Когда старики начинают сдавать, появляется патруль. Иногда рассказывают сказки о доме престарелых. Она читала мне о древних временах, когда евреи были рабами римлян, и как они восстали и сражались с римлянами в крепости на вершине скалы. Римляне в конце концов построили дорогу или что-то такое, чтобы подобраться к осажденным, но оказалось, что все евреи покончили с собой, лишь бы больше не быть рабами. Бабушка говорила, что если все так сделают, то вампирам будет нечем питаться.

Валентайн кивнул.

— Я тоже слышал эту историю. Это место называлось Масада [1]. У Мертвого моря, кажется. Я всегда говорил отцу Максу, — он был моим учителем, — что я поступил бы иначе и прихватил с собой одного или двух римлян.

— Если бы это было просто сражением, разве об этом помнили бы? — спросила Молли.

— Хороший вопрос. Возможно, нет. Я думаю, Ганди — знаешь ведь, кто он, да? — он предположил, что иудеи должны были сделать нечто подобное, когда их стали истреблять нацисты. По мне, так это значит сделать за врага его работу. Может быть, некоторым из нас стоит продавать свои жизни чуть подороже.

— Тебе легко говорить. У тебя есть оружие и друзья, другие солдаты, на которых ты можешь положиться. А у нас только старые телефонные линии и набор условных фраз. «Джону очень нужно подстричься» значит «У нас тут семья, которая пытается перебраться на север». Все это не выручит нас, когда в дверь стучат вампиры.

Странно, как ее мысли похожи на мои. Я так же думал в ночь, когда попал сюда.

— Может быть, мы все и не можем покончить с собой, — продолжала она, — но ради Бога, давайте перестанем помогать им. Мы кормим патрули, работаем на железке, чиним дороги, а потом, когда мы становимся старыми и больными, они собирают нас как скот. Они прекрасно понимают, что такова человеческая природа — просить еще пятнадцать минут, когда вам говорят, что осталось жить час.

— Мужественные слова, — сказал Валентайн.

— Мужественные? — Она села на траву и стряхнула травинки с джинсов. — Я так боюсь по ночам, что с трудом могу дышать. Я боюсь спать. Этот сон…

— Ты видишь кошмары?

— Не кошмары. Всего один кошмар. Он один и тот же. Он повторяется. Подожди, я расскажу по порядку. Надо вернуться к бабушке Фленаган. Она рассказала мне о том, как Триумвират только организовывался в Мадисоне. Я думаю, это был две тысячи двадцать четвертый, середина лета. Там была группа людей, несколько Жнецов. Они назвали себя Комитетом Общественной безопасности. Около двух сотен людей работали на этот Комитет, они расписали все вплоть до того, где тебе спать.

Три вампира в Комитете были вроде глаз и ушей куриан, которые закрылись в здании правительства штата. Не знаю, что тебе известно о курианских лордах, но они точно любят жить в больших пустых зданиях, похожих на мавзолеи. Думаю, их немало в Вашингтоне. Но вернемся к истории, которую рассказала мне бабушка Кэти.

Там была женщина, Шейла или как-то так. Ее поймали с большим запасом оружия: у нее были винтовки, пистолеты, пули, оборудование, все что угодно, даже взрывчатка. Один из вампиров сказал, что люди, работающие в Комитете, должны наказать ее сами, а если не хотят, то погибнут, а на их место наберут новых.

И вот весь Комитет идет туда, где держат Шейлу. Люди разорвали ее на куски. Голыми руками. Они взяли эти куски и нанизали на палки, бабушка сказала, что эти палки были похожи на бильярдные кии или на школьные указки. На одну такую палку люди Комитета надели ее голову, на другую — сердце, печень, ее груди, даже ее, ну, понимаешь, те самые органы, затем они парадом пошли к баскетбольному корту в университете, где заседал Комитет, и показали вампирам, что они сделали с ней. Я думаю, многие из них были пьяны. Жнецы на все это посмотрели и велели им съесть эти куски, под угрозой казни. Бабушка сказала, они дрались из-за печени.

Она помолчала.

