Всё было, как обычно. Рил уложил Куриона в постель, но вместо того чтобы перевернуть его, без особых ласк и уговоров, вниз животом, прижал к жёсткому матрацу (Рил любил спать на жёстком, спартанец) всем своим весом. Курион поздно понял, в чём дело. Острый, горячий стилет впился ему в живот, он дёрнулся всем телом, и Рил одним движением руки вспорол ему брюшину. Курион сжал зубы. В глазах потемнело. Он знал об этом позорном, мучительном приёме гомосексуалистов. Но он ошибался, думая, что выдержит пытку. Когда член Рила погрузился в рану, боль была до того дикой, что он закричал. Вцепился руками в плечи мучителя-Рила, который принялся размеренно качать корпусом. Это было невыносимо. И Курион, обливаясь кровью, попросил пощады. Рил внимательно посмотрел сверху ему в глаза. В угасающих зрачках Куриона стояла мука унижения. Рил решил воздержаться от продолжения пытки. Он вспомнил, что говорил ему Комп о больном сердце Куриона. Курион метался на кровати, скрипя зубами. Всё: одеяла, простыни были залиты кровью. Большая лужа крови натекла на пол. Рил не стал долго возиться. Убедившись, что рану обработать как следует не сумеет, он вызвал Компа. Вдвоём они зашили разрез, перевязали, поставили систему. Курион был без сознания. Комп, бледный, руки в крови, ничего не сказал. Не потому, что боялся упрекнуть Рила. В душе он чувствовал, что тот прав. - Теперь дело пойдёт на поправку, - заверил он Рила, уходя. Но дело не пошло на поправку. Курион, с ещё не зажившей раной, снова стал работать. Теперь он был странный. Не то чтобы никакой, а как будто чего-то ждал. Комп его не трогал. А Рил трахал, но только в рот и был при этом нежен и ласков до омерзения. Курион встал и схватился рукой за закраину установки. Потом опять упал в кресло, ткнувшись лицом в пульт. "Мучители" - прошептал он, скрипнул зубами и затих. Комп подошёл, приподнял его, посмотрел ему в лицо. Курион был мёртв. В таких случаях обычно кладут под компьютер. Иного способа вернуть человека к жизни нет. Недели, а то и месяцы установка, должным образом запрограммированная, заживляет раны, восстанавливает органы, облегчает мозги (не трансплантация, но своеобразная очистка памяти). Курион пролежал под системой в центре зала месяц. Потом Комп лечил его ещё недели две, не давая работать. Курион сильно изменился после компьютера. Он подтянулся, обрёл уверенность в себе. Ему стало наплевать. В конце концов, не он сам себя предложил. Его изнасиловали здесь. Это может выпасть на долю кого угодно. Он был и остаётся мужчиной. И ему тем более должно быть лестно, что ни Мюрек, ни Рамалий так и не воспользовались его слабостью. Курион с некоторых пор стал замечать на себе горячие взгляды Рамалия, сидящего рядом и копающегося со своими магнитными полями. По вечерам Рамалий, бесцеремонно отрывая Куриона от дела, заходил к нему. Разговор в основном шёл о работе. О том, что Рамалий думает по поводу огромных залежей железной руды, недавно обнаруженных в Загросе, о магнитных полях, о мумиях, над которыми Рамалий имеет непонятную власть. Курион порою недоумевал, чего ему надо? Было странно предположить, что Рамалий сам питает надежды. Этого, при случае, Курион отделал бы так, что ни под каким компьютером его бы не вернули. Будь Курион меньше зациклен на утрате собственной чести, он бы понял, как тяжело и горько предлагать свою. Так или иначе, но в какую-либо влюблённость со стороны хитрого, умного, коварного аотерца он поверить не мог. Однажды Рамалий сидел у него в комнате. Они болтали, разговор замялся. Рамалий задумчиво перебирал клавиши персональной установки. Курион встал и подошёл к его креслу, чтоб взять со стола понадобившийся блокнот. И вдруг задышал тяжело от резко нахлынувшего желания. - Ляжешь со мною? - спросил он бесцеремонно, ухватив Рамалия сзади за горло. Рамалий снял его руку и усмехнулся. "С чего бы это?" - возразил он. Он собирался