Кип не хотел оставаться один на один с Нэнси в гостиничном номере, поэтому он повел ее в длинное путешествие по Бродвею, затем вниз по Спрингс, останавливаясь через каждые несколько ярдов, чтобы испытать еще что-нибудь, хотя он чувствовал себя разбитым от всего этого и не возлагал больше надежд на все эти испытания. Они прошлись по магазину дешевых товаров, ощупывая ножевые изделия и инструменты, рассматривая золотых рыбок, нюхая косметику. Они пробовали есть апельсины и осматривать фальшивую бижутерию, они застряли минут на двадцать в кино, где показывали Бетти Грейбл, просмотрели последние номера «Таймс», «Миррор» и «Крисчен Сайенс Монитор», побывали в гараже, чтобы вдохнуть его запахи, и в танцевальном зале ради его шума, понаблюдали за Эдвардом Р.Марроу по телевизору и приласкали бездомного кота. На все это ушло два часа, но ничто не привело к улучшению. Когда они вернулись в номер, Анжелики все еще не было.

Кип вынес из своей комнаты Гидеонову Библию и прочел Нэнси вслух половину главы о том, как Авраам родил Исаака, и так далее, потому что был в совершеннейшем отчаянии. Потом он прочел немного из книги Левит, потому что когда-то его забавляли эти отрывки, и плач Давида по Ионафану, потому что ему нравилось это место. Сразу после полуночи появилась Анжелика.

Она разрумянилась, и глаза ее сияли. Она выглядела так, как будто сыграла три сета в теннис в быстром темпе и проплыла милю. У нее был вид, как будто она приготовилась, не издав ни одного тяжелого вздоха, собирать убийственные взгляды женщин на вечере с коктейлями.

— Как все прошло? — поинтересовался Кип.

Она села рядом с ним на кушетку, не так как сделало бы это большинство женщин — в три стадии, причем каждой предшествовал бы быстрый предусмотрительный взгляд на место, которым гордятся, а сразу, тяжело, как всегда такая же уравновешенная и уверенная в себе, как брошенное метательное ядро.

— Это было чудесно. Я не смогла обнаружить местонахождение Свини; похоже его нет в городе. Но я нашла Магнусона, который разговаривал с Вэйсом, и я знаю, что они собираются встретиться со Свини завтра утром. И я знаю, где. Как у вас дела?

— Не так хорошо, как у тебя.

— Прости. Но у тебя все получится завтра, я знаю. Как только я вернусь, мы будем причинять им неприятности вместе. Это не займет много времени. Ты веришь, Кип?

— Конечно.

— Если мы начнем сейчас, — произнесла Нэнси, не обращаясь ни к кому в отдельности, — то это будет быстрее.

Анжелика посмотрела на нее, нахмурившись, и повернулась к Кипу.

— Я должна была объяснить раньше, но не было времени. Возможно, это звучит очень глупо, но это собрание в четверг — это не обычная сессия Совета, вся предвыборная компания зависит от него. И оно очень важное, вернее, может стать таковым. Как ты себя чувствуешь? Тебе очень плохо? Можешь ты продержаться до завтрашнего полудня?

Для Кипа становилось все труднее выслушивать длинные предложения; он был похож на человека, который пытается вслушиваться в телефонный разговор в разгар шумной ссоры субботним вечером. «…приходит ко мне, бормоча, с сигарой в руке… бормочет хорошо нализавшийся, и я хватаю ее за… второй раз, ты понимаешь, дважды подряд, бормочет, а я не выношу этого бормотания…»

— Все нормально, — ответил он. — Завтра, так завтра.

— Ты уверен?

— Уверен.

Анжелика пошла спать, предполагая завтра подняться и начать действовать пораньше, а через несколько минут вышел и Кип, но не спать. Он слышал, как двигалась в ванной Нэнси, затем ее дверь закрылась и установилась тишина: плотная, приглушенная тишина, которая характерна для гостиниц ночью. Эта тишина глубже, чем где-либо, так как строится слой за слоем из звуков, слишком слабых, чтобы их можно было расслышать.

Внутри него опять раздавались голоса, громкие на таком фоне, и он лежал, слепой в темноте, прислушиваясь к ним. Как долго у него хватит сил жить так? После месяца или года такой жизни, если она вообще продлится так долго, можно ли привыкнуть к этому внутреннему трепу, чтобы не слышать его совсем?

Казалось, это не имеет большого значения. В его мозгу происходило медленное перемещение и обустройство, которое закончилось проблеском осведомленности с одной стороны и болью с другой. Боль была здесь, достаточно близко, чтобы дотронуться, и такой же неприятной, как всегда, но было такое чувство, как будто он смотрит на нее через окно. Или как будто он смотрит вниз, в темные глубины океана…

Кип смутно осознал, что начало действовать успокоительное, которое он принял. Затем он поплыл по течению, поворачиваясь медленно в пространстве, в то время как его очертания таяли и расплывались, и темнота вливалась в него, пока они не стали единым целым.