— Может быть, я была мала для этой истории. Той ночью мне приснился кошмар, и с тех пор снится довольно часто. Мне всегда снится, что я сделала что-то неправильное. Не то. И за мной идет толпа. Они везде, они хватают меня и начинают тянуть в разные стороны. Тогда я просыпаюсь в холодном поту. Мэри говорит, что я иногда кричу во сне: «Нет! Нет!». Она это называет «нет-нет-сон». Днем кажется, что это глупо, но если проснешься от этого в два часа ветреной ночью…

— У меня тоже есть сон. Кошмар, который возвращается, — начал Валентайн. — Я никому об этом не рассказывал, даже отцу Максу. Моих маму и папу, братишку и сестренку убили патрульные, когда я был еще ребенком. Я вхожу в дом, я помню, как все пахло помидорами из кухни, но это не во сне. И там моя мама лежит в гостиной, мертвая. Ее ноги… я думаю, они ее изнасиловали или по крайней мере начали.

Они застрелили отца, в голову. Но в моем сне они как будто еще живы и в моих силах спасти их, если только смогу вылечить раны от пуль. Я прижимаю руки к ранам, чтобы остановить текущую кровь, а мой братишка кричит и плачет. Но я не могу спасти их. Не могу… — сказал он, и его голос сорвался. Он поднял глаза к облакам, чтобы не потекли слезы.

Высокие, белые, перистые облака раскрасили голубое небо холодными белыми мазками.

— Я думаю, у всех есть свои кошмары, — сказала Молли.

— Ну, нам помогают в этом. Что случилось с твоей бабушкой?

Молли Карлсон смахнула слезы тыльной стороной ладони.

— А, она повредила спину и ее забрали. Думаю, она в конце концов досталась вампирам. Ее увез мой дядя Майк. Ее сын. Ее собственный чертов сын.

В следующую субботу Молли учила Валентайна управлять открытой четырехколесной повозкой. Было как-то странно ощущать толстые поводья в левой руке, а кнут в правой. Валентайн привык ездить верхом, управляя конем главным образом с помощью шенкелей. Управление упряжкой было совершенно другим искусством.

— У тебя хорошо получается, Дэвид, на самом деле хорошо, — сказала Молли, на этот раз с улыбкой. Они ехали далеко впереди семейной коляски, в которой сидели остальные Карлсоны и Бритлинги. — Конечно, обычно мы запрягаем в телегу пару, что гораздо труднее в управлении, но им нужны две лошади для большой коляски. И помни: если у тебя значительный груз, его нужно разместить равномерно и по возможности закрепить. Несбалансированный груз измучает лошадь больше, чем любая тяжесть.

Две семьи с фермы Карлсонов были на пути в Монро. Мистер Карлсон сказал, что в городе выступает с лекциями некий проповедник из Чикаго, рассказывает о Новой Универсальной Церкви. Организованная курианами, Новая Универсальная Церковь не требовала еженедельных собраний, но подвигала людей, живущих в курианской зоне, приходить на редкие собрания, чтобы послушать новости о новых законах и правилах.

Иногда то здесь то там происходило истинное «возрождение», и присутствие на таких сборищах было способом поставить еще одну галочку в послужном списке.

Облака сгустились и потемнели, угрожая пролиться дождем. Карлсон считал, что многие используют это как предлог не приходить, но этот вывод только настроил его на еще более решительный лад. То, что они появятся на собрании, несмотря на трудности, будет еще более заметно, особенно если учесть, как далеко им добираться до Монро и обратно.

«Если уж решили играть в их игры, давайте играть до конца», — сказал Карлсон, загружая брезент в запряженную двумя лошадьми повозку и напоминая всем взять шляпы и плащи от дождя.

Только Гонсалес — почти выздоровевший, но не настолько, чтобы выдержать такую поездку и погоду, — и Фрет остались дома. Подросток утверждал, что хочет присмотреть за хозяйством да и чувствует себя не в своей тарелке среди такого количества белых лиц.

