Маленький человечек гибко качнулся в шезлонге и поднялся.

— Я так надеялся, что кто-нибудь позвонит, — сказал он радостно. — Почему-то чувствуешь себя ужасно одиноко в этом месте — более одиноким, чем человек в горах за тысячи миль от людей. Присаживайтесь, господин уполномоченный, вот удобный шезлонг. Бокал виски? Спенглер присел на кресло с прямой спинкой. — Это кресло меня вполне устроит, — сказал он. — Спасибо за виски, но у меня нет такого желудка, как у вас.

Пембан посмотрел на него встревоженно, затем улыбнулся.

— Я попрошу принести содовой, — сказал он.

Он снова разместился в шезлонге, нажал кнопку многосторонней связи и сделал заказ.

— Я выглядел удивленным несколько секунд назад, когда вы произнесли свою фразу, — начал он объяснять, повернувшись набок, — потому что у нас есть такое выражение на Менхевене. Когда мы говорим: «У меня нет такого желудка, как у вас», это означает: «вы мне не нравитесь», «мы друг другу несимпатичны». По-нашему это звучит так: «E no ay to stoma».

Неожиданно Спенглер почувствовал угрызения совести, — конечно, Пембан знал, что он здесь не понравился, — а затем в нем поднялась волна раздражения. Черт побери этого человечка! Как ему всегда удается поставить всех в неловкое положение.

Спенглер старался сохранить небрежный, дружественный тон.

— Что это была за песня, которую вы пели как раз перед моим приходом? — А, эта — «Odum Pawkee Mont a Mutting».

Он взял инструмент и пропел припев, который Спенглер слышал. Спенглер слушал, очарованный, несмотря на свои противоречивые чувства, которые он испытывал к этому человечку. Мелодия была простой и веселой, такая, подумал он, хорошо поется, когда едешь, сидя на спине мула…

Или на спине какого-то, скверного вида животного, которого жители Менхевена используют вместо мула.

Пембан положил инструмент.

— На английском это означает: «Старина Поки карабкается на гору, облака закрыли старину Поки. Старина Поки карабкается на гору, всего лишь из-за чашечки кофе».

— Есть еще куплеты?

Пембан комически расширил глаза.

— О, конечно! Существует около триллиона куплетов. Я знаю только каждый десятый, но если я буду петь их все, то нам придется сидеть здесь целую ночь. Эта песня, как сага. Старина Поки был поселенцем, который жил в Безумных Горах в давние времена. Там умеренный климат, но несмотря на подходящие климатические условия, это ужасная дикая страна, где все дороги ведут либо круто вверх, либо круто вниз. Он любил кофе, но, конечно, там его не было. Он услышал, что есть немного кофе в городке Гранпи, расположенном недалеко от космодрома, внизу, в равнинной части страны, и он пошел туда пешком. Двадцать две сотни километров. По крайней мере, так говорят.

Дверца конвейера хлопнула, открываясь. Пембан подошел, взял содовую и налил Спенглеру в бокал виски с содовой.

— Да, в те времена совершались большие дела… Но также рассказывали и большую ложь, — добавил он.

Спенглер испытал непонятный шок, который заставил его вздрогнуть. Делая осознанные усилия, чтобы расположить себя по отношению к Пембану, понять человека в его собственных жизненных условиях, он постарался создать картину, которой не трудно было восхититься: дикая, колоритная, свободная жизнь поселенцев, трудности, которые они достойно принимали и старались победить, героические дела, которые совершали мимоходом и так далее, и так далее. А затем Пембан сам, одной фразой, равнодушно разрушил эту картину. «Также рассказывали и большую ложь».

Хорошо, Пембан не верил в Империю. Но если у него не было уважения к традициям его собственной планеты, тогда, во имя всего святого, во что же он верил?

Спенглер был человеком, который очень старался быть либеральным. Но сейчас, вглядываясь в круглое коричневое лицо Пембана, в желтоватые белки его глаз, он подумал еще раз: это пустая трата времени, пробовать понять этого человека. Он не цивилизован; он мыслит, как животное. Просто не существует точек соприкосновения.

Спенглер резко сказал:

— На собрании вы упомянули кое-что о чувстве юмора ритиан. Что конкретно вы имели в виду?

Он подумал:

— Через несколько минут я вернусь в свой кабинет. Я выпью половину этого бокала, ровно половину, и затем уйду.

