вслушиваться, какие звуки он издает.

– Тогда ты не можешь знать наверняка.

– Кое-кто мне об этом сказал.

– Кто? Этот кто-то наверняка пошутил.

– У этого кого-то нет чувства юмора. К тому же это и не смешно. И, как я уже сказала, забудемоб этом, хорошо? Давай поговорим о чем-нибудь другом. Например, что мне завтра надеть?

– Дедуля, – бормочет Фрэнк, будто его осенила гениальная догадка. – Тот дедок, с которым ты переспала.

– Да, Холмс, вы угадали. Браво. А теперьможем мы сменить тему?

– Ну и зверинец у этого старикана был. Тигр переспал споросенком.

– Фрэнк! – кричу я, а Хани вслед за мной: “Фыэнк!”

Фрэнк молчит, с перекошенным лицом продолжая кормить мою дочь яблоком. Я вижу, что он едва удерживается от истерического припадка – от усилий не заржать того и гляди глаза из орбит выскочат. Я бросаюсь к раковине и с остервенением принимаюсь за тарелки. Чувствую взгляд Фрэнка на своей спине.

– А кто-нибудь еще, Доминик например, говорил тебе об этом?

– Нет.

– Никогда?

– Нет, никто никогда не говорил мне: “Стелла, ты орешь как свинья недорезанная, когда кончаешь”. Странно, правда?

– Не сердись, Бейб. Скорее всего, это случилось с тобой всего один раз.

– Сомневаюсь. И не называй меня “деткой”, будто я шлюха какая. – Я снимаю с Хани слюнявчик и поднимаю ее на руки.

И тут Фрэнка прорывает. – Я это сказал не в смысле “детка”, а в смысле... – гогочет он.

До меня наконец доходит.

– Да-да, Бейб, так звали поросенка в кино. Ха. Ха. Обхохочешься, как смешно. Мы с Хани пошли готовить комнаты для гостей, – сообщаю я с достоинством. – И между прочим, это была очень злая шутка.

Поднимаясь по лестнице, я слышу, как Фрэнк сначала громко хохочет, потом заходится непристойным гоготом. Слышу, как он хлопает себя по бедрам. Потом что-то роняет. Да он там просто обезумел от смеха.

– Хью, – тихо хрюкает Хани, уткнувшись мне в шею. – Ой, паасенок.

– Нет, милая. Ох, поросенок. Ох, как стыдно поросенку, – говорю я печально.