малость пококетничать. Но Курион не дал ему. Вытащив Рамалия из кресла, он уложил его на кровать и как следует обработал. Ночью Рамалий обнимал и ласкал его, как заправская любовница. Курион был доволен и горд. Но боялся малость Рила. Рил, конечно, узнает. Ну и пусть. Пусть. Рамалию, конечно, достанется за измену... Курион поймал себя на мысли, что переживает за рядом спящего приятеля. Как быстро он стал ему дорог. Как быстро ему вдруг стало и страшно, и жаль. В это утро всё было как обычно. Все сидели и, мрачные со сна, углублялись в работу. Потом, где-то к восьми часам, Комп начал возиться с центральным креслом. Курион не придал этому значения. Комп вытянул из потолка над креслом резиновые трубки и аппарат для сверления черепа. Кого-то собирались трансплантировать. И именно сегодня. Потом Курион понял, что никого другого, а именно его. Он выключил установку и закрыл глаза. Операцию курировали Мюрек, Рил, Рамалий. Делал же Комп. Он, прификсировав Куриона, всунул ему в рот дыхательную трубку, эбонитовую, по форме и консистенции сильно напоминающую твёрдый, толстый, несгибаемый член. И живьём вскрыл ему череп. Курион от боли грыз трубку. Это было непереносимо. После того, как Комп снял с него скальп и вскрыл оболочки, Курион уже мало что понимал. Слышал только, как Мюрек, видимо сжалившись, велел Компу ввести усыпляющее... У Куриона оказался большой и очень красивый мозг. У него вынули часть ассоциативных долей, почистили подкорку. Когда потом он снова сел за установку, то ощущение от собственных мозгов у него было в точности такое же, как после большой дозы нейролептиков: вот здесь в памяти что-то было, здесь ума было больше, а теперь нет. Первое время Курион мучался этим. Мало того, что оскорбили, ещё и духовно кастрировали. Где воспоминания о прошедшей войне? Он точно знает, что попал в плен. Но каким образом? Ведь он дрался, нет? Или сдался прямо так, на милость Цернту? А где он родился? В Кампании или в доме Курионов в Арции? А как звали его мать? Боже, даже этого он не помнит. Он со скрипом зубовным пытался восстановить в памяти черты давно умершей матери... Курион, в целом, поступал правильно. Чтоб ликвидировать последствия трансплантации, мозг должен сам, своими усилиями, прорасти заново сквозь кремнийорганические мембраны, заменившие прежние, биологические. Но уже на другом уровне, более зрелом, совершенном. Вот, когда нарастёт много нового, тогда опять трансплантация. И если в голове окажется нечто, что самому человеку не нужно, а аотерцам может понадобиться, то программу этих долей заложат в компьютер. Что всего удивительней и неожиданней, так это то, что в процессе дальнейшей работы за установкой выявились уникальные способности Куриона. Гениальный изобретатель, так констатировал Мюрек. И несмотря на протесты Рила, Рамалия и Компа, постановил убрать его из шестёрки, поместить в шестнадцатое, в одиночку. Причём, как поняли безутешные партнёры, не только потому, что там его работа стала бы продуктивней. Курион был опасен. Любой гений в коллективе, работающем за установкой, чреват. Это проверено. Несколько сотен лет назад взорвался центральный квартал Аотеры. Там член коллектива ядерщиков, как потом выяснилось, из мести, порешил и себя, и всё вокруг. А химики? А биологи? Разве они не боятся этого, как возможности существования бога? В шестнадцатом за работой одиночников тщательно следят. Там нет ни оборудования, ни препаратов, ни клонов чумы и бешенства. Только установка для сугубо теоретической работы. Именно здесь так хорошо чувствовал себя теоретик-энциклопедист Цинна. В шестнадцатом Курион, проработав всего четыре года, сконструировал для аотерцев паучью камеру. Тело (всё равно, живое или мёртвое) растворялось специальным составом до атомов. Из углов кабинки высовывались "хелицеры" - щупальца с иглами, которые, внедряясь в вещество, как паук в жертву, попутно