Даймон НАЙТ
      МАСКИ
      Восемь рейсфедеров танцевали по движущейся бумажной ленте, словно клешни потревоженного механического омара. Робертс, обслуживающий техник, морща лоб, вглядывался в график под пристальным наблюдением двух остальных мужчин.
      - Вот здесь переход от сна к яви, - сказал он, вытянув костлявый палец. - А здесь, как видите, спустя семнадцать секунд он снова видит сны.
      - Запоздалая реакция, - сказал Бэбкок, руководитель эксперимента. Лицо его было красно, лоб покрывал пот. - Не вижу причин для беспокойства.
      - Может и так, но взгляните на различия в записи. Он видит сны после импульса пробуждения, но это другой вид сна. Большее напряжение, больше моторных импульсов.
      - А зачем ой вообще спит? - спросил Синеску, человек из Вашингтона, со смуглым вытянутым лицом. - Ведь продукты усталости вы удаляете химическим путем. Может, какие-то психологические причины?
      - Ему нужны сонные видения, - объяснил Бэбкок. - Он действительно не испытывает биологической потребности в сне, но сны ему необходимы. В противном случае есть опасность галлюцинаций, которые могут развиться в психоз.
      - Вот именно, - сказал Синеску. - Это серьезная проблема, правда? И давно он это делает?
      - Примерно шесть месяцев.
      - То есть со времени, когда получил новое тело... и стал носить маску?
      - Примерно. Я хотел бы подчеркнуть одно: его разум в идеальном порядке. Все тесты...
      - Хорошо, хорошо. Я знаю результаты тестов. Значит, сейчас он не спит?
      - Не спит. У него Сэм и Ирма, - сказал техник, взглянув на контрольный пульт, и вновь склонился над записью энцефалограммы.
      - Не понимаю, почему это должно меня волновать. Это же логично: если ему нужны сонные видения, которых наша программа не предвидит, то в эту минуту он их получает. Хотя не знаю... Эти пика меня беспокоят, - сказал он, нахмурясь.
      Синеску удивленно поднял брови.
      - Вы программируете его сны?
      - Это не программирование, - нетерпеливо сказал Бэбкок. - Мы предлагаем только темы. Ничего психического: секс, прогулки на свежем воздухе, спорт.
      - Чья это была идея?
      - Секции психологии. В нейрологическом смысле все было в порядке, но он проявлял тенденцию к замыканию в себе. Психологи сочли, что ему нужна соматическая информация в какой-либо форме. Он живет, действует, все в порядке. Но нужно помнить, что сорок три года он провел в нормальном человеческом теле.
      В лифте Синеску сказал то-то, из чего Бэбкок понял только одно слово "Вашингтон".
      - Простите, не расслышал, - сказал он.
      - Вы кажетесь уставшим. Плохо спите по ночам?
      - В последнее время я действительно мало сплю. А что вы сказали до этого?
      - Что в Вашингтоне не очень довольны вашими отчетами.
      - Черт возьми, я знаю об этом.
      Дверь лифта бесшумно раздвинулась. Небольшой холл, зеленые ковры, серые стены. И три двери: одна железная и две из толстого стекла. Холодный, затхлый воздух.
      - Сюда.
      Синеску остановился перед стеклянными дверями и заглянул внутрь: пустой салон, застеленный серым ковром.
      - Я его не вижу.
      - Комната имеет форму буквы Г. Он в другой части. Сейчас как раз утренний осмотр.
      Дверь открылась от легкого прикосновения. Когда они переступили порог, под потолком вспыхнули лампы.
      - Не смотрите вверх, - сказал Бэбкок, - кварцевые лампы.
      Тихий свист утих, когда дверь закрылась за ними.
      - Я вижу, у вас тут избыточное давление. Для защиты от бактерий снаружи? Чья это была идея?
      - Его собственная.
      Бэбкок открыл металлический шкафчик в стене и вынул из него две марлевые маски.
      - Наденьте, пожалуйста.
      Из-за угла доносились приглушенные голоса. Синеску недовольно посмотрел на маску и медленно надел ее.
      Они переглянулись.
      - Имеет ли какой-то смысл эта боязнь бактерий? - спросил Синеску.
      - Разумеется, грипп или что-то подобное ему не грозит, но задумайтесь на минуту. Есть только две возможности убить его. Первая - это авария одной из систем, и за этим мы следим внимательно; у нас работает пятьсот людей, и мы проверяем его, как самолет перед стартом. Остается только мозговая инфекция. Так что принимайте это без предубеждения.