Пембан откинулся назад, расслабляясь, немного повернув голову, и глядя живыми настороженными глазами на Спенглера.

— Ну, видите ли, — произнес он, — у них есть особенности в этом отношении. Они действительно высокоразвитые существа, в технологическом плане, и вы знаете это. Но то, что у них вызывает смех и веселье, скорее напомнит вам какую-нибудь провинциальную планету, подобную Менхевену. Может, именно поэтому мы так хорошо поладили с ними — юмор жителей Менхевена примитивен. Выдернуть стул из-под человека, который собирается на него сесть. Такого рода вещи. Но они развлекают нас.

Они могут пройти сорок миль в сторону от своего пути, чтобы сыграть какую-нибудь шутку, даже если это не бог весть какое великое дело. Я слушал роман, написанный одним из их признанных писателей — двенадцать кассет, должно быть, более пятисот тысяч слов — таким образом он подводил читателя к грязной шутке, поведанной им в самом конце повествования. Это был бестселлер в их планетной системе. И они с ума сходят от каламбуров. Обожают играть словами. Некоторые их фразы имеют пятнадцать или двадцать значений.

Спенглер на какое-то мгновение с трудом напряг память, а затем нашел соответствующий факт со времени обучения.

— Как у Джойса, — сказал он. — Декадент двадцатого столетия.

— Угу, — согласился Пембан. — Я когда-то мог цитировать целые страницы из «Пробуждения Финнегана»: "…

Бег реки, мимо Адама и Евы, от отклонений берега до изгиба залива, несет нас просторными витками многократных повторений…" Это детский лепет по сравнению с литературой ритиан.

Спенглер осторожно глотнул коктейль и поставил бокал на широкий подлокотник кресла. Он чувствовал большое, хладнокровное, хорошее упорство человека, который знает, как освободиться от своих собственных жалких эмоций.

— Мне не хотелось бы показаться тупым, — сказал он, — но какое отношение все это имеет к моей проблеме?

Брови Пембана слегка изогнулись. Он выглядел встревоженным и подыскивал слова.

— Ну, в общем-то, никакого особенного, — честно признался он. — Я только хотел сказать, что вообще вам следует понаблюдать за проявлениями чувства юмора. Я имел в виду, что вы уже знаете, что этот рити собирается причинить вам вред, если сумеет. Но вы должны помнить также, что если он сумеет, то он постарается сделать это таким образом, который покажется ему уморительным до колик. Трудно представить себе, каким образом рити собирается напасть, но иногда это можно сделать, если знать, что может рассмешить их.

Спенглер отпил опять, оставив ровно половину напитка в бокале, и встал. Он был немного раздражен тем, что вообще пришел сюда, но по крайней мере он был удовлетворен, зная, что этот путь тоже был исследован и ни к чему не привел, что величина X сведена к нулю.

— Спасибо, мистер Пембан, — сказал он у двери, — за выпивку и информацию. Доброго вам вечера.

— Вы также должны отслеживать случаи гипнотизма, — сказал Пембан напоследок.

Спенглер молча замер в дверях. Пембан смотрел на него с вежливо-вопросительным выражением на лице.

— Гипнотизм! — повторил Спенглер и вернулся в комнату. — Так что насчет гипнотизма?

— О Господи! — вскричал Пембан, — разве вы не знаете об этом?!

Они лежали рядом в приветливой тишине темной комнаты лицом к огромному окну — не окну-экрану, а окну в его архаическом виде, представляющему собой, по сути, просто дыру в стене. Через это окно беспрепятственно проходило легкое, как перышко, дуновение холодного, соленого воздуха. С обеих сторон, там, где берег вдавался в воду мысом, Спенглер видел скопления многоцветных огней — Анжелес, как положено, справа, Санта-Моника слева. Впереди не было ничего, кроме серебристого моря и легких серых облаков над ним, похожих на привидения. Иногда маленькая искорка воздушного корабля беззвучно пересекала небо и исчезала. Ощущалось присутствие огромной Вселенной, которая вливалась через открытое окно, чтобы вместить их в себя, размышлял Спенглер, как будто они были двумя песчинками в океане, которые тянулись к бесконечности.

Каким-то образом это умиротворяло, но одновременно было в этом и что-то неприятное. Спенглер все время перемещал свое тело, чувствуя прикосновение бриза на обнаженной коже. Слишком большой контраст, подумал он. Возможно, он слишком привык к кроличьим норам Административного Холма, и теперь неспособен чувствовать себя легко вне его стен. Возможно, ему нужны перемены…

— Ветер становится несколько прохладным, — заметил он. — Давай закроем окно и зажжем свет.