растворяли его. Металл, пластик, человек (усыплённый или вживе), оборудование - всё что угодно. Потом информация о расположении атомов предмета передавалась в другую кабинку по радио. И там тело собиралось с точностью до атомов при помощи все тех же хелицер, которые теперь из специального объёма выдавливали нужное количество нужных атомов. Тело собиралось при помощи магнитных полей. Кабинки эти аотерцы установили под водой в нескольких местах по средиземноморскому побережью. Одна кабинка была вмонтирована в цоколь аотерской набережной. И после этого Курион сбежал. Прямо из шестнадцатого. Как именно, аотерцы не понимают до сих пор. Привлекалось много гипотез, использующих магнитное поле, плазму, антивещество и прочее. То, что он именно сбежал, а не покончил с собой, явствовало из наличия в компьютере его копии. Если бы он просто растворился, использовав какую-нибудь одному ему ведомую возможность, никакой копии бы не осталось. Но он, будучи телесным, из плоти и крови, через экран проник в нутро установки, а оттуда, скопированный, по эфирному пространству паучьей камеры, ушёл в неизвестном направлении. Скорее всего, материализовался где-то на побережье и скрылся за радиоактивной чертой. ЧАСТЬ 3. ТРОЕ ИЗ АРЦИЯ ГЛАВА 1. КАССИЙ Человек в углу застонал и дёрнулся. Судорога исказила мускулы его лица, пальцы на руках зашевелились и побежали по одеялу. Кассий перестал возиться с костром и прислушался. За устьем пещеры глухо выл ветер. Порой к этому вою примешивались другие звуки, отдалённо напоминающие вой... Кассий вытащил из костра обгорелый кусок мяса и подошёл к закутанному в рваное одеяло незнакомцу. Человек ослабел от голода и высокой дозы радиации. Он устало повернул голову и отрицательно помотал ею. Есть он не хотел. Он даже оттолкнул руку Кассия. Тот решил раз и навсегда установить права старшинства и подчинения. Огромной, загрубелой от дикой жизни рукой он прижал голову лежащего, не обращая внимания на судороги его ослабевшего тела, другой разжал челюсти и запихал туда внушительный кусок мяса. Пленник, чтоб не задохнуться, был вынужден проглотить. Потом ещё один. Кассий решил этим ограничиться. Кто его знает. Может, он уже неделю не ел, тогда ещё помрёт от такой дозы. Вообще, несмотря на запас мяса от подохшего на побережье котилозавра, Кассий сам бы съел незнакомца. Свежее мясо всё-таки лучше, чем двухнедельная падаль, да ещё от вонючей рептилии. Но что-то в поведении и внешности человека внушило ему добрые чувства. Теперь он был уверен, что не ошибся. Это наверняка трансплантат. А раз так, то значит, с ним будет нескучно. А может, если он аотерец, то не откажется составить компанию и в сексе. Кассий изголодался по любви. За радиоактивной чертой водилась дичь, водились и хищники. Когда не было мяса, можно было поискать на побережье, что-нибудь да найдётся, хоть дохлый аммонит, хоть какая другая падаль. В пещере если и не слишком уютно, то во всяком случае, от дождя защищает и от излишнего любопытства плотоядных - тоже. Что удивительно: эти новоявленные допотопные ящерицы боятся огня не меньше, чем более привычные человеку тигры и волки. Но Кассий истомился в одиночестве. По ночам ему снились сексуальные партнёры всех сортов и мастей. В последнее время его мучил один навязчивый сон, являющийся по сути внушением его изголодавшейся по сексу натуры. Ему снилось, что он занимается онанизмом. Проснувшись, он всегда перебарывал себя. Кассий, трансплантат, один из выдающихся полководцев древнего Арция, взятый в плен и проданный врагами в Аотеру, он просидел за аотерским компьютером две тысячи лет, а потом сбежал. С тех пор прошло уже около трёх веков. Кассий ни разу не позволил себе расслабиться, опуститься, потерять достоинство. Он знал ему цену, этому пресловутому достоинству. На нём зиждется человеческая жизнь с тех пор, как человек обрёл почти божественное бессмертие и