БА-ВАААХ-ВААХ-ВАХ. Барабаны разрывали на части Бактапур, закопченный город-побратим Катманду. Я слышал их грохот, проходя мимо литейки, минуя примитивные топки и развалины из почерневших кирпичей, которые когда-то лизало пламя.

Мой провожатый провел меня по коридору с таким низким потолком, что мне пришлось пригнуться. Его темная и блестящая кожа по цвету напоминала орех, а ногти казались когтями. Невероятно длинные, они едва ли не загибались в кольцо, как отросшие ногти мертвеца, которые, как говорят, растут в глубине могил. Мой провожатый был хинди, тем, кто поклоняется любым формам бытия.

Наш путь освещала единственная лампочка. От ее яркого, почти солнечного света у меня началась резь в глазах. Неожиданно мой провожатый сказал на ломаном английском:

– Никаких дам. Никаких дам.

Хотя никакие дамы нас не сопровождали. Я прибыл в Непал один. Перед этим я бродил по горам, где полно таинственных монастырей. Слушал легенды и песни. А вот сейчас, в последние дни моего путешествия, я натолкнулся на литейную мастерскую.

– Никаких дам, – повторил индус, а потом хихикнул.

Я сразу же понял, насколько он лицемерен, потому что мы вышли из тесного коридора в просторную пещеру, заполненую скульптурами обнаженных женщин. На полках сверкали бронзовые фигуры, переплетенные в различных позах. Бесстыдный сверкающий парад. На стене слева от меня, в нескольких метрах над головой, застыли алчные бронзовые дамы. Они напоминали голодных язычников на средневековых мозаиках. Но их хищные глаза жаждали не плоти, а душ. Их ноги, вывернутые наружу в бесстыдном призыве, откровенно демонстрировали бронзовые «врата рая».

Эксцентрично? Да, совершенно верно. Но как возбуждало! Я не мог этого отрицать, хотя знал: не следует показывать своих чувств. Мне нужно было развернуться и уйти. Но я не мог сделать этого, так как бронза выглядела живой. Даже одного взгляда было достаточно, чтобы почувствовать бурю страсти, порожденную рукой художника.

Если бы одна из этих фигур зашевелилась и попробовала бы обнять меня, то я бы удивился этому не больше, чем кошка, которая заметила, как тень в углу ожила и метнулась к хлебной крошке. Внутри меня все клокотало. Стоя там, я ощущал себя зернышком, кусочком сала, солью, сахаром – песчинкой, ожидавшей, что вот-вот ее проглотит сказочный великан.

Я был похож на человека, который впервые случайно увидел половой акт, стал свидетелем неприкрытого насилия в дешевом погребке Бангкока, или заглянул в окно на одной из печально известных улочек Амстердама. Еще меня можно было бы сравнить с человеком, наткнувшимся на совершенно новый мир в интернете. Мой взгляд оказался прикованным к действу, замершему в бронзе. Изнутри меня пожирало неугасимое пламя, после которого в душе остается только пепел.

Знание, открывшееся мне, ждало меня тут все эти годы. Оно поразило меня с шокируюшей силой, заставило на едином вздохе произнести еле слышные слова:

– Теперь я стану совсем другим.

Это знание разрушило все былое, показав, что все прежнее – ложь, а я совсем не тот, кем я себя считал. Я увидел, что в мгновение ока твоя доброта, благородство и даже чувство собственности могут растаять, словно туман. И тогда ты начинаешь понимать, что не ты выбираешь, а тебя выбирают.

Глава первая

Я провел свою новую лучшую подругу по северному краю поселка. Остановился и подождал, пока она пописает и проберется сквозь густые кусты, которые пышно разрослись по обеим сторонам грязной дороги. Эту дорогу проложили грузовики с цементом и мусором, катавшиеся туда-сюда лет сорок назад. О возрасте домов в поселке я мог только догадываться, но мои предположения были достаточно точны, так как я исходил из размеров деревьев, кустов и архитектуры самих зданий. Пригородные дома явно строили в шестидесятые. У некоторых имелись пристройки, кое-как надстроенные вторые этажи или обновленные фасады, с убогими архитектурными украшениями. Но все это не могло полностью преобразить их. По-моему, они выглядели бы много лучше в своем первоначальном виде. Возраст зданий тяжело утаить. Они, как и люди, не могут скрыть признаков увядания. Но этот пригород процветал. А дома? Они были достаточно стары, чтобы сменить дюжину, а то и больше, хозяев. Сейчас тут обитало множество семей. Важная деталь!

Грязная дорога протянулась примерно метров на триста. У каждого участка увядающая аллея. Настоящая помойка – рай для всех окрестных собак. Именно поэтому я и «приручил» ее. Я хотел выглядеть так же естественно, как один из этих тополей или кленов. Если кто-нибудь увидит меня слоняющимся по округе, то задумается: зачем этому парню понадобилось слоняться по лесу? А вот с собакой я буду выглядеть естественно, словно порыв ветра.

А она смазливая, эта шотландская овчарка. Черная с серым и белым, как те щенки, которых она оставила в приюте. Она относилась к тем собакам, которых люди не замечают. Ее жизнь со мной будет очень короткой – всего несколько часов, а потом я отпущу ее на все четыре стороны. Она должна считать, что ей улыбнулась Удача. Если бы я захотел дать ей кличку, то именно так бы ее и назвал.

Мы с ней чем-то похожи: седые волосы и острые черты лица, среднего возраста, у обоих дружелюбные, даже, можно сказать, ласковые манеры. Шагая к дому, я подумал о том, что очень часто собаки и их хозяева поразительно похожи друг на друга...

Я наблюдал, как они переехали в понедельник. А этим утром – в день вывоза мусора – они уже сложили сломанные картонные коробки в кучу для того, чтобы их забрал мусорщик. Меня восхитила их аккуратность и то, как решительно они взялись за обустройство своего жилища. Меня это восхищало намного больше, чем они могли бы себе представить, так как прибранное помещение много лучше того, где царствует беспорядок. Среди бардака тебя может поджидать любая неожиданность. Думаю, их художественная коллекция тоже уже приведена в порядок. Порой я испытывал уважение к их выбору, хотя это бывало редко. Речь не о вкусе. В большинстве случаев я об этом не задумываюсь. Все это чепуха. Разве можно сравнить какую-то коллекцию с диваном, ковром, вязаными подушками тети Эммы?

Мы вышли на мощеную дорогу. Металлические столбы преграждали вход в боковую аллею. Я поставил машину в конце дороги – микроавтобус, который в подобных пригородах не вызывает никаких подозрений. «Форд-эколайн» без окон. Такие машины обычно используют флористы, водопроводчики или настильщики ковров, хотя я однажды читал, что кто-то из профессионалов ФБР назвал эти автомобили любимым транспортом серийных убийц.

Только мы ступили на тротуар, как собака снова присела и облегчилась. Я одобрил ее вольное поведение, дал ей кусочек бисквита, чтобы у нее не пропал ко мне интерес.

В доме, за которым я наблюдал с понедельника, было два этажа. Серые ставни, на первом этаже выглядели несколько темнее. По всему периметру протянулась белая окантовка. Ровная, как фарватер, дорожка из кирпичей. Зеленая, почти мерцающая на солнечном свете.

На первом этаже они успели повесить занавески. Это я тоже одобрил. Занавески определенно мне на руку. И еще: в день их переезда я заметил, что внутренняя лестница спускается прямо к входной двери. Дурной Фэншуй, вся энергия выливается прямо на улицу. Из-за этого все, кто здесь живет, будут болеть. Сомневаюсь, чтобы новые жильцы это понимали, но они это узнают сами, и очень скоро.

Новые жильцы – это Вандерсоны. Их четверо: муж, жена, дочка-подросток. Ей не более четырнадцати, и у нее такая прекрасная кожа, что хочется ее потрогать, погладить и не выпускать из рук. Есть еще сын лет девяти – десяти. Судя по всему занудный мальчишка, подвижный, всегда готовый набезобразничать. А вот собаки у них нет. Это очень важно. Собаки всегда мешают. Даже маленькая собачонка может поднять тревогу. Вот кошки другое дело. Они могут быть очень забавны в своем вероломстве. После того как я кончал с семьей, кошки терлись о мои ноги, словно говоря: «Спасибо, господин Грабитель. Да я никогда их уж так сильно и не любила». Но даже кошек нельзя упускать из виду, особенно если они живут в доме. Хотя я иногда с удовольствием скармливал им домашних канареек или попугаев. Я не просто получаю удовлетворение от утоления хищных инстинктов, но кое-чему и учусь, наблюдая, как зверь охотится за своей жертвой. Попугаи, например, отчаянно борются за жизнь. А вот канарейки просто умирают от страха. После того как их загонят в угол или прижмут к полу, они замирают, смотрят в раскрытую кошачью пасть и потом буквально падают замертво.

Люди во многом точно такие же. Есть различные уровни страха, но самое удивительное в том, что все семьи, с которыми мне приходилось иметь дело, очень похожи друг на друга.

Никогда не упускаю случая дать им это понять. Полагаю, что Вандерсоны не составят исключения. Они выглядят такими же нормальными, как столбы забора.

Они переехали сюда из Пенсильвании. Из Гаррисберга, если точнее. Откровенные дураки. А я всегда пользуюсь архивными записями. Мне не нужны семьи, которые переехали с другого конца города или жили до этого за два квартала отсюда. Лучше, когда они приехали издалека. Уехали подальше от тех, кто их знает, от тех, кто может вспомнить о них в любой час, на следующий вечер или через день. Дайте мне один день, и меня уже не найти. Тут Вандерсоны вполне подходят...

Я дал собаке последний кусочек бисквита, поощряя ее естественное самолюбие. Она сожрала кусок и завиляла хвостом. Судя по всему, она не скучает по своим щенкам. Мы вместе поднялись на крыльцо.

– Спокойно. Рядом, – приказал я собаке и нажал кнопку звонка. Внимательно прислушался, чтобы услышать, работает ли звонок. Не стоит торчать на виду больше, чем это необходимо. Никогда не знаешь, наблюдает ли за тобой кто-нибудь или нет. Звонок у Вандерсонов оказался довольно мелодичным.

Дверь открылась. Мальчик. Он высунул в щель личико и уставился на меня, потом перевел взгляд на собаку. Собака завиляла хвостом и попробовала привлечь его внимание. Она великолепно выполняла свою работу, однако парнишка не клюнул.

– Что вам надо? – спросил он так, словно давно знал меня, и я ему уже изрядно надоел.

– Мама или папа дома? – спросил я, наклонив голову так, словно собирался заглянуть в дом.

– Мама, мам! – заблеял паренек.

Услышав, что возня на кухне стала громче, он обернулся. Мама была привлекательней, чем казалось издали. Но ее голос...

– Да... Чем могу помочь? – выглядела она слишком нерешительной, полной подозрений.

Обычно новоселы доверчивы. Новые соседи заходят знакомиться, приветствуют их. А тут что такое? Недружелюбные соседи? Неужели никто к ним еще не зашел с бутылкой вина или тарелкой пирожков? Я специально выждал несколько дней, чтобы с этим было уже покончено. Сначала они должны принять меня за очередного нового соседа. И тут я вспомнил: они же с Дальнего Востока.

Я представился как Гарри Батлер. Гарри очень неприметное имя, не вызывает никаких ассоциаций. Скажи им Тед, и они сразу подумают о Рузвельте; Джон, и они тут же вспомнят Леннона. А вот Гарри? Если они молодые, то вспомнят Поттера, а если пожилые – Трумена.

– Извините за беспокойство, но я жил в этом доме, когда был еще ребенком. Можно ли войти и посмотреть на дом, взглянуть на мою бывшую комнату? Я только что с похорон моей матери, у меня там ее вещи, – я кивнул в сторону микроавтобуса. – Прежде чем уехать из города, мне захотелось взглянуть на наш старый дом. Я давно здесь не был, а у меня столько приятных воспоминаний об этих местах.

Это ключевой момент в деле: сочувствие. Я хвалю их вкус и демонстрирую нашу обоюдную любовь к дому. На этом этапе нужно лишь найти точку соприкосновения. Все надлежит сделать тихо и спокойно.

Она никогда не была так привлекательна, как сейчас в этом платье. Вы никогда не представите себе, что некоторые женщины носят дома.

И еще я подумал, не мормоны ли они, не наткнулся ли я на сборище религиозных фанатиков. Я бы тогда с лихвой расплатился с аккуратно подстриженными миссионерами. Не один год эти гады нарушали мой покой. Платье госпожи Вандерсон заставило меня задуматься именно об этом. Я прекрасно знал, что она большую часть дня бездельничает – наблюдал за ней. А само платье не что-то там экстравагантное, нечто вроде халатика. Вы уж меня извините, но это чистая правда, такое носила еще старенькая Джун Кливер.

Меня это ужасно возбуждает. Даже не знаю, она ли сама, ее ли платье, ее колготки или просто предвкушение того, что случится, но мне пришлось собраться, чтобы продолжить диалог. Замолчи я – и это было бы ужасной ошибкой. Нельзя слишком выпячивать свое желание. Я, как продавец, продаю себя и свое потерянное в этом доме детство.

Некоторые женщины обладают необычайно сильной жаждой жизни. И если они сказали... Нет, не думаю, что мне тогда надо было бы развернуться, извиниться за отнятое время и уйти. Я не мог торопить события и напомнил себе об этом, когда ее глаза затянулись дымкой, а губы плотно сжались. Но прежде чем она успела что-либо сказать, меня спас ее муж. Я увидел его, как только он появился. Защитник семейства, здоровый жизнерадостный парень, который пригласил меня в дом и рассказал, что и сам всегда хотел бы вернуться, посмотреть на свой дом детства.

– Заходите, заходите, заходите.

Подчинить семью совсем не трудно. Вы фокусируете внимание на детях, пусть худшие страхи родителей сами подскажут им линию поведения. Я сделаю так, чтобы Веселый Роджер – папочка – сам связал телефонным проводом своих сына и дочку, и сделал бы это как следует, а то я сделаю это сам.

Он отлично справился с этой работой, особенно с девочкой. Ах, этот милый чуть приоткрытый ротик, который он заклеил скотчем. Он сделал это так старательно, что я испугался, не задохнется ли крошка раньше времени.

Когда он занимался своей женой, платье у нее задралось и собралось складками на бедрах. Сквозь колготки я разглядел ее трусики. Это привлекло мое внимание, но не надолго. Не могу допустить ошибки. Со мной никогда такого не случалось. Ни разу в жизни.

А теперь настало время и самого Веселого Роджера. Пора ему сложить руки за спиной. Я достал наручники. Нужна всего одна пара наручников. Я прятал их до поры до времени. Только после того как «клиент» наденет их на себя, я могу начать работать с ним, а затем и с оставшейся троицей. Он всего лишь свяжет их, вставит им кляп, а мне достанется основная работа.

– Не получится, – сказал он с ухмылкой. – Ты не нацепишь на меня эти штуки.

Вот этого-то я и боялся – дурацкого сопротивления. Иногда здоровые мужики считают себя сильнее пули. Уверен, он уже видел себя героем. Но он просто придурок. Он связал свою семью, а себя не хочет. С чего бы это?

– У тебя нет выбора, – объявил я ему так, как говорят трехлетнему ребенку. – Если, конечно, ты хочешь выйти отсюда живым.

В этом утверждении была доля правды. Я нацелил пистолет на его голову. Оружие впечатляет. Его жена приглушенным голосом начинает издавать звуки. Что-то вроде: «Уупф... уупф». И при этом она отчаянно мотала головой. До этого она словно впала в оцепенение, а теперь она не смогла сдержаться. Ее сын понял намек и последовал ее примеру. Настоящий хор.

– Уупф-уупф.

А у дочери был отсутствующий взгляд.

– Согласно результатам голосования ты проиграл, – объявил я с улыбкой.

Затем я взвел курок и сунул ствол ему в лицо, чтобы он хорошенько разглядел дуло, почувствовал запах стали.

– Или ты станешь паинькой, или ...

Я пожал плечами. Дуло сдвинулось на один или два сантиметра, задело его нос. Так я и хотел, хоть использовать пистолет и не собирался.

– Что ты хочешь? – спросила она.

Не впервые слышу этот вопрос. Она меня тоже спрашивала об этом, и делала это так, что чувствовалось, она готова согласиться на все, что я потребую. Я рассмеялся. Для начала убью ее мужа.

Когда я протянул ему наручники, он все еще не сводил глаз с пистолета. Я жестом приказал ему заложить руки за спину. Он так и сделал, а потом, покачав головой, я защелкнул наручники.

– Сиди спокойно, – приказал я.

– Зачем?

Я заклеил скотчем ему рот. Вот мой ответ.

Собака обнюхала его жену и зарычала. Животное проявило интерес к ее паху. Джун скрючилась от испуга, решив, что я собираюсь заставить ее заняться скотоложством.

Но я оттащил собаку. Всадил бедному животному пулю прямо в мозг. После этого собака перестала фыркать, а Вандерсоны – протестовать.

Загнав микроавтобус в гараж, я заметил – уже начало темнеть. Я приберег Джун напоследок. Когда я стал расстегивать на ее спине платье, она снова начала издавать уупф-уупф. Еще час назад она была готова торговать своим телом, а теперь вдруг начала относиться к нему, как к чему-то священному. Но это только до того момента, пока я не потерял терпение. Потом она обмякла и решила смириться со своей участью. Возможно, посчитала, что я выдохнусь на ней и пощажу детей.

Руки за голову. Теперь я мог осмотреть ее. Проверка? Несомненно, хотя вряд ли она нужна. Белье? Ерунда. Чушь, я и так все знаю. Стандартные трусики и лифчик, помнящий дни былые.

Ее коленки разъехались в стороны, но не более чем на тридцать сантиметров, так как ноги были связаны в щиколотках. Однако я не собирался развязывать ее. Все так и останется. Меня не интересует то, что еще не созрело. Я сложил ее платье, отложил его в сторону, а госпожу Вандерсон затащил в микроавтобус и пообещал медленную смерть обоим ее детям, если кто-нибудь вздумает стучать в стенки машины.

Следующие сорок пять минут я убирал кровь. Потом труп собаки. Его я забросил к Вандерсонам в микроавтобус. Затем я пропылесосил пол, после чего вытер все поверхности так, чтобы ни одна моя ниточка, ни один мой отпечаток не остались в доме. Я вынул мешок из пылесоса и бросил его тоже в микроавтобус. Поставил в пылесос новый мешок. Вандерсоны исчезнут без следа. Я уже видел заголовки газет. Все это так предсказуемо.

Впереди у нас был долгий путь. Мне вряд ли потребуется комната на ночь...

Я подъехал к Макдональдсу и заказал три больших порции кофе. Ужасное пойло, но когда у тебя в кузове связанная семья из четырех человек, нет времени искать в этом несчастном городишке пятизвездочный ресторан.

Вандерсоны не рискнули даже пошевелиться, пока я стоял и расплачивался, а через несколько минут наши огни уже присоединились к цепочке огоньков на пригородном шоссе. Проехав сто километров, я остановился на площадке для отдыха и избавился от мешка из-под пылесоса и окровавленных бумажных полотенец. Собаку выбрасывать здесь было слишком рискованно. Так что ее труп поедет с нами дальше. А Вандерсоны лежали в темноте кузова. Никто из них не шевелился. Не осмеливался.

Глава вторая

Лорен Рид вышла из автобуса и заметила, что для машин на светофоре загорелся красный свет. Она поспешила пересечь четырехполосную дорогу, поглядывая на полных нетерпения утренних водителей, выстроившихся в ряд справа от нее. Один из водителей на холостом ходу нажал на газ. Идиот.

Над ней нависал Бандеринг-холл[1] – четыре этажа серого бетона. Плита на плите. Безликие, уродливые стены с высокими окнами. Все в стиле современной архитектуры. Пальто показалось ей слишком тяжелым и теплым, и она решила, пора оставить его и одеться по сезону. Переменчивая весна, какой она всегда бывает на северо-западном тихоокеанском побережье, наконец-то захватила бразды правления. И Лорен, подстраиваясь, уже перенесла утреннюю пробежку из овального зала на улицу, на дорожки Портлендского парка.

Сегодня предстоял напряженный день. Глядя на литые вытяжные вентиляторы на втором этаже, она подсчитала, что выделит по восемь минут каждой студенческой скульптуре. Это все, что можно себе позволить. Значит, на подготовку к работе у нее останется десять минут. Конечно, некоторые студенты, работы которых уже раскритикованы, согласятся и на меньшее время, но другие, те, что считают, будто создали шедевр, будут обижены недостатком внимания.

Задержаться нельзя, так как заседание факультета начнется в полдень. Опоздания там не потерпят. Тех, кто не пришел вовремя, в конце заседания ожидает очень неприятное замечание.

Лорен прошла мимо шумно открывшихся дверей лифта и поднялась по лестнице на третий этаж, где располагался ее кабинет. Давным-давно она обнаружила, что распорядок дня жизненно важен, когда ты живешь не дома, хотя сказать точно, где находится твой дом, очень трудно. Может, это Портленд, где она преподавала и снимала квартирку в старом здании викторианского стиля? Там раньше располагались комнаты для завтрака. Или Пасадена? Там ее студия. А еще есть место, где живет Чэд, напомнила она себе. Лорен с удовольствием заметила, что звезда его закатилась, и она о нем больше не думает ни днем, ни ночью. Он был ее дружком целых семь лет. Семь лет. Но когда она в это Рождество сказала ему: «Послушай, я очень тебя люблю, но я хочу выйти замуж и создать настоящую семью», он смылся. Не физически. Эмоционально. Отвалил быстрее, чем взломщик банков с мешком денег.

Ее студия так и осталась в его доме, но она нашла себе маленькую квартирку по соседству, и теперь жилищный вопрос стал слишком назойливым: квартирка в Портленде или там, в Пасадене?

Лорен открыла свой кабинет и, прежде чем поспешить в студенческий клуб, расположенный в подвале примыкающего административного здания, разгрузила сумку. Она принесла большую кружку горячей воды для чая, а предпочитала она сорт «Чей». Кружку она поставила рядом с «Макинтошем», все выходные находившемся в спящем режиме.

Усевшись за стол, Лорен оживила экран компьютера. Она взглянула на аккуратно расписанный распорядок дня. Господи, у нее запланирована встреча с писателем, который хочет взять у нее интервью. Но о чем? Он сказал, что пишет исследование на тему современной скульптуры. Однако, она до сих пор не могла понять, зачем писать такую книгу: кто ее будет покупать? Но этот звонок пощекотал ее самолюбие, так как она не считала себя столь известной фигурой в мире современной скульптуры. Лорен вообще старалась не называть себя художником, а предпочитала слово «скульптор», полагая, что, только сотворив нечто действительно выдающееся, сможет назвать себя «художником». Но такого еще не случилось. Последняя выставка расстроила ее, если не сказать больше. Лорен поняла, что повторяется. Впервые она осознала, что работа превращается в привычку, обволакивает, как смог обволакивал ее студию там, в Калифорнии.

На мгновение она задумалась, как выглядит этот писатель. Представила себе мрачного типа, что-то вроде мистера Любопытного, или повернутого молодого человека, лет эдак двадцати с большим гаком, который работает над своей первой книгой, предназначенной отобразить его профессиональные старания за последние года два.

Она не ожидала, что Рай Чамберс, с которым общалась только по телефону, окажется парнем среднего роста, с темными кучерявыми, как у барашка, волосами и сильным торсом, поднимавшимся над бежевыми свободными брюками, болтавшимися на бедрах. Живота, который бы их поддерживал, у него не было.

Его возраст? Тридцать пять? Сорок? Не старше. И никаких морщинок в уголках глаз.

Лорен встала, пожала ему руку, заглянула в глаза, отвела взгляд и тут она поняла: договариваясь о встрече, она упустила одну важную для городской жизни деталь:

– Пропуск на парковку! Извините, пожалуйста. Совсем об этом забыла...

– Не беспокойтесь, – успокоил он ее, открывая узкий репортерский блокнот. – Я нашел местечко на улице. Всего в нескольких минутах хода отсюда, – добавил он, словно ей для полного успокоения требовалось дополнительное доказательство.

А Лорен действительно в этом нуждалась. Раньше она никогда не забывала такие детали. Но она снова начала бормотать:

– Хорошо... Хорошо... Такое больше не повторится. Обещаю. Я даже не знаю, как это получилось... – Лорен бормотала и чувствовала нервозное желание говорить. Она заставила себя замолчать, но желание говорить не оставляло ее. Словно пробка у шампанского, которая лезет назад под давлением скопившихся внутри газов. – Хотите кофе? Или чаю? Я могу принести...

– Нет, – снова оборвал он ее. – Я выпил чашечку по дороге. Все нормально. Спасибо.

Лорен насупилась, попробовала расслабиться, но у нее ничего не вышло. Что ты делаешь? Она заметила, что у нее зачесалась рука, еще одна нервная привычка.

– Вы пишете книгу? О скульптуре?

Он с готовностью заговорил о своем детище, о том, что его издатель желает рискнуть и вторгнуться в область, куда не рискнули влезть такие известные критики, как, например, Роберт Хагес. Этот гусь работал для «Тайме», готовил радиопередачи. Но он обошел эту сторону искусства даже в своей книге о модернизме «Шок новизны». Рай Чамберс упомянул имена еще трех скульпторов, у которых он уже взял интервью. «Все мужчины», – отметила про себя Лорен. А Рай тем временем перевел разговор на ее работы: с чего она начала, какова природа ее первых работ? Но прежде чем Лорен поняла, к чему он клонит, она обнаружила, что уже начала рассказывать о себе с самого начала, с первого класса... Задала ли она ему хотя бы один вопрос о нем самом? Похоже, что нет. А когда она, раздуваясь от «снисходительности к себе», заявила, что больше не ощущает себя опытным скульптором, он рассмеялся, закрыл свой блокнот и сказал:

– Хорошо, будем считать, что все так и есть. Интервью я у вас взял. Теперь расскажите мне что-нибудь о себе.

– Вы что, хотите сделать из меня дурочку? Он снова улыбнулся.

– Ну, это непосильная для меня задача.

В этот момент экран компьютера ожил, издав звук, который Лорен никогда раньше от него не слышала. Снова на мониторе замерцал ее распорядок на сегодняшний день. Лорен решила, что ей надо что-то набрать на клавиатуре, не понимая еще, что покачнулось само здание. Стены задрожали. Рай одновременно с ней вскочил со стула. Вместе они бросились к дверному проему. Стены дрожали так сильно, что стали расплываться в глазах. Затем она заметила, как в вестибюле с потолка сыплется серая пыль, и услышала ужасающий треск раскалывающегося цемента. Трещина побежала им навстречу, угрожающе расширяясь на один сантиметр... на два... на три.

– Стой! Стой! Стой! – умоляла Лорен, но ее голос тонул в окружающем грохоте.

Она перевела взгляд с потолка в вестибюле на пол в своем кабинете. Там сердито, словно капли воды на раскаленной масляной сковородке, подпрыгивали колесики стула. Тяжелый книжный стеллаж с треском, отозвавшимся во всем ее теле, оторвался от стены. Вывалились два толстых тома, упали на корешки, а затем заскользили по полу.

Тряска прекратилась секундой позже. Лоренс с удивлением обнаружила, что они держатся за руки. Еще она заметила, и с этим ничего нельзя поделать, ведь скульптор чувствует руками, что руки Рая крепкие, с рельефной мускулатурой. Он поддерживал ее. Она поддерживала его...

Вместе бросились они по лестнице на улицу, где уже собрались кучки студентов. Лорен проходила по этой дорожке меньше часа назад. Светило солнце, бурлила людская толпа, а ее мысли были заняты сиюминутными мелочами... Неожиданно она поняла, что счастлива. Ведь она осталась жива, и не то, что не раздавлена, даже не поцарапалась.

Вокруг все кричали – пытались предсказать новые толчки. Все, кроме Рая. Его самообладание поразило Лорен. Похоже, каждый мужчина, попадавшийся на ее пути за последние двадцать лет, за исключением Чэда, получал удовлетворение только после того, как открывал ей самые сокровенные глубины своей души. Обычный эгоизм, замаскированный под чувствительность. А, судя по всему, Рай был не таким.

– Сейчас появятся мародеры, – пошутил кто-то из студентов. – Надо бы вернуться и забрать вещи.

Большинство рассмеялось, но к дверям устремились лишь единицы.

Через сорок пять минут этаж, на котором располагался кабинет Лорен, уже расчистили. Пять желтых пластиковых заграждений расставили пятиугольником под трещиной в потолке. «Как они определили, что именно это место, а не какое-то другое может обвалиться? – недоумевала Лорен. – Неужели нет еще каких-нибудь сопутствующих, но невидимых повреждений? Не могло ли землетрясение повредить что-то еще? В конце концов, разве не в этом заключается основа теории хаоса? Интересно, а что в этот самый момент делали бабочки, например, в Китае?»

Все время, потребовавшееся для наведения порядка, она пыталась разобраться в том, что же произошло на самом деле. Толчок был действительно сильный. Ощущались все зарегистрированные шесть и восемь десятых балла. Во время землетрясения погиб человек в Сиэтле. Несколько раненых имелось в обоих городах, Портленде и Сиэтле. К этому надо добавить повреждения на десять миллионов долларов.

Наконец Лорен постаралась отложить в сторону все свои тревоги и позвонила в администрацию. Собрание факультета отложили на час. По крайней мере, у нее оставалось по восемь минут на студента, если предположить, что они смогут задержаться на час. Хотя некоторые могут посчитать это слишком долгим сроком. Большинство из них спешат на работу, или к своим детям, а может и то, и другое. Распорядок дня у них, словно морской узел. Надо идти в общежитие, выяснить, кто торопится и должен уйти в полдень, и поработать с ним в первую очередь.

Первые три работы оказались для нее неожиданностью.

Номер один. Профессионально, с воодушевлением, «приятно для глаза». Да и сама Керри – ее автор, высокая, с крашенными хной волосами. Милая ямочка посередине подбородка. Девушка напоминала мраморную античную статую.

Лорен придралась к той позе, которую Керри выбрала для своей скульптуры. Первая обсуждаемая работа представляла собой нечто, смутно напоминающее женщину – фигура, лежащая, как могла бы лечь женщина. Однако человеческие формы были только иллюзией. Творение Керри не имело ни рук, ни ног, ни каких-либо других человеческих черт. Именно это и делало скульптуру столь эффектной. Работа была полна намеков, ни о чем не говорила прямо. Лорен видела, что никто не сможет так с налета «раскусить» это произведение. Надо остановиться, отойти назад, может быть, снова подойти поближе. Зрители вынуждены будут это сделать, так как форма укрыта тайной. Замечательно для выпускницы, но никак не для Керри, работы которой всегда были лучшими среди студенческих работ.

Керри совершила ошибку, поместив свое создание на пьедестал. Лорен заставила ее поставить статую на пол. Керри сделала это с помощью веселого молодого человека – на вид неврастеника, который не мог самостоятельно поднять и руки, не то чтобы перетащить тяжелую статую. Но он проделал все с поразительной легкостью. Теперь, когда фигура лежала у их ног, она, как ни странно, приобрела еще большую притягательную силу.

Потом они подошли к скульптуре, которая была ярким примером того, что Лорен больше всего не терпела в студенческих работах: банальности. Ни больше, ни меньше. Одна из ее студенток обернула в пурпурное руно три трусливые фигуры странной формы, напоминающие каркасы тел. Из каждой торчали осколки стекла. Творение выглядело так, словно детский персонаж Барни[2] пошел на вечеринку и умудрился приземлиться в ящик битых бутылок из-под джина.

Лорен заметила, что Рай внимательно разглядывает эту скульптуру. Слишком внимательно. Смотрит так, словно пытается полностью скрыть свои настоящие чувства, не выказать даже мимолетной потери интереса. Этого нельзя было сказать о Керри и еще присутствующей паре студентов, которые постоянно бросали косые взгляды в сторону «гостя». Вполне естественно. Они находили его и привлекательней, и интересней стоящей перед ними работы.

– Причудливо, – наконец выдавила из себя Лорен, не в состоянии разделить чувств своей студентки.

Но девушка не удивилась и не обиделась на ее откровенность. Она, казалось, вполне удовлетворена своей работой.

– Спасибо. Я хотела показать людей. Как они пытаются защитить себя.

Девушка поправила свои длинные курчавые волосы.

– Почему ты выбрала пурпур? – спросила Керри, которая уже пережила свои восемь минут, выказав при этом минимум благодарности. Видимо, теперь она возомнила, что может высказаться. На факультете ее считали талантливой девушкой с острым язычком.

– Пурпур? – художница оторвала прядь руна, намотала его на палец, а потом посмотрела на свою работу так, словно до этого и не задумывалась над такими мелочами. Лорен надеялась, что у студентки найдется ответ на этот вопрос, так как он явно был одним из основополагающих. Она решила помочь. Но девушка вновь поправила волосы и просто пожала плечами. Относя это поражение в какой-то мере и на свой счет, Лорен высказала предположение, что пурпур считается цветом богов.

– А я думала о детях, – объявила студентка, словно не слыша того, что сказала Лорен, и указала на самую маленькую из трех фигур, дрожащего жалкого детеныша, отпрыска пурпурных родителей, которые казались намного больше его и без сомнения могли разорвать его на мелкие кусочки.

Они прошли дальше, где их ждал самый неприятный экспонат. Его представляла тощая девица в черном нейлоновом поясе с подвязками и шелковых трусиках. Неубедительно обмотав себя веревками, она привязала себя шнуром к душевой кабинке. Рядом лежал хлыст и подробно расписанная инструкция вместе с тщательно подобранными отрывками, восхваляющими достоинства извращенного секса. После этого «Скульптура Барни», как ее окрестила Лорен, выглядела творением большого Искусства.

К счастью, они закончили на двух высоких нотах. В предпоследней из представленных работ из пленки видеокассеты студентка сделала оболочку в виде женского тела. Художница, сев на простой деревянный стул, создала свое произведение, обмотав себя серебристой видеолентой. Позади на стене мрачно маячил плакат, показывающий процесс мумификации. Лорен видела: художница смело отошла от шаблонов.

Последняя работа, созданная Мелани, порадовала еще больше. На первый взгляд Мелани была обычной студенткой. Ее хрупкое тело то дергалось, то подпрыгивало под плохо сидящими вельветовыми джинсами и поношенным розовым свитером, которые она предпочитала. Да и внешне она выглядела очень оригинально – все эти хвостики и браслеты из бисера. Но сейчас теплая погода заставила ее раздеться до топика, обнажив почти черную от татуировки спину.

Лорен увидела, что работа Мелани сделана в том же духе. Она сделала три пары трусиков из кожуры апельсинов и грейпфрутов. Кожура засохла и съежилась. Теперь «трусики» и в самом деле напоминали нижнее белье молоденькой девушки. Кроме того, Мелани сплела плеть из волокон кроваво-красного апельсина, а затем подвесила все «предметы туалета» на белые вешалки, как это делают с их шелковыми и атласными сородичами в роскошных дорогих бутиках. Лорен понравилась эта работа, и по замыслу, и по композиции. На первый взгляд эксцентричная, она пугала намеками на грубую эротику и излишнюю сексуальность детей.

Рай вместе с Лорен поднялся в ее кабинет, чтобы забрать свой летний пиджак, оставленный на спинке стула. Обходя желтые заграждения, они спокойно обсуждали землетрясение. Лорен открыла дверь, и они зашли в кабинет.

– Вот он, – объявил Рай, забирая свой пиджак, хотя этого вполне можно было и не говорить.

Она впервые заметила в нем какую-то неловкость.

– Итак, значит, в среду в восемь часов? Это вас устраивает? – спросил он.

– Да, я буду здесь. И обещаю вам, что на этот раз закажу вам пропуск на стоянку автомашин. Сама лично схожу туда.

Рай поблагодарил ее за беспокойство, и, когда он надевал пиджак, Лорен отметила очертания его торса и сразу же представила его обнаженным, сидящим на стуле, приятное, но слишком кратковременное ощущение, так как в кабинет ворвалась Керри, размахивая письмом.

– Получила! Получила!

– Что получила? – Лорен усиленно пыталась сообразить, что могло вызвать такой горячий восторг у ее студентки.

– Стажировку у Штасслера.

– Великолепно! Прими мои поздравления. Когда поедешь?

– В начале следующего месяца.

– Штасслер? – переспросил Рай. – Вы собираетесь стажироваться у Эшли Штасслера?

Керри только тут обратила на него внимание и кивнула. Лорен заметила, что в глазах девушки вновь сверкнул огонек. Керри проявила нескрываемый интерес, расточала улыбки и была слишком уж сексуальна для своего возраста.

– Угу. У самого Эшли Штасслера.

– Очень интересно, так как я договорился с ним об интервью и в конце мая поеду к нему. Мы говорим о местечке как раз напротив Моаба, так?

– Угу! – Керри снова замахала письмом в воздухе, и ее улыбка стала еще шире.

Лорен отнесла такое оживление в основном к возможности стажироваться у известного скульптора из пустыни Юта, хотя не сбрасывала со счетов и Рая.

– Послушайте, – продолжала Керри, с нескрываемым интересом рассматривая Рая, – вам никто не говорил, что вы очень похожи на этого парня, журналиста Себастьяна... Никак не могу запомнить его фамилию... который написал «Прекрасный шторм».

– Угу, – беззлобно передразнил он ее. – Мне это уже не раз говорили.

Брови Керри поднялись и опустились, в то время как взгляд оставался неподвижен. Тогда Лорен задумалась о том, что, возможно, иногда мужчины находят женщин привлекательными за полное отсутствие утонченности. Похоже на то, что в телах таких женщин праздник жажды плоти не прекращается ни на миг.

Наконец Керри повернулась к Лорен.

– Я уеду на два месяца. Большое вам спасибо за рекомендацию.

«Ах, да, я же отправляла рекомендательное письмо», – вспомнила Лорен.

– Не стоит благодарности.

– Это просто немыслимо! Просто чудо!

«И в самом деле чудо», – подумала Лорен, когда Керри уже неслась по коридору, а Рай выходил из ее кабинета. Стажировка у одного из ведущих скульпторов. Хотя его работы уже и не производили на саму Лорен должного впечатления. Слишком уж претенциозные. Семьи – дети, матери, отцы, даже домашние животные – замерли в полном ужасе, бронзовые фигурки, несущие «постоянное ожидание нескончаемой боли», как выразился прошлой зимой один из известных критиков после большой выставки Штасслера в Гуггенхайме.[3]

Но самым слабым местом в работах Штасслера, как полагала Лорен, были лица. Просто клише. Глаза застывшие, слишком изломаны линии бровей, щеки и подбородки слишком напряжены. А со ртами еще хуже. Даже у детей они бесформенно искривлены, губы никогда полностью не сомкнуты. При взгляде на них, складывалось впечатление агонии. Каждое лицо уникально в своем выражении глубокого страдания, и в то же время все это – стереотип портретной галереи лиц, отражающих непомерную боль.

Однако то, что она считала слабым местом, большинство влиятельных художественных критиков рассматривали как силу. В прошлом году редактор одного из самых уважаемых европейских художественных журналов в обзоре о выставке в Гуггенхайме написал о Штасслере:

«Метафорическое использование ртов, которые под давлением грубых правил издают беззвучный вопль, который никто не может услышать».

Когда Лорен читала этот обзор, ее передернуло, потому что она сама, хотя и не так красноречиво, восхваляла Штасслера, когда написала, что рты его фигур «кричат миру слова, о которых никто никогда не узнает». Но это было более двадцати лет назад, когда она была еще только студенткой. Тогда на нее производило большое впечатление любое произведение искусства и не удивительно, что работы Штасслера, выставленные на лужайке перед университетом, очаровали ее. Очарована бронзой, которая обещала бессмертие. Тогда она послала копию своей статьи Штасслеру. Но никакого ответа так и не получила.

Глава третья

Они очень устали. Страх утомляет. Я мог заметить это по их лицам. И не только устали. Они оказались сломлены, мучались от голода и жажды. Надо дать им поесть, предоставить помещение и почистить их одежду. После этого они сосредоточат все свое внимание только на том, что находится в их малюсеньком внутреннем мирке. А я аккуратно и постепенно верну их в царство ужаса.

Ни одного писка. За все двенадцать часов езды в микроавтобусе. Можно было подумать, что они мертвы, как и собака. С того момента, как я вырубил старушку, прошло много времени. Она начала вонять. Когда же я открыл двери микроавтобуса, на меня уставились пять пар глаз. Моргнул ли кто-нибудь из них хоть раз? Думаю, нет. И уж конечно не милая дохлая овчарка. Она уже окоченела. Я поставил ее на задние лапы, а переднюю подогнул, будто она машет на прощанье остальным. Маленькая девочка рассмеялась. Сначала я не был уверен. У нее рот был заклеен скотчем, но мать взглянула на нее так, словно хотела сказать: «прекрати!», и это меня убедило. Она засмеялась еще раз, когда я протанцевал собакой в ногах ее матери, цепляя когтями за колготки...

Надо бы приоткрыть занавес, которым закрыт грузовой отсек, пустить немного свежего воздуха. Там слишком душно. И надо дать им воды. Я видел вывеску. Через несколько километров будет закусочная. Вполне подходит. Подъехать, залезть в кузов и дать им попить. Только надо приготовиться к жалобам: «Я хочу в туалет», «Я голоден», «Что вам надо?» (скорее «Что, черт тебя подери, тебе надо?»), «Куда мы едем?» Так что для начала я их предупрежу: если кто-нибудь скажет хоть единое слово, то воды не получит никто. Ни капли.

Вот и закусочная. Она оказалась много ближе, чем я предполагал. Не задремал ли я за рулем? Я остановил машину не слишком далеко и не слишком близко от других машин, откинулся на спинку сиденья и огляделся. Никаких патрульных машин, никаких широких лимузинов, которыми так любят пользоваться детективы в этих краях. Никого, кроме кучки откормленных мормонов.

Я съел две плитки шоколада с орешками. Это поможет мне продержаться большую часть ночи. Я близок к цели. Шоколад, кофеин и вода. Надо помочиться, однако я не мог оставить их одних, поэтому для этой цели заранее подготовил в грузовом отсеке бутылку.

Это своего рода пытка: наблюдать, как я мочусь, когда их мочевые пузыри на грани разрыва. Прошло уже не менее двенадцати часов, как каждый из них имел шанс сходить в туалет, и мне интересно, кто из них не выдержит первым. Я заставлю их намочить штаны. Джун отвернулась, то же самое сделали Веселый Роджер, ее надежда и опора, и их сынок. Зато их дорогая доченька уставилась на меня, прямо на мой член. Смелая, что ли? Не заметно никакого беспокойства. Не то, что ее мамочка в тот момент, когда я снимал с нее платье.

Я почувствовал, что случилось, по запаху, еще до того, как увидел, в чем дело. А когда я включил верхний свет в грузовом отсеке, то убедился: мальчонка обделался. С его сестричкой такого не произошло. Похоже, она проклинала его, хотя из-за скотча ничего не слышно. Только Джун снова стрельнула в ее сторону глазами. Роджер выглядел совсем опущенным – чувствовал себя виноватым за то, что пустил меня в дом. Да вы только посмотрите на них после того, как они провели в моем обществе всего лишь полдня! Связанные, голодные, страдающие от жажды, наделавшие в штаны. И вы уже думаете, что Гаррисберг плох, не так ли, Веселый Роджер?

– Ну, хорошо. Слушайте меня, – это привлекло их внимание. Я не разговаривал с ними с самого начала пути. – Настало время утолить жажду. Кто из вас хочет попить первым?

Я знал, что последует. Дорогая доченька подняла голову и задвигала ногами. Взглянув на нее, я подумал, что она не так молода, как мне показалось вначале. Ей было лет шестнадцать. Или семнадцать.

Когда я описал им условия, все закивали. Все, кроме сыночка, которому, похоже, было стыдно.

Я отодрал скотч от рта дочери и обратил внимание на ее губы, резные, как стакан для шампанского, и полные. Помог ей сесть и ощутил ее напряженный позвоночник. Провел ладонью по ее спине, прочувствовал каждую малюсенькую косточку и ее кожу, такую упругую, ее шею, тонкую и гладкую. Я держал руку на ее шее, пока она пила, и чувствовал, как у нее по гортани протекает жидкость.

– Не так много, – мягко сказал я ей. – Тебе надо будет удержать все это в себе.

– Не обоссаться, как он? – прошептала она с таким отвращением, что это заставило меня в восхищении склониться перед ней. Но и только. Она ведь нарушила соглашение.

– Еще одно слово, и они не получат ни капли.

– Правда? – весело переспросила она. – А что вы сделаете, если я буду кричать? Убьете их?

Я закрыл ей рот ладонью, хотя мое тело сотрясалось от смеха. И она понимала это, судя по выражению ее глаз. Тут, я даже в первый миг не поверил, она скользнула язычком по моим пальцам. Ну и шлюха. Какая же она грязная развратная шлюха. Она мне понравилась.

А вот Джун на наш разговор реагировала иначе. Она пыталась пнуть, да, именно пнуть свою доченьку. Я начал подозревать, что здесь кроются серьезные семейные проблемы.

– Прекрати, – рыкнул я на ее мать. – Держи себя в руках.

– Уумпф, уумпф.

– Вот именно, «уумпф, уумпф»!

Даже ее колготки перестали меня возбуждать.

Она уйдет первой, это я уже понял. Приходится приносить жертвы искусству. Конечно, каждому нужно чем-то жертвовать, но Джун Кливер действовала мне на нервы с того самого момента, как я проделал с ее платьем трюк Сары Бернар. Настоящая королева драмы. Позвольте мне сказать, что когда занимаешься таким делом, как я, то встречаешься с самыми разнообразными типами.

Я заклеил рот дочке и перешел к сыночку. Он никак не ответил на мое предложение, и я повернулся к Веселому Роджеру, его отцу, и терпеливо объяснил ему условия еще раз.

Возможно, он слушал. Хотя я не уверен. Вид у него был измученный, глаза усталые и полузакрытые. С некоторыми мужчинами трудно говорить, особенно со здоровяками, которые хотят показать себя еще более здоровыми, делая разные глупости.

– Ей, – я указал пальцем на девочку, – это сошло ей с рук, потому что она миленькая, а ты старый и противный, Роджер... – он несколько сконфузился, услышав свое новое имя. – Так что без выдумок.

Он закивал, как будто хотел сказать: «Конечно, конечно, дай мне попить», и, прежде чем я отобрал у него бутылку, успел заглотить целую кварту.

Джун отвернулась от меня и легла на бок, несомненно, надувшись. Я щелкнул ее бюстгальтером, оттянул резинку на спине, как на рогатке, и отпустил. Не делал такого со студенческой скамьи, мне это понравилось. Она повернулась ко мне. Но к «уумпф, уумпф» прибавилось какое-то рычание, и я объявил:

– Ты проиграла.

Я стал лить воду тонкой струйкой над ее головой, а потом закрыл бутылку.

Теперь она начала дрыгаться. Истеричный приступ гнева. Пришлось отреагировать. Я вытащил нож – хороший выкидной нож, который купил пять лет назад в Мексике, в Соноре.[4] Воистину прекрасный клинок с бирюзовой инкрустацией на ручке и с золотыми колечками по краям. А лезвие из нержавеющей стали такое острое, что мне достаточно было только кольнуть щеку сынишки, и там расцвел алый цветок. Я выбрал его, так как уже начал подозревать, что если порезать дочку, мать и не подумала бы перестать брыкаться. Обычная несовместимость матери и дочурки.

Царапина у сынишки это пустяк, но дрыгаться мать прекратила.

Я вытер лезвие о ее колготки в том месте, где должны быть трусики. Но теперь не почувствовал никакого возбуждения. Необычно, тем более если интимность вызывает враждебность.

Когда я снова взглянул на девушку, та кивнула. Насколько я мог догадаться, а давайте смотреть правде в глаза, я именно это и делал, она одобряла мои действия. Но что было по-настоящему странным, чего никогда не случалось раньше, так это то, что она оказалась мне подстать.

Еще четыре часа пути. Самая прекрасная часть поездки. Путешествие по высокогорной пустыне на северо-востоке Юты. Мимо проплывают скалы из красного камня, прекрасные горы, огромные открытые пространства. Но летом здесь, как в печке, и даже в такой час температура уже начала подниматься. Я понял, что мне стоит включить кондиционер и приоткрыть щель в багажное отделение, а то они там поджарятся.

Я продолжал думать о дочери. Она выглядела просто изумительно. Уже вполне созрела. Когда я притрагивался к ее коже, то мне хотелось делать это снова и снова. Мне хотелось пробежать рукой по каждому сантиметру ее крепкого тела. Она в том возрасте, когда кожа максимально натянута, тверже уже некуда, когда монета, упавшая ей на живот, действительно от него отскочит. Мне пришлось собрать все свои силы, чтобы не залезть в багажный отсек и не потрогать ее грудь. У нее она такая прекрасная, высокая и гордая. Она, конечно, еще несовершеннолетняя, а я не хочу нарушать никакие законы, не так ли?

Какое же должно быть детство, чтобы взрастить такую ненависть. «Если я закричу, вы их убьете?» Полагаю, она интересовалась вполне серьезно. Не думаю, что она будет протестовать, если я их всех укокошу прямо сейчас. А издали все они казались такими нормальными. Поэтому-то именно за ними я и пришел. Единственное, что мне не хватало, так это девчушки. Но у меня одна или две где-то лежат... Плюс парад скелетов. Так что Вандерсоны смогут провести время, думая о том, какой их может ожидать конец. Время для размышлений – время, за которое пропитываешься ужасом. Я хочу, чтобы они дрожали, как скот, который ведут на бойню. Коровы беспомощно ревут, а их мозг разъедают потоки химикатов.

Может, дочь Вандерсонов совращали в детстве? В нынешние времена нельзя не думать об этом: это первое, что приходит в голову. Я действительно презираю детский разврат. Сексуальная эксплуатация детей – позор. Ребенок может превратиться в эмоционального сухаря. Уродов, которые это делают, надо отстреливать.

А может быть, в семье не без урода? Игра слов! Я тащусь! Но вернемся к уродам. Уверен, про меня так и скажут. У меня было прекрасное детство. Никто не совращал меня. Думаю, и отшлепали-то меня всего раза два. Мать сидела дома. Отец работал. А я все время проводил в играх.

Мало-помалу я вырос. Единственный мой фетиш, если это так можно назвать, обычные колготки. Поищите в интернете название «Шаловливые колготки» и обнаружите дюжины сайтов. Думаете, шучу? Хотите снимок азиатки с большими титьками в колготках и с поднятой юбкой? Никаких проблем. Так говорят на юге, на далеком юге. Британскую школьницу в гольфах и просвечивающих колготках? Пожалте. Эти любители колготок даже имеют лоббирующую группу. Они хотят заставить голливудских режиссеров показывать колготки вместо чулок с поясами, которые, по правде говоря, выглядят очень странно. Особенно в сексуальных сценах. На День Святого Валентина[5], может быть, половина женщин, сидящих в ресторане, и надела их, но в остальные дни года они носят колготки, и спасибо за это.

Я и сам пробовал надевать их. Есть такой сайт, мужчины в колготках, обычно мужчины с сильной эрекцией. Но такое возбуждение обманчиво. После того как я сносил с полдюжины пар, у меня пропал к этому всякий интерес. Думаю, это простое переодевание, а в этом ничего необычного нет. На всех вечеринках в Хэллоуин [6], где я присутствовал, половина парней носила женские одежды. А женщины – мужские? Нет. Они – гоблины, феи и ведьмы. А парни? Они – секретарши да проститутки в мини-юбочках, в набитых ватой лифчиках и туфельках.

Так что извращенцем меня назвать трудно, по крайней мере по современным стандартам. Во мне есть много всякого, но я не извращенец. Не надо примешивать сюда похищения. Такая работа. От этого у меня нет эрекции. Я не из тех извращенцев, которые когда убивают, испытывают оргазм. Единственная моя слабость, которую я признаю за собой – тщеславие. От известности я получаю наслаждение. А почему бы и нет? Я заслужил это. До последней капельки. Мои работы уникальные, первосортные и незабываемые. Я беру человеческое сознание и гну его... гну... гну... гну, и в тот момент, когда оно начинает ломаться, вбираю все человеческое тело с его напряжением, агонией и конвульсиями. Именно это я видел в Непале. Под спящей кожей скрыт ураган. Тогда я удивлялся, как такого можно достичь. Меня это и сейчас интересует. Как это делаю я, мне и так известно.

Но вначале необходимо создать ужас, создать его так, как создают что-то стоящее. Для этого требуется время. Много, уйма времени. Похоже на то, как грушу кладут в бумажный пакет и ждут, пока она станет мягкой и сладкой. День ото дня она становится все мягче и мягче, сок поднимается. Вот она уже готова лопнуть. А может, она просто играет со мной? Принимает за дурочка? Бог знает, другие тоже пытались, но такого еще ни разу не было. Они-то начинали делать это уже после того, как видели подвал, клетку.

Затем, через неделю или две, они пытались соблазнить меня, и их мужья в том числе! Они принимали меня за дурочка. Но она начала еще во время похищения. Похоже, это ее возбуждает. Жизнь с мамочкой, папочкой и братишкой так скучна.

Я почувствовал внезапный прилив симпатии и решил, что за ней надо понаблюдать.

У меня возникло такое чувство, будто я провел за рулем вечность. Но вот я свернул с шоссе, поехал по грязной проселочной дороге. Все, что я мог видеть в зеркале заднего обзора, так это хвост пыли, поднимавшийся за нами. В такие дни, как этот, ни ветерка. Сухо. Пыль, медленно оседая обратно на землю, может целый час висеть над дорогой. Каждый раз, как я проезжаю мимо велосипедиста, мне становится его жаль: дышать такой пылью. Если бы я мог, то посылал бы их обратно туда, откуда они приехали. Я переехал сюда, чтобы жить вдалеке от всего мира, а теперь внезапно это место стало столицей горных велосипедистов. Каждый год около миллиона таких спортсменов приезжают сюда, чтобы покататься по скользким каменным тропинкам. Некоторые из них сбиваются с пути и заезжают сюда. У меня был соблазн обессмертить одного или двух таких спортсменов, но я удержался. Каждый шаг должен быть спланирован. Я просто улыбался, говорил им, что они заблудились, и показывал обратную дорогу. А затем я наблюдал, как они стараются больше не сбиться с пути.

Я остановился около загона для скота, открыл ворота, въехал внутрь и снова запер ворота. До того как я купил это место, здесь было ранчо. Земля мне ни к чему. Мне нужно уединение. Главную причину, по которой я купил это местечко, думаю, никто так и не понял. В доме огромный подвал. Мормоны любят подвалы. Они заполняют их пищей так, что могут питаться год, а то и два. Это одно из положений их религии. У них в домах всегда есть подвалы. Но такого подвала я еще никогда не видел. Когда я впервые вошел в него, то был поражен его размерами.

Они построили его как раз под сараем, в котором было полдюжины стойл для лошадей с каждой стороны. Высокий сарай на семьсот квадратных метров. Наверху располагались помещения для гостей. Столбы и балки. Прекрасно, я использовал его как дом. Но подвал, на мой вкус, был просто великолепен.

Вход совершенно скрыт. Он в последнем стойле. Отодвинь сено, и под ним окажется дубовая дверь на уровне пола. Дверь утоплена, а на ней кольцо ручной ковки, которое лежит в специальном углублении. Я даже не заметил этой двери, пока мне ее не показали. Поверни кольцо, и за дверцей откроется крутая лестница, ведущая на пять метров под пол. Подвал раскинулся на всю длину сарая. Выглядит недоделанным. Незаконченные цементные блочные стены. В дальнем конце отхожее место без слива, что-то вроде компостной кучи – «ящик для котят». Рядом трубы с холодной водой.

Когда я осматривал его в первый раз, то он был забит продуктами длительного хранения: стофунтовые мешки с рисом, овсом, мукой, огромные ящики с сухими фруктами, сухим молоком, вяленой говядиной, да еще коробки с чипсами, крендельками с солью. Печенье, кексы в вакуумной упаковке. Мормоны, ожидающие апокалипсиса, похожи на стаю тараканов.

Теперь подвал выглядит совсем по-другому.

Я въехал прямо в сарай, закрыл двойные двери и запер их. А затем прислушался. Слушал очень внимательно. Сюда никто никогда не забирался, но сейчас самое неподходящее время для оплошностей.

Что-то мне показалось странным. Я подумал, что, возможно, это эффект шестнадцатичасовой поездки, но все же осмотрел каждое стойло. Пусто. Если не считать сена, они просто блестят чистотой, точно так же, как их оставили мормоны пятнадцать лет назад.

Продолжая испытывать тревогу, я поднялся в гостевые помещения. Там все спокойно, как в соборе. Осмотрел балки, пересекающиеся у меня над головой, но ничего, кроме единственного кусочка серебряной паутинки. Она зацепилась за балку и сверкала серебром.

Я поднялся наверх. Справа от меня протянулась длинная столовая, а слева располагались комнаты. Когда я осматривал это помещение впервые, здесь стояла новогодняя елка. Гигантских размеров елка, такая, какую в домах я ни разу не видел. Для того, чтобы ее нарядить, требовался, наверное, не один день.

Я прошел мимо запертых комнат, осмотрел холл, машинально заглянув по пути в свою спальню. Но и здесь никого не было. В жилом помещении никого. Это меня успокоило. Я снова спустился вниз и открыл заднюю дверцу микроавтобуса.

Фу, что за запах. Я обрезал веревки на щиколотках у каждого «гостя» и позволил им прислониться к стенке в ближайшем стойле. Не знаю, спал ли из них кто-нибудь, но у девушки глаза были распухшими и красными, словно она плакала. Нахальства поубавилось, да?

Я снял замок, повернул кольцо. Дверь легко поднялась. Сложный механизм. Я повел их вниз как пленников. Джун в колготках выглядела забавно, а у мальчика походка кавалериста. Как я предполагаю, это вызвано массой, скопившейся у него в штанах. Главное, не забыть рассказать им о «коробке для котят».

Когда они вошли в подвал, я внимательно следил за их глазами. Мне хотелось видеть их реакцию. Для меня это очень важно.

Они были в шоке. Когда они увидели, что внутри, все вместе отпрянули к стене, и мне с большим трудом удалось сдержать усмешку.

– Не останавливаться. Идите дальше.

Это очень важный момент, потому что они видят парад скелетов в первый раз. Им на глаза попались остатки отчаявшихся и мертвых, разбитых и сломленных, всех тех патетических людей, которые оставили надежду на удачу и побег. Скелеты стояли перед ними, одетые в те одежды, которые они когда-то носили. Не зря же я скульптор. Я использовал паяльную лампу, чтобы придать фигурам позы, знакомые всем, кто видел мои произведения. Хотя за все это время никто не уловил связи. Для большинства американцев скульптура так далека от телевизионных экранов, что они не заметили и намека. Если им наплевать на меня, то зачем мне беспокоиться о них?

А вот о своей судьбе они беспокоятся. Когда смерть смотрит на них, то они это прекрасно понимают. Ушедшие от нас смотрят пустыми глазницами на каждого вновь прибывшего. И из темноты своих пустых глазниц они говорят – рассказывают о будущем, о том недалеком будущем, когда вновь прибывший присоединится к ним и парад скелетов продолжится.

– Вам оказана большая честь, – объявил я им. – Не каждый может увидеть эту сторону моей работы.

Вид у них совершенно растерявшийся, а это отказ работать. Я погнал их дальше. Мне не нужен открытый бунт. У меня есть пистолет, но я не хочу им пользоваться. Теперь, я это прекрасно вижу, они смотрят на клетку. Воистину великолепное творение. Она поднимается до потолка подвала, такая же широкая, как и подвал. Я сам ее сварил. Она имеет все права на скульптуру, искусство металлоконструкций. В основном она сделана из металла, сталь взята от старых машин и разбитых грузовиков. Хром и медь из сантехники, отделочные материалы, даже детали от пилы и дрели. Если вы хотите сравнить ее с поп-культурой, то подумайте о фильме «Водный мир». А еще лучше, о модных футуристических эпосах, действия которых перенесены во тьму подземного мира. Там из-за толстых решеток на' мир взирают беспомощные пленники.

Также я добавил отбеленные солнцем черепа домашней скотины, кости собак, кошек и более хищных животных. Их гробница создана из ржавых обломков нашей культуры. И клетка эта прочна. Они могут лазить по ней, и многие из них так и делают время от времени, ища путь к бегству. Но единственное, чего они могут добиться, так это порезаться о кости или старые автомобильные бамперы.

Отсюда нет выхода: хочешь лазай, хочешь подкапывай, хочешь ковыряй замок. Веселый Роджер это почувствовал. Он не последовал в клетку за своей семьей. Он остановился у входа, разглядывая подвал. Мне пришлось подтолкнуть его дулом пистолета. Только после этого он присоединился к своему семейству. Я закрыл дверь: серия отверстий и накрепко приваренных болтов. Все проверено.

Я накинул замок и велел Роджеру подойти.

– Повернись.

Он исполнил, не выказав никакого протеста. Возможно, он доверял мне, считал, что я ничего ему не сделаю, по крайней мере, сейчас. А может, ему уже все стало безразлично.

Я заставил его прижаться к вырезу, чтобы у меня появилась возможность снять с него наручники. Большинство из них сразу же после этого срывают скотч со рта и начинают кричать. Но он остался неподвижен. Здоровый мужик, который увял быстрее, чем дешевое полотно.

Джун поспешила ко мне, оттолкнула его, затем повернулась, чтобы я смог разрезать путы у нее на руках. Как только руки ее оказались на свободе, она сорвала скотч со рта и попыталась закричать, но не смогла. Ее горло настолько пересохло, что она закашлялась. А когда наконец смогла выдавить из себя слова, они звучали, как у Линды Блэр из «Экзорсиста»; каждый слог, вырывавшийся из саднившего горла, был оторван от другого, она хрипела как алкоголик, у которого случился приступ астмы.

– Что это значит? Что вам от нас надо? – ее взгляд упал на создания, мимо которых мы прошли, и она прошептала. – Кто это?

Но она и так знала, кто это.

Я сделал знак дочери, чтобы она подошла ко мне, и когда та приблизилась, Джун хлестнула рукой ее по лицу и прошипела:

– Ты мерзкая... девчонка. Как ты смела смеяться над своим братом? Ты заодно с ним? – Джун кинула взгляд в мою сторону, и я увидел, как в них сверкнул гнев. Он звучал и в ее хриплом голосе, когда она опять повернулась к своей дочери. – Только попробуй у меня что-нибудь еще отколоть.

Джун старалась сдержаться, чтобы не закатить дочери вторую пощечину. Она дрожала всем телом. Видя это, Роджер вернулся к жизни. Он взял жену за руку и, мыча – рот у него все еще оставался залеплен скотчем, – отвел ее в сторону. Я понимал, что вот-вот может вспыхнуть ссора.

Я освободил руки девушки. Она, отрывая последний кусок скотча с губ, повернулась ко мне.

– Посмотри, .что ты заставлял меня удерживать.

После этого она подошла к «ящику для котят», сняла штаны, потом трусики и начала долго и обильно мочиться, не отворачиваясь от меня. Что-то вроде ответа на то, что я делал в микроавтобусе. Она так и не сводила с меня глаз, даже тогда, когда Веселый Роджер наконец-то содрал со рта скотч и завопил:

– Прикройся!

Джун присоединилась к мужу. Сынишка тоже принял в этом участие.

Но дочку Вандерсонов это совершенно не беспокоило, она спокойно встала, выставив на показ свой бугорок, натянула трусики. Ее ленивые движения, похоже, еще больше распалили родителей, и все они успешно под руководством своей мамочки довели хор «Прикройся!» до звонкого финала.

Я уже собирался ради безопасности девочки надеть на Джун наручники, но она в изнеможении опустилась на пол у ног мужа. Она выдохлась.

Глава четвертая

Лорен услышала шаги в коридоре и поняла, что она действительно может определять Рая Чамберса по шагам. По средам эта процедура стала обычной. Ровно в восемь часов он появлялся у нее в кабинете и начинал задавать вопросы. В восемь ноль пять она уже была погружена или в воспоминания, или в теорию искусства. Она цитировала любимые места из Кандинского и Хайдеггера – в прошлый раз это было «Строения, жилища, размышления», – высказывала собственные мысли, раскрывалась перед ним так откровенно, как не раскрывалась ни перед кем, включая всех своих студентов. И ей нравилось это! Это ее соблазняло. Как здорово, когда у тебя берут интервью! Она еще никогда не испытывала такого внимания к себе. Вот уже три недели, пошла четвертая. Соблазнение, самое подходящее слово для этого. У нее никогда не брали такого подробного интервью, и она не могла понять, является ли ее реакция просто ответом на то внимание, которое уделяется ей, или это она так реагирует на того, кто берет это интервью. Лорен подозревала, что последнее более вероятно. Иначе зачем бы еще она так одевалась: высокие каблуки в десять сантиметров. Ничего из ряда вон выходящего, но достаточно, чтобы ее рост стал около метра семидесяти. Когда бы еще она могла накинуть на плечи шарф от Биркена? Но разве не ходит полгорода с такими шарфами? Черная юбка с серебристым кантом вдоль разреза, который поднимался от края подола почти до талии и раскрывался на несколько соблазнительных, на грани приличия, сантиметров? Черный свитер, который не может одновременно скрыть обе лямки лифчика и постоянно одну из них кокетливо выставляет на обозрение всему миру. На обозрение ему. Если уж быть до конца откровенной.

К этому можно еще добавить косметику. Ярко-красную помаду, выделявшуюся на фоне ее бледного лица и светлых волос, подстриженных вчера в очень дорогом салоне, про который она вычитала в газете.

Соблазнение. Но кроме этого были еще и все эти разговоры. Разговоры затягивали ее. Затягивали во что? Похоже, тут должно быть что-то большее, чем просто книга. Все, что он делал: смотрел ей в глаза и задавал короткие вопросы, а ее тут же заносило. Она открыла главный принцип, который давно известен всем хорошим интервьюерам: длина ответа всегда зависит от длины вопроса.

Чем больше она с ним разговаривала, тем больше рассказывала о себе. А чем больше рассказывала о себе, тем больше вводила его в свой мир, семью, историю жизни. Она говорила о плане своего отца быстро разбогатеть. Как он начал разводить у себя на заднем дворе в Коннектикуте экзотических птиц. Замечательных птиц с чудесным оперением. Как она учила попугая Ару сидеть у нее на плече. Но это ведь Новая Англия, и догадываетесь, что произошло? Все птицы вымерзли в первую же зиму. А что вы думаете!

Банкротство. Она рассказала Раю о том, как отец собрал их всех внизу на семейный совет. «И принесите с собой свои копилки», – сказал он.

– Вот тут-то я и поняла, что мы оказались в тяжелом положении, – пошутила она.

Рай рассмеялся, честно и открыто. Но, конечно, не над их положением. Она тоже рассмеялась. Все по новой. Она начала рассказывать ему про ипохондрию отца, как тот лег на кровать и сказал своим детям, что «Так и должно было случиться. Будьте ласковы со своим стариком отцом. Он долго тут не задержится». А ее мать на это заявила: «Мартин, да у тебя простуда». А он, лежа на своей кровати, покачал головой и прошептал: «Ты просто ничего не понимаешь, Лилиан».

Тут Лорен с беспокойством вспомнила, как один романист сказал, что писатели очень часто предают близких им людей. А сейчас она испытывала волнующую близость к Раю. Неужели он тоже собирается предать ее? Наговорит всяких слов и сделает из нее дурочку? Отец надул всех их, сделал из всех дураков, оставил их, всех их, ради другой женщины. А через неделю ровно в пять часов утра он вернулся и сообщил, что это большая ошибка с его стороны, и все, что им нужно, это хорошенько отдохнуть. Хорошо отдохнуть? Да у них вряд ли хватит денег, чтобы оплатить ренту. Что он задумал? Ехать на Ривьеру? В Прованс? После того, как он их оставил, мать каждую ночь перед сном плакала, плакала до тех пор, пока у нее внутри не начинало все болеть. Так что она была рада, что он вернулся, и все-таки где-то внутри она думала: сейчас пять часов утра! Неужели ты не мог сделать это в другое время?

Через три дня он ушел снова. И на этот раз уже не вернулся.

Лорен рассказывала Раю такие веши, которые никогда никому не рассказывала, ни Чэду, ни Джин, никаким своим дружкам или любовникам. Даже своему психотерапевту. Она сама открывала рот, открывала его при первой же подходящей возможности, открывала потому, что ее слушали. Он слушал ее, глядя в ее светло-голубые глаза. Ей казалось, что, кроме него, до нее никому больше дела нет. И поэтому она продолжала говорить.

Самообман! Она слишком смело судит. Но правда скрывалась где-то глубоко внутри нее. Если ее никто никогда так внимательно не выслушивал, как он, то почему в тридцать девять лет она должна ожидать, что появится кто-то, кто будет ее слушать?

Как это ни иронично, несмотря на его постоянное присутствие в ее мыслях, когда он вошел в ее кабинет, она вздрогнула от неожиданности. Лорен подпрыгнула. В такие минуты она казалась себе хрупкой, как канарейка. Канарейкой ее прозвали в школе, – биографический факт, который она от него скрыла.

Лорен отвела Рая в литейку за десять минут до того, как началась плавка. Они почувствовали жар плавильни сразу же, как только вошли в помещение, и Лорен усомнилась в том, что правильно поступила. Она заметила у него в руках бутылку с водой и попросила ее поставить ту на полку рядом с дверью.

– Люди здесь могут нервно отреагировать на воду. Если даже несколько капель попадут в тигель или литейную форму, то может произойти взрыв. Отсюда и их беспокойство.

– Считай, что сделано.

Когда он вернулся, Лорен выдала ему толстую огнеупорную куртку и тяжелую шапку с плексигласовым щитком для лица.

– Тут трудно делать какие-либо записи, – заметил он.

– Иначе можно получить дырку в голове. Эта штука, – кивнула она в сторону тигля с бронзой, – раскалена до двух тысяч ста градусов. Если хоть одна капля попадет тебе в голову, то прожжет череп и убьет тебя.

– Не надо больше ничего говорить. У меня в голове и так достаточно дырок.

Он надел защитный костюм, и они прошли в глубь литейки.

Первые два года после учебы Лорен провела, работая учителем в частной школе в Техасе. Среди ее студентов был внук Росса Перо[7] и агенты ФБР среди наблюдателей. Это были 92-е президентские выборы, но она слышала о них только мельком. Лорен так много времени провела с ребятами, отливая разные формы, что научилась регулировать подачу газа и воздуха в плавильную топку, ориентируясь по той вибрации, что отдавалась в ее диафрагме. Когда она рассказала об этом Раю, он поинтересовался показаниями термометра. Неужели в плавильне такого нет? И она ответила, что термометры никогда не были такими точными, как вибрационные индикаторы. Затем Лорен словно вышла из транса и отмахнулась от своего спутника:

– Господи, все это такая дребедень.

– Дребедень? Это какой-нибудь технический термин? Рай улыбался. Но Лоренс все равно покраснела, чувствуя, как краснеет.

Два студента держали двухметровый железный стержень, посередине которого располагался прихват для тигля. Лорен объяснила Раю, что тот, который стоит к ним спиной, называется отливщик, а второй студент выполняет роль ухватного. Несмотря на маску, Рай продолжал делать заметки.

Для такой работы нужна силенка, заметила Лорен. Хотя, конечно, не все, кто работает в литейке, атлеты, как это можно подумать. Однако психическое напряжение, признала Лорен, довольно большое.

– Почему? – удивился он.

– Ты отливаешь не только свою работу, но и все другие. Многие студенты, да и некоторые художники, работают с воском. Перегреешь, и вся работа стечет в канаву.

– С вами когда-нибудь такое случалось?

– Нет. Но я видела подобные инциденты.

– Вы скучаете по... бронзе? – спросил он, держа свой журналистский блокнот, словно болванку.

Лорен рассказала ему о бронзовой фазе своей карьеры, но ничего не сказала о том, как она относится к самому материалу.

– И да, и нет. В бронзе есть что-то очень примитивное. Вы берете что-то твердое, металл, превращаете его в жидкость, и потом, внезапно, он снова становится твердым, но уже приняв новые формы. Это скрывает в себе какое-то странное чувство нестабильности. Даже плохая скульптура в бронзе может произвести впечатление. Вы сталкиваетесь с этим постоянно. Посредственное произведение искусства может выглядеть значительным из-за материала, который использовали для ее создания. Смотрите... Вот они идут.

Ухватный и отливщик подняли стальную палку с дымящимся тиглем и двинулись к формам, расставленным на грязном полу отливочной площадки. Бронза сверкала. На Лорен это производило впечатление. Так много работы и так много вдохновения. Искусство сродни азартной игре казино со своим рулеточным колесом и карточным столом, крутящимися костями и бесстрастным крупье. Ты ставишь все свое состояние на произведение, потом вручаешь его владельцу галереи, который возьмет себе пятьдесят процентов цены, и надеешься на прихоть публики. Но все это может оказаться тщетным, когда ты выставишь свою скульптуру на показ. Есть еще и жидкость, которая может подвести тебя в течение секунды.

Хотя она может заполнить самые отдаленные уголки формы, принять самые изысканные очертания, сохранив изгибы и углы, которые превзойдут саму жизнь.

Огромное облако пара поднялось из формы. По помещению пополз сладковатый запах металла, который начал твердеть и рождать для мира новое чудо. Она ощущала напряжение согнутой спины отливщика. Но он все держал под контролем. Хотя она видела волнение в глазах ухватного, когда он из-под маски смотрел на форму.

– Подожди-ка, – сказала сама себе Лорен, когда снова взглянула на ухватного. – Да это же Керри.

Девушка, очевидно, наконец-то начала работать в литейке. Студентам иногда приходится ждать месяцами возможности поработать здесь. Керри уставилась на отливщика, подчиняясь каждому его знаку, предоставив ему руководство. Хореография в паре. Между ними сверкает солнце. Но оно твердо держится своей орбиты.

Они закончили наполнение первой формы и сделали два коротких синхронных шага вправо, навели тигель на форму, и отливщик начал наклонять его. Но тут его охватило сомнение.

– Нет, нет. Не надо! – прошептала Лорен, прекрасно понимая, что она может только молиться. Капля бронзы упала в форму, стала плоской и начала твердеть.

С того места, на котором она стояла, она не могла увидеть, расплескалась ли капля, закупорила ли проход, свела ли на нет все усилия по созданию скульптуры.

Керри подняла голову. Лорен видела напряженность в ее взгляде. Ошибка была не ее, но это ее первая отливка. Лорен решила, что девушка вполне могла винить во всем себя.

Лорен заметила, как она шепчет под защитной маской, но ее никто не может услышать:

– У тебя все отлично получается. Все просто превосходно. Отливщик сделал небольшой шажок, нацелил тигель и на этот раз начал лить прямо в форму, которая принимала бронзу.

Лорен вдохнула теплый воздух литейки, ощущая, как по телу стекают капельки пота. Для женщины она всегда слишком сильно потела. Зачем, ну зачем она так оделась?

Лорен повесила шлем на один из крючков у двери и стянула тяжелый защитный костюм. Ее пальцы коснулись бровей, потом пробежали по волосам, стирая пот. Ее бледное лицо внезапно стало красным, как огонек светофора.

Кожа у Рая тоже выглядела влажной. На верхней губе у него скопились капельки пота, и она с трудом удержалась, чтобы не смахнуть их.

Когда они вышли в холл, то обычный теплый воздух показался им прохладным.

– Ну, и что ты думаешь о процессе отливки?

– Там как в сауне, – вздохнул Рай, небрежно вытирая пот с лица.

Он надолго приложился к бутылке с водой.

– Ты заметил ту маленькую ошибку, которая чуть было не привела к катастрофе? – спросила Лорен, когда они подымались на третий этаж.

– Так это была ошибка? Я в этом не был уверен. Я заметил, что парень, стоящий лицом к нам, уставился на того, который отливал.

– Это был не парень. Керри. И она тут ни при чем.

– Керри? Правда? Никогда не подумал бы.

– Трудно узнать человека под маской, да еще в защитном костюме.

Они обошли заграждение, которое все еще стояло перед ее кабинетом.

– Они собираются ремонтировать здание? – Рай посмотрел на щель, которая была неровно замазана цементом.

– Понятия не имею. Они никогда нам ничего не говорят, – Лорен открыла дверь кабинета. – Но какие-то работы ведутся.

Он вновь взглянул на ограждения.

– Они, очевидно, не доверяют собственной работе.

– Кстати, – сказала она, подходя к своему письменному столу, – я нашла это в интернете. Думаю, у тебя появится желание просмотреть эту статью.

Лорен протянула ему распечатку статьи под названием «Треугольник жизни».

– Оказывается, когда был толчок землетрясения, мы делали все неправильно. Нельзя задерживаться в дверных проемах. Очень многие пострадали именно из-за этого.

– Серьезно? А я слышал, что двери самое безопасное место во время землетрясения.

– Я тоже. Но теперь они утверждают, что надо найти ближайший прочный предмет и встать рядом с ним или, если надо, то присесть рядом с ним. Если упадут потолок и стены, ты сможешь спастись, – она продемонстрировала сказанное руками. – Нужно встать между стеллажами или залезть под письменный стол. Тогда не получишь по голове куском потолка.

Рай взглянул на распечатанную статью, потом снова на Лорен.

– Если ты неосмотрителен, то каждый день узнаешь что-то новое.

Он с улыбкой протянул ей статью обратно.

– Можешь оставить себе. Я распечатала ее специально для тебя.

– Спасибо. Ты так щедро тратишь на меня свое время. Как ты смотришь на то, чтобы вместе пообедать? Или поужинать?

То, как он сказал «Или поужинать?», подсказало ей, что они достигли перекрестка: пообедать – это безопасно. Поужинать – означает секс. Разница очевидная, как трещина в потолке.

– Пойти обедать я не смогу. По крайней мере, сегодня. У меня назначена встреча со студенткой. А вот поужинать... можно. Сегодня вечером? – она подумала, что именно это он имеет в виду. Ему надо будет ехать от самого побережья.

– Великолепно. В семь?

Лорен кивнула, отчасти сожалея, а отчасти предвкушая вечер. В животе у нее что-то сжалось.

– Куда за тобой заехать?

Она назвала ему свой адрес, и они пожали друг другу руки, как делали это каждый раз при прощании. Лорен задумалась о том, как они пожелают сегодня друг другу спокойной ночи. Студенткой, с которой у нее была назначена встреча, была Керри. Лорен не хотела выяснять, не подогреет ли интерес Рая перспектива присутствия девушки, и определенно не хотела больше терпеть флирт Керри.

Керри, по привычке, опоздала на несколько минут. Лорен это злило, так же, как то, что ее студенты протыкали свои пупки, носы, уши кольцами, шпильками и булавками. Она с удовольствием отметила, что Керри ограничила свое самоистязание дыркой в пупке, носу и непременной полудюжиной дырок вдоль внешнего края каждого уха.

Лорен пришла к выводу, что чаще всего себя прокалывают те студенты, которые выглядят слишком агрессивно, непривлекательно, но в конце концов все они оказываются очень милыми. Она верила, что избыточный пирсинг является защитой от сексуального интереса. Предсказуемая реакция на культуру, которая порождает сексуальность с самого детства, используя для этого рекламу, музыку, кино и иногда, что самое печальное, общение.

Керри обхватила длинными ногами ножки стула и наклонилась вперед.

– Можете угадать?

– Что угадать?

– Штасслер сказал, что я могу остановиться в одной из комнат в его доме. Сказал, что наверху того сарая, где он живет, есть комнаты для гостей. Так что в моем распоряжении будет огромный дом. Еще он сказал, что живет далеко от обитаемых мест и поэтому мотаться к нему каждый день будет слишком обременительно.