Вот так и получилось, что Валентайн и Молли ехали в одной телеге, где лежали четыре корзины с обедом, ужином и подарками для брата миссис Карлсон, а остальные следовали сзади, в большей повозке. Морган рысил позади телеги, его взяли с собой как нечто вроде запасного колеса.

Во время обеда, в нескольких милях от Монро, на путешественников упали первые капли дождя. Когда они забрались обратно в телегу, Валентайн набросил накидку на себя и Молли, и они снова пустились в путь; крупные капли дождя стучали по пахучему, промасленному брезенту. Они приспособили кнут как опору для палатки и выглядывали из-под брезента, как из пещеры. Их лица были мокрыми от дождя.

Валентайн чувствовал тепло тела Молли с правой стороны. Левая ладонь девушки была в его правой руке и помогала ему придерживать брезентовую накидку. Густой, соблазнительный аромат женского тела наполнил его ноздри, а он даже не думал использовать свой волчий нюх. А еще она пахла чем-то цветочным, лавандой.

— Ты хорошо пахнешь сегодня, — сказал Валентайн и почувствовал, что краснеет. — Нет, не то чтобы ты обычно плохо пахла… я имею в виду цветы. Это что, туалетная вода?

— Нет, просто мыло. Миссис Партридж, жена кузнеца, она чудеса творит с мылом. Кладет туда травы, цветы, всякое разное. Я думаю, она это затеяла из самообороны: ее муж подбирает животных, которые умерли от болезни или еще от чего, и скармливает свиньям и курам. Собакам тоже. Я думаю, он так провонял, работая с падалью, что она придумала мыло с травами как последнее средство!

— Мне нравится. Надеюсь, я не слишком безнадежен. Это накидка попахивает.

— Нет. Для парня, который все время проводит в седле в холмах, ты очень чистый. Некоторые из местных могли бы у тебя поучиться.

Валентайн почувствовал укол в сердце, вспомнив почти идентичную шутку Гэбби.

— Многие из них прикинутся, что ливень — это предлог пропустить субботнюю баню, — продолжала Молли. Она повернула голову и прижалась лицом к его груди. — Ты пахнешь загаром и чем-то горьким, как седло лошади. Мне нравится.

Валентайн вдруг почувствовал себя неловко.

— А что такое мы будем там слушать?

— Папа говорит, что этот тип — проповедник из Иллинойса, он как-то связан с Церковью. Что-то вроде важной шишки. Это Церковь, которой управляют куриане. Она нужна, чтоб мы кого-то там почитали. Триумвират не запрещает старые Церкви, но всегда прислушивается к тому, что там говорят. Если священник держится радостей загробной жизни и любви Господней в трудные времена, это их устраивает.

Любой, кто обмолвится словом против Нового порядка, исчезает. Большинство понимает намек.

Нет, эта Новая Универсальная Церковь задумана, чтобы объяснить нам прелести курианского порядка. Они постоянно пытаются завербовать людей в патрули или на работы на железную дорогу, на фабрики и все такое. Самые хитрые пытаются убедить нас, что куриане пришли как ответ на проблемы человечества.

— Так значит, мы просто посидим, послушаем и поедем домой?

— Вроде того. Они попробуют вербовать людей прямо там, на месте. Вызовут их на сцену, и все им будут аплодировать. Ты только хлопай в ладоши, когда все хлопают, и не усни. Все будет хорошо. У меня есть чувство, что сегодняшней темой будет важность материнства. Здесь, в Висконсине, они хотят больше детей.

Палатка, которая оказалась местом назначения, была меньшей копией той, что Валентайн помнил из детства. Издалека сооружение походило на поднимающееся дрожжевое тесто, но когда они подошли ближе, то увидели, что строение было белым, как облако, и разукрашенным лишь на верхушках опорных стоек, которые выпирали из материала по обе стороны входной арки, висели флажки.

Лошади, повозки и разнообразнейшие средства передвижения, включая машины и грузовики, были припаркованы на ярмарочном поле. Большинство людей уже прятались в палатке от нескончаемого дождя.