потерял Землю, на которой он мог бы жить, оставаясь бессмертным. Поэтому Кассий с надеждой поглядывал на пленника, который медленно возвращался к жизни, лёжа в углу, недалеко от костра. Ему ещё ни разу не довелось рассказать о себе, хотя он, очевидно, уже мог говорить. Кассий тоже молчал. Он молча занимался хозяйством, молча уходил на охоту. Однажды он громко выругался по-арциански, когда головёшка, выпавшая из костра, обожгла ему голую ступню. Незнакомец повернул голову и тихо спросил: - Вы арцианец? - Был. Давно. - Я тоже, - равнодушно отозвался пленник. На этом их разговор закончился. Кассий терпеливо ждал, когда новичка оставит затянувшаяся депрессия, являвшаяся, очевидно, следствием радиации. К радиации надо привыкнуть. Ничего страшного. Живут же здесь эти зверюги, все эти динозавры и амфибии. Млекопитающих, правда, здесь нет. Но разве человек - млекопитающее? Он, так думал Кассий, по сути уже давно перерос все эти убогие постулаты учёных-классификаторов. По своей выходящей за всякие рамки физиологии, выносливости, способности выжить в любых условиях, человек ближе к тираннозавру, чем к какой-нибудь мартышке, погибающей от капли никотина. Было время, Кассий кололся никотином, чтоб не спать и заниматься делом. Однажды утром незнакомец (который так и не представился) попросил у Кассия бритву или что-нибудь острое, чтоб сбрить бороду. Кассий понимающе кивнул и достал из тайника лезвие аотерского производства. Пленник, с трудом поднявшись со своего ложа, проковылял к роднику у входа в пещеру. Там он, насколько мог, привёл себя в порядок. Лицо его оказалось очень приятным, даже красивым. Он был по натуре очень сильный человек. Кассий это сразу оценил. Но от него не ускользнули также черты утончённого аристократизма попавшего за радиоактивную черту арцианца. Ему было уже лет 35-40. Но выглядел он очень молодо. Яркие карие глаза с капризными пушистыми ресницами, всё лицо точёное, почти античное, бледная, очень чувствительная кожа (незнакомец изранил её лезвием, очевидно, не привык бриться сам). Словом, к пещерной обстановке он совсем не подходил, на нём почила цивилизация. Кассий по роду и племени был гораздо древнее. По генам почти дикарь, он вполне соответствовал стенам допотопной пещеры, костру и свалке полуобглоданных костей в углу. Он был создан для того, чтоб выжить здесь, на окраине Африканского материка, за чертой радиации. Кассий знал, правда, что не он один здесь скрывается от властей. Но места было много, сфера интересов соседей с его не пересекалась. Да и соседей-то было всего ничего. Кассий точно знал, что за водоразделом живёт ещё один изгой, скрывающийся от людей. Но почему, по какой причине, - неизвестно. Ближе познакомиться не доводилось. Поэтому Кассий горячо привязался к новичку, которого про себя стал считать другом. Незнакомец оказался потомком одного из древнейших родов Арция. Звали его Марком Каской. Каска обнаружил характер исключительно замкнутый. Кассий скоро понял, почему. - Слушай, ты что, боишься меня, что ли? - спросил он как-то, после удачной охоты, когда они вдвоём затравили небольшого динозавра, заставив его броситься в каньон и разбиться. - Не боюсь, - Каска смотрел в огонь пристальным немигающим взглядом. - Только имей в виду: зря на меня рассчитываешь. Кассий хмыкнул. - Тебе как удалось сбежать оттуда? - просто спросил он, имея в виду Аотеру. Каска поднял лицо, по которому струились оранжевые блики. - Через паучью камеру, - так же просто объяснил он. Кассий опешил. Паучья камера - страшное изобретение аотерцев. В ней тело человека растворяется живьём, а потом собирается в другом месте при помощи компьютера. Нечто вроде атомного транспортёра. Решиться на операцию в паучьей камере мог только сумасшедший или доведённый до отчаяния человек. - Я настоящий мужик, - произнёс Каска хрипло, продолжая смотреть в костёр. - Они надругались надо