Это было прямо-таки изящно! Потом он опять распрямился. Ещё пошипел, теперь с явным оттенком удовлетворения в шипе, повернулся, забросав песком напрочь весь костёр, и убежал в пустыню. На горизонте долго мелькала его огромная тень. ЧАСТЬ 4. ШЕСТОЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ ГЛАВА 1. ОКВИНТ Кассий, Каска и Курион были одеты так, как вряд ли позволил бы себе одеться самый нищий из люмпенов Арция. Все трое были босиком, заросшие, грязные. Поэтому часовой у ворот лагеря, дородный, благообразный арцианец в панцире, сверкающем начищенными пластинами на новой жёлтой коже, счёл своим долгом прогнать их прочь. Он уже пригрозил, что велит убить их всех и позвал для этой цели солдата, сидевшего внутри частокола на деревянной табуретке и чистившего серебряные ножны меча. Солдат поднялся и подошёл к начальнику. - Доложите о нас главнокомандующему, - властно потребовал Курион. Его выговор, манеры, а также черты лица наводили на мысль о том, что он, вполне возможно, имеет право говорить с самим Цернтом. - Мы из-за радиоактивной черты, - попытался объяснить Каска. Кассий молчал. Он тяжёлым, ненавидящим взглядом обводил частокол и равнину рядом с лагерем. Былая ненависть к Цернту вдруг вспыхнула в нём с прежней силой. И он напрасно пытался её скрыть. - Кто их знает, - раздумчиво заметил солдат, обращаясь к начальнику. - Потом придется отвечать. Но в таком-то виде их к консулу нельзя. - Да, - согласился второй. - Отведи их на реку. И что-нибудь, какую-нибудь одежду. Пусть помоются, оденутся. Тогда я посмотрю. Каска с приятелями немного привели себя в порядок. Центурион завязал им глаза и препроводил к Цернту. Полагалось ещё связать им руки. Но в этих троих, несмотря на нищий вид, было столько знатности и породы, что центурион не осмелился. Цернт сидел за столом в своей палатке и писал. Он был предупреждён о визитёрах. Поэтому, когда они вошли, он не выразил удивления. Отложив самопишущую ручку, он посмотрел на них. Каска опустил глаза. Лицо Кассия исказилось. Он не мог забыть ничего. И именно на Кассия Цернт почему-то бросил наиболее благосклонный взгляд. - Надоело? - просто спросил Цернт. - Нет, - ответил за всех Курион. - Нисколько. Если ты не рад, мы сейчас же вернёмся. - Ну, с какой стати. Я вас казню, ребята. Прямо сейчас, пока ещё в лагере ничего не знают о вас. Без лишнего шума. Согласны? - Я не согласен, - глухо, сдавленным голосом произнёс Каска. - Прости, Цернт. - Прощу, - благосклонно отозвался Цернт, опять опуская голову в бумаги. - Я не сомневался, Каска, что ты попросишь прощения. Ты человек слабый. Ведь так? Каска опустил голову. - Сбежать за черту радиации для тебя значит - наложить на себя руки. Можно было бы и проще. А эти, - Цернт кивнул на Кассия с Курионом - сильнющие твари, оба. Я был бы рад считать их своими друзьями. Но я вижу по их глазам, что они обо мне думают. Вы, значит, согласны умереть? Прямой вопрос. Цернт не шутил. - Я клянусь быть тебе другом, Цернт, - сказал Кассий. - Ты знаешь, я человек слова. - Я тоже, - подтвердил Курион. - Клянусь. Цернт принял Кассия с Курионом в свой штат на правах легатов. Он не боялся предательства. Прошло очень много времени и о них никто ничего не знал. Для людей они были чужими - аотерцами. Что же касается Каски, то прошло всего сто лет с тех пор, как Цернт объявил его погибшим. Каска был умён и талантлив и вполне способен взбунтовать подчинённых против него, Цернта. Поэтому Каска никакой должности не получил. Цернт, между тем, продолжал отсиживаться на побережье, не вступая в битву с противником. Потому что противник его забавлялся. Бил аотерские лодки, приходившие сюда в помощь Цернту. На войне применение технических средств квалифицировалось как преступление против человечности. Но Оквинт с этим не считался. Он лишал Цернта продовольствия и денег и ждал, когда наконец тот надумает вступить в переговоры. Марк