Сердце взял мое сын мага, кубки магов срок подать,

Ведь теперь для нас не благо — в праведности пребывать.

Разлучился я с луною, вне себя я быть хочу:

Чаши мне подай, о кравчий, небу вечному под стать.

Нам, кабацким забулдыгам, пить вино разрешено.

В том, кто видит мир в руинах, поселилась благодать.

Кравчий, мы впитали душу жизненосного вина,

Но уста усладу пьющих не желают уставать.

Хмель сродни душе и крови, не затем ли мудрый врач,

Кровь пустив, ее частицы склонен «душами» назвать?

Поутру б опохмелиться, да закрыт питейный дом,

Вот и я зову аллаха — «Все способный отверзать!»

Отчего в питейном гомон? Видно, с девушкой-лозой

Навои, подобно пиру, любит шашни затевать.

От синих язв камней разлуки я погорел средь бела дня,

Гумно мое заполыхало в ночи от серного огня.

Мою унылую лачугу огонь разлуки озарил,

Из-под ее убогой кровли тьму непроглядную гоня.

На коже родинку и алиф ты, взяв индиго, навела;

И алифы стал вырезать я, и язвы прижигать, браня.

Для стрел ее метою сделал я сердце — и разбогател:

Дороже яхонта отныне стрела любая для меня!

Украсив золотой фольгою обличья роз в моем саду,

Она ушла, осенним тленом цветник весенний осеня.

Спасенья от самодовольства я и мечети не сыщу.

Я в винном кабачке, отшельник, — там и отыщешь ты меня.

О Навои, пятном родимым она мне заслонила свет,

И вот я, раздирая ворот, скриплю каламом, жизнь кляня.

Сердце кровью из ран обагрить я сумел

И в багряный тюльпан превратить я сумел.

Льдистым взором — рой капель на стрелах твоих —

В градин полную горсть остудить я сумел.

Ту луну, что зеницею ока была,

Чернотою тоски окружить я сумел.

Гнать меня? Просыпаться не стала она!

До утра как собака провыть я сумел.

А узрев пузырьки на поверхности вод,

Нежность уст твоих вообразить я сумел.

Хоть небесная мне и грозила карга,

Козни злобные предотвратить я сумел.

Знак несчастья на желтом лице Навои

Мыслью в желтый тюльпан обратить я сумел.

О соперники! Вам чаша вожделенья и желанья,

Нам — приют тоски недужной и тревоги расставанья.

Я любовью весь истерзан, тело все в кровавых ранах,

Будто недруги решили, чтоб платил им кровью дань я.

Дом Фархада и Меджнуна — это горы и долины.

Я от их оков свободен в бесприютности скитанья.

В миг, когда младая пери поселилась в сердце мудром,

Обернулись безрассудством все дотошные познанья.

Нет, в душе шалуньи этой не вписал я свое я имя:

В ней бесследность, безымянность, отраженье без прозванья.

Я сражен любовью насмерть, но — умри сто мне подобных:

В сердце, ласковом лишь с виду, не отыщешь состраданья!

Старца древнего, о боже, ты смутила мимоходом;

Так пускай пройдет во благе гордость самолюбованья!

Все грехи прости, кабатчик, мне, отшельнику дурному:

Мне за зло — добром платил ты с постоянством упованья.

Ты про Навои сказала, будто любит он другую:

О творец, бессчетны этих подозрений сочетанья!

Знайте, что все розы мира — колкости шипов не стоят.

Розоцветных вин кувшины — бед хмельных оков не стоят.

Если шах тысячелетье всей подлунной будет править,

То и мига униженья дни всех тех веков не стоят.

Все отрады в продолженье жизни сотен поколений

И минуты лицемерных властных пустяков не стоят.

Коль сандал или алоэ ты швырнуть захочешь в пламя,

Дым окутает жаровню — и жаркое дров не стоит!

Все манящие в походы царства дальних небосклонов

Едкой пыли от походных грубых башмаков не стоят.

Ежели в любимой близость длится месяцы и годы,

Но соперник есть — услада пары медяков не стоит!

Горний мир небытия ты, Навои, иному миру

Предпочти. Все ласки света двух хромых шажков не стоят!

Луна в носилках, о постой, постой,

В моих глазах останься на постой!

Твои глаза убийцами слывут,

Но злей их — яд, коварный и густой.

Вздыхать я стал бы у твоих дверей, —

Вздох обернется смертной пустотой!

Я стал Меджнуном у второй Лейли.

Чудак смешон своею простотой.

Не диво, что полудремотных глаз

Полудобычей стал певец простой.

На родинку бы милую взглянуть

И захлебнуться счастья высотой.

О Навои, не думай о себе:

Твой идол полн бесцельной суетой!

Зеркало становится водою от лица, что темень гонит прочь.

Точно так, как ледяным сосулькам солнца вешнего не превозмочь.

Приподняв платок, ты показала, что равно прелестны лик и стан,

Будто это в самый миг навруза, где спешат сравниться день и ночь!