мною. - В Аотере? - Нет. Ты знаешь такого - Цернта? - Ну, как же. Сам от него скрываюсь. - И давно? - Уже триста лет. Каска поднял опять свои пристальные, немигающие глаза и посмотрел в глаза Кассию. Кассий кивнул и бесцеремонно заявил: - А вы все такие. Продолжаете считать себя настоящими мужиками. Каска отвернулся. - Хочешь знать моё мнение? Ничего позорного в этом нет. Должен же человек кого-то любить? Ну скажи. Ты говоришь, они надругались над тобою. Но ведь не пытали же, нет? - Нет. Каска вздохнул. Кассий опять кивнул, понимающе. - Цернт сделал со мною всё, что хотел, - объяснил Каска. - А потом сдал Мюреку с рук на руки. - В шестёрку? - Да. Они, правда, отнеслись ко мне по-человечески. - Они всегда поступают по-человечески, - одобрил Кассий. - Умеют. Каска кивнул: - Умеют. - Человек беззащитен в своей гордости, - Кассий встал, хрустнув мышцами. - Зря страдаешь. Лучше ложись со мною. Не обижу. Ночью Кассий проснулся со стоном и скрежетом зубовным. Ему снилось, что он насилует своего нового приятеля. Зверски, безжалостно. При этом он испытывал такое жгучее наслаждение, что почти чувствовал чужое тело под собой и пробудился только от неудержимой ясности и силы ощущения. Он встал и подбросил веток в начавший гаснуть костёр. Каска спал, положив руку за голову, запрокинув лицо. Он дышал беззвучно, и вся поза его была исполнена такого изящества, женственности, спокойствия... Кассий подошёл и сел рядом. На лбу Каски шевелились тени. Он был очень тяжёл и угрюм во сне, этот лоб, а губы бледнели, как будто обескровленные или как у мёртвого. Кассий забеспокоился. Он хотел уйти на своё место в углу, возле костра, но вместо этого продолжал сидеть и смотреть на спящего. Каска вздрогнул и проснувшись, сразу вскочил. Но увидев выражение глаз Кассия, глухо застонал и откинулся снова на свёрнутую шкуру игуанодона, на которой спал. Кассий, огрубелый, дикий, не знающий с чего начать, не помнящий вообще, что это значит, прикасаться к живому телу, только сидел и продолжал смотреть на Каску. Тот приподнялся со своего скорбного ложа и тихо, ласково обнял Кассия. И тогда Кассий сделал то, о чём мечтал. Причём так, что Каска чуть не потерял сознание от боли. Когда экзекуция кончилась, он морщась, спросил: - Ты в последний раз кого трахал: черепаху или детёныша тираннозавра? Кассий скоро понял, что Каске наплевать. Ну, уважил спасителя, ну подумаешь. Уже на другое утро, весёлый и бодрый, Каска напевал что-то, умываясь у родника. А Кассию было не по себе. Он ждал переживаний, боли, ему нужны были полная отдача и подчинение. Смириться с лёгкостью, с которой новичок всё делал: охотился, варил лапшу из динозавра, трахался, а потом засыпал, он не мог. Он прямо сказал ему об этом. - А чем, собственно, ты недоволен? - осведомился Каска. - Ты развратный тип, - безапелляционно заявил Кассий. Он ждал, что Каска обидится, вспылит и с ним можно будет поговорить при большем накале страстей. Но ничего подобного. Каска только усмехнулся добродушно: - Не ты меня развратил, просто ответил он. ГЛАВА 2. ИСТОРИЯ КАСКИ Сто пятьдесят лет назад к Цернту, бывшему тогда претором, привели мальчика. Хлебный торговец, владелец собственной лавки рядом с форумом, утверждал, что ребёнок патрицианского рода, что с ним плохо обращаются и он ворует продукты на рынке. Мальчишка, одетый в изорванную грязную тунику, тощий, покрытый пылью весь - от босых ступней до вихров тёмно-русых волос, выглядел как типичный арцианский люмпен. Поверить в то, что говорил доброхотный пекарь, было трудно. Но Цернт попытался выяснить. Он спросил мальчика, как его зовут. - Марком Каской, - ответил оборванец, опустив длиннющие пушистые ресницы, и Цернт отметил про себя, что мальчишка не то, что стесняется, а наоборот уже знает, куда глядеть и где раки зимуют. Это оказался потомок одного из знатнейших семейств города. Мать, когда оборванца привели домой, чуть