Карлсоны подъехали ближе, все вылезли и распрягли лошадей. Привязанные к бесчисленным столбам в поле, лошади жевали зерно из мешков и переминались с ноги на ногу, несчастные от того, что их оставили снаружи в такую погоду. Карлсон кивнул патрульному, который присматривал за полем. На нем было пончо, прикрывающее не только его самого, но и коня.

— Майор Фленаган внутри. Он занял вам места, Карлсон, — выкрикнул патрульный.

— Спасибо, Льюс. У тебя-то будет шанс вылезти из этого дождя?

— Нет, у нас было уже собрание утром. Говорили о том, что долг — это не просто самое важное, а единственное, что у нас есть. Ваш родственник хорошую речь толкнул. Вы уж до него донесите, что я так сказал.

— Будь уверен. Если совсем невмоготу будет здесь, у нас там, в телеге, есть термос с чаем, может, он еще не остыл. Угощайся.

— Спасибо, Алан. Развлекайтесь.

Как и сказал патрульный, майор Фленаган занял им места в первом ряду. Там была большая сцена, выдающаяся в зал и сцена поменьше. Карлсоны, Валентайн и трое Бритлингов сидели в ряду складных стульев, выстроенных параллельно проходу. Несколько сотен стульев образовывали большую букву «П» вокруг полуострова сцены, а остальные зрители стояли.

Шуточный гипнотизер разогревал публику. Его шоу уже началось, когда Валентайн сел в конце ряда. Справа от него села Молли, затем ее сестра, затем мистер Карлсон.

Миссис Карлсон устроилась между мужем и братом, и они болтали, пока выступал гипнотизер. Он вытащил на сцену пару молодоженов, мужа загипнотизировали, а молодая жена заставляла его лаять по-собачьи, пищать, как цыпленок, и мычать по-коровьи. Публика встречала представление радостным смехом.

— Я видел этого типа в Рокфорде, — сказал майор своим гостям, — я рекомендовал его мадисонскому епископу, и он пригласил его сюда. Здорово, да?

В конце шоу голова и плечи мужа лежали на одном стуле, а ноги на другом, в четырех футах от первого. Гипнотизер заставил жену сесть прямо на мужнин живот, который не провис ни на дюйм.

— Удобно, да? — спросил гипнотизер.

— Очень, — сказала она, покраснев.

Публика восторженно закричала, и она заставила мужа размахивать руками, как птица крыльями. Он хлопал, и хлопал, и прыгал по сцене, а гипнотизер свел все это к последней шутке:

— Большинству женщин нужно лет десять, чтобы заставить мужа проделывать все это. Ну а вам, леди? Всего только две недели замужества!

Публика хохотала и аплодировала.

— Давайте еще раз поприветствуем Артура и Тэмми Сондерберг, они приехали из самого Эвенсвилля, леди и джентльмены!

После того как одурманенный мистер Сондерберг пришел в себя и жена рассказала ему о том, что происходило на сцене, гипнотизер очень комично изобразил то, что Артур проделывал, к вящему удовольствию публики, и отпустил их наконец на свои места.

Крупный мужчина в коричневом, простом до бесформенности костюме вышел на сцену. Он поаплодировал гипнотизеру, который удалился со сцены, беспрестанно кланяясь.

Валентайн с интересом рассматривал волосы человека, аккуратно уложенные так, чтобы напоминать львиную гриву.

— Спасибо, спасибо, мы все благодарим восхитительного доктора Тик-Така, — сказал он высоким, звучным голосом.

— Это епископ Новой Универсальной Церкви, Дэвид из Мадисона, — шепотом объяснил мистер Карлсон, наклонившись к Валентайну через своих двух дочерей.

Епископ выступил на подиум на малой сцене в конце прохода и взял в руки микрофон.

— Спасибо вам всем за то, что пришли в такой дождь, — сказал он, смотря на разносящие его голос динамики, установленные высоко на опорных стойках палатки.

— Сбор Урожая — это всегда важное, серьезное событие. У нас гораздо веселее в Зимний Пир или в Весенний Фестиваль, но я знаю, что всех заботит предстоящий труд. Ну что ж, сегодня у нас в гостях человек, знающий немало о тяжелой работе. Он приехал к нам из южных прерий. Пожалуйста, поприветствуйте старшего управляющего сельским хозяйством Джима «Мидаса» Туша. Из самого Блумингтона!