– Очень предусмотрительно с его стороны.

– Но я все равно возьму с собой велосипед.

– А как далеко его обитель от города?

– От Моаба что-то около тридцати километров.

– Далековато для велосипеда.

– Да не так уж и далеко. Я езжу на горном велосипеде каждое лето с шестнадцати лет. Для меня тридцать, тридцать пять километров, как нечего делать.

Керри была отважной, и Лорен видела, что в ней так привлекает мужчин. В ее энергичности таилась некая сексуальность. Если рассматривать ее черты по отдельности, то красивыми их не назовешь, но если собрать все вместе: ямочка на подбородке, волосы цвета хны, вырезанные странной буквой V на лбу, яркие карие глаза и прямой нос и по-настоящему прекрасные губы – вы получите чрезвычайно привлекательный портрет.

– Это мировая столица велосипедистов, – заявила Керри. – Всю жизнь мечтала туда попасть.

– Надеюсь, это не повлияет на твою...

– Ни в коем случае. Здесь в округе множество мест, где можно хорошо покататься. Я просто хочу поработать со Штасслером, – убежденно сказала она. – У него такой взгляд на мир... Даже не знаю, как выразиться, мрачный, но очень реальный.

«Да, – подумала Лорен. – мрачный, но реалистичный». Как и андеграунд, который на нее в свое время произвел огромное впечатление. Мрачный и реальный, но теперь она из этого выросла, как, наверное, и многие другие художники. Лишь некоторые из них продолжают барахтаться в этом болоте. В основном те, кому не посчастливилось. Они рано обрели успех и тем самым приговорили себя к бегу по замкнутому кругу. Они делают то, что от них ожидают, повторяются до тошноты. Еще Лорен подумала о художнике, который два десятилетия назад добился коммерческого успеха, нарисовав стилизованные сердечки. Он так до сих пор их и рисует. У него просто отсутствуют то ли смелость, то ли воображение. А потом Лорен задумалась об Эшли Штасслере. Однако, критиковать его не ее работа. Лучше предоставить Керри прийти к собственному заключению. Как это произошло и с ней самой. Когда Лорен разрабатывала программу стажировки, она старалась соединить скульпторов с теми мужчинами или женщинами, которыми они восхищаются. Штасслер удивил ее своей готовностью к сотрудничеству. И за это она ему благодарна, несмотря на то, что рассматривает его больше как ремесленника, чем художника: прекрасная техника, но полное отсутствие оригинального видения. Однако ее мнение ничего не значит по сравнению с взглядом маститых критиков.

– Отлично, давай обсудим те цели, которые будут стоять перед тобой в ближайшие два месяца.

Для студента очень важно не забывать, ради чего он отправился на стажировку, иначе он превратится в мальчика на побегушках у художника. В одном из пунктов договора значится, что скульптор должен помогать студенту в его собственной работе.

Керри открыла свой портфолио и разложила на столе копии материалов, посланных Штасслеру, включая черно-белые фотографии работ, которые она собиралась сделать под его руководством. На столе появились и ее наброски, вместе с творческой биографией, и цветной снимок, на котором она присела рядом со скульптурой. На этом снимке в Керри не было ничего антропоморфного: коротенькая юбочка и облегающий топик. Лорен с трудом сдержала стон. У нее появилось такое ощущение, что ее живот отвис до колен.

– Ты послала это ему? Все это? – она провела рукой по материалам, включая и дерзкую фотографию самой Керри.

– Угу, – ответила Керри. – Я хотела, чтобы он видел все, – добавила она не задумываясь.

Лорен почувствовала страх. Не за себя, за девушку. Фотография Керри могла стать наживкой для массы мужчин. И, возможно, это особенно касается мужчины, который живет в пустыне сам по себе. Может быть, Керри именно на это и рассчитывала, но Лорен не хотела верить. Девушка может флиртовать. Но устраивать сексуальную ловушку? Нет, Лорен так не считала.

Работы, которые Керри собиралась создать, были впечатляющими. То же самое можно сказать и о набросках. Если Штасслер поможет ей с отливкой, то это будет большой подарок для нее. Больше от скульптора такого ранга они просить не могли. Кроме, конечно, того, чтобы он держал свои руки подальше от нее.

Лорен долго размышляла, как ей одеться к ужину. Она понятия не имела, куда Рай собирается ее отвести, и очень боялась переборщить... «Переборщить в чем? – спросила она сама себя. – Я не должна выглядеть слишком... жаждущей его? Выглядеть слишком... заинтересованной? Выглядеть слишком... сексуально?»

Когда в последний раз она задумывалась об этом? Лорен приложила к груди красный свитер и посмотрелась в настенное зеркало в уголке ее крошечной комнатки. Потом начала напевать «Норвежское дерево».

У свитера был соблазнительный вырез на спине, который на сантиметр или два не доходил до талии. «Черт! – она отбросила свитер в сторону и взялась за белую блузку. – Нет, совершенно не подходит. В ней я выгляжу как школьная классная дама. А я и есть классная дама. В своем роде».

Прочь блузку. Назад свитер. И доходящая до икр серая юбка с застежкой спереди. Последний раз она надевала ее на декабрьскую премьеру. Тогда она была вместе с Чэдом, как раз накануне того вечера, когда она сказала ему, что хочет выйти замуж и, может быть, даже завести детей. Лорен расстегнула застежки на юбке до колен. Это не помешает. Она нагнулась, чтобы снова застегнуть юбку, но потом передумала.

Теперь Лорен взялась за свою любимую ярко-красную губную помаду, потом слегка подкрасила брови и замерла, подумав о духах.

Сделай это, приказала она сама себе.

За ужином в одном из лучших морских ресторанов Портленда Лорен наконец-то заставила Рая раскрыться. На это у нее ушел почти месяц. Он удивил ее, сказав, что является вторым ребенком в семье. Всего их было четверо. Всех вырастила мать. Отец сбежал от них, когда ему было четыре года.

– Четверых, и в одиночку?

– Она удивительная женщина. Очень умная.

– Она работала? Я имею в виду вне дома?

– Спрашиваешь. Она вынуждена была это делать. Работала советником в адвокатуре. По специальности она психиатр. Мы обычно говорили, что мама лечит людей, которые перенесли тяжелое эмоциональное расстройство.

Лорен рассмеялась. Рай тоже улыбнулся, довольный, что старая семейная шутка снова имела успех.

– Уверена, вы были очень хорошими детьми.

– Были. И остаемся. Конечно, мы скучали без отца, но мать ходила на все игры в мяч и школьные пьесы. Она не пропускала ничего из того, что для нас было важно.

– Пьесы? – Лорен и сама, учась в колледже, готовила декорации для самодеятельных спектаклей. – Ты играл или что-то делал за сценой?

– Играл.

– И потом все забросил?

– Не совсем. Я работал над передачами как ведущий.

– В телевизионных новостях? Правда?

– Что тебя так удивило?

– Ты кажешься...

– Каким?

– Слишком...

– Слишком?

– Слишком умным. Теперь рассмеялся он.

– Ну, не все же там тупицы. Сначала я работал в Миннеаполисе, затем почти десять лет в Майами.

– А почему ты ушел оттуда?

– Если сказать просто, то мне все это надоело, – Рай выжал лимон на своего морского окуня. – Я просто больше не мог выполнять свою работу. Когда я им об этом сказал, они ответили: «Не беспокойся, мы возьмем тебя обратно, когда бы ты не вернулся. Ты всегда можешь рассчитывать на место телеведущего новостей в шесть и в одиннадцать». Странно. В комнате для новостей все было убого. Все просиживали там часами, а я приходил в пять тридцать, только чтобы успеть наложить грим. Неловко, но я должен был делать это постоянно. Я заработал уйму денег и решил уйти и попробовать себя в чем-нибудь другом.

– Написать книгу о скульптуре? – в вопросе Лорен прозвучал скептицизм.

– У каждого человека есть история. А у некоторых людей просто удивительные истории. Надо просто уметь слушать. А кроме того, у меня в отношении этой книги есть особое чувство.

– Чувство?

Он снова рассмеялся. Ей нравилось, как улыбка превращает его лицо из симпатичного в озорное.

– Так сказала бы и моя мама.

– Твоя мать? – переспросила Лорен.

– Это комплимент. Поверь мне.

Вот и наступил этот момент. Они подошли к двери. Пожелать друг другу спокойной ночи. Неловко, если ты учишься в старших классах. Неловко, когда ты учишься в колледже. И все то же неловкое чувство не покидает тебя и в тридцать девять лет.

Они поднялись на крыльцо, и свет фонаря над дверью вдруг стал казаться слишком ярким. У Лорен в голове опять зазвучала все та же песня, и она задумалась о том, что если пригласит его зайти, то куда же его усадит. Бессмысленно стоять здесь или сидеть на кровати. Тогда она сделала жест в сторону скамейки возле старой церкви, у дальнего конца фасада.

Когда они уселись, Лорен спросила его об интервью со Штасслером. Рай пробудет здесь еще две недели, однако она отложила свою работу в студии в Пасадене. Теперь ей предстоит вернуться туда, и она может не увидеть Рая, когда он вернется из Моаба.

– Как ты считаешь, сколько времени у тебя это займет? – она надеялась услышать, что не больше одной-двух недель.

– Все зависит от того, сколько времени он сможет мне уделить. Я просто пожиратель времени, если ты этого еще не заметила.

– Я не возражаю. Мне это очень приятно.

Рай сел поближе и наклонился к ней. Лорен почувствовала, как участилось биение ее пульса. И... испугалась.

Их колени соприкоснулись. Она не заметила, в какой именно момент это произошло, и могла сказать одно: ей понравилось. Лорен опустила глаза и заметила, что юбка у нее разошлась выше той пуговицы, которую решила оставить застегнутой. Колено и несколько сантиметров бедра соприкоснулись с его ногой. В свете фонаря ее плоть казалась бронзовой. Она воспротивилась своему рефлекторному желанию запахнуть юбку.

Его рука поднялась к ее подбородку, и она позволила ему поднести свои губы к ее. Лорен чувствовала себя молодой, взволнованной. У нее кружилась голова. Ее удивило, что поцелуй еще может так ее возбудить, наполнить желанием. Но одновременно с этим она почувствовала, насколько порочно происходящее. Впервые за семь лет целовалась с другим мужчиной, а не с Чэдом.

Глава пятая

Семейное планирование. Этим названием я воспользовался, озаглавив свою первую работу, а потом решил, что так будет называться вся серия. Семейное планирование № 2, № 3 и так далее до Семейного планирования № 8.

Веселый Роджер, Джун Кливер, сынишка и Бриллиантовая девочка станут номером 9. Я все еще продолжаю их компоновать. Обычно иерархия в семье вполне предсказуема, но эта команда нарушила все мои ожидания. В первую очередь Бриллиантовая девочка – это имя для нее пришло также естественно, как рассвет. Она тверда и прекрасна и, похоже, может наплевать на все. Она может стать ведущей в группе, невзирая на то, хотят этого ее родители или нет. Они отзываются на ее настрой. Даже Джун реагирует на Бриллиантовую девочку.

Еще раньше я обострил эту ситуацию, объявив, что решения принимает она, что она – их хозяин. Если кому-то что-то потребуется, просьба должна исходить от нее.

А они все чего-нибудь да хотят. Джун, например, первые две недели просила, а потом уже умоляла дать ей одежду. На ее колготках побежало дорожек больше, чем в Американском клубе собачьих бегов, а трусики у нее потеряли первоначальный цвет. Тогда я сказал ей:

– Попроси Бриллиантовую девочку, посмотрим, что она тебе на это ответит.

– Бриллиантовую девочку, – она задумалась, кто еще такой это может быть, и только потом уставилась на свою дочь. – Спросить ее?

Джун поднесла руку ко рту почти так же, как это делают индейцы прежде чем издать боевой клич в фильмах старика Джона Уэйна[8]. Я думал, она лишится дара речи, когда узнала новость о том, что естественный порядок, в конце концов, не является таким естественным, хотя я просто узаконил то, что уже давно было у них в практике. Надо быть полным дураком, чтобы не заметить этого. Ее глаза изменили цвет. Я не шучу. Они потемнели. Из карих превратились в черные, стали величиной со столовую ложку. Она ухватилась за прутья клетки, чтобы не упасть, и рука ее наткнулась на кошачий череп. Ее розовые пальчики нырнули в пустые глазницы черепа. Насилие над смертью, которое она даже не заметила.

– Что тут происходит? – спросила она у дочери. – Почему ты творишь с нами такое? Думаешь, если будешь ему подпевать, он станет к тебе лучше относиться?

Тут она внезапно замолчала. Ее лицо вытянулось, словно ей на голову вылили кувшин холодной воды. С ее губ сорвалось слово, которое я не расслышал. Должно быть «Подожди». Ее глаза вылупились, а на лбу и щеках появились глубокие морщины. Больше всего она в этот момент напомнила мне свежевспаханное поле. Урожай не заставил себя долго ждать.

– Я все поняла, – заявила она сдавленным голосом. – Это ты. Ты и придумала все это, не так ли? Ты с ним заодно.

Говоря это, она выпустила кошачий череп и подошла к дочери. Роджер очнулся от летаргии и попытался ее остановить.

– Нет. Она не могла этого сделать. Она тут ни при чем. Ты просто слишком разнервничалась. Успокойся.

Но Бриллиантовая девочка улыбнулась и даже не попыталась отказаться от той роли, которую отвела ей мать. Некоторые люди рождены для власти.

Днем позже, после того как Джун несколько часов проплакала, она начала умолять дочь поговорить с ней. А Бриллиантовая девочка объявила, даже не посмотрев в ее сторону, что ей будет «позволено» – да, она выбрала именно это слово, которое как нельзя лучше подходило к обстановке, – носить набедренную повязку, но никаких бюстгальтеров и ничего верхнего. Почему она так решила? У меня в запасе были две набедренные повязки. Одна сатиновая – ярко-красная, а другая с белыми и розовыми цветочками.

Джун взорвалась, как нитроглицерин. Этого я и ожидал. Все эти слезы, увещевания, паранойя и материнское негодование, вся эта мишура улетучилась в один миг.

Она вскочила на ноги, подлетела к Бриллиантовой девочке и принялась на нее кричать, пинать ногами. Бриллиантовая девочка сгруппировалась и стала ждать, пока Веселый Роджер не исполнит свой отцовский долг, что он и сделал. Правда, не обошлось без последствий, так далеко зашла Джун. Локоть, которым она заехала мужу в нос, вызвал у него кровотечение. Это вернуло Роджера к жизни впервые после того, как он вошел в клетку. Он оттащил жену в сторону и пообещал, что если она не угомонится, то он выбьет из нее всю дурь.

Эта семейка вобрала в себя уйму пороков!

Я не мог удержаться, чтобы не подзадорить их. Поднявшись наверх, в помещение для гостей, я взял повязки и не спеша спустился вниз.

– Бриллиантовая девочка сказала свое слово. Которая?

Я протянул повязки, каждая не шире ладони. Джун удивленно уставилась на них.

– Они растянутся и подойдут, – заверил я ее.

Прежде чем я смог это продемонстрировать, она отвернулась.

– Давай розовую, – сказал Роджер. – А может обе? Чтобы было во что переодеться?

Я отрицательно покачал головой и бросил ему с розовыми цветочками. Джун не стала сразу же надевать ее. Но когда я заглянул в клетку в следующий раз, повязка была уже на ней.

– Твой бюстгальтер, – вытянул я в ожидании руку. Она знала уговор, но отрицательно покачала головой.

– Тогда сыночек не получит еды.

Появился бюстгальтер. Материнский инстинкт бывает очень сильным. Иногда. Она бросила гневный взгляд в сторону Бриллиантовой девочки, стоявшей, сложив руки на груди. Гримасничая, она передразнивала свою мать, чья попытка сохранить хотя бы минимальные приличия провалилась.

Большую часть месяца ели они плохо, хотя я к этому и не стремился. Пища вызывала сильные споры. Веселый Роджер и Джун испытывали голод почти постоянно, так как я хотел на порядок снизить количество жира в их телах. Возможно, с Джун это и не удастся, так как жир прикипает к женщине, как живица к дереву. Уверен, что это результат эволюции. Но я заставлю ее сбросить двенадцать-тринадцать процентов и поправлю ее тонус. Тогда она будет выглядеть великолепно. Роджер, хотя и терял вес, выглядел все равно не очень-то хорошо. Это из-за отсутствия тонуса. У него тело человека, который слишком злоупотреблял пищей, содержащей слишком много жира и натрия. Такой пищей кормят в дешевых ресторанах. При этом у него отсутствовала должная физическая нагрузка. Тут дело даже не в жире. Несмотря на свои размеры, он казался хилым. Теперь, когда я увидел его обнаженным, мне показалось невероятным то, что Джун когда-то могла возбудиться от перспективы заняться с ним сексом. Она, может быть, и чокнутая, но тело у нее симпатичное. Она уже дошла до той точки, когда начинает хмуриться и визжать на меня каждый раз, когда я к ней обращаюсь.

– Ты выглядишь очень хорошо, Джун, – сказал я, спускаясь по ступенькам подвала.

Она отвернулась, пряча грудь, но демонстрируя ягодицы. Правда заключается в том, что очень немногие женщины из тех, кому далеко за тридцать, умеют носить набедренные повязки, но когда я ей это сказал, это не улучшило ее настроения. Она начала проклинать меня, отбросив всякие нормы приличия.

– Послушай, я хотел сказать комплимент, а ты в ответ только огрызаешься. Ну что же, печенья тебе сегодня не положено. Я отдам твою долю Бриллиантовой девочке.

Джун остановилась, замерла на ходу. Я мог прочитать, что происходило у нее в голове. Печенье.

– Ты имеешь в виду эти маленькие кексы с шоколадом и кремом, с запахом абрикоса, вишни, клубники или кофе?

– Да, это и есть печенье, Джун.

Но я с самого начала не собирался давать ей печенья. Давать печенье тому, кто сгоняет жир? Это все равно, что давать «Джек Дэниелс»[9] тому, кто собирается бросить пить. Нет, это специальное угощение для Бриллиантовой девочки и сыночка, ни тому, ни другому не надо сгонять вес. На самом деле меня больше заботит то, чтобы сохранить их в той же форме, которая и так почти великолепна.

– Ты все равно бы не дал мне ничего, – огрызнулась Джун, даже не оглядываясь на меня. – Без всяких на то причин.

– Ну, можно было бы попросить Бриллиантовую девочку... К тому же в пять у вас молитвенный час.

– Что?

Теперь она повернулась. Лицо у нее скривилось, сморщилось и напоминало тряпку. Даже Веселый Роджер поднял голову, когда услышал слова.

– Разве ты не говорила этого, Бриллиантовая девочка?

– Говорила, – фыркнула она. – Молитва в пять, будьте готовы.

Девочка просто великолепна. Быстро соображает и всегда готова подыграть. Мне будет ее не хватать.

Джун поняла, что опять проиграла и начала снова изрыгать проклятья, отчего и без того сильно расстроенный сыночек, начал плакать и причитать:

– Не надо говорить такие плохие слова, мама.

Джун потрясла головой, отчего ее груди очень соблазнительно закачались, и подошла к сыну. Он обнял ее и прижался лицом к ее голому животу. Она тоже обняла его и прошептала:

– Прости, сыночек.

Очень трогательно, если кого-то такие вещи могут тронуть.

Дележ пищи действительно создает напряженную обстановку. Мне теперь совершенно ясно, что Веселый Роджер и Джун возмущены полноценной пищей, которую я выдаю Бриллиантовой девочке и сыночку. Если мне прошлый опыт что-то и говорит, то я скоро увижу полный распад семейства. Могу поспорить, что Джун набросится на Бриллиантовую девочку, чтобы отобрать у нее еду. Роджер не вмешается, так как он в это время будет отбирать еду у сыночка.

Такое уже случилось с Семейным планированием №5, пятеркой из Кентукки. Я никогда не докачусь до такого состояния. Мне пришлось даже построить специальное убежище для детей. Иначе они бы не дожили до скульптуры.

Родительская проблема у них сильно усложнилась необычайно сильной никотиновой зависимостью. После одного дня без табака они визжали и орали друг на друга по малейшему поводу, а на второй день колотили друг друга вообще без всякого повода.

Мне пришлось отлить их намного раньше, чем я этого хотел, поэтому номер 5 получился самым слабым из всей серии. Даже критики согласились с этим. Если бы они только догадывались, через что мне пришлось пройти, то, наверное, были бы более снисходительны в своих статьях.

Заставить людей худеть – это такой труд, за который я бы и не взялся, если бы истощенный, голодный взгляд не усиливал бы проявление ужаса. Мускулы выдерживают дольше. То же можно сказать про вены. Но в тот самый момент, когда они уже видят лицо смерти, в их телах появляется такая... отчетливость.

Для этого одной диеты и добавок мало. Требуется планомерное внедрение ужаса. Именно таким образом вы заставляете их напрячься, делаете их дергаными и нервными. Их железы насыщены адреналином.

Я вкатил в клетку телевизор и видеомагнитофон. Экран большой. Мощные громкоговорители на стене лицом к ним.

– Время просмотра, – объявил я.

Бриллиантовая девочка с удивлением уставилась на экран.

– И что сейчас будет? – спросила она с большим добродушием, чем я того заслуживаю. – « Генри: Портрет серийного убийцы» или вы остановились на чем-то более остром, например, «Кровавое расчленение бензопилой в Техасе»[10]?

– Не провоцируй его, – тихо пробормотал Роджер, но я-то все слышал.

– Что? – фыркнула в сторону отца девушка. – Думаешь, если ты будешь паинькой, он покажет тебе «Голубую лагуну»[11]?

– А как насчет Терминатора? – спросил я.

– Заткнись! – заорала Джун. Мне пришлось приказать им замолчать и успокоиться.

– Ну, а теперь вот что. Я не могу заставить вас смотреть, но на вашем месте я бы все же посмотрел эту запись. Вы сейчас увидите свое будущее, которое вас ждет, если не будете слушаться меня, если не будете следовать всем моим инструкциям. И кто знает... – добавил я жизнерадостно, – ...может быть, вы сообразите, как можно отсюда выбраться? Может, я что-то упустил?

– Ага, а может быть она – рабыня Изаура, – кивнула Бриллиантовая девочка в сторону матери. – Только я так не думаю.

Хорошо, посмотрим, как ей это понравится. Посмотрим, как всем им это понравится.

Я уменьшил освещение и запустил запись.

Но тут произошла накладочка, и послышался визг, такой, что вызывает озноб по коже, визг молоденькой девушки. Чтобы быть точнее, Планирование семьи №8. Девочка немного моложе, чем Бриллиантовая девочка. Она привязана к столу и уставилась куда-то в сторону. Она вырывается из кожаных ремней, и каждый рывок открывает мускулы, которые, как я подозреваю, замечаю только я. Хотя сыночек смотрел на голую женщину широко раскрытыми глазами. Возможно, он еще никогда не видел обнаженную девушку, разве что на картинках у своих одноклассников. И, судя по всему, обнаженная плоть фей любви не очень-то интересовала его, хотя с этой семейкой нельзя сказать ничего определенного.

Камера была напралена вниз, прямо на нее. Освещение слабовато – я не кинематографист. А вот с резкостью все в порядке. Теперь камера начинает поворачиваться в ту сторону, куда смотрит девушка. Под чем-то вроде зеленоватой глины корчится на столе из нержавеющей стали другая женская фигура. Зеленая масса – альгинат, материал, который дантисты используют для снятия отпечатков зубов. Женщина задыхается. Ее хрипы действуют на нервы.

– Есть и другие фильмы, – внушительно и зловеще пообещал я.

А Бриллиантовая девочка не смутилась ни на йоту.

– У-у-у, – заворковала она. – Какие ужасы, пижон. Можно, я буду первой, – добавила она скучающим голосом. – Так я, наконец-то, смогу слинять отсюда.

Но она единственная, кто заговорил. Джун, например, потеряла дар речи. Веселый Роджер уставился на меня, а сынишка потерял всякий интерес к женской натуре и снова начал хныкать.

– Это была ее мамочка? Та, которая хрипела?

– Очень наблюдательно с твоей стороны, Бриллиантовая девочка.

Я чувствовал, что стараюсь тщательно подбирать слова. Это она со мной такое сделала, заставила меня быть осторожным. Мне это не понравилось. Ни капельки не понравилось, но она меня заинтриговала.

– Значит, я тоже увижу нечто подобное? – она улыбнулась своей матери, которая этого не видела. Она прислонилась к клетке, опустив голову.

– Может, я сделаю тебя первой, а она будет наблюдать, – высказал я предположение.

– Нет, – фыркнула Бриллиантовая девочка, наклонив голову, словно одноглазая проститутка в стране слепых. – Этого ты не сделаешь. Сначала ты убьешь ее, потом папочку, потом моего братца, и только потом меня.

Она права, но откуда она это узнала? На самом деле, мне очень хотелось спросить ее об этом. А она продолжала:

– Я это знаю, потому что на твоем месте сделала бы именно так.

Часами наблюдаю за ними на мониторе в моей спальне. У меня установлены три камеры, две на стенах и одна в потолке, как раз над ними. Уверен, они этого не заметили. Там нечего особо замечать; глазки камеры очень маленькие, а стены и потолок не закончены, не обработаны.

Но я очень многое увидел. Джун только что закончила один из нескончаемых раундов игры в крестики-нолики на грязном полу со своим сынишкой. Сегодняшний раунд продолжался более двух часов. Они стирали мел ладонями и играли, не говоря ни слова. Неделями занимались этим.

Веселый Роджер большую часть времени сидел, прислонившись к стене, а когда двигался, то держался за нижнюю часть спины так, словно у него вышиблены диски. Он не жаловался, днями почти ничего не говорил.

Бриллиантовая девочка внимательно, не хуже меня, наблюдала за своей семьей. Когда вчера Веселый Роджер попробовал заговорить с ней, она сказала ему, чтобы он «отвалил».

Я заметил, что она внимательно смотрит на потолок и стены, словно подозревает, что я наблюдаю за ними.

У меня также зародилась уверенность, что она соблазняет меня. Подозреваю, такое утверждения вызовет у нее только усмешку, но это очевидно. Особенно после инцидента с ее языком и моими пальцами в микроавтобусе, и после того, как она продемонстрировала свои прелести в «коробке для котят», когда мы только сюда приехали. Но даже в те часы, когда меня нет в подвале, она пытается соблазнить меня. Иногда она потягивается, проделывает целую серию очень женственных движений, при этом всегда позирует, максимально открывая что-нибудь для обозрения: то ли это ее приподнятый зад, когда стоит на четвереньках, то ли грудь, выставленную в профиль, когда расправляет плечи.

Прошла первая неделя. Меня сильно заинтриговало ее позирование, и я принес им всем ведра с теплой водой, мыло и салфетки для лица. Принес и полотенца. Я поставил все это в пределах их досягаемости и поднялся в спальню к своему монитору.

Сначала Джун и Веселый Роджер помогли вымыться сынишке. Затем они занялись собой. Веселый Роджер делал это заученными отрывистыми движениями, как человек, которому наплевать, как от него пахнет. А Джун яростно терла себя, как раскаивающаяся грешница – женщина, ненавидящая свое тело. Это напомнило мне тех, кто хочет от ванны только одного – содрать собственную шкуру.

Дочь подождала, пока они все отойдут в сторону, затем скинула одежды и машинально вымылась.

С этого момента я давал им ведра и мыльные принадлежности через день, только для того, чтобы наблюдать за Бриллиантовой девочкой. Проделал это во второй раз и удобно устроился перед своим монитором.

Бриллиантовая девочка стянула с себя весь верх, затем штанишки. Очень по-деловому. Но на этот раз она стягивала свои штанишки так, словно резинка оказалась очень тугой. Она меня дразнила. Определенно это отличалось от того, что я видел раньше. Может, она действительно подозревала, что я за ней наблюдаю, и пыталась играть на моих желаниях? Я сел ровнее, прекрасно понимая, что при желании могу в любой момент спуститься в подвал.

Когда ее трусики скользнули по бугорку Венеры, она остановилась, чтобы лениво почесать открывшийся темный уголок. Провокационно. Ее локти с каждым движением сжимали грудь, заставляя ту вылезать из бюстгальтера. Все это меня очень возбудило. Я не смог бы оторвать от нее взгляда, даже если бы весь сарай сейчас вспыхнул.

Оставаясь лицом ко мне, она наклонилась и сняла трусики. Ее волосы упали на лоб. На какое-то мгновение она стала воплощением самой скромности, но тут она резко выпрямилась, и трусики полетели у нее через голову за спину. Она расстегнула бюстгальтер. И опять-таки, она двигалась очень медленно. Ее пальцы многообещающе задерживались то тут, то там.

Все это заметил не только я один. Неряха Веселый Роджер тоже проявил горячий интерес, хотя Джун велела ему отвернуться. Он поднял руки в знак того, что подчиняется, словно был пойман на месте преступления. Отвернувшись, он заставил то же самое сделать и сынишку, думаю, по принципу того, что раз уж он не может смотреть на это, то справедливость требует того же и от его сына.

– Ты думаешь, что ты делаешь? – прошипела Джун дочери. Бриллиантовая девочка не обратила на нее никакого внимания и высвободила сначала одну грудь, затем другую.

Джун оглянулась, словно подозревала, что у девушки имеется аудитория, затем злобно уставилась на нее. Я тоже уставился на нее. Мне казалось, что я вижу ее груди в первый раз. Они такие во всех отношениях девичьи, такие упругие, так выступают вперед. Они еще не страдали от детей или времени, ожирения или потери веса, качающаяся часть женской плоти. Они... великолепные... непорочно белые с маленькими сосками. Темная полоска между ними образует почти правильную «V», соответствующую «V», расположенной ниже, на такой привлекательной, такой заманчивой белизне, что я не могу оторвать взгляд. Я обнаружил, что умоляю ее повернуться так, чтобы я мог лицезреть ее попку, которую до этого видел только мельком. И вот она сделала именно то, что я хотел. Но ее чертова мамочка взяла полотенце. Я проклинал эту женщину. Я убил бы ее, если бы она закрыла прекрасный образ, но Джун подняла полотенце между дочерью и мужской половиной семьи.

Я очарован бледным отпечатком трусиков на попке Бриллиантовой девочки. Мое дыхание – настоящая буря. Она с такой простотой исполняла самое великое мое желание, словно знала, чего я хочу.

Она подошла к краю клетки. Ее мать все время держала полотенце рядом с ней. А она взяла остатки воды в ведре и начала тщательно и без спешки мыться. Не торопясь? Да, я в этом несомненно уверен. Сегодня она не такая деловая. Она сегодня дерзкая. Бесстыдная. Знает, что делает... знает. Она порождает во мне все более и более богатые фантазии, и мне приходится сдерживаться, чтобы не вытащить ее из клетки. Я и так уже провел слишком много времени, наблюдая за ней, думая о ней. Прошлой ночью она даже мне приснилась. Она везла ребенка в коляске, назвала его Персик.

– Персик, – прошептала она мне в ухо.

Даже во сне я чувствовал ее горячее и влажное дыхание. Персик? Я только подумал об этом, но ничего не сказал.

Теперь она снова повернулась ко мне попкой и терла себя, терла, терла. Пробежала мочалкой по всему позвоночнику, потом вылила грязную воду и снова начала мыться. Ее кожа из бледной стала розовой.

Мечтать о ней? Никогда не мечтаю о них. Никогда. Мои мечты не отягощены такими трюками. Сейчас мне хочется встать на колени позади нее, положить руки на ее бедра, почувствовать их упругость, те волны тепла, которые они испускают, когда я их широко раздвигаю. Я хочу, чтобы мой язык прочувствовал тот жар, который она может предложить, одновременно вдыхая ее запах.

Она довела меня до этого. Она должна умереть, но, конечно, она права: она уйдет последней.

Я отвернулся от экрана, когда она снова нагнулась, подставляя моему взору все то, что меня так воспламенило. Теперь мне и самому надо обтереть себя, но когда я взял полотенце, я понял, то, что продемонстрировала Бриллиантовая девочка, полностью меня не удовлетворило.

Глава шестая

Свет мягко сгущался, словно чехол надели на пустой автомобиль. Лорен отступила на шаг назад, рассматривая законченный постер: земляные розовые с коричневым пигментные пятна. Все это совсем не походило на краски за окном ее студии, которые выходили на Лос-Анджелесский национальный лесной заказник, строгий пейзаж, совсем не заслуживающий такого названия. Там она видела только зелень. Одинокие кустики, которые сумели высосать достаточно влаги для выживания, да зеленые холмы, поднимающиеся за грядой сосен – жалким подобием своих собратьев с северо-запада. Пригретые солнцем деревья казались хрупкими – чахлые побеги – порождения сухой земли со строгими запросами.

Лорен вытерла перепачканные руки о джинсы, глубоко вздохнула и отвернулась. Окно между студенческими занятиями она провела очень продуктивно. Она закончила последнюю работу из серии с забавным французским названием. Теперь можно уезжать. Она задумалась, что скажут критики об этой работе. Ей бы хотелось быть к этому равнодушной, но у нее не получалось. Большинство критиков к ее работам относились снисходительно, хотя ярлыки, которые они к ним приклеивали, порой бывали довольно странными. Например, «Артвик» назвала ее последнюю выставку «постмодернистской... минималистской... и феминистской», и все это в одном предложении. Другой критик нанес меткий удар в ее эго, сравнив ее творчество с творениями Генри Мура, одного из наиболее уважаемых скульпторов прошлого столетия, сказав, что ее вазы «с их внешней первобытной простотой и богатым внутренним содержанием являются эхом образов мастера, который для своих работ подыскивает чувственный язык, подходящий для менее пресыщенных времен». Это оказалось настоящим шоком.

Ух ты! Ей даже потребовалось время, чтобы перевести дух после того, как она прочитала эту статью. Тут же ей пришлось напомнить самой себе, что смерть художника начинается тогда, когда он начинает верить в то, что говорит о нем пресса. Но чувственный язык? Ей пришлось признаться самой себе, что это ей понравилось.

Лорен не мешало бы пробежаться, но она прекрасно знала, что в этот час выходить не стоит. После десяти часов процент озона в воздухе в долине среди гор Сан-Габриела[12] поднимался до нездоровой величины, но она ни на минуту больше не могла оставаться дома. После завершения скульптуры она становилась беспокойной, суетливой, готовой в любой момент расхохотаться. А небо выглядело ясным. Когда она насыпала корм птицам, то чувствовала освежающий бриз. Возможно, смог частично и рассеялся. Можно надеяться, что они разминутся с Чэдом, взявшим в привычку возвращаться домой с работы в неурочные часы и проверять ее студию. Ей совершенно не нужен его контроль. Лорен просто не хотела, чтобы он заходил, а он взял в привычку каждый день после работы заходить к ней в надежде, что она передумает и решит возобновить их отношения, что означало физическую близость без будущего.

Быстренько, до того как появится Чэд, она стянула джинсы, испытав удовольствие от того, как они свободно теперь на ней сидят. Все эти километры, которые она пробежала, принесли свои плоды. Лорен натянула шорты для пробежек, носки, кроссовки и спортивный бюстгальтер, наполнила бутылочку для воды и запихнула ее за ремень на поясе. На выходе она захватила солнечные очки и не торопясь пошла вдоль квартала по направлению к входу в лесопарк.

Металлические ворота оказались приоткрыты, оставляя пространство, которого едва хватило бы для велосипедиста.

Лорен подошла к забору и, ухватившись за металлические прутья, начала растягивать мышцы спины и плеч, чувствуя, как они расслабляются, как уходит напряжение, которое скопилось за несколько часов работы в студии. Еще несколько минут она посвятила работе над связками и сухожилиями, после чего пошла по асфальтовой дорожке, уводящей от ворот в глубь леса. Стена каньона слева от нее становилась все выше и выше, скрывая лощины и высохшие устья ручьев тенью, принося прохладу рассыпанным здесь камням, песку и чахлым кустарникам.

Асфальт закончился перед бетонным мостиком, казавшимся таким же старинным, как сам город. Прислушиваясь к своим шагам, Лорен задумалась о том, как город сумел пережить недавнее землетрясение.

Грунтовая дорожка повернула направо, побежала вверх по склону холма. Слева темно-желтая стена становилась выше и круче. Наконец Лорен выбежала к тому месту, где несколько лет назад грязевой поток залил дорогу. Она перебралась через груду камней и снова вышла на ровную дорожку.

От увеличившейся нагрузки и палящего солнца дыхание ее участилось. Пять километров вверх, пять – вниз. Это займет около часа. Она не торопилась, зная, что ей никогда не выиграть ни одного забега, хотела лишь оставаться стройной. Несмотря на голубые глаза и мягкость черт лица, Лорен следила за своей спиной, ногами и ягодицами. Судя по кивкам, улыбкам и приветствиям, которые она получала от встреченных по пути бегунов и велосипедистов, они были с ней в этом вполне согласны.

Сегодня Лорен бежала одна. Она начала свою пробежку слишком поздно, пропустив самое оживленное время.

Примерно через двадцать минут Лорен добралась до пожарной станции Национального лесопарка, точки, где она обычно поворачивала обратно. Прежде чем отправиться в обратный путь, она собиралась полюбоваться широкой панорамой, открывавшейся от пожарной станции.

Пока Лорен бежала вдоль отвесного фасада, тени сгустились, а внезапный поток прохладного воздуха напомнил ей, что даже в Южной Калифорнии май есть май. Под возвышающейся линией электропередач дорога резко поворачивала обратно. Миновав крутой поворот, Лорен чуть не натолкнулась на огромного ротвейлера.

Когда она, не сводя глаз с этой зверюги, отскочила в сторону, та глухо зарычала. Лорен застыла. Если бы она наткнулась на гремучую змею, то отбежала бы от нее и продолжила пробежку, но ротвейлер напугал ее. Где, черт подери, его хозяин? Это все, что ее на данный момент беспокоило.

Ей бы очень хотелось согнать пса с дороги, как это делали другие бегуны. Похоже, их нисколько не волновало появление собак на дорожках. Но ротвейлер напугал ее до смерти. Морда, как жерло пушки. Опасная скотина. Такой может загрызть до смерти. Лорен подождала хозяина, который должен был находиться где-то поблизости. Он, несомненно, сделает знак рукой, позовет собаку, и, вполне возможно, извинится.

Лорен не любила даже маленьких собачек. Когда ей было пять лет, ее покусал кокер-спаниель. Милая, похожая на игрушку собачка, чуть было не вырвала ей левый глаз. Это могло привести к трагедии, которая бы круто изменила всю ее жизнь. У нее осталось шесть маленьких швов под левой бровью. Если хорошо приглядеться, то и сейчас их можно было бы разглядеть.

А тут Лорен оказалась лицом к лицу с черным с подпалами зверем, который весил больше, чем она. Пес перестал рычать, но уходить не собирался. Где же его хозяин?

Затем Лорен обратила внимание, что на собаке нет ошейника. «То же самое! Черт бы их всех побрал!» Она слишком разозлилась, чтобы оставаться благодушной. Очередная свинья бросила пса в лесопарке вместо того, чтобы отвести в приют. В этом можно и не сомневаться. Такая проблема давно существует в этом районе. По холмам бродят голодные, страдающие от жажды, бездомные беспомощные собаки. Лорен сама уже несколько раз звонила в отдел контроля за животными. И где только они сейчас, когда ей действительно требуется их помощь?

Тяжело сопя, пес начал слизывать капельки пота, струящиеся по ее ногам. Лорен с отвращением отпрянула. Он напомнил ей некоторых знакомых мужчин, которые были еще менее привлекательны. Наконец ее осенило, что собака, возможно, всего лишь хочет пить.

– Черт!

Ротвейлер снова принялся ее лизать! Язык у него казался таким большим.

– Прекрати! – к собственному удивлению крикнула она и была еще больше удивлена, когда пес перестал лизать ее и застыл. – Сидеть! – приказала, уже несколько осмелев, Лорен.

И вдруг, о чудо, он сел.

Впервые за это время она перевела дыхание.

Лорен достала бутылку с водой и быстро приложилась к ней. Пес наклонил голову на бок. Таких умоляющих жестов она у животных еще никогда не наблюдала.

Как же, черт подери, она сможет дать ему воды? Лорен огляделась, ища какой-нибудь камень с впадиной. Ничего подходящего, а земля в мгновение ока впитает всю воду.

Сумеет ли он попить, если она направит струю воды ему на морду?

Нет, на такой риск она ни за что не пойдет. Затем Лорен подумала о том, чтобы сложить ладонь лодочкой и наполнить ее водой, но от перспективы того, что снова почувствует прикосновение его языка, ее передернуло.

Пес не сводил с нее глаз.

– Хорошо... Хорошо...

Лорен сжала бутылку, и ее ладонь наполнилась водой.

Пес ткнулся мордой в ее ладонь. Голова у него была не меньше, чем у Лорен. Язык казался огромным, скользким морским чудовищем. Зверь пил, пока бутылка не опустела.

Потом пес посмотрел на Лорен и завилял толстым обрубком хвоста. Лорен снова огляделась. Никого.

– Ладно, – сказала она, жертвуя ради пса остатком пробежки. – Пошли.

Пес оказался настоящим джентльменом и устроился во дворике перед ее студией после того, как опустошил целую миску воды. От предложенных овсяных хлопьев он отвернул нос. И все это время он сопел, сопел, сопел. Лорен решила, что ему слишком жарко, и поэтому он не ест.

Огромный. Настоящий гигант. Она попробовала прикинуть, сколько будет стоить прокормить такого. Все очень просто: он нашел себе нового хозяина. Такое решение оказалось не столь уж драматичным, когда Лорен сообразила, что вполне может позволить себе держать его, и что она его больше ни капельки не боится. О таких практических трудностях, как реакция Чэда или то, куда она будет девать пса на время своих длительных отъездов в Портленд, она пока не задумывалась.

– Пойду приму душ, – объявила она. – Скоро вернусь.

«Что ты волнуешься, – спросила она себя, заходя в студию. – Боишься, что он уйдет? Маловероятно. Лерой – вот она его и окрестила – похож на тех парней, которые задерживаются надолго». Среди ее знакомых есть несколько очень похожих на него. Самое последнее, что они могут выкинуть, так это уйти.

Лорен закрыла дверь в студию, опасаясь за хрупкие вазы, и начала тщательно мыться, обращая особое внимание на руки и ноги, облизанные собакой.

Когда она уже вытиралась, то снова услышала рычание, но теперь более громкое. Рычание напоминало гром, и кто-то, Господи, это должно быть Чэд, сказал:

– Спокойно, парень. Спокойно!

Но рычание звучало просто убийственно. Только сейчас она поняла, что этот зверюга на нее вовсе и не рычал.

Лорен выскочила во дворик и обнаружила там Чэда. С пепельно-серым лицом он стоял, прижавшись к стенке, а напротив него стоял Лерой. Зубы у собаки были оскалены, морда сморщена.

– Осторожней, Лорен, – дрожащим голосом предупредил Чэд. – Не подходи ближе.

– Прекрати! – громко крикнула Лорен псу. Лерой посмотрел на нее и перестал рычать.

– Лерой, ко мне!

– Лерой? – переспросил Чэд.

Собака легкой трусцой подбежала к Лорен, совсем как Плохой Преплохой Лерой Браун.

– Сидеть, – приказала она, начиная удивляться обретенной власти.

Пес сел.

– Молодец, – прошептала она.

Обрубок хвоста Лероя, как метроном, заходил вправо-влево.

Лорен подняла глаза и заметила, что некая часть Чэда тоже совершает возвратно-поступательные движения, правда, не столь ритмичные: его щека дергалась, как хвост перепуганной кошки.

– Я случайно его нашла, – запротестовала она.

– Твой хороший дружок Лерой? Ты просто нашла его. И где же? На бандитской сходке?

– Там, – Лорен махнула рукой в сторону леса. – Он там был один-одинешенек.

– Не понимаю, зачем ты это сделала. Уж слишком хороший компаньон...

– Он очень хорошо ко мне относится.

– Ну что ж, это перевешивает все разумные аргументы.

– Он страдал от жажды. Там он мог погибнуть.

– Да. Но он мог убить тебя.

– Ну нет. Ты хочешь сказать, что боишься, что он мог убить тебя. А у нас с ним прекрасные отношения. Он большой, он сильный, он симпатичный, он умный. И он меня слушается.

«Образцовый парень», – подумала она, но вслух это сказать не рискнула.

– А ты знаешь, что именно на таких псов вместе с питбулями выпадает пятьдесят процентов всех покусанных за год людей по стране?

Чэд, когда хотел что-то доказать, с чем она никогда и ни за что не согласилась бы, всегда прибегал к какой-нибудь статистике.

– Сюда входят укусы полицейских собак? Это явно в данной статистике не учитывалось.

– Не знаю, – честно признался Чэд.

– Послушай, если бы у Лероя возникло такое желание, то он давно бы уже слопал нас обоих на завтрак.

– Очень мило! – выкрикнул Чэд. – Да он прижал меня к этой чертовой стене! – напомнил он и сделал два сердитых шага в ее сторону.

Плохой ход. Лерой, которого Чэд с этого момента до скончания веков будет называть «эта дрянь», встал и издал такой угрожающий рык, что Лорен подумала, сейчас он растерзает ее бывшего друга.

– Думаю, – как можно деликатнее заговорила она, – ему очень не нравится, когда на меня кричат.

Несмотря на то, что у нее и самой нервы были напряжены, она подошла и погладила по широкой, как авианосец, голове Лероя, не подозревая, что этим только укрепила и без того могучие охранные инстинкты собаки. Чэд с трудом проглотил слюну, и Лорен впервые заметила, как неприятно двигается его адамово яблоко.

Лерой оказался превосходным компаньоном. Во время пробежек он трусил рядом с ней и ни на кого не обращал внимания. Его внушительная внешность заставляла всех незнакомцев держаться подальше. Он на удивление хорошо относился к детям, которых они встречали в жилом квартале, и с полным безразличием к их неловким, а иногда и тяжелым, хлопкам по его телу.

Лерой не переносил только одного взрослого человека, что делало проблематичным переселение его в студию. Они попробовали сделать так, чтобы Чэд его кормил, но это нисколько не отразилось на поведении животного: он продолжал рычать на него каждый раз, как тот поднимал голос на Лорен, и это благотворно, хотя и поверхностно, отразилось на манерах Чэда. Но Чэд есть Чэд.

Однако к концу первой недели атмосфера в доме накалилась до того, что Чэд заявил:

– Я больше не могу терпеть здесь эту дрянь.

Это было сказано с явным намеком на то, что владельцем студии является он, а в подтексте слышалось: «Хозяин здесь я, и не надо забывать об этом!»

– Чэд, сядь спокойно, ты его нервируешь, – пошутила она.

Было время, когда он бы посмеялся этой шутке. Они бы даже посмеялись вместе. Когда они прекратили смеяться вместе? Этого сказать с уверенностью Лорен не могла, хотя знала, что Чэд был веселым парнем, часто смеялся над ее забавными статуэтками, отчего ей и самой становилось весело. Но вот уже несколько месяцев они вели сухие разговоры, и конца этому периоду не видно.

– Да плевать я хотел на то, что он нервничает, – заявил Чэд таким спокойным голосом, что надо было быть человеком, чтобы понять, что он зол. За одну-единственную неделю Лерой его прекрасно выдрессировал. – Пес слишком большой, от него воняет. И я не хочу его здесь видеть.

– Он не воняет, – Лорен считала, что она очень чувствительна к запахам, но никакой вони не чувствовала. – И потом, как ты можешь знать, воняет он или нет, когда ты к нему никогда близко не подходишь.

– Ты что, решила меня покритиковать? Критикуешь, да? – Чэд повысил голос, и Лерой глухо зарычал, как бы предупреждая, чтобы тот не повторял своих ошибок. – Ты что, издеваешься надо мной, да? Ты что, правда предлагаешь мне подойти поближе к этой... к этой зверюге?

– Лерой тут ни при чем, не так ли? – Лорен хотела добавить: «Речь идет о тебе. Ты всегда делаешь лишь то, что тебе надо, что тебе нравится».

Но Чэд, как обычно, все перевернул с ног на голову.

– Ты права. Речь идет вовсе не об этой чертовой собаке, а о тебе! Ты уже давно стала для меня чужим человеком.

– Чужим? А что, черт подери, ты еще ожидал? Мы порвали наши отношения, ты забыл? Ты же не хочешь на мне жениться забыл?

– У тебя только одно желание – выйти замуж, – ехидно заметил он. – Нам нужно пространство. Нам...

– Пространство! Да у нас этого пространства столько, что можно разыгрывать кубок Америки. У нас...

– Надо подождать, пока укоренятся наши отношения.

– Укоренятся! – она так сильно дернула себя за волосы, что испугалась, что в руке у нее останется приличный клок. – Я не ослышалась? Ты действительно говоришь о том, чтобы наши отношения укоренились? Да они уже не один год укореняются. Они уже не то, что укоренились, а разрослись до размеров джунглей, и теперь пытаются удушить нас.

– Вот именно! И меня от этого уже тошнит. Я тебе говорю, что нам нужно пространство, свобода, а ты все долдонишь жениться, да жениться.

– Прекрасно. Все пространство твое. Меня это не касается.

– Это уже не смешно.

– Не смешно и то, что я хочу выйти замуж, а ты шарахаешься от меня, как от чумы. И я не собираюсь просить за это извинения. Я тебя любила.

– Ты меня любила? Что? Так значит, ты больше меня не любишь?

– Я пытаюсь наладить свою жизнь, понятно? Может, мне переехать в другую студию?

Вот еще головная боль.

– Может быть.

Лорен, все еще продолжая злиться на Чэда, привела Лероя обратно в свою квартиру. А что Чэд, черт бы его побрал, ожидал? Конечно, между ними разверзлась пропасть, но неужели он думал, что они вот так просто смогут наладить отношения? И все же она и не подозревала, сколь большая пропасть пролегла между ними, пока не встретила Рая. Старый капитан начинает думать о земле только после того, как проплывает мимо соблазнительного островка.

Той ночью, на церковной скамеечке, Рай развязал ей руки, сказав, что если она не решается пригласить его к себе, то он пойдет домой.

– Ты прав, – призналась она. – Не решаюсь. Но все равно, ты очень замечательный.

Он взял ее за руку, вместе с ней встал и так страстно поцеловал ее, что она совсем потеряла голову. Лорен до сих пор чувствовала его крепкие объятия.

Затем Рай быстро попрощался, и с того момента они обменивались только короткими сообщениями по электронной почте. Вопрос – ответ. И ни тот, ни другой ни словом не обмолвились ни об ужине, ни о свидании, а тем более о своих чувствах.

Лорен также получила по электронной почте сообщение от Керри. Девушка отправилась к Штасслеру в Моаб. Но, похоже, она туда не спешила. Керри провела день, катаясь на велосипеде в ущелье реки Колумбия[13] и планировала еще один день провести, катаясь на велосипеде в окрестностях Сан-Вэлли[14].

Такой страсти к спорту Лорен понять не могла, но природу самой страсти она прекрасно знала и всегда жалела тех, кто никогда не испытывал власти страстей. Ей казалось, что она все уже знает об этом явлении, испытала все его измерения в своей одержимости скульптурой, но за последние несколько недель Лорен узнала, что страсть может существовать и за пределами студии. Каждый раз, когда она получала электронное сообщение от Рая Чамберса, в животе у нее все обрывалось, и все переживания начинались сначала. С Чэдом она никогда такого не испытывала. Такого она еще не испытывала ни с одним мужчиной. Даже когда Рай задавал простой вопрос о патине, которую она использовала в одной из своих работ – этот вопрос пришел сегодня утром, – ее охватывала дрожь. Чувства, которые Лорен испытывала к нему, обновили ее давнюю страсть к скульптуре – одной искрой разожгли ее с новой силой.

Однажды весенним днем, когда она была на втором курсе, их учитель искусств дал каждому ученику по коробке с глиной и сказал, что они могут слепить из нее все, что хотят. Лорен слепила из глины шар, и не знала, что с ним дальше делать. Она так боялась, что ничего больше и не придумает. Затем родилась идея. За последующие несколько часов она слепила фигурку своего сбежавшего отца. Но она изобразила его не таким, каким помнила, а таким, каким он ей представлялся. Ведь она продолжала думать о нем с того самого момента, как он исчез. Фигурка была абстрактной, но эта абстракция обладала реальностью, была пропитана эмоциями. Ее учитель, скупой на похвалу, с морщинистым лицом старого скряги, заглянул ей через плечо и сказал только одно слово, которое навсегда изменило ее жизнь: «Великолепно».

Будучи преподавателем, Лорен всегда старалась сделать то же самое для своих учеников: открыть для них более широкую жизнь, чем та, которой они жили до встречи с ней. Дать им почувствовать свободу страсти, показать им, как она может разорвать цепи, приковывающие их к более консервативным импульсам. И вот Керри уходит из-под ее опеки, унося куда-то дальше ее восторги. В каком-то смысле это похоже на расставание с любовником, но не таким, которого ты держишь в руках, а таким, которого ты хранила под крылом. Но следует отдать дань справедливости. Она так никогда и не смогла сказать Керри, что в работах Эшли Штасслера отсутствует видение, или честность. Что это не более, как блестящее, модное и ужасное объединение образов. Керри сама должна дойти до этого. Или нет. Думая о работах Штасслера под таким критическим углом, Лорен начинала чувствовать себя неблагодарной. Он единственный согласился поработать с начинающим скульптором. Никто из остальных ее студентов так и не получил стажировки. Но, с другой стороны, никто из девушек и не посылал вместе со своими работами собственную фотографию в облегающем топике и коротенькой юбочке.

Тем не менее, готовность Штасслера взять стажера вызывала у Лорен зависть и благодарность. Он поможет Керри шагнуть навстречу ее мечтам. Вчера она послала ему благодарное послание, пожелала успехов и напомнила, что в лице Керри Уотерс он получит лучшую из ее студенток.

Глава седьмая

Веселый Роджер изрядно скинул вес. Думаю, прежде чем его убить, надо заставить его заняться бодибилдингом. Раньше-то он вел себя так, словно у него вот-вот начнется сердечный приступ.

Никто из них точно не знает, чем дело кончится, хотя видеозапись Семьи №8 внушила по крайней мере троим из них настоящий страх.

Еще они также поговаривают и о неком оздоровительном аспекте пленения. Ведь я кормлю их низкопротеиновой, обезжиренной пищей. Джун даже задумалась, с какой стати я так забочусь о них, если у меня какие-то «дурные намерения». Я подслушал, как они говорили об этом, хотя говорят они очень мало. Большую часть времени ходят надувшиеся, как быки.

Когда я доставал гири и гантели из-за парада скелетов, кости забряцали. Звук не очень приятный для их ушей, судя по тому, как поморщилась Джун. Но для меня он звучал как «Волшебная флейта» Моцарта. Мне сорок восемь лет, но тело у меня крепче, чем у двадцативосьмилетнего. И причина тому – поднятие тяжестей. Другим путем такого не добьешься. Бегом хорошего тела не получишь. Типичные мазохисты-марафонцы выглядят такими же изнуренными, как и нищие в Непале. А если качаешь железо, твои мускулы наливаются силой. Это не значит, что ты будешь выглядеть, как Невероятный Шкаф. В корне ошибочное мнение. Чтобы так выглядеть, надо годами есть горы продуктов. Этого с Вандерсонами не случится: их калории рассчитаны так же точно, как горючее на космическом челноке «Челленджер».

Они будут тренировать каждую часть тела два раза в неделю. Именно так делаю и я. Это очень тяжелый режим. Но если бы я этого не делал, то выглядел бы, как Роджер. Умер бы, как Роджер.

Рабочую скамейку я поставил прямо перед клеткой. Я могу поднимать или опускать один из ее концов и таким образом воздействовать на тот или иной мускул или даже на какую-то его часть. Профаны этого не поймут. Нельзя делать одно упражнение для одной мышцы и при этом добиться гармоничного развития. Тяжести – резец. Работаешь над мышцей внизу, по бокам, наверху. Обрабатываешь ее под разными углами. Попотев несколько недель, заметишь результат.

Ценители моего искусства верят, что я леплю свои серии из глины. Семьи являются завершением того, что поднимается из самых дальних уголков моего воображения. Именно так я им говорю, и они покорно соглашаются. Да, я делаю формы по глиняным фигурам, а потом отливаю их в бронзе. Так просто. Так фальшиво. Так обыденно. А на самом деле я делаю скульптуры из живых людей.

Прежде чем я пролью хоть каплю бронзы, я формирую их живую плоть. Я кую их здесь. Делаю это до тех пор, пока не пойму, что они приобрели хорошую форму. У них появляются мускулы. У них появляются бугры и изгибы. Это тела с резко очерченными формами, а не свободно свисающая, как лишайник, плоть... Если быть откровенным, я так думаю о Роджере... Они могут даже начать вновь восхищаться своим партнером. Мне уже не раз доводилось видеть такое. Несколько недель подобного режима, и я наблюдал, как муж и жена снова начинают поглядывать друг на друга, потом вместе принимаются разглядывать своих спящих детей. Затем я наблюдал, как они в тишине занимаются любовью. Я делаю им одолжение этой программой, хотя сначала они редко понимают ту выгоду, которую она им принесет. Вот почему убеждение приобретает первостепенную роль. Хотя в случае с Семейным планированием №5 ничего не получилось. Они настолько пристрастились к никотину, что родители не могли мыслить логично, и мне пришлось ускорить программу. Мне было жаль тех бедных детей, которые жили с такими родителями. Их предки пыхтели, как две старые подушки, когда я усадил их на велотренажер. Даже угроза смерти, которая нависала над ними, как облако дыма от их любимого «Мальборо», не заставила их приложить хоть какие-то усилия в поднятии тяжестей. Я кривлюсь каждый раз, когда вспоминаю Семейное планирование № 5. Их убийство стало актом милосердия. Для них и для меня.

Но с Веселым Роджером и Джун, Бриллиантовой девочкой и сыночком все сработает как надо. В буквальном смысле этого слова. Больная спина Веселого Роджера, похоже, прошла. По крайней мере, он больше не хватается за нее так, словно у него прострел. Я уже предвкушал, как буду наблюдать за Бриллиантовой девочкой, когда она ляжет на станок для растяжки подколенных сухожилий и закинет за колени штангу. Самый восхитительный эффект производят движения. С каждым наклоном конский хвост на ее голове будет жадно подниматься, словно просить облегчения, молить о пощаде.

Они наблюдали за мной с большим интересом. И я понимал почему. В клетке скучно. Любой может дойти до отчаяния, играя неделями в крестики-нолики. Да, еще они посмотрят продолжение эпизодов из пленок Семейного планирования №8.

Только Бриллиантовая девочка продолжает острить, да так часто, что я думаю, ей не помешала бы профессиональная помощь. Почему они еще несколько лет назад не обратились к психиатру? Разве может человеческое существо оставаться настолько хладнокровным? Полное безразличие к собственной судьбе? Это, должно быть, продуманные действия. Она пытается играть со мной. Не могу поверить, что она согласна умереть только для того, чтобы освободиться от своей семьи. Хотя, кто знает? Может, если я бы провел четырнадцать или пятнадцать лет в такой семейке, то тоже бы захотел умереть.

Я подтащил станок для развития мышц и, не торопясь, начал монтировать его на скамье. Затем сходил и принес блины для штанги и гантелей. Я лично отливал их из бронзы. Это самый красивый набор, который я встречал. Бриллиантовая девочка уставилась на них.

– Сколько тебе лет? – наконец-то спросил я.

– Восемнадцать, – ответила она, в то время как Джун выкрикнула «тринадцать», а этот идиот Роджер сказал «шестнадцать».

Роджер единственный, кто говорит правду. Джун старается держать меня подальше от дочери, уверяя, что она еще почти ребенок. Восхитительно, если учесть их натянутые отношения. Бриллиантовая девочка хочет заверить меня, что она взрослая, и делает ставку на те выгоды, которые она от этого получит. А Роджер, старый добрый простачок, считает правду чем-то вроде талисмана. Полагаю, что в конце он больше всех будет расстроен моей двуличностью. Он будет проводить недели, чтобы привести себя в форму, и ужасно огорчится, когда поймет, что все его труды и усилия не только не принесли ему свободы, а наоборот, приблизили его смерть.

Шестнадцать, такой милый возраст. Самое лучшее в восемнадцать – быть восемнадцатилетним мальчишкой. То же самое можно сказать и о сорока восьми, когда рядом с тобой Бриллиантовая девочка.

Все время, пока они были здесь, я прятал блины для штанги и гантелей за парадом скелетов. Теперь, когда Вандерсоны поняли, что они герои экрана, это секрет нашего успеха. Вот это и называется тяжелой работой.

В этом и заключаются мои разногласия с новым поколением художников. Они не хотят по-настоящему работать, не хотят полностью отдаться искусству. Ведут пустые разговоры с аудиторией. Но они никогда полностью не отдавали себя делу, которому служат. А это значит, что они дилетанты. Я все отдал моему искусству. До последней капельки. И то же самое будет с Вандерсонами. Они будут работать так, как не работали ни разу в жизни. Они увидят итог и, если они рассудительные люди, то будут мне только благодарны. Что у людей есть? Пятьдесят, ну, может быть, сто лет. Скульптура живет в веках, а возможно, и вечно. Посмотрите на «Давида» Микеланджело. Он будет существовать еще долго после того, как мы умрем. Он будет существовать тысячу, возможно, и две тысячи лет после того, как мы умрем. То же самое случится и с Вандерсонами. Они должны быть благодарны мне. Когда я думаю о том удовольствии, с которым буду создавать Бриллиантовую девочку, ваять ее грудь и бугор Венеры, ее круглую попку, я не могу не думать о Микеланджело, который укорачивал пенис Давида, высекал его юный упругий зад, вкладывая в грубый камень всю свою страсть к молоденькому мальчику. Сказать, что мастер выполнял свою работу с любовью, значит, понять его самую главную мотивацию к работе: страсть. Самая великая ирония заключается в том, что большинство своих работ он делал для Римской католической церкви.

На то, чтобы подготовить все оборудование, ушел целый час. Я надел кожаные перчатки с обрезанными пальцами и велел моим пленникам внимательно следить за мной.

– Ваша жизнь зависит от того, насколько правильно вы будете выполнять то, что я вам покажу.

Я услышал, как Джун тихо прошептала:

– Да он чокнутый.

И Джун Кливер, которая, скорее всего, мормонка. Оставим без последствий ее глупое замечание. Кому есть дело до того, что она думает? Повернутый? А, кто из клетки вылупил глаза на меня? У кого настроение меняется чаще, чем горбуны на Нотр-Дам де Пари? Кто может то пытаться выцарапать глаза собственной дочери, то играть с сыночком в крестики-нолики. Если кому здесь и надо подлечиться, так это тебе, Джун.

– Я начну выпускать вас на стационарный велотренажер. Для начала все просто. Мне герои не нужны. Вы будете выходить по одному и даже не мыслите выкинуть какой-нибудь фортель, – я вынул пистолет и помахал им в воздухе, чувствуя себя при этом ковбоем с Дикого Запада. – Вы все меня слышали?

Они что-то пробормотали. Думаю, что это было нечто вроде «да».

Я выставил низкое сопротивление и начал крутить педали.

– Хочу, чтобы вы разогревались медленно...

Как это выглядит со стороны? Эшли Штасслер – персональный тренер. Может, стоит заняться этим профессионально. У меня были потрясающие результаты с людьми, по-настоящему потерявшими форму. К сожалению, утех, кто вступает в оздоровительный клуб, нельзя держать пистолет у виска. Очень жаль, потому что угроза смерти – великолепный помощник в тренировках.

– Видите, мои ноги не дрыгаются, как сумасшедшие. Я кручу красиво и ритмично.

Не хочу, чтобы Роджер или Джун растянули какие-нибудь мышцы или получили травму. Такое несчастье отодвинет окончание работ. Меня не очень-то заботят сыночек и Бриллиантовая девочка. Я достаточно поработаю с ними, чтобы нарастить им кое-какие мышцы. Однако что-либо сделать с телом молоденького мальчика очень трудно. Он – настоящий худышка. А его сестренка настолько великолепна, что я вряд ли смогу что-либо подправить. Вот Роджеру и Джун придется поработать.

– Я вспотел. Видите? – я слез с велотренажера. – Теперь я готов к поднятию тяжестей. Но и здесь я должен действовать не торопясь.

Я установил небольшой вес на штанге и поднял верхний конец скамейки ровно на тридцать пять градусов. Потом начал наклоны, пятнадцать раз.

Теперь настало время скинуть теплую куртку. Под курткой у меня костюм для бодибилдинга – никаких рукавов, узкие лямки на плечах, большие вырезы по бокам, обнажающие грудь и спину, а также полностью плечи. По мере того, как мы будем продолжать, они должны будут выучить все эти мышцы: грудные мышцы, триплексы, бицепсы. Сейчас я не уверен, что Вандерсоны даже знают об их существовании.

У меня ушло почти пятнадцать минут на то, чтобы продемонстрировать три комплекса отжиманий. Я обратил их внимание на то, насколько важно сделать двухминутный перерыв между каждым комплексом. Каждый раз я делал от восьми до двенадцати повторений движения. Всего три комплекса.

К тому моменту как я закончил, пот катил с меня градом.

– Вы видели, как я старательно работал?

Вид у Веселого Роджера стал обеспокоенный. Словно над его головой поднялся плакат: вы ожидаете, что я буду это делать?

– Вам придется работать еще усердней. Знаете зачем? Они тупо уставились на меня, но тут выскочила Бриллиантовая девочка.

– Зачем все это, Арнольд? – спросила она с ужасным немецким акцентом.

Полагаю, она имела в виду Шварценеггера. Я бы солгал, если бы сказал, что мне это не польстило, но у меня далеко не такой корпус. У меня длинные упругие мышцы, и каждая из них при напряжении «вздувается». У меня вены, которые на первый взгляд готовы выскочить из-под кожи.

– Бриллиантовая девочка, ты должна трудиться, потому что от этого зависит твоя жизнь.

Я был почти уверен, что она придумала еще какую-то выходку, так как у нее на лице снова появилась улыбочка. Я поспешил опередить ее. А то она, может быть, решила, что я открыл здесь неофициальную оздоровительную клинику. Я даже попробовал подобрать название. «Обрети прекрасное тело». «Здоровье с Эшли Штасслером». А может быть, ближе к сути дела: «Похудей или умри!» Хотя для большей точности, думаю, лучше будет: «Похудей и умри». Вместо этого Бриллиантовая девочка вышла вперед, хлопнула руками над головой и, сцепив их, потянулась, покачав бедрами, после чего поинтересовалась:

– И когда же мы начнем?

Не мы. Начнет Джун. Под дулом пистолета я отогнал всех к «ящику для котят». Вывел Джун и закрыл клетку.

– Надень это.

Я бросил ей обычные серые тренировочные штаны, и она натянула их поверх набедренной повязки. Всем своим видом она выказывала благодарность. Но это того не стоило. Мне нужно, чтобы ей было тепло. Мне вовсе не нужно, чтобы она повредила мышцы.

– А теперь садись и крути педали.

– Ага, мамочка! Крути, крути, чтобы выжить!

Но команды болельщиков из Бриллиантовой девочки не получилось. А вот Джун крутила педали усердно. Слишком быстро и слишком усердно. Мне пришлось попросить ее не торопиться. От природы любит перебирать, я это уже видел. Она мгновенно запыхалась.

После того как она вспотела, я велел ей слезть с велотренажера и снять верхнюю одежду. На этот раз ей было не до протестов. Я указал на гимнастическую скамейку. Она легла на спину, и ее груди распластались на грудной клетке, напоминая яичницу-глазунью.

Она слаба. Хотя слабой она и не выглядит, она все же очень слаба. Джун с трудом сумела наклониться четыре раза с самым легким весом. Она не симулировала, просто выдохлась.

– Попробуй-ка это, – приказал я.

Я вручил ей две трехкилограммовые гантели и встал над ней, следя, чтобы вес распределился строго по вертикали. Она выполнила девять отжимов. Приемлемо.

К тому времени, как мы закончили с грудными мышцами, она блестела от пота. Когда Джун отжималась, я следил.за ее мышцами. Ей надо было заняться тяжелой атлетикой несколько лет назад. Сейчас она совсем запыхалась. Я протянул ей хлопчатобумажную рубашку, и она поблагодарила меня. Первое вежливое слово, которое она мне сказала...

Роджер, и в этом нет ничего удивительного, совсем другая история. Он старался, но оказался не сильнее своей жены. К тому же у него не было той целеустремленности. Мне пришлось наставить пистолет ему прямо в лицо, чтобы напомнить о том, что я не шучу. Затем я честно приложил все свои усилия, но очень скоро понял, что с Роджером придется работать и работать. Я надеялся покончить с ними в течение двух недель, пока сюда не приехала эта студентка. Я бы мог воспользоваться ее помощью при изготовлении форм, но на этой стадии о помощи не могло быть и речи. Я вовсе не против того, чтобы убрать лишний жир скальпелем. Срезать жир так же просто, как нарезать конфетти, но это слишком хлопотно. И все же, это выход, и я укажу ему на это, если он начнет тянуть резину. Полагаю, я всегда могу начать работу с Джун и детей, но тогда Роджер поймет, что обретение мышц равносильно убийству, а такое равенство быстро приведет к нежеланию трудиться. Именно поэтому очень важно вывести их на одинаковый уровень примерно в одно и то же время. Поверьте уж мне, я научен горьким опытом.

Сынишка оказался так перепуган, что я не смог вытащить его из клетки. Он ухватился за ноги Джун так, что у него побелели костяшки, и при этом еще и разрыдался. Эти детишки – настоящие плаксы. Несколько секунд я думал, что его мать с отвращением оторвет его от себя. Перед этим она была очень близка к этому, однако она с мужеством мученицы вынесла его мертвую хватку. Я решил, что ничего не добьюсь, даже если пристрелю его. Его смерть ужасно повлияет на них, а создание команды требует времени. Я решил дать ему тайм-аут. До тех пор, пока он остается таким как есть, все отлично. Физические упражнения пойдут ему на пользу, но если он хочет хныкать и плакать, то пусть делает это в предоставленное ему время. Выбранная позиция очень важна, деточка, но ты, похоже, этого еще не понял.

Кроме того, у меня чешутся руки проверить возможности Бриллиантовой девочки. Вот она выскакивает из клетки, натягивает тренировочные штаны и бросается к велотренажеру... Бриллиантовая девочка устроила шоу. Вертела задницей в седле до тех пор, пока я не объявил о непристойности подобной демонстрации. Но, с другой стороны, ее возня возбуждает. Где она научилась так себя вести? Уж определенно не у матери. Как бы Джун ни раздражала меня, но распутной ее не назовешь. Скорее, она похожа на болельщицу, которая с горечью поняла, что жизнь, как ты там ни улыбайся и ни выставляй свою грудь, все равно не отвалит ей за это кучу очков. Молодой человек, за которого она вышла замуж много-много лет назад, превратился в ленивого неряху, доставляющего ей минимум плотских удовольствий. Ее дочка человек, которого она, возможно, не могла понять с самого детства. Траектория движения Бриллиантовой девочки: прочь из ее чрева, прочь из ее жизни. Даже дурак поймет это, наблюдая за их поведением. Впрочем, Джун, возможно, тоже когда-то строила блестящие планы для своей дочурки, устраивала ей дни рождения, покупала платьица с кружавчиками, отпускала ее к подругам и, возможно, даже собирала вечеринки у себя дома. И уж, конечно, не допускала этой небрежной смеси распутства и хулиганства.

– Я вспотела, как свинья, можно мне это снять? – прервала мои размышления Бриллиантовая девочка.

– Конечно, – ответил я, не задумываясь о сути вопроса. Она быстренько стянула с себя рубашку и футболку. Осталась только в бюстгальтере с застежкой спереди.

Когда она крутит педали, двигается вся ее грудь. Это у Джун груди подпрыгивают. Бриллиантовая девочка не настолько исхудала, чтобы у нее что-то подпрыгивало. У нее все упругое, все движется согласованно.

Должно быть, она заметила, что я смотрю на нее.

– И это тоже?

И быстро расстегнула застежку на груди, отбросила в сторону бюстгальтер.

– Надень сейчас же, – зарычал на нее Веселый Роджер.

– Зачем, папа? – поинтересовалась она с наигранной непосредственностью. – Тебе же они нравятся. Ты при любой возможности смотришь на них с тех пор, как мне исполнилось двенадцать.

Джун бросила в сторону Роджера убийственный взгляд, а он только покачал головой.

– Отвратительное животное, – пробормотала она, отворачиваясь от него и от Бриллиантовой девочки.

Милая доченька сняла руки с руля, выпрямилась, продолжая энергично крутить педали. Теперь она по-настоящему выставила себя напоказ. Нельзя сказать, что на меня это не подействовало. Прошлой ночью она мне снилась опять. Но на этот раз никаких детишек Персиков. Она висела, зацепившись ногами, на гимнастической перекладине, а ее коротенькая юбочка в складочку упала ей прямо на лицо. Я уставился на ее беленькие трусики. Она не сделала ни одного движения, чтобы прикрыться, и я видел, как темные волосики выбиваются из-под резинки по краям, и хорошо разглядел полоску посередине.

Она провела руками по груди.

– Мне жарко. Можно слезть?

Я кивнул. Мой член встал, стал таким же твердым, как кости в подвале. Заметно? Так и есть. Она уставилась прямо на него, потом стянула тренировочные штаны, трусики и склонилась над скамейкой, где на подвесках уложены тяжелые блины.

– Не смей! – завопила Джун, но в ее голосе не осталось той твердости, которую я слышал раньше. Теперь она скорее умоляла, чем приказывала.

Но Бриллиантовая девочка не обратила на это никакого внимания. Она, раздвинув ноги, встала на колени и посмотрела на меня через плечо. Перед моим взором оказались те сдобные булочки, которые уже несколько недель соблазняли меня.

Я быстро подошел к ней. Для размышлений время совершенно неподходящее.

– Надо, чтобы ты легла на спину.

Она легла на скамейку, раздвинула ноги и улыбнулась, как я полагаю, в сладком предвкушении.

Когда я склонился над ней, она вынуждена была взяться руками за ручки.

В какой-то момент мне показалось, что она сейчас плюнет в меня, но тут она начинает поднимать и опускать блины.

– Сделаешь упражнение пятнадцать раз.

– Насрать на тебя, – прошептала она. Все для искусства.

Глава восьмая

Чувство у Лорен было такое, словно ее рука выскочила из плечевого сустава. Плохой Лерой Браун дернулся во время утренней прогулки, когда встретил в Анджелесском Национальном лесопарке золотистую девочку охотничьей породы. Несомненно, у этой девочки началась течка, а ее безмозглый хозяин, наплевав на все, вывел ее в общественный парк. Тем временем доберман с ужасным дьявольским оскалом попытался сделать то, к чему так ревностно стремился Лерой. Не требует никаких доказательств то, что в каждом животном заложена жажда воспроизведения потомства. «Но, Господи, рука-то как болит». Лорен с трудом, большим трудом, смогла оттащить Лероя. К тому же она перепугалась, услышав утробное рычание и увидев оскаленные зубы, и все из-за этого хозяина охотничьей собаки!

Лорен повесила поводок на дверь и приказала Лерою сидеть. Как только он подчинился, его серая, болтающаяся мошонка с двумя огромными яйцами распласталась на полу, как армейское одеяло на двух непокорных новобранцах.

– Надо с тобой что-то делать, – сказала она, наливая в миску четыре огромные поварешки корма. Есть он начал только после того, как она сказала: «можно».

По крайней мере, он умеет себя вести, что Лорен никак не могла сказать про Эшли Штасслера. Что там у него, в конце концов, происходит?

Лорен открыла портативный компьютер на маленьком столике в маленькой кухоньке своей маленькой квартирки и проверила электронную почту. Она уже попросила факультетского секретаря проверить ее обычную почту в Портленде, но и там от Штасслера ничего не было. Ведь она не надоедала ему, только послала... что? С тех пор, как он согласился на стажировку Керри, она послала ему три сообщения.

В первом – стандартная благодарность. Во втором – краткое изложение того, что они вместе с Керри наметили на те два месяца, которые та проведет у него. А третье? Ну, третье она послала всего лишь два дня назад. Это сообщение Лорен рассматривала как электронное послание Клуши-наседки. Мол, она озабочена судьбой своей лучшей студентки.

По крайней мере, она ожидала получить хотя бы формальный ответ. Но... Она щелкнула курсором по иконке электронной почты... И сегодня опять ничего. Никакой электронной почты, что в одном, но только в одном смысле уже хорошо: Чэд, очевидно, отказался от ежедневных увещеваний о примирении.

Увы, отсутствие электронной почты означало и отсутствие вестей от Рая, который к этому времени вернулся к себе домой в Орегон. Прошлым вечером она послала ему по электронной почте большое «СПАСИБО» за букет весенних цветов, который он прислал ей с припиской:

Скучаю.

Никогда это слово не звучало для нее так приятно.

Их электронная переписка стала чуть ли не любовной, после того, как Рай начал высказывать ей свои чувства. Но пинии, фиалки и тюльпаны оставались приятным сюрпризом.

Лорен звонила ему прошлым вечером и оставила сообщение на автоответчике. На самом деле ей очень хотелось услышать его голос. Или хотя бы увидеть, как на экране всплывает сообщение от него. Он-то с ней свяжется, в этом-то она не сомневалась. Вот Эшли Штасслер, наоборот, считает себя не обязанным даже ради приличия отправить подтверждение того, что он получил ее сообщения.

И все же она решила отправить ему еще одно письмо, предупредить, что Керри прибудет сегодня во второй половине дня. Лорен знала это, так как Керри оказалась великолепным партнером по переписке и держала ее в курсе дел в течение всей своей поездки, включая и подробности ее путешествий на велосипеде, которых после Сан-Вэлли уже набралось целых три.

У Лорен была статья о Штасслере, вышедшая недавно в интернетовском журнале «Скульптура-ревю». Ей очень хотелось переправить ее Керри. Если все пойдет по разработанному плану, то Керри получит ее сразу же по приезде в Моаб.

Бугорок на шоссе заставил Керри лязгнуть зубами и оторвал ее от мечтаний о прогулках на велосипеде. Она резко затормозила, объезжая ремонтно-строительную бригаду. Один из рабочих обаятельно улыбнулся ей, без слов извиняясь за неудобство, и махнул на прощание рукой. Затем она прибавила скорость, быстро миновала поворот. И снова она предалась мечтам о том, как будет кататься на велосипеде по этой стране из красного камня. Ну, это просто чудо: кататься на велосипеде и делать отливки. Что может быть лучше?

До Моаба оставалось четырнадцать миль. Керри уже видела тысячи реклам отелей и ресторанов. Здесь уйма водоемов, но она не думает, что у нее найдется время для экскурсии на пороги. Да и по горам здесь тоже можно хорошо полазить. Раз уж она здесь, то как-нибудь отыщет окошко в своем расписании. Она любила лазить по горам и захватила с собой шлем, ремни, рюкзак и ботинки. Как-нибудь она постарается выкроить время. «Но ты здесь для того, чтобы отлить все задуманное, закончить работу, а это значит, что придется много времени провести в литейке, в студии, с Эшли Штасслером!» – напомнила она себе. Ей все еще в это не верилось. Он принял ее на стажировку! Керри Уотерс, студентку-третьекурсницу, только еще пытающуюся что-то сделать. Но ему, должно быть, понравились ее работы. Она послала ему фотографии всех своих работ, все свои статьи из газет, где она писала свое мнение о его серии Семейное планирование, самых замечательных скульптурах, которые ей приходилось видеть. Он передает человеческие формы так, как никто со времен... со времен да Винчи. Со времен... Родена. Она должна понять, как он этого добивается. И тут ей в голову пришла неожиданная мысль: уже только тем, что она будет работать вместе с ним, она впишет свое имя в историю искусства.