— Мне казалось, что это так прекрасно, — ответила она. — Но можешь делать так, как тебе хочется.

Теперь я нанес оскорбление ее окну, подумал Спенглер. Однако он подошел к окну и нашел кнопку, которая приводила в действие механизм, опускающий стеклянный щит перед окном.

Окно было обломком ушедшей эпохи, XXI-го столетие. Даже античный сервомеханизм, который управлял им, принадлежал прошлому. Таким было и все остальное в башне Джоанны: нелепые стулья на четырех ножках, массивные столы, ковры, даже огромная пневматическая кушетка. Тут на полках стояли бумажные книги, и это был не обычный подбор декоратора, но книги, которые хорошо начитанные жители двадцать первого столетия действительно имели — Шекспир и Стерн, Джонс и Джойс, Гомер и Хемингуэй — все стояли вперемешку. Если бы мода позволила ей, подумал Спенглер, Джоанна бы носила платья.

По комнате разлилось сияние света с розоватым оттенком, и он повернулся, чтобы посмотреть на Джоанну. Одна ее тонкая рука обвивала колени, ее голова с серьезным выражением склонилась над зажженной сигаретой, которую она только что взяла из раздаточного устройства. Она вручила ему другую сигарету.

Спенглер разместился рядом с ней и откинулся на спинку кушетки. Дым от их сигарет расплывался, розовый в полусвете, и медленно превращался в плавающую дымку.

Изогнутые стены и потолок комнаты, ограждали их, создавая атмосферу уюта и защищенности.

XXI столетие, столетие мира и покоя, было колыбелью, подумал Спенглер. Это толкование принадлежало Джоанне, не ему; она вычитала его в какой-то из книг. «Колыбель с видом на окружающий мир». Именно так. По-детски фантастическое описание, как и следовало ожидать от той эпохи, но достаточно точное. К несчастью, самообман не входил в перечень пороков Джоанны. Чтобы завоевать ее окончательно и полностью, нужно было разбить ясное представление, которое она имела о себе, бросить ее плывущей в хаосе, сделать так, чтобы она повернулась слепо к нему, ища именно в нем свою утерянную безопасность. Это нелегко сделать.

Не двигаясь, Джоанна сказала:

— Торн, мне хотелось бы поговорить с тобой серьезно, всего несколько минут.

— Конечно.

— Возможно, ты знаешь, что я собираюсь сказать; но чтобы расставить все на свои места… Ты хочешь, чтобы мы были вместе?

Стараясь попасть ей в тон, Спенглер ответил:

— Да.

— Я тоже хочу этого. Ты знаешь, что я люблю тебя больше, чем любила когда-нибудь кого-то другого. Но я никогда не выйду за тебя замуж. Ты должен поверить в это и принять такое положение вещей, если же это тебе не подходит… Я стараюсь быть честной с тобой.

— Тебе это удается, — с легкостью произнес Спенглер. Он повернулся и положил руку на ее колено. — Чтобы быть таким же честным, хочу сказать, что я вел себя несносно по отношению к тебе. В последний уик-энд я вообще вел себя, как маньяк, я прошу прощения за это. Можем мы оба забыть об этом?

Она улыбнулась.

— Да. Конечно.

Ее губы двигались и менялись по мере того, как он все ниже наклонялся к ней: уголки опустились вниз, розовая влажная плоть набухала слепым желанием. Его свободная рука утонула в мягкости ее спины, внезапно отяжелевшей, когда ее тело напряглось. Глаза закрылись, он услышал шелест покрывал, когда ее ноги стали медленно выпрямляться на кровати.

Затем он лежал, окутанный теплой леностью, которая напоминала скольжение в спокойной воде. Требовалось усилие, чтобы заставить себя выйти из этого бездумного состояния удовлетворенности, но это нужно было сделать. Так же, как был раним он в этот момент, была ранима и Джоанна. Когда она заговорила с ним лениво, он стал отвечать ей с нарастающей скованностью, пока не почувствовал, что его напряжение передалось и ей. Затем он резко перевернулся, поднялся и встал возле окна, уставившись на громадную отвратительную пустоту неба и моря. Теперь было легче. Часто в детстве он преднамеренно доводил себя до состояния белого каления, так как если он не заставлял себя злиться, то его переполнял страх. Так и теперь, он обдуманно пошел по дороге отчаяния.