На сцене появился мужчина среднего возраста, со впалыми щеками, одетый в красный спортивный костюм. Редеющие волосы были аккуратно зачесаны назад и прилизаны маслянистой жидкостью, которая придавала им рыжеватый оттенок. Ноги обуты в белые брезентовые тенниски.

Он взял микрофон из рук епископа и помахал публике рукой. Человек выглядел не по возрасту энергичным.

— Вы все меня видите? — спросил он, сделав оборот на все 360 градусов. — Знаю, меня сложно не заметить в этом. Видите ли, у нас у всех свои цвета в Южном Иллинойсе. Красный для сельскохозяйственных работников, желтый для разнорабочих, голубой для администраторов и охраны и так далее. А в Чикаго можно носить все, что угодно. Я имею в виду вообще все, что взбредет в голову. Там все сойдет. Кто-нибудь бывал в Зоопарке? Тогда вы знаете, о чем я.

Пара выкриков раздалась из зала, в основном, как заметил Валентайн, от патрульных.

— Ой, — продолжил Туш, — я и забыл, что у нас здесь дети.

Валентайн вопросительно посмотрел на Молли.

Она пожала плечами. Молодой Волк вдруг заметил, как чудесно она выглядит, со светлыми зачесанными назад мокрыми волосами. Это подчеркивало черты ее лица и упругую, светящуюся кожу здоровой молодой женщины.

— Ну ничего. Я уверен, вы гадаете, что это за тип? Что он мне может показать, кроме того, во что одеваться? Ну, кто так думает? Ну-ка давайте увидим ваши руки!

Несколько рук поднялось.

— Я уверен, вы думаете: сколько он собирается говорить? Ну-ка покажите!

Довольно много рук поднялось на этот раз. Майор Фленаган с улыбкой тоже поднял руку, и Карлсоны последовали примеру.

— Ну, наконец-то честно. Ну ладно, раз уж вы были со мной честными, я тоже буду с вами откровенен. Я никто, и, чтобы доказать вам, насколько я никто, я расскажу вам о себе.

Я родился в жуткой дыре, в Иллинойсе. Ну, скорее, в южной жуткой дыре. Как раз свернуть с дороги у Поданка, и как раз рядом с Джерквотер. Маленький городок. Типичный, ничего никогда не происходит. Я вырос быстрым и крепким. Сейчас ни за что не скажешь, но у меня были довольно крепкие плечи. Так что я оказался в патрульных. А патрули в Южном Иллинойсе, это, скажу я вам, нечто.

У меня не было машины. У меня не было даже лошади. У меня был велосипед. У меня даже не было резиновых шин, я ездил на голых ободах. В основном я падал. Каждый день. Сейчас там немного получше, но тогда, в тридцатых, у нас не было никакого оборудования. Зимой я ходил по маршруту пешком. А еще нам тогда не платили, только паек давали, так что я даже подумать не мог о лошади.

Я провел десять долгих, никчемных лет, разъезжая на этом велосипеде. С фермы на ферму, проверяя, как идут дела. Я разносил почту. Я относил пироги и жаркое соседям. «Ну, раз уж ты туда идешь», — говорили они всегда, нагружая меня поручениями.

Мне было скучно, и тогда я стал читать. Мне было любопытно, как там жилось, в старом мире, в старые, добрые времена, как говорили люди. И здесь это тоже так называют, да?

Несколько утвердительных восклицаний утонули в тишине зала.

— Мне было одиноко в патруле, а когда тебе одиноко, нужны друзья. И когда я находил скрытый курятник, или хлев на чьей-нибудь ферме, и они говорили: будь другом, забудь, что ты видел, и мы дадим тебе пару яиц, когда зайдешь в следующий раз, а я так и делал. Ведь все хотят быть друзьями. На другой ферме у меня тоже был друг, а иногда и ветчина, еще на одной — жареные цыплята, вниз по дороге — бутылочка молока, мешок зерна. У меня были сотни друзей. И я очень неплохо питался. Я это хорошо организовал.