Сначала Моаб показался ей длинной чередой отелей и маленьких круглосуточных магазинчиков. Керри нахмурилась. Она ожидала совсем не это... Ну не совсем это, по крайней мере. Старый шахтерский городок должен выглядеть как старый шахтерский городок, а не как центр провинциальной Америки. Затем с большим облегчением она свернула на окраину города. Широкие старые улицы – приятная смесь старого и нового, плоское стекло и обшитые вагонкой домишки, красные кирпичи и разукрашенные витрины. Она стала рассматривать вывески магазинов в поисках, где бы выпить чашечку кофе, и вскоре обнаружила «Визжащие бобики».

Подъезжая к кафе, Керри улыбнулась, увидев велосипеды, стоящие на краях тротуаров: горные велосипеды, дорожные велосипеды, грузовые велосипеды с большими плетеными корзинами, гоночные велосипеды с колесами без спиц, неуклюжие велосипеды с коляской для детей, велосипеды с сиденьем для младенцев. Да! Так оно и есть! Рай для велосипедистов.

Керри прошмыгнула внутрь, испытывая неудержимую потребность в кофеине. Она считала, что если не потеряет ни одной минутки, то успеет быстро прокатиться по скользкой горной дорожке, о которой читала несколько лет назад. А после этого, часов в шесть, отправится к Штасслеру.

Через пять минут Керри снова сидела в своем пикапе и ехала из города в том направлении, которое указала ей девушка, подававшая кофе.

Она проехала мимо нескольких групп велосипедистов, ехавших по боковой дорожке, и внезапно почувствовала себя так, как чувствуют большинство туристов, перевозящих свои велосипеды на машинах. Если бы у нее было побольше времени, она бы вернулась, села в седло и присоединилась бы к цепочке, передвигающейся только за счет педальной силы.

Стоянка для автомашин была справа. Масса туристов. Но Керри сумела втиснуть свой узенький пикап между двумя громоздкими внедорожниками из Калифорнии.

Керри осмотрелась. Поблизости никого. Она расстегнула джинсы «ливайсы»[15] и снова огляделась. Никого. Ну, пошла! Керри быстро стянула с себя джинсы и трусики и проворно натянула велосипедные штаны из лайкры. Снова она быстро огляделась, скинула футболку и надела яркую рубашку для велосипедистов. Ее подарил Керри спонсор из Портленда. У него был спортивный магазин, предоставлявший ей одежду для велосипедистов, приспособления для велосипедов, покрышки и камеры в обмен на ее кровь, пот, слезы и мучения.

Теперь велосипедные туфли, а потом гидрогенная система: что-то вроде рюкзака с пластиковым резервуаром и тоненькой трубочкой, которую она может взять в рот, как только ей потребуется глотнуть воды.

Солнечные очки и шлем. Шлем новый. Несколько недель назад на горе Худ[16] Керри попала в аварию, и старый шлем изрядно пострадал. Стироловая оболочка лопнула, но приняла на себя удар и защитила череп. Магазин выдал ей этот шлем, а старая «корзина для мозгов» была положена под фотографией, где Керри стоит на пьедестале почета во время прошлогоднего чемпионата горных велосипедистов в Орегоне. Новый шлем был гладким, как стекло. Теперь она и представить себе не могла, как можно кататься без шлема.

Керри отстегнула от багажника велосипед и, держа его над головой, стала осторожно маневрировать, чтобы обойти машины и при этом не поцарапать «Экспедишн» стоимостью в сорок тысяч долларов, подпиравший ее машину сзади.

Перчатки велосипедиста. Керри чуть было про них не позабыла. Она прислонила «Канондейл» к заднему бамперу и поспешила к своему пикапу, перегнулась через переднее сиденье и вытащила перчатки из бардачка. Настало время закрыть машину. Она хлопнула дверцей, развернулась и только тогда заметила парня в «Экспедишне», наблюдавшего за ней через тонированное стекло. При этом он еще жевал сникерс. Он показал ей большой палец, и Керри залилась краской. Она чувствовала, как все ее лицо буквально обожгло. А вдруг он видел, как она переодевалась? Как она ненавидела эти тонированные стекла. Но парень не хихикал, не скалился, а был вполне мил, и Керри, глубоко вздохнув, выдавила из себя нервную улыбку, а потом подошла к велосипеду.

Маршрут здесь был совсем не то, что в Орегоне. Там дорога пролегала среди деревьев, большую часть пути вы проводили в тени, а на солнце попадали только в редких прогалинах. А здесь просто удивительно. Керри почувствовала, как солнце ласкает ее кожу.

Керри напевала, проворно продвигаясь по извилистой дорожке из гладкого камня. Без труда обогнала она группу парней. Просто обошла их, даже не прибегая к переключению скоростей. Ее ноги тоже пели. Она перевалила вершину гребня, и перед ней открылась извилистая линия, по которой ей предстояло спуститься. Склон был настолько крут, что если бы она вовремя не загнала левую педаль наверх, то та бы чиркнула о камень и завалила бы ее вправо, а там... Лучше об этом не думать. Вот каким крутым выглядел этот склон.

Но ее шины держались на камне так, словно сделаны из липучек. Она спускалась под таким углом, под которым на обычной пыльной дороге ездить немыслимо. Веселая поездка, если у тебя хватит мужества не сбавлять скорость на этой круче.

У Керри хватило. У нее была сила воли. Она закончила поездку через два часа. Тридцать километров по камням и песку, по извилистым спускам.

Подъезжая к своему пикапу, Керри выпила последние капли воды из гидрогенной системы. И все равно безумно хотела пить. Поэтому, как только она открыла дверцу, то сразу же схватилась за бутылку с водой. Керри опорожнила половину бутылки, когда услышала за спиной звук открывающегося окна автомобиля. Парень из «Экспедишна».

– Хорошо покаталась?

У него был такой вид, словно он только что проснулся. Керри хотелось бы, чтобы он уснул пораньше.

– Угу. Очень хорошо, – ответила она, усаживаясь на сиденье. – А ты был там?

– За сегодня уже дважды. Еле двигаюсь.

Еще он сказал, что его зовут Джаред. Парень определенно был очень симпатичным. Светлые волосы, но не блондин и не рыжий. Его волосы были под стать цвету камня горной дороги. Сильные плечи. Керри всегда обращала внимание на круглые и крепкие, как у бейсболистов, мышцы плечевого пояса.

– Так ты верно, умираешь, от усталости, – поинтересовалась Керри, продолжая рассматривать парня, довольная тем, что ее глаза скрыты под темными очками, хотя они и не давали ей широкого обзора.

Но скульптор, скрывавшийся в ней, жаждал повнимательней изучить мускулатуру нового знакомого, приятный клин мышц предплечья скрывался под коротким рукавом футболки. Крепкий сверху, крепок и внизу. Так обычно говорили она и ее подружки. «По-настоящему крепкого мужика трудно найти», – обычно говорила одна из них, когда они проходили мимо какого-нибудь придурка в машине за пять тысяч долларов. Но Джаред не выглядел придурком. Нормальный парень.

– Да уж, – согласился он. – Все болит, но, черт подери, я завтра все равно опять поеду. – Он сделал паузу, осмотрел ее, и Керри наконец заглянула ему в глаза. – А ты как?

– Пожалуй, завтра у меня не получится, – неохотно сказала она. – Надо работать.

– А-а-а. Ты местная? – он сел прямее. – Работаешь поблизости?

– Только начинаю. У скульптора. Эшли Штасслера. Слыхал о нем?

– Эшли Штасслер, – медленно повторил парень, словно это имя ему что-то напоминало.

Он потер подбородок, потом покачал головой.

– Нет, думаю, не слышал.

– Он один из трех или четырех самых известных скульпторов в мире. Эти два месяца я буду у него ассистентом.

Она предпочла назваться ассистентом, а не стажером.

– Неплохо.

– А ты? Ты здесь живешь?

Когда Керри подъезжала на велосипеде к стоянке, то обратила внимание, что номер на его машине калифорнийский, но, может быть, он просто недавно переехал сюда.

Джаред снова покачал головой.

– Я на каникулах. Приехал сюда на недельку проветриться. В воскресенье обратно.

Еще два дня. Она уже подсчитывала, сможет ли выкроить достаточно времени, чтобы встретиться с ним.

– Может, выпьем пивка?

Теперь настала ее очередь отрицательно покачать головой.

– Извини. Мне надо добраться к Штасслеру до наступления темноты. Он живет где-то в уединении, подальше от всех.

– Тебе можно позвонить?

– Угу. Дам тебе номер моего мобильника. А ты дай мне свой. Он начал искать, на чем записать номер, и сказал, что позвонит.

Когда Керри поехала дальше, то почувствовала знакомый зуд. Последствия велосипедной пробежки, да еще возбуждение от нового знакомства, от всего этого велосипедные штаны ей вдруг стали тесны.

Дорогу к своему дому Штасслер описал плохо, и она потеряла целый час, прежде чем обнаружила загон для скота, который по его словам «прямо у дороги». Прямо? Постарайтесь в следующий раз сказать, что слева от дороги. А затем добавить, что это еще лишних пять километров!

Ей пришлось внимательно осмотреть оба столба ворот, прежде чем она нашла ключ, который он спрятал для нее. Солнце уж давно село, и полчаса назад ей пришлось включить фары.

Проехав внутрь загона для скота, Керри вышла и закрыла за собой ворота. Штасслер был очень строг насчет этого.

Через десять минут она увидела его обитель – сарай с домом для гостей и старый дом, которым, как сказал скульптор, он не пользуется. А почему им не пользоваться? Дом был великолепен, огромный, со старомодной верандой, которая протянулась вдоль всего фасада и заворачивала за угол. Два этажа. Настоящий кедр, широкий и толстый. Сарай был почти такой же большой, как дом, выкрашенный бледно-желтой краской с белым обрамлением до самой крыши. Кирпичная одноэтажная литейка казалась самым скромным из всех трех зданий. Она располагалась позади сарая.

Никто не вышел ее поприветствовать. Спасибо тебе, Господи, за это! Может быть, она сможет проскочить внутрь и хотя бы почиститься, прежде чем встретится с гением современности. Ей очень хотелось найти место, где бы она могла принять душ и переодеться, а уж потом явиться сюда. Керри чувствовала, что она ужасно грязная. За время поездки ее руки покрылись пылью и потом, а волосы были в полном беспорядке. Она подозревала, что вдобавок от нее воняет.

Керри услышала что-то или кого-то в сарае. Большая двойная дверь была раскрыта. Она сделала несколько шагов к двери, и тут навстречу ей вышел сам Штасслер. Умудрился все же напугать ее.

– Ой! – воскликнула она.

– Вы, должно быть, Керри Уотерс, – резко объявил Штасслер. – Самое лучшее, если вы – Керри Уотерс, – добавил он так сердито, что даже если бы ее звали по-другому, она бы все равно присвоила себе это имя.

– Да... Да, – заикаясь ответила Керри, с трудом приходя в себя от неожиданности.

– Я Эшли Штасслер, – представился он, сделав ударение на фамилии, словно это было необходимо. После чего он протянул ей руку.

Керри пожала его руку. Сухая, мозолистая рука. Керри подумала, что ее рука сейчас похожа, наверное, на наждачную бумагу.

У него, Штасслера, оказалась острая, как резец, улыбка, или – как что-то такое, что резец мог изобразить на твердом камне, вроде гранита, а не на песчанике или стеатите. Худой, не намного выше ее, а это значит – рост сто семьдесят – сто семьдесят пять. Симпатичный, этого нельзя отрицать. Его лицо было знакомо ей по фотографиям из службы новостей и из статей о серии Семейное планирование. Она все их читала и рассматривала фотографии: Штасслер серьезен, Штасслер смеется, Штасслер раздумывает над усовершенствованием своей литейки. Ей казалось, что она знает все выражения его лица, но такого она еще не видела. Пока он ее рассматривал, в его глазах можно было прочитать собачье любопытство. Совсем не то, что у парня в «Экспедишне». Совсем по-другому. Смотрит так, словно делает на нее ставку, делает в нее вложение. Изучает ее плоть. Взглядом ощупывает каждую ямочку. Ее много раз рассматривали мужчины, и ни разу ей это не понравилось. Не понравилось и сейчас.

– Я провожу вас в вашу комнату, – он направился к дому, по дороге махнув в его сторону. – Он полностью в вашем распоряжении. На ближайшие два месяца уж точно.

Внутри все было так же великолепно, как снаружи. Керри выросла на северо-восточной окраине Портленда. Построенное в двадцатых годах бунгало. Треснувшее, высохшее, как и большинство бунгало по соседству. Комфорт не коснулся их жилища, так как это была хижина, и хозяева не считали, что она стоит ремонта. По крайней мере, не в тех кварталах, где бродят банды, а телевизионные группы рыскают только в поисках очередной крови.

Керри была знакома с парой парней, у которых были деньги. Видела их дома, точнее дома их родителей, но ничего подобного ей встречать не приходилось. В фойе – кованый медный потолок и обшитые мрамором стены. Передняя зала выходила в огромную жилую комнату с толстыми коврами, каменным камином, со светлым потолком, поднятым на восемь метров. Строгое мужское жилище со столовой и кухней, которая больше, чем та квартирка, которую Керри снимала возле университета.

Штасслер взял на себя труд заполнить холодильник – один из тех гигантских стальных ящиков, которые занимают целую стену. Он также показал ей заполненные продуктами полки в кладовке, а потом провел в хозяйскую спальню, расположенную в конце дома. Хозяйскую ванную, с изогнутой, как медвежий коготь, ванной, отделанной черным и белым кафелем.

– Очень мило, – пробормотала Керри, стараясь скрыть свое впечатление, показать, что она к такому вполне привыкла. Но выглядела она ошеломленной.

– Вы действительно так считаете? – спросил Штасслер. – Может, мне самому надо было переехать сюда, а вам предоставить дом для гостей?

– Конечно, это было бы...

Он махнул рукой, чтобы она замолчала.

– Я пошутил. Люблю жить поближе к моим произведениям. Я могу спуститься... в любое время в литейку. Она всего в нескольких шагах. А тут для меня слишком роскошно. Я человек простой.

Керри кивнула, но про себя подумала, «простой человек» – самое последнее, что может прийти в голову по отношению к Эшли Штасслеру. Она почувствовала это, пробыв в его обществе менее пятнадцати минут.

Они снова подошли к входной двери. Керри не понимала, как можно иметь такой дом и не пользоваться им, но, с другой стороны, сарай был действительно ближе к литейке. Из угла веранды она уставилась на маленькое здание из красного кирпича. Он проследил за ее взглядом.

– Мое любимое место. Выглядит не такой уж большой, но именно там мы и проделаем всю работу.

– Не могу дождаться, когда мы начнем.

– Завтра приготовим формы для отливки.

– Хорошо, – взволнованно согласилась Керри. – Новая работа из серии?

– Нет. Надо поправить одну из фигур в восьмой серии. Она пострадала при транспортировке. А потом постепенно перейдем к номеру 9. Пока у меня получается несколько не то, что я задумывал вначале.

Она спросила, что он под этим подразумевает.

– Только то, что первоначально я задумывал сделать мать, отца и двух детей. Но теперь получается, что ребенок будет один.

– А разве не можете вы... ну... сами понимаете... добавить этого второго ребенка?

Она что, что-то не уловила?

Скульптор покачал головой так, словно это было бы страшным преступлением.

– Нет. Вам надо научиться слышать, что говорит материал. Когда я приступил к работе, я смог представить себе только родителей и мальчика. Без девочки.

– Правильно... правильно...

Керри почувствовала себя такой глупой. Лорен говорила то же самое. Пусть тебе подсказывает материал. Никаких преждевременных прогнозов о том, что получится в результате. Именно так работают настоящие художники.

– Но мне все равно нравится девятый номер. У меня такое чувство, что я уже очень хорошо изучил эти фигуры. Я начал более ясно видеть их тела, кости и мышцы, черты лица. На это требуется время, но они уже начали проступать. Может, недели через две они будут готовы для изготовления формы.

– А мне можно будет на них посмотреть? Он, не глядя на Керри, покачал головой.

– Не могу этого сделать. Если я позволю кому-нибудь наблюдать, как я их создаю, то стану отвлекаться. Мне потребовалось много времени, чтобы вызвать их к жизни, и я не могу рисковать.

Керри кивнула, а потом забеспокоилась о том, как же ей в таком случае получить доступ в литейку.

– Но как же я тогда смогу работать там, – ее глаза вернулись к маленькому кирпичному домику, – раз я не могу посмотреть на них.

– Они сейчас не там. Они в помещении для гостей, – он указал на второй этаж сарая. – Я создаю их там, и о входе туда не может быть и речи. Понятно?

– Конечно, – немедленно согласилась Керри. – Не беспокойтесь, я вполне понимаю, почему вам требуется уединение. Я сделаю все, что потребуется. Я действительно с нетерпением жду начала работ. Спасибо.

После этого Штасслер оставил ее, а Керри достала из холодильника несколько яиц и поджарила их на газовой плите таких огромных размеров, каких она никогда не встречала в частных домах, разве что в ресторане, где ей пришлось научиться улыбаться за чаевые. Керри проглотила ужин, быстренько убрала за собой, и только тогда направилась в хозяйскую ванную. Краны оказались тугими, и ей пришлось подождать минуты две, пока стечет ржавая вода. Только тогда она заткнула ванну.

Не дожидаясь, пока ванна наполнится до конца, Керри скинула одежду и погрузилась в воду. Вскоре та закрыла все ее тело, и девушка ощутила блаженство от уютного теплого прикосновения воды.

Через полчаса Керри заставила себя подняться. Процесс вытирания превратился в суровое испытание, которое можно было преодолеть, только думая о том, что скоро ты окажешься в просторной кровати.

Керри уставилась в потолок и вспомнила ночь, проведенную в лагере на высоких порогах. Она лежала на мягкой подушке из сосновых веток на высоте трех тысяч метров и всю ночь думала о бриллиантовых звездах Ван Гога. Но сейчас, когда ее ноги были, как чугунные столбы, она мгновенно уснула. В эту ночь она не увидела никаких снов.

На следующее утро Керри проснулась от скрипа двери. Она села в кровати, скользнула глазами по незнакомой обстановке. В комнате не было заметно никакого движения. Двери в холл и ванную были закрыты, как и оставила она их вчера вечером.

Металлический лязг заставил ее отбросить полог над кроватью. Эшли Штасслер стоял у дверей сарая и прилаживал висячий замок к задвижке. Со злым выражением лица он загнал в замок кривую дужку. Штасслер огляделся, его взгляд скользнул по фасаду дома. Но в нем теперь не было того властного выражения, которое она отметила вчера вечером. Скульптор казался чем-то озабочен, и это заставило Керри подивиться, зачем он запирает сарай. Когда она приехала вчера вечером, сарай был открыт. Штасслер вышел из него и сказал, что самое лучшее для нее, если она и есть Керри Уотерс. Керри собиралась еще спросить, нельзя ли ей будет поставить туда ее горный велосипед. Но его беспокойство смутило ее, поэтому, когда Штасслер повернулся в ее сторону, она быстренько опустила занавеску. Керри почувствовала себя очень глупо. Он, без сомнения, заметил ее. Как это ни странно, но она при этом ощутила еще и какую-то опасность.

Керри быстренько позавтракала, расчесала волосы и наложила минимум косметики: только губы, брови и ресницы.

Все только из уважения к новому пристанищу. По возможности она постарается ничего тут не трогать. Керри задумалась о том, сколько они сегодня проработают, стоит ли ей позвонить этому парню Джареду и договориться о совместной прогулке на велосипедах. «Он говорил, что в воскресенье уезжает. А это завтра», – подсчитала она. Не велика важность, заверила она сама себя. Очередной смазливый парнишка. Моаб, как она подозревала, словно большинство спортивных городов, полон такими. Керри читала статью в одном из журналов – в «Шейпе»? в «Космо»? в «Мадмуазель»? – о том, где легче всего познакомиться с приличным молодым человеком. Спортивные города стояли в начале списка. Так что этот Джаред не единственный прыщ на всю округу, но что-то в этом парне задело ее за живое, заставило ее почувствовать волнение.

Когда Керри вышла на веранду, Штасслер крикнул от дверей литейки:

– Эй, соня, пора приниматься за работу!

– Иду!

Керри улыбнулась и сбежала по лестнице. Все подозрения улетучились, как утренний туман.

Штасслер, как и предупреждал прошлым вечером, уже разложил несколько основных форм Семейного планирования № 8 для восстановительных работ.

– И с дерьмом иногда сталкиваешься, – проворчал он, и Керри рассмеялась.

Очень странно было слышать такие слова от Эшли Штасслера. По большей части он казался таким чопорным, непомерно утонченным. Керри даже задумалась, не голубой ли он. Она не чувствовала в нем заметной у большинства мужчин сексуальной заинтересованности. Но ведь он в два раза старше ее. Если не считать некоторых знаменитых рок-звезд, такая разница в возрасте обычно ослабляла ее интерес к мужчине. Хотя случалось, что она находила некоторых сорокалетних мужчин привлекательными. Однако ни один из них не получил от нее более поцелуя, и то скорее из вежливости.

Штасслер объяснил, что этим утром им надо будет подготовить главные формы. Это означало, что им надо растопить воск, с его помощью покрыть тонким слоем поверхность формы, а потом подождать, пока он застынет.

– Это единственный случай, когда я пользуюсь воском, – объяснил он. – Я леплю в глине и пользуюсь альгинатом, чтобы получить дополнительную копию. Ее я использую для изготовления форм. Ни в коем случае не хочу рисковать самой скульптурой, – он посмотрел ей прямо в глаза. – альгинат – ключ ко всему. Только так можно произвести впечатление, – он взглянул на ведро с альгинатом, стоящее на скамье. – Это и делает мои работы столь оригинальными.

Она слышала про альгинат, зеленое вещество, которое дантисты используют, чтобы получить отпечаток зубов. Гадость, которая вечно вызывает тошноту.

– Что мне нравится в альгинате, – пояснял он, – так это то, что он улавливает все мелочи моей... скульптуры. Когда я заканчиваю работу, мне хочется, чтобы люди могли разглядеть даже поры на коже, как поднимаются мышцы или сухожилия. А для этого лучше материала не подберешь.

Керри понравились его слова. Все шло так, как она и мечтала. Работать рядом с мастером, который рассказывает о материалах, технике, искусстве, своем видении мира. Но это оказалось почти все, что он рассказал. Когда она попробовала растормошить его вопросами, он отделывался только коротенькими репликами.

После первого часа работа стала рутинной настолько, что Керри начала думать об отвлеченных вещах. И ее мысли сразу же вернулись к Джареду. Ей это сильно не понравилось. Она здесь с Эшли Штасслером, а думает о каком-то парне. Пора повзрослеть, девочка!

Но в час дня, когда Штасслер сказал, что они на сегодня закончили, у нее вырвалось «Неужели?», в котором слышалось больше удовольствия, чем ей того хотелось.

– Именно так. Завтра выходной. Я никогда не работаю по воскресеньям. Религия здесь ни при чем – просто правило.

Она кивнула.

– Можешь немного развлечься. А у меня есть чем заняться.

– Вы не хотите взглянуть на мои работы?

Штасслер даже не спросил о ее планах, и Керри начала нервничать из-за того, что привезла с собой работу. Но Лорен настаивала, чтобы с самого начала у них образовалась двусторонняя улица: ее работа, его опыт.

Но Штасслер отмахнулся, сказав:

– Не сегодня.

Если бы ее мысли на данный момент не были заняты Джаредом, то она бы, несомненно, почувствовала себя просто мусором.

Керри позвонила Джареду, как только оказалась дома. Тот ответил на первый же звонок, и они договорились о прогулке. «Для начала легкий маршрут, чтобы посмотреть, кто как ездит», – решила Керри.

После примерно часового подъема по не слишком крутому склону они поехали вдоль берега реки Оньон по широченному плато – гигантскому ранчо, которое было здесь, наверное, со дней борьбы за независимость. Весь день солнце играло с ними в прятки, а теперь прорвалось сквозь облака. Его свет казался бриллиантовым столбом, поднимавшимся от земли до самого неба. Справа сгрудились огромные валуны, и Керри с Джаредом полезли на них. Они ползали по камням, пока не нашли местечко, где можно спокойно устроиться.

Керри растянулась на спине, позволяя солнцу поджаривать ее голые ноги, а камню припекать спину и ягодицы.

Джаред сел рядом, достал длинный французский батон. Он отломил от него кусок и протянул ей вместе с куском сыра Горгонзола и яблоком.

– Как галантно, – засмеялась она.

– Еще не все.

На свет появилась бутылка «Пино Грижио»[17].

– Это уж слишком. Но ты так не считаешь? – заметила она.

Ему понравилось, как она это сказала. Керри поняла это по его улыбке.

Они выпили за свою успешную прогулку, а потом Джаред сказал:

– И за тебя тоже.

И они выпили снова.

Вино ударило ей в голову. Керри почувствовала себя глупой и стала совсем не похожа на сорвиголову, которая держит ситуацию под контролем. Она все еще расслабленно лежала на камне, когда он поцеловал ее. Керри позволила ему это. Их губы открылись навстречу друг другу.

Все, что она сумела сделать в ответ, так это тоже поцеловать его. Никаких рук, запущенных в волосы или обхватывающих талию. Ничего лишнего. Керри была вполне удовлетворена тем, что целуется здесь на камнях, открывает глаза и видит солнце, чувствует запах его теплого тела, влажного после долгой гонки. Когда они только отправились в путь по шоссе, она позволила ему ехать впереди, и первые пятнадцать минут разглядывала крепкие мышцы. Такого она не видала уже давно. Но затем в ней проснулся дух соперничества. Она любила лидировать. Кто будет возражать, если нормальный парень будет наблюдать во всей красе твои ягодицы под плотно облегающими велосипедными штанами, когда ты приподнимаешься из седла, чтобы посильней крутить педали. Керри обошла Джареда. Его пристальный взгляд возбуждал ее. А сейчас она распалилась еще больше, когда почувствовала, что находится в его руках, чувствует вкус его губ, языка, ощущает его движения и отвечает ему тем же.

Но вот дальше идти не стоит. Слишком чудесный день, чтобы обременять его сексом. Поэтому, когда его руки легли на ее бедра, Керри сжала его пальцы и сказала:

– Не надо, не хочу.

Она сказала это очень мягко, а он был хорошо воспитан, поэтому его руки поползли вверх и вновь легли ей на грудь. Керри позволила ласкать себя еще несколько минут, а потом вернулась к действительности.

– Не надо, не хочу, – словно упрямая девочка повторила она.

Ей очень не хотелось, чтобы их прогулка превратилась в заурядное барахтанье на камнях.

Дорога обратно – пологий спуск. Это сильно порадовало Керри. Она обнаружила, что после выпитого вина ее моторные рефлексы стали не те.

Керри позволила Джареду подвезти ее к воротам, где они и встретились перед этим, но дальше не пустила. Она считала, что Штасслеру не понравится, если у него появится еще один гость. Джаред помог ей снять велосипед с багажника и пообещал позвонить на следующий день.

– А я думала, ты уезжаешь?

– Собирался, но теперь задержусь.

– Отлично, – широко улыбнулась она. – Рада это услышать.

«Да!»

Когда Керри подъехала к дому, Штасслер только что вышел из сарая.

– Что у вас там? – спросила она очень спокойно, однако трепеща при этом, словно одуванчик на ветру.

– Да вот пытаюсь придумать, как его можно использовать.

– Мы можем поставить туда мой велосипед, – пошутила она.

Штасслер выдавил из себя улыбку, когда Керри спросила, можно ли ей оглядеть окрестности. После мимолетного колебания он сказал:

– Конечно, можно. Только смотреть здесь особо не на что.

В другое время она почувствовала бы, что ему это не очень нравится, задала бы себе вопрос: что особенного в ее просьбе? Но сейчас в ее голове кружились совсем другие мысли.

Сарай оказался идеально чистым. «Единственное, что осталось от его прежних хозяев – сено в каждом стойле, – подумала Керри. – Штасслер явно не держал скотину. И по виду, и по запаху можно было заключить, что в сарае давно уже не было никаких лошадей. Но большие кучи сена выглядели очень заманчиво. Когда они подошли к последнему стойлу, Керри упала на спину на золотистую гору, вспомнив детские привольные годы.

Штасслер замер, но потом подошел, чтобы помочь подняться, так, словно она поскользнулась.

– Вставайте, – сказал он. – Пойдем дальше.

Не дожидаясь ответа, он взял ее за руку и поднял. Они направились к выходу, шагая так быстро, словно спасаясь от пожара.

Керри пожелала ему спокойной ночи и поднялась по ступенькам веранды. И тут ее охватило странное чувство. Когда она приземлилась на сено, его слой оказался не таким уж и толстым, и она больно стукнулась о пол. Но вот что странно, он ей не показался полом. Это было что-то вроде... Вроде чего? Спросила она сама себя.

Ответ на этот вопрос пришел позже, когда Керри уже входила в дом: под досками была пустота, словно она ударилась о дверь.

Глава девятая

Сейчас три часа утра, и воздух холодный, словно за полярным кругом. Ни за что не догадаешься, что наступил май. Нет даже намека на дневную жару. И полынь заснула. Совершенно не ощущаю ее запаха, не то что в полдень, когда солнце выпаривает все запахи из растений. И никакой пыли нет. Все успокоилось. Все уснуло. Все, кроме меня. Я оказался счастливчиком, так как мне не требуется много спать. Я могу стоять и наблюдать, как темнота обволакивает небо. Как она, словно самая широкая река во всей вселенной, заливает пустыню, горы, все трещины и гребни, лишает их теней. Но самое главное – темнота отправит в кровать Керри Уотерс. Пораньше лег – пораньше проснулся. Какая благонравная девица! Меня тошнит от нее. Мне теперь даже трудно поверить, что у меня в отношении нее были сладострастные желания. И это несмотря на то, что она оказалась настолько смелой, что вместе со своими работами послала свою фотографию. К этому было еще приложено письмо, полное лестных отзывов. Верный сигнал того, что молодая женщина готова отдаться, лишь бы я был настолько любезен, чтобы взять ее под свое крыло. Да пожалуйста! Поклонницы бывают не только у рок-звезд. Вполне справедливо было предположить, что Керри Уотерс будет делать то же самое, что делают многие молодые женщины. Она-то надеялась, что я сдамся, благодаря моему уединенному образу жизни.

Но у меня возникло недоброе предчувствие уже в первую минуту, как только я увидел ее во плоти. Сила и здоровье, грязь и пот после прогулки на велосипеде. Она полагает, что доставила мне честь вдыхать вонь ее тела. К тому же она нервная, как девочка-невеста. «Вы, должно быть, Керри Уотерс», – сказал я, но в эти первые вонючие секунды мне очень хотелось добавить, что ее преподавательнице стоило бы снабдить ее мылом или шампунем. Одной воде с такими нечистотами не справиться.

Еще хуже, чем запах ее тела, ее прущий наружу энтузиазм пай-девочки. Я еще могу вынести ее старательность, пока мы работаем молча. Но когда она начинает говорить о скульптуре... По одному из пунктов договора я должен взглянуть на ее работы, отлить пару безделушек. Но когда она начинает еще и льстить мне... В сравнении с Бриллиантовой девочкой она просто шимпанзе.

Я зашел в сарай и спустился по лестнице в подвал, где под армейскими одеялами лежали мои подопечные.

– Время вставать! – крикнул я, хотя они уже давно не могут долго спать.

Поправочка, все, кроме Веселого Роджера. Но он спит беспокойно, его может потревожить малейший шум. Когда он сворачивается на полу, он храпит и храпит, час за часом.

Никто из них уже не может различить, что сейчас, день или ночь. Их временной ритм смешался. Я бы не хотел их тревожить, так как отдых так же полезен, как и упражнения, во время которых я стараюсь выжать из них все что возможно. Сейчас самое лучшее время, чтобы избежать любопытных взглядов Керри Уотерс.

– Время просмотра!

Больше никаких едких словечек со стороны Бриллиантовой девочки. Она несколько угомонилась после того, как я отказался от ее смешной и откровенной попытки предложить себя мне. Она уставилась на меня, но взгляд у нее не такой мрачный, как у ее родителей. Я могу это так же ясно почувствовать, как и запах форм, лежащих в пыли. Ее попытка соблазнить меня провалилась, и теперь она злится. Сказать по правде, такой она мне нравится больше. Я нахожу злобу и негодование более соблазнительными. Если я смогу сохранить это чувство, то в один прекрасный момент оно выльется в восхитительный порыв ярости. Тот факт, что я все еще продолжаю с ней возиться, говорит о том, как я к ней привязался. Это та девочка, о которой я не переставал думать, когда учился в высшей школе, та, которая носила коротенькие юбочки и мягкие свитера. Эта та девочка, которой я в последний год учебы в колледже каждый день покупал кофе. Это та самая девочка, которая занимала все среды моей жизни. По средам я работал приходящим художником в Мэдисоне, штат Висконсин. В эти дни я беседовал с молодой блондинкой с длинными волосами, которую находил очень импозантной.

Я собираюсь еще больше нарушить эмоциональный баланс Вандерсонов, показав им очередной эпизод из Семейного планирования №8, тот, в котором я сделал окончательный слепок с их пятнадцатилетней дочери. Уж если что-то может испугать Бриллиантовую девочку, так именно этот эпизод.

Прежде чем я приложил искусство своих рук к темноволосой красотке номер восемь, я ввел девочке мощную дозу первитина, излюбленного наркотика рабочего класса, того бедного плебса, который хочет простоять на ногах две, а то и три смены. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь из моих семей окочурился раньше времени. Простое правило, правда? И еще: я презираю тех, кто падает в обморок. Это всего лишь слабая реакция на ужас, жалкая попытка обмануть единственное чувство, достойное восхищения. Это не выход. Я уже сказал об этом Вандерсонам. Также я сказал им, что та девочка, которую они сейчас увидят, отказалась работать, и то, что я проделал с ней, ожидает каждого из них, если они не будут усердными. После такого штанга в их руках приобретет совсем иной вес. Она станет не намного легче, но значительно реальней. Пропуск к иллюзорной безопасности, свободе.

Я ожидал, что даже на Бриллиантовую девочку это произведет впечатление. Через несколько секунд она увидит, что девочка Семейного планирования номер восемь имела тело, которое мало чем отличалось от ее собственного. Она сможет увидеть в ней себя. А это, как ничто другое, резко понизит ощущение безнаказанности у Бриллиантовой девочки. Источник ее цинизма иссякнет.

Не говоря больше ни слова, я включил запись и сразу увидел, что не ошибся в отношении Бриллиантовой девочки. Она на самом деле отвернулась, когда увидела, что я сделал с этой молоденькой девочкой. Но не сказала ни слова. А это только начало. Впереди еще столько нового. Я испытал восторг, которого не испытывал уже несколько недель. Бриллиантовую девочку наконец скрутило! Что же, в конце концов, так повлияло на нее? Что заставило ее задрожать? Альгинат! Я покрыл им спереди тело девочки номер восемь, ее лицо, ее губы. Здоровенный кусок лег в ее левую ноздрю.

После этого единственным источником воздуха у нее стала правая ноздря. Девочка дрожала, видно, с самого начала процедуры. Она дрожала от страха, от ужаса, но больше всего от недостатка воздуха. Тело во время психологического кризиса требует кислорода. Девочка пыталась втянуть его через одну ноздрю. Представьте себе, что вы бежите вверх по крутой горе, а у вас только одно небольшое отверстие для дыхания. Такое можно совершить, но это далеко не просто. И надолго вас не хватит. Появившийся в мозгу страх задохнуться отвлекает, рождает галлюцинации в виде ужасных мерзких монстров, и попытки дышать становятся такими же болезненными, как ампутация какого-нибудь члена. Поверьте мне, я знаю, о чем говорю.

За многие годы я испробовал различные способы породить страх. Я пробовал и грубую силу, и острые ножи, и разные силовые инструменты. Я даже пробовал расшатывать не то что несколько, а много зубов. А однажды использовал полный набор зубоврачебных инструментов, включая великолепный, с острыми, как нож, краями, с острым, как игла, концом скребок, которым парадонтологи соскабливают зубной налет. Но выяснил, что ничто не дает такого поразительного результата в области острых ощущений, как удушье от альгина.

Почему это так хорошо срабатывает? Да все очень просто. Травма заставляет субъект сфокусировать внимание на боли. Это не дает ужасу распространиться по всему телу. Но удушье, такое бледное в общем спектре боли, порождает удивительную игру мышц, когда человека начинает охватывать паника. А при удушье человека охватывает настоящий ужас.

Каждый из нас испытал это чувство. Все плавали под водой, и нас охватывал страх, хотя бы на одно-два мгновения, что мы больше не сможем глотнуть воздуха. Некоторые из нас познакомились с более болезненной версией. Явление всем знакомо, и в то же время производит самый потрясающий эффект на таких зрителей, как Вандерсоны. Это зрелище заставит их в будущем работать с новой энергией.

Лицо номера восемь скривилось при попытке вдохнуть побольше воздуха. Бриллиантовая девочка и компания наблюдали за беспомощными попытками моей пленницы. А она отчаянно билась в стягивающей ее сбруе, ее мышцы впились в ремни, против которых они бессильны, а ее руки, ее пальцы отчаянно пытались дотянуться до лица, вырвать альгинат из ноздрей.

Я заткнул рот девочки твердым черным резиновым мячом, который я несколько лет назад выписал по почте из магазина S&M[18] в Дубьюке, штат Айова. Великолепное устройство. Он не дает вдохнуть, но в то же время оставляет свободными губы. Видно, что они выражают. Они ломаются и кривятся от патетической боли, которую каждый испытывает в такие моменты.

И все это произошло до того, как я вставил последний кусок альгината в левую ноздрю. Вот момент, которого я ожидаю неделями. Вы можете назвать маленький зелененький комочек в левой ноздре моим финальным аккордом. Вы можете назвать его самым страшным предметом в мире. Если бы вы были маленькой девочкой из Семейного планирования № 8, вы бы обязательно так и сделали.

Я потер этот комочек о ее нос. Я вовсе не торопился вставлять его на место. Я показал ей, как велика вероятность того, что и он найдет место в ее теле. А ведь это неизбежно приведет к тому, что прекратится и без того недостаточный приток воздуха. Каждый раз, когда я касался ее этим кусочком, она напрягалась, словно хотела втянуть в себя как можно больше воздуха. Инстинктивный рефлекс запастись им, словно этого тоненького ручейка хватит на всю долгую надвигающуюся зиму. Я провел кусочком альгината несколько раз по носу девочки. Она аж вся изогнулась, пытаясь втянуть воздух. Я попробовал предложить ей просто ощутить запах в надежде, что это сработает! И это сработало! Сработало просто великолепно! Малейший намек на то, что будет заткнуто и последнее отверстие, вызвал судороги отчаяния. Представляю себе. Под ее запечатанными веками струятся ручейки слез. Энергия каждой клеточки ее жилистого тела ищет выхода. Но его нет. Здесь нет никакой тайны. По крайней мере для меня. Но в отношении Вандерсонов все иначе. Они еле сдерживаются, чтобы не начать умолять сохранить девочке жизнь, таким реальным кажется им происходящее на экране.

Мы все слышали, как булькала от ужаса девушка. А все это из-за твердого черного мяча, заткнувшего ей рот. Это вовсе не тот «уупф... уупф», который я слышал в микроавтобусе. Более глубокий звук, от которого мороз бежит по коже. Звук удушья. Хрип под резиновым слоем альгината. Умирающая использует небольшой запас кислорода. Она понимает, как понимает это тонущий человек, что паника сжигает кислород. Но знать что-то не означает делать... Разве нам всем это не известно. Кто знает, что творится в голове девушки в последние минуты жизни, что происходит с сознанием, уже пропитанным безумием надвигающейся смерти?

И снова я пронес кусок альгината под носом девочки восьмого номера. Джун непроизвольно завопила:

– Нет!

Не смог я удержаться от улыбки. И Веселый Роджер, да благословит Господь его простоту, обнимает свою женушку, пытается ее успокоить. И это он! Роджер! Успокоить! А она принимает его ласки. Вот насколько тронута Джун. Хныкающий сынишка уже совсем не тот мальчик, который открыл мне дверь в день похищения и поразил меня своим высокомерием. Нет, теперь он свернулся калачиком у ног родителей и, как детеныш медведя, мечтает только о том, чтобы впасть в спячку... в вечный сон.

Бриллиантовая девочка?

Бриллиантовая девочка наблюдает за происходящим на экране, и ее вывеска неуязвимости начинает исчезать. Откуда я это узнал? Я наблюдал за ее руками. Я всегда наблюдал за руками, потому что руки намного лучше и скорее выдают то, что происходит в душе человека, чем его лицо. И что же ее руки, спросите вы. Где она их держит? Она запихала их под свою миленькую кругленькую попочку. Инстинктивная попытка успокоиться, не махать ими, не хвататься за свои плечи, тело, может, даже за своих родителей, умоляя их защитить. Хотя какие они теперь защитники. Потом она зажмурилась. Закрыла глаза, когда я делал третий и последний заход с кусочком альгината.

Я катал этот шарик маленькими осторожными убаюкивающими кругами около маленького отверстия. Я ворковал над девочкой, пел ей песенку собственного сочинения. Эта песенка поется на мотив «Брата Жака».

Я войду, в тебя войду, И ты знаешь, что войду. А войдя, тебя убью. Обязательно убью. Динг, донг. Динг, донг. Обязательно убью. Не зарежу, как свинью.

И снова булькающие звуки под зеленым покрывалом. Симфония, да и только. Я склонился над ней, почти касаясь уха губами, напевал. Выигрывал время. Мне нужна настоящая паника. Она купилась!

А Бриллиантовая девочка все еще так глаза и не открыла. Веселый Роджер продолжал играть роль отца семейства. Джун замерла, прильнув к нему. Сыночек хнычет у ног родителей. Комочек еще в моих пальцах. Номер восемь страдает от недостатка воздуха, страдает от чудовищ, которые я поселил в ее сознании, от безумных фантазий, которые может породить только сильный страх смерти. И все это время ее мышцы натягиваются, дергаются, надуваются. Кажется еще чуть-чуть и они лопнут. Девушка не умирает. В ее теле еще никогда не было столько жизни. Именно этого я и хотел добиться! Именно это мне и нужно! Это – цель моей работы, изваять ужас в момент наивысшего подъема.

Ее поры открылись, и пот выступил на коже, потек ручейками по ее ногам, рукам, животу. Она сгорает от желания жить. Именно это и убивает ее. Виной всему жадность, с которой она всасывает струйку воздуха. Ей постоянно хочется еще и еще. Она всасывает его с такой силой, что ее ноздря втягивается внутрь, уменьшая и без того крошечное отверстие. Спазмы пробегают по ее телу, словно искры вдоль оголенного провода. Ее легкие больше не дарят ей жизнь.

Внезапно я понял – мой план совершенно безупречен. Бриллиантовая девочка открывает глаза. Великолепно! Я-то знаю, что должно произойти через секунду. Ну, может быть, через две. Знаю, что Бриллиантовая девочка увидит, что я хотел.

Я затолкал комочек в нос номера восемь. Запихал его туда, чувствуя влажное содержание ее ноздри на пальце. Гибнет ее последняя надежда. Я забил его так плотно, что никакой чих не вытолкнет его обратно. Хотя это первое, что они пытаются сделать, – вытолкнуть альгинат при помощи того мизерного количество воздуха, который у них имеется в запасе. Но ее тело украло у нее даже эту надежду, украло у нее все. Мышцы сожрали кислород – последнюю силу, которая могла бы вытолкнуть комочек. Видите? Это не я убил ее. Ее собственное тело убило ее. В этом смысле можно сказать, что она сама себя убила. Они все самоубийцы. Эта такая же, как все остальные. Я всего лишь свидетель преступления их слабости.

Последовали яростные судороги. Ее тело напряглось, изогнулось, затем опять напряглось. Но не от недостатка воздуха. По крайней мере в эти первые несколько секунд. Все от осознания того, что наступили последние мгновения ее жизни. Никакой отсрочки. Никакой связи с нитями жизни. Только резкое удушье. Прощание с жизнью.

И вот тогда, когда страх сковал каждую ее мышцу, нарисовал на ее лице абсолютно гротескную маску, я начинаю снимать альгинат. Я снял его с ее ног и живота, с груди, с ее шеи и лица. Снимаю дальше и дальше, пока он не ложится на пол, словно ее кожа. Я оставил на месте только резиновый мячик у нее во рту и кусочки альгината в ее ноздрях, так, чтобы она могла умереть. Она должна умереть, потому что ее работа наконец-то закончена.

Я стал мастером в этом деле. Две формы каждого из них – лицевая и тыльная. Сначала я заставляю их лечь на живот, чтобы я мог сделать отпечаток их тыльной части. Это по вполне очевидной причине: после того как я сделаю отпечаток их лицевой части, они будут мертвы.

Что же касается лиц, настоящих лиц, а не тех, которые я тщательно ваяю для обозрения публики, то для них у меня заготовлен особый план. Я беру отпечатки из альгината и делаю маски. Я рассматриваю их как противоположность посмертных масок, на которых вы неизбежно видите чинно закрытые глаза и застывшие черты лица. Мои маски смело рассказывают о самой главной потребности тела: о потребности жить, о потребности выжить. Они рассказывают это так, словно знают: теперь они принадлежат вечности.

Эти маски – еще один дар, который я преподнесу миру. Я сделал их дюжинами. В своем завещании я велел выставить их на обозрение в течение тридцати дней после моей смерти. Меня нисколько не волнует то, что родственники пропавших узнают в них своих любимых. Меня к этому времени не будет, а значит, не будет и никаких разъяснений. И пусть они продолжают жить, мучаясь более страшными вопросами, чем те, которые возникли у них, когда их родственники пропали после переезда. Это, по моим соображениям, будет мое последнее «Ура!»

– Приятных сновидений, – пожелал я Вандерсонам, после того, как в четверть четвертого погасил свет.

К моему удивлению, Бриллиантовая девочка ответила:

– И тебе приятных сновидений, говнюк!

– Так ему, – проворчал Веселый Роджер.

Я не обратил на него внимания, но вот Бриллиантовая девочка? Какое пламя! Какой дух! Этот отказ подчиниться я нашел поистине очаровательным. Я еще с таким никогда не сталкивался. Очень легко представить себе, что в другой ситуации Бриллиантовая девочка могла бы стать национальным героем. Поместим ее, скажем, в Париж во времена оккупации. Она бы там плевала прямо в глаза мясников из СС.

Бесстрашных людей не бывает. Однако она подошла очень близко к бесстрашию. Это только укрепило мое решение сохранить ее ради интереса. Хотя, боюсь, ее вызывающее поведение может оказаться заразительным. Она именно тот тип бунтаря, который может поднять за собой войска. Маловероятно, что она сумеет устроить удачный бунт, найти себе надежных союзников. Но вот Веселый Роджер уже готов присоединиться к ней. Надо подумать, можно ли убрать ее из клетки, не выпуская наружу. Я не могу перевести ее в гостевую часть дома: это слишком рискованно. Выбор-то у меня небольшой. У меня здесь не отель. Но тут я понял, что даже если я и найду для нее подходящее место, то после ее исчезновения Веселый Роджер и Джун решат, что я ее убил, а это оборвет единственную ниточку надежды, которую я им протянул: привести себя в форму и выжить.

Даже сейчас, после того как они просмотрели великолепный отрывочек из № 8, у них все еще есть надежда. Они уцепились за мои слова, что девочка умерла только потому, что плохо работала над собой, а другие, побывавшие здесь до них, все еще в числе живых. Парад скелетов, который я им по-отечески продемонстрировал, состоит из наиболее непокорных обитателей этой клетки.

Джун верит мне. Я вижу это в ее попытках делать как надо все, что я от нее требую. Такая жена, как она, может заставить такого слабака мужа, как Веселый Роджер, поверить во что угодно. Даже в то, что она его любит. Но по-моему, их любовь испарилась еще несколько лет назад. Нет, я не должен отбирать у них надежду. Этого нельзя делать до самого последнего момента... до последнего вздоха, когда их тела предадут их, как это мы видели в случае с номером восьмым. Но мне надо держать их на грани. Возбужденными. Переполненными потоками адреналина. Пусть изрыгают проклятия из глубин клетки. Они должны стать кандидатами на диагноз «посттравматическое расстройство в результате стресса».

И тут одно из тех вдохновений, которые объясняют вам, как хороша может быть жизнь, подсказало мне, что следует придерживаться простого правила правителей: «Разделяй и властвуй».

Я могу прекрасно воспользоваться склонностью Бриллиантовой девочки к эксцентричности и подобрать такое же яркое решение, как с резиновым мячиком. Это цепь и ошейник, предназначенный для собаки и хозяина. И мы все понимаем, кто теперь с удовольствием начнет вилять хвостом, правда?

Глава десятая

Лорен и Плохой Лерой Браун прогуливались по бульвару Колорадо в Пасадене. Они прошли мимо ряда магазинов, обосновавшихся на маршруте, прославившемся парадом «Розовой чаши».[19]

Несмотря на солнечные очки, Лорен приходилось щуриться от яркого света. Она вдруг поняла, что уже привыкла к размытому мягкому небу тихоокеанского северо-запада. Осознание этого подтолкнуло ее к решению навсегда переехать на север. Ее отношения с Чэдом порваны, а студия, как бы она ни была хороша, не могла компенсировать его грубые вторжения. Он взял себе в привычку приходить в середине дня домой и пытаться уговорить ее на физическую близость. Но все закончилось еще тогда, в канун Нового года, когда она впервые сообщила, что не собирается заниматься любовью с человеком, с которым не видит будущего.

Лорен твердо придерживалась этой позиции. Она уже начала осознавать, что если Чэд прошепчет ей на ухо еще одно сальное предложение, то она или завизжит, или запустит в него резцом.

Теперь на первом месте для нее стояла задача найти новое жилище в Портленде. Деликатные викторианцы не хотели и слышать о Лерое. Она несколько раз звонила по объявлениям, но ей сразу ясно давали понять это. А нынешняя ее квартира для него совершенно не подходила. Он здесь выглядел как Кинг-Конг в магазине с китайскими вазами.

Может, ей стоит найти квартирку с гаражом, который мог бы служить...

– Уолрус![20] Дружище, где ты болтался?

У Лорен и мысли не было, что это грубое приветствие обращено к Лерою, пока тот не натянул поводок и не потащил ее к мотоциклисту в черной кожаной потрескавшейся куртке. Мужчина оторвал грузное тело от «Харлея»[21] и приветственно поднял руки. Лерой ответил на это живое приветствие, подпрыгнув на несколько сантиметров над тротуаром.

– Да ты все уже позабыл, Уолрус! Придется привести твой зад в нужную форму плеточкой. Сидеть!

Лерой сел и покорно протянул лапу навстречу ручище.

– Сукин ты сын! Где ж ты болтался, парень!

Даже не взглянув на Лорен, мужчина схватил крупную голову пса и несколько раз встряхнул. Лерой задрожал от удовольствия. А может быть, от чего-то другого.

Мотоциклист снял ошейник и вместе с поводком бросил его к ногам Лорен.

– Что вы делаете с моей собакой? – возмутилась Лорен. Кинув на нее мимолетный взгляд, мотоциклист фыркнул и ответил:

– Уолрус не твоя собака. Это мой пес. Недавно он пропал, после того, как мы поцапались с моей старухой. Но, эй... – Он первый раз по-настоящему взглянул на Лорен, и та увидела бородатое лицо с длинными усищами. – ...Проехали. Слышала, что я сказал.

Последнее было не вопросом, а констатацией факта.

Он встал на колени перед Лероем, и его мясистые руки снова схватили морду собаки. Лерой не протестовал. Став свидетелем такой грубой сцены, Лорен почувствовала сожаление.

– Что происходит? – выдавила она из себя.

– Не твое собачье дело.

– Нет, это именно мое дело. Это я заботилась о Лерое.

– Лерой? Ну и дурацкое же имечко! – мотоциклист покачал головой. – Но усеки, – снова заговорил он, повернувшись к ней, – ты молодец, что присмотрела за ним, – он посмотрел на пса. – Яйца на месте. Рад что ты их не отрезала. Мне бы это не понравилось.

Он встал, чтобы уйти. Его рука легла на холку пса.

– Он бы там умер! Вы понимаете это? У него не было даже воды! О чем вы думали, когда бросили его в лесопарке?

Она слышала, что у нее за спиной собралась небольшая группа свидетелей их спора. Мотоциклист обернулся.

– Не надо мне вешать на уши лапшу насчет Уолруса. Это, мать твою, мой пес. А теперь отвали, пока я добренький.

На это Лерой ответил рычанием.

– Заткнись, Уолрус!

– Он не любит, когда на меня кричат.

– Что? – мотоциклист вскинул голову.

– Я сказала, что он не любит, когда на меня кричат.

– Он? – мотоциклист снова схватил пса за холку. – Да он котеночек, – затем он снова взглянул на нее и закричал, рассчитывая устроить представление для собравшихся. – Да он ни хрена мне не сделает ни ради тебя, ни ради кого-то там еще! Он меня знает!

Но рычание Лероя стало громким, угрожающе громким. Лорен показалось, что она никогда в жизни не слышала более приятного звука. Она была уверена, что это поставит точку в их споре, если это так можно было назвать. Но здоровенные, словно окорока, руки мотоциклиста подтянули ротвейлера за передние лапы и снова впились в его холку. Собака оскалилась. Лорен показалось, что пес сейчас укусит мотоциклиста, но этого не случилось. Возможно, мотоциклист это прекрасно знал. Только этим и можно объяснить то, что он начал избивать собаку кулаками.

– Засранец! – закричала какая-то женщина.

Лорен со слезами на глазах рванулась вперед и попыталась оттащить Лероя.

– Прекрати! Прекрати! – кричала она. – Убери руки от собаки!

Тогда мотоциклист развернул ее и толкнул в сторону толпы собравшихся зевак. Лорен споткнулась, выкрикнула имя пса, и тот метнулся к ноге мотоциклиста. Он вцепился в нее.

– Ах ты, сукин сын! – теперь этот эпитет приобрел иной смысл.

Мотоциклист посмотрел на дыру на брюках, а затем на разъяренного пса, шерсть которого угрожающе поднялась дыбом на загривке.

Кто-то в толпе, возможно, та же самая женщина, закричал:

– Цапни его за задницу!.. За задницу!

Лорен поднялась на ноги и позвала Лероя, потом приказала:

– Ко мне! Ко мне!

Она боялась, что пес, укусивший мотоциклиста, может попасть на карантин, а то и хуже. Многие обыватели повернуты на опасных собаках.

Лерой, как бы сожалея, что не удалось укусить ему пару раз, нехотя отошел.

Мотоциклист с обвисшими усами, качая головой, посмотрел на собаку, потом выставил свой толстый палец в сторону новой хозяйки:

– Ты только что сделала самую большую ошибку в своей жизни, сука! Я просто так не прощаю тем, кто спер у меня одну из моих собак.

– Ну... Ну, ему очень понравится твой зад! – выкрикнула, теперь уже без сомнения, все та же женщина.

Но мотоциклист не спускал глаз с Лорен.

– Большую, мать твою, ошибку.

Он взобрался на мотоцикл, на котором хрома было больше, чем на складах Детройта, ударил по стартеру ногой в черном массивном сапоге и с ревом рванул с места.

Лорен наблюдала, как он удаляется по бульвару. У нее тряслись ноги. На ее плечо легла рука. Она чуть не подпрыгнула.

– Извините, не хотела вас напугать.

По голосу Лорен узнала женщину, которая «болела» за нее. Та оказалась подростком. Кольца в носу и на губе, темные волосы, бледная кожа. Совсем молоденькая. Лорен перевела дыхание.

– Все нормально. Я сама немного разошлась. Она наклонилась. Взяла Лероя на поводок.

– Я хотела убедиться, что с вами все в порядке.

– Спасибо.

– Он знает, где вы живете? Как вы думаете?

Лорен покачала головой.

– Вряд ли. Откуда? А что, ты его знаешь?

– Его нет. Но такие типы мне знакомы. Вы понимаете, что я хочу сказать?

Лорен машинально кивнула, хотя ни мотоциклистов, ни подобных ему типов она не знала.

– Вам может не поздоровиться, – продолжала девочка, отворачиваясь.

Она вытерла глаза тыльной стороной ладони. Теперь уже Лорен положила руку на плечо девочке.

– С тобой все в порядке?

– Все отлично, – она снова взглянула на Лорен. – Не дайте ему подловить вас одну.

Ну, все. Уезжаем. Лорен начала паковаться, как только переступила порог своей маленькой квартирки. Тебе нужно было предзнаменование? Сигнал? Получи в полном объеме.

Покончив с паковкой одежды, она перешла к своему портфолио. Во время летних каникул ей надо будет еще и закрыть студию, а это намного сложнее, чем просто перевезти пожитки. Но до тех пор, пока она платит за аренду, она может сохранять ее за собой хоть целую вечность. После того как она отказала Чэду в близости, он начал торговаться, поднимать цену. И это бросило тень на все прошлые годы, проведенные вместе. Она должна платить ему триста сорок долларов в месяц за обычную комнату. Однажды она подсчитала, что каждый половой акт обходился ей в сорок два с половиной доллара, если считать, что в среднем это происходило восемь раз в месяц. Можно было заработать много больше. Можно было стать миллионершей.

Лорен пожалела, что выбросила цветы, подаренные Раем. Но они завяли и выглядели весьма печально. Она отправила Раю сообщение:

Я скучаю.

Мысленно она вернулась к их последнему телефонному разговору, когда они вспоминали о своем детстве, делились секретами взросления, рассказывали друг другу о своих промахах. А потом пошли подробности первой любви. Лорен очень хотелось бы встретиться с ним в Моабе, но она запретила себе думать о невозможном. У нее был отпуск, и она сожалела о том, что не может одновременно работать над скульптурой и видеться с ним. Это лишний раз подталкивало ее к тому, чтобы переехать на север.

Сидя перед раскрытым ноутбуком[22], она проверила электронную почту, ища сообщения от него. Лорен рассчитывала, что весь день вместе с Лероем проведет в дороге, в своем небесно-голубом классическом «Фольксвагене» образца 1965 года. Это, конечно, при условии, что она сумеет запихать зверюгу на заднее сиденье.

От Рая ничего не было, но пришло очередное послание от Керри. Девушка сообщала, что она со Штасслером продолжает восстановление Семейного планирования № 8. Дело оказалось несколько более трудоемким, чем они предполагали сначала.

Все сообщения от Керри в последнее время превратились в сухое рутинное перечисление событий. Это стало беспокоить Лорен. Не то, о чем сообщала Керри, а то, о чем она умалчивала. Отсутствие былого настроя, и вообще комментариев о ее герое говорило само за себя.

На следующий день рано утром Керри уставилась на экран своего компьютера. Что сказать Лорен? Что этот хлыщ даже не взглянул на ее работы? Даже не заикнулся об этом? Она сообщала Лорен, что все идет «просто великолепно», но дела шли вовсе не так великолепно. Штасслер оказался настоящим занудой и говнистым хлыщом. Была уйма работы, но почти не было разговоров. Керри пыталась, она действительно очень-очень пыталась вызвать его на откровенность, но это было все равно, что разговаривать с Семейным планированием №8, которое она помогала восстанавливать. Он поблагодарил ее? Что-нибудь сказал? Нет! На кой черт она здесь сидит, если он не хочет разговаривать с ней, не хочет посвящать ее в тайны литья? Теперь она знала ответ на все эти вопросы. Она здесь для того, чтобы стать рабом у него в литейке. Нет никакого сомнения, что именно так все и получится.

– Вот, держи это... Помоги мне зажать... Вот, возьми это. А теперь зажми плотно здесь, но аккуратненько... – и все, словно она какая-то идиотка.

Вот-вот-вот. Она бы ни от кого такое не потерпела, не потерпит и от этого хлыща. А король-то голый, вот к какому заключению она пришла. Абсолютно голый. Совсем. С голым задом.

Керри написала Лорен краткое послание. Никакого намека на разочарование. Она все расскажет потом, осенью. «Я буду работать с самим Эшли Штасслером!..» А теперь она сгорала от стыда, так как ей придется вернуться обратно с поджатым хвостом. Но оставаться здесь значит ходить по тонкому льду. Она чувствовала себя спокойно, только когда сидела дома с закрытыми дверями и опущенными жалюзи. Даже на веранде она не чувствовала себя в безопасности. Даже там у нее возникало чувство, что он за ней наблюдает. Ужасно. Единственное, что скрашивало ее пребывание здесь – Джаред. Да еще прогулки на горном велосипеде.

Они катались после обеда почти каждый день. Он был очень хорошим велосипедистом. Не таким сильным как она, но хорошим. Она решила, что это очень здорово, когда узнала, что они оба учились на гоночных велосипедах, ездили то на переднем, то на заднем колесе. Они оба проводили долгие часы в соседних парках, запрыгивая на велосипедах на столы для пикников, а потом обратно на землю. Керри даже освоила действительно головокружительный трюк: ставила велосипед вертикально на заднее колесо и разворачивалась на триста шестьдесят градусов. Ну, прямо балерина на велосипеде.

Когда она была ребенком, то проделывала все это просто ради развлечения. Керри и не подозревала, что за эти ее способности будут очень хорошо платить, когда она начнет ездить на горном велосипеде по валунам, высохшим руслам рек и по крутым стенам каньонов, настолько крутым, что и лезть-то на них казалось безумием.

Она также многое узнала про Джареда. Он был из богатых. Очень богатых. Он вырос в районе Лос-Анджелеса в местечке под названием Палоc-Верде. Она по электронной почте как бы невзначай спросила у Лорен об этом местечке, не упоминая, конечно, о парне. Лорен ответила, что Палос-Верде является самым дорогим районом во всей южной Калифорнии. Примерно так Керри себе и представляла. У Джареда был «Экспедишн», солнечные очки за двести долларов. И все это он получил, не уронив ни капельки пота. Дети богачей, с которыми ей приходилось встречаться, всегда казались спокойными. У них никогда не было тех забот, которые портили ей нервы: как заплатить за квартиру, как заплатить за следующий год учебы. Но большинство парней-богачей были дрянью. Они привыкли получать все, что захотят, и с первой же встречи считали, что они и тебя могут заполучить так же просто. Но Джаред оказался не таким. Его самолюбие задело то, что она катается на велосипеде лучше него. Трюки лучше, ноги сильнее.

Их отношения стали более близкими, но до постели дело не дошло. То чувство, которое она испытала в их первую встречу, когда все было так прекрасно без секса, немножко изменилось. Ей хотелось заниматься сексом в соответствующее время в подходящей обстановке, а не потому, что у нее неожиданно возникло желание или, еще хуже, потому что «ему это надо». Как часто она слышала эти слова? Для парней сексуальное влечение, что укус гадюки, а ты являешься противоядием.

Она дала понять Джареду, что ей нравится его тело, его запах, его кожа, даже запах его пота. Но этого еще недостаточно.

Слава Богу, что он послал ей Джареда...

Потом она покачала головой и задумалась о том, где сейчас носят черти Штасслера. Была половина восьмого. В это время они обычно уже работали в литейке.

Да плевать на все. Она открыла входную дверь и прошла мимо его джипа прямо к гостевым комнатам. Пришло время взять инициативу в свои руки. Она уже попробовала быть милым тихим стажером, а он отнесся к ней как к половой тряпке. Может он начнет хоть немного больше уважать ее, если она покажет ему свою истинную сущность сорвиголовы.

Керри постучалась. Ответа не последовало.

Странно. Она снова взглянула на его джип. Он здесь. Она постучала сильнее, но ответа так и не последовало. Керри забеспокоилась, все ли с ним в порядке. Она слышала, что люди в его возрасте иногда внезапно умирают от сердечного приступа или еще чего-нибудь. Керри дернула за ручку.

Дверь открылась, и перед ней оказалась лестница, ведущая на второй этаж в гостевые комнаты. Она тихонько позвала его по имени, чтобы был повод пройти туда, куда он ей ходить запретил.

Ничего. Но он должен находиться где-то наверху или поблизости. Она заметила аккуратно сложенные в раковину кофейник и пустую чашку.

Керри огляделась, глаза скользнули по прекрасной, отделанной деревом комнате. Но где же та скульптура, над которой он, по его словам, работал? Где Семейное планирование №9?

Может быть, там? Она посмотрела в коридор, тянувшийся от главной комнаты. Дальше идти она не посмела. «Если он не лежит, растянувшись на полу, то лучше смотаться отсюда и никогда не упоминать это утреннее приключение», – решила она.

Керри поспешила вниз по лестнице и собиралась уже выйти, когда заметила вторую дверь за той, что она оставила открытой. Похоже, что она вела в сарай. Керри не была уверена, что пойдет туда, но на всякий случай дернула за ручку и заглянула внутрь. То, что она увидела, озадачило ее. В стойле, где она упала на сено, был деревянный пол. Она увидела это, так как все сено было сдвинуто в конец стойла. Деревянный пол? В сарае? Она огляделась. Больше нигде деревянных полов заметно не было. Цемент. Странно, очень, очень странно. И когда она на него приземлилась, ей показалось это странным. Пустота. Как дверь.

Теперь Керри, крадучись, начала подбираться к стойлу, и вот тогда-то она заметила кольцо. Сначала она просто потрогала его, легонько, ничего не делая. Затем Керри приподняла его и ощутила легкое сопротивление. Когда дверь-люк поднялась, она поняла, что, открывая ее, кто-то сдвинул сено назад. Штасслер, правильно? Кто же еще?

Внизу горел свет. Ей показалось, что она что-то услышала, потом явственно различила стон. Господи, с ним что-то случилось! Как только Керри решила, с ним что-то случилось, все подозрительные мысли разом улетучились.

Керри поспешила вниз по лестнице, выкрикивая его имя. Когда она оказалась в самом конце лестницы, ее глазам открылся подвал. У нее перехватило дыхание. Перед ней предстал ряд скелетов, сидевших в тех же позах, что и скульптуры в сериях Семейного планирования. Длинный парад скелетов, одетых в штаны и юбки, блузки и рубашки, даже очки и туфли, сапоги и ремни. Они уставились на нее, словно приветствовали ее неосмотрительность.

Женщина в ужасной клетке закричала, чтобы она немедленно уходила, скрылась, сейчас же! Убегала! Звала на помощь! Но, растерявшись, Керри стояла у основания лестницы, рассматривая одновременно все: скелеты и блины для штанги, и скамью для подъема тяжестей, мужчину, женщину и мальчика, с отчаянием вцепившихся в прутья клетки. Ее взгляд остановился только на голом Штасслере, возвышающемся над девочкой, стоящей на четвереньках на грязном полу. Ее ошейник был прикован к одной из поддерживающих балок.

Женщина в клетке принялась отчаянно жестикулировать и опять закричала, когда Штасслер начал поворачиваться к Керри:

– Беги! Убегай! Зови на помощь! Пожалуйста!

Керри бросилась наверх, прыгая через две, а временами и через три ступеньки. Его шаги грохотали прямо у нее за спиной. Оказавшись в сарае, она замешкалась, повернула направо, увидела большие двери, вспомнила, что они закрыты. Они всегда были закрыты. Тогда она повернула обратно, направляясь к двери, через которую сюда и попала. Когда Керри пробегала мимо стойла, Штасслер как раз вылезал через люк. Он метнулся к ее ногам, чуть было не поймал ее за колено. От прикосновения его пальцев Керри взвыла. Сердце у нее так бешено стучало, что ей казалось, оно вот-вот вырвется из груди.

Через несколько секунд Керри вылетела в двери и оказалась в свободном пространстве между домом и сараем. Она побежала к своему велосипеду, стоявшему на веранде, перепрыгнула через ограду и вскочила в седло. Керри бешено закрутила педали, устремляясь к лестнице, рассчитывая перепрыгнуть через нее и оказаться в пустыне. Пусть он попробует ее там поймать. Но тут увидела, что он бежит наравне с ней, собираясь перерезать ей дорогу. Тогда она не стала спускаться, а пронеслась мимо лестницы и через секунду снова услышала у себя за спиной его шаги.

Ограда на дальнем конце веранды находилась не более чем в десяти метрах. Керри устремилась к ней. Штасслер решил, что загнал ее в тупик. Любой здравомыслящий человек именно так и подумал бы, но Керри сделала прыжок и приземлилась задним колесом как раз на ограду, яростно надавила на педали и метнулась вперед.

До земли метра два. Керри заметила, как на сухой траве промелькнула ее тень, а затем ударилась о землю обоими колесами, сгруппировавшись, чтобы смягчить удар, но ее прыжок оказался не сбалансированным. Плечо и локоть пронзила боль. Керри и раньше переживала подобные падения, поэтому несмотря на удар, на потрясение от всего увиденного, она вскочила на ноги с удивительной скоростью, схватила свой велосипед так, как много раз хватала его на старте, когда другие горные велосипедисты мчались мимо, как безумные. Но на этот раз, когда Керри надавила на педаль изо всех сил, она обнаружила, что с передней звездочки соскочила цепь и ее заклинило между шатуном и корпусом. Цепь застряла намертво.

Как только она ухватилась за цепь, стараясь ее высвободить, Штасслер налетел на нее сзади. Керри ткнулась лицом в землю, и у нее перехватило дыхание. Она не могла даже закричать, так как ее рот был забит пылью и грязью. Тело пронзила страшная боль. Такая реакция вылилась в не характерный для нее лоток слез.

Штасслер захватил ее в удушающий замок и поднял на ноги. Он был голым. Она чувствовала, как его безвольный член прижался к ее ягодицам.

Керри думала, что потеряет сознание от удушья. Но даже в этих условиях она попробовала ухватить его за мошонку. Как только это ей удалось, он ударил своим костлявым коленом ей в копчик, и она замерла.

– Прекрати, а то я сейчас тебя убью.

Штасслер говорил совершенно спокойно. Керри, насколько это было возможно, постаралась кивнуть ему в ответ. Не давая ей возможности дышать нормально, он потащил ее к сараю, а потом наверх в гостевые помещения.

– Очень хотелось посмотреть, да? Не могла удержаться, да?

– Я думала, с вами что-то случилось, – задыхаясь, пробормотала Керри. – Я пошла, думая, вам нужна помощь.

– Вся твоя проблема в том, Керри, что ты плохая выдумщица. На самом деле ты – полная дура. Ты такая же, как и все прочие в этом мире. Идешь от одного глупого решения к другому.

Штасслер вытащил пару наручников из кухонного стола и сковал ей руки за спиной. Затем из того же ящика он вытащил кусок медного провода длиной в полметра.

Когда Керри начала умолять отпустить ее, он крепко схватил ее за волосы. Так крепко, что она испугалась, что корни ее волос вот-вот не выдержат. Штасслер развернул ее лицом к себе и сказал:

– Ты что, издеваешься? Отпустить тебя? – от этой мысли он даже улыбнулся. – Пока не знаю, что я с тобой сделаю, но в одном ты можешь быть уверена: никуда я тебя не отпущу.

Штасслер дернул ее за волосы. От боли у Керри на глаза навернулись слезы. Затем он протащил ее за волосы по обоим лестничным пролетам до самого подвала и поставил рядом с девочкой, прикованной цепью к балке. Та, как и он, была голой. Она по-прежнему стояла на четвереньках.

От слез у Керри все плыло перед глазами, а когда Штасслер швырнул ее на пол, она чуть было не вывернула коленку. Он навис над ней огромной темной тенью. Керри не могла разглядеть, что он делает, но она ощутила сильный толчок в плечо, а потом острую боль от удара о клетку. Она вскрикнула и попробовала смахнуть слезы, но от этого лучше видеть не стала. Он уже привязывал ее медным проводом к металлической тюрьме со скелетами. После, взяв ее за подбородок, он заставил взглянуть на него:

– И не вздумай пытаться сбежать. Ты меня слышишь? Прежде чем она поняла, что он сказал, он оттолкнул ее и повернулся к обнаженной девочке.

– Ну, ладно, – бодро сказал он. – Так на чем мы остановились?

Глава одиннадцатая

Самообладание. Никогда не терять самообладания. Никто из них ничего не сказал. Но я и не ожидал, что после того, как я произнесу: «Ну, ладно. Так на чем мы остановились», Джун запоет: «О, вы собирались заняться сексом с моей дочкой. Ну, знаете, та, что в ошейнике и на цепи». Раз в жизни я был бы не прочь ощутить что у моих гостей имеется чувство юмора. Разве я много прошу?

И надо же случиться такому. Утро-то началось так прекрасно. Я побрился и принял душ, позавтракал и направился в подвал с «прочным, но элегантным» собачьим ошейником, который купил по почте в штате Айова. Черный, со стальными заклепками. Ну действительно, эти придурки из Айовы, когда дело касается цвета, теряют всякую изобретательность. Их палитра простирается от черного до настоящего черного.

Однако они продали мне крепкий ошейник. Достаточно бросить один взгляд, чтобы понять, что эта штука для тех, кто понимает толк в играх с привязыванием. Вы можете держать на таком мастифа. На цепи до удивления тяжелые звенья. Они могут серьезно поранить, если заранее не побеспокоиться о содранной коже и сломанных костях. Но я об этом побеспокоился. Использовал цепь в случае с Бриллиантовой девочкой только ради надежности, сначала прицепил к ошейнику, с восхитительным серебряным замком в виде сердечка. Он защелкивался вдоль вертикальной оси. Колючий, он, несомненно, намекал на то, что сердце мое было разбито. И только теперь, благодаря привязи, оно излечилось. Цепь я закрепил на одной из опорных балок.

Даже тень не легла на улыбочку Бриллиантовой девочки, когда я приказал ей встать на четвереньки.

– Ну, ты настоящий сукин сын, – огрызнулась Джун, доставив мне непомерное удовольствие.

Она относилась ко мне, как к союзнику, словно я сделал ей большое одолжение тем, что я не занимался сексом с ее дочкой в то время, которое выделил для осуществления разработанного плана. Продуманно оскорбительное замечание, в котором нет и намека на то, что наши с Джун Кливер, как я теперь ее называл, взгляды на мораль имеют общие точки соприкосновения. И не забывайте, я еще и не начал. Если правда то, что ты можешь очень много сказать о человеке, проследив, каких он нажил себе врагов, еще важнее следить за теми, кто порвал с тобой дружбу.

– Я умоляю вас не делать этого, – попросил Веселый Роджер без особой настойчивости.

С таким же успехом он мог бы читать титры на экране телевизора: «Я... умоляю... вас... блям... блям... блям...» Неужели мне когда-нибудь еще раз встретятся такие зануды?

Сынишка проявил к своей старшей сестре необычный интерес. Особенно, когда в воздухе повисло сексуальное напряжение. Он был неподдельно разгневан, когда его мать приказала ему отвернуться.

Единственный, кроме меня, кто не проявил никакого беспокойства, Бриллиантовая девочка. Она стояла на четвереньках, подняв свой зад, словно кошечка, пробудившаяся от сладкого теплого сна.

Почему я решил это сделать? Я имею в виду обычное в этом деле удовольствие разозлить их. Привести их в абсолютную ярость. Поднять их злость до такого уровня, о котором они до дня похищения и понятия не имели в той или иной степени мне приходилось делать это с каждой семьей. Разозлите их , как следует, и в них разгорится такая ярость, такая ненависть, что у них останется единственный выход: работать еще усердней. Сейчас объясню! Смешно ими просто манипулировать, но нельзя при этом оказаться лопухом. Необходимо учитывать ответную реакцию. Единственную возможность, которую я им предоставляю, это стать сильнее физически, что, сознательно или бессознательно, они связывают с возможностью меня убить. Я уверен, что некоторые мужчины даже рассматривают себя в роли гладиаторов, у которых единственная надежда заключается в том, чтобы стать достаточно сильными и порвать свои цепи. Могу поспорить, что нынешняя семья не составляет исключения. Они хотят разорвать цепи, как Рассел Кроу, этот толстенький и коротенький мальчишка, который играет главную роль в ужасно любимом всеми кино. Думаете, можно кого-нибудь отлить в бронзе, если у него слишком слабый мышечный тонус?

Я делал просто ужасные вещи с разными домашними любимцами, чтобы нагреть страсти. Я особо не пачкался с убийством котят, чтобы довести их до бешенства. Но гарантирую, если бы я занялся скотоложетвом с любимой кошечкой Веселого Роджера, то услышал бы от него патетическую просьбу: «Я... умоляю... вас...»

После некоторых моих экспериментов они, как монстры, переполнены злобой. Что же касается самой Бриллиантовой девочки, то я рассматривал опыты с ней, как возможность проверить, стоит ли за всем ее веселым хихиканьем что-нибудь или нет.

Когда я встал позади нее, она обернулась и подняла бровь. Это выглядело так, словно она меня спрашивала, чего же я жду. Ну, начинай, придурок.

Без дальнейших предупреждений я стянул с нее тренировочные брюки, ни слова не говоря при этом ни ей, ни галерее наблюдателей с их плаксивыми причитаниями. Должен признаться, что я сделал это с нетерпением человека, который очень долго сдерживался.

Я вытащил складной нож, тот самый, которым колол щеку сыночка в микроавтобусе. Лезвие выскочило с громким металлическим щелчком, и в нависшей тишине это произвело достаточное впечатление на собравшуюся аудиторию. После этого я засунул лезвие под правую сторону трусиков Бриллиантовой девочки. Трусики оттянулись не более, чем на сантиметр, прежде чем нож прошел сквозь материю и резинка лопнула с несказанно приятным звуком.

Передо мной во всей своей наготе появились правая ягодица и начало щели, разделяющей ее с сестрой. Я видел очаровательную линию загара, а трусики нежно смялись. Я наклонился и поцеловал нежную плюшевую оболочку ее плоти, стараясь не побеспокоить трусики, так как мне не хотелось нарушать их деликатное многообещающее положение.

В последующие секунды воцарилась полная тишина. В конце концов, меня в руке был нож, а их дочка – в полной моей власти.

Я встал, так как все еще был одет, и с громким щелчком сложил нож. Я стянул с себя футболку и шорты. Мой член набух. Я видел, как Джун украдкой посматривает на него. Ее полные ужаса взгляды метались между ним и тем, что предлагала Бриллиантовая девочка, словно пытаясь выяснить истинные намеренья ее дочери.

Затем я услышал грубый голос ее муженька:

– Она еще девственница, засранец.

Веселый Роджер вывел меня из себя. Если можно было придумать самое неподходящее к случаю выражение или время для него, то он как раз попал в точку. Девственница? Да у него, должно быть, галлюцинации. Его дочурка такая же девственница, как Мадонна.

После я снова сосредоточился на предстоящей мне работе. Я обнаружил, что Бриллиантовая девочка такая же шелковистая, как я и представлял. Она была достойна многого. А ее энтузиазм был необычаен. Стоны на грани крика. И вот тут-то все пошло насмарку.

Я даже не заметил ничего странного, пока Джун не начала кричать. Тогда я с большой неохотой, так как был сосредоточен на нижней части спины Бриллиантовой девочки, на том, как длинные мышцы под кожей переходили в упругую подушку ягодиц, поднял взгляд. Мгновение раньше я целовал ее спину, пробегал языком вдоль ее позвоночника, по следам того пути, который моя рука проделала в микроавтобусе, когда я давал ей воды. Я еще чувствовал ее аромат, сочность ее юности, испытывал ее совершенный контроль над мышцами, который обычно утрачивается у женщин, если только они не начинают специально над этим работать. А тут Джун начала бессмысленно, хотя и не бесполезно, кричать. В этот момент Керри Уотерс интересовала меня не больше, чем участие в молитвенном собрании. Она, выпучив свои коровьи глаза, стояла на другом конце подвала. Она стала причиной вульгарно прерванного полового акта.