не упала в обморок от радости. Сын, оказывается, сбежал, и вдова Цинция Каски не знала, что делать, буквально сбилась с ног. Цернт осторожно осведомился, почему она не обратилась в преторианский зал? Она боялась, что её обвинят в небрежении к сыну, ответила Лидия Каска. Она молода, знатного рода, живёт без мужа, что могут подумать? Цернт оставил ребёнка у матери, но сам, зная, что арцианкам вообще верить нельзя, продолжал следить за этим домом. Как и предвиделось, мальчик снова скоро очутился на улице. Мало того, стали известны жуткие обстоятельства. Ребёнок, это было неопровержимо доказано, отдавался за деньги сверстникам и мальчишкам постарше. Ему нечего есть, объяснил юный развратник, мать совсем не кормит его и не пускает домой. Опрос рабов показал, что привратнику было велено гнать молодого наследника, лишь только он окажется у порога. Лидию вызвали в суд. В третьем отделении арцианской тюрьмы, где обычно выясняются подобные вещи (и остаются незафиксированными, во избежание публичного скандала), Лидия, под страхом пытки, призналась, что выгнала сына на улицу, когда ему было шесть лет. Зачем? Чтоб избавиться от необходимости передать ему отцовское наследство. Мальчишка занимается проституцией. Кем он вырастет? Лидия намеревалась обратиться в суд, лишь только сыну минет шестнадцать. Обвинить его в том, что он развратен до мозга костей, взять над ним опекунство и таким образом, сохранить всё огромное состояние Каски за собой. Лидию выпустили из тюрьмы оправданной. Матрона - идеал женщины, её не следовало ничем пятнать. Она была освобождена ото всех обвинений и за нею сохранялось право распоряжаться вдовьей частью наследства. Но неофициально Цернт похлопотал о том, чтоб немедленно выдать её снова замуж. Лидия получила другое имя и отчим, как новый глава семейства, передал мальчика на воспитание. То есть, сдал его с рук на руки Цернту, чтоб он сделал для ребёнка всё, что можно. Психика мальчика оказалась сильно искалеченной. Над ним было назначено двое опекунов, являвшихся одновременно психиатрами. Ему было решено дать домашнее образование, и Валерий с Пэтом (опекуны) нашли самых лучших преподавателей, не жалели сил и средств, чтоб ликвидировать последствия гнусной жестокости, которую знатный арцианец претерпел в детстве. Каска рос замкнутым и хитрым. Он не был ни особенно зол, ни особенно жесток, но любил экспериментировать над людьми и животными. Пэту приходилось со слезами на глазах объяснять, что кошке больно, когда ей лезвием отрубают хвост. Каска только молчал и становился с годами всё красивее. Он превращался в на редкость очаровательного молодого человека. Опекуны стали подозревать друг друга в предосудительных отношениях с подопечным. А Каска скуки ради ещё подлил масла в огонь, сказав Пэту что-то скользкое в присутствии Валерия. Валерий обвинил Пэта и они подрались прямо при Каске. Валерий зарубил Пэта насмерть. Каске исполнилось в то время шестнадцать лет и он мог уже выступать свидетелем в суде. Суд, правда, ничего не понял. Было объявлено недоразумение и Каске назначили другого опекуна, вместо Пэта. Когда ему исполнилось семнадцать лет, Каска поступил на медицинский факультет Кирикской академии в Греции. Лето он проводил в своём имении под Арцием. Здесь среди челяди он заприметил одну рабыню-христианку, семидесятилетнюю старуху. Его смешило, как она одевается, летом в тулуп и покрывает голову русским платочком в синих цветах. Он решил испробовать на ней недавно подаренный ему портативный аппарат трансплантации. Он усадил свою собственность в кресло и вдоволь покопался в старческих мозгах. Старуха после этого сошла с ума. Жители южных районов Арция стали жаловаться на регулярные похищения детей, причём похищенный ребёнок обычно обнаруживался потом утопленным, с камнем на шее. Когда Каска застал обессмерченную старуху на берегу Тибра недалеко от имения за