Предположим, что я проиграл и потерял Джоанну, думал он. Но этой мысли было недостаточно. Что могло быть самым ужасным и неприятным? Ответ пришел сам собой: Пембан и его ритиане с их телом без костей и гипнотизмом. Бесформенные лица, смотрящие из моря темноты. Допустим, что они победят. Предположим, что Империя рухнет под напором бесчувственной, лишенной разума волны, и все стены повсюду падут, и настанет удушливый Хаос.

Раздался ее голос:

— Торн? Что-то случилось?

Он обернулся, дрожа от холодной пустоты, которую нарисовал его ум. Какое-то мгновение все это было реальностью, это произошло, оно было здесь. Он был потерян и одинок, несчастный человек в бесконечной ночи. Когда он повернулся к ней, он знал, что агония, которую он вообразил, ясно отразилась на его лице. Он делал все возможное, чтобы сдержать и подавить ее, и это тоже должно было быть заметно.

— Ничего, — ответил он. Он обошел кушетку, прошел мимо нее, чтобы взять сигарету, затем двинулся к туалетной комнате.

— Ты уходишь? — неуверенно спросила она.

— Я должен быть рано утром на работе, — сказал он. — А мне еще нужно хотя бы немного поспать.

— …Хорошо.

Скрывая свою личину, он подошел к ней и взял ее за руку.

— Не обращай на меня внимания. Я сейчас немного нервный — эта неделя у меня очень неприятная. Я позвоню тебе завтра.

Ее губы улыбались, но глаза ее были широко раскрыты и взгляд рассеян. В них была предусмотрительность и намек на что-то еще — возможно, удовлетворение, смешенное с чувством вины.

Спенглер ехал домой с чувством удовлетворения, которое перерастало в неудержимую радость. Если она поймет, что может ранить его, поймет настолько, что будет ожидать этого, что ей это будет нравиться, тогда со временем она сможет безропотно вынести мысль, что и ее могут ранить. Необходимо только действовать очень медленно, продвигаясь вперед и отступая, меняя поведение, постепенно разбивая ее защиту, пока в конце концов, или из чувства вины, или желания получать удовольствие, или из-за любви она согласится выйти за него замуж.

Потому что любовь и удовольствие, страх и ненависть, гордость и амбиции, — это все двери, которые можно открывать и закрывать.

И ключом к этим дверям была боль.

Рано утром на следующий день, сидя один в своем внутреннем кабинете, Спенглер с несчастным видом смотрел на экран, с которого на него уставилось широкое, серое лицо Клода Кейт-Ингрема.

— Ты спросил Пембана, почему он не поделился этой информацией раньше? — резко спросил Кейт-Ингрем.

— Да, спросил, — сказал Спенглер. — Он ответил, что считал, что мы знаем об этом, так как известно, что Империя владеет наибольшими познаниями в сфере психологии безопасности в заселенной Галактике.

— Гм, ты думаешь, что это сарказм? — спросил начальник Спенглера, мрачнея.

Спенглер заколебался.

— Мне бы хотелось ответить с определенностью «нет», но я все же до конца не уверен. Пембан не из тех людей, которых можно легко понять.

— Хорошо, я понял, — произнес Кейт-Ингрем. — Однако, у него абсолютно безупречное досье в службе Внешнего мира. Я не думаю, что может стоять вопрос о том, что он действительно проявляет нелояльность.

Спенглер молчал.

— Хорошо, так что там по поводу этой предполагаемой псевдогипнотической способности ритиан? Какова ее сила?

— По словам Пембана, полный контроль при очень благоприятных обстоятельствах. Он утверждает однако, что это процесс очень медленный и ограниченный во времени. Иными словами, ритианин может установить контроль над одной или двумя личностями, если он будет с ними один на один, и они будут захвачены им врасплох, не предполагая таких действий с его стороны; но он не сможет ни при каких обстоятельствах контролировать большую группу или даже маленькую группу людей в чрезвычайных обстоятельствах. Кейт-Ингрем кивнул.

— Теперь по поводу возможности изменять свое строение, — он глянул вниз на что-то, что лежало у него на столе, за пределами действия сканера, — никто из доступных нам агентов, которые служили в ритианской системе, никогда даже не намекал в своих докладах о чем-то подобном.