Человек в красном шагал взад и вперед, с микрофоном в одной руке, шнуром от него — в другой, его сжатый кулак был нацелен то на одну часть зала, то на другую.

— В конце концов, меня поймали. Как я уже говорил, я никто. И не особенно умен. Однажды мой лейтенант заметил, как я ехал по дороге и кусок ветчины болтался у меня на руле, а корзина с яйцами была привязана сзади. Думаю у меня еще была индюшачья нога в кобуре. Не помню точно.

Ну, ребята, думаю, что умер тысячу раз, пока лейтенант шел ко мне. Я сделал ошибку, попросил его быть другом, сказал, что отдам ему все, что собирал с ферм. Он на это не купился.

Итак, через шесть часов после того, как он меня увидел на дороге, я сидел на железнодорожном вокзале Блумингтона, ждал последней поездки в Чикаго. Меня отправляли в Петлю. Я был очень, очень одинок. Все мои друзья со всех этих ферм не пришли, чтобы спасти меня или разделить мою судьбу. Они вовсе не были моими друзьями.

Что ж, мне повезло, что меня поймали весной сорок шестого. Я уверен, вы помните, какая эпидемия гриппа тогда разразилась. Она унесла тысячи в Иллинойсе, и еще тысячи так ослабли, что подхватили пневмонию и все равно умерли. Так что в Иллинойсе была существенная нехватка рабочей силы. Меня отправили на работу — сгребать дерьмо. Я думаю, многие знают, что это такое. И это было все, что я делал каждый день. Я работал на скотном дворе Блумингтонской железной дороги, смотрел за свиньями и коровами, которых везли на живодерни в Чикаго. Конечно, я держался всего лишь на честном слове. В любой момент меня могли бросить в следующий поезд, и конец был бы Джиму Тушу.

В первый день работы я был счастлив, как пес, которого заперли на ночь в лавке мясника. На второй день я был счастлив, что работаю. На третий день я просто радовался тому, что у меня есть работа. На четвертый день я начал подумывать о том, как срезать углы. На пятый я подыскивал местечко, где бы покемарить, так, чтобы начальник меня не нашел.

Конечно, мой начальник заметил, что я отлыниваю. Он был старым, мудрым человеком. Его звали Верн Ландквист. Верн работал на железнодорожной станции в старые времена и по-прежнему там работает. Он мне не угрожал, нет. Он просто вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что, если я хочу остаться у него на хорошем счету, с завтрашнего дня мне стоит работать на пять процентов лучше.

И хотя он мне не угрожал, я испугался. Той ночью я не мог уснуть. Боялся, что приду на работу и ребята в голубой форме бросят меня в поезд на Чикаго. Я мог оказаться в Петле меньше, чем через двадцать четыре часа.

Человек на сцене стоял неподвижно, стирая со лба пот. Его взгляд прошел по семье Карлсонов, и он улыбнулся Валентайну, но именно в этот момент стал похож на змею.

— Эти двадцать четыре часа изменили мою жизнь. Всю эту ночь я думал о том, как улучшить мою работу на пять процентов. Как это сделать? Верн не просил меня работать семь дней в неделю, как большинство из вас делают на своих фермах.

На следующий день я выдал лишние пять процентов. Это было легко. Я просто делал чуть больше здесь и чуть больше там. Делал работу, которую мне не поручали, починил забор. Если старик Верн и заметил, он ничего не сказал. Я стал беспокоиться: что, если он не замечает лишние пять процентов?

Итак, на следующий день я сделал еще больше. Провел лишние пятнадцать минут, делая то, что не входило в мои обязанности. Вымыл окна, которые не мыли с тех пор, как президентом был Рональд Рейган. Я понял, что лишние пять процентов — это легко.

Это стало игрой. На следующий день я сделал еще пять процентов. Я расширял сферу своих интересов, если можно так выразиться. Маленькими, младенческими шажками я превращался в динамо-машину. Джим Туш, тот парень, что прислонял свой велосипед к дереву часа на два, чтобы позавтракать, Джим Туш, который всегда ехал домой быстрее, чем из дома на патрулирование. Теперь Джим Туш старался изо всех сил даже тогда, когда никто не смотрел.