Он медленно начал пробуждаться, в его мозгу застрял фрагмент сна. Какое-то мгновение он думал, что все еще спит и что раздававшиеся голоса были частью его сна, так как они разговаривали о блондинке. Но яркая, жаркая картина исчезла, растворилась, а голоса остались.

— …(сдавленный смех) парень, что за пара… как бы вам понравилось (смех)…

Кип запутался в постельном белье, и был весь липкий от пота. Воздух был холодным и свежим. Окна казались продолговатыми серыми нишами на черном фоне. Должно быть, скоро наступит утро.

Они подсматривали мой сон, подумал он, и внезапно ему стало так тошно, что он больше не мог переносить звуки их голосов. Он вызвал конкурирующий шум у себя в голове: песни, всплывшие воспоминания о маршах Суза, толпы на футболе, кегельбаны и тому подобное. Постепенно голоса стихли, но он цеплялся за воспоминания, более связные и более яркие, ожившие теперь: после полудня в субботу, воздух бодрящий и холодный, дешевые места для зрителей, масса лиц… футбольный мяч медленно падает вниз, голубое небо над стойкой ворот… Эвелин Несбит, сидящая напротив него в Грог Шоп… Мери Клайд, маленькая брюнетка, с которой он встречался в Сноквальми… и Анжелика. Анжелика. Анжелика…

Кип стоял босой возле кровати, его пальцы сжимали выключатель от лампочки, висящей над кроватью. Он моргал от внезапного теплого света.

Как насчет этого?

Он обнаружил, что думает об Анжелике, спящей в соседней комнате. Не о той Анжелике, которая имеет в виду именно «нет», когда говорит «нет», и никогда не будет стесняться, произнося «да», если она имеет в виду именно это; и не об Анжелике, страстно увлеченной политикой, но просто об Анжелике, мягкой и теплой, спящей в темноте.

Это было неправильно. Не потому, что так говорится в каждой книге, но потому что таких отношений никогда не было между ним и Анжеликой, и, по всей видимости, теперь уже не будет.

И даже теперь, осознал Кип с ужасом и стыдом, его это не заботило.

Он не беспокоился, что она будет бороться. Его не волновало, будет ли она кричать.

Внутри него установилась тишина ожидания, и от этого почему-то было еще хуже. Было бы легче, если бы они разговаривали с ним, убеждая его, исподволь внушая свои пакости; тогда бы ему помогла злость на них.

Кип оцепенело нагнулся, нашел свою одежду и начал одеваться.

В дальнем конце гостиной горела одна лампа. Кто-то стоял на коленях перед ней. Острый клин света падал на рыжие волосы: Нэнси. Кип попытался тихо пройти мимо нее, но она обернулась, прежде чем он дошел до двери.

— Кип? — Она неуклюже поднялась и подошла к нему. Платье свободно болталось на ней, неподпоясанное и незастегнутое. Она увидела его лицо и остановилась. — В чем дело, Кип?

— Ни в чем.

Он открыл дверь. Голоса стали слышны вновь. Это было невыносимо — он-то даже не обратил внимания, что под платьем у Нэнси ничего не было, зато они заметили… Он хлопнул дверью в ответ на ее вопрос: «Куда ты идешь?» и сбежал по лестнице.

Слабый розово-жемчужный свет начинал пробиваться над верхушками зданий на востоке. Под светлеющим небом лежал город, холодный и серый. Кип задержался на минутку, засмотревшись на оборванного человека, спящего возле дверей. Интересно, кто-нибудь внутри него тоже подсматривает его сны?

За ним по тротуару застучали каблучки. Он обернулся. Это была Нэнси. Она задержалась, чтобы надеть туфли и пальто, и она что-то держала под мышкой.

Нэнси остановилась в нескольких футах от него и стало ясно, что она несла. Это был плащ Кипа, свернутый в узел.

— Я подумала, что тебе понадобится вот это, — сказала она нерешительно.

— Спасибо.

Она стояла, ожидая, и он понял, что она не собирается поднимать скандал или идти за ним, если он попросит ее не делать этого.

— Ты действительно хочешь мне помочь? — спросил он.

Она серьезно кивнула.

— Я пытаюсь это делать.

— Хорошо. Пошли.

Она шла рядом с ним быстрыми, мелкими шагами.

— Куда мы идем?