Спенглер кивнул.

— Этот факт может говорить о многом или ни о чем.

— Да, — произнес убеленный сединами человек. — В целом, я склоняюсь к мысли — так же как, очевидно, и ты, что этот факт ни о чем не говорит. Пембан может быть компетентен и тому подобное, но он не наш, не земной, и он не из службы безопасности. Но надеюсь, я не должен напоминать тебе, что если он окажется прав во всех отношениях, то у нас сложится очень серьезная ситуация.

Спенглер мрачно улыбнулся и опять кивнул. Кейт-Ингрем был известен язвительными, но сдержанными замечаниями. Если Пембан прав, то отсюда следует, что агенты Империи, работающие в системе ритиан, доставляют ровно столько информации, сколько позволяют им ритиане.

Кейт-Ингрем почесал щеку квадратной, хорошо ухоженной рукой.

— Итак, подытожим. Обычные процедуры не дали никаких результатов.

— Правильно, — согласился Спенглер.

Если будет использован весь доступный персонал, для завершения домашних проверок потребуется еще четыре дня. До этого момента отрицательные результаты не будут доказывать ровным счетом ничего.

— И по словам Пембана, эти процедуры не дадут ничего. Предлагает ли он альтернативное решение, что-нибудь иное, чем его предложение о бериллиевых солях?

— Нет, сэр. И по этому предложению на поиски потребуется затратить от одного до двух с половиной месяцев.

— Хорошо, может он сможет предложить что-либо более полезное. Спроси его. И если такое предложение последует, опробуй его.

— Ладно, будем поддерживать связь, Торн, — сказал седовласый человек, подарив Спенглеру свою второсортную улыбку, — и если всплывет еще что-нибудь необычное, не стесняйся выходить ко мне на прямую связь.

Экран очистился.

Еще несколько мгновений Спенглер смотрел на пустой экран, задумчиво пожевывая губы, затем откинулся на спинку кресла, с отсутствующим видом перебирая ряд кнопок управления, расположенных на краю стола.

Вдруг Спенглер обнаружил, что совершенно бессознательно он в уме заново прокручивает фильм, снятый в системе ритиан и показанный на брифинге работников службы безопасности для проведения исследований в сфере разведывательных данных.

Сначала был виден буйный, дикий фон, в котором преобладали зеленый и золотой цвета; формы были такими необычными, что требовалось несколько секунд, чтобы приспособиться к их восприятию. Затем приходило осознание того, что зеленый фон — это колеблющаяся завеса широколистных лиан, а всплески золотого цвета — это замысловатые, с множеством лепестков цветы. На заднем плане, едва заметная, виднелась тонкая конструкция из металла, а за ней — неожиданный проблеск туманно-голубого, предположительно открытого пространства.

Затем на экране появился ритианин.

Первое, что приходило в голову при виде ритиан — пауки, и Спенглер помнил, что он невольно вскочил; пауки всегда приводили его в особый ужас. Затем, когда существо остановилось перед камерой, стало понятно, что оно имеет не больше сходства с пауком, чем осьминог или обезьяна.

Странно, но его очертание более всего походило на эти огромные золотые цветы. Был виден круг щупалец, лежащих мягко S-подобными кривыми, а под ним другой. Тело существа представляло собой мягкий мешочек, который свободно свисал за нижним рядом щупалец; голова существа состояла почти полностью из двух огромных матово-красных глаз. Тело существа было покрыто коротким, кажущимся на вид мягким, коричнево-желтым мехом. Но, возможно, это были колючки.

Некоторым людям, как предполагал Спенглер, ритианин мог показаться прекрасным. Людям, которые делали вид, что находят красоту в полосатых, овальных телах больших жуков.

Существо быстро повернулось, в следующий момент повисло и стало карабкаться по лианам, теряясь в массе ветвей.

Далее была показана другая сцена: темно-зеленый фон, на этот раз скорее мрак леса, чем парковый город. В поле зрения показался ритианин, цепляющийся за гладкий багрянистый ствол дерева. Три его передних щупальца держали длинный тонкий предмет, который скорее всего представлял собой оружие. Несколько минут он висел, не шевелясь. Затем оружие слегка переместилось и блестящая вспышка фиолетового пламени вырвалась из него. Далеко на заднем плане что-то красноватое пронзительно вскрикнуло и грузно бросилось продираться сквозь ветви.