Коль зашить расселины захочешь — в сердце, обращенном в сто кусков,

То стрела, сшивающая сердце, станет для тебя иглой точь-в-точь.

Дремлют искорки разлуки в теле, превращенном в неостывший прах,

Будто пламя, что булат из камня высекает, хлещет во всю мочь!

Что ж ты мое сердце изловила, что ж ты столько раз меня гнала:

Ведь бежав из плена, зверь не станет больше до ошейника охоч!

Кравчий, в моем сердце скорбь вселенной, вековечной горестности дщерь, —

Сделается пусть огонь печали чашею веселия точь-в-точь!

Откажись же от души и тела, Навои, — ведь нет в любви земной

Средства против горестей и жалоб: лишней мукой сердце не морочь!

Правоверные, слышите вы себялюбца стенанья?

Взвился вопль до небес из страны, где живут мусульмане.

Обещал мне лобзания твой животворный рубин:

Хоть была это ложь, оживили меня обещанья!

Солнце вырвалось ало из ласковых прядей твоих,

Словно птица из плена, безумец — из пут назиданья!

В дни разлуки забыла меня луноликая та:

Если близость найду, позабуду про дни расставанья.

Если в чаше вина отражен мой прелестный кумир,

Нечестивцем я стану, расставшись с той сладкою данью.

Ты, что чести и славы все требуешь от Навои,

Знай — от чести и славы ушел он в земные скитанья.

Цвет прядей твоих — это амбра иль мускус Китая?

Вкус губ твоих — сахар иль меда струя золотая?

Бесчестья зуннаром не стали ли пряди твои?

Не клонят ли смертные выю, его обретая?

Не сердца ль огнем пламенеет твой жаркий рубин?

Не в чаше ль твоей — роза светится, как огневая?

Сердечной казны не стрела ль твоя стала замком,

Где свежие губы, как перстня оправа литая?

«Хмельного влюбленного я умертвила!» — скажи.

Противились шейхи, но ты их взманила, блистая!

Дехканин, меня в ее сад и цветник не тяни —

Жасмин или роза верней? Вот задача простая!

Как лед ее сердце… Что ж сделаешь ты, Навои:

Издашь ли ты вопль, иль заплачешь, тоски не скрывая?

Соловей, лишенный розы, умолкает, не поет;

Попугай, лишенный лакомств, красноречье где найдет?

Я твоей любви лишился. Словно пламя — каждый вздох.

Я вздыхаю, опасаясь, чтоб не вспыхнул небосвод.

И за то, что я не плачу, ты не упрекай меня:

Кто давно от скорби умер, разве может плакать тот?

День и ночь молю аллаха — умертви, но не карай!

Лучше потерять мне душу, чем терпеть разлуки гнет.

Вкруг свечи своей улыбки ночью вился мотылек,

Он свечи своей лишился в час, когда заря встает.

Навои с тобой в разлуке птицей безголосой был.

Не лишай раба отныне царственных своих щедрот!

Стрелы милой полетели в грудь мне, обнаружив путь

Смерти — к сердцу, ну а сердцу входом в жизнь тот служит путь.

Как с окружности высокой к центру линии ведут,

Так с небес несутся стрелы, намечая в душу путь.

Стрелами я весь изранен, горем я пронзен насквозь,

В ливне стрел моя дорога, мой все хуже, хуже путь.

Пусть моей разлуки раны будут, как пути чертеж.

Пусть моей прекрасной пери будет нужен этот путь.

У меня перед глазами ярких уст твоих мечта.

Кровь из глаз моих струится — с мукой дружен этот путь.

Как же в кабачок свиданья, виночерпий, мне пройти? —

Держит молодой и старый в сторону все ту же путь.

Навои, я зашиваю раны на груди своей,

Чтоб осталась пери в сердце, чтобы закрыть наружу путь.

Недруги меня чернят. Кто подскажет, как мне быть?

Пери, я не виноват. Кто подскажет, как мне быть?

Обижаемый людьми, их обидчиком слыву,

Все в стране меня бранят. Кто подскажет, как мне быть?

Пери — наилучший врач. У меня любимой нет,

Смерти избегу навряд. Кто подскажет, как мне быть?

Я народу нес добро, а народ со мной жесток,

Милостью господь богат — пусть он скажет, как мне быть?

Навои, покину я родину — в родном краю

Ничему уже не рад. Кто подскажет, как мне быть?

Если б был я быстрым ветром, я б своей любви достиг.

В прах у ног твоих прекрасных уронить хочу свой лик.

Меж камней в пустыне дикой окровавленный тюльпан —

Я камнями милой ранен, я того цветка двойник.

Плачет все, когда я плачу, посмотрите на меня —

Каждый глаз мой полон крови — он кровавых слез родник.

Клюв у ворона как будто красных губ твоих рубин, —

Будто бы к губам любимой хищник в степь любви проник.

Глаз мой — цель, стрела-ресница, целься, целься прямо в глаз,

Чтобы образ нежной пери из жемчужных слез возник.