— Мы ищем ящик, — объяснил он и продолжал идти, размахивая руками, сжатыми в кулаки, а кровь ритмично пульсировала у него в висках, и в этом ритме ему чудилось: «Анжелика… желика… желика…»

Им долго пришлось бродить боковыми аллеями, пока Кип нашел то, что хотел; тяжелый упаковочный ящик в неполных пять футов высотой и около 20 дюймов шириной. Он забрался в него, чтобы убедиться, что он в принципе это может сделать, и Нэнси наблюдала за ним округлившимися глазами, но не задала ни единого вопроса.

Когда он поставил ящик на середину ковра в гостиной и выпрямился, он только теперь обратил внимание на то, что его рюкзак открыт и все вещи, которые находились в нем, разбросаны в беспорядке по полу, кроме одной. Поднос для воскурений, который он вчера приобрел в аптеке, лежал на конце стола под лампой. Это был дешевый кусок штампованного, покрытого черной эмалью олова, скорее всего сделанный в Бруклине, а на его ободке была прикреплена покрытая золотистой краской статуэтка коровы.

Позолоченная корова.

Или золотой теленок.

Он повернулся и посмотрел на Нэнси.

— Ты же не…

— Я молилась всем, кому могла, — сказала она.

В этих застывших глазах была боль, такая глубокая и такая большая, что ему стало больно смотреть в них, но он не мог отвести взгляд.

Он положил руки ей на плечи.

— Нэнси…

— Но никто не ответил мне. Или я не расслышала?

Он отпустил ее.

— Нет, — сказал он, — я полагаю, они не ответили.

В комнату вошла Анжелика, свежая и порозовевшая, застегивая пояс платья. Ее выражение слабого удивления превратилось во что-то более острое, когда она увидела ящик.

— Кип, а это для чего?

— Обычная вещь, — пояснил он. — Я больше не могу ждать, Анжел, — вчера вечером я думал, что смогу, но теперь все гораздо хуже. Я даже не могу тебе описать, насколько все плохо. Это должно произойти сейчас. Прости.

— Ты… — начала она и прикусила нижнюю губу. — Хорошо, если положение дел таково, то конечно, Кип. — Она опять посмотрела на ящик. — А что ты собираешься делать с этим?

— Просто забраться в него и находиться там, — произнес он напряженно, — пока эта банда духов не уберется. Или пока я не умру.

— Но ты же не знаешь, сработает ли это…

— Сработает. — Он изогнулся и втиснулся зигзагообразно в упаковочный ящик. Ящик был достаточно велик, и Кип помещался в нем, если нагибал голову и сгибал колени; он не мог присесть в нем и не мог стоять. — Это как раз то, о чем я забыл, наверное, просто не хотел помнить. Некоторые вещи никто не любит, за исключением мазохистов, а я не отношусь к ним. Старая формула. Бичевание. Дыба, тиски для больших пальцев, пытка водой. — Он постарался улыбнуться. — Это то же самое, только более современный подход. Дешевле, а по эффективности то же самое.

Он добавил:

— Эта операция продлится определенное время, так что если тебе нужно уйти…

Она заколебалась, глядя на него здраво и озадаченно.

— Кип, я себя чувствую гадко от того, что я должна уйти… Но я вернусь, — сказала она, поворачиваясь, — и постараюсь это сделать как можно скорее.

Она оделась и вышла в течении пяти минут, а затем в комнате установилась полная тишина. Нэнси села на кушетку, поставив ноги вместе, а руки положив на колени, и наблюдала за ним, ничего не говоря. Кип скрючился в ящике.

После первой же минуты нахождения в ящике его колени и задняя часть шеи начали ныть. Его голова была зажата в угол между верхней и боковой частью ящика; он мог ее немного опустить, но не мог поднять; его колени были опущены настолько, насколько это можно было сделать в таком узком пространстве.

Позже боль перекочевала в плечи и грудь. Складывалось такое впечатление, будто ему на грудь положили тяжелую металлическую плиту; он мог ощущать ее вес при каждом вздохе.

Следующими были лодыжки. Он мог немного перемещать ноги, но каждое изменение позиции давало облегчение только на несколько секунд; затем резкая боль сводила каждую лодыжку еще сильнее, чем до этого.

Затем начались судороги: в икрах, в бедрах, в груди, в паху.

Он дышал с затруднением, короткими, резкими вздохами. В его сжатой груди сердце неритмично трепетало, как пойманная птица, а кровь стучала в висках так, как будто вот-вот вырвется наружу. Тяжесть в голове и плечах была прямо Атлантова, как будто он держал на себе весь мир.

Внутри него какой-то голос все время нашептывал: «Достаточно, ты попробовал, ты сделал все, что мог. Оставь это, ты не можешь ничего поделать с этим, хватит. Никто не может делать с собой такое.» Его тело выгибалось, рвалось наружу. Было бы так легко… «Конечно, легко», — нашептывал голос, — «только попробуй…»

Но глубоко внутри себя он нашел нечто, на что он смог опереться. Он немного повернулся, что означало, что он остается в ящике, вместо того, чтобы выйти из него. Пытка продолжалась.