      Комната была большой и соединяла в себе функции гостиной, библиотеки и мастерской. В одном углу комплект современных шведских кресел, диван и низенький столик; в другом - стол с токарным станком, электрическая печь, сверлильный станок, доска с инструментами, дальше чертежная доска и перегородка из полок с книгами, по которым Синеску с интересом пробежал взглядом. Там были переплетенные тома отчетов о ходе экспериментов, технические журналы, справочники; никакой беллетристики, за исключением "Огненной бури" Стюарта и "Волшебника из страны Оз" в потертой голубой обложке. За полками они увидели стеклянную дверь, ведущую в другую, иначе обставленную комнату: мягкие стулья, раскидистый филодендрон в кадке.
      - Это комната Сэма, - объяснил Бэбкок.
      В комнате находился какой-то мужчина. Заметив их, он окликнул кого-то, кого они не видели, после чего с улыбкой подошел. Мужчина был лыс, коренаст и сильно загорел. За его спиной появилась невысокая красивая женщина. Она вошла за мужем, оставив дверь открытой. Оба они не носили масок.
      - Сэм и Ирма занимают соседнюю квартиру, - объяснил Бэбкок. - Они составляют ему компанию; должен же кто-то быть рядом с ним. Сэм - его бывший коллега по полетам, а кроме того, у него механическая рука.
      Коренастый мужчина пожал руку Синеску, ладонь его была сильной и теплой.
      - Хотите угадать, которая? - спросил он. Обе руки были коричневые, мускулистые и поросшие волосами, но, присмотревшись, Синеску заметил, что у правой несколько другой, не совсем естественный оттенок.
      - Наверное, левая, - сказал он, чувствуя себя неловко.
      - Не угадали, - улыбнулся искренне этим обрадованный Сэм и поддернул правый рукав, чтобы продемонстрировать ремни, поддерживающие протез.
      - Один из побочных продуктов нашего эксперимента, - объяснил Бэбкок. - Управляется биотоками, весит столько же, сколько нормальная. Сэм, они уже кончают?
      - Наверное. Мы можем заглянуть. Дорогая, ты не угостишь нас кофе?
      - Ну конечно же.
      Ирма исчезла за дверью своей квартиры.
      Одна стена комнаты была полностью из стекла и закрывалась белой прозрачной занавеской. Они повернули за угол. Эту часть комнаты заполняло медицинское электронное оборудование, частично встроенное в стены, частично в высоких черных ящиках на колеях. Четверо людей в белых халатах склонялись над чем-то похожим на кресло космонавта. В кресле кто-то лежал: Синеску видел ступни в мексиканских мокасинах, темные носки и серые брюки.
      - Еще не кончили, - сказал Бэбкок. - Видимо, нашли что-то неладное. Выйдем на террасу.
      - Я думал, что осмотр проходит ночью, когда ему меняют кровь и тому подобное.
      - Утром тоже, - ответил Бэбкок.
      Он повернулся и толкнул тяжелые стеклянные двери. Терраса была выложена каменными плитами и закрыта стенами из затемненного стекла и зеленой пластиковой крышей. В нескольких местах стояли пустые бетонные корыта.
      - Здесь планировался садик, но он не захотел. Пришлось убрать растения и застеклить всю террасу.
      Сэм расставил вокруг белого стола металлические стулья, и они сели.
      - Как он себя чувствует, Сэм? - спросил Бэбкок.
      Сэм улыбнулся и опустил голову.
      - Утром он в хорошем настроении.
      - Говорит с тобой? Вы играете в шахматы?
      - Редко. Обычно он работает. Немного читает, иногда смотрит телевизор.
      Улыбка Сэма была искусственной. Он сцепил пальцы, и Синеску заметил, что костяшки на одной ладони побелели, а на другой - нет. Он отвернулся.
      - Вы из Вашингтона, правда? - вежливо спросил Сэм. - Первый раз здесь? Простите... - Он встал со стула, заметив за стеклянными дверями какое-то движение. - Похоже, кончили. Подождите немного здесь, я посмотрю.
      Сэм вышел. Двое мужчин сидели молча. Бэбкок сдвинул маску. Синеску, видя это, последовал его примеру.
      - Нас беспокоит жена Сэма, - сказал Бэбкок, наклоняясь ближе. Сначала это казалось хорошей идеей, но она чувствует себя здесь очень одиноко, ей у нас не нравится, здесь нет движения, детей...
      Дверь снова открылась, и появился Сэм. Он был в маске, но тоже сдвинул ее вниз.