Но что больше всего разозлило меня в те первые секунды, так это то унизительное положение, оказавшись в котором, мне пришлось бежать за ней. Мой налитый пенис дико болтался и хлопал меня по ногам и животу, как бьется о канаты боксер, попавший в нокдаун.

Затем, разбив себе проклятое колено, я притащил Керри вниз. Но самый большой сюрприз ожидал меня после того, как я надел наручники на Ее Сиятельство и привязал ее к клетке, после чего сказал: «Ну, ладно. Так на чем мы остановились?» Ответ, который последовал, поверг бы в шок большинство смертных. Он изумил даже меня. Я опустил взгляд и увидел Бриллиантовую девочку, стоящую на четвереньках, как собака, выпрашивающая кость. Она держала свои руки перед грудью... Мой нож был у нее во рту. Я убежал без него. Я и шорты свои оставил здесь.

Я отобрал у нее влажный нож. Обыскал шорты в поисках ключей от клетки и ее ошейника. Нет! Но, когда я снова повернулся к Бриллиантовой девочке, она держала их в зубах.

Она могла освободить себя и всю свою семью. Это был бы просто ночной кошмар. Но Бриллиантовая девочка не сделала ничего подобного. Вместо этого она предала, всех да и себя тоже.

Я услышал, как кто-то стучит по клетке. Это был Веселый Роджер. Сначала он, казалось, потерял дар речи, потерял способность произносить слова. На какое-то мгновение я подумал, что он просто исчерпал лимит своего словарного запаса. Но он, наконец-то, обрел голос и заревел:

– Глупая грязная шлюха!

– Но, Родж, – напомнил я ему, широко улыбаясь. – Ты же говорил, что она девственница. Помнишь? Она... и есть... девственница.

И я спокойно возобновил свое священнодействие, от которого я был оторван таким грубым образом.

Самообладание. Никогда не терять самообладания.

Глава двенадцатая

Класс обнаженной натуры. В это утро Лорен чувствовала в воздухе излишнюю энергию, дополнительное гудение голосов, когда великолепный натурщик должен был вот-вот появиться в студии.

Все одиннадцать ее учеников расположились за своими рабочими местами. Только одно место оставалось пустым. Когда она поняла, кто отсутствует, ее охватил страх. Если бы Керри не получила стажировку, то сейчас была бы здесь. А если бы она отказалась от этой стажировки, грустно напомнила себе Лорен, то не пропала бы в пустыне Юта. Штасслер сообщил о ее исчезновении два дня назад. Лорен отчаянно названивала в службу шерифа, в Моабскую службу поиска и спасения, да и самому Штасслеру, который так и не удосужился ответить на ее звонки. Как могло случиться так, что Керри взяла да исчезла?

Лорен посмотрела налево, направо и представила себе рабочие столы в виде циферблата. Пустое место приходилось на полночь. Или на полдень? Этот вопрос вызвал в ней удивление, суеверный страх. Мурашки пробежали у нее по телу. А она все продолжала думать о пропавшей девушке. Керри великолепно работала с изображением человека, даже когда не хотела в точности повторять его. У нее был своего рода талант уцепиться за мышцу, сухожилие или черту лица и найти в своем воображении большее, чем простое повторение. Лорен не могла себе представить, как девушка с таким талантом могла исчезнуть с планеты, словно какая-то пылинка.

Громко, как переломанная о колено ветка, хлопнул кусок пенопласта. Мелани, опять с косичками и в розовом свитере, начала приделывать куски к арматуре своей будущей скульптуры. Большинство из студентов уже начерно сложили из пенопласта форму тела модели. Два на четыре, пустые бутылки из-под воды и руки, полные капающей с них штукатурки. На этом занятии они будут добавлять еще штукатурку, пока ее не станет достаточно для того, чтобы начать резать, откалывать, точить ноги и руки, голову и туловище, грудь и ягодицы.

Модель, Джой Андерс, подождала, пока студенты разложат свои инструменты и материал. Только тогда она сняла свитер, шарф и топик цвета киви. Бюстгальтера она не носила. Трусиков тоже. Она легла на белую простыню и поправила лежащий под простыней кусок пенопласта. Ее кожа имела равномерный легкий загар. Безукоризненно.

– Не так, – сказала Лорен, склонившись над ней. – На левый бок, – Джой, должно быть, забыла нужную позу за время, прошедшее с последнего занятия. Она была очень занята на факультете. – Вот так. Икры и бедра под прямым углом.

Лорен жестикулировала, наклоняясь над Джой, но не притрагивалась к ней. Девушка согнула ноги, как требовалось.

– А теперь нам надо, чтобы ты опять слегка выгнула живот, откинув назад плечи.

Джой двигалась с легкостью йога, хотя ее поза не была такой уж сложной. Верхняя часть тела поднималась под небольшим углом к бедрам, вполне достаточном, чтобы подчеркнуть линию груди, ребер и живота. Классические песочные часы.

В большинстве случаев Лорен, находясь в студии, не замечала обнаженности тела. Будучи студенткой, а потом преподавателем, она провела в классе обнаженной натуры сотни часов, но у Джой была очень интересная татуировка. Янтарная фея ярко выделялась, поднимаясь от редких волосиков на бугре Венеры до пупка. Фея была щедро снабжена крыльями. Самая прекрасная татуировка, виденная когда-либо Лорен, а это уже говорит о многом. Сама Лорен считала, что татуировка такое же искусство, как музыка ресторанного оркестра.

Более традиционная черная пантера прыгала с пятки Джой на ее ступню, в то время как янтарная стрекоза, также, с очерченным темным силуэтом, парила на спине в районе лопаток.

Но что привлекало глаз Лорен, так это не сама плоть, хотя она и была восхитительна, а сталь, пронзающая одно из самых чувствительных мест. Джой носила по булавке в каждом из маленьких розовых сосков. Выглядело ужасно болезненно. А что будет, если Джой придется кормить грудью?

Лорен спросила натурщицу, удобно ли ей, но в этом вопросе чувствовался какой-то подтекст.

– Все отлично, – ответила Джой.

В воздухе повисла пыль от штукатурки, которая извивалась в лучах пробивающегося сквозь щели жалюзи света. Несколько студентов надели дыхательные маски, чтобы не дышать пылью. Скребущие, режушие звуки и стук резцов наполнили воздух. К ним примешивалось шуршание полиэтиленовых пакетов, когда студенты доставали из них горсти известкового белого порошка и смешивали его с водой в пластиковых бочках.

Лорен, взволнованная пустым рабочим местом, снова задумалась о Керри. Опасение, что с девушкой могло что-нибудь случиться, преследовало ее с тех пор, как она услышала мрачную новость. Она заставила себя пройтись по классу.

Многие студенты все еще лепили влажную штукатурку на свои формы, но некоторые уже начали использовать инструмент, чтобы начать ваять тело Джой. Фелисия работала деревянной колотушкой и резцом с деликатностью маникюрши.

– Ты слишком нежно бьешь, – заметила ей Лорен. – Дайка сюда.

Она взяла в руки инструмент, нанесла по скульптуре Фелисии сильный удар. Сразу же отлетел комок штукатурки.

– Если ты будешь миндальничать на этой стадии, ты никогда не закончишь работу. Придай ей черновую форму, а уж потом берись за детали.

Фелисия кивнула, и когда Лорен отступила, нанесла по скульптуре более сильный удар, чем до этого. Ну что ж, это только начало.

Пока что только Корнелии удалось уловить округлось бедер и ягодиц Джой. До поступления в школу Корнелия почти двадцать лет проработала массажисткой, поэтому ее руки хорошо знали формы человеческого тела. Лорен это не только чувствовала, но и видела. Дотронувшись до работы Корнелии, она ощутила тяжесть человеческого бедра. Скульптура была теплой, что всегда поражает студентов первого курса, которые еще не знают, что штукатурка имеет свойство нагреваться при высыхании, становиться теплой, как человеческое тело.

Лорен посмотрела на часы и выскочила из класса, чтобы позвонить Раю, который должен был сегодня прибыть в Моаб. Зайдя в свой кабинет, она обнаружила послание от Эшли Штасслера. Итак, он наконец-то ответил.

Она немедленно набрала номер, но снова попала на автоответчик. В четвертый раз. Когда она начала диктовать ответ, трубку поднял хозяин.

– Эшли Штасслер.

– Здравствуйте. Меня зовут Лорен Рид. Я преподаю у Керри скульптуру. О ней слышно что-нибудь новое?

– Нет, к сожалению, ничего. Ни малейшей подвижки. Служба шерифа не может найти следов ее велосипеда.

– При чем здесь велосипед?

– Я думал, вы в курсе дела. Она поехала покататься на велосипеде и не вернулась. Ее ищут поисковые группы.

О поисковых группах она, конечно, знала, но вот о прогулке на велосипеде...

– Куда она поехала?

– Этого мы не знаем. Если бы мы это знали, то, может быть, продвинулись бы гораздо дальше, – ответил он с заметным нетерпением в голосе.

– Вы тоже принимали участие в поисках? – Она отчаянно надеялась на это, хотя бы для того, чтобы сказать декану факультета, что сам Эшли Штасслер ищет Керри.

– Я?

– Ну, конечно, вы?

– Я работаю. Я не возглавляю местную службу поиска и спасения. Керри поехала кататься и не вернулась. Я заявил об этом шерифу. Что еще вы от меня хотите? В поисках участвуют вертолеты, самолеты. Вы понимаете, что моя литейка начинает трястись десять раз на дню? Как только они пролетают, альгинат дрожит.

– Мне очень жаль, – вздохнула Лорен так равнодушно, что удивилась сама. В первую очередь она подумала об альгинате.

Представила, как он его использует. Этот зеленый, похожий на резину материал может ухватить мельчайшие детали, что для человека, занимающегося физической стороной ужаса, несомненно, чрезвычайно важно.

– Да, мне тоже очень жаль. Все эта история очень печальна и ужасно отвлекает от дела. Полагаю, что я больше не смогу принять участие в вашей программе.

– Полагаю, что после случившегося тут нет никакой альтернативы.

– Вы абсолютно правы. Не хочу показаться невежливым, но я поднял трубку, поскольку услышал, что звоните вы. Мне надо вернуться к работе. У вас есть ко мне что-нибудь еще?

Несмотря на вежливый тон и извинения, грубость его ответа поразила Лорен. Не то чтобы она ожидала от него такого уж горячего участия, но, по крайней мере, после всего того, что она о нем читала, хотелось бы надеяться на какое-то сочувствие...

– Нет.

– В таком случае, до свиданья. Он повесил трубку.

Лорен продолжала сидеть, уставившись на телефон. Она посмотрела на часы и задумалась, стоит ли звонить Раю. Под действием какого-то порыва позвонила, но в ответ услышала лишь автоответчик.

К концу занятия только нескольким студентам удалось в общих чертах повторить формы тела Джой. Большинство испытывало разочарование и унижение от той трудности, с которой столкнулись при воспроизведении форм человека.

Джой «ожила» и натянула свой топик. Не стесняясь собственной наготы, она не спешила натягивать брюки.

Лорен проводила ее до двери и поблагодарила за помощь. Не каждая модель соглашалась на постоянную работу на занятиях. Но можно ли их за это обвинять? За тридцать долларов тяжело оставаться абсолютно неподвижной в течение трех часов, находясь при этом в неестественной позе. Не так уж легко достаются ей деньги.

После того, как Джой ушла, Лорен вышла на середину класса посмотреть на незаконченные фигуры. Мало кто сумел получить хотя бы приблизительную форму. Ей бросилось в глаза пустое место, принадлежащее Керри...

Полночь? Или полдень?

Многочисленные заметки на первых страницах газет, рассказывали об исчезновении Керри то немногое, что и так было уже известно. Но Лорен в Ассошиэйтед пресс[23] нашла статью, которая цитировала Штасслера. От этой статьи ей чуть не стало дурно. Штасслер сказал, что девушка проявляла необычайный интерес к заброшенным шахтам. Лорен сидела за столом, представляя Керри, лежащую с переломанными костями, в полубессознательном состоянии или вообще мертвую в глубине заброшенной шахты. И тут ей позвонил Рай.

– У тебя странный голос, – заметил он. – Ты чем-то расстроена?

– Так оно и есть.

Она рассказала ему то, что прочитала в статье.

– Тогда все легко объяснить, – мрачно сказал он. – Там повсюду заброшенные шахты.

– Что они там добывали? Золото?

– Уран.

– Уран?!

– Это не так страшно, как кажется. Упасть в урановую шахту ничуть не страшнее, чем в любую другую.

«Особенно, если ты при этом погибнешь», – подумала Лорен. Она услышала, как Рай спросил, говорила ли Керри раньше что-нибудь о заброшенных шахтах.

– Нет, не говорила. Но это еще не значит, что она ими не интересовалась. Она была... – Лорен поймала себя на том, что использует прошедшее время, и нахмурилась. – Она жадно интересуется всем, чем угодно.

– О ее исчезновении говорят во всех новостях. Полиция и служба спасения продолжают поиски. Повсюду расклеены объявления с ее фотографией.

Лорен рассказала ему о своем разговоре со Штасслером.

– Слышал, что он бывает довольно груб.

– Груб? Да, пожалуй, это самое подходящее слово, – согласилась Лорен. – Он какой-то бесчувственный. Ну, сам посуди, как еще сказать. Ты представляешь, что он заявил мне: «Я не возглавляю местную службу поиска и спасения». А потом пожаловался, что пролетающие вертолеты трясут его альгинат. Хотелось бы мне, чтобы он поговорил с ее родителями.

– А ты с ними разговаривала?

– Да, вчера днем. Они совершенно ошеломлены случившимся. Они сейчас тоже там, в «Бест-Вестерне»[24].

– Тогда, вполне возможно, что он с ними разговаривал.

– Когда ты собираешься взять у него интервью?

– Завтра.

– Тебе, наверное, следует позвонить ему и поинтересоваться, не передумал ли он. После случившегося такое вполне возможно.

– Я не собираюсь звонить ему и тем самым дать возможность отказаться. Это старый репортерский трюк. Ты просто приезжаешь, словно ничего и не произошло. В таком случае отделаться от тебя намного трудней.

– Спроси про нее, ладно?

– Непременно. Было бы странно, если бы я этого не сделал.

– Это добавит остроты в твою книгу.

– Нет. Керри найдут. С ней все будет в порядке, и об этом случае скоро забудут.

Лорен не думала, что все так просто закончится, но признаться в этом не решилась.

Она представила себе Рая на окраине Моаба с телефонной трубкой. Чтобы представить себе город, ей потребовалось намного больше воображения, чем представить Рая: доброе лицо, квадратная челюсть, выразительные карие глаза и эти волосы, которые так приятно рассыпаются, когда ты запускаешь в них руки.

– Мне не терпелось узнать, не раскопал ли ты о Штасслере что-нибудь новое, когда поднялся шум вокруг его имени.

– Нет. Я дам знать... я...

Рай умолк. Она наклонилась вперед и ногой задела Плохого Лероя Брауна, который все утро проспал в ее кабинете.

– Я не слышу тебя! Рай! Рай! Рай! Молчание.

Прежде чем взять себя в руки, она снова представила Керри в заброшенной шахте. Возможность такого падения заставила ее поморщиться. Это похоже на падение в черную пропасть или в головокружительный каньон. Словно проваливаешься в ад. У Лорен всегда была боязнь высоты. Ее передернуло, она встала.

– Вставай, Лерой. Идем, перекусим.

Пес встал и прекрасно изобразил «покорную собаку». Вытянул передние лапы, выгнул спину и высоко поднял зад.

– Ну, прямо не собака, а какой-то йог.

Она улыбнулась. Такое с ней случилось впервые за последние два дня.

Они не успели отойти от ее кабинета и на десять метров, как натолкнулись на сварливого декана факультета доктора Айкена. Он сделал гримасу, взглянув на Лероя. Однако собаки здесь были таким же обычным явлением, как и сообщения на доске объявлений.

– Сегодня утром мне нанесла визит президент Насин, – заговорил он властным голосом. – Она хочет знать почему, – опять этот менторский тон, – мы не проверили все более тщательно, прежде чем отпустить одного из наших студентов на эту увеселительную прогулку, – саркастически закончил он.

– Я не знаю, что еще вы от меня ждете? Давайте будем реалистами. Девушка совершеннолетняя. Она отправилась на стажировку к всемирно известному скульптору. Это вовсе не похоже на то, что факультет отправил ее в дебри Амазонки, не снабдив проводником.

– От вас можно и этого ожидать, – огрызнулся Айкен. Лерой зарычал.

Айкен отступил.

– Ему не нравится, когда люди повышают на меня голос, – объяснила Лорен.

– Я не повышал на вас голос.

– Но ему так показалось. Вы хотите устроить с ним дискуссию?

– Да, Лерой – неплохое приобретение.

Последнее замечание Айкен проигнорировал, но продолжил заметно более мягким голосом:

– Что вы, по крайней мере, знаете о Штасслере?

– Вы имеете в виду, кроме того, что он один из известнейших скульпторов в мире? Кроме того, что его фотография была на обложке «Тайме» в 1994 году? Кроме того, что он был лауреатом премии Эмми Национальной радиовещательной службы? Он был согласен взять Керри в качестве стажера, после того как она ему написала.

– И вы послали рекомендательное письмо.

– Она одна из моих лучших студентов. Одна из лучших, которые когда-либо были у меня. Так что, да, я написала рекомендательное письмо...

– Одна из последних, которые у вас были.

Айкен так выпятил губы, что они оказались на одном уровне с носом.

– Что это значит?

– Мы здесь не привыкли терять студентов. Гррр...

– Уберите эту собаку с территории. Лорен покачала головой.

– Пока другим студентам и преподавателям разрешено держать собак, я со своей не расстанусь. Мы потеряли Керри Уотерс не здесь. Она потерялась где-то в пустыне на юго-востоке штата Юты.

Айкен удалился, даже не попрощавшись. Лерой удостоил его разве что беглым взглядом, но вот Лорен следила за его удалявшейся фигурой с нарастающим чувством сожаления. И после того как он повернул за угол, перед ее глазами осталось только собственное отражение в стекле доски объявлений факультета. Ей казалось, что она смотрит в академическую версию заброшенной шахты. Конечно, ты можешь оставить себе собаку, но вот злопамятный декан факультета может превратить каждый рабочий день в пытку.

Глава тринадцатая

Несмотря на внешнее самообладание, я тоже не лишен сомнений. Эти сомнения серьезны и очевидны. У них есть имя, но я не хочу об этом говорить. После того как я бросил эту мерзавку в клетку к Вандерсонам, я вынужден был заявить в полицию о ее исчезновении. Но прежде чем я это сделал, мне пришлось погрузить ее велосипед в мой джип и вышвырнуть его на обочину старой заброшенной дороги высоко в горах. После этого я вернулся домой, выждал подходящий момент и только тогда позвонил в контору шерифа.

Куда она делась, черт подери?

Я высказал недовольство, которое действительно испытывал, она не появилась на следующее утро, чтобы помочь мне в моей работе Но тогда я не мог еще позвонить шерифу. Слишком рано. Разве здравомыслящий человек не предположит, что она провела ночь со своим дружком, этим Джаредом. Ладно, у нее хоть хватило ума сюда его не приводить. Она мне сказала, что поедет кататься с Джаредом. Что они с Джаредом собираются вместе пообедать. Что они с Джаредом все время проводят вместе. Быстрый роман, чересчур быстрый, как я понимаю.

И где они встречались для... интимности?

Не знаю. Она признавалась, что он «довольно хамовит». Да, я уверен, что именно это слово она и использовала. Но ей нравилось кататься вместе с ним. Еще она сказала, что он очень сильный.

И когда они сообщили мне, что обнаружили следы борьбы около ее велосипеда, я только покачал головой, не очень-то удивляясь клоку от ее велосипедных брюк, который я нацепил на велосипедную цепь.

– Следы борьбы? – я был нисколько не удивлен. – Ну что ж, офицер, ее просто так не возьмешь. Она не так-то проста, моя Керри.

Да, я прекрасно представлял все необходимые юридические процедуры. Но я не ожидал, что шериф и его детективы попросят разрешения осмотреть мой участок.

– Никаких возражений, – согласился я. – Осматривайте все, что хотите.

Я даже не представлял, как мне придется понервничать во время обстоятельного осмотра моей территории. Но если бы я им отказал, то они бы вернулись ко мне с ордером на обыск. У них бы зародились подозрения. Они обследовали каждый квадратный сантиметр литейки, дома, сарая и ранчо, все семьсот восемьдесят акров. Это ни к чему не привело. Но очень скоро я пожалел о моем щедром предложении.

Они входили в каждую дверь, шериф и старший детектив, да еще два младших помощника. Старший детектив поинтересовался подвалом, так что я без промедления провел их вниз по лестнице, ведущей из кухни главного дома в подвал. Правда, я не помнил, что именно там лежит. Как выяснилось, ничего существенного. Мормоны оставили там всякий строительный хлам: кучу вагонки, пару мешков цемента, которые раскрылись, рассыпав серое содержимое.

Грязный пол, очевидно, был вполне убедительным доказательством. Заглянув в подвал и увидев нетронутую пыль, спрессованную годами, как бетон, они повернули назад.

Они даже не подумали спросить о подвале в сарае. О таком никто никогда и не слыхивал. Никто не выкапывает подвалов под сараями. Они прошли вдоль стойл, шериф спросил меня, держал ли я когда-нибудь лошадей. Однако вопрос, полагаю, был скорее личным, чем профессиональным. Возможно, у него девятилетняя дочь, которая просто любит лошадей. «Давай купим лошадку, папа? Давай? Ну, пожалуйста». Затем мы поднялись в помещение для гостей.

Они осмотрели каждую комнату, открывали двери кладовок и чуланов, но так ничего и не нашли. Пока они ходили по моим владениям, я мило беседовал с ними. Даже указал на кладовку, которую они чуть не пропустили, но и только. Я не хотел слишком уж им помогать, и вообще быть в чем-то слишком.

Я проводил их до ворот и помахал на прощание рукой. Открытый, честный, откровенный. Оставил о себе хорошие воспоминания.

А поиски все еще продолжаются. Я знаю, что они прочесывают пустыню. Я сказал им, что она интересовалась заброшенными шахтами, сказал то же самое нескольким репортерам, которые мне звонили. Сделал достаточно прозрачных намеков, чтобы ярко вспыхнула даже самая тусклая лампочка.

Появление Керри в клетке имело один положительный эффект: она сказала Вандерсонам, что об их исчезновении в газетах не писали, что она о них вообще ничего не слышала, хотя их городская газета и писала об этом в одном из воскресных приложений. Ничего на первых страницах. Ничего существенного. Я сомневаюсь, что Ее Сиятельство заметила бы что-нибудь подобное, даже если бы это было наклеено у нее на лбу. Как и большинство представителей ее поколения, она, похоже, ничего не знает. Я даже не уверен, сможет ли она, если даже на нее и надавить, назвать имя вице-президента.

Но она сослужила великолепную службу, сообщив Вандерсонам, что телерепортеры ими не заинтересовались. Не хочу, чтобы они верили в чудеса. Я хочу, чтобы они верили в мускулы и в меня. Сказал – они живут. Сказал – они умерли. Я их единственный настоящий Бог, их Иисус, их Магомет.

Кроме как быть вестником плохих новостей, Ее Сиятельство ни к чему не пригодна. Разве что она нашла общий язык с Бриллиантовой девочкой. Впервые за все время Бриллиантовая девочка начала разговаривать с кем-то в клетке. Они постоянно перешептывались, как школьницы на последней парте. Досадно, что не могу услышать, о чем они говорят. Микрофоны видеокамеры без труда улавливают скороговорку Джун Кливер, агрессивный тон Веселого Роджера, постоянное хныканье их заброшенного сыночка, но вот шепот им не по зубам.

Наблюдение за тем, как Бриллиантовая девочка завязала отношения с другой молодой девушкой, да еще в такой скрытой манере, разожгло мое оображение. Сейчас слежу за ней при помощи монитора. Я наблюдаю за ней при каждой выпавшей возможности. Она бесформенна, как песок, ветерок, забивающий мне горло. Она всего меня поглощает. Моя память, острая, как игла, возвращает меня к тайне ее прикосновения. Я должен снова подержать ее грудь, вновь раскрыть для себя переливающуюся тяжесть и теплоту ее ягодиц. Но больше всего я хочу почувствовать ее лобок, сжав его в своей ладони.

Я не выпускал ее из клетки с того момента, как получил наслаждение от ее тела. Было восхитительно. Думаю, она достигла оргазма одновременно со мной; и несмотря на ее раннее развитие с точки зрения плоти, не думаю, что она могла бы обмануть меня в столь важном вопросе. Она маленькая голодная дворняжка, и ее аппетит необычен. Она готова удовлетворить его даже за счет себя и своей семьи.

Но я не такой дурак, чтобы отпустить ее, дать возможность улизнуть с ранчо. Однако я собираюсь поговорить с ней. Меня заинтриговало ее предательство. Трудно найти столько душевной грязи в ком-либо еще, но обнаружить это в юной девочке, такой восхитительной. Настоящее сокровище.

Кроме того, я достал для нее наряд, который подойдет ей. Мне он понравился. Она будет носить его вместе с цепью и ошейником. И она присоединится ко мне здесь – первый гость в помещениях для гостей.

Я подождал, пока наступит вечер. Мне хотелось, чтобы свет сумерек притупил взгляд.

Когда я спускался по лестнице, она, как и все прочие, посмотрела в мою сторону. Ее семейство начнет работу около шести часов. Все, кроме Ее Сиятельства. Не хочу терять драгоценное рабочее время на нее. Впервые Бриллиантовая девочка узнает, что она садится на велотренажер посреди ночи, так как через несколько минут узнает, что сейчас вечер.

Ее Сиятельство «потребовала», чтобы я объяснил, «понимаю» ли я, что делаю.

Я покачал головой. Это все, что она получила в ответ. Как никогда раньше, я удовлетворен осознанием того, что спасаю какого-то бедного неудачника от жизни в аду вместе с этой женщиной. Подумайте о той благодарности, которую я бы получил, если бы мир узнал о моих услугах не только в отношении Ее Сиятельства, но и большинства остальных, закончивших здесь свои дни.

Я знаком приказал всем отойти к дальней стене, делая вид, что у меня есть пистолет, хотя я очень редко беру его с собой сюда. Пистолет абсолютно необходим во время работы Джун и Веселого Роджера, но не нужен для сыночка и Бриллиантовой девочки. Для них вполне подходит нож; они оба уже прочувствовали его клинок и знают, с какой легкостью он разрезает материал или прокалывает кожу.

На данный момент они все слишком запуганы, чтобы с моей стороны потребовалось хоть какое-то насилие. Даже Ее Сиятельство присоединилось к стаду, безмолвно отступив в дальнюю часть клетки. Только Бриллиантовая девочка осталась у дверей, верно предположив, что я пришел именно за ней. Она была бы очень разочарована, если бы узнала, что это не так.

Как только я открыл замок, она встала на колени и приняла ошейник так же легко, как монах надевает вериги.

Я повел ее как собаку по команде «рядом». Мы поднялись по обоим пролетам лестниц в гостевые помещения. Тут я приказал ей одеться, и она выразила недовольство легким выражением лица.

– Шотландка? – удивилась она, увидев юбку. – Колготки? Но на эти примитивные вопросы я не счел нужным отвечать. Она перебрала остальные вещи и смирилась.

– Все что угодно!

Она сделала это равнодушно, как жена, которой очередной день рождения принес ярко разукрашенную коробку с нарядным лифчиком.

Меня подмывало напомнить ей о ее положении, но мое возбуждение все нарастало, поэтому как только она оделась, я вручил ей письменные инструкции.

Продолжая держать ее на цепи, я следил, как она, в соответствии с инструкцией, села на краешек стула и скрестила ноги.

Юбка, и без того короткая, задралась еще выше и обнажила полностью ноги, трусики и колготки.

Осмелюсь ли я притронуться к ней там, где можно разбить окно или открыть дверь? Вопрос спорный. Я едва сдерживал себя. Вынув руки из карманов, я не чувствовал ножа, лишился его твердой рукояти, придававшей мне храбрости. Я никак не мог отвести глаз от Бриллиантовой девочки. Она тоже следила за мной, и я потерял последние крупицы самообладания, когда она начала выполнять мои инструкции с той непринужденностью, которая от нее и требовалась. Вот так стоять и смотреть на нее, значит понимать, что она потревожила каждую клеточку моего существа. Желание дотронуться до нее превратилось в страсть.

Когда все закончилось, она собрала колготки и трусики, юбку, блузку и лифчик, аккуратно сложила их, точно так, как я и хотел. Затем она села на кухонный стол, на твердой поверхности которого мы закончили наше дело, и выпила воды, которую я ей предложил. Она была обнажена точно так же, как и я. Ошейник и цепь лежали в другом конце комнаты, куда мы их бросили в порыве страсти. В пределах ее досягаемости оказались кухонные ножи. У нее внимательный взгляд. Неожиданно я понял, что больше тепла видел в глазах у покойников.

Несмотря на прохладу, меня сжигал вопрос: когда у нее был нож, ключи, она даже не попыталась освободить своих родителей и брата. Почему?

– Почему?

Она посмеялась надо мной, повторяя этот вопрос и тяжело качая головой из стороны в сторону, словно ее удивляла очевидность ответа.

– Да, почему? Ты ведь могла их освободить, – настаивал я.

– Если уж ты задаешь мне такой вопрос, то можешь спросить еще, кто я такая.

Она права. Я моментально это понял. Только зная, кто же она на самом деле, я, возможно, смогу понять причину ее поступка.

– Хорошо, – весело кивнул я, хотя веселиться тут нечему. – Кто ты такая?

Какое-то время она постукивала кончиками пальцев по крышке стола. И тогда я вспомнил проститутку, с которой встретился несколько лет назад в баре «Гарри» в Нью-Йорке, на Манхэттене. Она очень огорчилась, когда поняла, что я никакой не клиент, а просто хочу поговорить с нею. Как она скривилась, когда я начал задавать ей вопросы.

Но танец пальцев Бриллиантовой девочки прекратился, и она равнодушно сказала:

– Что в действительности ты хочешь узнать? Трахалась ли я со своим отцом?

Она очень быстро подвела меня к этому вопросу, направляя нас в нужную сторону, как капитан, ведущий корабль через опасный, но знакомый пролив. Первый вопрос, который я от нее услышал. Я хотел, чтобы она сама ответила на него. Но она неслась вперед много быстрее, чем я мог предположить. Я-то собирался медленно и осторожно обойти пену на каменных грядах. А перед ней таких препятствий не было.

– Разве не так?

Простая вещь, которая объяснит все, что я хотел знать о Бриллиантовой девочке. Так вот, ее отец трахал ее! Видишь, она вся перед тобой, Бриллиантовая девочка, вся ее история. Или можем перейти к следующей. Может, эту она полностью выдумала.

Она откинула волосы за плечи.

– Все это глупо.

Она поразила меня своей рассудительностью, своей поразительной лаконичностью. Я перестал следить за ее взглядом, позволил ему обратиться к ручкам ножей. Но она продолжала прямо смотреть на меня, и мне самому пришлось отвести взгляд. Мне с трудом и без слов пришлось признать, что она права. Я хотел быстрый и простой ответ. Теперь я понимал, что она никогда его мне не даст. Но я снова оказался не прав.

– Ну ладно, мой папочка действительно трахал меня.

Во мне шевельнулось чувство вины за то, что я сделал с ней в сексуальном отношении после того, что с ней сделал этот мерзавец, сидящий сейчас в подвале. Он умрет очень медленно, медленнее всех остальных. Моя ненависть к развращению несовершеннолетних так велика, что я готов сделать его кончину такой долгой, какой еще никогда не встречал. Я хотел найти для экзекуции Веселого Роджера что-нибудь экстраординарное.

– На самом деле все было не так. Это я его трахнула.

Я отступил. Мое удивление было, вероятно, очевидным, так как Бриллиантовая девочка наклонилась вперед, словно хотела сохранить между нами прежнюю дистанцию.

– Точно так же, как я это проделала с тобой. Он не смог устоять.

Она избрала этот момент для того, чтобы поставить ногу на стул. Когда я поднял взгляд, на меня смотрела ее распухшая щель. И только начав говорить, я заметил, что она находится в великолепном положении, из которого могла бы легко нанести мне в грудь удар обеими ногами и опрокинуть меня. Я схватился за кухонную стойку.

– Но он же твой отец.

– Может быть, – отрезала она.

– Может быть?

Она и сейчас играет со мной?

– Однажды я пришла из школы и застала мать с парнем из электрокомпании. Так что, кто знает?

Я уставился на Бриллиантовую девочку и задумался о том, правда ли это. Она совершенно не похожа на Веселого Роджера, но что из того?

Она обхватила руками свою обнаженную грудь.

– А если я скажу, что все это неправда, ты мне поверишь?

– Что?

Я почувствовал себя идиотом. Я не слишком-то терпелив в этой игре, если это действительно игра.

– Если я скажу, что все это ложь, ты мне поверишь? Ну, давай, подумай. Ты действительно можешь представить, как я трахаю Веселого Роджера?

Я улыбнулся, когда она воспользовалась этим именем.

– Да, – ответил я ей. – Вполне могу это представить. Так что там насчет твоей матери и парня из электрокомпании?

– А что насчет моей матери и Веселого Роджера? Ты и в это можешь поверить?

– Ты не так умна, как тебе это кажется, Бриллиантовая девочка.

– А ты знаешь, что я тебе скажу? Пожилые люди всегда говорят что-нибудь подобное, когда начинают себя чувствовать настоящими дураками.

– Так ты думаешь, я – дурак?

– Ты думаешь, что я держу тебя за дурака, – поправила она и уставилась на высокий потолок. – Да, – ее взгляд снова переместился на меня. – Но я не думаю, что ты дурак.

Она бросила мне кость. Я это понимал и все равно был ей благодарен. Мне хотелось получить от нее одобрение. Безумие какое-то. Я это прекрасно понимал, но знание, увы, не исцеляет. Оно порой эквивалентно интуиции, но иногда и интуиция может оказаться безумной. Тот, кто думает иначе, обманывает сам себя. Так, уважаемый доктор Фрейд?

– А что насчет школы? – спросил я.

– А что насчет нее?

– Она тебе нравится?

– Это что, собеседование перед приемом на работу?

– Если хочешь, считай, что так.

– Послушай, я трахалась с тобой, потому что мне это нравится. Понятно?

Бриллиантовая девочка подняла ногу и медленно опустила ее мне на колени. Я начал поглаживать внутреннюю часть ее бедра, и она придвинулась. И тут я моментально понял, что это вовсе не мои намерения, а ее. Она взяла мою руку и прижала к себе. Ее промежность была влажной, как теплая губка.

– Школа, – медленно, словно размышляя, протянула она. – Я в школе с углубленным преподаванием... Я – девочка, которая пойдет в колледж, – тихо пробормотала она. Чистой воды игра. Даже несмотря на то, что я держу руку на ее лобке, я чувствую разделяющую нас дистанцию. – Следующий год должен быть выпускным. После окончания я собиралась съездить в Вашингтон. Я четвертая по среднему баллу. Это тебя удивляет?

– Нисколько. Я был бы удивлен, если бы ты не использовала свои возможности, – ненавижу себя за то, что сказал это. Я стал похож на ее отца. Или, скорее, просто на отца. Тогда я решил установить дистанцию между мной и Веселым Роджером. Я попробовал банальным путем выяснить, что же это такое хорошая школа, и опять она удивила меня.

– Да, ты так думаешь? Некоторые мои друзья каждый день берут в школу оружие. Это тебе о чем-нибудь говорит?

– Это мне говорит, что твои друзья просто бандиты.

Она рассмеялась, я впервые услышал, как она это делает. Меня шокировала глубина ее эмоций. Она смеялась так сильно, что ноги ее раздвинулись и моя рука соскользнула с ее тела.

– Ты? Ты называешь их бандитами? – она снова засмеялась.

От смеха сотрясалось все ее тело. Я обнаружил, что и сам криво улыбаюсь.

– Нет, я так не думаю, – проворковала она. – Посмотри, вокруг немало настоящих уродов. Я должна защититься от них.

– И я в их числе?

– Ага, правильно. Но знаешь что?

– Что?

Я внимательно смотрел на нее и заметил в ее глазах легкие признаки беспокойства.

– Ты не один такой.

Сначала это прозвучало очень по-детски. Слабая попытка пофилософствовать. Мне потребовалось время, чтобы понять, что она мне угрожает. Или точнее, что мне угрожают. Посмотрите сами, даже здесь я не был уверен, кто тут актер, и что это за пьеса. Но я ни за что не позволю ей понять это. Она может чувствовать и подозревать, но ей всего лишь шестнадцать, и она не может быть уверена абсолютно во всем. Она хорошо ведет игру. Это сохранит ей жизнь, но настанет время, когда у меня перестанет перехватывать дыхание от одного ее вида, и тогда...

Я приказал ей надеть ошейник и цепь. Она слезла со стола и покорно, как собака, исполнила приказание.

Глава четырнадцатая

Лорен должна была отправиться в Моаб. После неожиданной неприятной встречи с деканом факультета она начала испытывать еще большую необходимость срочно поехать туда. Да черт с ним, с этим деканом. Если он собирается испортить ей жизнь, то пусть подыщет ассистента профессора для ее класса. Она должна принять участие в поисках, сделать все возможное для Керри. К сожалению, отъезд из города из-за Лероя превращался в большую проблему.

Разрываясь между плотным расписанием занятий, отслеживанием всех новостей, касающихся Керри, и телефонными разговорами с Раем, она должна была «утрясти» вопрос с Лероем, хотя сомневалась, что тот слишком благодушно воспримет перемены. Лорен рассчитывала отвезти его в аэропорт на своем «Фольксвагене» на утренний рейс в Солт-Лейк-Сити. Она решила погрузить его на борт самолета, но не представляла, сколько времени ему придется пробыть одному, и надеялась, что служащий из собачьего питомника даст ему достаточную дозу лекарства. Особенно, если пес начнет вести себя беспокойно, что вполне возможно, учитывая его привязанность к ней.

Во время пробной поездки вчера вечером Лорен обнаружила, что его огромное тело не влезает в ее машину, даже на переднее сиденье. Это, конечно, была не самая вместительная машина, а Лерой, Бог свидетель, не самый миниатюрный пес. Для другого варианта – грузоперевозки – требовалась белая трость, темные очки и безмерное нахальство, которого Лорен явно не хватало. Еще хуже оказалось то, что ни один авиационный шатл или Портлендская компания такси не хотели перевозить ротвейлера – зверя, чья репутация оставляла желать лучшего.

– Попробуйте договориться с «Орегонской броней», – отрезал диспетчер компании «Желтое такси».

– Но он под действием снотворного, – умоляла Лорен.

– А это еще зачем?

– Чтобы нейтрализовать его.

– Так значит, он действительно в хорошем расположении духа.

На этом все закончилось. На следующее утро в полном расстройстве она позвонила в «Аламо», служащие которого не придумали ничего лучшего, как прислать белый «Чеви Импала», огромную барку, на широком заднем сиденье которой пес будет чувствовать себя, как паша на подушках.

Лорен остановила прибывших, вытащила из багажника огромные носилки для собак и попробовала разбудить спящего пса.

– Ну, давай, парень, – хлопала она его по массивной морде. – Подъем.

Лерой лежал неподвижно, как натурщица перед художником.

Она похлопала его по челюсти, как обычно нежно хлопают тех, кого любят, по бесчувственной морде. Лерой застонал. Водитель отпрянул.

– Он безопасен, – заверила Лорен, совершенно не представляя, каким будет Лерой в состоянии интоксикации. Проявится ли его подлинная натура? Не станет ли он собачьим вариантом забияки с выпяченной вперед грудью и сжатыми кулаками? А может быть, он будет милашкой, пытающимся всех обнять в полном химическом удовлетворении?

Она слышала, что самая лучшая проверка для человека, это напоить его допьяна. Тогда можно узнать, что таится в самых сокровенных глубинах его сердца. Обратится ли он в шумного задиру, готового сразиться со всем миром? Или он станет пускать слюни тебе в ухо, повиснув на твоем плече?

Лерой не сделал ни того, ни другого. Он пребывал в коматозном состоянии. Это обеспокоило Лорен. Ветеринар сказал, что он будет просто «квелый», и предложил во время полета дать ему еще одну таблетку дополнительно. Но в данном случае, ни о какой «квелости» не могло быть и речи – это был мертвый пес, все сто двадцать пять фунтов.

Она встала и посмотрела на водителя. Тот выглядел вполне подходящим.

– Мне нужна ваша помощь.

– С этим? – он кивнул на черную с подпалами груду меха.

– Да, с собакой.

Она почувствовала нетерпение.

– За это придется заплатить.

Она стиснула зубы и приложила все усилия, чтобы не выдать голосом своих чувств.

– Сколько?

Правда, выбора у нее не было. Хотя между спящим псом и дверью собачьей клетки было не более пары метров, без посторонней помощи она бы не справилась. С тем же успехом она могла попытаться перетащить Лероя через Большой Каньон Колорадо.

– Мы потащим его волоком, – сказал водитель. – Десять долларов, если все пройдет нормально. Намного больше, если он укусит.

– Он не укусит. Он напичкан снотворным. Водитель приподнял пса.

– Надо вдвоем, один за голову, другой за задние лапы.

– Отлично. Вы с какого конца?

– Только не с головы, – быстро сказал он.

– Тогда, насколько я понимаю, задние лапы – вам.

– Вот так всю жизнь.

Он зашел со стороны сиденья водителя и начал толкать, в то время как Лорен тянула. Лерой снова застонал, и на этот раз дернулась его задняя лапа. Испуганный водитель выскочил из дверей.

Лорен предложила ему обойти с другой стороны машины.

– Думаю, теперь мы можем затащить его туда.

Она держала голову и плечи Лероя. Похоже, он весил намного больше, чем десятикилограммовый мешок корма, который она купила ему на прошлой неделе.

– Эй, Берт, будь настоль любезен, помоги-ка, – позвал водитель.

Лорен увидела квадратного мужчину, вылезающего из кабины.

– Что у вас тут? Дохлый пес? – спросил он.

– У нас тут то, что можно назвать отрубившимся щенком, – сказал водитель номер один.

– Так разбудите этого спящего принца, – предложил Берт.

– Можешь попробовать проделать это сам. Лично. А я предпочитаю, чтобы он храпел.

– Ну, ладно, ладно. Как его зовут?

– Лерой, – ответила Лорен.

– Лерой? Я знаю уже нескольких Лероев. Серьезные мальчики. Эй, Лерой! – сказал Берт, обращаясь к псу. – Ты имени-то своему соответствуешь? Неплохо устроился, да?

– Он под действием снотворного, – объяснила Лорен, чувствуя прилив раздражения. – Так вы нам поможете или нет?

– Конечно, конечно, – заверил Берт. – Дайте-ка мне его голову. Передохните. Кении, а ты хватайся за задницу. Тебе это понравится. Делаем на счет три.

На счет три они втащили спящую собаку в клетку, которую Кении, водитель номер один, захлопнул с поразительной скоростью. И только после этого повернулся к Лорен.

– Что-нибудь еще есть?

– Ага, – засмеялся Берт. – Еще есть бизон, которого мы разместим на переднем сиденье.

– У меня осталась только ручная кладь.

Заметив, что Лорен не собирается доставать бумажник, улыбка с лица Кении исчезла быстрей, чем бесплатная пища в китайском ресторане.

– Хорошо, – согласилась она. – Держите, – она протянула водителям бумажку в двадцать долларов. – Поделить сможете?

– А как же! – произнес Берт и так быстро выхватил у Лорен купюру, что у его напарника не оставалось шанса.

Но с такой же быстротой он вынул десятку для своего напарника из внушительной пачки купюр. Потом он хлопнул по крышке клетки.

– До встречи, Лерой!

Перелет до Солт-Лейк-Сити пошел на пользу Лерою, хотя когда Лорен вела его к взятой напрокат машине, он все еще слегка покачивался.

Она затолкала его на заднее сиденье, в то время как водитель уложил клетку в багажник.

До Моаба оставалось пять часов езды, а это значило, что Лорен приедет туда около шести. Прекрасно, так как она уже договорилась пообедать с Раем.

Она быстро выехала из города, хотя границы города, похоже расширились. Куда ни посмотри – новые строения. Они выехали на магистраль, которая, как в портовом городе, протянулась вдоль берега реки.

Лерой сидел, положив обе передние лапы на спинку сиденья.

– Как ты себя чувствуешь, парень?

Лорен почесала его за ухом. Он лизнул ей руку, так же, как при их первой встрече в Анджелесском Национальном лесопарке. Такое проявление нежности все еще заставляло ее морщиться.

– Готов принять участие в поисках?

Пес зевнул, и в зеркало заднего вида Лорен увидела ровный ряд клыков, так называемый собачий оскал.

Найти мотель, в котором ей бы разрешили поселиться с собакой, оказалось не так-то просто. Возможно, именно из-за породы собаки. Один портье сказал «может быть», а другой – «надо посмотреть», но оба тут же отказали, увидев силуэт Лероя в машине.

– Но он очень милый, – запротестовала она во втором мотеле.

– Попробуйте обратиться в «Зеленое сияние» в пригороде, – предложил портье. – Они обычно согласны на все.

Похоже, что «Зеленое сияние» выросло здесь в те времена, когда Моаб был охвачен урановой лихорадкой, где-то в пятидесятых годах. С тех пор его не ремонтировали. Цвет неоновой рекламы, протянувшейся вдоль всего второго этажа, подходил для факсимиле радия, но на переднем стекле вестибюля протянулась трещина в метр длиной, заклеенная так давно, что клей кристаллизовался и по краям облупился.

Сам вестибюль оказался таким же потрепанным, как и ковер, который вел к столу портье. За столом сидел мужчина с седыми висками и морщинистым лицом. Судя по всему, его ничуть не интересовало происходящее вокруг, даже то, что могло представлять интерес для его бизнеса. Он читал книгу в твердом переплете и вполне мог бы вывесить на своем длинном, похожем на птичий клюв носу надпись «Не беспокоить».

– Привет, – бодро поздоровалась Лорен, хотя бодростью сегодня ее настроение не отличалось.

Перевернув страницу, он нахмурился и спросил:

– Что желаете?

– Комнату, – неуверенно сказала она.

– Заполните.

Он протянул ей желтый бланк и карандаш, который вполне можно было назвать огрызком. Очень мило.

– Вы берете собак?

– Вы берете собак? – театрально передразнил он. – Мы похожи на подобное заведение? В чем, собственно говоря, дело? – он впервые поднял на нее свои слезящиеся глаза. – Для меня вы похожи на пекинеса.

– Что-то в этом роде.

– Я так и подумал. Наличными или по карточке?

– По карточке.

Она протянула ему карточку «Американ экспресс».

– Такое не берем. Когда вы останавливаетесь в «Зеленом сиянии» в Моаб, штат Юта, – спародировал он старое коммерческое объявление, – вам лучше иметь карточку «Visa», в противном случае вам не повезло.

– У меня есть «Visa».

– Тогда у меня есть комната для вас и вашего суслика. Надо отдать ему должное, когда он увидел Лорен с Лероем, то просто сказал:

– Хороший пес... И вы мне тоже понравились. Как его зовут?

– Лерой.

– Он и похож на Лероя. Кстати говоря, меня зовут Ол. Ол Дженкинс.

Лорен уже поднималась по лестнице. Она лишь махнула ему в ответ.

Комната показалась ей довольно чистой и достаточно большой, хоть и не похожей на апартаменты. Двуспальная кровать и ванная, где, к великой ее радости, имелся дополнительный длинный шланг. Последний раз она останавливалась в подобном отеле в Флагстаффе, в Аризоне. Такое же старинное здание, где, как говорят, Зейн Грей останавливался на три недели, чтобы написать один из своих вестернов. Тогда они с Чэдом по полчаса испытывали пружины на старой кровати, прежде чем выйти в вечернюю прохладу. Когда она с Лероем спустилась в холл, то увидела трех типов, сидяших на старом диване, которые понимающе улыбались.

– Отлично, – пробормотала Лорен, хлопнув в ладоши. – Как ты посмотришь на то, если мы пойдем прогуляться, а потом встретимся с Раем.

Здоровенный пес завилял хвостом-обрубком.

Нора Рая оказалась заселена намного плотнее, чем мотель «Зеленое сияние». Он остановился в одном из недавно возведенных отелей, где имелся бассейн с подогревом, а в каждом номере ванна джакузи. В таких отелях всегда полно туристов.

Она позвонила ему по телефону из конторы портье. Мгновением позже он появился с улыбкой во весь рот, распростертыми объятиями и поцелуем, явно не предназначенным для публики.

Вечер для них закончился в тайском ресторане со столиками под открытым небом. Лорен отдала должное Лерою, вынужденному провести весь день скрючившись в клетке для перевозки животных или на заднем сиденье автомобиля.

– Полнейшее ничтожество, – ответил Рай, когда Лорен спросила его о Штасслере.

– Ну, это меня не удивляет.

– Мне не надо было беспокоиться о том, что он отменит интервью. Он хочет, чтобы о нем говорили не меньше, чем любой политик, с которым мне приходилось сталкиваться. С самого начала он заговорил о собственной программе, стараясь при этом выяснить, будет ли моя книга посвящена только ему или же там будут упоминаться и более мелкие «светила». Это его слова.

– Ты прав, он и впрямь ничтожество.

– Затем он захотел узнать, кто именно из «мелких светил» упоминается у меня, а когда я ему ответил на этот вопрос, то он начал разбирать каждого в отдельности, – Рай весело улыбнулся. – И тут, ты только представь себе, он начал указывать мне, кто заслуживает «моего внимания или трудов», а кто – нет.

– Ну ладно, не будем об этом. А что он сказал про меня? Рай отмахнулся, словно мнение великого скульптора не имело никакого значения.

– Мне хочется узнать. Скажи мне, – потребовала Лорен.

– Не стоит повторять, но если ты настаиваешь. Он сказал, что «тебе уделяется слишком много внимания, потому что ты женщина, которая занимается мужским делом», а еще, потому что ты «бросила вызов вековому величию бронзы».

– Что в его понимании является святотатством?

– Да, полагаю, можно с уверенностью сказать, что это его оскорбило до глубины души.

Рай склонился над столом и положил свою руку на ее.

– Лорен, – продолжал он, – Штасслер настолько предосудителен, что мне даже не хочется говорить об этом. Но не упомянуть о нем в моей книге, это то же самое, что писать об американской литературе, не упоминая Нормана Мейлера, только из-за того, что он тебе не нравится.

– При этом учти, что Мейлер сам по себе хорош. Возьми, к примеру, его «Нагие и мертвые»...

– А Штасслер сделал серию «Семейное планирование». Он тоже хорош в своем роде.

Замечание спорное, но Лорен не хотела заострять на этом внимание. Вместо этого она спросила, что еще Штасслер сказал о ее работах.

– О тебе?

– И обо мне, и о других тоже.

– Ну, про тебя он сказал, что ты «продукт нынешней политики». Сказал, что «как только все это выйдет из моды, то тебя позабудут».

– Никогда не знала, что я, оказывается, нынче в моде.

Рай рассмеялся.

– Рассматривай это как комплимент. Тебе он уделил намного больше внимания, чем другим трем соперникам.

– Но те все, как я понимаю, мужчины.

– Ты права.

– Может, дело не во мне? Может, он просто ненавидит женщин?

– Ну, кроме тебя, он женщин не упоминал. Однако это совсем другое дело. Он живет, черт знает где. У него огромный дом, большая прекрасная конюшня, да еще и литейка, и все это для него одного. Ни собаки, ни кошки. По крайней мере, я не видел ни того, ни другого. И если уж это показалось мне странным, то Керри, должно быть, была удивлена не меньше.

– А что он сказал, когда ты спросил о ней?

– А мне этого и не надо было делать. Он сам заговорил о ней. Похоже, его действительно беспокоит то, куда она исчезла. Он заверил меня, что позвонил шерифу, как только понял, что она пропала.

– Ты не заметил ничего странного?

– Всяких странностей я заметил много, но только не в отношении Керри. Штасслер сказал, что люди шерифа прибыли к нему сразу же после его звонка, и он позволил им осмотреть все его владения.

– Как мило с его стороны. Рай пожал плечами.

– Ему нравится шумиха, поднявшаяся вокруг его имени. Звонки репортеров, которые продолжаются днем и ночью, постоянные полеты над его литейкой. Думаю, что и интервью он согласился дать частично по этой причине. Эта книга должна будет привлечь к нему внимание, а ему только этого и надо. Он сказал, что Керри ему очень понравилась. Сказал, что нашел ее работы многообещающими.

Лорен кивнула. Все ее внимание было приковано к рассказу об Эшли Штасслере. Только сейчас она заметила, что рука Рая лежит на ее руке. Его рука оказалась очень мягкой, совсем не похожей на руку скульптора. Лорен вспомнила про свои мозоли, и эта мысль доставила ей еще большее беспокойство, когда он раскрыл ее пальцы и поцеловал ладонь.

– Я скучал без тебя.

Его карие глаза смотрели на нее, пока она не сжала пальцы и не отвела взгляд, испытывая странную неловкость.

– Ты завтра опять пойдешь к нему?

– Нет, не завтра. Он просил прийти в четверг. Думаю, он хочет подкинуть мне работенку.

– Он сказал, в каком смысле?

– Нет, а я и не стал спрашивать.

– Будь осторожней, – посмотрела на него Лорен. – А то заработаешь мозоли.

– Мозоли! – он с деланным ужасом посмотрел на свои руки. – Ни за что на свете! Это руки репортера. Мягкие, как попка младенца, – закончил он со смешным русским акцентом.

– Я это заметила.

Однако, ей пришлось выдавить из себя улыбку, которая лишь на мгновение скользнула по ее лицу; Лорен неожиданно поняла, что совершенно не хочет флиртовать с человеком, о встрече с которым мечтала неделями. За это, да и за многое другое она про себя проклинала Эшли Штасслера.

Они поехали на окраину Моаба, оставили на краю тротуара машину. Им пришлось пройти мимо нескольких фонарных столбов с наклеенными фотографиями Керри и других велосипедистов, прежде чем они нашли мороженицу. Это оказалось не таким уж сложным делом: в штате Юта мороженицы встречаются так же часто, как кофейни в Портленде.

Лорен взяла себе мороженое с фисташками, Рай заказал замороженный йогурт с манго, а Лерой в это время попытался отведать обычного пуделя с большим красным бантом на мохнатой голове. Лорен была шокирована тем, что с трудом сумела удержать рвущегося с привязи пса.

Она оттащила Лероя, но хозяйку пуделя не удовлетворили ее поспешные извинения. Женщина вела себя так, словно на ее собаку напали где-нибудь в парке.

– Он под действием снотворного, – попыталась объяснить Лорен, словно собака действительно сделала что-то непоправимое.

Но хозяйка уже поспешно волокла Фифи прочь, хотя та, со сбившимся от игривой шалости Лероя бантом, возможно, видела все в другом свете. А может, она была даже довольна таким грубым заигрыванием? Она постоянно останавливалась и пыталась оглянуться на своего шаловливого поклонника.

– Если его кастрировать, то такие выходки прекратятся, – высказала Лорен свое мнение.

Рай с сомнением посмотрел на пса.

– Думаю, мы здесь имеем дело с привычкой, закрепленной положительной обратной связью в течение нескольких лет. Могу поспорить, что он останется таким же до конца своих дней.

Будто в подтверждение слов своего собрата Лерой бросил в его сторону взгляд, который Лорен назвала бы хитрым.

Возвращаясь обратно к «Ленд-роуверу» Рая, они прошли мимо ряда витрин. У Лорен сложилось впечатление, что им обоим неудобно поднимать вопрос, как провести им эту ночь, и после недолгих раздумий пришла к выводу, что сегодняшний вечер для начала любовной жизни не подходит. Что-то было не так. Возможно, фаза луны. А может быть, виной тому разговоры о Штасслере. Скорее всего, это был просто ее каприз, но ей хотелось, чтобы все началось как-нибудь иначе.

– Ты знаешь, что у Керри был приятель? – спросил Рай, запуская двигатель машины.

– Нет, не знала. Здесь или в Портленде?

– Здесь. Она встретилась с ним в первый день своего приезда. Его зовут Джаред.

– Это Штасслер рассказал тебе о нем? Он кивнул и отъехал от тротуара.

– И где он сейчас?

– Не знаю, но Штасслер сказал, что рассказал о нем шерифу. Он полагает, что они уже с ним беседовали.

– Возможно, нам тоже придется с ним поговорить.

– Неплохая идея.

Всю дорогу до его мотеля они молчали. К этому моменту неловкость, которую испытывала Лорен в городе, стала еще острей, наполнилась всевозможными домыслами о том, что все может получиться не так, как хочется. Ей вспомнились неудачи с Чэдом и другими мужчинами. Она быстро пожелала Раю спокойной ночи, как только он припарковался, втиснувшись между стоящими у тротуара машинами.

– Ну хорошо. Спокойной ночи, – него был недоуменный вид. Я заслужил поцелуй?

– Да, – улыбнулась она.

Но улыбка у нее получилась вымученной. Рай, должно быть, это заметил.

– Лорен, что произошло? Ты расстроилась из-за того, что наговорил это ничтожество Штасслер, да? Ты великий художник.

– Нет, думаю, дело вовсе не в этом. И я никакой не «великий» художник. Я просто скульптор с ограниченными возможностями, но я чертовски хороший преподаватель, который приехал в Моаб, чтобы выяснить, что же, черт подери, случилось с моей лучшей ученицей. У меня просто плохое настроение, и я действительно, честное слово, очень сожалею об этом.

Рай открыл дверцу машины.

– Полагаю, увидимся утром, не так ли?

– Было бы очень хорошо.

– Как тебе удобней, встретиться здесь или в твоем мотеле?

– Почему бы тебе не заехать за мной в мотель, а потом мы поищем местечко, где можно было бы позавтракать?

Рай склонился и поцеловал ее, и Лорен тут же вспомнила мягкую притягательность его губ. Даже в такой неудавшийся вечер, они были столь желанными, как и его нежные руки, своим теплом согревали ее щеки.

Когда она с Лероем вернулась в «Зеленое сияние», Ол Дженкинс по-прежнему сидел на своем насесте. Она уже поднялась по лестнице, когда он оторвался от своей книги, посмотрел на нее и спросил, где она ужинала.

– В тайском ресторане, – ответила Лорен.

– Должно быть, у Манни.

– Манни?

– Манни Сантяго – владелец тайского ресторана и бара «Буррито».[25]

Самые процветающие в городе рестораны. Ну и как жратва?

– Нормально, – голос у нее был усталый. – Мне понравились весенние булочки.

– Вы чересчур любезны. Пища у Манни воняет, но никто не приезжает в Моаб ради хорошей кухни. Сюда приезжают кататься на велосипедах или джипах. Однако, вы не похожи ни на тех, ни на других. Вы не будете возражать, если я поинтересуюсь, зачем вы сюда приехали?

– Нет, никаких возражений. Вы слышали о пропавшей девушке?

– Это та, чья фотография висит на всех фонарных столбах по всему городу?

– Да, Керри Уотерс. Она – моя ученица.

– Так значит, вы учительница?

– Ассистент профессора, уж если быть точным.

– Позвольте мне вам кое-что сказать, – Ол перегнулся через свой стол, а Лорен и Лерой подошли к нему поближе. – Слышали, наверное, все эти россказни о том, как люди погибают в заброшенных шахтах в результате несчастных случаев? Про нее ведь говорят то же самое, правда?

– Да, я слышала об этом. Ол покачал головой.

– Я провел в этом городе всю свою жизнь. Мой отец был шахтером. Каждый раз, когда кто-то пропадает, начинают обвинять заброшенные шахты, словно это какая-то трясина, готовая засосать кого угодно, кто достаточно глуп, чтобы сойти с дороги. Их послушать, так эти шахты, словно гигантский пылесос, втягивающий людей прямо с поверхности земли.

Лорен внимательно посмотрела на него. Ол Дженкинс выглядел серьезным и достаточно рассудительным. Это был человек, который когда-то мог привлечь всеобщее внимание только своим появлением в комнате.

– Что вы хотите сказать? – удивилась Лорен.

– А я хочу сказать, что надо обвинять не шахты, а тех людей, которые толкают туда других. В шахтах темно, и они глубокие. Там можно столкнуться с такими вещами, о которых не хочется говорить. Однако подумайте, кому хотелось бы отправить несчастных в эти шахты, и вы узнаете, кто убийца.

Он снова уселся на свой стул.

Пока Лорен поднималась наверх, ее бил озноб. Ее продолжало знобить, когда она укладывалась в кровать. Она натянула одеяло до подбородка и попыталась уснуть, но никак не могла прогнать из головы последние слова Ола Дженкинса: «... и вы узнаете, кто убийца».

Глава пятнадцатая

В конце концов Джун бросится на меня. Она попытается выплеснуть на меня всю ту ненависть, которая накопилась в ее сердце. Но сейчас она отвернулась и смиренно заложила руки за спину, чтобы я мог надеть ей наручники через прутья клетки. Она даже бросила нежный взгляд в сторону Веселого Роджера. Тот, как всегда с кислой миной, махнул ей в ответ. Махнул! Не бросился к ней, чтобы обнять, попробовать уберечь от ужаса. Он махнул ей, когда она подошла к двери клетки. Должно быть, он подозревает, точно так же, как и Джун, что это их последнее прощание. Вчера я сделал отпечатки с их спин. Они видели маленькую девочку из номера восемь, так что представляют себе возможный исход. Но, может быть, они все еще на что-то надеются, или молятся. Это так мило. Головокружительно мило. В каком-то смысле даже весело, когда самые жалкие из них начинают бормотать: «Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое». «Бла... бла... бла... – шепчу я им в ухо. – Бла... бла... бла... Ваш Бог не на небесах. Ваш Бог – я. Это я решаю, умереть вам или жить. Вот увидите. Так что попробуйте молиться мне. Забудьте своего дурацкого Бога». И они делают, как я сказал. Только цена их молитвам невысока. Мне нравится, когда я лишаю их надежды, особенно надежды на Бога, который бессилен их спасти.

Я велел Джун идти впереди. Она сутулится. Все ее визгливые протесты куда-то исчезли. Возможно, она решила покориться своей участи, какой бы та ни была. Но мне-то известно лучше. Я знаю, что никто из них просто так не сдастся. Я просто не позволю им это сделать. Мне нужно их яростное сопротивление. Так или иначе я это обязательно получу.

Их тела приобрели вполне подходящую форму, даже у Веселого Роджера. Хотя для фотографии на обложку журнала о культуристах он и не подходит, тем не менее находится в такой форме, в какой еще никогда не был. Для того, чтобы они приобрели нужные формы, много времени не потребовалось, особенно после нескольких недель строгой диеты, которая съела весь их жирок. Приятно рассматривать их только что приобретенные мышцы, на которых нет ни комочка жира. Но ваяние с помощью диеты и подъема тяжестей дает лишь грубый набросок. Настоящее искусство начнется сейчас, когда я выведу их из клетки и привяжу к столу. Вот тогда я начну ваять их сознание, их самые глубокие, самые сокровенные страхи, мысли и картины, которые доводят их до безумия, выйдут наружу. Я вовсе не переоцениваю себя. Поверьте мне и увидите сами, как только они окажутся на столе, никакого сюсюканья не будет. Меня всегда вдохновляет работа над новым объектом, и сегодня ночью я, как обычно, найду соответствующий замыслу способ. Это меня пьянит.

На Джун свежевыстиранная трикотажная рубашка. Она недавно и сама вымылась. Я ненавижу запах грязного тела. Когда я начну в последний раз работать над ними, я хочу, чтобы от них исходил только запах страха. Этим утром Джун вымылась, точно так же, как Веселый Роджер, сыночек и Бриллиантовая девочка. Только Ее Сиятельство отказалась, очевидно полагая, что этим она будет лучше соответствовать тому прозвищу, которое я ей дал. Со временем она вынуждена будет вымыться, если, конечно, у нее будет на это время. Ее Сиятельство под большим вопросом, так как в отличие от остальных ее участь во многом зависит от моего настроения. Мой интерес к ее интимным перешептываниям с Бриллиантовой девочкой несколько поугас. Я надеялся, нет, вообразил себе, что смогу получить от этой парочки намного большее: молодые девушки, сидящие в одной клетке, определенно должны прийти к тюремному гормональному императиву. В общем так: у меня появилось лишнее тело, и я до сих пор не знаю, что мне с ним делать. Даже если бы я смог выставить ее, абсурдная и гибельная для меня мысль. Ее формы не настолько заинтересовали меня, чтобы ее отливать, а ее скелет не добавит ничего особенного к параду скелетов. Короче говоря, она не вдохновляет меня на то, чтобы с ней что-то делать. Пусть сидит взаперти, пока не станет бледной, как тля. Если честно, то мое единственное желание – игнорировать ее. Если у меня появится желание, то я смогу заставить делать ее все что угодно, в том числе и помыться, позабыть про стыд и скромность, а этого добра у нее, несомненно, судя по ее поведению, предостаточно. Но это будет ошибкой. Бесполезная трата сил, в то время как мне столько предстоит еще сделать, а времени осталось очень мало. Она может гнить тут сколько угодно, и меня это совершенно не трогает.

Я заметил, что глаза у Джун влажные. Ее подозрения превратились в уверенность, как только я приказал ей лечь на спину на стол. Ее семья и Ее Светлость выстроились у края клетки и наблюдают. Только сынишка отвернулся и начал громко подвывать. Я бы дал ему за это медаль. Он напоминает Джун, почему та должна дать мне ощупать каждое запястье, каждую коленку, пока ее будет ожидать альгинат. Вчера, когда я работал с зеленой массой на обширном поле ее ягодиц, я сказал ей, что из евнухов получаются лучшие любовники. Я повторяю это и сейчас, когда привязываю ее к столу.

– Из евнухов получаются лучшие любовники, Джун. Можешь спросить об этом у папы или у любого султана турецкого королевского дома. У евнухов, – я часто употребляю это слово, так как оно навивает страх, – возможности небольшие, но они используют их с такой голодной страстью, на которую способны только тяжелобольные люди. Они становятся неразборчивыми, Джун. Как пальчики маленьких девочек, в первый раз коснувшиеся мужской плоти. Евнухи мечутся между случайным наслаждением и неестественным возбуждением... А у твоего сыночка такая милая попочка. Я очень часто смотрел на нее, Джун. Так что лежи спокойно и не вздумай противиться мне. В противном случае я приведу его сюда, а тебя заставлю наблюдать за происходящим. Я заставлю тебя узнать о прекрасно подогнанных жгутах, которые были известны только епископам и владыкам, да еще тем мальчикам, которым они так беззаветно себя посвятили. Узлы, путы и веревочные петли, которые спасают жизнь и создают великолепных любовников с круглыми попками. Как видишь, Джун, твои страхи там, дома, были не такими уж и фальшивыми. Ты хотела удовлетворить меня, чтобы я оставил в покое детей. Ты и до сих пор надеешься на это, не так ли? Но ты уже поняла, что меня нельзя удовлетворить твоим телом. Меня может удовлетворить только твоя смерть, покорная моим желаниям. Ты слышишь меня, Джун? Только твоя смерть в соответствии со всеми моими желаниями. Я позволю тебе испытать все чувства, полностью, до самого конца. Испытать их на вершине их красоты. Ты никогда так и не скажешь за это спасибо, твое величие будет отлито в бронзе.

Я принес черный резиновый шарик с продернутой посередине толстой черной лентой.

– Открой рот.

Она подчинилась, но в знак протеста или просто ради того, чтобы задать мне вопрос, она выдавила из себя:

– Зачем?..

Я заткнул ей рот с такой злостью, которую она еще не встречала в своей жизни. Она не могла себе такого и представить. Когда она поперхнулась, я завязал ленту так туго, как завязывает пояс толстый мужчина, желающий скрыть свой отвислый живот. Ей потребовались одна или две минуты, чтобы понять, что боль от твердого резинового шарика намного серьезней, чем боль от узла на ленте, давящего ей на затылок. С этого момента узел и резиновый шарик начали напоминать любовников, жаждущих войти в соитие сквозь ее череп.

– Альгинат, дорогая Джун. Теперь он твой друг. Началась борьба. Это неизбежно. Независимо от того, на какое бы самопожертвование ни была готова мать, ее тело начинает бунтовать. Бунт рабов, у которых не осталось надежды, рабов, охваченных ненавистью. Я наблюдал это так часто, что для меня это предсказуемо, как дождь, как слезы.

Наслаждайся своей ненавистью, Джун Кливер, выплесни ее всю на меня. Я хочу видеть, как взбунтуется каждая клетка твоего тела. Умри с искривленными от ненависти губами, заживо сжигая свои легкие.

Я разрезал ее рубашку. Ее тело стало удивительно гибким. Она во всем пыталась переусердствовать. Правда, Джун Кливер? Она притягательна, ее ноги широко разведены, половой орган открыт для всеобщего обозрения. Я пытаюсь представить, как будет выглядеть ее скульптура. Хочу ли я, чтобы ее влагалище было распухшим или, наоборот, в состоянии покоя? Это можно считать составной частью творения. Что же в этот раз я хочу показать в ее детородном органе? Некоторые тела женщин взывают к насилию. Я не могу им отказать, и тогда на их плоти появляется то кружево, которое отличает получившую удовлетворение женщину сразу после сношения. А потом уж я сам выбираю тот инструмент, который вызовет «одиночное сексуальное безумие», как выразился один критик, которому этот эффект больше всего и понравился. Думаю, не надо говорить, что это был мужчина. Кто еще может романтизировать безумие. Хотя я и не разделяю такую точку зрения и предпочитаю отделять художника от его искусства. Я не настолько сумасшедший. Я всего лишь посредник для выражения их чувств. Разница не так уж велика, как может показаться с первого взгляда.

Ее надо побрить!

Это озарение пришло ко мне неожиданно. Я не могу раскрыть тайну ее детородного органа, пока не смогу разглядеть его. Я оставил ее привязанной на столе, пока нагревал полотенце и собирал инструмент. Я сделал это с определенной долей практичности. Вернулся к своему делу только тогда, когда услышал, что Джун разговаривает со своим муженьком. С моим появлением разговор оборвался, и мне потом придется проверить запись, чтобы выяснить, не было ли там чего-то, кроме обычных жалоб.

Полотенце горячее, но не настолько, чтобы обжечь. Джун, вздрогнув от первого прикосновения, расслабилась. Я нажал на головку аэрозоля и получил удовольствие, наблюдая, как зеленоватый гель превращается в белоснежную пену на ее лобке. Когда я притронулся к ней, она изогнулась, и я улыбнулся. По предыдущему опыту прекрасно знаю, что если сейчас она извивается, то потом начнет кричать. Самый лучший индикатор страха – отвращение при прикосновении чужих рук. Это делает насилие необъятным, как вселенная, ужасным для наблюдающего, расширяет болевой диапазон.

Меня так и подмывало запустить туда палец, может, два или три, но я удержался от этого. Если я хочу сделать из нее скульптуру сексуальной женщины, то мне придется применить насилие. Но если я хочу ваять ее вот так, когда она вся съежится, пытаясь спрятаться от меня внутрь себя, то она должна оставаться нетронутой.

Обычно я пользуюсь опасной бритвой. Всегда, когда начинаю точить лезвие о полоску ремня, свистящий звук доставляет мне великое удовольствие. Так и в этот раз.

Наточив бритву, я встал на колени между ног Джун и отрезал большой пучок черных волос, плавающих в море белой пены. Чистота цвета, разнообразие спектра очаровали меня. Я проделал эту операцию с чрезвычайной осторожностью, чтобы не порезать свою пленницу. Не люблю, когда к белой пене и черным прядям примешивается кровь. Хотя признаю: каждая, даже самая тоненькая струйка обладает собственным буйством красоты. Но мне необходимо строгое сочетание белого с черным. Совершенно ни к чему портить картину.

Бритва напоминает мне о том, что ваяние человеческого тела требует много большего, чем могут себе представить жалкие умишки моих современников. За последние недели жизни Джун я убрал лишнее из ее тела. Теперь последние штрихи. Я видел это совершенно отчетливо, когда вытирал полотенцем остатки крема. Она снова выглядела как девочка, маленькая девочка, и при этом оставалась женщиной. Такое противоречие будет возбуждать одних и вызывать отвращение у других, но не оставит никого равнодушным. Я внимательно осмотрел ее промежность и снова задумался о насилии. К нему я отношусь, точно солдат. Это мой долг. Что вызовет наиболее острое ощущение у зрителей: бутон любви девочки на теле женщины, которая была осквернена и теперь выставила на обозрение голые складки кожи, или бутон любви девочки на теле женщины, которая не осквернена, но своей выставленной напоказ внешностью намекает на девственную чувственность или же дерзкую доступность шлюхи? Без сомнения, второе. Это подействует на публику. Они станут наслаждаться собственной нерешительностью, говорящей им об их собственных страстных желаниях.

Благородная дилемма. Совершенно оторвана от общепризнанных взглядов. А зрители даже не будут подозревать о моих расчетах. Наконец, я решил оставить ее неоскверненной. Для большинства зрителей противоречие между внешностью и возможностями подействует намного сильнее, чем простое изображение полового акта. Снова делаю ставку на силу воображения.

Такое решение наиболее подходит к моему видению Джун, когда она была Джун Кливер, может, даже носила платье мормонов.

До сих пор она прекрасно выполняла свою роль.

Я покрыл альгинатом ее ноги и икры, втер его, стараясь быть уверенным, что он совпадет с той «кожей», которую я снял с нее вчера. Я разгладил альгинат на ее бедрах, той складке, которая отделяет низ ее тела от ног. Когда я приложил его к ее обнаженной промежности, она задрожала. Но я не позволил себя обмануть. Знаю, что это она делает не от удовольствия.

Половина ее тела стала серо-зеленой.

Я вдавил альгинат ей в пупок и перешел к груди. Соски выглядят так, словно хотят спрятаться в плоти. Джун, насколько я догадываюсь, далека от состояния возбуждения. Но мне приходилось встречать женщин, которым массаж груди доставлял удовольствие. Вот здесь-то и скрыт секрет. Нужно заставить их вынести невыносимое. А когда они станут бороться за каждый вздох, в последние несколько секунд разбить иллюзию жизни на мелкие кусочки. Тело человека похоже на вазу, летящую с бесконечного неба на твердую почву. Однако ко времени удара о землю большинство моих героев стремится лишь к смертельному успокоению, а не к продолжению жизни.

Альгинат покрыл Джун до самой шеи. Не стоит продолжать дело так прямолинейно. Пустая трата времени. Вместо этого я покрыл ее всю альгинатом, оставляя на свободе только нос. Постарался выровнять складки вокруг рта от ленты с мячиком. Я не обращаю внимания на волосы. Они не так интересны, как это полагает большинство женщин. Особенно на этой последней стадии. Уложив альгинат на переносицу, я перешел к ноздрям.

Ее дыхание стало прерывистым.

– Да, Джун, – проворковал я. – Вот и настала твоя очередь.

Впервые я стал по-настоящему жестоким. Но я должен забыть о доброте, если хочу добиться эффекта бездонного страха.

В ее правую ноздрю я вставляю шарик альгината, такой большой, такой ужасный. Она тут же начинает биться. Но от того, что ей трудно дышать. Совсем не то.

– Ты можешь умереть счастливой женщиной, Джун. Ты прожила полную жизнь. И не о чем сожалеть, правда? Хочу, чтобы ты задумалась об этом. Ты ведь осуществила свою мечту, правда? У тебя есть семья. Хорошая семья. И хороший муж – Веселый Роджер. У тебя есть все, что может пожелать американская девушка: муж, дом, счастье в детях.

Я говорил все это и раньше другим женщинам, но никогда еще это не производило такого эффекта. Тело Джун начало извиваться. Она напряглась, как сверло, входящее в твердую древесину, орешник или красное дерево. Лицо ее перекосилось. Но это – лишь начало. Буду продолжать, пока не пойму, что оно станет прекрасной маской для моей коллекции. Оно будет искажено не только ужасом, но и осознанием грязного кошмара реальности. Ведь еще мгновение, и она навечно превратится в ничто. Ее не будет. Она извивалась всем телом. Ноги, живот, грудь и руки. Ее пальцы дрожали, скрючившись, царапали ее ложе. Мне показалось, что они превратились в каких-то странных животных, грызунов, которые пытаются выкарабкаться из стеклянной клетки по окровавленным спинам своих собратьев. Великолепно. Она била по столу локтями, ладонями, запястьями. Ее голова, ударяясь о стол, порождала глухой звук. Безнадежный танец бессмысленного бунта. А все это потому, что те слова, которые я ей говорил, не приносят успокоения. Они вызывают осознание того, что прожитая жизнь, возможно, самая большая ее ошибка. Теперь, в свои последние мгновения, она хотела освободиться, чтобы начать жизнь заново. Теперь она все прекрасно понимала. Я это видел так же ясно, как и она сама. До этого я ваял ее тело, а теперь начал ваять ее сознание, придавать форму всем ее опасениям, всем ее ошибкам, всему тому безумию, которое она испытала. Я всего лишь патина ее боли, медное осознание, которое сделало ее зеленой от зависти к примитивной жизни, копошащейся под покровом джунглей. Она действительно могла бы прожить жизнь лучше. И это никакая не иллюзия. У Джун Кливер не осталось иллюзий. И хотя я питал к ней отвращение, презирал ее до глубины души, она могла бы жить лучше, намного-намного лучше. У нее красивое тело и холодный расчет, который помог бы подняться намного выше нынешнего уровня.

Что она видела, когда я вставлял кусок альгината в ее левую ноздрю, оставляя небольшое отверстие, напоминающее о скором конце?

Перед ней прошла вся ее жизнь? Вспомнила ли она доктора или повитуху, которая принесла ей ее новорожденную дочку? Подумала ли она тогда о том, что принесет ей этот ребенок в последующие годы? Девочка, которая всего лишь несколько дней назад ради утверждения собственного эго принесла в жертву мать, отца и даже маленького братца?

Нет. Воспоминания о дочери не принесут Джун покоя. Они принесут еще больше боли, еще больше страданий. Я слышал ее тяжелое «умпф-умпф». Борясь за глоток воздуха, она заговорила на языке смерти.

Возможно, она вспомнила свою свадьбу, цветы и свадебный кортеж, свидетелей и жениха, который с восхищением глядел на нее, льстя ей тем, что из такого огромного количества женщин он выбрал именно ее.

– Твой единственный, – шептал я, с большим трудом сдерживая смех. Нет, Веселый Роджер портит весь видеоряд. Он не «единственный».

Он такой же обычный, как песок, как грязь. Ей ли не знать это лучше, чем кому-либо еще?

– У тебя осталась половина одной ноздри. Половина. Вздохнешь глубоко и втянешь весь комок в ноздрю. Тогда все будет кончено.

Но она умная. Джун дышала длинными и ровными вздохами. Ее ноги и руки успокоились. Затем она резко выдохнула, стараясь выгнать из левой ноздри альгинат. Но такой выдох требует еще больше воздуха. А нехватка воздуха превращается в пытку. Ее тело начало трястись. Она потеряла всякий контроль над собой.

– Посмотри на себя, – проговорил я. Но она не услышала. Не могла услышать. Она лихорадочно боролась за каждый грамм воздуха.