этим занятием, он испугался. Он запер рабыню, намереваясь всё по-хорошему объяснить Цернту и конечно, свалить всё на неё. Но старуха ночью сбежала. В народе она получила прозвание "смерти-воровки", неуловимого, гнусного, бессмертного зомби. В двадцать пять лет Каска вступил в права наследства и занял должность психиатра в одиннадцатом (одном из самых престижных) отделений Вентлера. Здесь он проявил блестящие способности, был в меру безжалостен, в меру добр, а главное, любил до опупения колоть несчастных вверенными ему медикаментами. Спокойное, замкнутое существование в стенах Вентлера тяготило его. Натура Каски жаждала войны и крови. Он стал претендовать на преторскую должность и получил её. И в качестве пропретора был назначен в Иберию против взбунтовавшихся кельтов. Здесь проявилась его огромная арцианская натура. Прирождённый полководец, говорили в сенате. Все восхищались. Кроме Цернта. В конце года он привлёк Каску к ответственности за превосходящую всякую меру жестокость по отношению к сдавшимся городам и дикие насилия, которые Каска регулярно творил над мирным населением Иберии. Каска проиграл процесс, был осуждён. От штрафной должности в Вентлере (куда ему до смерти не хотелось) он отделался выкупом. Сенат, в общем, благоволил к Каске. Через год он опять занял преторскую должность. И будучи претором, насмерть поссорился с Цернтом. Каска рискнул примкнуть к вражеской Цернту группировке. Назревала гражданская война, все прочили Каску в начальники конницы при очередном Цинне, которого желали видеть во главе армии, противостоящей Цернту. Но Цернт недаром веками занимал консульскую должность в Арции. Он умел ликвидировать подобные ситуации. Угроза войны отпала сама собой, противники поистратили силы в прениях и столкновениях в сенате, а в конце года многие из враждебной Цернту партии были обвинены в злоупотреблениях, взятках, вымогательстве и прочем. Каску, правда, ни словом, ни делом не обидели. Но вежливо предложили должность следователя в Мамертинке. Не в качестве взыскания, а чтоб пополнить свой багаж юриста и психиатра. То есть, фактически, отказаться он не мог, это была его рабская обязанность, как проигравшего и сильно подозреваемого Цернтом. Здесь, в Мамертинке, через много лет, он опять встретился со своею матерью. Новый муж Лидии обратился в суд. Неофициально. Ему не хотелось ни предавать дело огласке, ни доводить до наказания. Только припугнуть Лидию, в пятидесятилетнем возрасте не бросившую своих привычек. Богатая и следящая за собою женщина сохранила красоту (кололась омолаживающими составами). Она располнела, правда, но это придавало ей особую прелесть солидности и нежного материнства по отношению к поклонникам, которых у неё по-прежнему было множество и которым она, как водится, не отказывала. Крассиций, обратившись в сенат, совершенно не рассчитывал, что Лидия ходе разбирательства попадёт в тройку. А может, он так и думал, что уж сын-то обойдётся с матерью по-человечески. Сама Лидия давно забыла о существовании сына. Когда следователь вежливо представился ей, она прослезилась. Трогательная встреча! Каска начал задавать вопросы. Лидия, утирая кружевным платочком прекрасные карие глаза, сохранившие удивительный блеск и длинные чёрные ресницы, сознавалась во всём. В связях с сенаторами, консулярами и простыми гражданами. Не стоило заходить дальше. Лидия была спокойна. Это так типично для арцианки - пользоваться успехом у мужчин. Она ждала, что её отпустят. Но Каска задал новый вопрос. Лидия с испугом ответила отрицательно. - Сознайтесь, маман, - посоветовал Каска. Речь шла о том, что Лидия, с годами утратившая насыщаемость в отношениях с любовниками, предавалась всё более грубым нарушениям нравственности. Её обвиняли в коллективных оргиях с рабами. Каска, внутренне потешаясь, заставил её описать эти сцены во всех подробностях. - И что же дальше? - спрашивал