Оквинт вообще до смерти любил технику. Молодой аотерец (то есть для аотерца он был молод - всего около трёхсот лет), он сбежал оттуда самым оригинальным способом - на дельтаплане. Оквинт происходил из знатного рода и был очень богат. Но как и большинство аотерцев из высших слоёв общества, вернуться к прежней жизни не мог. В списках живущих его не было. Поэтому он мог только скрываться. Как иногородний и плебей он поселился в бедном квартале Арция. Здесь он приобщился к проблемам простых людей, женился, наплодил потомства. И возненавидел знать города, прежде всего Цернта, отравляющего город аотерскими отходами, распускающего зомби и ведьмаков. Трибунского возвышения он, однако, сторонился как чумы. Оквинт боялся всплыть на поверхность. Трибуны, красненькие, среди которых большинство каждый год были бывшие аотерцы, сами его заметили. И во время выборов кооптировали в своё сообщество. Отказаться он не мог. Да ему и самому уже давно хотелось. Как трибун он сначала вёл себя тихо. Был толков и внимателен к людям. Его выбрали на второй год и на третий. Оквинт обрёл уверенность в своих силах. И выступил в качестве главного зачинщика в очередной кампании против Цернта. Мало того, он в качестве народного вождя, сумел организовать ополчение. Противозаконное, так как он не был официально признанным полководцем. Оквинт собрал корабли и увёз своё войско в Иберию, надеясь наконец добраться до Цернта. Но дело его шло плохо. Оквинт уничтожил на побережье одиннадцать аотерских лодок. К Цернту же пришли подкрепления с севера, из-за Эбра. Вступать в решительную битву с Цернтом Оквинт боялся. В случае поражения деваться ему было некуда. Он был уверен, что Цернт не простит. Когда-то давным-давно, ещё знатным и богатым молодым арцианцем, он был любовником Цернта. И теперь, через много лет, Оквинт не мог рассчитывать ни на что хорошее со стороны Цернта, именно за то, что поднял на него руку. Оквинт бездействовал и размышлял, а потом резко переменил свою тактику. Так, что его приближённые сначала были в шоке. Вечером в пятницу он велел своим готовиться к предстоящей схватке, а утром вызвал Цернта на бой. Воины Оквинта, в основном наёмники из Северной Италии, народ суровый и умирать, безусловно, не боявшийся, были очень быстро окружены и разбиты. Сам Оквинт бросился в гущу схватки, надеясь, что его убьют. Но его все знали и старались не трогать. Оквинт ещё раньше получил серьёзную рану в руку и теперь быстро слабел. Он отошёл и сел на труп чьей-то лошади, обхватил голову руками. Его люди гибли рядом, а он сидел и медлил. Ему следовало попробовать пробиться к гавани и бежать на корабле. Но время шло. Кто-то окликнул его по имени, он поднял голову. Двое из окружения Цернта явились по его душу. Одного из них Оквинт сразу узнал. Это был Каска, его давнишний знакомый ещё по Аотере. Второй (это был Курион) соскочил с лошади и вежливо ему поклонился: - Эчелленце, наш шеф требует вас к себе. - Первый раз тебя вижу, - угрюмо заметил Оквинт. - Сумеешь меня туда доставить пожалуйста. Он встал. Для Куриона это была неприятная ситуация. Но он не растерялся: - Незачем, Оквинт. Право, не стоит. Оквинт смотрел на него ненавидящим взглядом. Он и вообще-то в жизни сильно напоминал тигра: цветом глаз, ярко-зелёных, светящихся, повадкой, манерами, а теперь к тому же был ранен. Курион сразу оценил свои шансы. Они были невелики, но он решил попробовать. Каска со стороны наблюдал за схваткой. Курион только защищался. Он выгадывал время. В конце концов Каска изловчился и напав сзади, ухватил Оквинта за шею аотерским приёмом, сразу пережав ему сонные артерии. Курион, тяжело дыша, стянул ему руки ремнём. Рана Оквинта продолжала сочиться кровью. Куриона передёрнуло: - Так не годится. Мы его живым не довезём. Они кое-как перетянули ему рану, взвалили тело на лошадь (Оквинт был без сознания) и отвезли в лагерь. Здесь