Глава седьмая

Веселый Роджер изрядно скинул вес. Думаю, прежде чем его убить, надо заставить его заняться бодибилдингом. Раньше-то он вел себя так, словно у него вот-вот начнется сердечный приступ.

Никто из них точно не знает, чем дело кончится, хотя видеозапись Семьи №8 внушила по крайней мере троим из них настоящий страх.

Еще они также поговаривают и о неком оздоровительном аспекте пленения. Ведь я кормлю их низкопротеиновой, обезжиренной пищей. Джун даже задумалась, с какой стати я так забочусь о них, если у меня какие-то «дурные намерения». Я подслушал, как они говорили об этом, хотя говорят они очень мало. Большую часть времени ходят надувшиеся, как быки.

Когда я доставал гири и гантели из-за парада скелетов, кости забряцали. Звук не очень приятный для их ушей, судя по тому, как поморщилась Джун. Но для меня он звучал как «Волшебная флейта» Моцарта. Мне сорок восемь лет, но тело у меня крепче, чем у двадцативосьмилетнего. И причина тому – поднятие тяжестей. Другим путем такого не добьешься. Бегом хорошего тела не получишь. Типичные мазохисты-марафонцы выглядят такими же изнуренными, как и нищие в Непале. А если качаешь железо, твои мускулы наливаются силой. Это не значит, что ты будешь выглядеть, как Невероятный Шкаф. В корне ошибочное мнение. Чтобы так выглядеть, надо годами есть горы продуктов. Этого с Вандерсонами не случится: их калории рассчитаны так же точно, как горючее на космическом челноке «Челленджер».

Они будут тренировать каждую часть тела два раза в неделю. Именно так делаю и я. Это очень тяжелый режим. Но если бы я этого не делал, то выглядел бы, как Роджер. Умер бы, как Роджер.

Рабочую скамейку я поставил прямо перед клеткой. Я могу поднимать или опускать один из ее концов и таким образом воздействовать на тот или иной мускул или даже на какую-то его часть. Профаны этого не поймут. Нельзя делать одно упражнение для одной мышцы и при этом добиться гармоничного развития. Тяжести – резец. Работаешь над мышцей внизу, по бокам, наверху. Обрабатываешь ее под разными углами. Попотев несколько недель, заметишь результат.

Ценители моего искусства верят, что я леплю свои серии из глины. Семьи являются завершением того, что поднимается из самых дальних уголков моего воображения. Именно так я им говорю, и они покорно соглашаются. Да, я делаю формы по глиняным фигурам, а потом отливаю их в бронзе. Так просто. Так фальшиво. Так обыденно. А на самом деле я делаю скульптуры из живых людей.

Прежде чем я пролью хоть каплю бронзы, я формирую их живую плоть. Я кую их здесь. Делаю это до тех пор, пока не пойму, что они приобрели хорошую форму. У них появляются мускулы. У них появляются бугры и изгибы. Это тела с резко очерченными формами, а не свободно свисающая, как лишайник, плоть... Если быть откровенным, я так думаю о Роджере... Они могут даже начать вновь восхищаться своим партнером. Мне уже не раз доводилось видеть такое. Несколько недель подобного режима, и я наблюдал, как муж и жена снова начинают поглядывать друг на друга, потом вместе принимаются разглядывать своих спящих детей. Затем я наблюдал, как они в тишине занимаются любовью. Я делаю им одолжение этой программой, хотя сначала они редко понимают ту выгоду, которую она им принесет. Вот почему убеждение приобретает первостепенную роль. Хотя в случае с Семейным планированием №5 ничего не получилось. Они настолько пристрастились к никотину, что родители не могли мыслить логично, и мне пришлось ускорить программу. Мне было жаль тех бедных детей, которые жили с такими родителями. Их предки пыхтели, как две старые подушки, когда я усадил их на велотренажер. Даже угроза смерти, которая нависала над ними, как облако дыма от их любимого «Мальборо», не заставила их приложить хоть какие-то усилия в поднятии тяжестей. Я кривлюсь каждый раз, когда вспоминаю Семейное планирование № 5. Их убийство стало актом милосердия. Для них и для меня.