он исключительно вежливо и ободряюще. Лидия, косясь на пыточное кресло, опутанное проводами и трубками, призналась, что она регулярно отдается своей собаке, огромному арцианскому догу. - Как же это, маман? - изображая полнейшую неосведомлённость, вопросил Каска. Объяснитесь! Лидия начала выть. Совсем как располневшая породистая овчарка, мать многочисленного потомства, принесшего хозяину немалый доход. - О-о! - она хваталась за грудь. Такого она не ожидала. Следователи в Мамертинке всегда вежливы с арцианками. Арцианка - идеал женщины и спрашивать её о таких вещах просто не полагается. Каска, строго в третьем лице, как будто речь шла о совершенно постороннем человеке, а не о нём самом, заставил плачущую мать сознаться, что она, будучи вдовой, изнасиловала своего шестилетнего сына и выгнала его на улицу. Это, собственно, и был единственный повод к применению высшей меры наказания. Лидия это знала. Она упала перед Каской на колени. Она распласталась перед ним, подметая длинными косами начинающих седеть волос кафельный пол компьютерного отсека. - Успокойтесь, маман, - Каска поднял её с пола. - Вам не причинят зла. Вас хотят спасти. С этими словами он, нажав кнопку, открыл раздвижную дверь, ведущую во двор тюрьмы. Бедная Лидия целиком положилась на его слова. Она не замечала, куда её ведут. Только увидев перед глазами плаху, она взвыла, хватаясь пальцами за плечи Каски. Палач связал ей руки за спиной, подвёл к плахе и поставил на колени. Она страшно завопила и вжала голову в плечи. Палач попробовал пригнуть ей голову за волосы, но она продолжала сопротивляться. Он растерялся. Здесь все ведут себя мужественно, уже смирившись со своей участью. - Нет, - заявил он. - Так не годится. Надо наколоть. Имелось в виду, наколоть снотворным, чтоб отрубить голову в бессознательном состоянии. Так всегда поступалось в подобных ситуациях. Каска подошёл и нагнулся над обеспамятевшей арцианкой. - Успокойтесь, маман, - промолвил он ласково, проведя ладонью по густым растрёпанным волосам Лидии. Она от удивления подняла голову и сглотнула слёзы. И тогда палач одним сильным движением пригнул её к плахе. - Я подержу, - отозвался Каска, - Успокойтесь, маман. Но маман уже не сопротивлялась. Она обессилела. Палач ударом огромного, толстого, начищенного до блеска топора отрубил ей голову. Каска смотрел на эту кровь и знал, что Цернт ему не простит. Как бы ни была виновата Лидия перед ним, но казнить собственную мать - это выходит за всякие рамки. Все, однако, обошлось для Каски благополучно. Крассиций не стал жаловаться на исход дела. Он только потребовал пересмотра завещания Лидии (она оставляла часть состояния храму Верховного Бога Арция). Избавившись от старой развратницы, Крассиций женился на молодой девушке, которая, по слухам, была его собственной дочерью от другой знатной арцианки, имевшей десять человек детей различного происхождения. Все они, однако, носили имя отца, одного из известнейших в городе ораторов, некоего Цериона. А Каска вскоре сложил с себя следовательские полномочия. Став снова свободным, он вскорости получил должность претора и уехал в Иберию, где шла война. Вернувшись через год домой, он на другой день после приезда имел счастье приветствовать Цернта у себя на вилле за городом. Каска любил войну. Его натура принимала целиком и полностью ярость схватки, блеск оружия, движение легионов, подвластных мановению руки полководца. Его интеллект, изощрённый и гибкий, его властность и темперамент - всё обещало в будущем великого полководца. Но солдатам, вообще людям суровым и по сути очень целомудренным, казалось странным и отвратительным, что их полководец после битвы бродит по полю, любуясь трупами и увечьями. Ходили слухи, что он даже добивает раненых. Его жестокость по отношению к завоёванному населению наводила трепет. При нём всегда находился палач и даже переносное пыточное кресло.