      - Прошу вас.
      В комнате жена Сэма, тоже с масочкой на шее, наливала кофе из фаянсового кувшинчика в цветочек. Она лучезарно улыбалась, но вовсе не казалась счастливой. Напротив нее сидел некто высокий в серой рубашке и брюках, откинувшийся назад, вытянув ноги и положив руки на подлокотники. Он не шевелился. С лицом его было что-то не в порядке.
      - Вот и мы, - сказал Сэм, потирая руки. Жена взглянула на него с вымученной улыбкой.
      Высокая фигура повернула голову, и Синеску испытал потрясение, поскольку лицо было из серебра: металлическая маска с удлиненными вырезами для глаз, без носа, без губ, на их месте были просто изогнутые поверхности.
      - ...Эксперимент? - произнес механический голос.
      Синеску вдруг сообразил, что замер над стулом, и сел. Все смотрели на него. Голос повторил свой вопрос:
      - Я спрашивал, вы приехали, чтобы прервать эксперимент?
      Сказано это было равнодушно, без акцента.
      - Может, немного кофе? - Ирма подвинула ему чашку.
      Синеску вытянул руку, но она дрожала, и он торопливо отдернул ее.
      - Я приехал только для того, чтобы установить факты, - ответил он.
      - Вранье. Кто вас прислал? Сенатор Хинкель?
      - Да.
      - Вранье. Он был здесь лично. Зачем ему посылать вас? Если хотите прервать эксперимент, можете мне об этом сказать.
      Лицо под маской не двигалось, когда он говорил, и голос шел как будто не из-под нее.
      - Он хочет только сориентироваться в ситуации, Джим, - сказал Бэбкок.
      - Двести миллионов в год, - снова сказал голос, - чтобы продлить жизнь одному человеку. Согласимся, что это не имеет смысла. Да вы пейте, а то кофе остынет.
      Синеску заметил, что Сэм и его жена уже выпили и натянули масочки. Он торопливо взял свою чашку.
      - Стопроцентная неспособность к труду при моей должности дает пенсию в размере тридцати тысяч в год. Я мог бы превосходно жить на эту сумму. Неполные полтора часа.
      - Никто не говорит о прекращении эксперимента, - вставил Синеску.
      - Ну тогда скажем об ограничении фондов. Это определение вам больше нравится?
      - Возьми себя в руки, Джим, - сказал Бэбкок.
      - Ты прав. С вежливостью мы не в ладах. Так что же вас интересует?
      Синеску глотнул кофе. Руки у него все еще дрожали.
      - Почему вы носите маску?.. - начал он.
      - Никакой дискуссии на эту тему. Не хочу быть невежливым, но это чисто личное дело. Спросите лучше... - Без всякого перехода он вдруг вскочил с криком: - Черт побери, заберите это!
      Чашка Ирмы разбилась, кофе черным пятном растекся по столу. Посреди ковра сидел, склонив голову, коричневый щенок с высунутым языком и глазами как бусинки.
      Столик опасно наклонился, жена Сэма вскочила, слезы выступили у нес на глазах Схватив щенка, она выбежала из комнаты.
      - Я пойду к ней, - сказал Сэм, вставая.
      - Иди, Сэм, и устройте себе выходной. Отвези ее в город, сходите в кино.
      - Пожалуй, я так и сделаю, - сказал Сэм и вышел.
      Высокая фигура села снова, двигаясь при этом, как человек; откинулась на спинку, как и прежде, с руками на подлокотниках, и замерла. Ладони были идеальны по форме, но какие-то странные; что-то неестественное было в ногтях. Каштановые, гладко зачесанные волосы над маской - это парик; уши были из пластика. Синеску нервным движением натянул свою марлевую маску на рот и нос.
      - Я, пожалуй, пойду, - сказал он, вставая.
      - Хорошо. Я хочу еще показать вам машинный зал и секцию научных исследований, - согласился Бэбкок. - Джим, я скоро вернусь. Нам нужно поговорить.
      - Пожалуйста, - ответила неподвижная фигура.
      Бэбкок принял душ, но рубашка у нею вновь была мокрой под мышками. Тихоходный лифт, зеленый ковер. Холодный, затхлый воздух. Семь лет работы, кровь и деньги, пятьсот лучших специалистов. Секции психологическая, косметическая, медицинская, иммунологическая, серологическая, научная, машинный зал, снабжение, администрация. Стеклянные двери. Квартира Сэма пуста; он с женой поехал в город. Ох уж эти психологи. Хорошие, но лучшие ли? Трое первых отказались сотрудничать. "Это не обычная ампутация, этому человеку ампутировали все".