Но с Веселым Роджером и Джун, Бриллиантовой девочкой и сыночком все сработает как надо. В буквальном смысле этого слова. Больная спина Веселого Роджера, похоже, прошла. По крайней мере, он больше не хватается за нее так, словно у него прострел. Я уже предвкушал, как буду наблюдать за Бриллиантовой девочкой, когда она ляжет на станок для растяжки подколенных сухожилий и закинет за колени штангу. Самый восхитительный эффект производят движения. С каждым наклоном конский хвост на ее голове будет жадно подниматься, словно просить облегчения, молить о пощаде.

Они наблюдали за мной с большим интересом. И я понимал почему. В клетке скучно. Любой может дойти до отчаяния, играя неделями в крестики-нолики. Да, еще они посмотрят продолжение эпизодов из пленок Семейного планирования №8.

Только Бриллиантовая девочка продолжает острить, да так часто, что я думаю, ей не помешала бы профессиональная помощь. Почему они еще несколько лет назад не обратились к психиатру? Разве может человеческое существо оставаться настолько хладнокровным? Полное безразличие к собственной судьбе? Это, должно быть, продуманные действия. Она пытается играть со мной. Не могу поверить, что она согласна умереть только для того, чтобы освободиться от своей семьи. Хотя, кто знает? Может, если я бы провел четырнадцать или пятнадцать лет в такой семейке, то тоже бы захотел умереть.

Я подтащил станок для развития мышц и, не торопясь, начал монтировать его на скамье. Затем сходил и принес блины для штанги и гантелей. Я лично отливал их из бронзы. Это самый красивый набор, который я встречал. Бриллиантовая девочка уставилась на них.

– Сколько тебе лет? – наконец-то спросил я.

– Восемнадцать, – ответила она, в то время как Джун выкрикнула «тринадцать», а этот идиот Роджер сказал «шестнадцать».

Роджер единственный, кто говорит правду. Джун старается держать меня подальше от дочери, уверяя, что она еще почти ребенок. Восхитительно, если учесть их натянутые отношения. Бриллиантовая девочка хочет заверить меня, что она взрослая, и делает ставку на те выгоды, которые она от этого получит. А Роджер, старый добрый простачок, считает правду чем-то вроде талисмана. Полагаю, что в конце он больше всех будет расстроен моей двуличностью. Он будет проводить недели, чтобы привести себя в форму, и ужасно огорчится, когда поймет, что все его труды и усилия не только не принесли ему свободы, а наоборот, приблизили его смерть.

Шестнадцать, такой милый возраст. Самое лучшее в восемнадцать – быть восемнадцатилетним мальчишкой. То же самое можно сказать и о сорока восьми, когда рядом с тобой Бриллиантовая девочка.

Все время, пока они были здесь, я прятал блины для штанги и гантелей за парадом скелетов. Теперь, когда Вандерсоны поняли, что они герои экрана, это секрет нашего успеха. Вот это и называется тяжелой работой.

В этом и заключаются мои разногласия с новым поколением художников. Они не хотят по-настоящему работать, не хотят полностью отдаться искусству. Ведут пустые разговоры с аудиторией. Но они никогда полностью не отдавали себя делу, которому служат. А это значит, что они дилетанты. Я все отдал моему искусству. До последней капельки. И то же самое будет с Вандерсонами. Они будут работать так, как не работали ни разу в жизни. Они увидят итог и, если они рассудительные люди, то будут мне только благодарны. Что у людей есть? Пятьдесят, ну, может быть, сто лет. Скульптура живет в веках, а возможно, и вечно. Посмотрите на «Давида» Микеланджело. Он будет существовать еще долго после того, как мы умрем. Он будет существовать тысячу, возможно, и две тысячи лет после того, как мы умрем. То же самое случится и с Вандерсонами. Они должны быть благодарны мне. Когда я думаю о том удовольствии, с которым буду создавать Бриллиантовую девочку, ваять ее грудь и бугор Венеры, ее круглую попку, я не могу не думать о Микеланджело, который укорачивал пенис Давида, высекал его юный упругий зад, вкладывая в грубый камень всю свою страсть к молоденькому мальчику. Сказать, что мастер выполнял свою работу с любовью, значит, понять его самую главную мотивацию к работе: страсть. Самая великая ирония заключается в том, что большинство своих работ он делал для Римской католической церкви.