Курион позаботился найти самого лучшего врача. Оквинта поместили в цернтовой палатке, где кроме него самого, жили ещё Каска и Курион. Ночью Оквинт очнулся. Бледная, зеленоватая луна светила в плохо зашнурованную полость палатки. Оквинт мучительно пытался понять, что это за свет. Потом он отвернулся и забылся опять. Вспомнился глухой квартал Арция, где он жил в последнее время, его жена, которая состарилась рядом с ним. Оквинт глухо застонал, ему стало страшно. Курион, читавший книгу на ложе напротив, поднялся и подошёл к нему. - Пить хочешь? Оквинт отрицательно помотал головой. Потом облизнул сухие губы и спросил: - Ты аотерец? Курион ответил утвердительно. - А кто, собственно? - Курион. Это имя ему ничего не говорило. В Арции целый род Курионов. А в Аотере... Он вспомнил что-то о некоем создателе паучьей кабинки. Может, это тот самый? Курион снова лёг на своё место. Видимо, он спал. Оквинт с тоской смотрел на лунную полость. Потом ему стало невыносимо. Он застонал, заметался. Курион снова поднялся и торопливо налил в глиняную кружку воды, накапал туда каких-то капель. - Пей, - приказал он, приподняв голову Оквинта. Но тот зачем-то сжал зубы. Куриону пришлось в очередной раз, ругаясь про себя, применить силу, разжать Оквинту челюсти и влить туда лекарство. Вообще, этот человек вызывал в нём глухое раздражение своей дикостью. Цернт не торопился уходить с побережья. Он поместил Оквинта в доме в гавани и велел бережно за ним ухаживать. Самого его Оквинт ещё ни разу не видел. Своё поражение и плен он переживал просто, как явление естественное и в порядке вещей. В доме была библиотека и всё своё время он проводил за книгами. Курион зашёл за ним вечером, когда Оквинт уже ничего нехорошего для себя не ждал и готовился ко сну. Он велел ему одеться и вывел на пронизанную ветром улицу древнего города возле Гибралтара. Небо, низкое, грязно-серое, обещало дождь и бурю. Они вышли на плоский широкий берег, заливаемый приливом. Вдали, на косе, маячила фигура Цернта. Когда они подошли, Цернт достал из складок плаща плакетку, вызвал лодку. Оквинт, когда поднимался по сходням, поскользнулся и свалился бы в воду, если бы Курион его не поддержал. В лодке было тихо и уютно, мягко жужжал мотор под полом. Цернт сидел у слабо светящегося экрана и наблюдал за диаграммами глубины и направления. Его профиль на фоне установки выглядел хищным и старым. Оквинт содрогнулся. Он чувствовал глубокое почтение к этому человеку. И в то же время знал, что тот поступит с ним самым мерзким и бесчеловечным образом. Но ничего не поделаешь. Цернт внушал уважение. Лодка остановилась. Автоматически открылся люк. Курион вылез наружу, и подав руку, помог выбраться Оквинту. Цернт, демонстрируя неожиданные в нём силу и ловкость, тоже выбрался наружу. В узкой шахте на немыслимой высоте горела жёлтая, древняя электрическая лампочка. Лодка покачивалась в колодце с морской водой. Стены шахты заросли слизью допотопных сине-зелёных водорослей. Всё вместе вызывало невыносимую тоску и Курион, который очевидно, был здесь впервые, весело заметил: - Декорация для последнего акта драмы. Цернт ничего не ответил. Он вывел своих спутников в коридор, когда-то видимо затопленный, так как в щелях каменной кладки сохранилась всё та же чёрная слизь. Цернт остановился возле боковой двери и открыл её, нажав компьютерную кнопку. Это была сухая уютная купольная гробница, приспособленная под жильё. Три каменных ложа по стенам, прежде очевидно, принадлежали мумиям либо саркофагам. Теперь они были застелены и на них периодически кто-то спал. Письменный стол из хорошего дорогого камня в углу возле камина. Цернт включил лампу и сел за этот стол, очевидно, возвращаясь к прерванному занятию, хотя сказать сколько времени прошло с тех пор, как он был здесь в последний раз, было трудно. Курион нашёл дрова и принялся растапливать камин, не потому, что в помещении