Она вся с головы до ног превратилась в зеленое создание, у которого имеется всего лишь одна маленькая черная дырочка, связывающая ее с жизнью, единственная точка во всей вселенной, которую она может назвать своей собственностью. Все ее существование зависит от этой искорки пустоты. А ведь ее можно заткнуть в любой момент. Но сдастся ли она? Нет. Она была полна вдохновения. Она умудрилась бороться еще несколько мгновений. Восхитительно. В самом деле.

– Давай, девочка, давай!

Должен признаться, мне стало смешно. Я рассмеялся так, что у меня перехватило дыхание. Я попросил Джун, чтобы она прекратила попытки вытолкнуть альгинат из ноздри.

– Прекрати это! Ты убьешь меня, Джун. Кроме шуток! – и от этих слов я рассмеялся еще пуще. Одна маленькая дырочка, и в нее она вкладывает все свои надежды.

– Дыши, Джун, дыши, – издевался я над ней.

Может быть, она вспомнила нудную рожу Веселого Роджера, который, как это так любят показывать в кино, стоял у ее постели во время родов и предлагал дышать, как будто это может успокоить боль. Но это далеко не самая страшная боль, которую испытывают женщины, которым посчастливилось встретиться со мной. Для них воспоминания о родах превращаются в праздник, в полное блаженство. Джун, могу поспорить, еще никогда в жизни так не дрожала. Даже тогда, когда Бриллиантовая девочка разрывала головкой на части ее тело.

– Дыши, Джун, дыши, – повторил я, поднося кусок альгината к отверстию.

Нельзя долго угрожать человеку. Мне надо лишь аккуратно подвести его к смерти. Надо вызвать у Джун еще один приступ боли. Она уже сделала первый шаг к новой жизни, жизни в бронзе, которая будет длиться вечно. Я вставил большой кусок альгината в ее левую ноздрю и разглаживаю поверхность. Представляю, как она осталась в темной тишине. Перед нею лицо Веселого Роджера. Она помнит рождение Бриллиантовой девочки. Оба этих воспоминания мучают ее. Разрывают ее легкие, ее тело, внутренности. Дождаться смертного часа и понять, что в это мгновение вспоминается не вся жизнь, а только то, о чем можно лишь сожалеть. Настоящий ужас заключается не в том, что ты умираешь, а в том, что ты никогда еще по-настоящему не жил.

Я снял альгинат, оставив только шарики в носу. Ее борьба стала воистину героической. Да, Джун, ты моя героиня. Впрочем, как и все остальные. Воздам тебе должное.

Зеленое отражение ее тела лежало теперь рядом с ней. После быстро угасших судорог Джун успокоилась. Я выбрал правильный момент, судя по ужасу, пропитавшему ее кожу. Только теперь я услышал визг, доносившийся из клетки. Они присутствовали, но я их не замечал. Такова сила концентрации. Такова сила искусства. Веселый Роджер выл, стоя на коленях. Его кулаки пробили в земле две ямы. Лицо, мокрое от слез. Он удивил меня. Понимаю, что моя история про евнуха не могла породить такую ярость в мужчине, если он им действительно стал.

Я положил вторую кожу Джун – ту, которая полна величия, на пластину плексигласа и отнес в литейку, словно большой столовый поднос.

Воздух пропитан воспоминаниями. Я проделывал этот путь много раз. Каждый шаг вызывает новые картины. Я положил Джун на длинный стол. Тут она будет ждать оставшихся членов своей семьи. Может, попросить помочь сделать форму Рая Чамберса. Я представил себе, как он будет разглядывать Джун, Веселого Роджера и сынишку. Репортер, которому доведется увидеть самую удивительную историю за все существование искусства.

Это щекочет мне нервы. В душе я понимаю, что мне должно быть стыдно. Это просто позор. Другого слова не подберешь. Годами я мечтал, чтобы обо мне написали книгу, и кто мне попался в авторы? Какой-то пустозвон репортеришка с телевидения. Но это еще не самое худшее, не самая позорная часть. Когда он появился здесь, то с улыбкой – ни больше, ни меньше – заявил, что в книге будут упоминаться еще четыре скульптора. Все – жалкие художники. И он полагает, что это мне понравится? Мне что, посчитать это за комплимент? В этой первой книге я буду упоминаться вместе с Лорен Рид! Он хочет объединить свет четырех тоненьких свечек с солнечным светом. Противно, но я сделал вид, что это мне льстит. Показал свои работы, записки – сердце моего искусства. Постарался объяснить ему, не говоря об этом прямо, что есть работы остальных. А иначе их и не назовешь. Они – работы, потому что на них можно смотреть только как на обтесанные камни. Просто дрянь!

Мне придется делить книжку с такими, как они. Это все равно, что упасть в пересохший колодец. Пока не появился этот Пустозвон, я даже и не слыхал об этой Рид. Нет. Враки! Я слышал о ней. Я встречался с ней на выставке у Йенсона несколько лет назад в Сан-Франциско. Вполне достаточно, чтобы вызвать во мне чувство отвращения к тому, что они называют искусством. Целое столетие, начиная с модернистов и поющих себе хвалу абстракционистов. А ее скульптура была намного хуже. Посмотрите только на стадо патетических козлов Раушенберга! Что они бормочут! «Как это хомоэротично, Бобби!» Или на эту невыносимую женщину с меховой чашкой для кофе и блюдцем. Явный намек на лесбос. Мне бы очень хотелось восхищаться этим, петь оды в их честь... Но мне противно! Творения Рид – образчики очень дорогой современной скульптуры, и каждый студент-первокурсник это знает.

Джун, не мигая, уставилась на длинную, висящую над ней лампу. Она великолепна. Воплощение всего того, что можно ценить. Возможно, когда этот Пустозвон увидит ее «кожу», он поймет, что даже тень моего величия стоит выше всех этих так называемых «скульпторов» вместе взятых. Нельзя мешать мое искусство с их работами, как нельзя мешать день с ночью, где нет никакого света. Возможно, Джун и ее семья помогут ему сменить мировоззрение, помогут увидеть, что нельзя писать одновременно обо мне и штукатурах от Искусства. Вот кем эта Лорен Рид является на самом деле. Штукатуром! И никакие блестящие статьи не смогут это изменить. «Вызов иерархической важности бронзы». Еще один современный критик. Когда я это прочитал, мне захотелось взвыть: «Нет, идиот, она просто не может это делать. Она не может работать с бронзой и вынуждена обходиться штукатуркой». Ставить нас рядом не меньшее оскорбление, чем просить деревенского штукатура отштукатурить стены в студии Родена, соревнуясь с самим мастером.

Я дал Пустозвону копии нескольких статей, отражающих мою точку зрения. Так как он работал на телевидении, то его глаз, очевидно, привык к ярким пометкам. Так вот я отметил желтым фломастером особо важные места. Я как бы непреднамеренно подчеркнул, что некоторые критики «раздосадованы» «избирательностью» моего искусства. И пишут так, словно рисовать картину мира со всеми его превратностями не достойная художника задача. Но отмеченные статьи говорят о том, что я лучший. Некоторые критики пишут, что мои «страждущие, охваченные ужасом изваяния полны метафорических намеков. Их голод повествует о необузданном аппетите, который нельзя утолить, кричит о пустоте многих жизней, показывает неоспоримую правду в бескомпромиссном искусстве мирового гения формы». Спасибо.

Отметь это. Используя штукатурку и пыль, ты превращаешь свое искусство «тела» в комок. Уж лучше роденовский крестьянин, чем твои убогие творения.

Я отвернулся от Джун, не смея больше смотреть на нее. Меня расстроили мысли об этих выскочках. Я понял, что слишком раздражен, чтобы работать. Однако мне все равно пришлось спуститься в подвал. Семейное планирование №9 так близко к своему завершению. Хочу, чтобы кожа Веселого Роджера легла рядом с кожей его жены. А затем кожа сынишки. И только тогда начнет рождаться бронза.

Вот тогда останется Ее Светлость, чья судьба меня совершенно не интересует, и Бриллиантовая девочка. Меня все еще увлекает ее внешность. Она должна быть за это мне благодарна. Отношения между мужчинами и женщинами должны длиться не более трех лет. Для большинства культур этого времени вполне достаточно, чтобы мужчина с женщиной встретились, сошлись, дали потомство и при этом избежали проклятия под названием «семья». В последующие за этим годы пары только мучаются от остатков первоначальной страсти, которая их уже не интересует. Ведь родив потомство, они могут спокойно умереть. Я с этим вполне согласен.

Глава шестнадцатая

Остатки омлета выглядели печально. Лорен отвернулась от них, словно это была какая-то гадость. Старик Ол Дженкинс был прав в отношении кухни в Моабе, но можно ли по завтраку судить о всей кухне? Не пора ли Раю прекратить мудрствовать? Лорен хотела ехать прямо к Штасслеру, чтобы посмотреть на то место, где остановилась Керри, обойти дом, который она так живо и подробно описала в своем электронном письме, осмотреть литейку и сарай. Познакомиться с той местностью, где последний раз видели ее. А самое главное, поговорить с самим Штасслером, разобраться, что это за человек. Независимо от того, насколько верны суждения Рая, она сама должна встретиться со скульптором, поговорить с ним, выудить из него мельчайшие подробности, которые помогут найти девушку.

Но Рай рассуждал иначе. Уже с первым глотком кофе он принялся настаивать, что, судя по тону Штасслера и учитывая его репутацию неуживчивого человека, второго шанса у Лорен не будет. Поэтому следует сначала собрать, по возможности, максимальное количество информации, а уж потом лезть на рожон.

– Отлично, – согласилась она. Прозвучало намного короче, чем ей бы того хотелось. – Понимаю ход твоих мыслей. Я считаю, что если я поеду туда, мне удастся что-то выяснить.

– Но, возможно, тебе удастся выяснить гораздо больше, если ты немного подождешь.

– Терпение, – выразительно произнесла Лорен. – Это добродетель, значение которой сильно преувеличено.

Рай рассмеялся, однако попросил счет и поднялся из-за стола, словно показывая, что дискуссия закончена.

Как только они появились на улице, Плохой Преплохой Лерой Браун начал вилять своим обрубком. Лорен отвязала его поводок от ограды автостоянки и устроила его на заднем сиденье «Ленд-роувера» Рая. Она собиралась отвезти пса в собачий питомник.

Таблетки Лерою уже дали, и теперь его вполне можно было оставить надень на попечении. Владелец питомника объяснил ей по телефону, что у них существуют три класса содержания. Услышав такое, Лорен закатила глаза. Так как она была новичком среди собачников, то согласилась на предложенный ознакомительный тур по питомнику.

Еще до того как появился владелец в отглаженном смокинге, Лорен и Рая уже приветствовали лай, визг и вой. Хозяин расплылся в улыбке, обнажив широкие лошадиные зубы. Он быстро провел их мимо основного вольера с цепями на блоках, предназначенного для тех, кто «ограничен в бюджете». Затем он махнул рукой в сторону конуры, рядом с которой лежала бетонная плита с подогревом.

– Их подогревают, – заметил он все с той же лошадиной улыбкой.

– Собакам ведь жарко, – удивилась Лорен. – Не лучше ли положить ледяную глыбу.

– Подогревают только ночью, – возразил владелец псарни. – Только ночью.

Они замедлили шаг в самом конце псарни у отдельного номера с кроватью и собачьим «баром». Закуска из печенки, игрушки и кости из сыромятной кожи.

Лорен выбрала вольер с цепью на блоке. Хозяина питомника передернуло.

Они остановились у здания правления, едва миновало десять часов. Солнце палило у них над головами. Его лучи, сверкая, отражались от рифленых металлических пластин, которыми был отделан второй этаж. Аж глазам больно. Когда они подошли к тюрьме и конторе шерифа, Лорен пришлось зажмуриться, даже несмотря на темные очки.

– Шериф довольно дружелюбен, – тихо сказал Рай, когда они начали подниматься по каменным ступеням. – Со мной он разговаривал только из-за своих политических амбиций. Считает, что если книга толстая, то он станет героем дня. Но это не тот парень, на которого стоит рассчитывать.

Рай открыл дверь, и Лорен избавилась от слепящего солнечного света. Контора шерифа располагалась на первом этаже в конце длинного вестибюля, уставленного различными торговыми автоматами, фонтанчиками для воды и светлыми деревянными скамейками.

Шериф Холбин радушно пригласил их в свой кабинет и указал на пару стульев с мягкими спинками, стоящих рядом с его столом. Рай представил Лорен. Шериф заверил, что ему очень приятно с ней познакомиться. Шериф казался несколько грубоват, но вежлив. Еще Лорен заметила, что он быстро схватывает основной смысл разговора.

– Ваш приезд – хорошая новость, а плохие новости на нас сегодня сыпятся с самого утра, – заявил он совершенно без выражения.

Лорен заглянула в его голубые глаза, присмотрелась к нему поближе. Она решила, что шериф подозрителен и осторожен, но доверять ему можно. Несмотря на большой живот, квадратную челюсть и грубые черты лица, он казался довольно симпатичным. Если он сумеет реализовать свои политические амбиции, то его внешность прекрасно впишется в политические плакаты.

– Пара парней каталась около Кинге Рок. Они нашли там ее велосипед. Они не знали, что это ее велосипед. Там есть признаки борьбы. Слава Богу, у этих велосипедистов хватило здравого смысла ничего не трогать руками и сразу позвонить нам по сотовому. Я тут же выслал туда следственную бригаду.

– Когда это случилось? – поинтересовался Рай.

– Рано. Около шести часов.

– А что за следы борьбы? – спросила Лорен. Шериф сморщил свои толстые губы и покачал головой.

– Такие, которые не хочется видеть, когда пропадает молодая женщина. Мы нашли обрывок ткани, похоже, от ее велосипедных штанов, – сказал шериф. – Выглядит так, словно он вырван.

Лорен застонала.

– На данный момент мы полагаем, это – похищение.

– Какие-нибудь следы шин? Что-нибудь такое, что могло бы подсказать, кто мог это сделать? – задала вопрос Лорен, про себя умоляя: «Ну, хоть что-нибудь».

– У нас нет ничего, кроме следов шин. От шин велосипедов. От шин мотоциклов. От шин джипов. В общем, следы шин на следах шин. Мои ребята попытались найти какой-нибудь одиночный след, но ничего не получилось. И все следы не в лучшем состоянии. Там сильные ветра. Трудно сказать, сохранились ли там еще следы автомобиля, который ее увез. Если это, конечно, был автомобиль.

Он посмотрел на Рая, потом на Лорен.

– А что же еще, если не машина?

– Это мог сделать тот, кто ездил с ней. Другой велосипедист. Потом он мог куда-нибудь ее оттащить. Вот почему мои парни сейчас прочесывают весь район. Можете гонять по городу с бешеной скоростью, и никто вас не остановит. Хотя, надеюсь, вы войдете в мое положение, станете придерживаться правил.

Лорен чувствовала себя отвратительно. Ей казалось, что вот-вот зазвонит телефон, и шерифу сообщат, что нашли тело Керри.

– Минуточку, – она подняла глаза. – Если вы говорите, что там такое интенсивное движение, то кто-то должен был что-нибудь видеть? Вы так не думаете?

– Это вы так думаете, – устало возразил шериф. – На самом деле люди замечают очень мало. Они думают иначе, но это так. Мы расклеили повсюду ее портрет, но я на это ставку не делаю. Думаете, свидетель – это очень хорошо? Свидетель, если у вас больше ничего нет, – настоящий кошмар. Свидетель очень часто бывает свистетелем. Каламбур плох, но это – горькая правда.

– А есть какие-нибудь хорошие известия? – поинтересовался Рай.

Он делал заметки и поднимал взгляд от блокнота только во время длинных пауз.

– Хорошее известие то, что она, возможно, еще жива. Если бы она упала в шахту, то шансов на то, что она жива, почти нет.

В большинстве случаев эти уроды не похищают для того, чтобы сразу же убить свою жертву.

– Они делают это не торопясь, – вздохнула Лорен.

– Иногда да, – шериф Холбин допускал такую возможность. – Но иногда их интересует только само похищение. Они щекочут себе нервы. Однако похищение, как бы то ни было, дает все же хоть какую-то надежду.

– И как велика надежда? – поинтересовалась Лорен. Шериф пожал плечами, затем перегнулся через стол, словно хотел извиниться за свою откровенность.

– Трудно сказать... Сложный вопрос. А в Моабе ли она еще? Может, ее уже нет в Юте. Кто знает? На этот момент она может очутиться, где угодно... Он сказал, что она сильная девушка, – его глаза остановились на Рае. – То же говорил и Штасслер. Возможно, с ней все в порядке. Именно это я сказал ее родителям, когда позвонил им сегодня утром. Если бы она была вашей дочерью, то вы бы предпочли услышать хотя бы это, чем ничего. Я повторяю это и вам. Возможно, она жива.

Да, сейчас зазвонит телефон...

– А что вы скажете про Джареда Нильсена? – спросил Рай. – Вы с ним разговаривали по этому поводу?

– Скоро узнаю. Будьте уверены. Он не сможет ни при каких обстоятельствах покинуть город.

– А что ему может помешать? – продолжал расспросы Рай.

Шериф вскинул голову и улыбнулся.

– Ну, мистер Чамберс, вы мне сказали, что несколько лет были репортером, так?

Рай кивнул.

– Вы что думаете, мы дадим ему возможность сесть в его двухтонную машину и преспокойно отбыть восвояси?

– Так он находится под наблюдением?

– К этому заключению вы сами пришли.

Холбин высказал это без всякой злобы, и его собеседники также без злобы это восприняли.

– Насколько сильны ваши подозрения в отношении парня? – поинтересовалась Лорен.

Шериф сложил руки на животе.

– У меня с ним заключено соглашение, – он указал глазами в сторону Рая, – только потому, что он пишет книгу. Я стал разговаривать с ним после того, как он дал обещание, что все, что он узнает от меня, использует только после окончания расследования. И это не зависит от того, сколь долго продлится расследование. Если оно не закончится в течение десяти лет, то все эти десять лет он не будет использовать этот материал. Я могу заключить такое же соглашение с девушкой-профессором?

Он уставился на нее.

– Да, можете, – заверила Лорен, и при этом почувствовала себя так, словно дала присягу в суде.

– Ну, хорошо. Можете не сомневаться, что он под подозрением. И стоит под номером один в очень коротком списке. Ее велосипед мы нашли у черта на куличках. Чтобы попасть туда, надо подняться на тысячу метров. Для этого надо быть в очень хорошей форме. А он сильный велосипедист... Для того, чтобы вот так разодрать ее штаны, надо быть мужчиной. Он – мужчина... Чтобы подойти к ней, надо было знать ее. Они были знакомы... Чтобы совершить такое насилие, насилие над личностью, сорвать ее штаны, вы должны испытывать к ней какие-то эмоции. А он испытывал... Сам сказал. Дословно: «...с ума сходил по ней». Только вот мы хотим узнать, насколько сильно он сходил с ума.

– А кто еще в этом коротком списке? Штасслер? Шериф прищелкнул языком и только потом заговорил.

– Он, конечно, со странностями, но зачем ему это делать? Надо искать мотив. Именно поэтому Джаред Нильсен и привлекает такое пристальное внимание. А какие мотивы могут быть у Штасслера? Я никаких мотивов найти не могу. Ничего... Штасслер был с ней связан. Она жила в доме Штасслера. Хорошо! Довольно тесная связь. Именно он заявил о ее исчезновении. Конечно, это не такое уж необычное явление, когда сам преступник заявляет в полицию, но при похищениях такое поведение не характерно. Он, тем не менее, позвонил. Он не высказал никакого возражения, когда мы сказали, что немедленно к нему приедем. Позволил нам тщательно обыскать территорию своего ранчо. Он не обязан был это делать, но все же сделал. Так что вот вам и ответ на ваш вопрос: Штасслер стоит в этом коротком списке, однако я сам себя спрашиваю:

зачем всемирно известному скульптору похищать какую-то девушку?

– Он одержим болью, – заметила Лорен.

– Правда? Настолько, чтобы убить молодую девушку? От этих его слов Лорен вздрогнула.

– Мне бы не хотелось ставить здесь точку, но я опять говорю об отсутствии у Штасслера каких-то мотивов. Когда вы сталкиваетесь с финансовым преступлением, вы ищете деньги. А при убийстве или похищении вы ищете мотивы. У кого они есть? У кого их нет? У Штасслера никаких мотивов.

– Вы видели его скульптуры?

– Ну а как же, – шериф поправил волосы. – Несколько лет назад он устраивал тут выставку. Поверьте мне, очень странные работы. Целая семья выглядит так, словно умирает в животе у какого-то зверя. Сам я плевать хотел на все это. У моей жены это вызвало отвращение. Но у меня нет и всяких там художественных претензий, я в этом не разбираюсь. Я люблю картины с закатом и с лосями, у которых развесистые рога. Вы, возможно, и не считаете это искусством, – закончил он со смешком.

– Я заговорила об этом, потому что все его работы связаны с болью, с чудовищной болью, – настаивала Лорен.

– Знаю. Но все его работы связаны с семьей. Все, что он делает, относится к семьям. У него целая серия под названием «Семейное планирование». Номер один, два и так вплоть до восьмого. Мой старший детектив целый день рассматривал и читал сайты о его работах. Так что, как видите, мы подумали об этом, но семьи-то здесь нет. Хотя родители девочки должны с минуты на минуту прибыть ко мне... Кроме того, нельзя же связывать художника и его искусство.

– Иногда их нельзя отделять друг от друга, – возразила Лорен.

– Вы действительно так думаете? Тогда мы находимся в очень тяжелом положении, – мрачно пробормотал шериф. – Подумайте о том, что мы видим постоянно в кино и на телеэкранах.

– В большинстве случаев я бы не назвала это искусством, – возразила Лорен.

– А что вы скажете о работах Штасслера? Вот вы, профессор, считаете, что это искусство?

Лорен помолчала, стараясь сдержаться, но все же ответила:

– Нет, если быть честной до конца. Я не могу назвать это искусством.

– Так что же это тогда?

– Думаю, пародия сомнительных намерений.

– Правда? Это ответ, который не каждый день здесь услышишь, «пародия сомнительных намерений». Но и профессора бывают здесь не каждый день. Подумаю об этом. Вы собираетесь поговорить со Штасслером?

– Планирую.

– Вам следует сначала позвонить ему. За несколько лет у нас накопилось много случаев. Он не очень-то вежливо обходится с теми, кто появляется у него на пороге.

– А как вы отнесетесь к тому, если мы поговорим с Нильсеном? – поинтересовался Рай.

Шериф почесал подбородок, но как только он начал говорить, Лорен поняла, что этот шахматный ход он придумал задолго до того, как открыл перед ними дверь.

– Я не могу вам это запретить, но не забывайте: если я чешу вам спину, то вы чешите мне.

– Годится, – Рай изобразил пальцами почесывание. – Где мы его можем найти?

– Отель «Эльдорадо», номер 256.

Рай встал как раз в тот момент, когда за дверьми послышался женский голос.

– Шериф Холбин, извините за вторжение, но вы сказали прийти к вам, как только я приеду.

Глаза у женщины были заплаканные. Шериф прошел мимо Лорен и Рая к двери. За женщиной появился ее муж.

Лорен подумала, что женщина выглядит, совсем как Керри. Та же ямочка на подбородке, те же большие глаза, та же моложавая внешность. Она, должно быть, родила дочь еще совсем молодой. Это напомнило Лорен, что и она уже могла бы растить ребенка. В эти считанные секунды ранние годы ее жизни исчезли так же стремительно, как и девушка, которую они приехали искать.

Лорен и Рай перехватили Джареда Нильсена на автостоянке у отеля «Эльдорадо», когда тот грузил свой голубой велосипед на «Экспедишн».

– Куда собираетесь? – поинтересовался Рай.

– Что? Мне теперь уже и покататься на велосипеде нельзя? Кто вы такой, черт бы вас побрал? Очередной полицейский?

– Нет, я писатель, – ответил Рай и вытащил свой узкий репортерский блокнот.

– Репортер! – выпалил Нильсен. – Мне нечего вам сказать.

Его глаза с не меньшим упреком уставились на Лорен.

– Я не писатель, – спокойно объявила Лорен. – Я преподаю у Керри скульптуру.

– Так значит, вы Лорен, – догадался парень. – Лорен Рид?

– Да.

Джаред метнул недовольный взгляд в сторону Рая.

– А что вы с ним тут делаете?

– Он мой друг.

– Мне плевать. Скажите своему другу, чтобы убрал блокнот. Меня уже тошнит от репортеров и их вопросов. Вы читали местные газеты?

– Еще нет.

– Они намекают на то, что я сделал с Керри что-то ужасное.

– Я не газетный репортер, – пояснил Рай. – Я пишу книгу.

– По горячим следам? Могу поспорить, что вы надеетесь, что она уже мертва.

– Вы не правы, – спокойно возразил Рай. – Книгу я пишу о скульптуре. И я начал работать над ней задолго до того, как пропала Керри.

– А куда вы сейчас направляетесь? – спросила Лорен, поглядев на погруженный на крышу «Экспедишна» велосипед.

– Собираюсь искать ее. Я, черт подери, делаю это каждый день. Я проверил каждый метр дорожек, по которым мы вместе ездили. Я уже дважды был на Луковом гребне. Думал, может быть, она поехала в объезд и застряла в зыбучих песках, но я так ничего и не нашел. Продолжу поиски, – он нахмурился. – Ее не могли засосать зыбуны. Все это чепуха собачья.

– Засосать? – переспросила Лорен.

– Ну, если она подлетела головой вперед через руль и попала в зыбун...

– Вы слышали, что ее велосипед нашли? – спросил Рай.

– Да. Но это то место, куда я не поеду. Туда она ни за что не отправилась бы. Детективы ни свет ни заря уже ломились в мою дверь. Я сказал им то же самое, что и вам. В этом нет никакого смысла. Она не стала бы ездить по этой дороге для джипов. Зачем? Дорожки для джипов – не ее стиль. То же самое и заброшенные шахты. Она мне ни слова не говорила про эти шахты. Не знаю, где уж они набрались этой чепухи. Сами подумайте, если она проводила со мной все время, то обязательно бы упомянула о шахтах.

– Ну, уж, не все время, – осторожно заметил Рай.

– Правильно. Она работала с этим Эль Пресмыкающимся, так она его называла... Почему бы им не проверить его обитель?

– Проверили. Но ничего не нашли, – вздохнул Рай.

– У меня есть мысль самому съездить туда, посмотреть своими глазами.

– Штасслер не любит незнакомых посетителей. Меня уже об этом предупредили, – заметила Лорен.

– Да? А мне вот не нравится, что самая классная девушка, которую я встретил, просто исчезла. И мне не нравится, что на меня смотрят так, словно я маньяк. Шахты? Какая-то дурацкая дорожка для джипов?

– Так, где же вы ее ищете? – поинтересовалась Лорен.

– На дорожках, по которым мы с ней ездили. На тех дорожках, которые она хорошо знала.

– И что вы там хотите найти? – спросил Рай. – Ведь не думаете же вы, что будете ездить по этим дорожкам и вдруг наткнетесь на нее?

– А вдруг я найду что-то такое, что принадлежит ей, например, часы или серьгу. Что-нибудь такое, что сможет привести меня к ней. Я внимательно смотрю на дорогу. Я просто так не сдамся.

– Значит, тот, кто хочет ее найти, должен ездить по тем дорожкам, по которым ездили вы с ней? – задала вопрос Лорен.

– Кто? Вы? Все зависит от того, в какой вы форме. Он оглядел ее.

– Я уж несколько лет не садилась на велосипед, но я каждое утро пробегаю километров пять. Иногда и больше.

– Вы, пожалуй, и сможете. Но вам нужны велосипеды. Если не хотите, конечно, устраивать марафон. Хотите взять напрокат?

Лорен взглянула на Рая, и тот положительно кивнул головой.

– Конечно, – сказала она. – Заманчивая идея. Поездка с этим молодым человеком может дать намного больше, чем разговор на автостоянке.

– Я отвезу вас в «Роллинг танде». Это – самый большой велосипедный магазин, подскажу, что надо взять напрокат. А затем я покажу вам ту дорожку, по которой собирался сегодня проехаться. Может быть, мне начнут верить.

– Давайте так и сделаем, – согласился Рай. – Но сначала я бы хотел вас еще кое о чем спросить.

Джаред ощетинился.

– Есть ли у вас адвокат? – спокойно задал вопрос Рай.

– Адвокат? А зачем? Вы совсем как мой отец. Он хотел прислать сюда нашего семейного адвоката, но я отказался. Ни в коем случае. Я ни в чем не виноват. Я готов ответить на любые вопросы полицейских в любое время дня и ночи. Я сказал им, чтобы они проверили меня на детекторе лжи.

– Они вам это предложили? – поинтересовался Рай.

– Нет. Я сам настоял. Сказал им: «Обвешайте меня датчиками, и хватит ходить вокруг да около».

– И что они на это ответили?

– Сказали, что так и сделают.

– Когда?

– Думаю, завтра. Я должен им позвонить. Не знаю уж, зачем. У них есть вон тот парень, – он указал на белую машину, стоящую на другой стороне дороги. – Он все время следит за мной. Он или кто-нибудь еще. Они не следят за мной, только когда я езжу на велосипеде. Думаю, что им просто лень садиться в седло и крутить педали. Шериф обещал, что из Солт-Лейка приедет какой-то парень из полиции штата с этим детектором лжи. Не могу дождаться.

– Вы очень надеетесь на эту штуку? – заметила Лорен.

– Больше, чем на них, – ответил он, снова бросив взгляд на другую сторону дороги.

В «Роллинг тандер» Лорен купила себе пару велосипедных туфель, велосипедные штаны, темные очки, достаточно темные для пустыни, и самую кричащую в своей жизни рубашку. Джаред уверил ее в том, что она ей необходима.

– В хлопке помрете. Он впитает весь ваш пот, и вы будете мерзнуть каждый раз, как попытаетесь ехать быстрее, – он пощупал рукав рубашки. – Дороговато, но оно того стоит.

Она также взяла напрокат велосипед с передними рессорами, для смягчения толчков.

– Разве мы не похожи на завзятых туристов, – пошутил Рай.

– Вы оба выглядите немного дурковато, – засмеялся Джаред. – Вот что я вам скажу... Я вас встречу в конце дорожки. – Он быстро отошел, а затем опять рассмеялся. – Вы выглядите, как все, кто сюда приезжает, включая и меня тоже.

Они погрузили велосипеды на «Экспедишн» и выехали из города.

Лорен заметила, что ей нравится компания этого дерзкого молодого человека. Она не прекращала удивляться тому, что он может быть замешан в убийстве Керри. Но потом вдруг вспомнила, что психопатов не могут сразу поймать именно потому, что они выглядят вполне обычно и не вызывают подозрений. Если еще сюда добавить и те подозрения, которые шериф Холбин питал к этому парню... Но почему же Джаред тогда отказался от адвоката, сам вызвался отвечать на вопросы на детекторе лжи, проводит все свое свободное время в поисках Керри? Для того, чтобы казаться невиновным? Если бы он был виновен, то стоило привезти сюда адвоката и при каждой возможности ставить палки в колеса следствия. Все, кто присутствовал или просто слышал о процессах, хорошо понимают: если ты достаточно богат, то единственной расплатой за преступление будет чек, выписанный твоему адвокату.

Пока они ехали по шоссе, Лорен узнала, что отец Джареда организовал сеть магазинов, специализирующихся на импорте из Азии и Полинезии. Она очень хорошо знала эти магазины. Обставляя свою первую квартиру, она накупила там много всякого барахла. И ее деньги, несомненно, частично пошли на оплату обучения Джареда. А вообще, он специализировался на кино. Он и Рай во многом сходились во взглядах на телевидение, но точка зрения Джареда на индустрию новостей была изрядно подпорчена его недавним опытом.

– Один из этих вертолетов со станции в Солт-Лейке два дня назад следовал за мной во время моей поездки по хребту. Представляете, насколько это опасно? Они же могли ветром от своего винта сдуть меня в каньон, а это около трехсот метров. Я показал им средний палец после того, как они слишком близко приблизились ко мне, и мне пришлось до боли в пальцах вцепиться в руль. Догадываетесь, что они показали в своих вечерних новостях, сразу после того, как назвали меня «главным подозреваемым»?

Он оторвал взгляд от дороги и посмотрел на Рая.

– Скажу честно, меня это очень разозлило. Поэтому, когда вы вытащили свой блокнот, я сказал себе: «Нет, больше ни с кем никаких дел». Сначала я пытался разговаривать с ними, но очень быстро приобрел горький опыт.

Джаред свернул с шоссе, переехал через железнодорожные пути и остановился рядом с микроавтобусом «Фольксваген».

– Это дорожка, по которой мы ездили на прошлой неделе. Я уже возвращался сюда, но мне хочется проверить ее еще раз. Сначала обычная поездка по пустыне, и ты уже начинаешь задумываться, зачем тебе это, но примерно через три километра мы выскочили на ровный камень. Чудесно.

Он сказал «чудесно» так, как это обычно говорил о студенческих работах первый учитель Лорен по скульптуре, ударение на каждой букве, практически с удовольствием выговаривал это слово по буквам.

Лорен уже три раза прикладывалась к бутылке с водой, но в остальном чувствовала себя превосходно. Шлем сидел плотно, но не душил. Прогулка на велосипеде помогла ей снова почувствовать себя ребенком. К переключателю скоростей надо было привыкнуть, но она привыкла к работе с инструментом и вскоре освоилась с этим механизмом. Рай, должно быть, имел некоторый опыт езды на горном велосипеде, так как осваивать что-либо ему не пришлось.

Теперь дорога стала похожа на американские горки. От этого ноги у Лорен наполнились молочной кислотой, а желание говорить ослабело. После поворота они начали подъем, забирались наверх, пока перед ними не открылась панорама из красного камня, который простирался практически до самого горизонта.

– Ух ты! – воскликнула Лорен.

– Керри здесь очень нравилось. Она заставила меня пообещать еще раз съездить с ней сюда. Я пообещал. Но я никогда не думал, что мне придется ехать сюда искать ее. Я покажу вам, что ей особенно здесь понравилось, что привязало ее к этому месту. Это немного подальше.

В понимании молодого Джареда, немного подальше вылилось в восемь километров умеренного подъема, после чего они съехали с главной дорожки и начали спускаться по извилистой тропинке. Тропинка привела их к чистому водоему, спрятанному за огромными валунами, мощными, как бульдозер.

– Как здесь прекрасно! – воскликнула Лорен.

Она показала на двухметровый водопад, скорее похожий на ручеек, сбегавший по висящему мху.

– Прикольно, да?

Лорен потребовались силы, чтобы удержаться и тут же не погрузить свое вспотевшее, разгоряченное тело в воду.

– Меня удивляет, что здесь никого нет, – заметил Рай.

– Озера нет на туристических картах, а местные жители хотят оставить все как есть. В тот день, когда мы открыли это место, мы целый час провели здесь в одиночестве. Мило и спокойно. Ну, вы понимаете, что я хочу сказать?

В устах другого парня это замечание могло прозвучать и небрежно, но в словах Джареда Лорен услышала грусть.

Они вернулись на дорожку из ровного камня и проехали еще один час, в основном опять все время наверх, но без крутых подъемов. Джаред спрыгнул с велосипеда, когда они выехали на край обрыва, выходящего на берег реки Колорадо, протянувшейся огромной лентой по пустыне.

– Здесь? – спросила Лорен, переводя дыхание.

– Мы были в пути больше двух часов, – заметил Рай.

– Правда? Шутишь, – она посмотрела на свои часы и убедилась в его правоте. Она думала, что времени прошло в два раза меньше. – Трудно поверить.

Джаред улыбнулся.

– Это здорово, кататься на велосипеде, правда? Взгляните-ка вон туда.

Его рука указала на горную цепь, простирающуюся, казалось, на многие километры.

«Великолепно», – подумала Лорен, стоящая в добрых двух метрах от края обрыва. Еще шаг, и она сорвется вниз.

– Когда мы с Керри впервые приехали сюда, то сидели вон там.

Он посмотрел на камень, по форме и размерам напоминавший скамейку.

Лорен заметила, что он тяжело вздохнул и отвернулся. «Джаред виноват не больше, чем я, – подумала она. – Он виноват только в том, что стал одним из звеньев в цепи событий, которые привели Керри к чему-то или куда-то».

– Иногда мне кажется, что я взгляну туда и увижу, как она сидит и предлагает мне «выбросить свинцовые галоши».

– Она такое говорила? – тихо спросила Лорен.

– Да, она была чертовски хорошим велосипедистом. Она могла заставить меня попотеть. Просто невозможно, чтобы она свалилась в какую-то заброшенную шахту, – заявил Джаред с внезапной горячностью. – И сорваться с обрыва она не могла.

Он пнул камень величиной с бейсбольный мяч и проследил, как тот катится по обрыву.

– Посмотрите вон туда.

Лорен подняла взгляд, но так и не поняла, что именно он хочет ей показать.

– Сейчас, подождите.

Он скинул свой маленький рюкзачок, достал подзорную трубу и встал как пират, фокусируя линзы. Затем он повернулся и протянул ей подзорную трубу.

– Посмотрите на основание вон того пика, а потом чуть-чуть слева.

Она увидела дом, сарай и низкое каменное строение.

– Это обитель Штасслера?

– Именно. Сначала она так рвалась поработать с ним. Вы знаете, я встретился с ней в первый день ее пребывания здесь, и она мне все уши прожужжала, рассказывая о нем. Но потом, когда мы приезжали сюда, она говорила, что ей плевать, даже если все это провалится в тартарары.

Лорен продолжала рассматривать в подзорную трубу обиталище скульптора. Про себя она подивилась, почему Керри ничего не написала ей о своем разочаровании.

– Видите холмы за строениями? – спросил Джаред.

Она кивнула. Холмы выглядели здоровенными буграми, поднимавшимися сразу за домом. Лорен подумала, что подзорная труба скрадывает расстояние, а холмы начинаются чуть подальше.

– Большинство этой земли также принадлежит ему.

– Там что, протекает река? – удивилась Лорен.

– Да. Зеленая река. В это время года там много водоворотов.

– Не знаете, на его земле были какие-нибудь шахты? Джаред протянул руку за подзорной трубой.

– Я слышал, что здесь повсюду были шахты. Думаю, могли быть и там. Ранчо очень большое. Керри может быть где угодно.

– Где угодно? Это Штасслер так сказал?

– Да. Что бы там с ней ни произошло, это произошло именно там. Сами знаете, бывает, такое чувствуешь нутром.

Лорен кивнула. То же самое сделал и Рай. Все трое молча стояли и смотрели вдаль.

Во время обратного спуска Лорен чуть было не перелетела через двухметровую трещину. Именно это сделал Джаред, который пролетел все семь метров и приземлился на оба колеса, даже не качнувшись.

Лорен затормозила, свернула и сумела последовать за Раем, который выбрал более ровный путь. Они так и не смогли догнать Джареда, пока тот не остановился у тропинки, ведущей к водоему.

– Думаю, вы захотите окунуться. Я поеду обратно, а вы можете отдохнуть у озера, пока есть такая возможность.

– А как нам попасть обратно в город? – спросила Лорен.

– Очень просто. Выезжаете обратно на шоссе тем же путем и поворачиваете направо. Это займет у вас не более пятнадцати минут. Вся дорога идет под гору. Поверьте мне, это того стоит.

«Он ухмыляется или улыбается»? – задумалась Лорен.

– Как ты считаешь? – спросил ее Рай. – Полагаю, искупаться будет великолепно.

– Я тоже так думаю, – убежденно сказала она. Она пожала руку Джареда и поблагодарила его за поездку. – И за то, что поговорили с нами, – добавила она.

– Вы все еще думаете, что я в чем-то виноват? Рай отрицательно покачал головой.

– А вы? – обратился он к Лорен.

– Присяжные еще заседают...

Но при этом она улыбалась и считала, что молодой человек понимает, о чем она думает. Она чувствовала это нутром.

Пока они ехали к водоему, Лорен все время смотрела по сторонам, пытаясь обнаружить следы велосипедистов, туристов и вообще кого-нибудь, кто мог бы нарушить их уединение. Никого.

Они поставили велосипеды между двумя валунами и поспешили на журчащие звуки воды, стекавшей с висящего мха. Рай скинул одежду так же естественно, как это делала в студии Джой. Лорен глубоко вздохнула и тоже сбросила одежду.

Вода оказалась холоднее воздуха, но не такая уж холодная. Лорен с удовольствием ощутила невесомость.

Сначала они плыли рядом, но вот его нога коснулась ее. Случайно? Она так не думала. Когда она открыла глаза, то увидела на его лице улыбку.

– Даю пенни за то, чтобы узнать твои мысли, – объявил он.

– Они стоят гораздо больше, – поддразнила она его.

Он подплыл к ней, и она легко, игриво нырнула под воду и увидела, как глупо и свободно болтается его пенис.

Ей пришлось сдержать себя, чтобы не ухватиться за него. Она вынырнула прямо в его объятия и поцеловала его. И тут, когда ее руки скользнули вниз, она заметила, что его пенис уже не болтается так безвольно, как несколько секунд назад.

Он обнял ее за талию и притянул к себе. Это произошло так же естественно, как и то, что ее собственные руки легли на его бедра. Все волнения, которые она испытывала этой ночью, растворились где-то в промежутке между началом поездки и этим моментом. Ей следовало бы поблагодарить Джареда за то, что он настоял на их купании, если, конечно, она узнает его достаточно хорошо для столь доверительной беседы.

Теперь настала очередь Рая нырнуть. Он поцеловал ее живот и груди, после чего мягко и нежно, но с жадностью, удивившей ее, пососал по очереди каждый сосок.

Когда он вынырнул, хватая ртом воздух, его лицо представляло великолепную картину. Лорен теснее прижалась к нему. Она испытывала возбуждение, очень сильное возбуждение. Но когда она последний раз попробовала проделать такое с Чэдом, эксперимент оказался очень болезненным. Им обоим пришлось ковылять на берег.

Однако Рай сразу же вошел в нее.

Она обняла его ногами, испытывая наслаждение, крепче прижалась к нему, чувствуя его мужскую силу. Их руки скользили, искали наслаждения, а потом снова скользили в поисках чего-то большего.

Ее спина уперлась в покрытый мокрым мхом камень, и она выгнула спину, чтобы еще глубже прочувствовать его...

Рядом журчал ручеек водопада.

Рай целовал ее, а ее губы жадно ловили каждый поцелуй.

Его пальцы скользили по ее лицу, а она целовала его мокрые нос и глаза, ощущая на губах его мягкие ресницы. Потом она провела кончиком языка по контуру его ушной раковины, прислушиваясь, как он стонет, и сама еще больше возбудилась от того наслаждения, которое дарила ему. Она крепче обняла его, когда он начал ритмичные движения – движения, которые становились все более быстрыми, все более страстными.

– Не могу остановиться. – признался он ей.

Это еще больше возбудило ее. Выражение беспомощности на его лице. Ощущение, что он теряет контроль над собой, осознание того, что это она творит с ним такое. Лорен прижалась к нему еще сильнее. И тут вдруг почувствовала, как он наполнил ее всю. Рай прижался к ней, по телу пробежала сладкая дрожь. Она наслаждалась его страстью, его желанием унести ее подальше от всего мира.

Глава семнадцатая

О, маловерные! Я уставился на монитор и повторил эти радостные кадры, потому что недооценивал Бриллиантовую девочку. Теперь же я не мог придумать большего удовольствия.

Вот она обнимает, ласкает, целует Ее Светлость. Они как два тайных любовника, спрятавшихся за кустиком. Их вид почти парализовал меня от удовольствия.

Это открытие я сделал после долгих утомительных двадцати четырех часов. Я перемотал запись на шесть часов утра, на тот момент, когда я вытащил из клетки сынишку и впервые оставил их одних. Неужели они начали целоваться, как только я повернулся к ним спиной? А я-то тем временем изо всех сил старался заставить мальчика повзрослеть, расстаться со своим нарцистическим комплексом детства...

Я должен был это предвидеть. Я включил воспроизведение, как только увидел, что Бриллиантовая девочка начала что-то нашептывать на ухо Ее Светлости. Я не мог расслышать ни единого слова. Ее Светлость что-то шепчет в ответ. Какую-нибудь милую чепуху? Глядя на них, нельзя думать ни о чем другом. И вот на экране появился первый, по-настоящему интимный момент: Бриллиантовая девочка смотрит в глаза своей возлюбленной, ласкает ее плечи, а Ее Светлость, и это меня очень удивляет, не оказывает никакого сопротивления. Даже в самом начале. Вместо этого она с улыбкой идет навстречу желаниям Бриллиантовой девочки, которая скользит пальцами по ее груди, бедрам, твердым круглым ягодицам.

Это тронуло меня. Бриллиантовая девочка! Именно она вдохновитель действа, склонила Ее Светлость на совершение такого в высшей степени восхитительного и развратного поступка, как получение сексуального удовольствия при непосредственном присутствии убийцы. Снова она смогла угадать мои фантазии, наполнить их страстью, заставить их расцвести в грубых, неподдельных картинах.

Пальцы... Да... Ее подвижные, жадные пальцы находились в ее собственных трусиках. Костяшки ясно выделялись на шелковистой ткани. Она, должно быть, знает, что если я это вижу, то не могу оторвать глаз. Я буду парализован этим зрелищем. И в самом деле, я сидел перед дисплеем, как тот легион мужей, которые могут возбудить себя только при виде своих консервативных жен, стоящих на коленях и держащих губами дерзко стоящий член незнакомца. Или когда незнакомец задирает их приличные юбки и собирается грубо взять их сзади. Я читал на эту тему научные исследования и знаю, что таких любителей распутных грязных сцен очень много. Они представляют себе, что их жены от такого грубого обращения становятся более игривыми и необузданными.

И вот эта моя Бриллиантовая девочка, шлюха и проститутка, соблазнительница и распутница, вызывает во мне такие же сильные ощущения. Сгораю от желания увидеть, как ее возьмут, подомнут под себя. Пусть даже это будет делать Ее Светлость. Ее Светлость! У нее футболка задрана к самому горлу. Висит там, как ожерелье, обнажив груди. Я не мог оторвать взгляд от нее. Твердые и остроконечные груди, как у всех молодых женщин, которые разъезжают по округе на велосипедах, пока их задница не становится твердой, круглой и похотливой.

Мой эксперимент с Вандерсонами дошел до того, что я боюсь, что у меня начнутся галлюцинации. Общаясь с Веселым Роджером, мне пришлось изображать из себя Франкенштейна. После того, как я покончил с Джун, он стал неуправляемым. Ямы, которые он выбил в земле кулаками, можно было бы наполнить его слезами. Он тронулся с горя. Он еще раз напомнил мне, какими непредсказуемыми могут быть животные под названием «люди». Я обращался с ним как с ничтожеством, с полной никчемностью. Однако в последние часы я понял, что он относится к тем созданиям, которые не верят в темноту, пока не наступит ночь. И тут они изменяются так кардинально, что становится страшно. Весь его идиотский оптимизм, все его терпение, вера в безопасность его семьи и его самого, или в мою безграничную доброту, как я полагаю, покинули его. Я, естественно, говоря фигурально, вбил кровавый кол в его сердце. Тут-то он и превратился в зверя. Он метался по клетке так, словно хотел проломить пол. Его ярость была так сильна, что я не могу выразить это словами. Теперь только я начинаю понимать, что в последние его секунды мне не надо будет провоцировать его на борьбу, как я делал это с Джун и многими другими. Он впервые в жизни ощутил настоящую неподдельную ярость. Вместе с другими недавними открытиями он понял, что все цепи и путы надо смести с лица земли.

Перемена в Веселом Роджере привела его на стол, в хватку крепких ремней. Он не поверил в ту ложь, что его сыночек выживет в обмен на его шкуру. Держал сынишку перед грудью как щит, а тот вцепился в папочку мертвой хваткой.

А я усталый, полный нетерпения, озабоченный той большой работой, которая ждала меня впереди, всеми мелочами, которые следовало предусмотреть, стоял и ждал. А Бриллиантовая девочка и Ее Светлость наблюдали за происходящим. Первая с явным интересом, а вторая – с ужасом. Однако после того как я просмотрел на экране фильм про лесбос, я начал сомневаться.

Мне пришлось пригрозить Веселому Роджеру страшными пытками для его сынишки, навести пистолет прямо в пах ребенку. Только тогда он подошел к двери клетки и повернулся спиной, подставив мне руки.

Оставалась еще проблема с сынишкой, который вцепился ему в левую ногу, как пиявка. Я даже был готов пристрелить его. Но дыра от пули, черт бы ее побрал!.. Бриллиантовая девочка сумела его увести. Мальчик, возможно, был потрясен не меньше меня добротой старшей сестры. Однако он позволил себя успокоить. Спрятал лицо у нее на груди и начал завывать. А я надел наручники и кандалы – я не мог рисковать – на Веселого Роджера и закрыл за ним клетку. Разговаривая с ним, я видел, как Бриллиантовая девочка что-то нашептывала на ухо мальчишке.

– Мне не нужны ваши дети, – заверил я Веселого Роджера, привязывая его к столу. – Они – залог. Я ведь должен договориться с тобой и Джун.

Я не стал разочаровывать его, пока крепко не привязал к стальному столу и не запихал ему в рот черный шарик. Только тогда я сказал ему, что собираюсь сделать с сыночком, с его гордостью и радостью.

Когда дошла очередь до сыночка, он не сопротивлялся. Я ничего не мог поделать, чтобы зажечь огонь в его плоти. Только отражение боли. Бледное подобие ужаса. Если это все, то зачем беспокоиться? В этом проблема с детьми: у них недостаточно жизненного опыта, чтобы принять действительно ужасную смерть. Ужас сотрясает бездонный колодец воображения, но воображение развивается с возрастом. Время – его виноторговец, а семья – его плодородное поле. Только когда ребенок вырастет, созреет в половом отношении, он сможет посмотреть на боль через призму ужаса. Только тогда тени на коже обретут жизнь. А она, в свою очередь, всколыхнет слои подсознания зрителя и заставит его прочувствовать каждый сантиметр скульптуры, дрожа от страха. Моя серия Семейное планирование заставляет зрителя проделать незабываемое путешествие в мир страха.

Их «кожи» лежат в литейке. В один ряд. Джун, Веселый Роджер, сынишка. Эти зеленые ленты кажутся мне лучшими моими работами на этот день. Но я не могу быть в этом уверен, пока не отолью их в бронзе. Когда я смотрю на вывернутый таз Джун или на руки Веселого Роджера, получивших новую форму, с крупными венами и грубыми мышцами, меня переполняет надежда. Что же касается жалкой внешности сынишки, то он не лучше и не хуже других детей из этой серии. Вполне достаточно показать боль взрослых. Хотя я пока не сдаюсь. Я прочитал множество работ на тему «Дети и ужас». Многие авторы описывают детей времен войны... Надеюсь, что со временем сумею совершить прорыв в этой области.

Я отделил головы от зеленых фигур большим зазубренным кухонным ножом, который прекрасно режет хрустящий французский хлеб и альгинатовые шеи. Аккуратно отложил их в сторону. Мне бы очень хотелось показать их Пустозвону. Все детали совершенны. Я даже думаю попросить его помочь мне в изготовлении форм. Меня захватила идея о том, чтобы репортер, пусть даже и бывший, посмотрел и дотронулся до самого великого события в истории искусства, пусть даже и не зная того. Но это слишком рискованно. Должен отказаться от этого соблазна, какое бы большое вознаграждение не ожидало меня. Еще более соблазнительно отлить при нем их лица. Он ведь заявил, что какой-то остряк сказал: «Штасслер не умеет делать лица».

Только несколько второсортных писателей придрались к этому. Но я знаю, что должен позволить им врать. Хотя их скулеж очень раздражает меня. Лица для всей серии отлиты моими руками. Это порождение моего воображения. Необычайные создания, рожденные моим художественным вкусом. Те, кто получил необычайную честь... А они критикуют меня, нанося незаживающую рану.

Настоящие слепки, те, которые я снял с моих героев, пополнили мою великую коллекцию масок. Они будут скрыты от посторонних глаз до самой моей смерти. Но я готов сделать исключение для Пустозвона. Собираюсь показать ему настоящие лица, охваченные неподдельным ужасом. Боюсь, что если я этого не сделаю, он напишет какую-нибудь чепуху.

Исключение не составит никакого риска. Я воспользуюсь реальными лицами из Семейного планирования №2. Семья из Дувра, штат Мэриленд. Никто их уже не помнит. Да их никогда и не вспоминали. Не было ни одной заметки. И, во всяком случае, никто, кроме этого Пустозвона, этого не увидит. Ведь не было ни одного сообщения об их исчезновении, так что можно быть уверенным, он ничего не поймет. Вы только можете это себе представить? Словно их никогда и не существовало. Но во многом такой результат можно было предсказать заранее. Причина тому очень проста. Самая очевидная причина. Почему их никто не хватился? Услышать ответ все равно, что разгадать загадку. Они были черными! Черные, которые с готовностью согласились показать мне «обожаемый мною дом моего детства». Я подозревал, что они, обнаружив на пороге своего дома белого человека, явившегося к ним с такой просьбой, решили, что поднялись намного выше своих знакомых ниггеров.

Несмотря на мою полную неопытность в те годы, я получил очень много от этих черных ребят из Дувра. Правда, они оказались не такими стойкими, как это можно было предположить. Но №2 – это все, что я покажу Пустозвону. Я не собираюсь спускаться в катакомбы, чтобы продемонстрировать ему мою полную коллекцию. Увидев лица двух взрослых и трех детей, он поймет, насколько неправы были мои критики. Возможно, я даже намекну ему, что лица из Дувра будут использованы в одном из следующих произведений серии Семейного планирования. Он никогда не узнает, что эти лица взяты от тел, которые давно уже отлиты и выставлены на обозрение миллионам.

Лица к моим скульптурам, что наброски Рембрандта. Я скажу Пустозвону, что лица вдохновляют меня ваять всю семью. Не могу же я ваять тела, не представляя лиц. В этом намного больше правды, чем он сможет понять. Лица – мои наброски. Или можно сказать и по-другому. Я, как романист, не могу создать очередной сюжет, пока не представлю себе своих героев, не узнаю их самые сокровенные мысли и желания, не изучу досконально их прошлое. Только после этого я смогу приступить к созданию их будущего.

Теперь надо прерваться, пока есть возможность немного отдохнуть. Но я все стоял перед монитором и смотрел, как Бриллиантовая девочка замирала в потоке оргазма. Она дрожала, играя со своим телом. Дрожала оттого, что нашла нового друга.

Вот она убрала руку с расщелины, которой многие женщины так дорожат, и стянула до колен свои трусики. Ее Светлость отодвинулась, перевернулась на спину, но без видимых признаков наслаждения. И все же она улыбается, ласкает Бриллиантовую девочку. Тут я задумался. Это очень опасная мысль! Опасная для моей веры в порочность Бриллиантовой девочки. «А не игра ли это?» Не расставлен ли тут капкан? Если они задумали вдвоем соблазнить меня, устроить веселенький menage a trois[26]. Тут сразу же вставил слово мой мужской орган. Опасность всегда связана с возбуждением. Смертельная игра, оказаться между двумя телами, оказаться начинкой в этом сладком сандвиче. Казалось, я уже чувствовал прижатые к моим спине и груди женские груди. Ах, эти приятные юные соски, гордые и торчащие... Руки... Бесконечный поток ладоней и пальцев... Горячие соблазнительные касания...

Когда я вытерся, я вспомнил, что именно так все и начиналось с Бриллиантовой девочкой. Всему виной мой интерес к ее телу, которое она демонстрировала, находясь в клетке. Я надеялся, что моя страсть ослабеет, но теперь со свойственной ей хитростью она повысила ставки в игре.

Пустозвон очень неуклюж. Он чуть было не уронил форму матери из номера два. Мне пришлось сдержаться, чтобы не ударить его. У него и лицо соответствующее. Я видел его бесконечно много раз. сидящим рядом с синоптиком, предсказывающим погоду, или с женщиной, которая вместе с ним читает вечерние новости.

Но он так серьезен, даже делает паузы, чтобы записать что-нибудь. Еще он поинтересовался, почему у всех масок слегка приоткрыт рот. Меня так и подмывало сказать какую-нибудь шутку про резиновый черный шарик. Думаю, это не отложилось бы в его голове. Но я сдержался. Стал объяснять, что пытаюсь поймать агонизирующее движение. Хочу показать, как американская семья пытается правдиво говорить, преодолев жестокость условностей и ограничений. Когда я делаю лица, то хочу, чтобы меня понял любой тупоголовый зритель. Как хотел я добавить: такой, как ты. Но я, конечно, этого не сказал.

– Они кричат от боли. Видите? – спросил я его, указывая на искривленные губы, на изломанный муками рот.

Он кивнул.

И это все.

Кивок.

Я только что объяснил ему смысл моих работ, а в ответ получил только кивок. Нет ничего удивительного, что он собирается писать в одной книге обо мне и этих придурках. Он ведь хочет поместить мой гений под одной обложкой со штукатурами и позерами. По крайней мере, другие работают с камнем или металлом, но та шлюха – Рид – открыто заявила, что воздерживается от «перманентных» материалов. Она, мол, ценит лишь «легкую непрочность гипса».

Уже от одного этого меня начинает тошнить. А ведь все это можно найти на ее сайте. Мне бы не следовало говорить про ее сайт, так как она слишком скромна для этого. Сайт собран ее поклонниками. То, что у нее есть еще и поклонники, – настоящее преступление. Почитайте об этом! Следующей зимой она устраивает выставку о «замедленности». Замедленность? Что, черт подери, это может означать? Если честно, чем больше я узнаю об этой женщине, тем больше меня тошнит от ее напыщенности и дилетантских высказываний об искусстве.

Она говорит, что ее работы посвящены человеческому телу. Нет, это мои работы посвящены человеческому телу. Ее работы – работы скульптора, который не может показать тело. Она обращается к пространству, которое занимает тело.

Как можно сделать тело неправильно? Его форма похожа на каноэ!.. Говоря это, она заверяет, что ее форма человеческого тела обволакивает... Все это вы можете прочитать на ее сайте, если не верите мне. Тело – пространство между моими ногами, головой и торсом.

Намекая на нее, я сказал Пустозвону, что некоторые скульпторы потеряли доверие к своему искусству. Они испортили тот дар, который, может быть, у них и был. Микеланджело никогда не повернулся бы спиной к вызову, который ему бросило настоящее тело. Роден тоже, как и я. Очень жалко и даже позорно то, как некоторые скульпторы создают себе популярность.

– Кого вы под этим подразумеваете? – спросил он с той дерзостью, которой я от него не ожидал.

Я назвал имена. Ее имя поставил в середине длинного списка. Не стал акцентировать на нем внимание. Но он все прекрасно понял. И тут я задал себе тот же вопрос, какой задавал Бриллиантовой девочке в отношении ее желания к Ее Светлости: трахает ли он своих героев? Если так, то я не смогу убедить его исключить эту женщину из книги. Она использует свой ведьмин маленький хвостик, чтобы добиться успеха, и тут уж мне остается только сносить оскорбление из-за присутствия ее имени на страницах книги, в которой говорится и обо мне. Но я все же не теряю надежды. Если они не играют в свои грязные игры, я смогу найти правильный ответ, удержу Пустозвона от того, чтобы упоминать в книге ее имя. Если мне это удастся, я смогу заставить увидеть его же глубокую ошибку. Зачем обращать внимание и на остальных.

Но это должно быть сделано очень аккуратно, деликатно, дипломатично. Я не хочу походить на сжигаемого ревностью художника, утверждающего, что его взгляды намного шире, чем у других. Мне надо будет очень точно подобрать правильный момент, развить его интерес к моим работам и, опираясь на их высокие стандарты, показать ничтожество остальных. У меня есть одно решающее преимущество: я последний скульптор, у которого он берет интервью. Надо сделать так, чтобы они все в сравнении со мной бледно выглядели.

– Она – классический пример старой аксиомы: кто не может ничего сделать, начинает учить, – объяснил я ему.

Это он не стал записывать. Возможно, я недооценил его, когда рискнул воспользоваться такой банальной идеей.

– Все не так просто, как кажется, – пошел я на попятную. – Но и не так сложно. Ее работы могут быть выполнены любым выпускником школы искусств. Она может приложить красивые разъяснения, но текст в данном случае не является искусством. Текст – это текст, а раз так, мы можем подозревать ее в неискренности.

Я почувствовал, что опять начинаю терять его. Зря упомянул о деконструкционизме.

– Это выглядит вот так, – быстро добавил я. – Она поняла ограниченную способность своих рук, глаз, видения и окружила свои работы интеллектуальным ореолом, которого там, в действительности, нет и в помине.

Он так и остается корреспондентом из новостей, но, похоже, кое-что сумел уловить. И тут он меня удивил тем, что укусил в ответ.

– То же самое можно сказать и про ваши работы, со всеми их «толкованиями», – он поразил меня, употребив это слово, – сопровождающими каждую выставку.

– Да, – снова пошел я на уступку. – Но мои объяснения нужны лишь людям с ограниченным мировоззрением. Для большинства, которое пытается увидеть в моих работах только боль, а не обширный культурный срез, представленный в них. Мои работы не просто занимают пространство, они живут в нем.

– Это очень напоминает высказывания Хайдеггера, работы которого вдохновляют и Лорен Рид, – заметил он с удивительной проницательностью – удивительной для него, конечно.

– Уверяю вас, я не разделяю ее точку зрения, как и она точку зрения Хайдеггера, как бы красноречиво она не заявляла об обратном, – объявил я ему.

После этого он, наконец-то, заткнулся. Мы взялись за литье.

Бронза заполнила форму, и еще до того, как она остыла, он ринулся к своей сумке за камерой.

– Нет, – твердо сказал я ему. – Никаких фотографий. Как я вам уже сказал, эти лица – мои наброски. Если они сумеют вдохновить меня на создание новой семьи в мою серию, то их увидит весь мир. А до тех пор они не будут выставляться.

Он попытался подействовать на мое эго, сказав, что мир искусства заслуживает того, чтобы увидеть эти «удивительные творения» сейчас, даже в нынешней форме. Он был несомненно прав. Но я вывернулся, сказав, что мне нет нужды производить впечатление на разных знатоков.

– Керри помогала вам в работе над ними? – спросил он, впервые за день упомянув ее имя.

– Нет, никто еще с ними не работал. Их еще никто не видел.

Он оторвал глаза от своего блокнота и спросил, что я думаю о ее работах. Я не мог в это поверить. В середине интервью о моем искусстве спрашивают мое мнение о какой-то студенческой чепухе.

– Я их никогда не видел, – ответил я с неподдельным безразличием, которое и испытывал в тот момент.

Он заглянул в блокнот и задал мне очередной докучный вопрос о лицах:

– Почему вы показали мне эти новые лица?

Его собственное лицо при этом оставалось бесстрастным. Я подумал, что он хороший игрок в покер.

– Потому что вы пишете книгу. Я хочу, чтобы вы видели все мои работы, мои самые последние произведения, которые вполне могут оказаться лучшими из того, что я делаю за свою жизнь.

Я не верил в это ни на минуту, но надо как-то подсластить ответ.

Он, нахмурившись, заглянул в блокнот и захлопнул его. Дело кончено. Я чувствовал, что именно это он сейчас и скажет. Он уедет, и я больше его не увижу. Я отчаянно пытался найти какую-нибудь зацепку, чтобы объяснить свои нападки на Лорен Рид и других скульпторов. Очевидно, это было заметно со стороны.

Хорошо покормил Бриллиантовую девочку и Ее Светлость, мясо с картошкой и спаржей. Ее Светлость засветилась, увидев свою тарелку, но я не собирался польстить ей. Я уже видел, как Бриллиантовая девочка делилась с ней своей порцией. Не хочу, чтобы она теряла хотя бы унцию своей сочной плоти ради Ее Светлости.

Они легко добились физической фамильярности атлетов, делящих между собой раздевалку. Они терлись друг о друга, не задумываясь о прикасаниях. Должно быть, они догадывались, что мне все известно. Но Бриллиантовая девочка продолжает демонстративно засовывать палец за пояс джинсов Ее Светлости.

– Как погляжу, вы тут счастливы вдвоем, – заметил я с беспокойством, которое смогла уловить только Бриллиантовая девочка.

– А как же, – ответила Ее Светлость довольно убедительно. Слишком убедительно, чтобы ей можно было верить. Чуть-чуть... натянуто.

У Бриллиантовой девочки план был более тонкий. Она притянула к себе Ее Светлость, поцеловала ее сзади в шею, но при этом не сводила с меня взгляда. На какое-то мгновение Бриллиантовая девочка высунула кончик языка и только тогда сказала, что им нужно бы помыться.

– Я принесу вам воду и мыло.

Они мылись, а я наблюдал за этим действом на мониторе. Ее Светлость изображала саму скромность. Про Бриллиантовую девочку такого не скажешь. Она и раньше во время мытья проделывала со мной подобные фокусы. Каскад поз. Во всем этом было уже кое-что знакомое, но я с волнением наблюдал за действом.

И вот только тогда, во время блаженства после оргазма, я вспомнил о том, что сказал Пустозвону о работах Ее Светлости. В животе у меня все сжалось. В полном смысле слова меня передернуло. Я сказал, что никто никогда не видел их. А ведь в первый раз, когда он пришел сюда, я назвал эти работы многообещающими.

Я с трудом восстановил дыхание. Это всего лишь маленькое противоречие, которое Пустозвон, скорее всего, и не уловил. Даже если он заметил это, я всегда могу сослаться на напряжение во время отливки. Но тот факт, что я позаботился о правильной расстановке мельчайших деталей, во много раз увеличивает мою маленькую оплошность. Я отрепетировал свою речь перед шерифом, знал ее назубок, как опытный актер знает свою роль. Затем я намекнул на ее интерес к шахтам, понимая, что нужна ниточка, которая увела бы их от моих владений. Я не сомневался, что как только они найдут ее велосипед, они подумают о похищении. Тогда я проговорился о ее ухажере. Они стали думать о нем. Да. Все это было так великолепно построено, уводило их все дальше и дальше отсюда. Перевело их мысли на шоссе, карты. К тем линиям, что пересекают весь штат Юта и уходят за его пределы, подальше от меня, от истинного места пребывания девушки. Прекрасно... Прекрасно!.. Прекрасно!.. И вот маленькая ошибка. И все же она меня беспокоит. Маленькая пылинка заставляет глаз слезиться, а если твоя слеза достаточно большая, то мир начинает расплываться. Когда мир художника теряет ясные очертания, художник может оказаться слепым.

Глава восемнадцатая

Лорен лежала под простыней, все еще закрыв глаза. Она желала отмахнуться от забот наступающего дня, точно так же, как до этого смыла следы прошедшей ночи. Она чувствовала рядом тело Рая. Дар его присутствия. Именно так она теперь думала о нем. Сюрприз для одиночества ее тела. Он лежал на боку, отвернувшись от нее. Прекрасная поза, чтобы разглядеть его плечи. Ее взгляд ожил, остановившись на его гладкой загорелой коже. После того как она два дня предавалась любви, сон ее был глубоким. Она не ощущала ни капельки вины за то, что ей так хорошо в то время, как Керри так и не могут найти.

Имя девушки вызвало у нее в животе ощущение тяжелого шара. Темное пятно во всем этом нежном свете. Она беспокоилась, что ее радости плохо отразятся на поисках, но этого не произошло. Пока Рай ходил в литейку Штасслера, чтобы поработать, отлить лица, она обошла весь город, разослала около пятидесяти новых фотографий девушки. Неприятная встреча получилась с матерью девушки в дверях гастронома. Женщина ткнула пальцем в ее сторону и сказала самым печальным голосом на свете:

– Это ты ее сюда послала. Ты!

Отец Керри только покачал головой, словно хотел сказать: «Не принимайте близко к сердцу: она просто очень расстроена». Когда она услышала эти слова, они пробудили в ней прежние сомнения, зажгли их, как спичка зажигает дерево.

Лорен прислушалась к дыханию спящего Рая. Такие тихие выдохи не соответствуют силе его страсти. У нее то же самое. В эти дни они вели себя как два подростка. Они занимались любовью семь раз в день. Она следила за этим, хотя были моменты, когда головокружение не давало ей сосчитать и до двух. И хотя после этого она чувствовала себя разбитой, этот маленький дискомфорт вряд ли был в состоянии загасить бушующее в ней пламя. Она прижалась к нему и поцеловала в плечо.

Рай застонал. Это наполнило ее радостью. Ее руки скользнули под простыню, сжали его крепкие ягодицы. Лорен не могла поверить в ту силу, с которой жаждала его. Это смущало ее, она даже два раза сказала ему, что с ней такого еще никогда не бывало. Но ведь ей было всего тридцать девять. Она – женщина в самом расцвете, правда? Лорен дала волю своему желанию, повернула его к себе, обнаружив, что его член такой же сильный, как у шестнадцатилетнего. Его глаза все еще были закрыты, но он уже озорно улыбался...

Впервые они занимались любовью в спокойном ритме. Теперь не осталось той поспешности, которая присутствовала в предыдущие две ночи. На сей раз он нежно перевернул ее, спрятал лицо у нее на груди. У нее перехватило дыхание...

Лорен взвизгнула, когда все закончилось. По крайней мере, ей так показалось. Лерою, очевидно, тоже. Он поднял свою заспанную морду и заворчал. Не зарычал, нет, но заворчал, как бы от зависти.

Рай озорно оскалился, как это часто бывает с мужчинами после того, как... Лорен сжала его подбородок и велела не быть таким самодовольным. При этом она смеялась. Он тоже смеялся и ласкал ее тело. Она была счастлива. Прикосновения его рук, груди, ягодиц, спины, живота....

– Расскажи мне, что ты чувствуешь, – прошептал он. Лорен постаралась отогнать подальше все заботы и в ответ поцеловала его ухо, шею, щеки, губы. Потерлась о него своей грудью. Она чувствовала, как он напрягается. Громко, как она, он достиг кульминации.

– Ты очень хороша, – прошептал Рай, восстановив дыхание.

– Да? Ты просто так говоришь, потому что можешь взять меня, когда захочешь.

– Я тебя никуда не отпущу.

Лорен поднялась и посмотрела на него.

– Тебе придется. У нас уйма дел. Ты, – она игриво ткнула его в грудь, – должен позвонить в компанию найма вертолетов и получить подтверждение, что у нас будет пилот, а я, – теперь она так же ткнула себя в грудь, – приму душ, а затем выведу мистера Плохого Лероя Брауна на его утреннюю прогулку.

Лорен поспешила в ванную, открыла краны и встала под душ, пока вода не успела согреться.

Вода наконец согрелась. Она закрыла краны и схватила полотенце. А потом быстро оделась и сказала Раю, что вернется через десять минут.

– Я схожу в свой отель, чтобы переодеться.

Когда Лорен и Лерой шествовали через вестибюль, Ол Дженкинс сидел за своим столом и разгадывал кроссворд. Они оставили Рая с заданием прочесать заведения общественного питания, чтобы выяснить, есть ли в этом городе место, где можно прилично позавтракать. Дженкинс не поднял головы, пока не заговорил. .

– Так и не показались этой ночью. Я уже начал беспокоиться за вас. Думал, вас тоже засосало в одну из этих заброшенных шахт.

– Ничего подобного, – ответила Лорен и поспешила к лестнице. Она зашла в свою комнату, скинула одежды так же поспешно, как делала это вчера вечером, когда пришла в комнату Рая. Лорен нашла свежее белье, чистые шорты и подходящую к ним футболку. Сойдет. Причесала волосы, которые в лучах солнца пустыни моментально высохли, чуть-чуть подкрасила глаза и губы.

«Теперь найти подходящие туфли», – сказала она сама себе и откинула в сторону пару кроссовок для пробежек.

Спускаясь по лестнице в вестибюль, она перескакивала через две ступеньки и была уже в дверях, когда Ол сказал:

– Погодите. Принц Лерой едет сегодня на свой курорт?

– Нет, он поболтается с нами по городу. Правда, приятель?

Лерой одобрительно завилял своим обрубком.

– Хорошо. Я просто проверил. Могу вам предложить сиделку для собаки, если я в этой роли вас устрою.

– Это очень мило с вашей стороны, – ответила Лорен, по-настоящему тронутая его добротой. – Спасибо, но мы собираемся взять его с собой. В предыдущие дни нам так много мест надо было обежать, что пришлось отдать его в питомник, а сегодня он вполне вписывается в нашу программу.

Она снова повернулась, чтобы выйти.

– Можно с вами перекинуться парой слов?

Голос у Ола был серьезным. Лорен повернулась и взглянула на него. Он казался очень серьезным.

– Конечно.

– Вы помните, что я вам сказал о тех людях, которые позволяют спихнуть себя в заброшенные шахты?

Лорен кивнула.

– Если бы я был на вашем месте, я бы пошел в управу, и там в отделе шахт навел бы справки. Нет ли таковых на территории Штасслера?

– На моем месте?

Теперь настала очередь кивнуть Олу.

– Обязательно бы сделал это.

– И что бы вы ожидали там найти?

– Я не говорю о том, что вы можете там найти, – он поднял руки в беспомощном жесте, словно и вправду не знал ответа на вопрос. – Прежние владельцы ранчо были очень странными людьми. Они так же, как Штасслер, беспокоились о своем одиночестве. Нет ничего удивительного в том, что он его купил. Прежние владельцы держали ранчо, но, может быть, до этого они там что-нибудь и копали. Четыре поколения землекопов. Некоторые шахты в этих местах имеют не меньше туннелей, чем метро в Нью-Йорке.

Лорен подошла к столу.

– Вы хотите сказать, что я найду...

Ол снова вскинул руки, изображая, что сдается.

– Я просто говорю, что бы я сделал на вашем месте. Я не хочу строить никаких предположений, когда речь идет о ранчо Джонсон. Странные люди все время там жили.

– Эшли Штасслер вам тоже не нравится, да? Ол пожал плечами.

– Нельзя сказать, чтобы меня трогали его скульптуры. Нет, меня они ни на йоту не трогают. Несколько лет назад он устраивал здесь большую выставку, а перед этим организовал шоу, на котором рассказывал всем нам, что именно мы должны увидеть в его «искусстве». Но знаете, что я вам скажу? Не надо говорить людям, что они должны увидеть. Люди и сами могут все хорошо разглядеть. Я знаю, что я вижу. Там не было никаких больших идей, о которых он нам говорил. Бедные ребята, в которых мир вонзил свои зубы и не выпустил...

– Мир?

– Именно так, мир. Или кто-нибудь в этом мире. Я бы навел справки в отделе шахт. Вы можете найти номер участка. Это в налоговом отделе.

Лорен уперлась локтем в стол.

– Кем вы работали, прежде чем купили это заведение? Ол улыбнулся.

– Моей профессией было вмешиваться в чужие дела. И никто не называл меня лучшим другом.

Он дал ей время на размышление.

– Я был местным сборщиком налогов, – теперь по всему его морщинистому лицу расплылась улыбка. – Почему вы думаете, я выбрал такой бизнес, где надо иметь дело с незнакомцами? У меня нет здесь друзей. Но я знаю секретов больше, чем парков в Париже.

Его улыбка перешла в хриплый смешок. Он хлопнул по крышке стола рукой, такой же морщинистой и рябой, как шкура старого персика.

– Полагаю, мы можем это проверить, – заметил Рай, когда они завтракали. Они выбрали ресторан быстрого питания, так как опаздывали на вертолет. – Но у меня по этому поводу такого уж большого оптимизма нет.

– Поговорим позже, – обрезала Лорен. – Пора трогаться. Они оформили полет на имя Лорен, чтобы Штасслер, если он снова будет недоволен полетами над его территорией, не смог связать этот полет с Раем. Владелец вертолета Боб Фландерс заверил их, что Лерою в ангаре будет очень хорошо.

Рай вручил Лорен наушники, помог ей надеть их и установил микрофон точно напротив ее рта.

Она села на переднем сиденье рядом с Фландерсом, который сказал, что его первый полет на вертолете был на благо Дяди Сэма более тридцати лет назад.

– Дельта Меконга. Они сбросили нас там и пожелали удачи.

Когда вертолет взревел, желудок Лорен изобразил лифт. Земля упала вниз, словно ее кто-то отпихнул.

– Это «Белл Джет Ренджер», – объяснил Фландерс по внутренней связи. – На такой вертушке можно очень быстро облететь очень большую территорию.

– Нам не надо слишком быстро, – предупредила Лорен. Фландерс понимающе кивнул головой.

– Вы уже третья группа, которую я вожу на поиски девушки.

– А кто были две другие?

Лорен взглянула на раскинувшийся далеко у них под ногами город, заметила горных велосипедистов, копошившихся на ровных камнях, как пестрые муравьи. Она глубоко вздохнула и попробовала освоиться в стеклянном колпаке вертолета. И у нее зародилось ощущение полета на слишком интимных отношениях с небом.

– Первыми были шериф и старший детектив. Они не хотели ждать, пока пришлют машину из полиции штата. Я летал с ними четыре часа. Мы пропахали всю территорию Штасслера. Ну, а вторая группа – печальное зрелище, – Фландерс покачал головой. – Отец, мать и дед девушки. Я взял с них только за топливо. Даже не представляю, что бы было, если бы я потерял тут одну из своих девочек.

Его глаза скользнули по каньонам, горам и пустыни, раскинувшимся внизу.

– У вас есть дочери? – удивилась Лорен.

– Две, – оживился Фландерс. – Обе учатся в университете в Юте, в Солт-Лейк-Сити. Старшая через месяц заканчивает биологический, – с гордостью сообщил он.

– Поздравляю.

Фландерс пролетел над территорией Штасслера на высоте тысячи метров, что было, как он им объяснил, нарушением воздушного пространства. «А что он со мной сделает? Пошлет обратно во Вьетнам?»

Лорен почувствовала настоящий холодок, который испытывают местные жители к своему знаменитому соседу.

– Это, должно быть, литейка.

Лорен указала на квадратное кирпичное здание справа от них.

– Она и есть, – ответил Рай с заднего сиденья.

– Большая, – добавила Лорен.

Фландерс повернул вертолет так, что они оказались лицом к литейке.

– Я слышал, что он построил это здание сам. Кирпич за кирпичом. Готов пожать ему руку за это. Не каждый богатый сукин сын готов так трудиться.

Лорен согласилась с ним. Литейка была мощным строением, а эта была большой, пожалуй, больше, чем в университете.

Холмы, которые казались расположенными так близко от территории Штасслера, когда они ездили на велосипедах, на самом деле лежали километрах в трех от нее. Когда они приблизились к ним, Лорен разглядела волны окаменевшего известняка, среди которых возвышались огромные валуны. На головокружительной высоте стройные каменные башни. В нескольких километрах от этого чуда природы она разглядела расщелину, где протекала зеленая река.

– Мы можем пролететь над ним? – поинтересовалась Лорен, указывая на каньон, подумав, что Керри могла заинтересовать река. Ее бы саму заинтересовала.

– Хотите вон туда?

– А это можно?

– Там узко, но пролететь можно. Правда, не думаю, что вы там что-нибудь найдете.

Как только Фландерс опустил «Джет Ренджер» в каньон над рекой, стены коридора стали казаться действительно очень тесными. В вертолет ударил порыв ветра, и Лорен зажмурилась, заметив, как руки пилота крепче вцепились в рычаг управления. Пилот взглянул на нее и попросил не беспокоиться.

– Ничего страшного.

Он повел вертолет над рекой. Они летели так низко, что на воде образовывались волны.

– А где вы можете очутиться, если у вас перевернется лодка? – спросил Рай.

– Я бы не хотел перевернуться здесь. Можете попробовать проделать это сами, но вас при этом чертовски здорово поколотит о камни. Мы потеряли тут не одного любителя поплавать.

– Не выплыть? – настаивал Рай.