Это было все, но и эта малость производила достаточное впечатление. Оружие, показанное в фильме, очевидно, было эквивалентом легкого спортивного ружья. Оно было сравнимо по действию с ружьем Mark LV Becket. Были и другие фильмы; Спенглер не видел их, но он мог представить, что в них показывалось. Картины ритианских фабрик, панорама ритианских космических кораблей, ритианские лаборатории. Неважно, какие там были детали, но в массе они произвели достаточное впечатление, чтобы убедить стратегов Земли, что начать войну против ритиан гибельно для Империи. Поэтому началась медленная кампания, направленная против ритиан: экономические диверсии, подрывная деятельность, пропаганда. Никаких открытых действий; ничего, что можно было бы наверняка связать с людьми Земли, маскировавшимися в ритианской системе под торговцев, не связанных с Империей. Маленькие разрывные бомбы, при помощи которых были разрушены многие более слабые планеты, не применялись. Ведь ритиане имели выход в космос, у них были колонии и космический флот, и такие существа могли ответить тем же, обнаружив, что их мир разрушают. Кампания должна была быть направлена на медленное, терпеливое изнурение, разработанное для того, чтобы ослабить ритиан как расу и галактическую нацию, разделить их политически, препятствовать их экономическому и интеллектуальному развитию, опутать их такой искусной сетью разнообразных мелких трудностей, что в итоге, не зная откуда все это на них свалилось, ритиане обнаружат, что гребень волны накрыл их, что они отброшены на дно истории. Все это, конечно, займет столетия. Земля может позволить себе ждать.

Но ритианам удалось обнаружить своих врагов. И теперь ситуация абсурдно изменилась. Никакие знания землян о ритианах нельзя было считать достоверными. Ритиане могли быть и сильнее, и слабее, чем думали на Земле. Единственное, что казалось определенным, — так это то, что они не такие, какими кажутся после просмотра фильмов и чтения ответов агентов, переданных на Землю.

Даже наилучшее планирование бывает не всегда успешным, подумал Спенглер. Стало понятно, что Земля в конце концов встретила противника, против которого не срабатывала ни сила, ни хитрость. Озадаченный, Спенглер позволил себе мысленно сосредоточиться на видении Вселенной, в которой человеческая раса уничтожена, как были истреблены многие расы, встретившиеся с расой, превосходящей их силой и коварством. Это напоминало попытку представить себе дальнейшую жизнь Вселенной после собственной смерти; в интеллектуальном плане это было легко сделать, в эмоциональном — невозможно.

Во всяком случае, игра еще не была проиграна. И потом, с ухмылкой напомнил себе Спенглер, он не обременен ответственностью пересматривать военную политику Земли. Перед ним поставлена одна простая задача, которую он должен выполнить. Найти ритианина. Эта мысль привела его неминуемо обратно к Пембану. Раздражение вернулось к Спенглеру и стало нарастать. Бормоча: «Черт побери этого человечка!», он поднялся и стал нетерпеливо мерить шагами кабинет. Спенглер был профессиональным администратором, а не оперативником службы безопасности, но его отличительными чертами были добросовестность, скрупулезность и заинтересованность в работе, к тому же он работал в этом департаменте уже пятнадцать лет. Он никогда ни к кому не питал таких чувств, какие он сейчас испытывал к Пембану. Он был сбит с толку, чувствовал себя не в своей тарелке, его разум был заполнен какими-то смутными подозрениями, не имевшими ни источника, ни ярко выраженного направления.

В третий раз за этот вечер он присел к столу и стал перелистывать досье Пембана. Кейт-Ингрем был прав, репутация этого человека была абсолютно чистой. Империя доверяла ему настолько сильно на протяжении тридцати лет, насколько она вообще могла доверять жителю колонии. Но департамент безопасности в действительности никогда не прекращает сбора информации о ком бы то ни было. С момента прибытия Пембана на Землю крошечное автоматическое следящее устройство следовало за ним, куда бы он ни направлялся. Даже на незначительном расстоянии устройство можно было принять за маленькое летающее насекомое. Его сверхминиатюрная внутренняя начинка записывала как каждое сказанное Пембаном слово, так и то, что говорилось в его присутствии.