      Высокая фигура даже не дрогнула. Бэбкок сел напротив серебряной маски.
      - Джим, поговорим серьезно.
      - Плохие новости, а?
      - Конечно, плохие. Я оставил его наедине с бутылкой виски. Поговорю с ним перед отъездом, но Бог знает, что он там наговорит в Вашингтоне. Слушай, сделай это для меня и сними маску.
      - Пожалуйста. - Рука поднялась, взялась за край маски и стянула ее. Под маской скрывалось загорелое лицо с точеными носом и губами, может, некрасивое, но нормальное. Довольно приятное лицо. Только зрачки были слишком велики и губы не шевелились, когда он говорил. - Могу снять все по очереди. Это что-то изменит?
      - Джим, косметическая секция билась над твоим лицом восемь с половиной месяцев, а ты заменяешь его маской. Мы спрашивали, что тебе не нравится, и были готовы изменить все, что ты захочешь.
      - Я не хочу разговаривать на эту тему.
      - Ты говорил что-то об ограничении фондов. Это была шутка?
      Минута молчания.
      - Я не шутил.
      - В таком случае, Джим, скажи мне, в чем дело. Я должен знать. Эксперимент не будет прерван, тебя будут удерживать при жизни, но это и все. В списке уже семьсот желающих, из них два сенатора. Допустим, кого-нибудь из них завтра вынут из разбитой машины. Тогда будет поздно для дискуссии; мы должны знать уже сейчас, позволить ли им умереть или дать тело, подобное твоему. Поэтому мы должны поговорить.
      - А если я не скажу правды?
      - Зачем тебе лгать?
      - А зачем обманывают больных раком?
      - Не понимаю, что ты имеешь в виду, Джим.
      - Попробуем по-другому. Я выгляжу как человек?
      - Конечно.
      - Вранье. Приглядись к этому лицу. (Холодное и невозмутимое. За искусственными зрачками блеск металла.) Предположим, что мы разрешили все прочие проблемы и я мог бы завтра поехать в город. Ты можешь представить меня гуляющим по улицам, входящим в бар, едущим в такси?
      - И это все? - Бэбкок глубоко вздохнул. - Конечно, Джим, разница есть, но боже ты мой, так бывает со всеми протезированными; людям нужно привыкнуть. Возьми, к примеру, эту руку Сэма. Через какое-то время забываешь о ней, перестаешь ее замечать.
      - Вранье. Они делают вил, что не замечают, чтобы не обижать калеку.
      Бэбкок опустил взгляд на свои сплетенные ладони.
      - Жалеешь себя? - спросил он.
      - Не говори ерунды, - загремел голос. Высокая фигура распрямилась, руки со стиснутыми кулаками медленно поднялись вверх.
      - Я заперт в этом. Сижу в нем уже два года, нахожусь в нем, когда засыпаю и когда просыпаюсь.
      Бэбкок смотрел на него снизу.
      - А чего бы ты хотел? Подвижного лица? Дай нам двадцать лет, может, даже десять, и мы решим эту проблему.
      - Не в том дело.
      - А в чем?
      - Я хочу, чтобы вы ликвидировали косметический отдел.
      - Но ведь это...
      - Выслушай меня. Первая модель выглядела как портновский манекен, и вы работали восемь месяцев, чтобы построить новую. Эта похожа на свежего покойника. Ваша цель - как можно более уподобить меня человеку. Постепенно совершенствуя очередные модели, вы дошли бы до такой, которая могла бы курить сигары, развлекать дам, играть в кегли, и люди ничего бы не подозревали. Это вам никогда не удастся, а если даже удастся, то зачем?
      - Позволь подумать... Что ты имеешь в виду? Металл?
      - Конечно, и металл, но не в нем дело. Я имею в виду форму, функциональность. Подожди минутку.
      Высокая фигура прошла через комнату, открыла шкаф и вернулась с рулоном бумаги.
      - Взгляни на это.
      Рисунок изображал вытянутую металлическую коробку на четырех суставчатых ногах. На одном конце коробки размещалась небольшая головка в виде грибка на гибком пруте и пучок рук, заканчивающихся зондами, буравами, держателями.
      - Для работы на Луне.
      - Слишком много рук, - сказал Бэбкок. - Как ты будешь...