– Нет, ближайшие километров десять это невозможно. На этих девяти-десяти километрах черт знает что творится. Конечно, если ты не знаешь, что надо в таких случаях делать. Но это все теория.

– А на практике? – не унимался Рай.

– А на практике мы потеряли не одного любителя поплавать, – повторил Фландерс.

Какое-то время они летели молча, пока Лорен не поняла, что Фландерс прав: в таких водоворотах они вряд ли кого найдут, мертвого или живого. Она попросила его показать те места, где раньше находили выброшенные на берег тела.

Фландерс потянул рычаг управления, и вертолет поднялся так быстро, что стены каньона расплылись. Когда они поднялись над каньоном, то увидели, как им машут два туриста. Лорен помахала в ответ, завидуя их беззаботности.

Они пролетели вниз по реке и вылетели туда, где каньон переходит в пустыню. Здесь он превращается просто в трещину с отвесными краями.

– Есть шанс, если она утонула, то ее тело зацепилось где-нибудь здесь. Первые несколько дней я проверял этот район каждый раз, как пролетал мимо.

Фландерс развернул машину на запад и снова пролетел над территорией Штасслера.

– Вы встречали здесь какие-нибудь признаки шахт? – спросила Лорен.

Пилот покачал головой.

– Нет, такого никогда не замечал. Но ведь после того как шахту закрывают, она превращается всего лишь в небольшую вмятину в земле. Но это раньше. Теперь закрывают, как положено: огораживают забором и так далее. Здесь я никогда ничего подобного не встречал. Это было ранчо. Можно найти только черепа скотины.

Они пролетали еще около двух часов, проверив Моаб и его ближайшие окрестности. Чем дольше они летали, тем меньше надежды оставалось у Лорен. Когда она смотрела вниз, то все яснее понимала, какая это большая и трудная работа – найти кого-нибудь среди гор и каньонов. Можешь провести целую неделю и проверить только мизерную часть. «На что ты надеешься? – спрашивала она сама себя. – Хочешь добиться успеха там, где шериф и полиция штата, имеющие намного больший опыт в операциях поиска и спасения, потерпели фиаско?»

Лорен представила себе, что для семьи Керри такой полет дался бы еще труднее. Чувствовать себя таким маленьким на таком обширном пространстве и при этом понимать, что где-то там твоя дочь. Мертвая? Живая? Умирающая? Чувствовать себя беспомощной, когда ставка так высока.

– Давай пойдем наведем справки в отделе шахт, – предложила Лорен Раю, когда они вновь оказались на земле.

– Ты думаешь, что этот твой парень из отеля что-то знает?

– Не уверена, строит ли он из себя умника или просто уходит от прямого ответа, но вполне возможно, что он знает что-то такое, о чем еще никто не подумал.

– Сомневаюсь.

– Рай, пойдем. Что мы теряем?

Они задержались только для того, чтобы перекусить в небольшой закусочной с мексиканской кухней, расположившейся в тени большого дерева. Мимо прошла большая немецкая овчарка, сука. Лерой потянул в ее сторону носом, но не бросился. Лорен подтолкнула Рая: «Смотри, смотри, какой прогресс».

Рай усмехнулся.

– Сомневаюсь, что он такого же мнения.

Отдел шахт зарылся в подвале административного здания. Отделом заправляла Барбара Хершинг, женщина около шестидесяти лет, с румяным лицом, в платье, которое подходило ей лет двадцать назад. Она выглядела приветливой, но не обнадеживающей.

– Никогда не слышала о заявленных шахтах на территории Джонсона. Думаю, вы теперь называете это территорией Штасслера, – поправила она сама себя. – Вы знаете, что Джонсоны происходят от самого Бригхама Янга?

– Нет, – ответила Лорен, надеясь, что женщина все равно поможет им.

Барбара Хершинг уже оказала им любезность, когда нашла номер участка, а не отправила их к налоговому инспектору.

– Давайте посмотрим, что мы можем найти, – сказала она, доставая с полки два пыльных тома. – Мы никогда и не пытались заложить это в компьютер. Мы заносим туда все новые заявляемые шахты, но это не просто, – она фыркнула. – Со старых времен внесены только несколько.

Она раскрыла одну из книг и повела пальцем по странице вдоль колонки цифр, качая головой. На одной из страниц ее палец замер.

– Чтоб мне лопнуть! В конце концов, там действительно была шахта. Заявлена в 1910 году. Можно вас поздравить.

Она подняла голову, сама пораженная своей находкой.

– А что за шахта? – поинтересовалась Лорен.

– Тоже очень интересно, – ответила Хершинг. – Серебряная. У нас всего несколько таких. Они много не приносили. Будь я проклята!

– У вас есть какие-нибудь данные по этой шахте? – вмешался Рай. – Насколько она глубокая, длинная?

Хершинг посмотрела в книгу, потом нерешительно ответила:

– Данные есть, но этим старым заявкам нельзя очень-то доверять. Многие из этих старых владельцев шахт не хотели, чтобы знали, насколько глубоко они ушли...

Лорен подумала, нельзя ли то же самое сказать про Штасслера.

– ...но вот здесь у меня сказано, что она глубиной около ста метров и протяженностью около километра.

– Похоже, большая, – заметила Лорен. Хершинг пожала плечами.

– Я уже сказала, на эти цифры я бы много не поставила. В те времена никто не удосуживался проверять достоверность заявленного.

– Можно получить копию этого документа? – спросила Лорен.

– Это уже за деньги, милочка.

– И сколько?

– О, всего лишь десять центов.

Когда они поднимались на главный этаж административного здания, их заметил шериф Холбин и поспешил прямо к ним.

– Мне сказали, что вы здесь.

– Здесь. Мы хотели навести кое-какие справки в отделе...

– Вы видели Джареда Нильсена? – оборвал он их.

– Последний раз мы видели его в среду. Мы с ним вместе проехались на велосипедах.

– Об этом я знаю, – кивнул Холбин. – А после этого?

– Нет. А что случилось?

– Сегодня днем он должен был пройти опрос на детекторе лжи, но так и не появился.

– Мне казалось, что мероприятие было назначено на вчера, – прищурился Рай.

– Было. Но специалист смог приехать только сегодня, так что мы отложили допрос. А теперь Нильсен исчез.

– Что значит исчез? Вы проверяли его номер? – вмешалась Лорен.

Шериф устало посмотрел на нее.

– Да, мэм, мы проверили его номер. Там все еще лежат кое-какие его вещички. Но нет ни велосипеда, ни машины.

– Мне казалось, что он у вас под наблюдением, – заметил Рай.

Шериф скрестил на груди руки.

– Держали под наблюдением. Но он ушел во время пересменки, что только усиливает подозрения. Все выглядит так, словно он поджидал момент, когда мы отведем от него глаза. Мы не должны были потерять его, но вот это именно и произошло. Я поднял на ноги полицию штата.

– Так вы действительно полагаете, что он сбежал? – спросила Лорен.

– Думаю, он нарушил данное мне обещание, и я выписал ордер на его арест за побег. И я не шучу с этим. Так что если вы вдруг случайно его встретите, – шериф, прищурившись, внимательно посмотрел на обоих, – скажите ему, что это была самая большая ошибка в его жизни. И что самое лучшее для него – это самому явиться к нам.

Джаред Нильсен не чувствовал, что он совершил ошибку, тем более самую большую в своей жизни. Он считал, что чертов шериф связал ему ноги, все время откладывает допрос на детекторе лжи и при этом думает, что Джаред будет сидеть на месте пай-мальчиком. Хватит. Он мог пройти проверку на детекторе лжи в любое время, а вот для Керри время не терпит.

Он медленно и осторожно, чтобы не поднимать хвост пыли, вел свой «Экспедишн» по пустыне. Похоже на то, что он крадется. Примерно через двадцать минут он увидел справа от себя Грин-Ривер[27] и крутое ущелье, из которого она вытекала. Джаред ездил здесь на велосипеде вчера рано утром, когда проводил предварительную разведку местности. Он знал, что на берегу реки со стороны Штасслера большая пещера, где он сможет спрятать свою машину. На самом деле там было несколько пещер, но он имел в виду ту, которая, казалось, была проделана носом Боинга 747.

Джаред прямо на «Экспедишне» въехал туда так, словно это был гараж. Пещера оказалось около десяти метров глубиной. Она надежно укрывала машину, если, конечно, не начнутся серьезные поиски. Потолок у пещеры оказался достаточно высоким, поэтому велосипед из багажника на крыше можно было снять уже внутри. Джаред планировал проехать на велосипеде через все ранчо до самых зданий.

Часы на приборной показывали пять минут четвертого. Он очень тщательно спланировал время. Но впереди долгий путь.

Джаред очень волновался. И ему надо прятаться: он улизнул от полиции. Не может же он сидеть где-нибудь в пригороде, распивая кофе. Он планировал пробыть здесь до захода солнца, в сумерках пересечь на велосипеде пустыню и провести ночь в поисках Керри. Джаред, конечно бы, предпочел обыскать ранчо днем, но, как ему говорила Керри, Штасслер иногда неделями не покидает своих владений. По крайней мере, ночью он должен спать.

Джаред снял с багажника велосипед и проверил рюкзак на предмет всего необходимого: снаряжения, воды, пищи. Даже если ему придется прятаться, на два дня ему должно хватить. Если Керри там, то он должен найти ее. Газеты писали, что шериф тут был и осмотрел территорию, но Джаред не собирался «осматривать». Он прочешет каждый метр этого участка. Ни в какую шахту она не упала. Не было ее на этой чертовой дорожке для джипов. По его расчетам за пределами ранчо этого Эль Пресмыкающегося возможностей оставалось не так уж и много.

Вскоре после семи Джаред натянул рюкзак, сел на велосипед и направился в пустыню. Тени от холмов поглощали и без того сумеречный свет. Его фигура стала призрачной. Камуфляжный костюм и грязь, которую он наложил на раму, руль и педали, еще больше способствовали маскировке. Он ехал с большими предосторожностями, так как впереди перед ним простиралась незнакомая для него местность.

Джаред больше часа боролся с пересеченной местностью, но вот перед ним замаячили силуэты зданий ранчо.

Ближе всего находилась литейка. Он спрятал велосипед в кустах красной полыни и, пригибаясь, перебежками от одного чахлого кустика к другому стал пробираться ближе к зданиям. Признаков Эль Пресмыкающегося нигде не заметно.

Джаред подобрался поближе к задней стенке литейки. Он решил обыскать ее первой. В такое время суток там самая маленькая вероятность наткнуться на Штасслера; Керри сказала, что тот любит работать по утрам, поэтому у нее всегда было свободное время во второй половине дня.

После литейки Джаред обыщет главный дом. Там Керри ночевала. Он найдет местечко, откуда можно будет наблюдать за Штасслером, и когда утром Эль Пресмыкающийся пойдет работать, Джаред проникнет в сарай и гостевые помещения. Это – самая трудная часть задуманного. От одной мысли о риске наткнуться на Штасслера у него холодило в животе. Но, возможно, до этого и не дойдет. Он найдет Керри задолго до того, как надо будет войти в сарай.

Когда Джаред подобрался поближе к литейке, он начал испытывать чувство благодарности к Штасслеру за то, что тот не завел собаку. Последнее, что ему сейчас было нужно, так это лающая большая старая овчарка, а еще хуже, собака, пытающаяся его съесть. Никакого оружия у него не было, если не считать армейского шведского ножа. Как бы ему хотелось иметь пистолет. Вот он приблизился не более чем на пять метров к задней двери литейки.

Прежде чем вскарабкаться наверх, он еще раз осмотрелся. Она где-то здесь. У Джареда в этом не было никаких сомнений. Но тут его взгляд упал на землю, и он испугался, что она уже мертва. Ее могли засунуть в тесную могилу.. Но это выглядело слишком жестоким. Нельзя же ждать всю жизнь Керри, чтобы ее тут же отобрали у тебя. Он отказывался верить в подобную несправедливость. А еще он отказывался верить в невиновность Штасслера до тех пор, пока не обыщет каждый сантиметр его обиталища.

Джаред сделал очередную перебежку в сторону литейки, завернул за угол. Он хотел удостовериться, что джип Пресмыкающегося стоит в сарае. Было бы просто здорово, если бы его не было на месте. Керри говорила ему, что если он и выезжает в город, то делает это поздно вечером.

Джипа там не было. Джареду хотелось кричать от радости, но тут он сообразил, что Штасслер мог поставить его перед сараем. Узнать это он мог, только добравшись до фасада литейки.

«Подумай об этом», – сказал он себе. Если его нет, изменит ли это что-нибудь? Ни в коем случае. Так что придерживайся плана. Загляни в литейку, выясни, что там можно найти. А уж потом, если ничего нет, можно подумать, не пробраться ли этой же ночью в сарай и гостевые комнаты.

Джаред вернулся и толкнул заднюю дверь. Металл. Наподобие того, что делают на складах. К тому же дверь закрыта. В этом нет ничего удивительного. Керри сказала, что он очень скрытный. Окна с двойными рамами, из прочного металла. Тоже закрыты. Все хуже, чем он думал. Прежде чем выбить стекло – разбить двойное закаленное стекло, – он решил проверить крышу. Отец брал его с собой на Йосемит... Теперь он забрал с собой все, что могло бы пригодиться для того, чтобы забраться на любое строение. В литейке обязательно должна быть печь. А печь, в свою очередь, подразумевает трубу. Обычно кирпичную. Джаред был худощавым и достаточно сильным. Кроме того, с крыши литейки он мог осмотреть территорию и проверить, нет ли джипа перед сараем.

С первой же попытки Джаред сумел зацепить конец веревки с кошкой за край плоской крыши. Он сделал это так же ловко, как рыбак со спиннингом подцепляет форель. Однако, когда Джаред начал взбираться на стену, держась за конец веревки, то почувствовал себя животным, которого вот-вот поймают. Вскоре он испытал ощущение первого успеха: взобравшись на крышу, тут же обнаружил приоткрытый световой люк.

«Отлично», – сказал он себе. Джаред затащил наверх рюкзак и веревку и начал крадучись пробираться по крыше. Он заглянул в световой люк, но разглядел внизу только неясные тени.

Перебежав к лицевой стороне литейки, он посмотрел на сарай. Там стоял джип Штасслера. По его животу пробежал холодок. Только сейчас он понял, сколь велика была его надежда на то, что Эль Пресмыкающегося нет в его обиталище.

Джаред подумал о том, что ведь именно это он и предвидел. Но лучше от этого не стало. Он поспешил на середину крыши, испытывая беспокойство от осознания того, что Штасслер может его заметить, просто выглянув в окно помещения для гостей, находящегося на втором этаже сарая.

Лучше скрыться.

Джаред открыл люк и положил его на крышу. Зацепив кошкой на веревке за металлический край люка, он начал спускаться навстречу неподвижным теням. Но как только его ноги коснулись пола, ему стало страшно. Вдруг одна из теней сейчас выскочит и схватит его?

Несколько мгновений, пока не успокоилось дыхание, Джаред осматривался, ждал, пока глаза привыкнут к сумеречному неровному свету. Именно в этот момент он и заметил скрючившегося в углу человека.

Штасслер? Что он здесь делает? Затем он сообразил и чуть было не подпрыгнул от радости. Это всего лишь скульптура! Статуя! Джаред так старательно разглядывал фигуру, как раньше ни разу не разглядывал ничего в жизни. Наконец в отблесках света уходящего дня разглядел металлическую руку. От испытанного облегчения Джаред укусил тыльную сторону ладони – детская привычка, от которой он так и не сумел избавиться за последние десять лет.

Он отдернул руку ото рта. Ему не хотелось, чтобы Керри увидела его таким. Он не был лишен геройских фантазий. Он воображал себе ее благодарность, когда она его увидит. Распахнутые объятья. Слезы благодарности. Она доверит ему свои секреты, а он, Джаред Нильсен, расскажет ей, как он совершил этот благородный поступок.

Справа он разглядел передвижной подъемник и цепь, свисающую с его двадцатисантиметрового блока. В паре метров за краном начиналось свободное пространство с металлической решеткой и земляным полом. В воздухе носился легкий запах каких-то химических реактивов. Не то чтобы неприятный, но острый. Подобный запах исходит от погашенной, но все еще тлеющей деревяшки.

Взглянув налево, он увидел печь, круглую, высотой с него, с кнопками и переключателями. В метре от нее стоял тигель. Все в одном месте. Но зачем такая большая площадь? Он кое-что знал об отливке из рассказов Керри – как делается форма, как нагревается и остужается бронза, как недопустима поспешность. Абсолютно ни в чем. Рассчитан каждый момент. Поэтому литейки планируются очень тщательно. Вот настенные вытяжные вентиляторы, раковины, стол для изготовления форм. Все правильно. Необходимое оборудование. А что там, за перегородкой?

Первый шаг по бетонному полу Джаред сделал очень осторожно, стараясь ни на что не наткнуться. Еще одна тень в сгущающихся сумерках ночи, которая бесшумно скользит к перегородке. Он не хотел свалить один из баллонов с кислородом, углекислым газом или аргоном. Откройся кран одной из таких штук, и она превратится в ракету, вылетит прямо сквозь кирпичную стену. Вот поэтому на них сверху и надевают куполообразные металлические колпачки. А Керри говорила, что скульпторы часто ленятся навинчивать их.

Джаред наступил на маленький твердый предмет, остановился и подобрал осколок. Рядом стоял стол. Наверное, на нем Штасслер после отливки разбивает форму.

Постой! Он вытянулся и замер, увидев на самом столе три тела, одно из которых принадлежало женщине. Неподвижные. Такие же напряженно застывшие, как он сам. Но их кожа была... зеленоватой. Они казались твердыми и хрупкими. Иисус... они оказались без голов. Если не считать их размера и выступающих половых органов, они не имели никаких отличительных признаков. Напоминали мумии. Чтобы оценить форму, Джаред прикоснулся рукой к телу мужчины. Рядом с ним лежала женщина, а самым крайним – мальчик. Ужасны. Безголовые тела. Джаред почувствовал тошноту. Только сейчас он осознал, насколько он сам беззащитен.

Эти статуи не только напугали, но и заинтриговали его. Он провел пальцем вдоль фигуры мужчины. Палец дошел до конца руки, и Джаред ощутил каждую мелкую деталь, кожу, мышцы, кости. То, что Керри называла магическим воздействием скульптуры.

Джаред оглянулся. Окон нет, сплошная стена. Тогда он полез в рюкзак и достал фонарик, который велосипедисты надевают на голову. Он установил самый маленький луч и нажал выключатель, держа фонарь в руке. То, что он увидел, заставило его от изумления открыть рот – реальное ощущение боли. Рука мертвеца словно хватала воздух. Джаред почти видел отчаянное движение... Каждый палец вытянут, согнут. Они торчат в разные стороны, как шипы на колючем кусте. Кости и сухожилия проступают сквозь кожу. Но именно поверхность руки заставила Джареда поежиться от ужаса. Неожиданно он почувствовал, что его геройское приключение – глупая выходка. Он никогда не найдет Керри! Рука скульптуры была пропитана ужасом. Усилие выжить превратило руки в примитивное порождение джунглей. Не конечность для путешествия, пропитания, а оружие, готовое сражаться за жизнь своего хозяина. Но оно потерпело поражение. Ощущение близкой гибели он и видел яснее всего во вздувшихся бицепсах, вытянувшихся мышцах предплечья, скрюченной руке, которая вполне могла быть когтистой лапой, управляемой яростным первобытным голодом.

Хрупкий материал раскололся. Джаред уронил руку. Он отступил на шаг назад, встревоженный произведенным звуком. Его охватило нехорошее предчувствие. Он тихо выругался. Машинально. Бессмысленно. Надел фонарь на голову, чтобы освободить руки и посмотреть на то, что натворил. Его взгляд упал на ноги мальчика, изломанные мучениями, вывернутые, словно мальчик извивался, стараясь избежать чего-то.

У Джареда появилось ощущение, что он попал на бойню, в разделочную мясника. Его взгляд вернулся к остаткам руки мужчины. Куча осколков и пыли. Что я наделал?! Даже теперь, после того как у него родилось подозрение о грубом насилии, совершенном здесь, после того, как он почувствовал факт убийства, он ощущал свойственное нормальному молодому человеку чувство вины за то, что испортил чужую работу.

Рука разлетелась на несколько дюжин острых осколков. В луче фонаря он увидел поднимающиеся пылинки. Большое серо-зеленое облако поднималось с пола. Вот он ощутил пыльный запах.

Джаред понимал, что-то пошло наперекосяк. Он почувствовал это в ту минуту, как увидел кучу обломков. Ты должен закончить дело сегодня ночью, так как завтра скульптор увидит, что ты натворил. Джаред понимал, что речь идет не о проникновении в чужие владения, а об убийстве. Он покрылся гусиной кожей от ощущения опасности, окружавшей его.

Его цель располагалась на другом конце комнаты – перегородка. Он прошел мимо стола, пилорамы, козел, мешка с инструментами и еще двух баллонов для ацетиленовой горелки.

Когда Джаред зашел за перегородку, то сделал луч чуть шире. Все было покрыто пылью, стол, инструмент – киянка и резец. И пол. Опустив взгляд, Джаред заметил отпечатки ботинок. На вид очень свежие. Хорошо различимые. Они вели к деревянному ящику размером в четыре кабинетные тумбочки для бумаг и обратно. Но что было странно, очень-очень странно, так это то, что один отпечаток имел только каблук, словно нога вошла прямо в ящик, словно деревянная стена была просто иллюзией, стеной, сквозь которую можно пройти.

Не задумываясь о собственных следах, Джаред подошел к ящику. Когда он притронулся к нему, чтобы сдвинуть, пальцы нащупали щель. Дверь! Она открылась без всяких усилий.

Луч фонаря высветил пол, но уже не бетонный с отпечатками на пыли, а земляной. Чуть дальше Джаред заметил торчащий из земли конец алюминиевой лестницы, поднимавшейся из дыры в полу.

Это было похоже... похоже на вход в шахту. Но шахта была заброшена так же, как аэропорт в Лос-Анджелесе. «Керри тут, – сказал себе Джаред. – Она там внизу».

Он залез внутрь деревянного ящика и закрыл дверь. Уставился в темную дыру, но его фонарь освещал только длинную лестницу и темную грязь у основания.

Липкий от страха, но взволнованный, он стал спускаться. Полицейские не знают про это место. Никто про это не знает. Он залезет туда, найдет ее и уведет отсюда к чертовой матери. А позже, этой же ночью Джаред вернется сюда с шерифом, и этот сукин сын получит свое.

Добравшись до конца лестницы, он и вправду оказался в шахте. Его лампа задевала за потолок. Зная свой рост, он предположил, что высота шахты около двух метров, примерно столько же в ширину. Это он проверил, расставив в стороны руки.

Через каждые несколько метров стояли деревянные опорные балки величиной с железнодорожную шпалу. Они поддерживали дощатый потолок. Когда он потрогал балку, с нее посыпалась пыль, но балка показалась ему достаточно прочной. Джаред забеспокоился об обвале, но нашел для себя не очень-то убедительное утешение в том, что сейчас обвал должен интересовать его в последнюю очередь. Его главная забота находится где-то в конце этого длинного тоннеля, мучается за пределами досягаемости света его фонаря.

Его обдало холодным влажным воздухом. Погружаясь во тьму, раздвигая в стороны темные границы, Джаред обернулся и увидел, как незначительна его победа. Он отошел от лестницы всего на пару метров. Слабый луч фонаря нервно прыгал по стенам, потолку и холодному земляному полу. Складывалось такое впечатление, что стены стараются сомкнуть над ним саван тьмы, заставляя его идти все глубже и глубже в чрево еще более враждебного мира.

Спуск стал круче. Все дальше в глубину. В этой густой, смертоносной темноте Джаред задумался: а может ночь – безжалостный, ненасытный зверь, выбирающийся из норы на землю, чтобы покрыть ее темнотой, задушить холодом. Странная мысль. Джаред понимал это. Но она прицепилась к нему, словно кошмар, который удерживает сон, не давая проснуться.

Где кончается этот тоннель? Как еще далеко? Джаред подумал: не броситься ли ему назад? Не убежать ли из этой могилы? Тоннель напоминал огромный сосуд, наполненный смертью. Джаред не догадался поглядеть на часы, когда спустился по лестнице, так что, когда он увидел, что уже половина десятого, это ему абсолютно ничего не сказало. Сколько времени он спускается под землю? Полчаса? Час?

«Керри, – шептал он. – Керри». Он пытался ухватиться за ее имя, но его героизм растворялся в страхе. Джаред начал бояться, что его фонарь погаснет. Иссякнут батарейки. Тогда ему придется пробираться в абсолютной темноте. Страх сковывал его члены. Он вспомнил, как целыми ночами держал в своей спальне включенным ночник. Так продолжалось до первых курсов высшей школы. Каждое утро он прятал его в чулан, чтобы кто-нибудь из его приятелей случайно на него не наткнулся. Его ночные страхи – глубокие, настырные, постоянно голодные хищники. И вот теперь он снова почувствовал их зубы.

«Фонарь не должен потухнуть», – убеждал он себя. Батарейки новые. Луч яркий. Смотри сам. Когда он приказал себе посмотреть вперед, то увидел железные рельсы, которые резко обрывались примерно в двадцати метрах от того места, где он стоял. Джаред осторожно приблизился. У него мелькнула искра надежды. Рельсы выведут его к концу тоннеля! А тогда он вернется в литейку. Его страх оказался так силен, что все остальное по сравнению с ним выглядело очень бледно.

Когда он подошел к началу рельсов, то увидел, что по обе стороны тоннеля шахты – пещеры. Джаред осторожно посмотрел сначала направо. На него уставились отвратительные бронзовые лица. Никаких тел, только человеческие лица, висящие на стене в трех метрах от него, мерцающие в луче его фонаря. Пустые глаза злобно уставлены в одну точку, рот искривлен от ярости или боли.

– Иисус X... – но он так и не сказал Христос, настолько испугался того, что единственным союзником, которого он здесь сумел найти, стал Бог его детства, к которому он пытался взывать.

Повернувшись, он посмотрел в пещеру на другой стороне рельсов и увидел женские лица с той же парализующей внешностью. Те же искаженные черты. Они выражали ту же жуткую боль, что и рука мужчины в литейке. Джаред повернулся назад и принялся изучать мужские лица. Может быть, вот это его лицо?

«Она права, – сказал он себе. – Керри совершенно права. Он – пресмыкающееся, настоящее пресмыкающееся. Не более, чем Эль Пресмыкающееся». Теперь Штасслер уже не был тем, над кем Джаред мог подшучивать. Штасслер – холодное, коварное пресмыкающееся. Джаред метнулся обратно к лестнице. Он уже увидел себя выбирающимся в литейку, но не в ночь, а в сверкающий день.

Однако он сумел сдержаться. Он верил. Керри где-то рядом. Ему надо идти дальше. Если и есть в его жизни момент, когда надо проявить настоящую храбрость, так он настал.

Начало конца его приключений.

Каждый его шаг вперед громко отдавался в стенах тоннеля. Каждый шаг наполнял его благоговейным ужасом, который так и не оставлял его.

Ему в голову пришла строчка из песни с одного из отцовских лазерных дисков. Старик слушает разную дрянь, но эта строчка Джареду запомнилась. В этой строчке говорилось о том, как надо стремиться к тому, что ты больше всего хочешь в жизни.

Отлично, он готов бороться, правда, как именно он будет это делать, он не знал. Со шведским армейским ножом? Голыми руками? Ногами? С тех пор, как он занимался каратэ, прошло много времени. Тогда ему было всего лет десять. Он сейчас вряд ли вспомнит и удары.

Вот такие мысли. Некоторые успокаивающие, но в основном тревожные. Они одолевали его, пока он пробирался вдоль рельсов. Джаред прошел около семидесяти метров, и тут шахта внезапно расширилась. Он обнаружил свет детектора движения, освещавший комнату слева от него, наполненную бронзовыми лицами наподобие тех, что он видел несколько минут назад. Они были расставлены на стеллажах, поднимавшихся до потолка, находящегося в трех метрах над головой. Напротив него, выше уровня глаз, расположилась бронзовая семья, одна из штасслеровских семей, но с ужасными искаженными пыткой лицами, гораздо хуже тех образцов из Семейного планирования, фотографии которых показывала ему Керри. Мать, отец, маленькая девочка лет трех-четырех и мальчик года на два старше девочки. Они выглядели так, словно потеряли все: любовь, жизнь, надежду и веру в Бога в единое мгновение.

Джаред отвернулся и стал искать ее лицо. Он чувствовал себя как человек, которого привели в морг для горестного опознания. Его глаза скользили слева направо вдоль каждой полки. Джаред видел различные лица, некоторые симпатичные, некоторые нет. Все они были искажены судорогой. Почему Штасслер прячет их здесь? Задав себе этот вопрос, Джаред сразу же нашел и ответ. Теперь он знал, что Эшли Штасслер прячет эти лица, потому что Эшли Штасслер – убийца. Каждая его скульптура – это могила, если не души, то тела. Мысль о том, что он делал с телами, была вторична. Он украл их жизни, а их кости, их черепа, их кровь стали расходным материалом его работ.

Джаред, который не молился уже многие годы, который смутно помнил службу методистской церкви, обратился к Богу со словами, имеющими смысл для всех, кто попал сюда. Несчастные тоже обращались к молитве. И вот чем Бог заплатил им: полки, стены, пустой взгляд, обращенный в вечность. Ад, сокрытый глубоко под землей. «А теперь и ты здесь», – прошептал он. Губительный страх умереть в абсолютной темноте пронзил его, когда он сообразил, что детектор движения может быть связан с сигнализацией.

Все-таки он заставил себя обыскать полки до конца, но еще до того, как он справился со своей задачей, свет потух. Только луч его фонаря пробивался сквозь темноту.

Что происходит? Джаред вращал головой по сторонам, но ответа не находил. Он не смог обнаружить и продолжения шахты, если оно у нее было, конечно. Луч его фонаря высветил стоящую на рельсах тележку. Она упиралась в каменную стену. Понятно, сообразил он, конец линии. Он начал судорожно обыскивать ее, стараясь найти топор, багор, любой инструмент со смертельным острым краем, но тележка была пуста. И тут он услышал шаги, отдаленные, как удары молотка, доносящиеся из шахты, по которой он только что так тихо прокрался.

Он выключил свой фонарь и внимательно прислушался. Шаги приближались, неторопливо и уверенно, как наступление дня. Никакой спешки. И новый звук, словно о землю ударяется палка. Или о потолок? Звуки резкие, дерзкие. Сюда шел кто-то, не знающий о страхах Джареда, кто-то, кому наплевать, слышат его или нет. Тот, кто идет в темноте и не заботится о свете.

Тук, тук, бац. Тук, тук, бац. Тук, тук, бац.

Джаред вытащил свой шведский нож, раскрыл самое большое лезвие, длиной не больше нескольких сантиметров. Тем не менее он держал его перед собой, как это делают в кино или в телевизоре. Джаред испытывал слабость из-за страха, а не силу, необходимую ему сейчас. Он был очень уязвим. Эти чувства усилились, когда шаги стали громче. Палка, дубина, или что там еще начала бешено стучать, отбивать ужасный ритм, особое стаккато:

Бац, бац... бац-бац-бац-бац.

Должно быть, Штасслер. Джаред хотел спрятаться. Но где, черт подери, здесь спрячешься? Не лучше ли встретиться с ним лицом к лицу? Керри говорила, что Штасслер примерно такого же телосложения, что и Джаред, но намного старше. Возможно, он не так силен, как Джаред, не имеет такой реакции.

По мере того как шаги становились громче, ближе это безумное бац-бац-бац... бац-бац-бац-бац заплясало у него в голове. Джаред даже подумал, не забраться ли ему в тележку. Затем о том, чтобы спрятаться за нее. Он откатил ее от стены, надеясь толкнуть на Штасслера.

Он прикинул, что тележка может сделать человеку, когда его ослепил внезапно вспыхнувший свет. В нескольких метрах от себя он увидел скульптора, опирающегося на бейсбольную биту. Джаред даже не мог толкнуть на него тележку: Штасслер стоял не на рельсах. Глупый план. Все, что Джаред мог сделать, так это сохранять тележку между ними. Но даже эта идея, в корне безнадежная, провалилась, когда Штасслер нацелил на него пистолет.

– Ты идиот, – объявил он.

– Очень жаль, – ответил Джаред.

– Чего жаль? Что ты идиот? Или то, что ты пробрался в мои владения и изгадил мою работу?

– Мне очень жаль. Я не хотел.

– А, не хотел. В таком случае уходи. Убирайся. Ну, давай, пошевеливайся.

Штасслер махнул ему, чтобы тот вышел из-за тележки, но Джаред не хотел принимать правила его игры.

– Ты не хочешь уходить? Ты хочешь остаться здесь с моими друзьями? – Штасслер взглянул на бронзовые лица. – Как ты думаешь, какую смерть приняли они?

Джаред рискнул взглянуть на полки, на семью, стоящую справа от него. Он подумал о том, нельзя ли опрокинуть их на Штасслера.

– Не знаю.

– Скажи мне, Бриллиантовый, думаешь, они умерли хорошей смертью? Думаешь, они умерли в счастье?

– Не знаю.

– Ты становишься упрямцем, Бриллиантовый. Как тебя все-таки зовут?

Джаред ответил.

– Я так и думал. И был бы очень разочарован, если бы это был кто-то другой. Зачем ты явился сюда?

– Я кое-кого ищу. Штасслер улыбнулся.

– И кого же ты можешь здесь искать?

– Керри Уотерс.

– Керри Уотерс? Маленькие сиськи? Крепкий, круглый зад? Рыжая? Была моим стажером?

Джаред едва заметно кивнул.

– Идем, я отведу тебя к ней, но сначала я хочу узнать, как ты сюда попал.

– Попал сюда?

– Да, как ты приехал. Ты пришел пешком или помахал своими крылышками и прилетел? Как ты попал сюда, Бриллиантовый?

– Приехал. А потом на велосипеде.

– Ты приехал на машине, а потом ехал на велосипеде? Джаред уставился на него.

– Где твоя машина?

– Около реки, в пещере. В одной из больших пещер в известняке.

– Ты поставил ее там?

– Да.

– А велосипед?

– Он за вашей литейкой, может быть, в километре.

– Кто знает, что ты здесь?

– Все.

– Ты плохой врунишка, Бриллиантовый. Правда в том, что никто не знает, что ты здесь. Хочешь знать, как я узнал об этом? Потому что я прослушивал полицейскую волну. Они уже тебя ищут. У них выписан ордер на твой арест. Насколько им известно, ты исчез. Залезай сюда, – Штасслер стукнул бейсбольной битой по тележке, и от этого звука Джаред подпрыгнул. – Я тебя подвезу.

– Нет, – Джаред твердо покачал головой.

– У вас нет выбора, молодой человек. Или вы забираетесь сюда, или я отстрелю вам яйца.

Джаред забрался в тележку.

– Это всегда срабатывает, – заметил Штасслер так, словно разговаривал сам с собой. – Встань на колени и наклони голову к коленям.

– Что вы собираетесь делать?

– Я же тебе сказал, отвести к Керри Уотерс.

Джаред выполнил то, что ему сказали, держа нож ближе к груди, выжидая момента, любого момента, когда можно будет воспользоваться оружием.

Штасслер приставил пистолет к его затылку. Ему не потребовалось никаких усилий, чтобы толкнуть тележку, он только дотронулся до нее, и старый вагон загромыхал железными колесами, задребезжал, как мешок с костями.

– Что вы с ней сделали? – в этот вопрос молодой человек вложил последние остатки своей храбрости.

Штасслер засмеялся.

– Что я с ней сделал? А что ты думаешь, я с ней сделал?

– Я... думаю... может... быть... вы...

– «Я... думаю... может... быть... вы...» Постарайся говорить цельными предложениями. Да, она у меня где-то здесь. Мы здесь ее называем новым именем. Хочешь узнать каким?

Джаред попробовал кивнуть. Тележка затряслась еще громче.

– Ее Светлость. Она так дурно пахнет, что мы ее прозвали этим именем. А как нам назвать тебя?

– Я... не знаю, – выдавил он.

– Назвать ли нам тебя Бриллиантовый, или назвать тебя Покойник?

Джаред услышал металлический щелчок.

– Пожалуйста, не надо... пожалуйста.

– Ты и вправду думаешь, что не умрешь, да? Смирись с этим. Это нормально. Остальные тоже не верили. Самый последний из вас думал, что кто-то или что-то вмешается в последний момент. Я прав? – он толкнул его дулом, но так и не получил ответа. – Вы все думаете, что Бог спустится с потолка, с неба, или выйдет из тени и спасет вас? Мне знакомы подобные мысли. В наши дни подобное случается все чаще и чаще. Я виню за это культуру. Как это ни печально, но все это чепуха. Хочешь помолиться? Советую согласиться. Купи себе еще немного времени. Больше, чем тебе может принести бойскаутский ножик, который ты держишь в руке.

– Власти догадаются, – пробормотал Джаред голосом, едва слышным из-за шума тележки. – Они здесь не потерпят исчезновения людей.

– Но ты к понятию «здесь» не относишься, Бриллиантовый. Ты бежал от правосудия. Ты главный подозреваемый в деле Керри Уотерс.

Джаред хотел что-то сказать, даже открыл рот, но сказанное Штасслером лишило его сил.

– Я тебя озадачил, да? Попробуй помолиться. Это и вправду даст тебе немного времени. Люблю слушать молитвы. Может, если ты достаточно усердно помолишься, твой Бог действительно спасет тебя – твой маленький божок в машине.

– Я... Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое. Да...

Звук выстрела эхом прокатился по стенам шахты. Если бы это был луч света, он сотню раз пересек бы тоннель и оставил за собой сотни ломаных линий. Но это был звук. Вокруг только темнота, а в ней мертвый юноша.

Когда эхо затихло, тележка покатилась по шахте дальше. Ее скрежет наполнил гробницу.

Глава девятнадцатая

Мертвый вес. Бриллиантовый – отличный пример этого понятия. Полагаю, он весит где-то сто шестьдесят – сто семьдесят фунтов, а я ведь не тяжелоатлет.

Но я должен вытащить его из тележки.

Я сунул руки под его сальные подмышки, напряг мышцы живота, чтобы помочь спине, и поднатужился. Мертвый, он почти такой же вялый, как и живой. И думает не лучше. Придурок.

Ну вот, я наполовину вытащил его, но теперь мне надо остановиться, перевести дыхание и подготовиться к следующему рывку. Хочу вывалить его в шахту как можно аккуратнее. Чем больше он будет здесь валяться, тем больше мне придется убирать. А для этого мне придется вернуться сюда с веником и совком, с тряпкой и ведерком. Нужно убрать все капли крови. Но, надо сказать, чувствую я себя, несмотря на все трудности и неожиданности, довольно хорошо, почти в эйфории.

Появление этого молодого дурака и его неизбежная кончина заставили меня почувствовать себя канатоходцем без страховки.

А страховка-то сейчас нужна как раз именно ему. Я подтащил его к самому краю шахты, под неподвижные взгляды Гарриетов из Минеолы, штат Нью-Йорк. Семейное планирование №3.

– Поздоровайся с Гарриет, Бриллиантовый, она последнее лицо, которое ты увидишь.

Я пихнул его ногой, и пока он падал, прислушивался, как он ударяется то об одну стену, то о другую. Думаю, тут тридцать, а то и пятьдесят метров. Но это не прямое падение. Все это время он бился о стены.

Я слышал, как он приземлился. Приземлился? Нет, не думаю, что это слово подходит. Скажем, что я слышал, как его падение прервалось. Удовлетворительно. Впечатляет.

Я отряхнул руки и направился в литейку. Так много надо сделать, так мало времени осталось, а мне надо хоть немного поспать.

Меня разбудили первые проблески солнца. Я вскочил в считанные секунды.

Мне не пришлось долго искать его велосипед. Повезло. Я буквально наткнулся на него. А ведь мог час, а то и дольше таскаться по пустыне. Надо вручить его хозяину. Он проделал достойную похвалы работу, обмазав его грязью. Велосипед вполне бы мог проваляться там до первого дождя.

Я проехал на нем до литейки, снял колеса, руль, седло. Я чувствовал себя, как в сборочном цеху, но это была единственная возможность спустить велосипед в шахту. Я оттащил все части к Гарриетам, и вернул велосипед его владельцу. Я не вор.

Теперь передо мной стояла более трудная задача разобраться с машиной. Ее разобрать и запихать в шахту невозможно. О том, чтобы ее куда-то перегнать, не может быть и речи. Лучше уж написать «Я – убийца» на почтовой карточке и повесить ее себе на ворота. Но я не мог оставить машину на открытом месте рядом с моими владениями.

Надо проехать на велосипеде до начала каньона, чего бы мне очень не хотелось. Ненавижу тяжелый физический труд, но мне надо откатить машину куда подальше. Зарыть ее, что ли?

Прежде чем уехать, я поднялся наверх и взглянул на монитор. Вы только на них посмотрите, прижались друг к другу, как два котенка. Я с трудом сдержался, чтобы не доложить Ее Светлости, что я отправил ее дружка на дно шахты. Но я боялся нарушить хрупкий баланс этих двух молодых девок. У меня нет времени на ее горе. Пусть лучше порадует меня, кувыркаясь с Бриллиантовой девочкой. Та уж отдается самым низменным страстям с пылкостью обреченного.

Я неохотно оторвался от зрелища их почти голых, но целомудренно прижавшихся друг к другу тел. Что значит оторваться от мелькания ягодиц, бедер и спин! Я даже не могу позволить себе терять время на щедрые воспоминания, питающие мои фантазии.

Пришлось полтора часа усердно крутить педали, чтобы добраться до начала каньона. С меня градом катился пот. Мне приходилось останавливаться и вытирать его.

Хорошей новостью оказалось то, что Бриллиантовый не наврал. Однако его машина оказалась настоящим бегемотом-внедорожником. Первым делом я прихватил его связку ключей, но они мне не потребовались: он загнал свой «Команч», или «Трейл смеш», или как он там называется, в пещеру. Только задняя часть частично торчала наружу. Мне пришлось замаскировать ее тем же способом, каким он маскировал свой велосипед.

Тоже работа. Не вздумайте меня неправильно понять. Мне пришлось таскать грязь в рубашке от берега реки. Дорога не близкая. Пришлось шесть раз сходить туда и обратно, чтобы замазать торчащую часть. И учтите, все это время мне пришлось беспокоиться относительно самолетов и вертолетов. Что я скажу, если меня обнаружат? Что принимаю грязевые ванны? Глядя на мой внешний вид, в это можно было поверить. Но ведь не поверят!

К тому времени, когда я покончил с этой работой, надо было подойти к пещере вплотную, чтобы обнаружить машину. Я почти полностью опустошил бутыль с водой, оставив только несколько унций. Солнце жарило вовсю, а мне еще предстоял обратный путь. Единственная польза от этого перетаскивания грязи, кроме, конечно, маскировки машины, то, что теперь моя рубашка и кроссовки стали цвета земли. Я был грязью на грязи.

Обратная дорога оказалась утомительной.

Когда я прибыл обратно, то устал не меньше священника, побывавшего в стане язычников. Уже пробило десять часов, несколько минут одиннадцатого, если быть точным. Солнце задало мне жару. Я загнал велосипед на место, искренне надеясь, что больше не придется подвергать себя такой пытке. Такое ощущение, что над моей промежностью поработала наждачной бумагой мстительная девственница. Душ смыл вонь, от которой я буквально задыхался. Примерно через полминуты или что-то около этого боль прошла. А через несколько минут я чувствовал себя уже гораздо лучше: чистый, посвежевший, возрожденный.

Я вытерся полотенцем, стараясь быть аккуратным с поврежденной кожей, затем вернулся к себе в спальню и включил монитор. Они проснулись, но особенной живости не наблюдалось. Они были угрюмыми, что с моей точки зрения убивает сексуальность.

И тут я сообразил, что они, должно быть, голодны. Так что я полностью загрузил поднос завтраком: дыня и йогурт, зеленый чай и хлопья, две большие сдобные горячие булки.

Бриллиантовая девочка, увидев меня, просияла. Или увидев завтрак? Я сунул поднос в клетку и спросил, как у них жизнь. Моя первая ошибка в этот день.

– Как жизнь? – развязно переспросила Бриллиантовая девочка. – Просто бьет ключом. Живем полноценной жизнью. В клубе «Мед» такой нет.

Она выглядела, должен вам сказать, далеко не такой жизнерадостной, как обычно в последнее время. И не такой сексуальной тоже. Ей надо следить за собой. Если она потеряет свою привлекательность, она потеряет жизнь.

– Тебе надо хорошо питаться, – сказал я ей.

– Как это правильно, Эшли! – она подбросила в воздух булочку и ловко ее поймала. – Нужно что-то такое, что внесет разнообразие в мою жизнь. Кто захочет пользоваться вон тем заведением каждый день? – она кивнула в сторону «ящика для котят».

«Да, она сегодня Зануда Редкая».

На этот раз, когда она бросила в меня булочку, мне пришлось уклониться.

Дерзостью, насмешливым отказом она снова покорила меня. И она прекрасно понимала это. Я мог судить об этом по ее глазам. По тому, как они светились, по тому, как они горели.

И она знала, что я это понимаю, потому что улыбалась, потягивалась, зевала, потом повернулась к Ее Светлости, остававшейся в глубине клетки.

Я уставился на зад Бриллиантовой девочки, и меня снова наполнил поток желаний. Но я сдержал себя от такой глупости. Я слишком устал, чтобы ясно думать. И все же, отправившись в обратный путь, я не удержался, чтобы не оглянуться. Нет, не просто оглянуться. Я искал предлог, любой предлог, чтобы нарушить дисциплину, изменить собственной сдержанности. Если бы Бриллиантовая девочка вот сейчас поцеловала бы свою подружку, или подняла ее футболку и начала сосать ее грудь, я бы потерял над собой всякий контроль. Я был так близок к этому, что закачался, как фарфоровый Ванька-встанька на краю стола.

Но девочки только перешептывались. А когда я подошел к лестнице, то споткнулся о булочку. Последнее, что я услышал, был их смех.

Пришло послание по телефону. Одиннадцатое после вчерашней проверки. Это мне уже начинает мешать. Надо поменять номер, но что это даст? Его и так нет ни в каких списках. А репортеры, должно быть, подкупили кого-то на телефонной станции. Или торгуют моим номером, продавая его друг другу.

Я одно за другим убирал послания.

Но когда я услышал этот голос, пальцы у меня застыли. Я не поверил своим ушам. Лорен Рид. Она прибыла в Моаб на поиски Ее Светлости. Шлюшка от прессы. Мало того, что она пробилась в книгу, встав рядом со мной, так она еще и явилась сюда, затеяв какую-то игру, чтобы получить еще большую популярность. Она «настаивает на встрече со мной»!.. Да кто она такая, чтобы настаивать, когда дело касается меня! «Это срочно», – излишне добавила она. Сомневаюсь, что до ее туповатых мозгов доходит смысл слова «тавтология». Эта женщина ничем не примечательна – глина на гончарному кругу горшечника.

У меня не было сил ответить на ее звонок, но то, что она здесь, подтвердило мои догадки. Она делает себе карьеру с помощью Пустозвона. Меня бы удивило, если бы она приехала сюда подышать свежим воздухом.

Уничтожить послание. Очень бы мне хотелось проделать то же самое и с ней самой.

Еще бы мне хотелось хоть немножко вздремнуть. Каждый раз, как я подумаю о том, что Бриллиантовый сделал с рукой Веселого Роджера, меня так и подбрасывает.

Руку уже не вернешь. Ее ничем не заменишь. Это не любимая пивная кружка дядюшки, которую можно склеить. Сотни осколков и миллион пылинок вместе не соберешь. Он уничтожил мое искусство. Уничтожил мою скульптуру! Уничтожил месяцы труда, и все, что он смог сказать по этому поводу: «Мне очень жаль».

Мне очень жаль.

Жалкие слова. Если бы я получал доллар каждый раз, как слышу их, то мог бы уже отправиться в круиз по Тихому океану.

Отделаться от Бриллиантового – большое счастье. Его судьба была предрешена с самого начала. Я понял это, как только увидел, как он скрючился за тележкой, подвывая, словно дворняжка. Он должен считать, что ему еще посчастливилось. Он и сам пришел бы к этому выводу, если бы знал о судьбе остальных. Любой из этих дураков согласился бы променять свое бронзовое бессмертие на его мгновенный уход. Большинство променяли бы, не задумываясь.

Глава двадцатая

Еще один глоток, и она все выплюнет. Лорен рассматривала мутное коричневое варево с тем же подозрением, с каким бы смотрела на Эшли Штасслера, если бы им довелось встретиться. Она поставила стакан на стол, добавив его к посуде из-под воды, которую они с Раем выпили за последние полчаса. Она бы сейчас многое отдала за стакан милого холодного пива. Вот результат еще одного дня в пустыне, который принес очередное глубокое разочарование.

– Все дело в температуре, – высказал предположение Рай, заметив отвращение на ее лице и рассматривая свой темный стакан. – Они не хотят портить вкус, подавая его слишком холодным.

– Пожалуйста, испортите вкус. Никаких возражений, – простонала Лорен. – Думаешь, они вышвырнут меня за дверь, если я попрошу стаканчик со льдом?

Рай рассмеялся.

– Слушай, – продолжала она. – Я пойду туда. Я не вернусь в Портленд, пока не увижусь с этим парнем.

До того как их отвлек противный вкус кофе, они говорили о Штасслере.

– Прекрасно. Я пойду с тобой, – кивнул Рай и отодвинул в сторону свой стакан.

– Нет, не надо, – так твердо объявила она, что лежащий у ее ног Лерой даже открыл один глаз. – Этим ты можешь испортить с ним всякие отношения. Это погубит книгу. И вообще, какой в этом смысл? Я достаточно взрослая. Могу сама о себе позаботиться. Тем более, что твоя книга становится все интересней и интересней.

– Только вот причина не та, что надо.

– Какие бы ни были причины, но книга выйдет много интересней, чем ты себе это предполагал.

Эшли Штасслер, по мнению Рая, имел на счету не только пропавшую Керри Уотерс. Вот уже два дня как пропал и Джаред Нильсен.

– Не верю, что он просто сбежал, – сказал Рай.

Лорен тоже в это не верила. Они рассказали шерифу Холбину о страстном желании парня сходить на ранчо Штасслера и поискать там девушку. Они также рассказали Холбину о шахте. Выяснилось, что шериф уже знал об этом. И он осадил их, когда стало понятно, что они подозревают, – он не догадался навести справки в отделе шахт. А результаты их расследования шериф назвал не имеющими никакой ценности. А по поводу желания, высказанного Джаредом, шериф ответил, что это явление «обычное, как божий свет». Все убийцы, жулики и бандиты заявляют о желании раскрыть преступление, которое сами же и совершили.

– Разве вы не слышали о таком? – спросил он. – Все они так и делают. «Я пошел искать убийцу». Или «Я пойду и найду, кто украл у моей матери телевизор». А тем временем играют в гольф или обкуриваются очередной дрянью. Для меня это пройденный этап.

Может быть, оно и так. Но это не поколебало уверенности Лорен в том, что шериф должен выписать ордер на обыск во владениях Штасслера.

– Думаешь, они вернутся туда? – спросила она Рая.

– Ты имеешь в виду с ордером на обыск? Разобрать все место на кусочки?

Лорен кивнула.

– Нет, – Рай взял свой стакан, посмотрел на него и поставил обратно. – Не думаю, что они это сделают. Холбину нужна хоть какая-то ниточка, которая связывала бы исчезновение этих двух ребят со Штасслером.

– Да у него она уже есть! – воскликнула Лорен. – Керри работала там, а Джаред сказал, что пойдет туда.

– Тут действует закон о частной собственности. И они не вломятся в чьи-то владения из-за какой-то причуды. Особенно, когда речь идет о местной знаменитости.

– Так им нужно какое-то свидетельство? – возмутилась Лорен. – Например, окровавленная рубашка? Или запачканные кровью трусики?

– Ну, это уж слишком драматично, но что-то в этом роде.

– А что ты тогда скажешь о велосипедных штанах с вырванной промежностью? – она сложила руки так, словно складывала картинку. – Или те не вписываются в их поиски?

– Ну, это они назовут дымящимся ружьем.

– Когда я пойду туда, я буду смотреть во все глаза. Может, эти штаны и висят у него в гардеробе.

– Лорен, – попросил Рай с подчеркнутой терпеливостью.

– Нет, но ты же сам это только что сказал, не так ли? Что без подобного «свидетельства» мистер Эшли Штасслер неприкасаемый.

Она говорила так громко, что за столом, где сидело около двадцати человек с бородками и кольцами в носах, услышав знаменитое имя, зашевелились.

Рай наклонился вперед и тихо заговорил:

– Я не говорю этого. Не путай меня с шерифом Холбином. Я на твоей стороне. Но как ты туда попадешь? Ворота он держит на запоре.

– Но это же не крепость. Ты же сказал, что там забор из колючей проволоки с воротами для скота. А ключ висит на задней стороне столба.

– Это было сделано потому, что он знал, приду я. Не думаю, что он держит его там все время.

– Тогда я просто перелезу через забор и пройду внутрь. Там всего-то километра три, правильно?

Рай покачал головой, но все же улыбнулся.

– Ну и игру ты затеяла.

Он взял ее за руку, но она, убрав руку, откинулась на спинку стула.

– Нет, не так. Я не пойду туда. Но я не могу уехать, не повидав его. Возвращаясь домой, я должна быть уверена, что сделала все, что в моих силах.

В эту ночь они занимались любовью с особым пылом, так, словно это их первая и последняя встреча. Она открыла ему самое сокровенное. Очень пылкий и искренний, он ничем не напоминал других мужчин, с которыми ей приходилось сталкиваться. Они давала обещания и нарушали их. А художники в большинстве случаев влюблены в собственное величие и в саму любовь.

Лорен принимала Рая с благодарностью, которую никогда раньше не испытывала. Его пальцы гладили ее лицо, а его губы вытирали слезы – те, что она пролила в минуты счастья. Посмотрев в ее влажные глаза, он сказал, что любит ее.

Глава двадцать первая

Я снова проспал всю ночь, с восьми до половины седьмого. Я уже несколько лет не спал так хорошо. Должно быть, на это повлияло облегчение, которое я испытал после возрождения Семейного планирования № 9. Мои дорогие Джун, Веселый Роджер и сынишка. На меня нашло вдохновение. Мне вовсе не надо терять их. То, что случилось с Веселым Роджером, только добавит «гуманизма» в мое произведение, нанесет удар «высокомерию», в котором меня обвиняют некоторые тупые критики. Миллионы людей теряют руки. И это естественно. Я обратил на них внимание. А что касается плоти Вандерсонов, то она найдет себе место в насыщенной известковой ванне, куда отправлялись и все остальные. Потом их остовы займут свое место в параде скелетов. Приятное дополнение. Так что их земное существо уже забыто, но их тела будут жить в вечности.

Только человек, находящийся в мире с самим собой, может крепко спать. Мне приснился сон, странный сон, полный насилия. Он длился недолго, но именно он и разбудил меня. Мужчина издевался над своей женой, возможно, даже бил ее. Рядом с ней мальчик, которому не более восьми лет. Но каким-то образом мужчина загнан в угол. Жена достает из чулана ружье и подходит к нему. Он, как краб, ползет назад, пока не упирается спиной в стену. Думаю, все это происходит на кухне. Он ужасно стонет – воет от страха. Она наводит ствол ему на грудь. Я даже вижу два больших отверстия, и она... нажимает на курок.

ЩЕЛК.

Осечка.

ЩЕЛК.

И снова осечка. Она поворачивается, чтобы убежать. Хватает ребенка. Мужчина поднимается на ноги. Теперь его стоны превращаются в рев. Он собирается свести с ней счеты. Он хватает пилу, ту, что используют при распилке бревен, и бросается за ней. Он собирается распилить ее на кусочки, как мясник.

Что это такое? Наверное, в этом есть какой-то отголосок прошедшего дня. Ненавижу насилие. То, что я делаю в подвале, не похоже на насилие.

Однако я создаю произведения искусства и мне нужен для этого материал. Все должны когда-то умереть, но эти люди будут жить в необозримом будущем. Еще долго после того, как закончится молодое столетие, еще долго после того, как это ранчо будет перестроено или превратится в парк. Каждый из моих героев будет жив. А эта жизнь много дольше, чем та, которой жил любой из них, до того как они встретились со мной. Если не считать Бриллиантовую девочку, все они были окоченелые, как глыбы льда.

Пульт управления на ночном столике. Я взял его, чтобы проверить моих Бобби-близнецов. Именно из-за них я тверд, как кактус, а вовсе не из-за этого мясника с пилой.

Я набираю довольно сложный код, и вот они передо мной. Бриллиантовая девочка. Она совершенно нагая. Сидит боком и разговаривает с Ее Светлостью, которая одета. Я давно уже не видел ее обнаженной. Только в те короткие мгновения, когда они целовались. Тогда они наполняли мои фантазии сочными эротическими сценами, соблазняли принять участие. Но как я могу проделать такое без риска?

Этот вопрос мешал исполнению моих сокровенных желаний. Верно? Удовлетворю ли я их одновременно? Я уже начал обдумывать, что мешает этому. Тут главное в том, что есть вероятность, хотя и маленькая, что они попытаются вывести меня из строя. И хотя я стараюсь не признавать этого, но эти две девочки вполне могут вывести меня из строя, если я буду развлекаться одновременно с ними обеими, если я откроюсь им.

Бриллиантовая девочка сомнений не вызывает. Но я был спокоен в отношении нее до того разговора с загадками и недомолвками: «Да, я трахала своего отца... Нет, такого не было... И ты теперь думаешь, что знаешь меня?..» И так далее и тому подобное. Но меня захватила идея в отношении их обеих.

Моя простыня напоминала палатку, и я уже не прочь был устроить с ними цирк – секс, который возможен только втроем. Я проделывал такое раньше. А кто из художников или музыкантов такого не проделывал? Если ты такого не пробовал, то у тебя просто нет воображения. Но я никогда так страстно этого не желал. Кто такие эти двое? Две сирены – моя собственность? Вот это-то меня и беспокоило. Они могли завлечь меня на смерть.

Я переключил камеру, чтобы лучше разглядеть Бриллиантовую девочку. Да, фронтальная нагота во всей ее полноте, которая так заинтересовала сынишку, когда он впервые увидел свою старшую сестренку в ослепительной наготе. Когда я уселся перед экраном поудобнее, прислонился к спинке кровати, откинул простыню, на экране появилась Ее Светлость. Бриллиантовая девочка встала на колени и начала стягивать с нее джинсы. Ее Светлость не сопротивлялась. Она просто стояла, пока с нее стягивали джинсы, потом трусики. Она не пошевелилась и тогда, когда Бриллиантовая девочка спрятала свое лицо на ее венерином бугре. Я не мог полностью разглядеть, что уж эта моя маленькая ведьмочка делала губами, своим похотливым язычком, но ее руки вцепились в круглые, белые, как молоко, бедра. Я видел, как ее пальцы сжимаются и разжимаются в каком-то странном ритме, который захватил меня. Теперь меня уже не интересовала тайна губ, я был захвачен графической страстью ее рук. Бриллиантовая девочка – королева страсти. Это и слепой увидит. Она сжимает, она месит, она получает наслаждение.

Кровать оказалась у меня за спиной еще до того, как я сообразил, что делаю. Перескакивая через три ступеньки, я распахнул дверь сарая, что ведет в подвал, проскочил последнюю лестницу и помчался мимо парада костей.

У меня гигантская эрекция, мой орган торчал так, словно хотел прорвать кожу. Обе девочки, прервав свое занятие, уставились на меня, и Бриллиантовая девочка, кто же еще как не она, жестом пригласила меня присоединиться.

Ключи! Я оставил ключи наверху. В спешке не взял их. И осмелюсь ли я войти в клетку без ножа? И вообще, осмелюсь ли я туда войти?

Я попробовал успокоиться. Я постарался обуздать свой порыв, эту свою страсть, отступя назад, но я смог отогнать эту ужасную мысль только на какой-то краткий момент. Я устал, страстно желая этих девушек.

«Тогда возьми Бриллиантовую девочку. Возьми ее наверх, но нет... не бери их наверх обеих». На какое-то мгновение моя осторожность взяла верх. Я понял без всяких вопросов, что это будет самый большой риск, на который я когда-либо шел. Ради чего? Только ради того, что я могу получить на открытии любой из моих выставок? Но я обманываю себя. Во время открытия выставки вокруг меня крутятся женщины средних лет, обожающие меня, делающие мне похотливые намеки. У меня там нет Бриллиантовой девочки, и у меня, конечно же, нет тела молодого велосипедиста.

Все эти размышления, эти жаркие слова заставили меня сделать паузу, но все эти предостережения, которые я шептал себе несколько секунд назад, были слабы, как дверь из тростника. Я без труда отбросил их в сторону, поднимаясь по лестнице. Я даже сказал себе, что возьму ключи только для Бриллиантовой девочки, хотя прекрасно понимал – это только оправдание своего похода наверх. Я больше не мог томиться этой страстью. Кому как не мне не знать этого. Я прекрасно знаю, что Ее Светлость тоже часть моего желания. Когда я увидел руки Бриллиантовой девочки на ее плоти... В этот миг и ее круглые бедра, и ее атлетические ягодицы стали священны. Теперь они тоже будили во мне желание. Я представлял их. Мысленно овладевал ими. Я даже видел, как губы Ее Светлости касаются моих губ. Чувствовал ее молодой упругий язык, жаждущий научиться страсти и принести наслаждение.

Ключи в... спальне. Да, в кармане брюк. Я бегу обратно. Мой вставший член яростно трясется, бьет меня по животу, ногам, возмущенно кричит о невнимательности своего хозяина.

Я судорожно искал ключи, искал по всем карманам. Вот, наконец, они у меня в руках. На мониторе я видел, что девушки вернулись к своему прежнему занятию. Бриллиантовая девочка, как всегда, держала инициативу в своих руках, а Ее Светлость, как всегда, пассивна. Такое очень часто случается вначале. Я читал о парах в тюрьмах. Один начинает будить наслаждение в другом, пока не образуется новое звено цепи, которое свяжет их вместе.

Я задумался о ноже, задумался на долгие секунды. У меня даже член обмяк. Я ведь настоящий романтик и не думаю о насилии. Не думаю, чтобы мое сердце стало биться быстрее, когда я работаю. Даже когда я запихиваю последний кусок альгината. Но тут мое сердце едва не выпрыгнуло из груди. И я выскочил без ножа, полный уверенности, что принесу им наслаждение, а они отплатят мне тем же.

Я опять скатился по лестнице, снова очутился в сарае, уже на первой ступеньке второй лестницы, и услышал, как кто-то начинает ломиться в дверь. Не стучать, нет. Именно ломиться. Явно мужчина.

Я застыл. Две или три секунды я стоял на лестнице. Затем набрал в грудь воздуха и прокрался в сарай.

Опять колотятся. Дверь закрыта. Я не повторяю вновь прежней ошибки. Хотя я благодарен Ее Светлости за ее вторжение, за то, что она показала мне одну из неприятных возможностей.

Я закрыл дверь подвала, разбросал по полу солому, вошел в дом и закрыл за собой дверь.

Выглянув, я готов закричать. Я готов убить. Я готов схватить молоток и вышибить ей глаза. Эта Шлюха от прессы, эта позерша стояла на пороге моего дома. Выглядела она как старая ведьма из комиксов.

«Возьми себя в руки. Полностью возьми себя в руки».

Я был полон ярости, готов затащить ее в подвал, связать, осуществить самые страшные сны, уничтожить ее, даже не прибегая к оружию.

Но об этом не может быть и речи. Поднимаясь по лестнице к окну над входной дверью, я слышал стук. Мне пришлось полностью взять себя в руки.

«Ты должен пережить это, – успокаивал я себя. – Должен. Выбора у тебя нет».

Окно, хотя от него и немного пользы, открылось.

– Что вы делаете на моей территории? Кто вы такая? Посмотрим, как эта Шлюха от прессы себя представит.

– Я постоянно звонила вам! – проорала она зычным голосом. – Я – Лорен Рид. Нам надо поговорить.

«Нет такой надобности», – хотел крикнуть я ей в ответ, но опять сдержался. Лучше покончить с этим сразу же.

– Спущусь через минуту.

Я закрыл окно. С каким бы наслаждением я урыл бы и ее. Вернувшись в свою комнату, я быстро оделся. К этому времени мой пенис висел, как веревка. Ненавижу ее за это. Я посмотрел на монитор, где Бриллиантовая девочка сомкнула губки на прекрасной маленькой груди Ее Светлости. Как я ненавидел эту шлюху Рид! Из-за нее я столько пропускал.

Глава двадцать вторая

Как и предсказывал Рай, ключей от ворот Штасслера Лорен не нашла. Ей пришлось перелезать через забор из колючей проволоки. Она чуть было не упала, перебираясь через верхнюю нить, стоя при этом на качающейся под ее весом проволоке.

Затем ей пришлось приподнять нижнюю проволоку и приказать Лерою пролезть под ней. Ее пес выказал полное нежелание ползать по земле на брюхе, и она заключила, что, несмотря на его обаяние, в солдаты он не годится. На длительные переходы он тоже был не способен. После сорокапятиминутной прогулки по палящему солнцу от машины до строений он совершенно запыхался. Надежда на защиту, на которую она рассчитывала, взяв его с собой, быстро сменилась осознанием выпавших на его долю трудностей.

И вот сейчас, стоя перед дверью Штасслера, она понимала: первое, что она попросит у него, – воды. Это ее очень расстраивало. Ей не нужны были никакие услуги с его стороны. Она пришла сюда требовать ответа, а вот теперь приходится...

Штасслер прервал ее мысли, широко распахнув дверь. Он выглядел таким же худым и мускулистым, как большинство мужчин в серии Семейное планирование. Должно быть, он ваяет своих героев по своему подобию. Однако, он казался более крепким, даже более крепким, чем его бронзовые фигуры. На нем была рубашка без рукавов, а утренние тени четко обрисовывали рельеф мышц у него на плечах, руках, шее. Лорен видела перед собой тело молодого гимнаста. Кажется, она где-то читала, что он показывал чудеса на брусьях и перекладине.

– Я звонила вам, – сказала она уже не с той злостью, которую испытывала, когда стучалась в дверь и разговаривала с ним через окно.

Лорен смягчилась. Такое бывало с ней очень часто, когда она лицом к лицу сталкивалась с объектом своего презрения. Эшли Штасслер теперь не был абстрактным символом.

– Да, вы это уже сказали. Но я в последнее время не проверяю телефонные звонки. Слишком скучно и утомительно.

Он говорил так, словно хотел подавить зевок.

– Я хочу поговорить с вами о Керри. Но сначала мне надо воды для него, – она взглядом указала на Лероя. Тот, тяжело дыша, лежал у ее ног.

Штасслер посмотрел на пса так, словно раньше не замечал его. Лорен отметила легкое движение головы скульптора. Отвращение? Возможно. Ничего определенного. Это она чувствовала. Он прошел мимо нее и повернул вентиль на трубе, торчащей из стены сарая. Вода засверкала на солнце бриллиантовыми брызгами.

– Иди, Лерой, – приказала она.

Пес тяжело поднялся и пошел к текущей струе, стал лакать.

Она поблагодарила Штасслера.

– Я очень занят. Так что я могу сделать для вас? Или Керри?

– Вы можете показать мне, где она остановилась, где спала, где работала. Она была моей ученицей, – подчеркнула Лорен. – Я не могу допустить, чтобы она пропала бесследно. Я должна узнать все, что смогу.

– Так вы можете найти ее? Вы действительно думаете, что сможете это сделать?

– Не знаю, – честно призналась она.

– И я не знаю, чем могу вам помочь. Я описал все шерифу, беседовал с таким количеством тупоголовых репортеров, с каким, наверное, не сталкивался и президент. У меня очень много работы. Сейчас я чрезвычайно занят. Я как раз собирался начать новый проект, когда вы прервали меня. Я должен вернуться к моему занятию до того, как материал остынет.

Невероятно, но он повернулся и пошел прочь. Она схватила его за руку.

– Пожалуйста. Я стараюсь выяснить о ней все, что можно, так как, в конце концов, это все, что у нас есть. Можете вы, по крайней мере, показать мне ее комнату, ее кровать, где она ела, где работала? Это очень важно.

Он выдернул руку и направился к дому.

– Я проведу вас по дому, – не оборачиваясь, фыркнул он. – А потом я буду вам очень признателен, если вы позволите мне вернуться к моей работе.

Лорен старалась впитать каждую мелочь, с того самого момента, как вошла в вестибюль с медным кованым потолком. У нее была удивительная зрительная память. Впервые она узнала об этом, когда отец взял ее на знаменитое лодочное шоу в Мэдисон-скуэр-гарден[28] в Нью-Йорке. Она вернулась домой с огромной жаждой рисовать и часами рисовала увиденное с фотографической точностью.

Та же самая наблюдательность пришла к ней и сейчас, когда Штасслер проводил ее через гостиную с высокими потолками и дальше по коридору к спальне, где жила Керри.

На полу лежала одежда. В тридцати сантиметрах от нее на резиновых шлепанцах валялись трусики, словно Керри спешила быстрее уйти, натянуть велосипедные штаны, которые были с нее так жестоко сорваны.

– Я ни к чему не притрагивался, – заявил Штасслер. Однако его выдавали голос и жесты.

«Они выдают его, – подумала она. – Они и беспорядок. Валяющиеся трусики! Какое ханжество!»

Лорен проверила все ящики, заглянула под кровать. Она открыла чулан, даже не задумываясь, что может там найти. Как выяснилось, ничего особенного. Одно платье, несколько пар брюк, в основном джинсы. Никакого «дымящегося ружья», как выразился бы Рай.

– Вы готовы?

В голосе Штасслера слышались нотки нетерпения. Пятясь из спальни, она оглядела все еще раз. Скульптор показал ей кухню, где могла бы разместиться целая бригада поваров.

– Вот здесь она питалась, – он кивнул на стойку для завтраков. – Впечатляет, не так ли?

Лорен не заметила сарказма в его голосе.

– Удовлетворены? – спросил он.

– Спасибо.

Она выглядела пораженной. Так оно и было. Видеть свидетельства пребывания Керри и не видеть ее саму. Лорен расстроилась. Он повел ее из дома по направлению к дороге.

– Нет, – сказала она, чувствуя себя так, словно она проснулась от гипноза. – Еще я хочу посмотреть, где она работала.

Теперь замешательство появилось на лице Штасслера. Явная игра.

– Вы хотите сказать, что желаете осмотреть мою литейку, мое рабочее место? Да вы смеетесь!

Он согнутым пальцем нарисовал в воздухе вопросительный знак.

– Нет, я не шучу, – мрачно объявила Лорен. – Я бы хотела взять с собой ее портфолио. Вы знаете, где оно? В спальне я его не видела.

– Не знаю, где оно. Я его давно не видел.

– Что вы этим хотите сказать? Вы должны были помочь ей в работе.

– Я полагал, что она задержится здесь достаточно долго и сможет извлечь пользу из моих советов.

Тут Лорен взорвалась. Его пренебрежение к подписанному контракту, к девочке, а теперь и к ней самой!

Но прежде чем Лорен заговорила, он указал рукой в сторону литейки.

– Хотите осмотреть ее. Отлично. Идемте.

Он повел ее к кирпичному зданию, к тому, которое она первым увидела из вертолета. Лорен усадила Лероя в тени фасада и прошла за Штасслером внутрь.

Она видела много литеек, но такую огромную встретила впервые. Подъемники, цепи, решетки и баллоны, столы, инструменты и тигли предстали перед ней. В пространстве он недостатка не испытывал.

Штасслер жестом указал на комнату.

– Посмотрите, может, ее портфолио где-то здесь.

Его здесь не было. Это она чувствовала так же ясно, как и удивительно прохладный воздух. Каждый предмет в литейке лежал на своем месте. Эшли Штасслер был из тех скульпторов, которые прекрасно знали, куда они положили тот или иной резец или самый маленький винтик. Или портфолио.

И все же она должна все осмотреть. Она должна собрать все самые мелкие детали, чтобы нарисовать себе последние дни жизни Керри.

Она прошла мимо скамейки, над которой на крючке висели киянка и скребок, и подошла к отгороженной части. Она зашла за перегородку. У стены стоял деревянный ящик. «Зачем его отгораживать?» – удивилась она.

– Вам не нравятся мои скульптуры, не так ли? – поинтересовался Штасслер.

– Что вы этим хотите сказать? – доверительный тон Штасслера после такой холодной отчужденности удивил ее.

– Когда-то они вам нравились. Вы обожали их. Вы прислали мне статью, которую написали в студенческой газете: «Эшли Штасслер не только понимает уязвимые места нашего века, но и знает его темного двоюродного брата – будущее». Пышно, но вполне подходяще для выпускницы университета.

Она была поражена, что он смог процитировать статью, которую она писала более двадцати лет назад. Чтобы ответить, ей потребовалось время.

– Вы правы. Если быть честной, то я просто не являюсь вашей поклонницей.

– Я это всегда понимал.

– А вам разве не все равно?

Она понимала, что ему далеко не все равно. Но зачем поднимать этот вопрос?

– Конечно, все равно, – быстро ответил он. – Мне просто интересно, почему и как изменилось ваше мнение.

– Вкусы меняются, – пожала она плечами. – Когда-то мне нравился Дейв Кларк Пятый, а теперь он для меня ничего не значит.

Ее рука легла на ящик. Лорен почувствовала между пальцами прекрасную бархатную пыль. Она показалась знакомой. Очень знакомой.

Он покачал головой, на этот раз более заметно. Лорен поняла, что задела его самолюбие, сравнив его с ничтожной бандой шестидесятых, с посредственностью, которая и близко не стоит с тем величием, которое он приписывал себе. И опять-таки, она не поняла, почему это его так беспокоит, когда мир искусства полон знатоков, готовых петь ему гимны.

– Посмотрели? – спросил он.

– Думаю, да.

Она подняла руку с ящика, поток прохладного воздуха скользнул по ее пальцам. Если она и заметила это, то быстро забыла, следуя за скульптором, стараясь запомнить каждую деталь. «Зачем все это?» – спросила она себя. Если это все, что она может собрать о жизни Керри здесь, то у нее просто ничего нет. И нигде нет разрубленного тела. Только вот это. Ее взгляд упал на три формы из альгината, лежащие, словно безголовые призраки, на столе. Затем она заметила, что у мужской фигуры разбита рука.

– Как это случилось?

Он посмотрел на нее так, словно она не имела никакого права спрашивать об этом.

– Ошибка, – холодно сказал он. – Такого больше не повторится.

Через мгновение они уже снова очутились под лучами яркого солнца. Когда они подошли к сараю, Лорен открыла вентиль, и пес сделал еще с полдюжины глотков, прежде чем отошел в сторону. Лорен сложила руки лодочкой и попила сама. Штасслер и не подумал предложить ей стакан, но удивил ее тем, что предложил подвезти до ворот.

«Должно быть ему очень хочется побыстрее избавиться от меня». Но ее первая мысль была тут же оттеснена второй: ей очень хотелось избавить себя и собаку от обратной прогулки по жаре.

– Спасибо. С удовольствием.

Он повел ее за угол сарая к джипу. Ей на глаза попалась закрытая на висячий замок дверь.

– А здесь что у вас?

– Ничего особенного.

– Так зачем же она тогда закрыта?

– Я не хочу, чтобы мыши и другие грызуны из пустыни бегали здесь.

– Можно взглянуть?

– Это мой дом, – сказал он. – Не могу поверить, что вы вдруг захотели осмотреть мои комнаты.

– Я не прошу вас показывать мне ваши комнаты. Это сарай. Ваш дом наверху. Я вполне уважаю личные апартаменты.

Хотя в душе она надеялась попробовать попасть и туда.

– Вам, конечно, лучше знать.

Его голос внезапно стал трескучим, злобным. Штасслер, похоже, заметил это и сам, поджал губы. Затем он пришел в себя и, пройдя мимо нее, открыл дверь.

– Тут ничего нет. Вы будете разочарованы.

Лорен ничего не ответила, но почувствовала, что он, возможно, и прав. Она то и дело испытывает разочарования в поисках Керри.

Сарай, как Штасслер и сказал, был пуст. Солома в стойлах и все. Стойл около дюжины, но никаких следов пребывания лошадей: ни упряжи, ни седел, ни единой вещи. Пусто, как в пещере.

Но если он так беспокоится о мышах, то зачем же оставлять здесь солому, в которой они с удовольствием совьют гнезда. Кто знает? Она уже задавала ему множество вопросов и ни на один не получила удовлетворительного ответа.

Лорен развернулась и сделала было два шага к выходу, но услышала, как Штасслер сказал:

– Эй, парень, пошел отсюда, пошел, – и хлопнул при этом в ладоши.

Она обернулась и увидела, что Лерой роет солому в последнем стойле в левом ряду.

– Лерой, – резко скомандовала она. – Ко мне. Штасслер отошел в сторону, когда она направилась к собаке. Она схватила его за ошейник, чтобы оттащить как раз в тот момент, когда его коготь зацепился за кольцо, которое поднялось и громко упало.

Лорен, искренне растерявшись, повернулась к Штасслеру, но тот уже был рядом с ней и схватил ее за руку.

– Уберите от меня руки! – крикнула она, Лерой поднял голову от кольца и посмотрел на того, кто схватил его хозяйку.

Ему достаточно было зарычать, чтобы Штасслер отпустил руку. Лерой оттеснил его к противоположному стойлу, а Лорен, напрягшись, две-три секунды переводила взгляд с кольца на Штасслера и обратно.

Но, когда она взялась за кольцо, он с криком «Не смей!» ринулся к ней.

Лерой вцепился ему в правое бедро.

Штасслер выругался от боли, а Лорен подняла толстую деревянную дверь.

– Есть там кто-нибудь?.. – крикнула она, и не успела договорить, как послышался голос Керри.

– Я! Я здесь! Заберите меня отсюда!

Лорен снова поглядела на Штасслера, который был прижат к стене и стоял с окровавленной ногой. Лерой отпустил свою жертву, но теперь он предлагал цену, на которую не согласится ни один мужчина: его оскаленные зубы готовы были впиться в промежность Штасслера. Скульптор аж посерел.

Лорен, спустившись вниз, увидела парад скелетов и клетку. Она глубоко вздохнула, и это чуть было не оказалось ее последним вздохом, так как воздух здесь был пропитан смертью.

Она пробежала через весь подвал к тому месту, где, ухватившись за прутья клетки, стояла Керри. Рядом с ней застыла обнаженная девушка.

– Ключи! – закричала Керри. – Они у него. Они всегда при нем!

Лорен побежала обратно в сарай, боясь того, что она может там увидеть. Штасслера с пистолетом? Штасслер убежал за оружием? Но Лерой не отступал. Штасслер стоял неподвижно, как и его статуи, очевидно, боясь, что при первом же движении он многое потеряет.

– Мне нужны ключи! – закричала Лорен, и от этого Лерой зарычал.

– Они наверху, в моей спальне, – нервно ответил Штасслер.

– Выверни карманы.

– Он меня укусит.

– Не укусит, – заверила Лорен, даже не зная, да и не больно-то беспокоясь о том, правда это или нет.

Штасслер с поразительной медлительностью полез в карман. Он вывернул его с той же медлительностью, продемонстрировав только потрепанную подкладку.

– Другой, – приказала Лорен.

– Не могу, – ответил Штасслер, его глаза показали на Лероя, словно он хотел без слов добиться от нее понимания.

– Другой, или он сейчас сожрет тебя живьем.