Верн был мною очень доволен. Через месяц я был его ассистентом. Через год я был его начальником. Я всегда работал на пять процентов больше, чем все остальные. Я всегда делал больше, чем мой босс, и обычно года через два я был на его месте.

Я говорил те же слова своим подчиненным. Я просил лишние пять процентов. И всего-то. Всего пять процентов. Но, когда много людей это делают, ты можешь свернуть горы.

Я и не знал, но люди называли меня «Мидас» Туш. Все, к чему я прикасался, казалось, превращалось в золото. Я, парень, который в детстве не учил таблицу умножения, который не умел сидеть на велосипеде, прошел путь от уборщика дерьма до старшего управляющего по производству. Я отвечаю за фермы от Рокфорда до Маунт-Вернона, Иллинойс. Я отвечаю перед Одиннадцатью в Иллинойсе.

Вы думаете, у вас суровые квоты? Как их здесь называют — расчетами? Я видел числа. Одиннадцать в Иллинойсе значительно более требовательны, чем ваш Триумвират в Мадисоне. А в прошлом году мы превысили план по производству. Я знаю, что вы думаете: мы превысили квоту на пять процентов? Неверно: мы удвоили ее. Да, да, удвоили. Новая Универсальная Церковь раздает медные кольца моим лучшим людям, как конфеты. Видите мое? — спросил Туш, поднимая руку. Медно-золотое кольцо блестело на его толстом мизинце. Он провел рукой по маслянистым волосам, снял кольцо и бросил его в зал.

Женщина поймала его, вскрикнула и едва не потеряла сознание в объятиях мужа.

— О Боже, о Боже! — лепетала она, натягивая кольцо себе на большой палец. Зал ахнул.

— Ничего особенного нет в этом кольце. У меня осенью будет еще одно. Да и не то чтоб оно мне было нужно. Если вы позволите и послушаете меня, я расскажу вам секрет. Я уже один секрет вам рассказал, про пять процентов. Но я человек щедрый, я вам еще кое-что расскажу. Секрет в том, что медное кольцо вам ни к чему. В этом прелесть Нового Универсального Порядка, — сказал он, понизив голос.

Валентайн огляделся по сторонам, пытаясь стряхнуть с себя ощущение, что он почти так же загипнотизирован, как молодой мистер Сондерберг.

— Все, что нужно Порядку, — это производство. Эффективность. Добрая, хорошая работа. То, что делало эти места знаменитыми до того, как социологи и юристы захватили власть. Я вижу в зале тех, кто должен помнить старые времена. Как оно было, когда главными в стране были юристы? Работало все более эффективно или нет?

— Смеешься? Если уж юристы взялись за дело — пиши пропало! — выкрикнул какой-то старик.

Туш радостно закивал:

— При старом порядке далеко не пойдешь. Устроишься ли ты на правильную работу? Получишь ли правильный диплом? Живешь ли ты на правильной стороне дороги? Правильного ли ты цвета? Десять процентов людей владело девяноста процентами богатств. Кто-то считает, что это не так?

Никто так не считал.

— И не только общество было больным. Планета болела тоже. Загрязнения, токсичные отходы, ядерные испытания. Мы жили, как мухи в запечатанной банке с яблочным огрызком. Когда-нибудь проделывали этот маленький опыт? Положите парочку мух в банку с какой-нибудь едой, проковыряйте крошечные дырочки в крышке и смотрите, что будет дальше. Они будут есть и размножаться, есть и размножаться. И скоро у вас будет банка, полная дохлых мух.

Человечество устранило все формы естественного отбора. Слабые, тупые и беспомощные размножались с той же скоростью, что и успешные. Так не было задумано природой.