было холодно, а за неимением чем заняться. Оквинт сел в угол кровати, поджав под себя ноги. Именно теперь, оказавшись наедине с Цернтом в его знаменитой на всю ойкумену камере пыток, он подумал о том, что пора попробовать оказать сопротивление. Если бы не Курион, он смог бы задушить Цернта голыми руками. Стоило дать понять Куриону, что они - товарищи по несчастью и в случае поддержки он, Оквинт, в долгу не останется. Курион растопил камин и весело отряхнул ладони, похлопав их друг о друга: - И то хорошо, что тепло будет. - А что плохо? - осведомился Цернт менторским тоном, который чрезвычайно не шел ко всей ситуации и вызвал у Оквинта гримасу отвращения. Он беспомощно посмотрел на Куриона. Вместо ответа Курион подошёл к кровати, на которой сидел Оквинт, сохраняя всё то же весёлое, добродушное выражение лица, схватил его за горло аотерским приёмом. Оквинт дёрнулся, силясь вырваться, но Курион уложил его навзничь и последнее, что он помнил, это жаркое дыхание Куриона у себя на лице и слова Цернта, говорившего что-то из немыслимого далека, как будто из морской бездны. Очнулся он, ощущая на своём лице всё то же горячее дыхание. Но это уже был Цернт. Оквинта передёрнуло от отвращения. Курион сидел сзади и держал его за руки, а голова Оквинта покоилась на курионовой промежности, прямо на мягких горячих яйцах и толстый длинный кол его мешал ему повернуть голову. Оквинт почувствовал вдруг невыносимый ужас ото всей ситуации, он взмолился, прося оставить его в покое или хотя бы сначала убить. К тому же раненая рука, не выдержав грубого обращения, опять засочилась кровью, и запах крови, гниловатый, сырой, примешиваясь к мускусному запаху цернтовых духов, вызвал в нём приступ тошноты. Цернт прекратил своё занятие (он ласково облизывал языком вспотевшее лицо Оквинта) и сел на нем верхом. - Хочешь умереть? - спросил он. - Подожди, сделаю. Курион, наблюдавший за цернтовыми забавами со стороны, отметил про себя то холодное стариковское равнодушие, которое Цернт на самом деле испытывал к своему жестоко страдающему, бессильному пленнику. Он не мстил, он просто забавлялся, а Куриона мутило от отвращения. Он под конец почувствовал огромную жалость. Он сам был весь залит кровью, и когда Цернт приказал (именно приказал, а не предложил) продолжить его занятие, он отрицательно помотал головой. Цернт усмехнулся и кивнул вниз: - Делай, получится, - ещё раз приказал он. Курион, морщась от отвращения, трахнул умирающего. Потом не выдержал и, обняв его, прижался к нему лицом. Цернт с любопытством наблюдал эту сцену. - Понравился? - нагло спросил он. Но Курион молчал. Он чувствовал себя измотанным морально и физически и ощущал на себе во всей полноте огромную власть Цернта. Поэтому когда Цернт выкатил на середину зала чугунное кресло для пыток, Курион не подумал протестовать. Оквинт метался, тяжело дыша. Курион поднял его на руки и усадил в кресло. Прикрутил руки ремнями к подлокотникам. Цернт длинным остро отточенным скальпелем вспорол ему грудную клетку. Оквинт поднял голову и посмотрел Цернту в лицо. Потом голова его опять бессильно упала на грудь. Он глухо застонал, когда Курион руками растянул края жуткой раны. Цернт грел в камине толстый железный прут. Потом достал его и сунул в рану, туда, где продолжало дёргаться обнажённое сердце. Оквинт вздрогнул и затих. Цернт бросил шипящий прут на пол. Курион дул себе на руки (Цернт обжёг ему суставы пальцев). Потом он заметил взгляд Цернта, устремлённый на лицо мёртвого Оквинта, удивительно красивое и спокойное, выражающее безмятежную радость по поводу того, что все пытки и истязания этого мира для него кончились. Курион позволил себе грязно выругаться по-финикийски и плюнул в камин. Потом занялся уборкой помещения. Цернт отнёс труп на кровать и предался там любовным утехам с самым смирным и покладистым партнёром, какого только можно было себе