После длительного периода мучений к нему подошла Нэнси и обтерла его лоб холодной, влажной тряпочкой. Он покосился на нее.

— Все в порядке? — спросила она.

— Конечно, — слабо ответил он. — Нэнси…

— Что, Кип?

— Зажги сигарету.

Она отошла, затем подошла с сигаретой. Он заметил, как дрожат ее пальцы, когда она подносила спичку к сигарете. Она держала зажженную сигарету, и это было то, чего ему в данный момент хотелось больше всего на свете.

— Я передумал, — сказал он. — Ты выкуришь ее.

Через какое-то мгновение она хотела отойти от него, но он попросил:

— Останься здесь. Выкури ее здесь.

Он наблюдал, как светится кончик сигареты, как клубится дымок, голубой возле горящего конца сигареты и туманно-серый, когда она выдыхала его. Он вдыхал сигаретный дым и его подвергаемое пыткам тело стало корчиться от мук голода. Нэнси докурила сигарету почти до конца, и только тогда он позволил ей наконец отойти.

Новая мысль пришла ему в голову сквозь боль и жажду, и он дал Нэнси новые указания.

— Принеси бутылку ржаного виски. Нет, пять бутылок. И две кварты пива. Действуй.

Ее юбка зашелестела, когда она уходила. Кип пробормотал:

— Попробуем алкогольное отравление. Выдержу все. Останусь здесь навсегда, напившись.

Ее долго не было.

Нэнси влетела торопливо, хлопнув дверью, и со звоном поставила бумажный пакет на ковер, тяжело дыша. Она посмотрела на него, ничего не говоря.

— Открой пакет, — скомандовал он.

Она вынула бутылки и поставила их в ряд. Она опять опустила руку в пакет и достала открывашку для бутылок.

— Нет, — сказал Кип и остановился, чтобы перевести дыхание. — Разбей их.

Минуту она смотрела на него, а затем взяла по бутылке в каждую руку. Вытянув руки, чтобы держать бутылки подальше от юбки, она ударила их друг о друга. В пятой она отбила дно; виски брызнуло ей на лодыжки. Она отбросила то, что осталось от бутылки, взяла пиво и ударила бутылку еще сильней. Полетело стекло; Кип слышал, как кусочек стекла застучал внутри ящика и увидел каплю крови с внутренней стороны лодыжки Нэнси. Она не заметила ее. Она смотрела на бутылку, которая еще осталась целой, взяла открыватель и вскрыла пробку, затем перевернула бутылку и держала ее так, пока пиво не вылилось на ковер.

Кип невольно закрыл глаза. Когда он заставил себя открыть их вновь, пенистая масса уже впиталась в ковер. Пахло как на винокуренном заводе или пивоварне; везде валялись неровные осколки стекла и мокрые клочки бумажного пакета. На ковре было сплошное месиво, и даже более того — это была чистая инстинктивная квинтэссенция трагедии. Отобранные конфеты, утопленный котенок…

Мусор, мусор…

Горячие слезы брызнули у него из глаз. Затем он почувствовал спазм ярости; затем ничего, кроме медленных волн ощущений, которые раскачивали его онемелое тело.

Кто-то тряс его за плечо.

— Кип, Кип!

Он заморгал и прищурился.

— Что?

— Ты заснул.

— Это хорошо. — Он был в состоянии, как будто ему что-то снилось — нечто томно-приятное, которое уплывало из него теперь, как мыльные пузыри. Опасность. Эта ожидающая тишина внутри него… Он потер ладонями лицо. — Нэнси, дай таблетку. Маленькую, беленькую.

— Подожди минутку. — Она вернулась с таблетками, с двумя, стаканом воды и соломинкой, которая Бог весть откуда взялась — наверное, она принесла ее вместе с пивом.

Свет на улице постепенно становился все ярче. Сколько времени он пробыл в ящике — два часа? Три? Когда-то люди переносили такие пытки днями, без перерывов. Если они могли вынести эти пытки, то и он сможет.

«Я останусь здесь навсегда, — сказал он им. —» Если вы уйдете и вернетесь, я опять залезу в ящик. Пока вы будете оставаться во мне, то, пока я буду жив, я буду подвергать себя этим мукам «.

Возникло ощущение давления внутри него… и еще чего-то, какое-то движение поблизости. Это тревожило; он напрягался, чтобы ощутить, понять, что это такое, но не мог.

Давление росло.

— Хорошо, молокосос, — сказал один из голосов.

Что-то взорвалось, затем Кип ощутил резкий, сильный порыв нематериального движения.

Вторая группа жильцов исчезла.

И тут же появилась третья.