В первый день своего пребывания на Земле, после конференции в кабинете Спенглера, Пембан оставался в своих апартаментах, никуда не звонил и ни с кем не встречался, кроме самого Спенглера. На следующий день он рано вышел из дома и провел все утро, осматривая окрестности. В полдень, после ленча на Холме он прошелся по магазинам и купил несколько небольших предметов, как значилось в отчете, в специализированных магазинах на Гранд Молл и на Проспект Авеню. Владелец одного из магазинов был бывшим жителем Внешнего мира, его звали Перо Минес. Краткое изложение его досье прилагалось к отчету. Личность Минеса не вызывала подозрений, за исключением факта его происхождения. Оба мужчины разговаривали на стандартном английском языке и разговор их был кратким.

На третий день Пембан сделал два звонка, один — члену торговой миссии планеты Глорифилд, а другой — бывшему кабинет-министру Менхевена, который теперь проживал в городе; позже он встретился с ними за ленчем. Их беседа была записана полностью. Она содержала случайные реплики на стандартном языке, в основном же велась на диалектах Внешнего мира.

Спенглер беспокойно заерзал в кресле, когда перечитывал перевод их беседы. Машинный перевод был явно неудовлетворительным.

Пембан: "Oo taw pree don stoma pi vantam combe?[1]»

Купо: "De manj, re penz — no t'ay stoma ti![2]»

Пембан: "Dakko! So pelloke gri![3].

Выражение «серый попугай», без сомнения, имело какое-то идиоматическое значение, которое появилось в ужасно изменчивом языке Внешнего мира, Судя по всему, не так давно — уже после пересмотра словарного банка данных для машинного перевода. Невозможно было справиться с своевременной регистрацией этих данных; каждый день в языке происходили какие-то изменения, новые выражения появлялись, старые выражения исчезали. Компьютерами постоянно просматривались современные публикации Менхевена, фильмы, телевизионные передачи, отслеживаемые межзвездные сообщения. В тех случаях, когда для сомнительных фрагментов можно было подыскать удовлетворительную интерпретацию, новое значение заносилось в машину для дальнейшего использования; но через неделю, или месяц, или год эти хранимые выражения и их интерпретация опять становились бесполезными. Какой разительный пример превосходства Империи над путаными, свободно организованными Внешними мирами! В стандартном языке четко известно, что есть что. Существовал общий словарь объемом в девяносто тысяч слов, а также технический словарь и словарь специальных терминов, каждый объемом в пятнадцать тысяч слов, и каждое слово в словаре имело определенное значение. Новые слова и вариации значений старых слов должны были утверждаться тремя уровнями Консультационной Комиссии по стандартному английскому языку; и они вводились с очень большой осмотрительностью. В результате был получен удивительно точный и все же очень гибкий язык, который мог быть понят без ошибок любым говорящим на нем человеком.

В противоположность такому подходу жители Внешних миров воспринимали язык, как некую игру. Им доставляло наслаждение менять его, искажая уже загрязненную речь, они как бы соревновались друг с другом в использовании неологизмов, новых оборотов фразы. Как они могли быть уверены, что они действительно понимают друг друга? И заботило ли их это?

…Как бы то ни было, интуиция Спенглера подсказывала ему, что беседа за ленчем, скорее всего, носила невинный характер. Это было совсем не то, что беспокоило его. Существовало нечто другое.

Он поднялся и стал опять мерить шагами кабинет. Дано: Пембан чист. Он был действительно тем, чем казался — неуклюжий, но преданный слуга Империи. Но… Спенглер остановился. Но было кое-что, чего досье не объясняло, а это было первое, что желал бы знать агент службы безопасности.

— Чего он хочет? — Спенглер задал себе этот вопрос вслух.

Наконец-то ему удалось сформулировать вопрос! Он локализовал болезненное место, которое беспокоило Спенглера на протяжении четырех дней. За кого был Пембан? Что он надеялся совершить? Его разговоры были хитро приправлены ставящим в тупик неуважением к Империи и восхищением ритианами. Тогда почему он работает на одних, чтобы нанести поражение другим?

Это было то, что следовало выяснить.

Декабрьское небо было фосфоресцирующе-серым над прозрачными крышами города. Рано утром начал падать снег, но белые хлопья таяли сразу же, как только попадали на нагретые двойные оконные стекла; вода стекала по желобам и водосточным трубам, а затем попадала в водную систему города. Внутри города температура круглосуточно равнялась семидесяти двум градусам по Фаренгейту. Менее чем через две недели завершится год, наступит первое января 2522 года, но толпы жителей узнают об этом только по календарю.