И опять она не представляла, насколько правдивы ее слова, но ее это совершенно не беспокоило. Штасслер начал исполнять ее приказание. На сей раз, когда карман был вывернут, на свет появилась связка ключей.

– Бросай их сюда.

Он без усилия бросил их, но они до нее не долетели. Она нагнулась вперед, подняла их и метнулась обратно в подвал. Когда она пробегала по земляному полу, то поняла, что с этого дня ее феноменальная зрительная память превратится из дара в проклятие: этот парад костей, с абсурдными скелетами, одетыми в одежду и застывшими в мрачных позах, будет преследовать ее до конца дней.

Она попробовала три ключа, прежде чем нашла нужный. Но как только она открыла дверь, голая девушка вцепилась в Керри и начала умолять ее остаться.

Остаться? Она, должно быть, совсем выжила из ума. Лорен бросилась к ним, стараясь оторвать от Керри голую девушку. Эта задача была бы намного проще, если бы девушка была одета. К ее удивлению, девушка отпустила Керри, а Лорен допустила ошибку, оставив ее.

Девушка выскочила из дверей клетки и попробовала захлопнуть ее. Лорен подставила плечо под металл и набила себе синяки. Удар вышиб из нее весь воздух, но это спасло их от этой тюрьмы.

Она проследила взглядом, как девушка взмыла вверх по лестнице. Керри помогла Лорен подняться, и они вдвоем прошли мимо скелетов.

Когда они добрались, наконец, до сарая, жгучая боль в плече у Лорен уже начала ослабевать. Штасслер так и стоял прижатым к стене, а следов девушки нигде не было видно.

Керри повернулась к скульптору:

– Чтоб ты сдох! – прокричала она. – Подохни здесь, сукин сын!

Лорен потащила ее за собой.

– Пошли, не задерживайся.

Они выбежали из сарая прямо к джипу. Лорен попробовала открыть водительскую дверцу, но та оказалась закрыта, а ключи... Господи! Ключи остались в дверях клетки!

Она повернулась, собираясь еще раз спуститься по лестнице, но увидела, что к ним вразвалочку бежит Лерой. Но когда она взглянула дальше, то ее охватила паника. Она увидела, как из стойла, поспешно хромая, выходит Штасслер.

Лорен развернулась, схватила Керри и потащила ее направо, в пустыню.

– По дороге нельзя, – задыхаясь, объяснила она. – Он поедет за нами.

Она тащила девушку по пересохшему песку к густым кустарникам, которые остановят любую машину. Но даже здесь, пробираясь по пересохшим руслам и топкому песку, она понимала, что Штасслер, если надо, сможет преследовать их пешком. Он ни за что не позволит им уйти, как бы тяжело он ни был ранен, а Лорен сомневалась, что у него разорвана бедренная артерия. Сначала кровь хлынула, но потом она едва сочилась. Штасслер все еще мог ходить, а это значит, что вскоре они должны будут спрятаться.

Глава двадцать третья

Я рванул за ними, и я был уже не более чем в метре от них, как у меня свело ногу. Через мгновение я уже хромал, испытывая ужасную боль, словно в меня глубоко вонзили нож с зазубренным лезвием. Затем я сообразил, что даже если я и догоню их, то эта чертова собака разорвет меня на кусочки. У меня не было пистолета. Вдобавок к этому я понял, что уж если я хочу преследовать их, то мне надо запастись каким-нибудь обезболивающим.

Эта паршивая скотина прокусила мне бедро. Сейчас мне надо заняться раной, обработать ее. Инфекция, которую могла занести эта грязная тварь, убьет меня быстрее, чем эти две ведьмы.

Направляясь к холмам, они создали мне определенные трудности. Но и для них это убийственное решение. У них нет ни воды, ни пищи. С ними, можно считать, покончено. Таков их удел. Каждый их шаг ведет к гибели. Это может меня порадовать, и я радуюсь, но мне очень жаль, что я потерял Бриллиантовую девочку. Она видела меня, когда я находился в лапах этой чертовой собаки. Она вышла и посмотрела мне прямо в глаза. Я думал, она поможет мне. Мне казалась, эта прекрасная молодая обнаженная девица пришла мне на выручку, но тут она выскользнула в дверь, даже не обернувшись. При последнем взгляде на Бриллиантовую девочку я увидел только ее восхитительный зад. Ах, эти твердые, круглые щечки, к которым я прижимался лицом, по долинам которых я с таким волнением странствовал языком.

Я не представлял, где она теперь. Но раз уж передо мной стоял этот печальный выбор: преследовать Ее Светлость, которая тоже задержалась при выходе, но только для того, чтобы выкрикнуть в мою сторону разные оскорбления, и Шлюху от прессы или Бриллиантовую девочку, то я должен был оставить мою маленькую любовницу. Маловероятно, что она натравит на меня власти. Если я вообще что-то понимаю, то она живет во власти собственных извращений. В таком случае она должна простить мне мои. Это соглашение мы заключили, не обменявшись ни единым словом. Оно всегда было между нами. Мы с ней выросли из одинаковых семян, но она еще бутон, а я в полном расцвете.

Дезинфектор жег. О... о... как жег. Мазь пузырилась на ране, убирая кровь с багровой, воспаленной кожи.

Я должен не терять их из виду, но помнить про свою рану. Я смазал рану мазью, наложил сверху марлю и надел шорты и рубашку, которая защитит мои плечи. Я прихватил шляпу, рюкзак и бутылки для воды. Наполнил обе бутылки из резервуара в холодильнике. Ледяная вода, тридцать четыре градуса. Я поискал тайленол[29] с кодеином, но он у меня закончился. Я вытащил три пачки «Эдвила»[30], надеясь, что он снимет боль в ноге. И еще я прихватил набор для путешествия и два банана. Пойду налегке, но не настолько, как они. Я с нетерпением ждал того момента, когда обнаружу их страдающими от жары, с распухшими, как губка, и сухими, как пыль, глотками.

Уже на выходе я прихватил пистолет, но напомнил себе, что использовать его надо крайне осторожно. Если я убью их там, в пустыне, это будет ужасной ошибкой. Тогда мне придется нести или тащить их обратно. Моему джипу ни за что не преодолеть эти пески и завалы. Так что, если я хочу получить вознаграждение за свои труды, то должен доставить их в полной неприкосновенности в подвал. Удовольствие может подождать.

Их следы пересекли пересохшее русло шириной метров семь. Похоже, они уже начали выдыхаться. Мне бы этого не хотелось. Вряд ли они могли так быстро устать. Две здоровые молодые женщины. Я полагаю, что пару часов они вполне выдержат... и много больше в подвале. Если это не так, если они относятся к тем, кто с легкостью сдается, то воспользуюсь метамфетамином, чтобы вернуть их к кошмарной действительности.

Пока я их преследовал, я продолжал планировать, разрабатывать каждую деталь до мелочей. Возможно, я даже сделаю укол и себе, чтобы мы все втроем наслаждались теми трудностями, которые неизбежно будут ждать нас впереди. Не надо переутомляться.

Опять головокружение. Я определенно работаю без страховки. Слишком много неизвестных. Над головой может пролететь самолет. На беду может проезжать мимо горный велосипедист, и удачи как не бывало. Подобные мысли заставили меня сконцентрироваться. Словно я превратился в машину мщения. В этом есть своя красота. Не надо говорить, что я не воспринимаю красоту во всем ее многообразии.

Передо мной поднимаются склоны холмов, а за ними горы Ласаль, но между холмами и горами лежит река. Они не уйдут дальше обрывистого берега. Им с него не спуститься. Ни один здравомыслящий человек не сможет с него спуститься. Перед ними откроется такой же вид, как с моста «Золотые врата»[31] они увидят в трехстах метрах под собой камни и пенистую воду. Конечно, к тому времени, как они туда доберутся, они уже будут без ума от страха, изнуренные жарой. А я стану преследовать их, куда бы они ни пошли, если только они не решатся спрыгнуть в реку, что, очевидно, будет не так уж и плохо. Такой прыжок убьет их, а тела поток вынесет на пороги. Меня вряд ли можно будет обвинить в их глупости.

Я их не вижу, но я не могу потерять их след. Отпечатки их ног на песке – как пятна краски. Собака уже, подтверждая мои предположения о ее жуткой кончине, начала отставать. Вы только посмотрите на эти отпечатки лап. В любой момент я ожидаю, что между ними появится непрерывная линия от волочащегося по земле языка. Что за зверь. Что за укус. Он будет щедрым подарком.

Моя бутылка с водой стала скользкой от конденсата. Я сделал первый глоток с улыбкой, получив дополнительное удовольствие от того, что только через двадцать, а может, тридцать минут пути мне потребовалась вода. Они в пути много дольше, минут на десять-пятнадцать дольше. Их языки высохли от жажды. Думаю, они бредут сейчас по песку, напоминая пару пингвинов.

Когда я поймаю их, мне надо быть с ними очень осторожным. Не хочу, чтобы они упали от перегрева. Возможно, я даже дам им попить, заставлю их встать на колени и с открытыми ртами ждать каплю воды. Возможно, это та поза, в которую три раза в день вставала эта Шлюха от прессы, чтобы вместе со мной попасть в книгу. Интересно, оставит ли он ее в книге после того, как она исчезнет? Посмертные почести? А ведь делить страницы с Эшли Штасслером – это большая честь.

И тут, только тут у меня появилось неприятное чувство, что если с ней что-нибудь случится, все равно что, власти хлынут на мое ранчо. Ее Светлость ничего не значит. Она – велосипедист, которого похитили с дороги в километре над Моабом. Последовавшее за этим исчезновение Бриллиантового объясняют тем, что он был главным подозреваемым. А вот Шлюха от прессы не может исчезнуть. От этой мысли я остановился, остановился быстрее, чем если бы на моей дороге появилась гремучая змея. Смертельная угроза исходила от этой мысли. Впервые я задал себе вопрос, что я собираюсь делать? Я так спешил залечить рану, броситься в погоню за ними, что не подумал об этом ужасном осложнении. И тут мне в голову моментально пришел ответ: она проживет достаточно долго, чтобы объявить миру, что она бросила свою художественную карьеру ради меня. Она от меня позвонит в школу искусств, своим друзьям. Она даже пошутит, что она, как та выпускница, которая зашла в дом Дж. Д. Сэлинджера и больше оттуда не вышла. Это определенно найдет понимание в мире искусства, так как ее внезапное увлечение мной только подтвердит величие моих работ и одновременно обесценит всю ту мишуру, которую она делала. Возможно, она даже заставит Пустозвона убрать из своей книги оставшихся трех скульпторов.

Все это легко можно проделать, подставив к глазам ножик. Ну да, телефонный звонок будет в ее глазах спасением, платой за то, что я сохраню ее зрение. Разве я не знаю тех, с кем имею дело? Разве нет? Она не будет первой женщиной, которая ради возвышенной любви к мужчине откажется от собственных сомнительных амбиций. Никто не будет задавать по этому поводу вопросов. Все забудут ее. Это бы и так произошло со временем. Я просто ускорю события. А через день, через неделю, ну, может быть через месяц после этих звонков она куда-нибудь упадет. Трагический несчастный случай. Мы так любили друг друга.

Я начал напевать старую битловскую песню и вспомнил ее ехидное сравнение меня с Дейвом Кларком Пятым. Вкусы меняются? Да, твой вкус изменится. К тому времени, как я покончу с тобой, Шлюха от прессы, ты полюбишь вид бронзы, таящуюся в ней смерть. Ты будешь выть о спасении, о ста двадцати градусах расплавленного металла, которые обволокут твои жалкие формы, утолят твои печали, принесут тебе вечное блаженство.

Но ты не получишь ничего. Даже тогда я не дам тебе ничего. Я накачаю твои вены порцией метамфетамина. Жизнь так драгоценна, буду шептать я тебе в ухо!

Сам удивляюсь желанию отомстить. Я никогда не испытывал такой жажды крови. Наблюдая кипящие во мне страсти, их яростное присутствие, я казался себе исследователем древней культуры. Какая-то часть меня оставалась холодной, способной к анализу, и она искренне поражалась другой части, которая хотела, чтобы все это как можно точнее превратилось в безумие.

Странно, не правда ли? Мы столько можем узнать, если по-настоящему захотим прислушаться к себе.

Теперь я приближаюсь к склону холмов. Поверхность, простирающаяся передо мной, сморщена, как морда шарпея. Собака не выходит у меня из головы. И в этом нет ничего удивительного, если учесть печальный опыт сегодняшнего дня. Я всегда ненавидел собак. Даже в детстве я считал, что о собаках с их беспросветной грязью, дерьмом и постоянным желанием мочиться не стоит и упоминать.

Ого, посмотрите-ка на это. Одна из баб порвала свою рубашку о колючий кактус. Я по отпечаткам ног вижу то место, где она обернулась. Возможно, она сама этому удивилась. Это зрелище наполнило меня восторгом. А кого бы не наполнило? Они уже испытывают трудности. Они чувствуют мое присутствие.

Я слышал о женщинах, которые сходили с ума от преследования разными городскими идиотами. Не имея ничего общего с этими кретинами, которых, будь на то моя воля, я бы уничтожал, я преклоняюсь перед тем ужасом, который охватил эту парочку. Вполне вероятно, Ее Светлость уже рассказала Шлюхе от прессы все то, чему она была свидетелем: о медленной смерти Вандерсонов, об игривых кусочках альгината. Воспоминания об этом, описание деталей, только усиливают ужас Ее Светлости. А услышавшая все это ее дорогая и любимая учительница переполняется кошмарами, ужасом. Это сделает ложным их суждения, породит ошибки и, в конце концов, приведет их ко мне – единственному, получающему радость от событий сегодняшнего дня.

Еще воды. Она такая холодная, что я почувствовал, как ледяной комок попал мне в желудок. И снова я получаю дополнительное удовольствие, представляя, насколько они измучены жарой.

Прошло два часа, а они так ни разу и не остановились. Я ожидал, что после столь длительного перехода им пора бы устать. Солнце уже стояло высоко над головой. Я чувствовал, как оно припекает мою голову под шляпой, а насколько хуже, если нет даже такой тени. Или одежды. Если Бриллиантовая девочка где-то в пустыне, то она скончается первой. Но она может быть где угодно. Вполне возможно, что она прячется где-то у меня, в литейке, в доме. А может быть, она и вовсе не прячется. Вполне возможно, что она ждет меня. Но, по правде говоря, я так не думаю. Я видел выражение ее лица. Она ушла от меня. Ее больше нет. Ее отсутствие только подогревало мое желание убить Шлюху от прессы. Если бы не появилась эта ведьма, я бы купался в наслаждении от общества двух девушек. А вместо этого я отправился на охоту.

Я не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, что я какой-то великий белый охотник. Я никогда не стрелял ни в кого, кроме бродячих собак да гремучих змей, и то проделывал это почти в упор. Я даже никогда не стрелял по мишеням. Я никогда ни на кого раньше не охотился, по крайней мере, здесь. Мои выезды в города и их пригороды всего лишь прогулки. И все же я начал понимать притягательность охоты. Ты идешь по следу, и если успешно, то получаешь награду – совершаешь убийство.

Могли я получить что-то большее от их смерти? Я начал задумываться о том, как сделать их смерть такой, чтобы она оказалась примером для всего мира, всех тех, кто хочет перечить мне. Тут я впервые посмотрел на убийство не как на абстрактный предмет, не как на часть грандиозного плана, оправданного последующими мотивами, а как на безотлагательную необходимость заставить их остановиться и замолкнуть навсегда. Такой взгляд на происходящее очень перекликается с «дзэном». Готов согласиться, что такой взгляд я приобрел за многие годы, шагая по прямой и верной дороге, стремясь к своей цели, не испытывая усталости. Я верен себе. Таких, как я, очень мало.

Разгар дня, около трех часов. Я открыл вторую бутылку воды. Она, мягко говоря, теплая. Я старался не обращать внимания на тот факт, что холодная вода имеет намного больший эффект гидрации организма, чем такие помои.

Но это еще не кризис. Это для них кризис. Проблема, с которой я столкнулся, на данный момент заключается в том, что теперь они двинулись по песчанику, и следы почти не видны. До сих пор они были достаточно умны, чтобы придерживаться каменистой поверхности, но я обнаруживал следы ног и лап на пыльных участках, которые им приходилось пересекать. Теперь передо мной нет ничего похожего: впереди на многие километры простирается только красноватый камень. Он поднимается и опускается, как океанские волны, и на нем огромные, как лодки, валуны. Но отсутствие воды скоро должно их остановить, высосать их силы, заставить скорчиться на земле. Их жажда должна стать моим главным преимуществом.

Я осмотрелся и понял, что они могли пойти налево, направо или прямо. Однако я готов был в любой момент увидеть их распластавшимися на земле. Я даже забавляюсь той мыслью, что их обожаемый гав-гав предаст их за ту воду, которую унюхает у меня. Будет очень мило.

По моим подсчетам я всего в нескольких часах ходьбы от берега Зеленой реки. Стараюсь об этом не думать, но такая вероятность пронзает болью мое сердце: что мне делать, если я не найду их до захода солнца?

Такие мысли вызывают во мне только решительность. Не найти их – это не выход.

И тут я увидел их. Чертова собака. Как я и предполагал, она выдохнется первой. Ее черная шкура – ее несчастье. Она свесила голову в тени большого камня, и это единственная часть тела, которая у нее находится в тени.

Я аккуратно вытащил пистолет и приблизился к собаке со всеми предосторожностями. Сами вспомните, что она сделала со мной. Мне не надо было об этом вспоминать, так как мое бедро само напоминало об этом во время всего преследования. Теперь настало время этой суке за все заплатить. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ее смерть оказалась как можно мучительнее. И я это сделаю, так как у меня нет ни малейшего желания, чтобы она избежала моего гнева.

– Привет, дворняжка.

Собака зарычала. Ее не обманешь. Но сейчас ее рычание не вызывает того ужаса, с которым я столкнулся в сарае. Это рычание пьяного в аллее, который хочет только одного, чтобы его оставили в покое. Очень плохо.

Я взял камень размером с бейсбольный мяч и, с силой бросив его, попал суке в заднюю часть. Она взвыла. Замотала головой и оскалилась, но даже не пошевелилась, чтобы напасть. Вместо этого она продолжала лежать, внимательно глядя на меня.

Можно здорово повеселиться. Я могу подойти и выстрелить ей по ногам, по пуле в каждый сустав. Вернуть те мучения, которые я испытал. Но еще до того, как я начал к ней приближаться, я понял всю глупость этого желания. В тишине пустыни пистолетный выстрел прозвучит так, словно обрушились небеса. Нельзя быть уверенным, что какой-нибудь мазохист не будет в это время проезжать по другому берегу реки. Или где-то поблизости не будет проезжать заплутавший велосипедист. Вообще, зачем отказываться от удовольствия, которое ждет меня в конце преследования, ради того, чтобы помучить собаку?

Я посмотрел на суку. Она действительно страдала. Она мучалась от жажды. Язык вывалился изо рта, как комок грязи. Она тяжело дышала. Я прекрасно понимал, что если я не дам ей воды, то она умрет раньше, чем я соберусь пристрелить ее. Я осмотрелся, стараясь представить, как бы дать твари попить, и с удовольствием заметил впадину в камне всего в нескольких шагах от нее. Но сможет ли она подняться?

Возможно, она не имеет представления о том, что такое бутылка с водой, или все же имеет? Достать бутылку из рюкзака и потрясти ею? Сука внимательно следила за мной. Или это все же кобель? Бог мой! Кобель! Я подошел ближе. Он застонал. Ну точно – он! Не рычал, а именно стонал. Все равно это – сука! Она чувствует воду. Я налил в выемку не более двух ложек воды. Но она все понимает. С очередным стоном она подняла свой зад, который я с удовольствием бы разбил. Он – значит, Сукин сын – как побитый подошел ко мне и стал пить воду. Он продолжал лизать камень и после того, как воды там давно уже не было. Я дал ему еще, примерно полчашки. Он вылизал и это и уставился на меня. Я навел пистолет прямо ему в морду.

– Иди обратно, – приказал я. – Лежи там. Он продолжал пожирать меня глазами.

Я уложил обратно бутылку с водой и собирался продолжить свой путь. Он застыл, а солнце выжигало из него последние следы влаги.

– Я вернусь, – пообещал я псу. – Подожди и увидишь.

Глава двадцать четвертая

Когда Штасслер обнаружил Плохого Лероя, Лорен и Керри находились еще в пределах слышимости. Их прощание с псом было болезненным, но кратким.

Они слышали, как Штасслер поприветствовал находящегося на грани солнечного удара пса: «Привет, дворняжка»; и в этом приветствии не услышали никакого сострадания, а только жестокость. Слышали они и мучительный вой Лероя, который только подтвердил их предположения.

Лорен чуть было не прокусила себе нижнюю губу, когда этот подлец наткнулся на него. Она даже подняла вопрос о том, чтобы спрятаться за валуном, подождать, пока Штасслер пройдет мимо, и после этого вернуться на помощь псу. Но риск оказаться обнаруженными заставил их идти дальше.

Уже три часа они карабкались по красным камням, образующим подножие холмов, шли сквозь жаркие волны воздуха, колеблющиеся перед глазами. Жажда стала невыносимой. Они слышали шум реки, протекавшей в тридцати метрах под ними. Звуки были как пытка, но как только Лорен взглянула вниз, то сразу поняла, что в ранних вечерних сумерках видит пенящуюся стремнину. Такая прохлада, такой уют. Они уставились на воду – то единственное, что им нужно было для выживания. Однако они при этом понимали, что любая попытка спуститься в каньон приведет к смерти.

Они преодолели последний кусок открытого пространства, несколько раз при этом обернувшись, как это делали весь день. Они видели Штасслера два раза, что заставило их повернуть на северо-восток, в то время как он продолжал взбираться на лежащие перед ним утесы. Но Лорен подозревала, что их выигрыш во времени и пространстве оказался слишком незначительным из-за плачевного состояния Керри. После вынужденного заключения девушка потеряла уверенность в себе. Лорен не знала, как иначе можно это описать. Большую часть дороги ей приходилось держать ученицу за руку, а около часа назад она даже была вынуждена дать ей пощечину, когда та отказалась покинуть редкую тень чахлого дерева пустыни.

До этого Лорен еще не приходилось никого бить, но в тот момент времени на раздумье не было.

Теперь она стала бояться, что девушка от жажды сойдет с ума. У самой Лорен язык казался распухшим и горячим, как поджаренная сосиска, словно она проснулась среди ночи с пересохшим горлом, сухость которого переходила на губы. Пережить еще один час, оставшийся до заката, будет мучением, которое она даже не могла себе представить. А ведь еще даже не лето. Всего лишь весна в пустыне. Температура почти сорок градусов. Немного по местным стандартам.

Перед ними открылся край утеса. Звуки реки становились с каждым шагом все громче. Она уже видела, как погружает руки в бешеный поток, отправляет в рот целую пригоршню воды. Желание вызвало озноб. Она подумала о том, что у нее на плечах и спине уже образовались волдыри. Хлопок вряд ли подходил для прогулки под палящими лучами солнца. Несколько чахлых побегов, попавшихся им на пути, были готовы погибнуть. По мере того, как от нестерпимой жары они становились все безумней, Лорен пришла к выводу, что если ты дерево, то это твой ад. Представьте, пробиваться корнями сквозь растрескавшуюся красную каменистую сухую и пыльную землю, изредка пить, но никогда не напиваться досыта, слышать от птиц и ветра, что где-то есть прекрасные влажные и зеленые земли. Там все цветет...

«Если он посмотрит в нашу сторону, то увидит нас».

И все же им надо найти путь к воде. Если они этого не сделают сейчас, то им предстоит брести еще три или четыре часа до того места, где холмы начинают спускаться в пустыню и откуда можно выйти к реке. Судя по тому, что говорил тогда пилот вертолета, это километров девять-десять. Лорен сомневалась, что без воды они смогут их преодолеть.

Однако, он дал воды Лерою. Может, он даст и нам попить. Странная доброта Штасслера озадачила ее не меньше, чем вялая ярость собаки, когда тот попал в нее камнем. Но она не доверяла его доброте, а сейчас не доверяла и себе, так как, пусть даже и на секунду, подумала о том, чтобы поддаться соблазну и сдаться.

Она осторожно подобралась к краю обрыва и увидела внизу реку. От непреодолимого страха высоты у нее вспотели ладони, и, только лежа на животе, она на несколько мгновений смогла взглянуть вниз. А вот Керри, наоборот, посмотрев вниз с обрыва, сразу же ожила. Она присела на корточки, носки ее кроссовок торчали над пропастью. У Лорен все сжималось в животе от одного взгляда на нее.

Обе посмотрели на юг, ища на каменных волнах своего преследователя. Ничего, кроме теней, они не увидели. Наступило то время дня, когда даже камень величиной с футбольный мяч отбрасывает тень величиной с футбольное поле. Возможно, он смотрит на них, сидя где-то в тени.

Лорен заставила себя осмотреть находящуюся под ними стену. Ее глаза скользнули далеко направо, потом далеко налево, словно огромный маятник, подвешенный к фиолетовому небу. Но повсюду стена была гладкой, как стекло. Поборов свой страх, она продвинулась вперед так, что ее голова и плечи повисли над пропастью. Затем она попробовала руками ощупать скалу. Та оказалась абсолютно гладкой, без всяких выступов, за которые можно было бы ухватиться. Когда ее взгляд переместился со скалы на реку, вихрь, поднявшийся у нее в животе, заставил ее быстро отступить.

Справа она заметила трещину в три сантиметра толщиной. Та спускалась на добрых двадцать метров и там терялась в тени и сумеречном свете. Лорен никогда не была скалолазом, да и Керри покачала головой.

– Мы даже не представляем, куда она ведет, – хрипло сказала девушка.

Лорен, довольная, что Керри начала здраво рассуждать, согласилась с нею.

Они поднялись на ноги и пошли вдоль края, ища глазами канавку, где весенние потоки помогли выжить какому-нибудь деревцу или кустику, свисающему со скалы. Искали что-нибудь, что говорило бы о жизни, о влаге. Они обе видели такие зеленые листья или яркие лепестки во время своих поездок и прогулок по каньону. Может быть, и сейчас, когда им это надо больше всего на свете, они увидят нечто подобное. Потребность найти воду отодвинула все остальное, даже то, что надо убежать от Штасслера, на второй план. Даже не говоря об этом между собой, обе женщины понимали, что если они не найдут воду, их ждет неминуемая смерть.

После получасового страдания Керри шепотом остановила Лорен. Она указала на лежащую впереди расщелину на ройном краю утеса. На отвесной стене отсутствовал кусок длиной около десяти метров и шириной около семи. Он скатился вниз, оставив после себя прямоугольник с откосом в пятьдесят – пятьдесят пять градусов. Достаточно боязливая Лорен держалась в метре от расщелины. А Керри, наоборот, подошла прямо к ней.

– Крутой, по-настоящему крутой. Я хочу сказать, что это круче любого откоса, по которому мне доводилось спускаться, но если найти, за что ухватиться...

– Зачем? – спросила Лорен.

Она ничего, кроме воздуха, там не видела, километры пустого пространства уходили вниз.

Керри ничего не ответила. Она села на корточки и стала изучать скалу.

– Похоже на сток, правда? Видите вон там минеральные отложения, – она указала на едва различимую трещину, заметную только по узкой ленточке тени. – Это от воды. Если где-то здесь падала вода, то она стекала именно сюда.

– Но сейчас здесь ничего не падает! – воскликнула Лорен, возведя руки к небу.

Керри кивнула.

– Но она могла там собираться. Там может быть ручеек. Полезу и посмотрю.

– Туда?!

И опять все, что Лорен смогла увидеть под крутым откосом, был великий страх: пустое пространство высоко над твердой каменистой поверхностью земли.

Керри прошлась вдоль верхней части наклонного камня, огляделась, нашла немного пыли и натерла ею свои руки. Затем она свесила ноги так, словно слезала с крыши на лестницу, но Лорен прекрасно видела, что здесь нет никакой лестницы и никаких ступенек. У нее было такое впечатление, что она наблюдает, как девушка совершает самоубийство.

– Не делай этого! Я тебе говорю: не надо!

Но у Керри осталось достаточно упрямства, чтобы покачать головой.

– Здесь можно хорошо ухватиться. К тому же, что вы предлагаете делать? Умирать там наверху?

– Боюсь, что умирать будешь сейчас ты.

– Я не собираюсь умирать. Я...

– Знаменитые последние слова.

– Это пустячное дело.

Девушка уперлась пятками кроссовок в склон. Ее вымазанные пылью пальцы вцепились в скалу.

– А теперь пустите меня, пожалуйста.

Лорен даже не замечала того, что держала девушку за запястья.

– Это безумие. Ты даже не знаешь, есть ли там действительно ручеек.

– Там есть трещина, черт побери, и я хочу просто посмотреть.

Глаза у нее были дикими. Или это просто отчаянная решимость? На этот вопрос Лорен ответить не могла и, наконец, отпустила девушку.

Керри начала осторожно спускаться по крутому откосу, стараясь всем телом прижиматься к скале. Пальцы у нее были растопырены и цеплялись за малейшие выступы. Лорен видела календарь с фотографиями скалолазов, их руки и спины были покрыты буграми мышц, но она никогда не видела проявления такого...

– Нет! – вырвалось у Керри.

Руки Керри сорвались, и она, быстро набирая скорость, заскользила вниз, прямо к краю пропасти. Скатываясь, девушка цеплялась за камни, но не находила никакой опоры и все быстрее приближалась к краю.

– Господи! Господи, – умоляла Лорен.

Ноги Керри миновали край, затем тело, голова, руки... Но... Да! Она сумела ухватиться за край скалы левой рукой и удержалась. Лорен могла разглядеть, как рука вцепилась в камень, суставы такие же твердые, как и сам камень.

– Спасибо, спасибо, – шептала она.

И тут Керри упала. Лорен застонала. Если бы ее тело не страдало от недостатка влаги, она бы заплакала.

Керри не вскрикнула, не завизжала, она ничем не выдала местоположение Лорен их преследователю. Лорен даже не могла представить себе такую храбрость: падать с такой высоты и даже не вскрикнуть в последнем приступе ужаса.

А затем Лорен услышала слова, которые были сказаны так тихо, что она решила, что это слуховая галлюцинация:

– Со мной все в порядке. Здесь есть выступ. И тут вода. По звукам было похоже, что Керри пьет. По крайней мере, минуту после этого они не обменялись ни единым словом.

– Давайте сюда, – позвала, наконец, Керри. – Это всего лишь струйка, но если немного подождать, то можно наполнить весь рот.

Голос ее уже стал сильнее, было похоже, что сил у нее прибавилось. Но «Давайте сюда»? «Ни за что, – подумала Лорен. – Ни за что на свете». Всего лишь какой-то момент назад Керри, а она – атлет, не удержалась и разбилась бы, если бы не поймала этот выступ. Лорен и в голову не приходило, что Керри могла видеть выступ и сознательно разжать руку.

Это невозможно, так как Лорен не верила, что она может прокатиться по откосу и упасть... упасть... на другую скалу. Об этом не может быть и речи. Безумие даже...

Над краем утеса появилось лицо Керри. Рот и щеки у нее были влажными. И она широко улыбалась.

– Это всего лишь прыжок с метровой высоты, если повиснуть на руках, а там, – она сделала.паузу и посмотрела вниз, – а там выступ на целый метр.

Целый метр.

– Мы можем остаться здесь на ночь, а утром вылезти. Или можем напиться до отвала, а потом вылезти.

Лорен и думать не хотела ни об одном из этих вариантов.

– Я буду здесь и помогу вам. Я могу вас схватить. Просто делайте все, что можете, чтобы притормозить. Упирайтесь в камень и телом, и ногами.

– А что, если я и тебя с собой потащу?

– Не утащите. Я не хочу лететь отсюда ни за какие коврижки.

Но из этих слов Лорен сделала только один вывод: вероятность слететь оттуда вполне реальна. И все же она присела на корточки, словно готовясь к чему-то или молясь, затем развернулась и начала спускать ноги с края впадины. Но нет, это невозможно... Она не сможет... сделать... такое. И тут в нескольких сотнях метров от себя она заметила Штасслера, темная фигура, скользящая среди теней.

– Штасслер! – шепнула она Керри.

Та кивнула и отчаянно замахала рукой, приглашая ее к себе.

Лорен никогда еще в жизни так не боялась, но страх упасть со скалы во время критического спуска уступил место страху попасть в руки человека, который держит в подвале скелеты, который замучил и убил на глазах у Керри трех человек, включая ребенка.

От волнения ее руки вспотели, она готова была проклясть их за то, что они так расточительно расходуют драгоценную влагу и проклясть себя за то, что не догадалась так же, как Керри, намазать руки пылью. Лорен теперь поняла смысл этой процедуры: пыль впитывает в себя пот и жир с рук и делает захват более уверенным. Но возвращаться было уже поздно. Надо спускаться.

Держась за край утеса, Лорен свесила ноги, уперлась носками в скалу. Затем правой рукой нащупала какой-то выступ, за который, казалось, можно было удержаться, и вцепилась в него так, что оцарапала все пальцы. Теперь она отпустила левую руку и начала скользить вниз. Лорен ощупывала камень, ища, за что ухватиться. Внезапно она почувствовала тяжесть собственного тела, уцепилась указательным и безымянным пальцами за какую-то трещину, остановив то, что вначале сочла свободным падением. На самом деле она спустилась всего-то на несколько сантиметров. Ноги у нее тряслись от страха.

– Не смотрите вниз! – предупредила Керри.

Но это предостережение прозвучало уже после того, как, застыв на поверхности утеса, Лорен повернула голову и посмотрела на укрытую тенью расщелину, готовую поглотить ее.

Ее скользкие пальцы потеряли упор, и Лорен заскользила вниз. Охваченная паникой, она уткнулась подбородком в скалу, и ее голова начала отчаянно биться о камни, в то время как сама она двигалась в раскрытую пасть каньона. Лорен сломала три ногтя, но замедления не последовало, ее тело продолжало скользить с ужасающей скоростью. И вот ее ноги достигли края скалы. Затем живот. Голова. И тут на какую-то долю секунды она увидела узкий, как гроб, выступ, пенистый поток воды и чудовищные валуны.

На какое-то мгновение Лорен потеряла всякий контакт с твердой поверхностью. Весь мир, ее жизнь, все, что она знала, оказались подвешенными в пустоте. Никакого потока воспоминаний, только непреодолимый бесконечный страх смерти.

И тут она приземлилась на выступ. Тяжело. На мягкое место. Лорен инстинктивно вытянула руки, скользнула пальцами по скале и начала судорожно хватать воздух. Она качалась, сидя на камне, а потом начала скользить к бездне. Правой рукой Лорен ухватилась за острый край скалы, когда ноги ее уже висели в воздухе, предупреждая о том, что ее ожидает. Она отчаянно попыталась ухватиться за Керри. Девушка схватила ее за руку, и Лорен выкарабкалась на безопасную площадку. Она не успокоилась, пока всем телом не прижалась к стене. Продолжая дрожать, Лорен вдруг поняла, что намочила штаны. Не так, чтобы очень. Для этого в ее теле осталось слишком мало жидкости, но штаны стали определенно мокрыми. Однако, она была настолько напугана, что ей это было безразлично.

– Все в порядке? – склонилась над ней Керри.

На данный момент Лорен не могла даже ничего ответить. Она не могла взглянуть ни направо, ни налево, ни прямо перед собой. Лорен не могла вынести присутствие этой пустоты.

– Воды, – прошептала она.

Керри помогла ей встать на ноги и, когда Лорен выпрямилась, то увидела драгоценную струйку. Когда она прижалась к струйке губами, та ей показалась на удивление обильной.

Лорен пила, не останавливаясь, несколько минут. Но затем, как очередной кошмарный сон, она услышала, как Керри прошептала:

– Он там, наверху.

Шаг, еще один. Штасслер тоже остановился у края утеса. Обе женщины застыли неподвижно, как держащий их камень. Лорен гадала, отважится ли он заглянуть вниз, а если он, так же, как она, скользнет вниз, то сумеют ли они, воспользовавшись инерцией, столкнуть его с выступа.

«Но зачем ему это, – спросила она себя. – Вода у него есть». Это они остановились здесь из-за воды. Из-за воды и страха, поправила она себя. Первая была так желанна, а второе – так ужасно, однако, откажись она от этого, она бы погибла. Больше всего она боялась Штасслера, и этот страх подтолкнул ее к тому, что было ей нужнее всего на свете, к воде.

Снова послышались его шаги, потом он остановился. Штасслер отошел от края обрыва. Затем они услышали, как он сел.

Лорен посмотрела на Керри и сделала руками отталкивающее движение. Керри сразу же все поняла. Неужели так быстро мог родиться план убийства? Лорен в этом сомневалась.

Керри наклонилась вперед и бесшумно попила из бегущей струйки. Внизу слышался шум реки, но теперь он для Лорен уже не был столь мучителен. Наоборот, теперь она находила, что он успокаивает. Лорен пришла к выводу, что вода, как и многое другое, может сделать человека великодушным, если ее у него достаточно. А как же Штасслер?

Он добился большего успеха, чем любой из ныне живущих скульпторов. В глазах некоторых критиков он уже поднялся на высоты, сравнимые с Константином Бранкузи или Генри Муром. Но благородным Штасслер не стал, он стал хладнокровным убийцей.

Лорен по голове ударил камешек. Затем камешек угодил в плечо Керри. Он, как ребенок, скатывал камешки по крутому откосу.

Как ребенок? Может, и нет. Лорен подумала, что он прислушивается к их звуку, последует ли очень быстро удар или же камень беззвучно полетит дальше в каньон.

Теперь упал камень размером с мяч для гольфа. К собственному удивлению, Лорен поймала его и кинула дальше. Керри, казалось, была озадачена.

– Он пытается выяснить... – прошептала Лорен.

Но Керри быстро прижала палец к губам. Она все поняла. Они обе уставились на край утеса.

Теперь полетел камень размером с апельсин. Поймать его Керри, не смогла, но сумела оттолкнуть за край выступа.

«Он чертовски методичен, – подумала Лорен. – Камни становятся все больше и больше».

Еще больше: камень размером с грейпфрут зло застучал по склону. Лорен ловко, так ловко, что даже сама удивилась, поймала его и бросила дальше.

Она испугалась, что сейчас полетит булыжник, который раздавит их. Но он прекратил свою игру так же внезапно, как и начал.

Они услышали, как он встал и пошел прочь. На этот раз он уже не вернулся. Во рту у Лорен все пересохло, и следующие полчаса они по очереди прикладывались к струйке. Каждый раз, когда она прижималась губами к влажной скале, она вспоминала о Рае.

Когда они уже не могли больше пить, то сели, прижавшись спиной к скале. Как только Лорен поднимала взгляд и между ними и противоположным утесом не видела ничего, кроме воздуха, в горле у нее появлялся комок. От осознания того пространства, которое она делила с Керри, это чувство становилось лишь сильнее. Правым боком она прижималась к девушке, а слева у нее было всего пять сантиметров каменного козырька. Ей хотелось, чтобы это был километр или, по крайней мере, метр, и чтобы козырек казался понадежнее.

– Ну ладно, женщина-паук, – пошутила она, обращаясь к своей студентке, – что дальше?

Глава двадцать пятая

Я впервые в жизни я признал немыслимое. Осматривая в сгущающихся сумерках лежащие передо мной земли, я старался не терять надежду. Однако непродуманный оптимизм – всего лишь потрепанные одежды, а я всегда гордился своим нежеланием опускаться до дешевого самообмана. Ее Светлость и Шлюха от прессы убежали от меня. Это доставит мне большие осложнения. Когда они появятся, все равно где, с моей карьерой скульптора будет покончено, по крайней мере, в обозримом будущем. Но я мог кое-что предпринять, и я это сделаю. Это ясно, как закат солнца, которое вот-вот спрячет свой краешек за горизонтом.

Я принюхался, в воздухе пахло полынью и можжевельником, хотя происхождение этих запахов было непонятно. На камнях слишком скудная жизнь. Возможно, я ошибся, и мое обоняние меня подвело.

Так много принести в жертву, пройти такой путь и теперь отдать все в руки филистимлян – такое оскорбление, перенести которое я вряд ли буду в силах. Я даже не могу позволить себе траур. Если я не буду быстро действовать, то они выяснят мои методы и постараются дискредитировать всю мою работу. Заголовки будут кричать о безумии моих методов, придумывать какие-нибудь термины. А все из-за этой Шлюхи от прессы, хотя должен признать, что в этом есть доля и моей вины. Я не должен был допускать на свои земли проклятую собаку. Я должен был сразу же пристрелить ее, как делаю со всеми бродячими собаками в своих владениях. И пусть бы Шлюха побежала жаловаться властям. Кому бы они поверили? Этой ведьме или мне. Я бы пожаловался, что эта зверюга на меня напала. Ротвейлеры очень злобны. Кто этого не знает? Так что ее жалобы ни к чему бы не привели.

Горькая ирония в том, что эта мямля сумела все разрушить. Величайший скульптор последних нескольких столетий вынужден бегать в ночи, как изгой. А все потому, что мне в жизни повстречалась эта кляча.

Но разве это не обычное явление: низшие пытаются подчинить высших. Именно так я понимаю демократию.

Мое самое страстное желание – медленно разрезать эту Шлюху, нарезать на мелкие кусочки. Но я сейчас не могу себе позволить такое удовольствие. Как я уже говорил, мне надо пересмотреть все, что я могу сделать. Лучшим выходом будет взорвать шахту. Это закроет вход в могилу нескольких дюжин, а заодно спрячет лица, лица тех, чьи жизни я забрал. Я буду глубоко скорбеть об этой утрате. Я хотел, чтобы мир взглянул на них после моей смерти. Но пока их надо похоронить. Это единственная возможность сохранить надежду на возвращение.

Я очень тщательно спланировал оформление моего смертного суда, но я никогда не лишу себя жизни. Только тех, кто был отдан мне в руки, можно сказать, доверен мне Судьбой. Это она, которая предназначила их мне в рабство. Мне надо будет перенести в шахту парад скелетов. Это может занять несколько часов, но, в конце концов, все они присоединятся к Бриллиантовому и многим другим.

Жаль терять шахту. Но после этого все физические улики против меня будут уничтожены. Ни один шериф не рискнет тратить сотни тысяч долларов на вскрытие шахты, не зная о тех ценностях, которые там хранятся. А никто из живущих, включая Ее Светлость и Шлюху от прессы, не знает об этих сокровищах. Они знают только о подвале и клетке. И пусть власти делают, что хотят. Иметь клетку – это еще не преступление. Многие официальные представители мест заключений позавидуют ее прочной конструкции.

А затем я буду ждать, как выжидают в пустыне койоты. Если возникнет такая необходимость, буду ждать годами и смотреть, что они смогут сделать. Будут возмущенные слова двух ведьм, их заявления шерифу и для прессы, но без тел все это ничего не стоит. А когда месяцы превратятся в годы, когда внимание прессы и полиции обратится на тысячи других заурядных убийств, они испытают глубокие страдания и смерть, которые вполне заслуживают.

Бульварные газетки заметят их внезапное исчезновение... Возможно... Но опять не будет никаких подозреваемых, только отметят исчезновение когда-то знаменитого скульптора. Шериф, кто бы им ни был к тому времени, заявит, что дело остается открытым, но в душе он и его следователи будут прекрасно понимать, что без свидетелей и тел сделанные несколько лет назад заявления абсолютно бесполезны.

Так что через десять лет, думаю, обо мне снова заговорят. Я буду еще достаточно молод. Я заявлю, что ужасы нашего века заставили меня искать уединения и, как основатель современной культуры, я буду не только прощен. Обо мне заговорят еще громче, чем когда-либо. Появятся рок-группы с именем «Штасслер», а мои скульптуры будут продаваться в несколько раз дороже первоначальной стоимости. Меня с радостью примут обратно в мир искусства, потому что такова природа коммерции. Я буду снова работать с плотью, но уж на этот раз буду бесконечно осторожен.

Это успокоило мою больную душу. Я отправился в обратный путь. Но это все утешения, которые может позволить себе человек, достаточно предусмотрительный, чтобы учесть все возможные последствия. Мне не надо много времени. Полагаю, что я вернусь к полуночи и сделаю все необходимое. У меня есть все документы, чтобы начать новую жизнь, а в зарубежных банках у меня накоплено денег больше, чем мне может понадобиться. Впереди у меня будет уйма времени для печали и для планирования неизбежной смерти этой парочки.

Далеко на севере, над горами разорвалось небо, и через несколько секунд я услышал раскаты грома. Действительно, звук грома напоминает грохот обвалившихся кирпичей. Я взглянул на ночное небо, испытывая удовольствие от того, что еще могу любоваться простой красотой, ее буйными чудесами, не потерял вкуса к жизни, несмотря на все неприятные события этого неудачного дня.

Внезапный порыв воздуха, словно я открыл дверь чулана, ведущего в шахту, обдал холодом кожу. Ее рука легла на фальшивую дверь, когда Шлюха осматривала литейку. Я прямо тогда готов был заколоть ее. Но она отошла в сторону, и моя рука выскользнула из кармана, где лежал нож. Я увидел в ее глазах пустоту и понял, что мне нечего беспокоиться.

Но я ошибся, не так ли? Ошибся, проглядев ее настырность и любопытство ее тупорылой собаки. Сколько собак я убил и здесь на ранчо, и во время своих набегов, как например ту колли, которую я в последний раз использовал как приманку? Две дюжины? Три? И каждый раз я испытывал удовольствие. А тут появился этот зверь с настолько глупой мордой, что я такой еще в жизни не встречал, и он еще умудрился проскочить в сарай мимо меня. А может, она именно так и планировала? Не пустить его в дом, не пустить его в литейку, а когда я потерял бдительность, дать ему проскочить к двери. Ну уж нет, я слишком хорошо о ней подумал. Ей такого не сделать. Зверюга проскочил в сарай. С ее точки зрения в этом не было ничего особенного. Пусть себе болтается. Я сам вспомнил про него только тогда, когда он начал рыться в соломе.

Были и другие вещи, о которых мне стоило пожалеть, еще сильнее. Теперь, когда уже поздно, невозможно этого не понять. Мне не надо было терять время на то, чтобы обрабатывать рану. Лучше было рискнуть получить инфекцию, чем дать им возможность уйти. «Но каков шанс у них на успех?» – думал тогда я. У них не было никакого шанса. Они все время, черт меня подери, находились у меня на глазах. Я потерял их из виду, когда спускался по лестнице. Но тогда я надеялся, что они заблудятся, может, даже умрут там. Любой здравомыслящий человек подумал бы то же самое. Я никак не ожидал, что они доберутся до камней, и я потеряю след. Вполне возможно, что они сейчас идут обратно. В таком случае мне надо просто немедленно бежать, оставить надежду разрушить шахту и восстановить карьеру самого знаменитого скульптора в мире.

Буря подбиралась все ближе. Молнии освещали землю, словно маяки, на секунду делая ее белой.

Порывы ветра ударяли меня. Я вдохнул и почувствовал запах озона. Скоро пойдет дождь. При вспышках молний я разглядел на севере падающую с неба пелену. Дождь возродит жизнь в пустыне, рычащий зверь встанет на ноги. У скалы, на которой я стою, появятся крылья, как у водяной птицы, она направит потоки на прожаренную землю вокруг ранчо, наполнит высохшие устья бурлящими коричневыми потоками воды, песка и грязи. Эти потоки будут перекатываться через валуны и уходить в глубь сыпучих песков, которые лежат спящими, как жабы. Дождь напоит жидкостью это место скорби.

Скоро пустыня наполнится всевозможной жизнью. Такие ночи превращаются в безумие, чудовищное действо. А если буря окажется достаточно сильной, то она может сотрясать небо, буйствовать потоками на земле и сносить с поверхности все, что не имеет корней.

Я внимательно смотрел в сторону ранчо. Мне надо было преодолеть несколько километров. Я стал изучать склоны холмов, подождал, пока снова сверкнет молния. В меня может ударить молния, но я не верил, что такое может случиться. Не странно ли, в такой уязвимый момент моей жизни я испытываю такую уверенность в защите свыше?

Длинные скрюченные белые пальцы разорвали темноту. Алмазные вспышки. Картина, достойная самого Данте. И тут я увидел их. Казалось, безбожная, опустошенная вселенная говорила мне: «Вот они. Бери их обеих. Они твои. Ты заслужил их. Ты заслужил их своими муками, своим искренним отчаянием».

Между нами было менее двадцати метров. Я поднял голову к небу, и мои руки раскрылись для объятий нарастающей ярости. Первые беременные капли упали мне на щеки. Мимо меня прокатился гром, уносимый яростным порывом ветра. Скала, на которой я стоял, вздрогнула, и я выкрикнул неповторимую клятву. Звук был таким чистым и первобытным, что мог означать только одно: убийство и выживание, одно порождает другое. И оба рождают кровь.

Глава двадцать шестая

Они отдыхали на козырьке, похожем на гроб, около часа. И все же этого оказалось недостаточно, чтобы Лорен почувствовала себя комфортно. Само окружающее пространство не способствовало этому. Ее поражала та легкость, с которой Керри вставала, подходила к струйке, чтобы попить, и, вероятно, при этом даже не задумывалась об опасности падения.

Лорен тоже еще несколько раз попила, но только при том условии, что Керри вставала, протягивала ей руку и все время стояла рядом...

На севере над горами разразился шторм. Черные тучи играли мощными мускулами в алом отсвете заката, и Керри тихо сказала, что им надо идти.

– Зачем?

Лорен не хотела уходить. Ей хотелось задержаться здесь.

– Пожалуй, для нас в данный момент это самое худшее место в мире. Если мы сами не уберемся отсюда, то нас отсюда просто смоет.

Лорен посмотрела наверх. Она все поняла. Когда разразится буря, прогремит гром и ударит молния, через этот скол ринется дождевая вода. Он превратится в сточную трубу.

– Как ты думаешь, сколько у нас еще времени?

Лорен не хотела уходить до того, как это станет абсолютно необходимо.

– На самом деле нисколько. Нельзя сказать, с какой скоростью движется эта буря. Вы можете себе представить, как мы будем выбираться, если вокруг будет хлестать ветер и лить дождь, а...

– Хватит, – умоляюще попросила Лорен.

Ей вообще было трудно представить, как она будет выбираться, а тут еще добавлялись разгневанные силы проклятой пустыни.

– Вы должны пойти первой, – сказала Керри.

– Почему я? – возмутилась Лорен, словно ее это оскорбило.

– Потому что, если я буду сзади, то смогу вам помочь. Лорен вся сжалась от страха.

Керри встала и сложила руки наподобие стремени.

– Я вас подсажу. Затем я полезу сама. Вы поставите ноги мне на плечи, и у вас не возникнет никаких трудностей. В нижней части утеса есть небольшой выступ, за который вы сможете ухватиться, – она кивнула в сторону склона.

– Насколько небольшой?

– Пять. Вполне достаточно.

– Пять сантиметров?

– Это очень много, когда лезешь на скалу.

– Для тебя, может быть, это и так.

– Вы тоже сможете это сделать, Лорен. Должны сделать.

– А как ты заберешься?

Лорен, все еще сидя, вцепившись в скалу, совсем забыла, что Керри хорошо лазает по скалам. Она доказала это, когда самостоятельно взбиралась на выступ. А ведь Лорен подумала, что девушка упала в каньон.

Керри напомнила ей об этом, затем сказала:

– Я уверена, что вы сможете это сделать, но если вы пойдете первой, я смогу помочь. Забраться наверх не составит особого труда.

– А что составит? – в действительности об этом можно было и не спрашивать. Проблемой будет залезть по наклонному откосу, лежащему между нижней и верхней частью скалы. Лорен медленно указала на него. – Склон? Когда выберемся на основание склона?

– Ну... – Керри замялась. – Думаю, залезать будет легче, чем спускаться.

«Господи, хорошо, чтоб так и было».

– Посмотрим, – добавила она уже веселее. Посмотрим? Лорен хотелось бы получить более определенный ответ.

В следующей фразе Керри не было вообще никакого утешения.

– Выбора-то у нас все равно нет. Лорен уставилась на струйку.

– Хотите перед началом еще раз попить? – Керри снова протянула ей руку, и та заставила себя встать еще раз.

Лорен приложилась к струйке, потом еще раз.

– Ну, готовы? – спросила Керри.

– Наверное.

Керри встала рядом со струйкой, Лорен подняла левую ногу и поставила ее на сцепленные руки Керри.

– Не давайте свои ногам трястись.

– Постараюсь, – жалобно ответила Лорен.

– Учтите, мы не собираемся проделывать это несколько раз. Это рискованное предприятие, и чем быстрее, тем больше шансов, что...

– Замолчи! Не надо об этом. Я все сделаю. Обещаю.

– Хорошо. Успокойтесь. На счет три.

Керри начала считать. Как только Лорен почувствовала, что ее поднимают, она выпрямила ногу, изо всех сил стараясь ухватиться руками за пятисантиметровый выступ на нижнем скате откоса. На самом деле это означало превратиться на несколько секунд в того, кем ты никогда не был, – в женщину, у которой нет смертельного страха высоты.

Она поднималась выше и выше.

«Не смотри вниз, не смей!» – Она застонала от ужаса, но тут ее правая рука ухватилась за выступ. Затем и левая рука нашла, за что ухватиться, и Лорен почувствовала у себя за спиной бездну. Ей очень хотелось заплакать.

Керри сказала, что отпустит ее, но не больше чем на минуту. Ей нужно время только для того, чтобы подставить плечи под ноги Лорен.

– Хорошо, – прошептала Лорен.

Она висела, вжавшись грудью в каменную стену, прекрасно понимая, что если упадет, то это будет счастье – удержаться на каменном козырьке, а не полететь дальше к реке и валунам.

Керри подставила плечи под кроссовки Лорен, и рукам стало легче.

– Передохните, – приказала Керри.

Только тут Лорен заметила, что задержала дыхание.

– А теперь забирайтесь туда, – приказала девушка.

Лорен сумела втиснуть локти в узкое пространство нижнего конца желоба ската. Она выгнула шею, пока не увидела все семь метров каменного ската, поднимавшегося над ней. Непреодолимое пространство.

Несмотря на это, она, упираясь локтями в края, подтянулась. Теперь край желоба врезался ей в пояс, как туго затянутый ремень, но руки испытывали еще более жестокое напряжение. Чтобы уменьшить давление на руки, надо было как можно скорее подобрать колени.

Внутри у нее начала зарождаться паника, когда Лорен осознала, что теперь Керри не сможет ей ничем помочь.

Усилия Лорен стали по-настоящему отчаянными, когда она подняла правую ногу и уперлась коленом в уступ, за который уже держалась руками. Теперь надо было подтянуть вторую ногу. Она подтянулась, прижала лицо и руки к камню, набрала в легкие воздуха и, балансируя на левом колене, осторожно подтянула левую ногу.

Теперь она стояла на коленях на узеньком выступе на нижнем конца ската и при этом вся дрожала. Руки у нее были широко раскинуты, а пальцы скрючены, как когти. Лорен заметила, что ее ногти, которые еще чудом не сломались при спуске, стараются проделать в камнях дыры.

– Лорен, вам надо ползти наверх. Или отползите в сторону, чтобы я тоже могла залезть туда.

Оба варианта привели Лорен в ужас, но лезть наверх казалось явно безопасней, так как если она начнет падать, Керри сможет ее поймать. Правильно?

Она ухватилась за эту мысль, и это позволило ей сделать первый шаг, а это означало подняться чуть выше, пока все ее тело не прижмется к склону.

– Давайте! – подбадривала ее Керри. – В горах уже пошел дождь. Чувствуете запах? Скоро эти камни станут скользкими, как черт знает что.

Лорен кивнула с закрытыми глазами. Каждая клеточка ее тела стремилась стать клейкой, плотно прилепиться к камню. Лорен оценила достигнутое. Она может стоять на четвереньках. Она была поражена тем, что у нее все получилось! Она поднялась на несколько сантиметров по склону. Керри продолжала подбадривать ее со своей стороны.

– Ползите дальше. У вас все отлично получается.

Керри была сзади. Лорен все еще не рискнула оглянуться, но, судя по голосу, голова Керри уже поднялась над опасным нижним выступом.

Руки и ноги Лорен находили в скале впадинки и трещины, за которые можно было уцепиться, малейшие выступы, способные помочь подняться. Стараясь не дать страху парализовать себя при мысли, что она может соскользнуть вниз в безмерную пустоту, она сумела подняться еще на полметра.

– Не расслабляйтесь, – приказала Керри. – Я сейчас подтолкну ваши ноги. Хорошо?

Лорен кивнула, а Керри, встав коленями на выступ, прижав ладони к подошвам кроссовок Лорен, начала толкать ее наверх. Лорен стала подниматься быстрее. Ее пальцы в поисках опоры прочесывали каждый сантиметр каменных стен. Теперь Керри встала и, пока могла дотянуться, продолжала подталкивать свою учительницу. Лорен окаменела. Теперь Керри до нее было не дотянуться, а до конца желоба оставалось еще добрых два метра. Она испугалась, что больше не сможет подняться ни на один сантиметр, что она вот так будет висеть здесь, пока ее мускулы не уступят силам гравитации.

– Я хочу обойти вас, – сказала Керри.

Лорен ничего не ответила, боясь, что если она хоть на долю секунды отвлечется, то тут же полетит вниз.

Керри с вывернутыми, как у утки, ногами, проползла справа от Лорен. Девушка ползла, не останавливаясь, чтобы обернуться. Она пристально всматривалась вперед. Она так внимательно изучала каменную поверхность, что, казалось, та вот-вот расплавится под ее взглядом.

Девушка лезла, не останавливаясь, до тех пор, пока не ухватилась за верхний край желоба. И только тогда посмотрела вниз на Лорен.

– У нас все получится.

Лорен с трудом верилось, что Керри когда-то была ее студенткой, настолько обязанной ей она чувствовала себя.

А через мгновение она испытала к Керри еще большую признательность. Та вылезла наверх и быстро стянула с себя джинсы. Затем на треть свесилась над желобом и спустила джинсы Лорен.

– Хватайтесь. Так будет проще, чем цепляться за камни. Лорен обмотала вокруг рук брючину, полностью полагаясь на суждение Керри. С помощью тянувшей ее сверху девушки Лорен сумела подняться до того места, где уже можно было схватиться за край желоба.

Она отчаянно пыталась преодолеть последние полметра, когда Керри ухватила ее за пояс и вытащила на безопасную поверхность.

Обе женщины тяжело дышали. Керри встала и натянула джинсы. Ветер трепал ее темно-рыжие волосы.

– Мы вовремя успели. Посмотрите туда.

Только после того, как Лорен отползла на несколько метров от края утеса, она набралась храбрости и обернулась. Над горами Ла Саль продолжали сверкать молнии. Они вместе начали считать. Странный хор произносимых шепотом чисел. Но когда, наконец-то, донесся гром, то он оказался не таким уж сильным.

– Я хочу поблагодарить тебя, – начала Лорен, поворачиваясь к Керри. – Ты спасла мне жизнь.

– Бросьте, нам еще до этого далеко. Вы мне за сегодняшний день дважды спасали жизнь. Вы вытащили меня из этой чертовой клетки, а затем, когда я каталась по земле и хотела умереть, вы не дали мне это сделать. Так что я все еще ваша должница, профессор.

– Нет, никакая ты не должница.

Керри встала. Теперь перед ними была новая проблема: продолжать ли путь вдоль утеса до тех пор, пока они не спустятся в пустыню, или же развернуться и пойти обратно к ранчо.

– Я знаю, куда нам надо идти, – объявила Керри. – Он пошел туда, – она махнула рукой вдоль утеса в сторону пустыни. – Поэтому я хочу идти вон туда.

Ее палец, как башня танка, повернулся в том направлении, откуда они пришли.

– Он мог пойти туда, но он мог и повернуть обратно, решив, что мы повернули обратно много раньше. Мы слышали его в последний раз более часа назад.

– Будем надеяться, что это вообще последний раз, как мы его слышали, – Керри тревожно осмотрелась.

Маловероятно, что они могли бы заметить Эшли Штасслера, особенно, если он спрятался среди валунов или находится в долине среди скал.

– Думаю, нам следует идти обратно, – согласилась Лорен. – Но не к нему. Мы просто используем его ранчо как ориентир, чтобы выйти на шоссе и остановить кого-нибудь. Этот путь короче. Если мы спустимся к реке, то нам надо будет еще долго идти. Я не знаю, куда течет река. А ты?

Лорен видела пустыню только с вертолета. Керри отрицательно покачала головой и посмотрела на облака, сгущавшиеся над расщелиной.

– Даже если он тоже пошел обратно, – продолжала Лорен, – думаю, мы сможем с ним справиться. К тому же, к этому времени туда должен подъехать Рай. Если он там, то он нам поможет; но если мы не увидим его машину у ворот, то обойдем владения Штасслера сторонкой и направимся к шоссе. Я сказала Раю, что обязательно вернусь засветло.

– Лорен, еще только начало темнеть.

– Знаю, но к тому времени, как мы туда доберемся, будет совсем темно. Возможно, Рай даже позвонит шерифу.

Мысль о шерифе, об освобождении подтолкнула их принять решение. Они начали спускаться по ровной каменистой поверхности, по которой лезли наверх несколькими часами раньше. Равнина простиралась перед ними на несколько километров.

С севера доносились раскаты грома. Он становился сильнее с каждой молнией. Они ожидали, что буря может обрушиться на них в любую минуту. Лорен рассчитывала, что когда разразится буря, они найдут какое-нибудь убежище. Но сейчас они торопились вперед. Нет, они не бежали, но двигались быстро, поднимаясь и спускаясь по каменистым склонам, обходя каменные завалы и валуны величиной с грузовик.

Лорен почувствовала капли дождя сначала на своей руке, затем на затылке. Молния ударила так близко, что обе женщины упали на колени. Они почувствовали запах обожженной земли и через секунду услышали раскат грома.

– Ух ты, – пробормотала Керри.

Они заметили укрытие между валуном и ровной поверхностью скалы, по которой только что спустились, перебежали туда и, прижавшись друг к другу, присели как раз в тот момент, когда в тридцати метрах у них за спиной ударила еще одна молния. Ударила так близко, что они услышали шипение обожженного влажного камня, снова почувствовали запах – странную смесь мокрой шерсти и серы.

– Черт, – выругалась Лорен. Керри подтолкнула ее локтем.

– Не беспокойтесь. Возможно, через несколько минут гроза пройдет.

– Нет, – задыхаясь, выдавила из себя Лорен. – Это он. Она указала на Штасслера, который двигался в их сторону, казалось, не обращая никакого внимания на бурю.

– Пошли, – прошептала Керри.

Женщины побежали, больше напуганные Штасслером, чем грозой. Возможно, это было просто воображение Лорен, но шаги, которые она слышала, принадлежали не ей и не Керри. Они звучали, как удары грома.

Лоурен и Керри карабкались на каменные завалы и скатывались с них, запинались и спотыкались. Бились о камни руками и локтями, но продолжали бежать. Они использовали последние резервы своей энергии, выживая в основном за счет внезапного притока адреналина.

В склон, по которому они бежали, ударила молния, и они обе упали на землю, словно солдаты, бросающиеся в смертельную атаку. Но на них не сыпалась, калеча и убивая, шрапнель. Лорен, уже поднимаясь на ноги, обернулась и увидела силуэт Штасслера. Он нагонял их. Отставал всего на тридцать метров, а то и меньше. Она заметила у него в руке пистолет.

– Мы должны бежать в разные стороны! – крикнула она Керри. – Он не сможет гнаться за обеими одновременно.

Но они продолжали бежать, держась за руки.

– Ты беги направо! – закричала запыхавшаяся Лорен. – А я – прямо или налево, в зависимости от того, куда побежит он.

Керри затрясла головой.

– Нет, нет. Будем держаться вместе.

– У него пистолет. Будем держаться вместе, и он нас убьет.

Впервые за это время Лорен увидела на лице Керри ужас. Она ясно видела это даже на бегу, поняла это по тому, как девушка сильнее вцепилась в ее руку. Они оглянулись и увидели, что Штасслер исчез. Но тут его голова поднялась над камнем, и они увидели, что он не отстает. Он что-то кричал, но они не могли разобрать слов из-за дождя, ветра и грома. В следующее мгновение он выстрелил в них, выстрелил наугад. У него почти не было шансов попасть в цель. Выстрел, предназначенный скорее всего для того, чтобы напугать беглецов и заставить их остановиться. Если последнее предположение верно, то выстрел не достиг своей цели, так как Лорен тут же пожала руку Керри и оттолкнула ее в сторону. Они скакали, как воробьи. Керри нырнула направо, быстро удаляясь от Лорен, которая продолжала нестись вперед. Потом она нырнула в проход между каменными стенами и запрыгала там, как шарик для пинг-понга.

Лорен через плечо кинула взгляд назад и увидела, как Штасслер залез на скалу и посмотрел сначала в ее сторону, потом в сторону Керри. Она обрадовалась его растерянности. Затем, желая всем сердцем спасти девушку, она дождалась, пока Штасслер снова взглянет в ее сторону, сделала еще пять шагов и упала. Она перевернулась на спину, схватилась за колено и закричала. Она лежала, отчаянно сжимая колено, когда молния ударила в каменный пик всего в двадцати метрах от нее. По ее телу хлестал дождь, смывая с лица грязь и пот, оставляя только растерянность и ужас, которые она и хотела показать Штасслеру.

И он действительно триумфально поднял руку, пистолет ясно вырисовывался на фоне сверкающего неба. Потом он спрыгнул со скалы и побежал к ней.

Глава двадцать седьмая

Я преследовал их всего лишь пять минут. А потом они меня заметили, но мне на это было наплевать. Я знал, что когда они увидят меня в самый разгар этой ночной бури, они потеряют рассудок. Их нервы не выдержат. Они лишатся способности здраво рассуждать, что никогда нельзя себе позволять. Забудут о том небольшом, что еще у них было в более спокойной обстановке.

А что мне беспокоиться? Они убегали, держась за руки, как Ганзель и Греттель. На тот момент мое воображение занимала только задача, кто из них в этой связке студент – профессор изображал из себя Ганзель, а кто – Греттель. Главное, что они были вместе. Тогда мне не надо было беспокоиться, что они ускользнут. Я смотрел, как они бежали. Дети и только. Я чувствовал, все мои прежние заботы растворяются в холодном дыхании бури. И тут они разделились. Умный ход. Я был сильно удивлен. Словно во время спектакля один из актеров вдруг вышел из своей роли и, обратившись в зал, попросил кружечку пивка. Я никак не ожидал от них такой хитрости, такого самопожертвования. Я мог бы поспорить, что страх передо мной заставит их держаться вместе. То, что они неожиданно разделились заставило меня остановиться и обдумать решение. Мне-то необходимо было заполучить их обеих. И это не оставляло мне выбора. У меня оставался один выход: немедленно, без проволочек убить одну и пуститься в погоню за другой.

Но потом я заставил себя принять другое решение. Может быть, все не так. Может, буря в пустыне проделает всю работу за меня. Я было успокоился, но только дурак полагается на шансы, когда необходима полная уверенность. Я могу пристрелить их обеих, взорвать шахту, сбросив туда предварительно свое оружие, и убежать. Они никогда не найдут пистолет, а я начну игру на выжидание, выжду годы, за которые все забудут о мертвых, но, конечно, не обо мне.

Еще не все потеряно, но я должен действовать быстро. Что я и сделал, как только увидел, как эта нимфоманка, Шлюха от прессы, упала и покатилась, как выпавший из коляски младенец. «Поразительно, как легко решаются все проблемы, когда ты не поддаешься панике», – подумал я.

Я направился к Шлюхе, стараясь при этом не упускать из виду и Ее Светлость. Однако я быстро потерял ее среди игры теней и камней. И все же я знал, в каком направлении она побежала. Ночь еще только началась. Я также прекрасно знал, с чем столкнется Ее Светлость, убежав в темноту, если не сразу, то чуть-чуть погодя. Это приведет ее в ужас не меньше, чем меня. К тому же она сильно ослабела из-за отсутствия воды и пищи. Она давно мучается от жажды. Она недолго пробежит, прежде чем вынуждена будет остановиться и попить. А если она окажется такой же, как большинство обреченных в пустыне, то напьется до отвала при первой же возможности и тогда уже вряд ли сможет бежать.

Но что я не учел, так это коварство Шлюхи от прессы. Как только я направился к ней, она, словно калека в евангелическом телесериале, вскочила на ноги и, не подавая никаких признаков хромоты, припустила с дикой скоростью.

Поступок просто гнусный. Она вела себя как птица, которая изображает сломанное крыло, чтобы увести лису от гнезда с птенцами.

Теперь я опять столкнулся с новым затруднением. Она так старается сохранить дистанцию между нами, что я совершенно уверен: она просто хочет увести меня подальше от Ее Светлости. Иначе, зачем она так часто оборачивается? Очевидным ответом на это будет страх. Хотя я и льщу себе такой мыслью, даже с готовностью принимаю, что страх играет в этом свою роль, я бы обманывал себя, если бы не учел, что успех ее коварного плана ее взбодрил. Лицемерие. Бесчестие. Все это так свойственно ей. Мне не следует удивляться такому повороту событий. Единственное, что удивляет, так это то, что я попался на крючок коварства. Почему такое стало возможным? Это тот вопрос, на который мне придется ответить позже. Хотя бы для того, чтобы такое больше не могло повториться.

Но пока она бежит в сторону ранчо, мне не о чем беспокоиться. Я прекрасно представляю, что ее там ожидает. Возможно, она не представляет тех сюрпризов, которые может преподнести ночь в пустыне; те метаморфозы, которые может принести с собой такая сильная буря. Она не птица, изображающая сломанное крыло! Она – птица с оторванным крылом, которая вынуждена будет наблюдать, как лиса пожирает содержимое ее гнезда. Никакого ранчо этой ночью не будет. Никакой дороги. По крайней мере, для нее. Откуда я знаю? Потому что дождь мой безжалостный, жестокий союзник. Я вымок. Но и она вымокла. Вода падает стеной, жаля ей глаза. Я видел, как ее промокшие волосы полощутся на ветру. Каждый раз, как она оборачивается, я вижу, как струи воды стекают по лицу. Но самое лучшее, это то, что я вижу ее страх. Ее охватил неподдельный страх. Я хотел, чтобы ее лицо утонуло в нем. Хотел, чтобы за все те хлопоты, которые она мне доставила, ее лицо стало еще безобразней, еще больше скривилось.

Но я получил больше, чем хотел. Она и в самом деле поскользнулась и тяжело упала. На этот раз это уже не веселый трюк. Она и в самом деле схватилась за колено и принялась отчаянно тереть его. Встала. Пошла, но хромая. Наклонилась. Она пыталась держаться за колено и одновременно бежать. Теперь уже не так быстро, правда? Все изменилось? Между нами такое расстояние, что можно уже ей что-нибудь крикнуть. Я хотел ей предложить остановиться, поберечь силы и мои, и ее. Но затем я понял, что нахожусь на таком расстоянии от нее, когда можно уверенно стрелять. Все, что мне теперь надо, так это подстрелить этой птичке крыло. И она моя. Шлюха тоже поняла это, съежилась, как фольга.

Я поднял левую руку, положил дуло на сгиб локтя, чтобы зафиксировать пистолет. Я взял ее на мушку, как бы я делал, целясь в голубя, утку, оленя или собаку, и выстрелил.

Она вздрогнула. Но я промахнулся. А вздрогнула-то она не от пули. Я видел, как она на бегу хлопает себя по ноге, словно хочет стряхнуть каменную крошку, поцарапавшую кожу. Ближе, еще ближе.

Я хочу подойти ближе, прежде чем попробовать еще разок, так что я прибавляю шаг. Она уже не нянчится с коленкой. Полагаю, моя последняя порция страха заставила ее отвлечься от боли. Я начинаю подозревать, что она – бегун на длинные дистанции. Я кое-что понимаю в этом. Я участвовал в кроссах по пересеченной местности в высшей школе и несколько раз в двадцатикилометровках в колледже. Я не занимался бегом уже несколько лет, но я могу определить на вид хорошего бегуна. Так вот: она хороший бегун. Такое не изобразить. Она бежит как человек, не расходующий зря энергию на бесполезное размахивание руками и ногами. Если бы я не боялся отстать от нее, я бы сделал передышку. Должен признаться, к этому времени я стал уставать. От этого мои мысли стали еще черней. Она еще не знает, но со временем должна будет замедлить свой бег и остановиться, если не от усталости, то из-за коварства самой пустыни. Тут у нее нет монополии на двуличие. Пустыня не всегда такая, как кажется. Шлюха скоро это увидит.

А до тех пор мне надо стараться не отставать. Шлюха начинает увеличивать расстояние между нами, несомненно решив, что мы достаточно оторвались от ее маленькой подружки. В этом она права.

Я отставал на пятнадцать, может быть на десять метеров, а она все еще не проявляла признаков усталости. Но я должен был держаться за ней, не упускать ее из виду. Просто на всякий случай. Но это становится все трудней и трудней. Она – словно идиотский зайчик в телевизоре, который никогда не выдыхается. Я даже не мог успокоить себя мыслью о ее смерти. Все, что я мог сделать, так это не терять ее из виду.

И тут я услышал это, успокоился, перевел дыхание. Да, я услышал этот великолепный звук. Он там. Звук донесся до меня как самый желанный спаситель. Не надо даже бежать. Но я все же побежал, так как не хотел каких бы то ни было случайностей. Надо увидеть, не сведет ли она счеты с жизнью. Я видел это на ее лице: смесь отчаяния и глупости. Желание совершить невозможное.

Звук становился все громче. Когда я впервые услышал, рев был настолько живой, что меня мороз по коже пробрал. Я подошел ближе, почувствовал, как у меня под ногами дрожит земля, словно духи зла, если вы верите в подобные россказни, поднялись как призраки смерти, чтобы вступить во владение тьмой. И тут я увидел это. В небе сверкала луна, целых три четверти. Она залила поверхность ярким желтым светом.

Ну, вот он. Я теперь могу его видеть. А еще я хорошо видел Шлюху, пораженную зрелищем, парализованную этим дерзким присутствием. Она стоит, уставившись на пески. Она не знает, что делать. Лучше не подходи слишком близко, Шлюха от прессы, он моментально сожрет тебя.

Она смотрела на меня. Я улыбался в неровном свете, струящемся с неба. Я поднял руку с пистолетом и замедлил шаг. В прошлый раз я промахнулся, так как запыхался и находился слишком далеко от нее. Теперь я собирался проделать это без каких-либо трудностей, пристрелить ее в упор, как любят писать в газетах. Вот почему так важно сохранять уверенность в себе. А Шлюха?.. Она попала в ловушку, расставленную пустыней.

Я был доволен, что она не двигалась, не пыталась уйти. А куда ей идти? Она начала понимать, что Ее Светлость тоже загнана в угол, поймана моим великим союзником, чьи длинные сильные руки ожили вместе с дождем, чьи пересохшие русла наполнились быстрыми и глубокими водами, с таким сильным течением, что оно срывает с места валуны и увлекает их в глубь пустыни.

Вот так, Шлюха от прессы. Можешь глазеть на поток, сколько тебе заблагорассудится, но если ты попытаешься пересечь бушующие воды, ты умрешь. Ты подошла к одной из призрачных рек пустыни и теперь стоишь на зыбком берегу.

Она не рискнула подойти ближе. Я видел, как она смотрела направо и налево. Она может побежать вдоль берега. Но куда? Побежать направо, значит, привести меня к своей подружке, той, ради которой она собралась умереть, а побежать налево, значит, устремиться в утробу расширяющейся безумной полноводной реки, начавшей уже пожирать песчаные берега. Вот от берега оторвался целый кусок, и вода сожрала его. Шлюха едва отпрыгнула, . Она взглянула на меня. Расстояние между нами сократилось. Теперь настала ее очередь делать выбор. Умрет ли она в реке? Или упадет на колени и будет молить о пощаде, как нищий о жалкой подачке?

Ее глаза снова обратились к реке. Глубоко? Я почти слышу ее мысли. Глубоко, моя дорогая. Кажется неглубоко, но это до тех пор, пока ты не вступишь в поток, бурлящий, как в стиральной машине. Я находил тела людей и животных после бури. Их кожа и шкуры были покрыты синяками и местами разодраны от ударов о камни. На самом деле никакой разницы, если сравнить с потопами, обрушивающимися на наши города. В Лос-Анджелесе во время потопа широкая, одетая в бетон река ожила кроватными пружинами и старыми машинами, двухметровыми деревьями и рефрижераторами. Но больше было трупов людей. Никогда нельзя представить себе, насколько быстрый поток, пока не увидишь руку, торчащую из вращающейся грязной массы, которую быстро уносит в сторону моря. Одинокая рука, словно тянущаяся к свободе. Но вот и эта рука исчезает и больше уже не показывается из воды.

Если она рискнет нырнуть, я ей только поаплодирую. Она утонет по собственной воле, а мне останется только Ее Светлость.

Но если она не рискнет, то я подтолкну ее. Даже лучше, чем упасть с утеса. Когда кто-нибудь падает с высоты, всегда возникают досадные и нудные вопросы. Но стремительные потоки в пустыне каждый год забирают чьи-то жизни. И опытные люди, и новички одинаково очарованы яростной смесью воды и пустыни – древними составляющими элементами земли и неба. Нельзя не поразиться зрелищем, когда один пожирает другого, откусывает огромные куски и уносит их прочь. Но выигрывает всегда пустыня. Всегда. Потому что солнце сияет всегда. Я напомнил себе все это, приближаясь к Шлюхе. Безразлично, что может произойти, но выигрывает всегда пустыня.

Глава двадцать восьмая

Бурлящая вода оторвала еще один кусок от берега всего лишь в метре от того места, где стояла Лорен. Это произошло так быстро, что казалось, будто кусок земли просто исчез. Если бы она не почувствовала у себя под ногами движение корней, камней и почвы, то не поверила бы своим глазам.

Пойманная между стремительно убегающей рекой и неумолимо приближающимся Штасслером, нахально замедлившим шаг и демонстрирующим, что ему некуда больше спешить, Лорен колебалась всего несколько мгновений. Она знала, что даже если он находится в прекрасной форме, она его обгонит, но пистолет, пули? Единственное убежище могла представить бурлящая вода. Но... она побежала вверх по реке, даже здесь не рискуя безопасностью Керри. Лорен бежала по самому краю, искушая судьбу. Несмотря на панику, она приняла решение: если Штасслер выстрелит, она бросится в поток и не допустит, чтобы он завладел ее окровавленным телом.

Но это решение оказалось очень трудно осуществить. Когда Штасслер выстрелил первый раз, пуля пролетела так близко от ее лица, что Лорен почувствовала разрезаемый ею воздух. Она, словно капли дождя, колющие ее кожу, начала метаться из стороны в сторону. Лорен услышала еще два выстрела, прежде чем пистолет умолк. Штасслер бросился за ней.

Неожиданно тучи вновь сгустились. Луна исчезла. Стало так темно, что Лорен два раза споткнулась и чуть было не упала. Она не могла позволить себе подвернуть коленку, только не сейчас. «Если все это так тяжело для меня, то для него это тяжко вдвойне», – подумала она.

Штасслер что-то кричал ей. Но она не смогла разобрать, что именно. Приказ? Просьбу? Никакой разницы. Она не собирается торговаться.

Она постоянно следила за рекой, искала возможность перебраться на другой берег. Лорен надеялась на какую-нибудь арку из камней. Их так много в пустыне. Их большие проходы высечены резцами льда и снега, воды и ветра. Тогда бы она могла пересечь эту яростную реку и броситься к ранчо. Там бы она, возможно, нашла Рая и обязательно дорогу к спасению.