вообразить. Прошло часа полтора-два, прежде чем Цернт успокоился и снова сел за стол. Курион лежал на соседнем ложе и читал (книгу он взял с полки возле камина). - В Аотеру я не поеду, - твёрдо заявил он. - И не надо, - ответил Цернт. - Я сам съезжу. Цернт внёс тело, завёрнутое в простыню, в зал шестого отсека и положил на пол. Все молчали. Только Рамалий встал, подошёл к свёртку, открыл лицо покойника и с интересом посмотрел на него. - Не каждому дано так весело сдохнуть, - заметил он. - Зачем ты это привёз? - спросил Мюрек. - Верни мне его. - Зачем? Цернт вздохнул и, обхватив голову руками, скорчился в центральном кресле. Вид его выражал такую муку и безысходность, что Рил, обернувшись за своей установкой, свистнул. - Ты странный человек, Цернт, - медленно заметил Мюрек. - Я так полагаю, что когда всовываешь, заранее надо знать, чего хочешь добиться. - От мужика беременности не добьёшься, - возразил Комп. - Ладно, вернём. Мюрек, не вредничай. К Оквинту вернулось сознание и сразу явило ему весь кошмар, пережитый и будущий. Прежде всего он вспомнил, что Цернт убил его собственной рукой. А так как он, видимо, жив, то это значит, что он в шестёрке. От этой мысли у него потемнело в голове и он сразу резко раскрыл глаза. Зеленоватый мягкий свет установки вызвал мучительную резь где-то в глубине мозга, не в глазах. Оквинт отвернулся, успев заметить, что сидящий у экрана аотерец внимательно смотрит на него. Он как-то сразу вспомнил, кто это, хотя прошло столько времени. Комп поднялся и подошёл к лежащему. - Грудь не болит? - спросил он. Оквинт не ответил. Он смотрел в пространство своими ярко-зелёными кошачьими глазами. В них застыла звериная тоска. Комп подумал, что он, пожалуй, может понять Цернта, расправившегося с этим человеком подобным образом. Оквинт был похож на тигра, медленно приходившего в себя в клетке после того как его затравили и усыпили. Оквинт поправился быстро. Но работать не стал. Вместо этого он остался в комнате Компа в качестве его постоянного наложника. Никто, конечно, не возражал. За установкой Оквинт был не нужен. А если он после пережитого стресса жаждет расслабиться - пожалуйста. Комп, вернувшись к себе после работы в зале, сразу приступал к делу. И вовсе не потому, что ему самому этого хотелось. Оквинт, пережив весь ужас цернтова поступка, жаждал секса вновь и вновь. Только испытав всю возможную меру жестокости, он успокаивался. На самом деле Комп был добр к нему и полон сочувствия. Оквинт постепенно приходил в себя от страшных воспоминаний и примирялся со своей дальнейшей участью. Скоро он стал совсем здоров. Он вернулся за свою прежнюю пятую установку. Но проводил рабочие сутки за компьютерными играми. Никто ему не возражал. Он расслаблялся и развлекался, а ночью отдавался. Рилу, Рамалию, Компу кто в данный момент хотел жертвы сразу, без предварительных упрашиваний и уверений в любви. Мюрек его никогда не трогал. Он был главой отсека и потому человеком полностью принципиальным. Хотя, скорее всего, древний Мюрек до некоторой степени утратил вкус к сексу. Его могла возбудить только постоянная привязанность, например, к Компу, к которому он при этом никогда не утрачивал уважения. Либо нечто из ряда вон выходящее. Мюрек заказывал себе в тринадцатом беременную девочку. То есть, особу тринадцати-пятнадцати лет, которой специально зачинали для этой цели. Она жила в одиночке, за нею ухаживали, доводили до четвёртого месяца. Потом смерть являлась к ней ночью в абсолютном мраке. Мюрек любил при этом ещё мазаться зеленоватым фосфором. Сам он очень хорошо всё видел. Он стаскивал девицу с постели, грубо раздевал её, охрипшую от крика. Этих криков никто никогда не слышал, стены камер были звуконепроницаемы. Он демонстрировал сначала своё светящееся во мраке копьё, потом ставил беременную лицом к стенке и вышибал из неё зародыш. После этого, если жертва ещё не скончалась, её