      - Нервами лицевых мышц. Их много. Или вот это. (Другой рисунок.) Контейнер, подключенный к пульту управления космического корабля. Космос идеальное место для меня. Стерильная атмосфера, малая гравитация, я могу добраться туда, куда человек не доберется, и сделать то, чего человек не сможет никогда. Там я могу быть полезен, а сидя здесь - я миллиардная дыра в бюджете.
      Бэбкок потер глаза.
      - Почему ты ничего не говорил раньше?
      - Да вы все помешались на протезировании. Сказали бы мне, чтобы я не вмешивался.
      Бэбкок дрожащими руками скрутил рисунки.
      - Честное слово, это может решить вопрос, - сказал он. - Вполне возможно.
      Он встал и направился к двери.
      - Держись, Джим.
      Оставшись один, он вновь надел маску и постоял немного не двигаясь, вслушиваясь в легкий, ритмичный шум помп, щелчки переключателей и клапанов; он чувствовал, что там, внутри у него, холодно и чисто. Нужно признать, что это ему обеспечили: освободили от всех потрохов, заменив их механизмами, которые не кровоточат, не текут и гноятся. Он подумал о том, как обманул Бэбкока. "А почему обманывают больного раком?" Они все равно не смогут этого понять.
      Он сел за чертежную доску, прикрепил чистый лист бумаги и начал рисовать карандашом машину для исследования Луны. Закончив машину, начал набрасывать кратеры и фон. Карандаш двигался все медленнее, наконец он с треском отложил его.
      Нет желез, выделяющих в кровь адреналин, значит, он не испытывает ни страха, ни ярости. Его освободили от всего этого - от любви, от ненависти, - но забыли об одном чувстве, на которое он еще способен.
      Синеску с черной щетиной бороды, пробивающейся сквозь толстую кожу. Созревший угорь возле носа.
      Чистый и холодный лунный пейзаж... Он снова взял карандаш.
      Бэбкок со своим приплюснутым, красным носом, с гноем в уголках глаз и остатками пищи между зубами.
      Жена Сэма с малиновой кашицей на губах. Лицо в слезах, капелька под неком. И этот проклятый пес с блестящим носом и мокрыми глазами...
      Он повернулся. Пес был здесь, сидел на ковре, с висящего розового языка капала слюна. (Снова оставили двери открытыми!) Схватив металлическую рейсшину, он взмахнул ею как топором. Пес коротко взвизгнул, когда металл раздробил его кости. Один глаз заполнился кровью, пес дергался в конвульсиях, оставляя на ковре темные пятна, а он ударил еще и еще раз.
      Маленькое тельце, скорчившись, лежало на ковре, окровавленное, с ощеренными зубами. Он вытер рейсшину бумажным полотенцем, вымыл ее в раковине водой с мылом, вновь вытер и положил на место. Потом взял лист ватмана, развернул на полу и подсунул под тело собаки, стараясь как можно меньше пачкать ковер. Подняв труп щенка, он вышел с ним на террасу, открыв дверь плечом. Выглянул через перила. Двумя этажами ниже бетонная крыша с трубами. Никто не смотрит. Он сбросил собаку с бумаги, и та полетела вниз ударилась о трубу, оставив на ней красную полосу. Вернувшись в комнату, он выбросил бумагу в мусоропровод.
      Пятна крови были на ковре, на ножках столика и на его брюках. Он вытер их водой и бумажными полотенцами, потом снял одежду, внимательно осмотрел и бросил в прачечную. Вымыл раковину, вымылся сам дезинфицирующим средством и надел чистую одежду. Войдя в пустую квартиру Сэма, оставил дверь на террасу открытой и вернулся к себе.
      Чистый и холодный, снова сел за чертежную доску. Ему вдруг вспомнился сон, который он видел сегодня утром: скользкие почки лопаются серые легкие кровь и волосы шнуры кишок покрытые желтым жиром и этот смрад как из уборной а он переправляется через какой-то вонючий желтый поток и...
      Он начал рисовать тушью, сначала тонким стальным пером, потом нейлоновой кисточкой.
      ...поскользнулся и падал не в силах остановиться погружался в вязкое месиво все глубже не в силах шевельнуть ни рукой ни ногой как парализованный и напрасно хотел закричать хотел закричать хотел закричать...
      Машина карабкалась по склону кратера, руки ее были вытянуты, голова откинута назад. Вдали виднелась скальная стена, горизонт, черное небо и звезды, как булавочные головки. Это был он там, на Луне, но еще слишком близко, ведь над головой, как гнилой плод, нависала Земля - голубая от плесени, сморщенная, струящаяся, кишащая жизнью.