Но... впереди могут встретиться и другие потоки, настоящий лабиринт рек и ручьев, пересекающих пустыню, словно разлитый на полу кухни стакан воды, раскинувший многочисленными руками Шивы.

«Каждой битве свое время, – сказала она себе. – Так и выигрываются войны». Она нашла простое решение, успокаивающее и обнадеживающее. Самое простое из всего – арка, фантазия. Лорен это прекрасно понимала, продолжая выискивать возможный переход.

Сверкнула молния. А вместе с ней вспышка первобытного страха, рожденного природой, грубой и бескомпромиссной. Скрюченные пальцы молнии осветили небо, рассеяли темноту, скрывавшую целое поле валунов, на которое она вот-вот должна была ступить. Валуны казались большими, как машина, как автофургон. Валун на валуне, но нигде никаких арок.

Лорен бежала среди камней, уворачиваясь от их меньших темных, призрачных собратьев: торчащих из земли жердей деревьев и колючих кактусов, перепрыгивая через горбатые камни и канавы. Штасслер отстал. Она почувствовала гордость за свою силу, выносливость, свое превосходство над мужчиной такого спортивного телосложения. Его-то телосложение было получено в тренажерном зале. Она поняла это с первого взгляда, когда он в майке и шортах открыл ей дверь. Тогда утреннее солнце отбрасывало четкие тени на его плечи и грудь.

Лорен приобрела спортивную форму, бегая по улицам и паркам Портленда, по горячим пыльным дорожкам Анжделесского национального лесопарка. А сейчас она должна была завоевать пустыню, потому что проиграть немыслимо.

Со временем Штасслер вынужден будет отказаться от погони. Она заставит его бежать, пока он не упадет. И чем дольше она бежит, тем более простым будет побег для Керри. В этом и заключалась вся ее надежда: – увести маньяка подальше от своей студентки. Она уже видела, как работает вместе с Керри в студии университета, возится с гипсом, камнем, деревом или мрамором. Работать. Само слово доставляло удовольствие. Работать над тем, что ты любишь. Получать деньги за то, что ты и так делаешь из удовольствия.

Эти мысли подпитывали ее. Лорен нашла свой ритм бега для сгущающейся ночи, как находила его на тысячах километров спортивных дорожек. Она слышала, как ее дыхание приобрело естественную частоту, пришло в полную гармонию с движением. Это показалось ей чудом.

Она удалилась от берега на семь метров, а его пули пролетели мимо. Так что она может бежать не волнуясь, высматривать по пути валуны, торчащие из воды, смахнуть с глаз дождевые капли и смотреть, как валуны беспорядочно высовываются из воды. А может, не так и беспорядочно. Некоторые были огромны, с одно, а то и с двухэтажный дом.

Лорен оглянулась. Штасслер тяжело брел в отдалении. Тогда она поспешила к берегу и осмотрела валуны. Переправа? Да, возможно, но совсем не такая, как она себе представляла. Скорее цепь камней, которая может позволить тебе переправиться на другую сторону. Но это не простая трещина, которую можно преодолеть несколькими перебежками и прыжками, да и валуны не обычные камни. Это были валуны, стоящие в мощном потоке, который в любой момент мог их смыть.

Лорен похолодела, когда представила себе, как забирается на один из них, а он в это время переворачивается. Она читала, как в Орегоне смывало в воду вековые сосны, которые потом без единого сучка оказывались в море. Каждое лето дети играют на них и умирают, когда «подкравшиеся» волны переворачивают дружелюбные на вид деревья и там давят о песчаное дно.

«Прекрати, – прошептала она. – Ты должна сделать это».

Когда она в последний раз оглядела валуны, то поняла, что они образовывали каменный столп, который нелепо, как и все прочие каменные столпы в пустыне, когда-то поднимался над поверхностью, толстый и ломкий. Он раскололся при падении, а затем был отшлифован Природой.

Всего лишь метр водного пространства отделял ее от первого и самого большого валуна. Лорен быстро преодолела их. Дождь, тяжелый, как зимнее пальто, бил ее по спине и плечам, сделал камень скользким. Однако она в считанные секунды оказалась на вершине. Всего в семи метрах над водой. Не так высоко, чтобы появился страх высоты, но достаточно, чтобы рассмотреть более маленькие валуны, ожидавшие ее, взглянуть на Штаеслера, который исчез из поля зрения в тридцати метрах от нее.

Больше пугали два метра бурлящей воды, отделявшие ее от следующего валуна.

Она спустилась до середины склона, затем внимательно осмотрела край валуна, разбежалась и прыгнула. Приземлилась в пяти сантиметрах от края и приободрилась, готовясь к следующему прыжку.

Третий валун оказался неподалеку. Она увидела, что Штасслер приблизился к берегу. Ну и пусть. У тебя свой маршрут. Но это была большая глупость. Она поняла это сразу, как только эта мысль пришла ей в голову. Главная ее цель – не попасть ему в руки. Пусть даже самоубийство.

Лорен без дальнейших остановок прыгнула на третий валун и приземлилась прямо на середину его вершины. Но когда она спустилась на другую сторону, у нее перехватило дыхание от расстояния до следующего безопасного островка.

Почти три метра. Она выругалась, но ветер и дождь унесли ее слова. Лорен оглянулась, чтобы проверить, где Штасслер, но его нигде не было видно. Куда он делся?

Лорен решила прыгнуть на площадку, выступающую с левой стороны четвертого валуна. Если она не допрыгнет, что, по ее соображениям, было более чем вероятно, она может успеть ухватиться за выступ. А если она не сумеет и этого? Она будет бороться с потоком, пока не доберется до берега или не утонет.

И все же она медлила. Возможная смерть или несомненное самоубийство? Решение этой задачи могло показаться простым только тому, кто не стоял перед темным пенящимся потоком.

Что делало прыжок еще более пугающим, так это толчок: склон уходил в воду под углом в пятнадцать градусов, так что вместо того, чтобы набрать инерцию при разбеге, ей надо было компенсировать ее, хотя и небольшую, но нисходящую составляющую.

На дальнейшие раздумья времени не было. Лорен оттолкнулась ногами, согнула их в коленях и полетела в холодную темноту. Уже в воздухе она вытянула вперед руки и ноги. В первые же секунды полета она поняла, что ноги промахнутся, а через мгновение почувствовала, как камень ударил ее в грудь и вышиб из нее воздух.

Бурлящая вода охватила ее ноги и нижнюю часть тела, пытаясь утащить их вниз по течению. Но Лорен намертво вцепилась в выступ. Звуки, вырывающиеся из ее груди, были очень похожи на те ужасные стоны, которые она издавала на утесе, а также в тот момент, когда она висела в воздухе над каньоном. Только теперь вместо гравитации, старавшейся оторвать ее от скалы, была бурлящая вода, стремившаяся утащить ее в глубину.

Для того, чтобы вытащить ноги из потока, у нее было всего лишь несколько секунд – дольше удержаться она не сможет. Хватая ртом воздух, ища, за что бы уцепиться, борясь за свою жизнь, Лорен сумела вытащить правую ногу на кривую поверхность валуна. Вскоре рядом с ней легла и левая. Теперь она почти горизонтально висела на камне. Еще момент, и она не выдержит.

Извернувшись, она неимоверными усилиями сумела положить локоть на выступ и начала обшаривать камень в поисках трещины или выступа, за который можно было зацепиться. Отыскав, за что ухватиться рукой, она начала подтягиваться.

Оглянувшись, Лорен увидела Штасслера, стоящего на втором валуне и пытающегося прицелиться.

Лорен выскочила на камень и нырнула на другую сторону в прикрытие. Штасслер так и не выстрелил.

Прыжок на пятый, предпоследний камень казался легким, но как только она приземлилась, то почувствовала, что он дрожит под яростным напором потока воды. Затем он сдвинулся на добрые тридцать сантиметров, а то и на полметра! Лорен побежала к краю, собираясь не задерживаясь прыгнуть на последний, самый маленький камень, но резко остановилась, увидев, что и он шевелится, словно попал в эпицентр землетрясения.

Ее раздумья ни к чему привести не могли. Как только она это поняла, то прыгнула через метровую расщелину. Несколькими секундами позже она должна была бы преодолеть совсем маленькое пространство до берега, если бы не заметила на берегу широкую трещину примерно в трех метрах слева от нее. В темноте она не могла разглядеть, насколько далеко трещина врезается в берег, но складывалось впечатление, что откалывается большая часть берега. Тут сверкнула молния, и Лорен увидела бурлящую воду, поднимающуюся по всей длине ломаной линии, которая подтверждала ее опасения относительно прочности берега. Лорен боялась прыгать, поскольку под тяжестью ее тела этот кусок мог оторваться и вместе с обломками камней и кусками земли отправиться в бешеный поток. Но боялась она и того, что если не прыгнуть немедленно, то кусок оторвется сам по себе, и тогда она окажется в западне.

С одного шаткого места на другое. Валун у нее под ногами трясся и раскачивался, как лодка, готовая сорваться с якоря.

«Прыгай на берег и не останавливайся», – подгоняла она себя, слыша крики Штасслера. Из-за рева бури Лорен не могла разобрать его слов, но он, похоже, был совсем рядом. Так оно и было. Он уже вылез на вершину четвертого камня, того, на который она с таким трудом выбралась сама.

Лорен приземлилась на берег и, не останавливаясь, побежала. Вибрация от потока подбрасывала ее тело, пока она, наконец-то, не преодолела трещину. Лорен подумала было о том, чтобы пнуть разорванный край и постараться помочь берегу отвалиться, но, похоже, ноги сами несли ее еще в течение нескольких секунд, не обращая внимания на ее решение. Единственной компенсацией этой мстительной мысли была молитва, которую она прочитала на бегу. Она просила, чтобы кусок земли оторвался и унес бы Штасслера в убийственный поток.

Керри пробежала вдоль реки несколько километров, не рискуя приблизиться к берегу, не пытаясь кинуть вызов его грубой власти. Но в этом и не было нужды. Похоже, что река течет параллельно дороге, ведущей на ранчо, и пока ее курс не меняется, она непременно выведет ее на государственное шоссе, которое уведет ее от Штасслера, от бури, от голода. В этом она не сомневалась.

Первые полчаса она бежала, но усталость заставила ее замедлить бег. А теперь она и вовсе шла, хотя ей казалось, что с каждым шагом она все больше предает Лорен. Тают те секунды, которые могли бы спасти ей жизнь. Это заставило перейти Керри на рысцу, но это было все, что она могла из себя выжать в своем жалком состоянии.

Внезапно она увидела маленькие искорки фар и без особой надежды закричала. Но огни были так далеко. Керри заплакала. Она шла нетвердой походкой, злясь на себя за то, что с каждой минутой силы оставляют ее. Она чувствовала себя неблагодарной. Лорен увела ее от этого чудовища, а она не может набрать сил, чтобы пробежать километр или два до шоссе.

Она решила сократить время. Бежала, считая до пятидесяти, а потом шла, считая до двадцати пяти. Такое мучительное чередование вывело ее на дорогу намного быстрее, чем она могла предположить.

Забор из колючей проволоки не позволил ей сходу выбраться на дорожный откос. Тут появилась еще одна машина. Керри, должно быть, закричала. Обрывая джинсы и царапая руки, она перелезла через колючую проволоку и сумела выскочить на дорогу до того, как ее ослепили фары. Шоферу она должна была показаться тем, кем и была на самом деле: жертвой чудовищного преступления. По ее поднятым рукам струилась кровь. Одежда была разорвана, она вся промокла от дождя, а ее глаза были широко раскрыты от страха.

Машина, словно в ответ на тревогу, написанную на лице девушки, остановилась. Керри, прикрываясь рукой от слепящего света фар, побрела к открытой дверце вседорожника.

Она забралась в машину, мечтая о безопасности, об убежище от бури, мечтая спастись и отдохнуть. Она была так благодарна этой женщине за то, что та остановилась. С какой готовностью Керри, охваченная страхом перед Штасслером, решилась на русскую рулетку: остановить незнакомую машину. И все получилось просто замечательно. Остановилась женщина. Это намного безопасней, чем мужчина.

Так бы оно и было, если бы женщиной оказался кто-то другой, но не Бриллиантовая девочка.

Глава двадцать девятая

Я споткнулся. Я спотыкался так часто, что потерял веру в себя. А как мне без этого, без того топлива. Оно необходимо, чтобы погрузить руки в ее тоненькое горло и душить ее, пока не вылезут из орбит ее голубые глаза, а руки безжизненно не повиснут. Обычная картинка. И все же за время преследования я обнаружил, что нахожу удовольствие в самых простых процедурах убийства: удушении, избиении. Словно каждое из них содержит в себе какое-то тайное облегчение, психологическую разрядку.

Желание предать Шлюху медленной, восхитительной смерти покинуло меня. А вместе с этим исчезла и осторожность. Это – роскошь, которую я подарил себе: полное освобождение гнева, не связанного более художественными соображениями. Я совершу убийство ради убийства. Прекрасная чистота единства цели.

«Убийство ради убийства».

Я повторял эту мантру уже более часа. Это поддерживало меня, когда мои пальцы начали кровоточить после ползания по скалам, после переправы через черный поток.

Пересекая реку, я два раза чуть было не погиб. Дважды! Могу представить, какой пыткой это было для нее. За все это время я улыбнулся один только раз, когда понял, что если я выживу, то она обречена на смерть.

Я видел, как она брела вперед нетвердой походкой. Мы приближались к ранчо. Осталось три, ну, может быть, три с половиной километра. Она устала. Нас разделяло не более тридцати метров. Я так страстно хотел подстрелить ее, ранить ее. Я так горячо желал этого. Представлял себе пулевую рану, разорванные органы и раздробленные кости. Мои руки при этом сжимали, терзали ее горло.

Но я потерял три пули, а значит, у меня осталось еще только три патрона. Я думал, что попал в нее там, на реке. Пуля прошла так близко. Я видел, как ее голова дернулась назад. Но потом она снова побежала. Нас тогда разделяло всего лишь десять метров. Но десять метров для моего пистолета очень много, а я никогда не был хорошим стрелком. Мне это было не нужно. Я всегда работал на близкой дистанции, в тесном контакте. А для этого создания мне нужен карабин на оленя с телескопическим прицелом.

Засунув пистолет за пояс, я поспешил вперед. Мы были так близко от ранчо, что я мог разглядеть лампочку над входом в гостевые помещения – маленькая звездочка на обширном черном полотне.

И что она собирается делать, когда попадет туда? Похоже на паука, преследующего муху в паутине. Все очень просто, но только я представил себя существом с восьмью ногами, пожирающим жертву, как она свернула со своего пути. Мы всего лишь в километре от ранчо, а она направилась вправо. Похоже, она собирается идти параллельно дороге. Умный ход, очень умный. Это заставило меня идти следом, иначе я потерял бы ее. Я хочу лишь загнать ее в мое логово, запихать ее паршивое гадкое тело в подвал, где смогу начать мстить, балансируя между необходимостью разрушить шахту со всеми свидетельствами, хранящимися в ней, и желанием покончить с ней собственными руками.

Очень странно. Она снова повернула на ранчо. Теперь я вижу почему. В свете гостевых помещений стоит мужчина. Тот идиот – Пустозвон.

Я должен поймать ее. Меня подгоняет острая необходимость поймать ее до того, как она сможет предупредить его. У меня уже есть один беглец. Второй – мне не нужен. И тут я заметил, что мой джип исчез. Значит, его взяла Бриллиантовая девочка. Отправилась в путешествие. При обычных обстоятельствах я бы хотел, чтобы она мучилась угрызениями совести, но вот приехал Пустозвон, а это значит, где-то поблизости стоит его лендровер. Именно то, что мне нужно, чтобы отправиться в путешествие, то, которое, как я мыслю, со временем приведет меня обратно к Ее Светлости и Шлюхе от прессы – единственным свидетелям. Надо выколоть им глаза, которые еще видят, и заткнуть рты.

Но разве надо так долго ждать, чтобы заполучить эту Шлюху? Мне до нее около двадцати метров, а ей до него двести пятьдесят. Она кричит. Я почти не слышу ее, а он и подавно ничего не слышит. Дождь и ветер заглушают ее голос так же великолепно, как твердый резиновый шарик. Я-то знаю. Я запихивал его в молящие рты многих. Ныне его гладкая поверхность покрылась отметками зубов, укус на укусе. Крошечные свидетельства их последних мучений. Я давно хотел отлить этот шарик в бронзе, и ту ленту, которая удерживает его в нужном месте. Если мне это удастся, если я смогу найти способ сохранить следы зубов, то моя работа, запечатленная на чудесном шарике, будет подобна следам стада на длинной пыльной дороге.

Я сократил расстояние до семи метров. Это всего лишь длина двух машин. И это все, что отделяет ее от моих рук. Шлюха так стремится к Пустозвону, что даже не слышит моих шагов. Она машет ему руками, что еще больше замедляет ее движение. Но ее все еще отделяют от него метров семьдесят. А он даже не смотрит в нашу сторону. Нет, этот Пустозвон, эта дворняжка пытается взломать замок моей двери.

Шлюха оборачивается. Она поражена тем, что я так близко. Ее глаза становятся дикими, она пятится. Поднимает руки, но теперь уже не для него. Для меня! Чтобы остановить меня. Я бросился на нее. Я изо всех сил ударил ей головой в живот, и она плюхнулась в грязь. Я не мог сдержаться и укусил ее за лицо. Ее крики, хотя и отчаянные, заглушили мои кулаки. Немного стонов и все. Как поросеночек. Ты поросеночек, Шлюха от прессы, а?

Она потеряла сознание. Лежала как куча мусора. Я похлопал ее по лицу. На ее губах кровь. Мне хотелось выбить ей несколько зубов, а ее нос выглядел слишком прямым. Я с трудом сдержался, чтобы прямо сейчас не сделать ей косметическую операцию. На самом деле, нож у меня под рукой. Но Пустозвон уже тряс ручку двери. Я вынужден был согласиться, что сейчас не до игр. Как можно быстрее навести порядок в своих владениях! Убрать все, что необходимо перед побегом. Людей, имущество и все остальное.

Я закатил ей сильную пощечину. Затем ударил тыльной стороной ладони. Она начала моргать. Я ударил еще раз, но теперь уже не используя костяшки пальцев, потому что ее глаза и так расширились от ужаса. Она уже открыла рот, чтобы закричать, но я остановил звук кулаком.

– Замолчи, – прошептал я с большим уважением, чем она того заслуживает. – Замолчи и слушай меня. Мне нужно, чтобы Пустозвон пришел сюда. Ты, – я сильно ткнул ее пальцем в грудь, – да, ты позовешь его по имени. Сделаешь что-то другое, и я убью тебя и его. Но сначала его. Он умрет, если ты подведешь меня. Понятно?

Она ничего не ответила. Возможно, она не могла дышать. Бедняжка, должен признаться, что получал наслаждение от этих ее удушливых судорог, которые прервали наш короткий разговор. Но если я хочу насладиться ее смертью, она мне нужна живая. Я положил ладонь ей на лицо. Она втянула носом кровь и минимальную порцию воздуха. Точно, как я люблю.

В этот самый момент я бросил взгляд на часы и понял, что если я потороплюсь, то у меня будет достаточно времени, чтобы расплавить бронзу. Я заставлю Пустозвона помочь мне. Тогда все можно будет сделать намного быстрее. Но для этого надо, чтобы он подчинялся мне, а не пытался ломать замки.

Шлюха яростно фыркнула. Я продолжал крепко зажимать ей рот рукой. Она втягивала воздух, но я-то свое дело знаю.

Я ничего не предпринимал. Прошло около минуты, настолько я оказался очарован теми усилиями, которые она предприняла, чтобы дышать. Возможно, пройдут годы, прежде чем я смогу снова заняться этим. Организовать студию, найти подвал... Все это потребует много времени. Я снова посмотрел на часы.

– Выкрикни его имя. И все. Понятно? – а затем добавил угрозу, действующую на любого художника. – А то я выдавлю тебе глаза.

Я указательным и большим пальцами нажал ей на уголки глаз.

Она извивается, пытается вдохнуть побольше воздуха, закрывает глаза, старается сохранить зрение. Она обезумела от страха. Я это видел. Меня это устраивало, но я должен был спустить ее на землю. Я убрал пальцы с ее глаз и отнял руку от рта, чтобы она могла набрать в легкие достаточно воздуха, дать пищу крови и мозгу.

– Так лучше? Ты готова? Она кивнула.

– Только имя. Крикни «Рай» и все. Она снова кивнула. Умная девочка.

Я полностью убрал руку, и она закричала:

– Рай, беги!

Я готов был убить ее. Я потянулся к ее глазам, но остановился на полпути. Пустозвон бросил свои беспомощные попытки взломать дверь и побежал... Побежал к нам... Побежал под действием бессмысленного рыцарского порыва. Мне это понравилось. Очень приятно. Я снова убрал руку и прошептал:

– Давай, девочка, давай.

– Беги! – снова закричала Шлюха, предсказуемая, как заводная игрушка.

Такие крики действуют как магнит. Пустозвон мчался прямо на нас. Не останавливаясь! Я снова отпустил ее, и она закричала, только подстегивая его. Он мчался в темноту, слепой, как нищий в Бенгалии.

– Давай сюда, – прошептал я, вытаскивая пистолет. Я взвел курок, освободил руку, а Шлюха завизжала:

– Стой! Стой!

Она умоляла его от всей души. Самоотверженно, не так ли? Какое... самопожертвование.

Ее рот открылся еще шире, когда она закричала снова. Засунуть пистолет в это влажное теплое убежище не составляло никакого труда. Дуло так напоминает член, который она, скорее всего, так обожает.

А он все бежал и бежал. Я ясно его видел. Дикая, животная паника на его лице – отражение ее вульгарного страха. Его я чувствую через пистолет, по судорогам ее языка, десен, губ, глотки, гортанных звуков, исходящих из заткнутого рта.

– Стоять! – кричу я ему.

Пустозвон подчинился. Он увидел, что я засунул ей в рот металлический член своего пистолета. Ах, ее искривленные губы, охватившие стальное дуло. Думаю, у меня бы она так сосать не стала. Пустозвон поднял руки, словно мне нужен этот никчемный знак капитуляции. Мне нужна была всего лишь его помощь, и я ее получу. Он вылезет из штанов, желая следовать моим указаниям. Перед нами большие задачи, и они займут всю ночь. А когда все будет сделано, я улыбнусь заваленной шахте и даже не вспомню о ее теле, погребенном внутри. Я поприветствую рассвет, отмечающий первый день моей новой жизни.

Глава тридцатая

Обжигающая боль в горле вернула Лорен к жизни. Пистолет. Она вспомнила, как дуло врезалось в рот и последующие судороги перед тем, как она потеряла сознание.

Штасслер поставил ее на ноги. По лицу бил дождь. Она чувствовала, что ее толкают. Мимо проплыли неясные, словно бормотание, слова, которые она не могла разобрать. И тут Рай обнял ее. Они пошли к строениям. Ее взгляд на влажную от дождя почву пустыни, на то, как напоминающие провода стебли растений пожирают влагу, запасаются ею на весь грядущий день. А вот Лорен было нечем запасаться. Она утратила все чувства, кроме голода и страха. Голод мучал ее, хотя она и представляла себе, как ей мучительно будет глотать.

Штасслер под дулом пистолета заставил их идти к сараю и включил свет. После длительной темноты она вынуждена зажмуриться.

Он погнал их к последнему стойлу слева, где с момента побега Керри осталась открытой дверь.

– Спускайтесь, – приказал Штасслер настолько спокойным голосом, что это раздражало. – Вас ждет работа. Если замешкаетесь хотя бы на секунду, я разделю вас.

Даже эту угрозу она едва услышала. Ей потребовалось время, чтобы понять смысл: не «Я убью вас», а «Я разделю вас». Именно это он и делал с другими. Именно это он и собирается сделать с ними.

Рай протянул руки и помог Лорен спуститься по лестнице. Она увидела клетку и задумалась о том, не собирается ли Штасслер засадить их туда после того, как они сделают ту работу, которую он имеет в виду. Затем она увидела стол с застежками из нержавеющей стали и потеряла всякую надежду. Штасслер указал на скелеты.

– Вы перенесете все это в литейку. А ну, пошевеливайтесь! Ни она, ни Рай не сказали ни слова. Лорен, пожалуй, и не могла, так как ее горло сильно саднило, а Рай, очевидно, был слишком поражен коллекцией мертвецов.

Затем он удивил ее тем, что повернулся к Штасслеру и сказал:

– Я вел репортажи о военных преступниках и убийцах. Ты из той же вонючей бочки, – Рай взглянул на скелеты и его глаза расширились, словно масштаб этой бойни был для него вызовом. – Что бы ты ни сделал – это не стоит того...

Штасслер заставил его замолчать, приставив дуло пистолета к голове.

– Еще слово, и ты присоединишься к ним. А теперь пошевеливайся.

Штасслер продолжал держать около его головы пистолет, когда Рай приблизился к маленькому скелету в голубой плисовой юбочке и розовом свитере. На груди свитера была вышита морда плюшевого мишки. Детская одежда. Он подал скелет Лорен.

От запаха костной пыли Лорен стошнило. Она испытывала ужас от прикосновения к ним, от чувства хранившейся когда-то в них жизни. А потом, неожиданно для себя, она прижала кости к груди, словно хотела успокоить ребенка, и без слов понесла его к лестнице.

Ее ноги настолько ослабли, что ей приходилось следить за каждым шагом, чтобы не упасть.

Штасслер выдавил из нее последние силы. Она впервые подумала о смерти как об облегчении. Вновь поднялась волна захватывающего ужаса. Лорен почувствовала, как надежда оставляет ее.

Она поднялась в сарай, даже не помышляя о побеге. Несколько часов назад она пыталась убежать, но это длинное путешествие с его страхами и мучениями привело ее обратно на ранчо. Физическая невозможность очередной попытки убежать казалась столь убедительной, что она не хотела об этом и думать. Теперь побег казался ей таким же нереальным, как воздух или предрассветные сумерки.

Штасслер, похоже, тоже понимал это, так как указывал ей дорогу, а пистолет держал наведенным на Рая. Тот нес два скелета, в то время как у Штасслера был в руках только пистолет.

Они вышли под дождь. Он так и не прекращался. Под крупными каплями дождя и резкими порывами ветра они пересекли двор и подошли к литейке, где Штасслер показал вход в шахту.

Лорен поняла, что будь она немного энергичней, когда он показывал ей дом, она бы погибла намного раньше. Единственным утешением оставалось то, что Керри удалось спастись. Но даже это было омрачено вмешательством Рая. Теперь независимо от того, что бы ни сделала Лорен, кто-то должен погибнуть вместе с ней.

Когда она бросила скелет в темную дыру, нога трупа зацепилась за лестницу, а голубая юбка обмоталась вокруг берцовой кости. Рай подошел и освободился от своего груза. Скрежет костей о металл вызывал дрожь. Лорен взглянула на Штасслера, и ей очень захотелось сбросить в шахту именно его скелет. Но даже это острое желание притупилось от усталости.

Когда остались последние три скелета, Штасслер сделал перерыв.

– Это Вандерсоны, – объявил он, обведя скелеты театральным жестом, словно Лорен и Рай прибыли на званый ужин, а ему выпала честь представить их остальным гостям. – Джун Кливер, Веселый Роджер и сынишка, я хочу представить вам Шлюху от прессы и Пустозвона.

«Так вот как он меня прозвал», – подумала она. Однако она не поняла смысла этого имени. А потом все имена приобрели смысл, единственный смысл. Он лишал своих пленников индивидуальности, присваивал им издевательские клички. Очевидно, он делал это со всеми, кого похитил и лишил человеческого облика задолго до того, как убил. Независимо от того, как он называл свои серии, Семейное планирование №1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8 и так далее, все это были голые цифры, призванные сохранить анонимность.

– Когда будете в литейке, то увидите, что я сумел из них создать.

Он так взглянул на Лорен, что ей показалось, ее ужалила оса. Она очень быстро отвела взгляд, но увидела только одетые скелеты, застывшие в странных живых позах.

Да, она видела эти унылые зеленые формы и от этого с легкостью смогла представить их живыми. Еще проще посмотреть на эти кости и представить боль, которую испытывали люди в тот момент, когда расставались с жизнью.

Рай аккуратно передал ей мальчика, одетого, как манекен, в джинсы и красную футболку. Когда она поднималась по лестнице, ее глаза, хотя и уставшие, вновь начали воспринимать детали окружающего ужаса. Она родилась художником, и она стала художником. Это утешение было не таким уж маленьким, как могло бы показаться.

Лорен шла в литейку, не глядя на грязную дорожку, а подняв глаза к небесам, просвечивающим сквозь облака. Она с удивлением смотрела на крупные капли дождя, пролетавшие мимо. Как удивительно они вспыхивали при этом.

Удивительный сверкающий мир. Он горел изнутри, излучал свет, давал понять, что смерть неизбежна, как дыхание.

Лорен надеялась, что умрет быстро. Не так, как те, другие. Но когда она вошла в литейку и в первый раз почувствовала запах расплавленной бронзы, она осознала, что смерть будет медленной и мучительной. Настало время, когда ей надо взять судьбу в свои руки, самой спланировать свою смерть. Не от пули пистолета. Штасслер только ранит ее, а потом станет удовлетворять свои желания. Нет, ее смерть должна быть быстрой и внезапной. Она должна быть уверена.

Глава тридцать первая

Настало время и ей оставить отпечатки своих зубов на твердом резиновом шарике. Его завязка затягивалась вокруг стольких черепов. На альгинат времени у меня нет, но все же увижу ее боль. Может, она даже сумеет разорвать шарик пополам. Я очень давно ждал, чтобы кто-нибудь из них настолько испугался, что раскусил бы шарик надвое.

Шлюха вполне может оказаться первой. Еще ни с кем я не делал того, что собираюсь проделать с ней. У меня и мысли не было тратить попусту бронзу. Но будет ли от этих брусков лучшая польза? Мне надо или просто позабыть о них, или же отлить шарик. Это все, что я собираюсь взять с собой. Я не могу взять с собой парад скелетов или лица, но я могу взять шарик. Мало. Но уместится у меня в кармане. А в один прекрасный день, возможно, спустя годы, я сделаю форму и отолью его в бронзе. Я даже подобрал имя для этой отливки, имя в лучшей моей традиции: Семейный инструмент № 1. Ну, разве не прекрасно? Все они наконец-то вместе.

Должен признаться, что сначала я очень жалел о том, что не смогу облепить Шлюху альгинатом, но я понял, что намного мудрее заставить ее поработать. Факт есть факт, она не заслужила такой чести. Недостойна она вечной жизни, как произведение искусства. Просто плоть, которую надо сжечь и разрушить. Она должна съежиться, извиваться, кричать. Ее зубы вопьются в резиновый мячик, пока не начнут кровоточить от самых корней. Пока не обломаются по краям. Пока они не раскрошатся, как старый строительный раствор.

Я был так занят своими планами, что чуть не позабыл про видеозаписи. Годы видеозаписей. Каталог преступлений, который должен исчезнуть. Так что я опять выгнал эту парочку на дождь, чтобы они принесли коробки с пленками в литейку. Я велел Пустозвону сбросить их в открытый тоннель шахты, а сам стоял рядом с ним и слушал, как из темноты доносился треск ломающихся кассет.

Я приказал им поднести к перегородке изображения Джун, Веселого Роджера и сынишки. Я не мог вынести мысли, что такие чудесные формы придется выбросить в темноту или разрушить раньше, чем это будет необходимо.

Я надел на голову фонарь Бриллиантового, а их усадил в паре метров от себя. Отливки просто превосходны, такие же чистые и сухие, как в тот день, когда я впервые принес их сюда.

После этого я приказал Пустозвону спуститься вниз по лестнице. Шлюха, похоже, слишком испугана, чтобы двигаться. Это меня устраивает как нельзя лучше. На данный момент мне ее помощь не нужна.

Я подождал, пока он расчистит путь через обломки скелетов и видеокассет, а затем вручил ему изваяния Вандерсонов. Сначала плаксивое ничтожество сынишку, затем скептическую Джун и, наконец, Веселого Роджера. Никто так не приветствовал меня, как он. «Входите... входите... входите...» До сих пор чувствую его большие мясистые руки и слышу, как хлопает за нами дверь.

Шлюха от прессы разрушила мои планы. Теперь мне не отлить их. Мне стоило больших усилий не разодрать ей лицо. Но я сдержался и велел ей спуститься в шахту вместе с ее «любовничком». При этом она даже не вздрогнула. Вот тогда я понял, что мои подозрения верны: она действительно воспользовалась сексом, чтобы попасть на страницы книги. Она заработала себе имя старым, как мир, способом. А теперь она заработает себе смерть.

Шлюха встала очень медленно. Двигалась она как сомнамбула, и я понял, что силы у нее на исходе.

Я заставил Пустозвона оттащить три скелета, мать и сына из Семейного планирования №7 и отца из номера 3. Я знал их так, словно они – мои дети. Шлюха даже не пыталась ему помочь.

– Пошевеливайтесь, – приказал я им. Он повернулся ко мне.

– Отстань! – закричал он. – Мы работаем как можем!

Отстань?! Мне?! Это уж слишком. Этот взрыв чувств – обычная бравада перед подружкой. Вместо того, чтобы всадить ему пулю в пах, как мне того хотелось, я заставил их продолжать начатое. Мне нужны его мускулы. В конце я заставлю его испытать унижение. Он у меня еще узнает...

Они ходят взад и вперед, сбрасывая парад скелетов в ту же шахту, которая приняла многих других.

Мне очень больно наблюдать за этим. Нет, это больше, чем просто боль, это мучительно. Парад скелетов – это призрачная страна моего великого успеха, прекрасная замена бронзе, ушедшей в частные коллекции, музеи и галереи. Я потратил на него тысячи часов. Тысячи! Я должен был собрать вместе все кости, придать каждому скелету позу, наиболее характерную для его хозяина. Я блестяще сделал это от начала до конца. Вандерсоны являются тому блестящим примером. Я смотрю на сваленные у стены скелеты и вижу кичливую Джун, ленивого Веселого Роджера и их хныкающего сыночка...

Красота парада скелетов вдохновляла меня каждый раз, когда я подыскивал новые объекты. Я всегда мог представить себе, как они будут выглядеть лишенными плоти, как их одежды будут свисать с костей, а их пустые глазницы взирать на меня. Не так трудно себе представить. Я срезал так много плоти, вынул столько глаз, что стал мастером невообразимого искусства. Иногда я чувствовал в пленниках страстное желание поскорее занять место в параде скелетов. Интимное чувство. А теперь все это так бесцеремонно выбрасывается. Я обрек свою коллекцию на такой постыдный конец, ни больше ни меньше. И от этого мне очень больно. Больно, как никогда.

Но парад скелетов должен исчезнуть. Весь парад. Для суда это просто кошмар, ключи ко всем семьям.

Последние в ряду Вандерсоны. Я заставил Пустозвона оттащить их в шахту, приказав носить по одному. Они очень хрупкие, и я не мог доверить их трясущимся рукам Шлюхи, я не мог даже подумать о том, что она по небрежности разобьет кого-нибудь. Они должны быть тоже уничтожены, но только не ее грязными руками.

Я только сейчас понял, что неравнодушен к Вандерсонам. Я буду жалеть о том, что не отлил их в бронзе. Но что мне жаль больше всего, так это потери Бриллиантовой девочки. Даже сейчас, когда она украла мой джип, предала мое доверие, я с любовью думаю о ней. Надеюсь, что в один прекрасный день я снова столкнусь с ней. Может, это сентиментально, а может, и нет. Представлю Бриллиантовую девочку в двадцать или в двадцать один год. Мы все еще в расцвете сил, прогуливаемся, держась за руки, по солнечному морскому берегу. Мы смотрим на тела загорающих. На матерей, отцов и детей. Наблюдаем, как малыши играют в песочек, за их улыбками, за их безмятежным выражением лиц. По строению глаз, рук и ног подбираем семьи для наших скульптур, для того, чтобы добавить укусы на твердый резиновый шарик.

Как я уже сказал, может, это и сентиментально, но принесло неимоверное удовлетворение. Даже утешение. Представить себе, как мы вдвоем свяжем наши жизни так же тесно, как летние побеги жимолости прилипают к забору.

По моей команде Пустозвон бросает в шахту Джун, Веселого Роджера и сынишку. Последние из парада скелетов. Затем я заставляю его бросить туда же и их слепки. Мы прислушиваемся к странному дребезжащему звуку, поднимающемуся из глубины. Альгинат разбился и рассыпался среди скелетов. Его осколки сыграли на костях, как на ксилофоне.

Осталось еще одно дело, очень важное для меня. Я хочу, чтобы Пустозвон и Шлюха перенесли из подвала в литейку стол из нержавеющей стали. Время у нас есть. Может, Пустозвон и не умнее дрозофилы, но работник он хороший. Ему еще предстоит уйма дел. И кроме того, я просто не могу себе представить, что Ее Светлость уже сумела выбраться из пустыни. Только не в том состоянии, в котором она находится. Но в течение ближайших часа-двух она сможет добрести до шоссе и остановить машину, чтобы доехать до города. Что тогда предпримет шериф? Ему позвонит среди ночи туповатый дежурный и скажет, что пропавшая девочка только что вошла в двери и рассказывает странную историю о том, что самый талантливый в мире скульптор засадил ее в клетку, да еще душил народ какой-то зеленой замазкой.

Конечно, он отреагирует. Но сначала он приедет к себе в контору и будет долго и упорно ее допрашивать, пока не убедится, что она не провела всю неделю, обедая с бандой бродячих индейцев.

Затем он разбудит своих помощничков, и они обдумают план действий. Ему придется тщательно продумать свои ходы, и кто его за это осудит? Только не я. Это провинция Америки. Ты никогда не сможешь сказать заранее, на что наткнешься.

Единственное, что он не сделает, так это не бросится сюда среди ночи. Ему потребуется час или два, чтобы допросить девушку и поднять и проинструктировать своих людей, а потом около часа на то, чтобы оцепить район. Все это даст мне времени больше, чем достаточно. Намного больше, чем осталось жить Шлюхе от прессы.

Так что я не собираюсь отказываться от удовольствий. Полицейские будут долго биться в мои двери, прежде чем я сдамся.

Она так устала, что еле ходит. Неспособна помогать Пустозвону, которому приходится практически одному тащить стол вниз по лестнице. Надо сделать ей укол метамфетамина. В таком состоянии от нее не получишь никакого удовольствия.

Как только они принесли стол в литейку, я вытер его. Я и для нее тоже запасся полотенцем. Они ведь оба взмокли, как губки, но полотенце использовать я собираюсь именно на ней. Его работа почти что сделана. Все, что ему осталось, так это привязать ее к столу. А затем она уставится на него, умоляя глазами о помощи. Я такого уже насмотрелся и знаю, чего ожидать. Вот тогда застрелю его в затылок. Первый шок для ее нервной системы, и по сравнению с тем, что ее будет ожидать в дальнейшем, самый мягкий.

Но сначала она должна снять мокрую одежду и вытереться полотенцем. Она нужна мне сухая. Хотя Шлюхи никогда не бывают по-настоящему сухими, когда напуганы. Их ладони и брови влажные, грязные. Да, грязные. Все, что я видел у себя в подвале, подтверждает этот факт. Это урок, который мне не терпится пройти еще раз.

Глава тридцать вторая

Штасслер приказал Лорен «обнажиться». Он сказал это тихо и мягко, как врач, готовящий ее к медицинскому осмотру, а не убийца, вынашивающий смертоносные планы.

Дрожь от ног быстро поднялась к животу и груди. Руки взметнулись вверх. Лорен вновь заглянула в лицо смерти. У нее появилось жгучее желание умолять его оставить их в живых, но она не нашла в себе сил что-либо произнести. Ее остановили не спазмы в горле, а страх, что слова, любые слова спровоцируют его на стрельбу.

Она в последний раз огляделась, увидела молоток, клещи, инструменты, но все вне пределов досягаемости.

– Снимай это, – ровным голосом приказал он, словно понятие «обнажись» требовало разъяснения.

Она подчинилась, но делала все медленно, надеясь, что вот-вот темнота за окном взорвется красными, синими и янтарными огнями. Прибудет автомобиль с людьми шерифа, и весь этот ужас моментально закончится.

Штасслер поднял руку, чтобы ударить Лорен пистолетом. Она съежилась и одним движением поспешно стянула промокшие брюки. Затем она стянула через голову свою промокшую футболку и оглянулась на Рая. Потом Штасслер указал пистолетом на ее трусики и лифчик. Он разглядывал ее голое тело с улыбкой, но без похоти. В этих глазах не было никакой похоти, ни одна искорка не нарушала твердости взгляда и жестокости. Когда он уставился на ее прозрачные от дождя трусики, его глаза были подернуты мрачной пленкой, в них не чувствовалось жизни. Вялый и безжизненный взгляд.

Она стянула трусики и положила их поверх футболки и брюк. Затем она расстегнула лифчик и положила его туда же. Покончив с этим, она связала одежду в аккуратный узелок.

Штасслер кивнул, словно одобрял ее любовь к порядку. Вероятно, он впервые за все время обнаружил в ней что-то, на его взгляд, положительное, привычку, от которой она не могла отказаться даже в такой момент.

Когда она встала рядом с лежащим у ног узелком одежды, ее нагота показалась скульптору болезненной. Лорен била дрожь, но не от холода, а от обжигающего потока жара, исходившего от плавильной печи и тигля. Желтоватое мерцание освещало соленые капельки, которые собирались у нее на лице, руках, груди и капали на пол. Ей показалось, что вокруг набирается лужа, и ей бы очень хотелось, чтобы это был ров с водой, магическое кольцо воды, которое моментально погасит и огонь, и все страхи.

Штасслер бросил ей тряпку, которая когда-то была полотенцем, и приказал вытереться. Она начала вытираться, но не из-за желания подчиниться, а чтобы остановить дрожь, которая ее раздражала. После того, как она вытерла ноги, он отобрал тряпку и отшвырнул ее в сторону. После этого он приказал Лорен лечь на стол из нержавеющей стали, и все мысли о рве с водой или волшебстве капитулировали перед твердой блестящей поверхностью с ее ужасным набором ремней.

– Не надо делать этого, – попросил Рай.

– А ты, – повернулся к нему Штасслер с жестоким спокойствием, – если скажешь еще хоть одно слово, то твоя рука окажется вон там, – он бросил быстрый взгляд в сторону мерцающего тигля, стоящего в двух метрах от него.

– Зачем вы хотите это сделать? – наконец-то обрела дар речи Лорен. Она говорила без всякой надежды на ответ, но с убийственным пониманием, что расплавленный металл предназначен для нее. Такая кончина обещает душераздирающую боль. Раскаленный металл прожжет плоть до самого сердца.

Ни за что на свете она не ляжет на этот стол. Лучше уж пусть ее задушат, зарежут, пристрелят, чем допустить, чтобы он что-то делал с ней и с жидкой бронзой, нагретой до температуры две тысячи сто градусов.

Штасслер проигнорировал ее вопрос и махнул пистолетом в сторону стола.

– Нет, – объявила она бесцветно и еще раз повторила то же самое для себя.

Он прицелился ей в ногу. Лорен ожидала, что он рассердится, может, даже ударит ее, начнет кричать, даст выход бушевавшему внутри него гневу. Но он ничего этого не сделал, ровно как и не проявил никаких эмоций. Ничего. Он просто выстрелил. Это она завизжала, когда боль разорвала ей бедро, горячим потоком охватила все тело. У нее было такое ощущение, что она схватилась за электрический провод и не может его выпустить.

Литейку затянула пороховая дымка. В ушах у Лорен зазвенело, когда она, хромая, подошла к столу и повисла на его краю. На ее ноге горела ранка размером в десять центов. Как такая маленькая ранка может доставлять такую ужасную боль?

Штасслер повернулся к Раю, который, яростно жестикулируя, что-то кричал. Лорен была уверена, что он выстрелит и в него тоже, и на этот раз будет стрелять, чтобы убить. Несмотря на боль, она схватила свой узел с одеждой, большой мокрый ком и швырнула его в белый горячий тигель.

Рай увидел это и метнулся к стальному столу. В этот удивительный момент он, очевидно, вспомнил о ее предупреждении по поводу воды, когда он хотел войти с бутылкой в университетскую литейку.

Штасслер увернулся, а Рай опрокинул стол набок и повис на его задранном вверх краю. Лорен стащила его на пол за импровизированный барьер как раз в тот момент, когда тигель взорвался.

Ужасный БУМ! потряс литейку. Шипящие, трещащие обломки, как трассирующие пули, носились вокруг них. Брызги раскаленной бронзы полетели в потолок, на стены, столы, полки. А затем взорвался первый баллон ацетиленовой горелки, аргон, углекислый газ и кислород. БУУУМ-БУУУМ-БУУУМ. Высокие стальные баллоны превратились в смертоносные ракеты. Они прошивали стены, словно те были сделаны из гофрированной бумаги.

Наковальня врезалась в стол с такой силой, что он уехал от Лорен и Рая, и тем пришлось подтянуть его обратно как раз в тот момент, когда справа от них начала рушиться кирпичная стена. Несколькими секундами позже начал разваливаться потолок. Каждый кусок увлекал за собой новый.

Все это очень напоминало землетрясение. Падали опорные балки, вокруг трещали стены. Три толстых деревянных столба упали на край стола, образуя треугольное укрытие, в то время как потолок продолжал рушиться. Начали загораться инструменты, верстаки и обломки.

Сильное шипение прорвалось сквозь звуки пламени.

– Что это такое, – прошептала Лорен, все еще больше боясь Штасслера, чем обрушивающихся стен и потолка, дыма и пламени. Рай попробовал встать на колени, чтобы выглянуть за край стола, но Лорен затащила его обратно.

– Отливки! – закричала она, уже не задумываясь о других угрозах. – Те, что в шахте! Которые он проверял.

Шипящий, трескучий звук продолжался пять секунд, десять, в то время как Рай закрывал ее своим телом. Лорен чувствовала его колючую щеку рядом со своей. Его лицо было прижато к полу, в то время как она следила за тем, что происходит.

Она вздрогнула от вида окровавленной бронзовой руки, схватившейся за стол, крепко сжавшей край. А потом она увидела поднимающуюся голову Штасслера. Его глаза уставились на нее, лицо было обожжено расплавленным металлом. Металл покрыл его щеку и губы, сжег пол-лица. На его виске зияла дыра, и она заметила торчащую над ухом кость.

Все его жуткие раны были вызваны непомерной температурой расплавленной бронзы, которая образовала кровавые завитки и пятна, темно-красные пятна, казавшиеся замерзшими, несмотря на дымящийся металл.

Рот Штасслера, превратившийся от внезапной выплавки в рваный овал, издал вопль, который она не смогла разобрать. Его другая рука появилась над столом. В ней все еще был пистолет. Он нацелил пистолет прямо ей в лицо. Лорен остолбенела. Она видела, как он кивнул, и хотя его рот не мог шевелиться, а глаза потемнели от боли, тем не менее Штасслер улыбался. Она была в этом уверена, улыбался, а его палец медленно тянулся к курку. Лорен закрыла глаза, не желая, чтобы последней картиной в ее жизни было изуродованное лицо этого убийцы.

От взрыва у нее чуть не лопнули барабанные перепонки.

Лорен испугалась, что в нее снова выстрелили, в ушах был тот же болезненный звон. Только когда она открыла глаза, то поняла, что мощный взрыв разнес остатки литейки. От взрыва упала последняя кирпичная стена, а осколки разлетелись на сотню метров.

Земля под ними гудела, словно гром, который несколько часов назад преследовал ее. Она почувствовала, что взорвалась главная шахта, и испугалась, что земля у нее под ногами может в любой момент разверзнуться и поглотить их.

Камни, земля, кирпичи и осколки стекол посыпались на их убогое укрытие. А потом с изумлением Лорен обнаружила, что дождь продолжает идти. Только теперь вода стала теплой.

Рука Штасслера все еще сжимала край стола, но головы у него не было. Ее снесло взрывом, и то, что она увидела, она запомнит на всю оставшуюся жизнь. Из шеи скульптора бил фонтан крови. Только тут она поняла, что теплые капли, падавшие ей на лицо, вовсе не дождь, а кровь.

Она судорожно начала вытираться, совсем забыв про боль, затем увидела, как труп Штасслера сполз на землю. После разрушительного взрыва это падение казалось неуклюжим и медленным. Но его пальцы продолжали цепляться за стол, и теперь она поняла почему: когда он схватился за стол, его руки залила расплавленная бронза. Теперь он оказался навеки приварен к столу, на котором истязал свои жертвы.

Рай сдвинул балки, образовывавшие их убежище, их убогий треугольник жизни, и они увидели, что все стены рухнули. Там, где всего лишь несколько минут назад стояла топка, из провала в полу вырывалось пламя. Вокруг было еще несколько очагов пожара поменьше. Пламя, которое, казалось, насмехается над хилым дождичком, освещало развалины страшным красным светом.

– Я хочу уйти отсюда, – пробормотала Лорен дрожащим голосом.

Рай положил руку ей на спину, как бы стараясь приободрить ее, но она чувствовала, что его пальцы тоже дрожат, понимала, что и он напуган происходящим.

У них под ногами снова раздался грохот, задрожала земля, и их тряхнуло. Снова Лорен показалась, что вся земля хочет проглотить их. В десяти метрах от них, там, где был вход в шахту, поглотившую многие тела мужчин, женщин и детей, земля извергла большое облако черного дыма.

Через несколько секунд облако проплыло над Лорен и Раем, и они закашлялись. Он подал ей руку, и она, опираясь на здоровую ногу, поднялась. Она была голой, окровавленная, покрытая грязью и копотью. Боль в бедре стала уже не такой резкой, но оставалась сильной. Лорен попробовала ее успокоить, взявшись рукой за больное место. Но это не помогло.

С помощью Рая она заковыляла к его машине, не замечая, что по ее грязному лицу текут слезы. Все ее внимание было обращено под ноги, так как идти им приходилось по обломкам, обходить балки, кирпичи и искореженные обугленные баллоны.

– Мы выберемся отсюда, – шептал Рай. – Все будет хорошо.

Ей очень хотелось верить ему, и, может быть, так оно и было бы, если бы она не подняла глаза и не увидела голову Штасслера всего в метре от них.

Лорен упала на руки Рая и впервые закричала. Это был мучительный крик, который, наверное, был слышен на несколько километров. Боль в горле родила еще большую боль. Пальцы Лорен скребли по спине журналиста, а она, глядя в небо, продолжала выть, пока у нее не пропал голос.

Даже теперь она не смогла избежать Эшли Штасслера. Взрывом ему снесло часть черепа, и несколько длинных и острых, как вязальные спицы, костей воткнулись в его обнаженный мозг.

Когда ее нос заполнил запах его обгорелой плоти, она схватилась за живот и прежде чем поняла, что происходит, Рай схватил ее на руки и понес прочь. Ей показалось, что она услышала стон, вздох, и хотя она знала, что он не может исходить от Штасслера, все равно не чувствовала себя в безопасности. Здесь произошло так много смертей, что трудно сказать, откуда родился этот призрачный звук...

Глава тридцать третья

Керри ударила кулаком по приборной панели автомобиля.

– Остановись!

Она бы с удовольствием ударила Бриллиантовую девочку, но это было бы безумием, так как машина мчалась со скоростью девяносто пять километров в час по мокрой от дождя дороге, содрогаясь под порывами ветра.

– Прекрати пытаться выскочить, – холодно ответила Бриллиантовая девочка. – Тогда, может быть, я и остановлюсь.

Керри хотела открыть дверь и выскочить в ту же секунду, как увидела, кто сидит за рулем, но Бриллиантовая девочка накинула на нее ремень безопасности, защелкнула его и вдавила в пол педаль газа, начав сумасшедшую гонку со скоростью девяносто километров в час. Керри уперлась ногами в коврик и убедила себя, что побег на данный момент не только невозможен, но и, несомненно, смертелен.

Но она не сдавалась. Полчаса спустя, когда Бриллиантовая девочка сбавила скорость, Керри снова попробовала открыть дверцу.

Бриллиантовая девочка взглянула на нее, покачала головой, словно говоря, что Керри безнадежна, и вновь понеслась со скоростью от девяноста до ста километров в час.

Керри закричала, чтобы та остановила эту проклятую машину и выпустила ее, но на это она получила ответ, от которого ей захотелось ударить в приборную доску не кулаком, а головой. Бриллиантовая девочка посмотрела на нее все тем же отсутствующим взглядом и сказала, что Керри на самом деле сама не хочет уходить от нее.

– Тебе же было хорошо со мной. Могу поспорить, что тебе до этого ни разу так хорошо не было.

Бриллиантовая девочка снизила скорость, но только для того, чтобы развернуть машину на сто восемьдесят градусов через все четыре дорожные полосы.

– Хорошо? Хорошо! – Керри заехала локтем в дверцу машины так, что набила себе синяк, но ей было все равно. – Мне вовсе не было хорошо. Мы сидели в проклятой клетке. Мне пришлось наблюдать, как убивали трех человек. Твою собственную мать! Твоего брата. Твоего отца. Что тут, черт подери, хорошего?

– Я вовсе не хотела, чтобы произошло такое, но пудрить мозги Эшли – великолепно!

Керри моргнула не раз и не два, а целых три раза. Она не могла поверить в то, что услышала сейчас. Она даже подумала, что если уши и подвели ее, то глаза не могут. Ну, конечно же, это просто галлюцинация. Но нет, Бриллиантовая девочка оставалась там же, где и была, за рулем, и слова, которые она говорила, были реальны, как дождь.

– А теперь ты пудришь мозги мне? Так? Признайся. Признайся, что ты просто пудришь мне мозги.

Бриллиантовая девочка взглянула на нее и положила руку ей на колено.

– Как ты смеешь! – Керри оттолкнула ее. – И не смей думать об этом. Это было представление, помнишь? Чтобы заманить его в клетку. Ты... ты... – от бешенства и пугающего самообладания Бриллиантовой девочки Керри начала заикаться. – ...ты и сейчас занимаешься тем же самым. Ты пудришь мне мозги. Ты делала это тогда и делаешь это сейчас.

– Если уж хочешь знать правду, то и тебе, и Эшли.

– Чушь! Я просто старалась помочь тебе вытащить нас оттуда.

– Бедняжка. А теперь ты чувствуешь себя... изнасилованной?

Бриллиантовая девочка покачала головой и громко вздохнула, словно имела дело с чрезвычайно непослушным ребенком. Что еще больше разозлило Керри. Она играла в эти лесбийские игры, чтобы попробовать соблазнить этого... заманить этого засранца в клетку, оторвать ему яйца и сбежать. Но все то время, пока они играли в эту игру со Штасслером, Бриллиантовая девочка играла в свою игру с ней.

Керри имела дело с некоторыми крутыми бисексуальными девушками, такими же, как она сама, сорвиголовами, но Бриллиантовая девочка была просто сумасшедшей.

– Иногда начинаешь делать одно, а потом выходит что-то совсем другое, – все так же спокойно ответила Бриллиантовая девочка. – Спроси у Эшли.

Ее губы искривились в улыбке.

И снова рука. На колено. Керри зарычала и сбросила ее.

– Ничего из этого не выйдет! Ничего! Ты слышишь?! Бриллиантовая девочка уставилась на нее. Зеленое мерцание приборной панели отражалось в ее глазах.

– Дорога, – нервно пробормотала Керри. – Смотри, черт подери, на дорогу!

Джип выскочил на обочину. Под колесами заскрипел гравий. Но Бриллиантовая девочка, похоже, не обращала на это никакого внимания. Она продолжала смотреть на Керри все тем же отсутствующим взглядом.

Керри метнулась через сиденье и схватила руль. Машину, когда она повернула на дорогу, занесло, задние колеса забуксовали. Джип дал задний ход и начал съезжать с обочины.

– Тормози! – закричала Керри еще отчаянней, чем раньше. Она крепко держала руль. Вибрация от всех четырех колес больно отдавалась у нее в запястьях.

Когда джип выскочил обратно на дорогу, ее сердце колотилось громче, чем мотор машины. Машина начала выравниваться.

Бриллиантовая девочка не сопротивлялась, а только сильнее давила на газ.

Керри заверещала, когда стрелка спидометра подошла к отметке сто пять. И тут она почувствовала, что рука Бриллиантовой девочки шарит у нее на груди.

Она выругалась и оттолкнула ее локтем. Бриллиантовая девочка пачкает ей мозги, но она, черт возьми, больше не позволит ей пачкать ее тело.

Бриллиантовая девочка сбавила скорость до более разумных девяносто километров в час и снова положила руки на руль.

– Я поведу машину, – подчеркнуто добавила она, в ее словах впервые прозвучала хоть какая-то интонация. – Вот видишь, – она взглянула на Керри, которая сидела на пассажирском сиденье, скрестив руки на груди, – тебе со мной хорошо.

– Высади меня, – попросила Керри.

– Прямо здесь? У черта на куличках?

Но Керри подходило даже это. «Чертовы кулички – это как раз здесь», – подумала она. Она с удовольствием попробует остановить другую проходящую в ночи машину. Остановит еще кого-нибудь из сумасшедших? Двое за одну ночь? Маловероятно. Статистика в ее пользу. Но когда она посмотрела в темноту за окном, ей стало не по себе. Ей внезапно показалось, что мир полон сумасшедших.

– Я отвезу тебя обратно, – заявила Бриллиантовая девочка, сменив один страх Керри на другой.

– Куда обратно?

– На дорогу, на ту, что ведет к Эшли.

– Нет! Я не хочу туда!

– Я высажу тебя у ворот и отпущу. Мы уже очень близко от дороги на ранчо, и если я не провезу тебя несколько километров отсюда, то ты сможешь остановить машину и позвонишь шерифу раньше, чем я уберусь отсюда.

Надежда, реальная надежда на спасение наконец-то замаячила впереди. Керри ничего не сказала, боясь спугнуть эту призрачную надежду.

Дождь стал сильнее, и Бриллиантовая девочка прибавила скорость у дворников. Этот жест казался таким... нормальным. От этого она стала казаться, ну, не нормальной – ничто не сделает Бриллиантовую девочку нормальной – но... здравомыслящей. Может быть.

– А почему ты не хочешь пойти вместе со мной в полицию? – рискнула Керри. – Ты же не сделала ничего плохого?

– У меня есть свои планы. Полиция – это последнее место, куда бы я пошла.

– Планы? А что ты собираешься делать? – Керри хотела продолжить разговор, так как сейчас Бриллиантовая девочка казалась вполне здравомыслящей. В конце концов, если у нее есть свои планы, значит, она думает о будущем.

Бриллиантовая девочка важно кивнула.

– Ты определенно услышишь обо мне. Как услышишь, так сразу поймешь, что это я. К Эшли это не имеет никакого отношения, – она махнула рукой, словно отгоняла назойливого охотника за автографами. – У меня теперь собственные планы.

– И каковы же они?

Но внимание Бриллиантовой девочки было отвлечено отдаленными огнями.

– Должно быть, ранчо, – прошептала она и свернула с шоссе.

– Пожалуйста, выпусти меня, – взмолилась Керри.

– Перестань хныкать. Я сказала, что высажу тебя у ворот. Пока они мчались к ранчо, пожар, похоже, разгорался. К ужасу Керри, ворота оказались гостеприимно раскрыты, очевидно, их так оставила Бриллиантовая девочка, когда угнала джип. Но Бриллиантовая девочка сдержала слово и у ворот притормозила. Она заглушила двигатель и выскочила из машины, забрав ключи. Как только замки раскрылись, Керри распахнула дверцу и выскочила из машины. Но Бриллиантовая девочка даже не взглянула на нее. Она взобралась на крышу машины.

– Похоже, литейка, – доложила она. – Она исчезла. Все, что я могу разглядеть, так это небольшой пожар.

Керри продолжала пятиться от машины, ей было глубоко наплевать и на литейку, и на пожар. Ее беспокоила только собственная свобода. Сохранить ее любой ценой, если для этого потребуется бежать в пустыню. Она готова и на это.

Пока она раздумывала об этом, Бриллиантовая девочка повернулась к ней и подняла руки, словно хотела дотянуться до звезд.

– Да, – прошептала она.

И, несмотря на дождь, стучавший по машине и по мокрой земле, Керри ее услышала. Театральный шепот, искусный свист, который окутал ее уши, как когда-то руки Бриллиантовой девочки обнимали ее тело. Она стала опускать руки, пока они не оказались направленными на Керри. Красный отблеск играл на ее щеках.

– Я не могу заставить тебя пойти со мной. Ошибка Эшли. Он думал, что может заставить меня делать то, чего я не хочу. Прямо как мои родители.

Она замолчала, и Керри увидела, как на лице Бриллиантовой девочки появилось странное выражение. Горячее желание...

Желание чего? Керри не была в этом уверена. Да и выражение это сошло с лица девочки так быстро, что Керри подумала, не показалось ли ей это.

– Так что я не буду делать с тобой этого. Но я собираюсь заставить тебя захотеть пойти со мной. Вот увидишь, я это сделаю. В один прекрасный день ты захочешь этого больше всего на свете. Ты услышишь обо мне и дашь мне знать о себе. Ты найдешь дорогу ко мне, и тогда я вернусь за тобой. Обещаю.

«Что, черт бы ее побрал, она несет?» Керри попятилась, натыкаясь на кусты, спотыкаясь, но ни на секунду, ни на одно мгновение не отводя глаз от Бриллиантовой девочки, которая спрыгнула с крыши машины и открыла дверцу.

Свет салона усилил тени на ее лице. Она стала выглядеть возбужденной, как ребенок, который впервые прокатился на американских горках и которому не терпится отправиться в длительное путешествие.

Еще долго после того, как задние огни джипа исчезли в темноте, Керри простояла под дождем у ворот. И только когда она убедилась, что Бриллиантовая девочка действительно уехала, она пошла в сторону шоссе. Возможно, до полного спасения было еще несколько часов, но она уверяла себя, что каждый шаг приближает ее к теплому питью и полной безопасности.

Она не прошла и двадцати метров, как фары идущей со стороны ранчо машины высветили ее.

– Черт!

Она побежала обратно к ненадежному укрытию у ворот и попыталась спрятаться за столбом. По мере того как огни приближались и становились ярче, она постаралась сжаться в маленький комок. Закрыла глаза, словно это поможет ей лучше спрятаться.

Через закрытые веки она чувствовала, что огни приближаются, а страх усиливается. Шины прошуршали по гравию. Машина остановилась.

Керри метнулась прочь от столба, бросилась в пустыню, сдерживая крик, готовый вырваться у нее из горла.

Загудел клаксон, и мужской голос закричал:

– Керри! Керри! Остановись!

Единственным мужчиной, которого она здесь знала, был Эшли Штасслер. Она будет бежать, пока у нее не отвалятся ноги, но не остановится по его зову. Но затем она услышала громкий лай собаки, и больной женский голос что-то ей прокричал.

Керри остановилась. Эшли Штасслер никогда не называл ее по имени, только Ваша Светлость, а единственной женщиной здесь, кроме Бриллиантовой девочки, была Лорен. Однако голос не был похож на голос Лорен.

– Это я, Рай Чамберс! – крикнул мужчина. – Не надо бояться. У меня в машине Лорен.

Симпатичный пожилой мужчина с вьющимися волосами. Керри вспомнила его. И все же она боялась идти к дороге. Она сделала несколько осторожных шагов к машине, готовая в любой момент развернуться и побежать, если ночь подарит ей еще один страшный сюрприз.

И только подойдя к лендроверу, она сумела разглядеть их.

Рай помог ей усесться на переднее пассажирское сиденье, которое ей пришлось делить с Лероем. Лорен, накрытая одеялом, лежала на заднем сиденье. Она держалась за ногу, а лицо у нее было все в синяках и крови.

– Что с вами случилось? – спросила Керри.

– Штасслер ранил меня в ногу, и она чертовски болит. Рай повел машину к шоссе.

– Ты знаешь, где тут больница? – спросил он Керри.

– Конечно. Подъедем к городу, я покажу. Лорен повернулась на бок.

– Мы и Лероя забрали. Интересно, кто еще попадется нам на этой дороге.

– Если это не будет Штасслер, то мне все равно, – ответила Керри.

– Он не попадется, – странным голосом, который тут же сорвался, ответила Лорен. – Обещаю... Он не попадется.

Глава тридцать четвертая

Санта Клаус армии Спасения, стоя под дождем, звонил в колокольчик. Лорен достала бумажник и сунула в его красную корзинку десятидолларовую бумажку. Она редко проходила мимо таких Санта Клаусов не пожертвовав несколько долларов. Она стала особенно щедрой после того, как выжила во время своих суровых испытаний в пустыне. Щедрой и благодарной. Обоняние, зрение, слух, все чувства ее обострились.

«Должно быть, и любовь тоже», – с улыбкой сказала она себе. Уже несколько месяцев любовь творила чудеса во всех ее делах и мыслях. Рай был просто чудо, помогал ей в период лечения, обнимал ее долгими ночами, когда призрачное лицо Эшли Штасслера врывалось в ее сны.

Они снимали маленький домике небольшим двориком, огороженным забором. И всего в трех кварталах от университета. Гараж, рассчитанный на одну машину, стал ее студией. И хотя вид из нее был далеко не таким, как в Пасадене, компания, в которой она жила – Рай и Плохой Лерой Браун, – во многом компенсировала это. «Новый дом, – думала она. – Новый дом для новой семьи». Она так надеялась.

Она поднялась по ступенькам у Бандеринг-холла, необычайно довольная силой и ловкостью в раненой ноге. На прошлой неделе она снова начала бегать, пораженная тем, как быстро зажили и голова, и тело. Она была чрезвычайно довольна тем, как эти два органа принялись за совместную работу, превращая трагедию в скульптуру. Ее работы никогда не были такими выразительными.

Двери в Бендеринг открылись, и Лорен отступила в сторону, пропуская молодую женщину, несущую яркую картину в прозрачном пластиковом пакете.

Лорен поспешила внутрь и поднялась по лестнице в свой кабинет. Она просияла, когда, отперев дверь, увидела на уголке своего рабочего стола маленькую рождественскую елку. Елку. Она понимала, что это преувеличение. Скорее веточка или что-то в этом роде, которую отрубил Рай, а затем украсил дюжиной маленьких лампочек. Красными, золотистыми, синими, зелеными и серебряными. Чудесные сияющие огни, бойко объявляющие начало года. Они ей очень понравились. Елка ей тоже очень понравилась. А больше всего ей нравился мужчина, который подарил елку.

Он принес ее сегодня утром и обещал после ланча встретиться с ней. Он был занят последней частью своей книги. Не той, что он собирался написать, а той, что была продиктована мрачными свидетельствами, найденными на ранчо Штасслера. Он нашел связь между скульптурами Штасслера и его безумием. Другие авторы тоже писали книги о Штасслере. Его убийственные методы стали сенсационной новостью, но никто из журналистов не обладал непосредственным знанием этого человека и его методов.

Как только Лорен села за стол, экран компьютера ожил, и на нем появилось чудесное, не слишком перегруженное расписание дня. Даже доктор Айкен, сварливый декан факультета, был тронут и постарался не слишком загружать ее. В свою очередь она не отказалась от преподавания. Она получала такое неподдельное удовольствие, читая лекции, показывая слайды и работая со студентами в студии. И они, казалось, стали еще восприимчивей к ее наставлениям. В частности, работы Керри были немыслимыми для выпускницы. Но ведь и сама девушка пережила немыслимое. Она больше не была девочкой, и Лорен никогда больше не подумает о ней как о девочке.

С озорными огоньками в глазах в кабинет вошел Рай. Лорен это видела так же прекрасно, как розовато-лиловый шарф у него на шее.

Она была так удивлена и взволнована, когда он впервые вошел сюда. А что она ожидала? Может, мистера Любопытного или какого-нибудь двадцатилетнего парня, сжигаемого непомерными литературными амбициями. Определенно не симпатичного мужчину с полным ворохом умных вопросов. Такое в университете случается не часто. Тут ей пришло в голову, что в других местах такие мужчины тоже достаточная редкость. Мозги или мускулы? Выбирай и лови свой шанс. Но с Раем такой вопрос не возникал. Ей посчастливилось. Она знала это. И она не собиралась упустить такую возможность.

Он поцеловал ее, пожал обе руки, и именно этот момент побудил ее принять окончательное решение.

– У меня есть идея, – начала она.

– Что за идея? – спросил он, усаживаясь на стул рядом со столом.

– Давай поженимся.

– Поженимся? – переспросил он, будто это слово было особо опасным аллергеном.

– Да... поженимся, – повторила она, но уже без той уверенности, которая была у нее несколько секунд назад.

Рождественское настроение улетучилось в один миг.

– Думаю... – тут Рай сделал небольшую паузу. – Прежде чем продолжать разговор, тебе стоит посмотреть, что принес тебе Санта Клаус.

«Санта Клаус?»

В первый момент ей в голову мог прийти только Санта Клаус из армии Спасения, которого она встретила, возвращаясь в университет. Но потом ее взгляд упал на раскидистые ветки деревца. Под лампочками она заметила небольшой пакет, завернутый в белую тисненую бумагу, спрятанный умелой рукой.

– Мне его открыть? – удивилась она.

– Нет, только не это! – в тон ей игриво ответил Рай.

Она взяла пакет и начала медленно разворачивать тисненую бумагу, стараясь продлить этот романтический момент.

Появилась красная бархатная коробочка, и когда она ее открыла, то увидела кольцо, на котором сверкнул камень.

– Не могу поверить, что ты меня не разыгрываешь, – со смехом сказал он. – Я сунул его туда сегодня утром, когда ты отвернулась, и собирался...

Она приложила палец к его губам, чтобы он замолчал, а потом крепко поцеловала его...

Глава тридцать пятая

Женщина в черном, доходящем до колен плаще, тихо постучала в дверь дома на одну семью в Ист-Олтоне, штат Иллинойс. Через мгновение ей открыла темноволосая девочка не старше восьми лет.

– Твоя мама дома? Или папа? – спросила женщина.

– Мама! – зазвенела девочка. – Тут кто-то тебя спрашивает.

Вытирая руки кухонным полотенцем, к дверям подошла мать. У нее был дружелюбный вид. Она улыбалась.

– Чем могу помочь?

– Надеюсь, что сможете. Я жила здесь, когда была примерно в ее возрасте, – ответила женщина, указав глазами на девочку. – Нельзя ли мне посмотреть на дом, а то я сегодня уезжаю из города. Я только что, – теперь ее голос дрогнул, и когда она заплакала, то сама из женщины превратилась в ребенка. – ... Я только что с похорон матери.

Выражение признательности и благодарности

Хочу поблагодарить Элизабет Мид, скульптора, которая с такой охотой пожертвовала мне свое время и поделилась опытом. Она согласилась на многочисленные интервью и открыла для меня двери своего класса и студии. Она – чудесный художник и замечательная женщина.

Приношу также благодарность Тиму Бартону, моему давнишнему другу и скульптору, чьи рассказы о путешествии в Непал способствовали зарождению первоначальной идеи написания этой книги.

Если вы столкнулись с ошибками в области искусства, то это только мои ошибки, и не будь Элизабет, Тима и Стива Комбы, великолепного художника, чьи картины украшают стены моего жилища, таких ошибок было бы намного больше.

Также большое спасибо Лауре Мейкпис, ветеринарному врачу.

Мне посчастливилось заполучить большой круг читателей, чьи одобрения и критика безмерно помогли мне за эти годы.. Я хочу сказать большое спасибо Эду Стаклеру, который прочитал мои ранние наброски «Парада скелетов», описания характеров, а потом и работу в целом. Его замечания оказались очень ценными.

Высказывали ценные мысли и во многом мне помогали: Дейл Даутен, Тина Кастанарес, Ларе Топельманн, Катерина Зангар, Кристофер ван Тильбург и Стив Комба.

Выражаю глубокую признательность моему литературному агенту Люку Джанклоу за его интуицию, энтузиазм и юмор. Какое удовольствие работать с ним!

И, конечно, отдельная признательность – моему редактору Ли Хабер. Она обладает уверенной рукой и приятными манерами. А уж работать с нею – одно удовольствие.

М. Найканен

1

Главный корпус портлендского художественного музея. Это один из лучших художественных музеев на тихоокеанском северо-западе в г. Портленде, шт. Орегон. Основан в 1892 г. Само здание, построенное в стиле неоклассицизма по проекту архитектора П. Беллуши. Музей известен коллекцией произведений искусства индейцев северо-западного побережья и эскимосов. При музее открыто художественное училище

2

Барни Гугл, персонаж комиксов художника Б. Дебека, выходивших с 1919 по 1934 гг. под названием «Возьмем, к примеру, Барни Гугла». Маленький человечек в цилиндре, попадающий в невероятные ситуации в компании своей пышнотелой супруги Лиззи и лошади Спарк Плаг.

3

Музей Гуггенхайма – нью-йоркский музей современной живописи и скульптуры. Основан Р. Гуггенхаймом в 1937 г.

4

Перевал Сопора находится в горах Сьерра-Невада на высоте 2934 метра над уровнем моря. Расположен на востоке штата Калифорния

5

Праздник всех влюбленных, отмечается 14 февраля. В этот день любящие обмениваются подарками или дарят друг другу алые розы, однако чаще всего просто отправляют открытку, не указывая при этом имя отправителя.

6

Вечер всех святых, канун Дня всех святых (31 октября). В этот вечер в США дети надевают страшные маски и ходят по домам, выпрашивая конфеты и разные сладости

7

Перо Генри Росс (р. 1930) – техасский бизнесмен. В 1992 г. выступал на выборах в качестве независимого кандидата на президентский пост и получил большую поддержку, опережая Дж.Буша и Б.Клинтона, но неожиданно для всех объявил о прекращении своей компании.

8

Киноактер. Среди более 150 ролей наибольший успех ему принесли роли сильных личностей – ковбоев, военных и героев приключенческих фильмов и вестернов. Благодаря этим ролям в 1950 1960 гг. Уэйна считали эталоном американского патриотизма, его имя стало символом 100-процентного американца и супергероя.

9

Товарный знак теннессийского виски-бурбона производства компании «Джек Дэниеле дистиллери»

10

Два знаменитых фильма ужасов, про убийц-канибалов.

11

Знаменитая мелодрама, эталон слащавого кино про любовь.

12

Горный массив на юге штата Калифорния, расположен к востоку и северо-востоку от г. Лос-Анджелеса. Высшая точка – гора Сан-Антонио (3074 м).

13

Река в США и Канаде, в горной системе Кордильер. Длина 2250 км, площадь бассейна 770 тыс. кв. км. Берет начало в Скалистых горах в Канаде. Протекает по штатам Вашингтон и Орегон, впадает в Тихий океан у г. Астория.

14

Город на юге центральной части штата Айдахо, на р. Биг-Вуд. Расположен на высоте около 1830 м над уровнем моря; защищен с востока и запада отрогами Скалистых гор (1, 4 тыс. жителей)

15

Джинсы фирмы «Ливай Стросс».

16

« Вершина в Каскадных горах, на севере штата Орегон. Потухший вулкан, покрытый снегом и ледниками. Наиболее высокая вершина штата – 3428 м. Находится в центре Национального лесного заповедника Маунт-Худ. Живописное шоссе длиной 63 км ведет из г. Портленда вдоль р. Колумбия к вершине горы.

17

Серое (среднего качества) вино (итал.

18

S&M, садомазохизм.

19

Ежегодный матч двух лучших (по выбору организаторов) команд студенческого футбола в г. Пасадина, шт. Калифорния, который проводится начиная с 1902 г. С 1916 г. приурочивается к Фестивалю роз и проводится на Новый год, с 1932 г. – на стадионе «Розовая чаша».

20

Морж (англ.).

21

«Харлей-Дэвидсон», основанной в 1903 г. Эти мощные и красивые машины для многих символизируют свободу открытой дороги и приобщение к братству мотоциклистов.

22

Портативный компьютер.

23

« Одно из двух крупнейших информационных агентств США. Образовано в 1848 как независимое кооперативное объединение издателей 6-и нью-йоркских газет с целью сбора и распространения информации. Располагает 126 отделениями и корпунктами в США и 78 – в 62 странах, снабжает информацией 1554 газеты и 6 тыс. радио – и телестанций. Информация, подготавливаемая агентством, распространяется по всему миру: около 12 тыс. клиентов в 110 странах, помимо США, состоят абонентами информации и фотографий АП. Издает ежеквартальный журнал «Эй-пи-уорлд». Штаб-квартира в г. Нью-Йорке.

24

Сеть мотелей. Каждый мотель управляется независимо по определенным правилам и является франшизным предприятием. Торговая марка принадлежит компании «Бест-вестерн мотеле», г. Финикс, шт. Аризона.

25

Буррито – кукурузная лепешка тортилья, свернутая пирожком, с начинкой из жареных бобов; подается с острым соусом; входит в меню многих ресторанов быстрого питания в США.

26

Семья на троих (фр.).

27

Река в штатах Вайоминг, Колорадо и Юта, крупнейший (правый) приток р. Колорадо. Длина 1175 км. Берет начало в озерах Грин-Ривер на склонах хребта Уинд-Ривер на западе штата Вайоминг. Течет по глубоким каньонам на юг через северо-западную часть штата Колорадо и восточную часть штата Юта и впадает в р. Колорадо близ г. Моаба. Не судоходна.

28

Нью-йоркский концертно-спортивный комплекс. Современное (четвертое по счету) здание построено в 1968 г. на Восьмой авеню между 31-й и 33-й улицами, на месте старого Пенсильванского вокзала, полностью перенесенного под землю. Представляет собой гигантский цилиндр из сборного железобетона и, по общему мнению, считается крупной архитектурной неудачей. Первое здание Мэдисон-скуэр-гардена было построено в 1879 г. на Мэдисон-авеню между 27-й и 29-й улицами и стало одним из основных спортивно-развлекательных центров города. В 1890 г. на этом же месте знаменитый нью-йоркский архитектор С. Уайт построил новое здание в стиле неоренессанса, где также царили спорт и варьете и где устраивалась самая известная в те годы выставка лошадей. Здесь же, в саду на крыше второго Мэдисон-скуэр-гардена, в 1906 г. архитектор был застрелен мужем своей бывшей любовницы. Третье, предпоследнее здание было построено в 1925 г. между 49-й и 50-й улицами и Восьмой авеню

29

Ацетаминофен, патентованное средство от головной боли и простуды (заменитель аспирина) в таблетках и капсулах производства компании «Макнил консьюмер энд спешалти фармасютиклс», отделения компании «Макнил-Пи-пи-си». Ранее производился также компанией «Джонсон энд Джонсон». В октябре 1982 г. страну потрясли сообщения о случаях отравления со смертельным исходом, вызванного тем, что ненайденный злоумышленник подложил в капсулы тайленола цианистый калий. Жертвами стали восемь человек в г. Чикаго и в штате Калифорния. В результате этой трагедии федеральные власти выработали новые правила проверки выпускаемых лекарств.

30

Товарный знак болеутоляющего и жаропонижающего средства – ибупрофена; рекламируется от простуды, головной, зубной и мышечной болей, от артритов и невралгии; выпускается несколько разновидностей компанией «Уайет консьюмер хелскэр», г. Мадисон, шт. Нью-Джерси

31

Висячий мост с 6-рядным движением через одноименный пролив. Построен в 1933 1937 гг. под руководством главного инженера строительства Дж. Стросса. Самый высокий в стране мост (высота пролета над уровнем моря – более 67 м). До 1964 г. мост был самым длинным в мире по длине пролета – 1260 м. Соединяет г. Сан-Франциско с северными пригородами по федеральной дороге № 101, ведущей на север. Мост платный только при въезде в город. Со смотровой площадки открывается панорама города и залива. Один из символов Сан-Франциско и всей Калифорнии