полагалось задушить. Здесь же была печка для утилизации трупов (их никто никогда не вскрывал и не свидетельствовал, женщина в Аотере приравнивалась к животному). Иногда аотерцы доставляли себе более изысканное развлечение. Они доводили жертв до "кукольных родов". Выбив зародыш и не прикончив девицу, её лечили, а потом подвергали этой процедуре снова и снова. Она сходила с ума. Ей анестезировали и расширяли матку и клали туда пластикового младенца. Она вынимала его оттуда руками сама, нянчила, играла с ним, потом снова засовывала. Мюрек любил забавляться с кукольницами. В прошлом это были ослепительно красивые молодые гречанки. От издевательств и деградации лица их оплывали, щёки набухали, глаза становились как пуговки. Огромные груди, всегда полные молока, вспухший живот, постоянно распущенные волосы (за которыми ухаживали биороботы-прислужники). Кукольный секс, было время, вызвал бурю возмущения среди молодых аотерцев. То, что старики позволяют себе такое, казалось им отвратительным. Но не было на свете вещи, пожелав которую, Мюрек не отстоял бы её перед всем светом. В остальном, как сказано, он был принципиален. И даже добр. То есть, он вообще был добр. К умным и отважным жертвам судьбы, таким как Оквинт. Администрация Аотеры, узнав что виновник гибели посланных на побережье Иберии подводных лодок находится в шестёрке, затребовала его. Но Мюрек дал понять, что пленника он не выдаст. Своих же предупредил раз и навсегда, чтоб они не перебарщивали. Оквинт выздоравливал физически и впадал в глубокую депрессию. За установкой ему постоянно казалось, что он спинным мозгом ощущает на себе презрение окружающих. Он поворачивал голову и смотрел на рядом сидящего Рила. Лицо у того было каменным. Точёный профиль аотерца, глаза бледно-голубые, с застрявшей в них искрой от экрана. Нет. Рил, безусловно, по-прежнему испытывает к нему симпатию. Оквинт не догадывался, как часто сам Рил искоса наблюдает за ним. У Оквинта, опытного компьютерщика, глаза были совершенно не компьютерные: расширенные зрачки, не суживающиеся от яркого света. Взгляд не то чтобы затравленный, а абсолютно пустой. Оквинт чувствовал себя уничтоженным. Это был осколок керамической вазы, в которой Оквинт прежде держал щётку, пасту и депиляционный крем. Он знал, что его усилия тщетны. Но, с другой стороны. Весь упор был на то, что на самоубийство он решился совершенно неожиданно. Даже Мюрек не должен был ничего заметить. Просто утром, когда малость заросший щетиной Оквинт (он продолжал тщательно ухаживать за своей внешностью) доставал из вазы тюбик с депиляционной пастой, ваза упала и кокнулась. В помещении Оквинта не было ничего даже отдалённо напоминающего нож или иглу. Поэтому он с интересом пошевелил кончиком ноги осколки. Один был маленький, треугольный, с острым сколом тёмно-коричневой глазури по краю. Оквинт припрятал приглянувшийся осколок, остальные убрал в мусорный люк. Теперь он сидел в горячей ванне и старательно перепиливал себе вену на запястье. Он пропорол кожу, но вена, слабая и тонкая, как у женщины, спалась и её невозможно было поддеть. Оквинт прислушался. Было тихо. Даже хромированный кран не капал. В Аотере всё оборудование, как правило, было исправным. Оквинт откинулся в ванне, его передёрнуло. Мучительно ныл живот. Вчера Рил отделал его немилосердно и, кстати, обещал, что заберёт на следующей неделе. Сегодня к нему явился Комп. Но Оквинт, обычно безотказный, пожаловался на дикую боль (что было правдой) и Комп, мягко пошутив, оставил его одного, посоветовав при этом напиться анальгину со снотворным. Теперь аотерец, решившийся на суицид (за это наказанием было пыточное кресло), мучительно размышлял. Мысли вертелись вокруг осколка. Оквинт, умеющий драться и держать в руках оружие, не задумываясь нанёс бы себе рану кинжалом или мечом. Но перепилить тупым глиняным осколком вену было выше его сил. Ему было