На то, чтобы подготовить все оборудование, ушел целый час. Я надел кожаные перчатки с обрезанными пальцами и велел моим пленникам внимательно следить за мной.

– Ваша жизнь зависит от того, насколько правильно вы будете выполнять то, что я вам покажу.

Я услышал, как Джун тихо прошептала:

– Да он чокнутый.

И Джун Кливер, которая, скорее всего, мормонка. Оставим без последствий ее глупое замечание. Кому есть дело до того, что она думает? Повернутый? А, кто из клетки вылупил глаза на меня? У кого настроение меняется чаще, чем горбуны на Нотр-Дам де Пари? Кто может то пытаться выцарапать глаза собственной дочери, то играть с сыночком в крестики-нолики. Если кому здесь и надо подлечиться, так это тебе, Джун.

– Я начну выпускать вас на стационарный велотренажер. Для начала все просто. Мне герои не нужны. Вы будете выходить по одному и даже не мыслите выкинуть какой-нибудь фортель, – я вынул пистолет и помахал им в воздухе, чувствуя себя при этом ковбоем с Дикого Запада. – Вы все меня слышали?

Они что-то пробормотали. Думаю, что это было нечто вроде «да».

Я выставил низкое сопротивление и начал крутить педали.

– Хочу, чтобы вы разогревались медленно...

Как это выглядит со стороны? Эшли Штасслер – персональный тренер. Может, стоит заняться этим профессионально. У меня были потрясающие результаты с людьми, по-настоящему потерявшими форму. К сожалению, утех, кто вступает в оздоровительный клуб, нельзя держать пистолет у виска. Очень жаль, потому что угроза смерти – великолепный помощник в тренировках.

– Видите, мои ноги не дрыгаются, как сумасшедшие. Я кручу красиво и ритмично.

Не хочу, чтобы Роджер или Джун растянули какие-нибудь мышцы или получили травму. Такое несчастье отодвинет окончание работ. Меня не очень-то заботят сыночек и Бриллиантовая девочка. Я достаточно поработаю с ними, чтобы нарастить им кое-какие мышцы. Однако что-либо сделать с телом молоденького мальчика очень трудно. Он – настоящий худышка. А его сестренка настолько великолепна, что я вряд ли смогу что-либо подправить. Вот Роджеру и Джун придется поработать.

– Я вспотел. Видите? – я слез с велотренажера. – Теперь я готов к поднятию тяжестей. Но и здесь я должен действовать не торопясь.

Я установил небольшой вес на штанге и поднял верхний конец скамейки ровно на тридцать пять градусов. Потом начал наклоны, пятнадцать раз.

Теперь настало время скинуть теплую куртку. Под курткой у меня костюм для бодибилдинга – никаких рукавов, узкие лямки на плечах, большие вырезы по бокам, обнажающие грудь и спину, а также полностью плечи. По мере того, как мы будем продолжать, они должны будут выучить все эти мышцы: грудные мышцы, триплексы, бицепсы. Сейчас я не уверен, что Вандерсоны даже знают об их существовании.

У меня ушло почти пятнадцать минут на то, чтобы продемонстрировать три комплекса отжиманий. Я обратил их внимание на то, насколько важно сделать двухминутный перерыв между каждым комплексом. Каждый раз я делал от восьми до двенадцати повторений движения. Всего три комплекса.

К тому моменту как я закончил, пот катил с меня градом.

– Вы видели, как я старательно работал?

Вид у Веселого Роджера стал обеспокоенный. Словно над его головой поднялся плакат: вы ожидаете, что я буду это делать?

– Вам придется работать еще усердней. Знаете зачем? Они тупо уставились на меня, но тут выскочила Бриллиантовая девочка.

– Зачем все это, Арнольд? – спросила она с ужасным немецким акцентом.

Полагаю, она имела в виду Шварценеггера. Я бы солгал, если бы сказал, что мне это не польстило, но у меня далеко не такой корпус. У меня длинные упругие мышцы, и каждая из них при напряжении «вздувается». У меня вены, которые на первый взгляд готовы выскочить из-под кожи.

– Бриллиантовая девочка, ты должна трудиться, потому что от этого зависит твоя жизнь.