Теперь можно пить воду из любой реки, и вы, рыбаки, знаете, сколько рыбы в любом ручье. Воздух чист. Знаю, это прозвучит бредом. Но я один из тех людей, которые верят, что куриане — это посланники Божьи. Чаши весов снова пришли в равновесие. Мы стали лучше. Куриане избавили нас от слабейших. Они не играют в любимчиков, они не делают исключений. Они держат сильных и способных работать и забирают слабых.

Раздалось несколько на удивление мало возмущенных бормотаний.

— Я не прошу вас со мной соглашаться. Просто выслушайте меня, идите по домам и поразмыслите об этом. И сделайте еще кое-что. Подумайте о том, как вы можете улучшить свою работу на пять процентов. Я знаю, вы все хорошо работаете. Но я уверен, что каждый из вас может сделать то, что сделал я: придумать, как сделать на пять процентов больше. Вы будете лучшего мнения о себе, и у вас будет больше уверенности в завтрашнем дне. Как я, вы поймете, что у вас есть медное кольцо в кармане. А вам оно и не нужно, потому что вы делаете больше, чем вас просят. Кто из вас зарежет самую лучшую дойную корову на мясо? Никто, правда? Так же и куриане. Они здесь, они никуда не денутся, и нам нужно к этому приспособиться.

Лектор выдержал паузу.

— Вы слышали мою историю. Вы знаете, что я родился обычным и никогда не был ни особенно умным, ни особенно энергичным. Даже особенно красивым. Но у меня есть прекрасный дом — у меня есть фотографии, если кто-то из вас захочет посмотреть их после лекции, я покажу. У меня настоящая машина, на бензине, и небольшой домик на примете на юге, когда я выйду на пенсию. Так что я думаю, это медное кольцо чего-то да стоит. Наполеон говорил, что каждый рядовой его армии носит в своем рюкзаке маршальский жезл. Каждый из вас должен носить в кармане медное кольцо.

Кто-нибудь из вас работал по десять часов в день, сгребая дерьмо? Нет? Значит, у вас у всех есть фора передо мной. Вы уже на шаг впереди того, где был я, когда решил работать на пять процентов лучше. Шестнадцать вам или шестьдесят, вы можете сделать то, что сделал я. Дайте лишние пять, и это случится с вами.

Теперь, перед тем как я уеду в прерии, я должен провести обычную вербовку. Мы ищем молодых людей и женщин, от семнадцати до тридцати, которые хотели бы взять на себя часть ответственности за общественный порядок и безопасность. Я не буду говорить обычных вдохновенных речей или перечислять бонусы: вы все и так знаете, лучше меня. Я только гарантирую вам, что вас не посадят на велосипед без шин. И не забудьте, что, если поедете в тренировочный лагерь, но не пройдете учебу, вы все равно получите бронь на один год. Ну, кто первый поднимется на сцену и получит свою бронь? Ну, мамы, папы, дядюшки и тетушки, вот ваш шанс сказать детям, что пора подниматься сюда за бронью.

Валентайн слушал натянутые аплодисменты, когда несколько юношей поднялись-таки на сцену, затем тоже захлопал в ладоши. Казалось, что самое безопасное — это делать то же, что и все.

Сколько же людей в зале поверили этой истории? Сколько делали то, что и все?

Туш пожал руку епископу, который его представлял. Епископ похлопал его по спине и что-то прошептал на ухо. Туш вернул микрофон.

— Перед тем как вы покинете этот зал, у меня есть несколько объявлений. Триумвират изменил ваши квоты. Ваши местные комиссары обсудят их с вами индивидуально.

Зал не высказал возмущения вслух, но притих и застыл.

— Ну и хорошие новости, есть радостное объявление от Новой Универсальной Церкви и Мадисонского Триумвирата: каждая пара, которая произведет на свет десять и более детей, автоматически получает медное кольцо.

Валентайн и Молли Карлсон обменялись многозначительными взглядами. Девушка скривила губы.

— Новый Порядок осознает значение материнства и семейной жизни, — подхватил змееподобный маслянистый коммивояжер, — и хочет, чтобы северная часть штата снова была заселена. Все рожденные дети идут в счет. Семьи, в которых уже есть пять-шесть детей, — на хорошем пути к кольцу.