противно. Его буквально выворачивало наружу от всей процедуры, являвшей по сути, всю мерзость самоубийства. Он ещё раз осмотрел свою руку. От горячей воды вены в сгибе локтя вздулись. Оквинт закрыл глаза и полоснул осколком по вздувшейся, раскрасневшейся плоти. Мерзкое ощущение, резко взвинтившись, вдруг сразу пропало. Он открыл глаза. Чёрная кровь, бурля небольшим ключом на месте двух порезанных вен, стекала в ванну, расплываясь в ней внизу и сворачивалась в тонкую плёнку сверху (вода была очень горячей). Оквинт вздохнул с облегчением. Потушил свет, нажав контактную кнопку в стене. Потом лёг плашмя в воду и закрыл глаза. Трудно сказать, сколько прошло времени. Может, минут пять. Может - полчаса. Оквинт вздрогнул и снова открыл глаза. Вокруг по-прежнему была непроглядная темень. Только... только теперь он лежал в постели, накрытый тёплым пушистым синтетическим одеялом! Оквинт застонал и заскрипел зубами... Обнаружили его в то же утро. И положили под компьютер. Он был не настолько мёртв, чтоб самим восстанавливать его клетки. Комп просто заложил программу в установку. Установка с Оквинтом в центре зала проработала всего неделю. Потом его перенесли в спальню и оставили одного. Всё было по-прежнему. Оквинт сидел за своей пятой установкой и занимался той мелкой работой, которой снабжал его Мюрек. Все молчали и были по-прежнему доброжелательны. Но он знал. Что расправа в шестёрке осуществляется внезапно, без предупреждения. Мюрек сидел за установкой в своей комнате. Он, конечно, заметил, как двери бесшумно раздвинулись. Но не повернул головы. Его освещённый ядовитым зелёным светом экрана профиль оставался бесстрастным. Оквинт прошёл вглубь комнаты и сел в кресло сбоку от Мюрека. Он молчал. - Мюрек, - проговорил он наконец. - Да? - Я сделал глупость. - Ну, знаешь ли. Сколько я на тебя смотрю, Оквинт, ты всю жизнь этим занимаешься. Делаешь глупости. Оквинт пожал плечами. Ему не было обидно. Мюрек был прав. - О чём ты хочешь просить меня? Оквинт промолчал. Он только наклонил голову. Признаваться в том, что боишься пытки. Всё-таки, он трансплантат. Арцианец. Мужчина. - Мюрек. - Ну? - Я не прошу тебя нарушить аотерский закон. Нет. Просто обрати внимание на такую вещь. Я ведь вернулся оттуда. - И снова захотелось? Оквинт горестно кивнул. Он был вполне искренен. - Мюрек, послушай. Я хочу сказать тебе. Цернт, он... Я не занимался этим все двести лет, как сбежал отсюда, - прошептал он сквозь зубы. Мюрек откинулся в кресле и внимательно, но всё так же бесстрастно посмотрел на него. - Тогда почему теперь ты так яростно предаёшься этому занятию? Ведь они, - Мюрек кивнул в сторону зала, где работали его коллеги, - они вполне лояльны в таких случаях, как твой. Оквинт сидел, тяжело дыша. На лбу у него выступила испарина. - Это был шок, Мюрек, - объяснил он. - Я... я вообще не хочу жить. Но если уж это неизбежно, не усугубляй мне и без того болезненную ситуацию, а? - Боишься пытки? - просто спросил Мюрек. Оквинт сглотнул подступивший к горлу комок: - Да. - А почему не хочешь жить? - Я не салага, - Оквинт дышал всё так же тяжело, сидел, сцепив руки на коленях. - Салага, - утвердительно, безапелляционно заявил Мюрек и кивнул. - Можешь мне поверить. Я знаю. И изнасилованных. И таких, которые с детства этим занимаются. Ты салага. - Между прочим, - жёстко заметил Мюрек, вернувшись к своей работе, - я не собирался тебя пытать. Опять наступила тишина. - Видишь ли, - объяснил Мюрек. - Здесь у нас нет дискриминации по отношению к пассивным. Они очень талантливые и умные люди, как правило. А ты, сумев сбежать отсюда, доказал, что обладаешь и умом и волей. Теперь ты в беде. Неужели ты думаешь, мы не способны посочувствовать? - Пойми, Оквинт. Я просто не верну тебя в следующий раз. В самом деле. Это твоя проблема. Не хочешь жить - пожалуйста. Оквинт встал, намереваясь уйти. Но Мюрек остановил его. - Постарайся