Я был почти уверен, что она придумала еще какую-то выходку, так как у нее на лице снова появилась улыбочка. Я поспешил опередить ее. А то она, может быть, решила, что я открыл здесь неофициальную оздоровительную клинику. Я даже попробовал подобрать название. «Обрети прекрасное тело». «Здоровье с Эшли Штасслером». А может быть, ближе к сути дела: «Похудей или умри!» Хотя для большей точности, думаю, лучше будет: «Похудей и умри». Вместо этого Бриллиантовая девочка вышла вперед, хлопнула руками над головой и, сцепив их, потянулась, покачав бедрами, после чего поинтересовалась:

– И когда же мы начнем?

Не мы. Начнет Джун. Под дулом пистолета я отогнал всех к «ящику для котят». Вывел Джун и закрыл клетку.

– Надень это.

Я бросил ей обычные серые тренировочные штаны, и она натянула их поверх набедренной повязки. Всем своим видом она выказывала благодарность. Но это того не стоило. Мне нужно, чтобы ей было тепло. Мне вовсе не нужно, чтобы она повредила мышцы.

– А теперь садись и крути педали.

– Ага, мамочка! Крути, крути, чтобы выжить!

Но команды болельщиков из Бриллиантовой девочки не получилось. А вот Джун крутила педали усердно. Слишком быстро и слишком усердно. Мне пришлось попросить ее не торопиться. От природы любит перебирать, я это уже видел. Она мгновенно запыхалась.

После того как она вспотела, я велел ей слезть с велотренажера и снять верхнюю одежду. На этот раз ей было не до протестов. Я указал на гимнастическую скамейку. Она легла на спину, и ее груди распластались на грудной клетке, напоминая яичницу-глазунью.

Она слаба. Хотя слабой она и не выглядит, она все же очень слаба. Джун с трудом сумела наклониться четыре раза с самым легким весом. Она не симулировала, просто выдохлась.

– Попробуй-ка это, – приказал я.

Я вручил ей две трехкилограммовые гантели и встал над ней, следя, чтобы вес распределился строго по вертикали. Она выполнила девять отжимов. Приемлемо.

К тому времени, как мы закончили с грудными мышцами, она блестела от пота. Когда Джун отжималась, я следил.за ее мышцами. Ей надо было заняться тяжелой атлетикой несколько лет назад. Сейчас она совсем запыхалась. Я протянул ей хлопчатобумажную рубашку, и она поблагодарила меня. Первое вежливое слово, которое она мне сказала...

Роджер, и в этом нет ничего удивительного, совсем другая история. Он старался, но оказался не сильнее своей жены. К тому же у него не было той целеустремленности. Мне пришлось наставить пистолет ему прямо в лицо, чтобы напомнить о том, что я не шучу. Затем я честно приложил все свои усилия, но очень скоро понял, что с Роджером придется работать и работать. Я надеялся покончить с ними в течение двух недель, пока сюда не приехала эта студентка. Я бы мог воспользоваться ее помощью при изготовлении форм, но на этой стадии о помощи не могло быть и речи. Я вовсе не против того, чтобы убрать лишний жир скальпелем. Срезать жир так же просто, как нарезать конфетти, но это слишком хлопотно. И все же, это выход, и я укажу ему на это, если он начнет тянуть резину. Полагаю, я всегда могу начать работу с Джун и детей, но тогда Роджер поймет, что обретение мышц равносильно убийству, а такое равенство быстро приведет к нежеланию трудиться. Именно поэтому очень важно вывести их на одинаковый уровень примерно в одно и то же время. Поверьте уж мне, я научен горьким опытом.

Сынишка оказался так перепуган, что я не смог вытащить его из клетки. Он ухватился за ноги Джун так, что у него побелели костяшки, и при этом еще и разрыдался. Эти детишки – настоящие плаксы. Несколько секунд я думал, что его мать с отвращением оторвет его от себя. Перед этим она была очень близка к этому, однако она с мужеством мученицы вынесла его мертвую хватку. Я решил, что ничего не добьюсь, даже если пристрелю его. Его смерть ужасно повлияет на них, а создание команды требует времени. Я решил дать ему тайм-аут. До тех пор, пока он остается таким как есть, все отлично. Физические упражнения пойдут ему на пользу, но если он хочет хныкать и плакать, то пусть делает это в предоставленное ему время. Выбранная позиция очень важна, деточка, но ты, похоже, этого еще не понял.