простить хотя бы себе самому то, что не можешь простить людям, сказал он ему. Оквинт кивнул и вышел. У Цернта с Мюреком была давнишняя негласная договорённость, что Цернт может появиться в отсеке без опасности быть задержанным аотерцами. Периодически Цернту нужен был дельный совет или ему необходимо было пообщаться с Мюреком с глазу на глаз, без помощи компьютера. Поэтому когда Цернт появился в отсеке среди рабочего дня, никто не удивился. Все пятеро обитателей шестёрки были за установками. Курион, сопровождающий Цернта, скромно уселся на выступ стены в углу. С шестёркой у него были связаны самые болезненные воспоминания. Хотя по его виду нельзя было сказать, что он боится. Цернт же непринуждённо уселся в центральное (пыточное) кресло и принялся болтать о том, о сём. Оквинт окаменел за своей установкой. Он продолжал машинально работать клавишами, но чувствовал, что его мутит. Было совершенно очевидно, что Цернт приехал за ним. Через некоторое время Цернт поднялся: - Поехали, Оквинт, всё. Отпуск кончился. Оквинт покорно встал. Обвёл взглядом сидящих за компьютерами. - Прощайте, ребята. Спасибо за всё. В Арции Оквинту предстояло вступить во владение древним наследством своего рода. Кроме того, Цернт намеревался вернуть его в сенат. ГЛАВА 2. КОМП Мюрек упустил себя в компьютер не по оплошности. Просто за тысячелетия работы в его установке накопилось слишком много сведений о нём. Последнее время он работал напряжённо, стараясь выдавать о себе как можно меньше информации. Но время шло. Два-три штриха - и портрет был готов. Мюрек убедился в этом. В том, что в компьютере сидит второе "Я", жаждущее выбраться наружу. В сущности, Мюрек уже был очень стар. Для окружающих, для всей Аотеры было бы лучше, если бы его обновили, заменили копией. Но, конечно, не для него самого. Копия - это не ты сам. Это ты, но не ты лично. И если ты умрёшь, то очевидно, не сможешь утешиться тем, что для окружающих останешься жив. Комп ничего не замечал. Мюрек, человек глубокий, как морская бездна, умел скрывать эмоции от окружающих. Но он боялся. Что где-нибудь на побережье его второе "Я" вылезет из паучьей кабинки в новом качестве. А уж на что способен он, Мюрек, вообще, это для самого Мюрека представляло неразрешимую задачу. Годы шли. Компу с Мюреком давно уже необходимо было съездить на побережье за черту радиации. Биологи говорили странное, надо было проверить. Утром Комп с Мюреком собрались и уехали, не простившись с работавшими в зале Рилом и Рамалием. Вечером они собирались вернуться. Комп, любивший исследовать побережье в одиночестве, оставил Мюрека на поляне, а сам углубился в чащу. Он бродил часа два, нашёл интересный объект, ползучий сланец, новую форму жизни, о которой говорили биологи. Это были запрограммированные природой камни из керогена, способные передвигаться и впитывать солнечную радиацию. Встретиться с Мюреком он должен был всё там же, на поляне в зарослях древовидных папоротников. Комп заметил фигуру Мюрека сквозь стволы деревьев. Он что-то жёг на поляне. Комп выступил вперёд и отшатнулся. Это что-то было труп. Труп Мюрека, уже обгоревший. Другой Мюрек стоял над ним и кончиком ноги подбрасывал ветки. Он обернулся. Комп дико заорал и снова бросился в чащу. Мюрек догнал его и опрокинул. Комп отбивался, но тщетно. Мюрек всегда был намного сильнее. Он придушил Компа аотерским приёмом и отнёс в лодку. Комп очнулся и заплакал. Он лежал и обливался слезами. - Я не знал, что ты меня так любишь, - весело заметил Мюрек. Комп продолжал лежать беззвучно, в глубоком горе. - Послушай, но почему ты думаешь, что я не то, что было прежде? - спросил Мюрек. Но Комп знал. Многие годы его мучило одно воспоминание. Он не мог сказать с точностью, было это или нет. Ещё тогда, когда он с группой американцев исследовал морские глубины и началось радиоактивное заражение планеты, они не знали, что им делать.