Небо, красотой своею не торгуй — твоя звезда

Драхмы для слепца не стоит, в темноте он жить привык.

Пишет Навои о пери, рассыпает жемчуг слов,

Пери же в него кидает только камни каждый миг.

Хвала, вложившему в уста Посланца Своего,

Слова о мудрости для мироздания всего.

Посланник людям передал прекрасные слова,

Заметив: назидания не праздная молва.

Найдите от невежества в них избавление,

Укрывшись мудростью прибежища учения.

И обретайте в них спасение от муки ада,

Блаженствуя душой своей в раю средь сада.

Да не умолкнет меж людей, хвала величию Его,

И приумножится почтение к Посланцу от Него.

Джами — в сиянии вождь людей благочестивых,

Подобен кубку, совершенному от линий зримых,

Он близок мне и правит мною, с тёплой добротой,

К нему склоняюсь я, он и наставник, и учитель и мой.

Наполнен мир всем тем, что он народу написал,

Собрания стихов и сочинёнья в прозе он создал.

От хиджрата восемьсот и восемьдесят шесть лет прошло,

Сказал народ, что вновь Джами сияние взошло.

Нет, это больше дара, «Арбаин» собою удивляет,

Стихи его на языке фарси, святое в прозе украшают.

Безбрежием души все сорок назиданий расцветали,

И сердцем наслаждаясь ими, люди цели достигали.

Но наслаждались люди «Арбаин» лишь на языке фарси,

А тюрки с пользою постичь стихи те не могли.

Тогда я цель поставил пред собою: для народа моего,

Переложу стихи, не пропустив из «Арбаина» ничего.

И мой порыв сложить стихи на тюркском языке —

Он поддержал как друг, дав благословение мне.

Промчался день в трудах, второй догнал его,

«Чихил хадис» я написал до срока своего.

Цель добрая моя, достигла своего свершения,

Итог — стихи, на них лежит его благословение.

Мой шах, надёжная опора Шариата,

Почтеньем украшающий заветы Мухаммада,

Надеюсь, строки мною сложенных стихов,

Оставят в сердце отпечаток ясных слов.

И с наслаждением святую прозу постигая,

Познает вновь её, стихами правду обретая.

И вслушавшись сегодня в строки назидания,

Поймёт, что стражник преподнёс ему познания.

Не является мумином (правоверным) ни один из вас,

Кто ближнему не позволяет то, что позволяет самому себе.

Не будет в жизни правоверным тот из нас,

Кто, в вере получая сотню наслаждений,

Живёт, не позволяя совести своей,

Собрату получать от блага тех же постижений.

Всё, что Аллах позволил и запретил, повелел любить и ненавидеть,

совершенствует веру.

Любовь и ненависть, запрет и разрешение,

Всё от Него, и всё Его определение.

Добьётся милости, идущий за Аллахом,

Кто вере предан правоверным украшение.

Муслим есть тот, от языка и рук которого муслимы в безопасности.

Кто правоверным хочет стать, лишь душу отдаёт,

Пусть знает: это так немного и почти не в счёт.

Тот истинным по праву мусульманином зовётся,

От дел которого в спокойствии народ живёт.

У мусульман не должно быть двух качеств:

скупости и плохого поведения.

Себя, считая правоверным, над миром жемчуга рассыпь,

Живи, как все, и для народа свечой гори, душой светись.

Скупое сердце — мир без света, и не создание Творца,

Бесчестно то, что не от Бога, копить бесчестие стыдись.

Человек стареет, но у него молодеют две черты характера:

Скаредность и долгие надежды.

У человека с восхождением к старости своей,

В делах препятствий больше среди дней.

Но два явления в душе всё больше молодеют,

Скупой характер, и мечты, не ставшие бедней.

Кто не благодарствует людям, тот не благодарствует Аллаху.

Кто благодарности души Творцу желает принести,

Пусть для начала благодарности народу преподносит.

Кто не живёт без уважения к подобному себе,

Тот и Творцу устами ложь души своей возносит.

Кто не милостив к народу, к тому не милостив Аллах.

Себе желая милости Творца,

Дай милости народу — от себя.

Кто милостив к народу не бывает,

Тому и милости Его одна мечта.

Мир подвергнут отвержению, и отвергнуто всё, что в нём есть,

за исключением произносимого имени Аллаха.

Весь мир и всё что, связь имеет с ним,

Он проклял и отверг для нашего сознания.

Лишь тот, кто имя Бога произносит,

Живёт по милости Его благодеяния.

Прокляты рабы динара, прокляты рабы дирхема.

Хвала, кто чист душой и лишь добро творит,

Не замечая золота и серебра монет не согрешит.

Но проклят, будет тот, кто, став рабом, средь дня,

Перед монетами из золота и серебра не устоит.

Движение при омовении увеличивает твою долю.

Кто постоянно омовения себе вершит,

С того и грязь с водою тело покидает.

От чистоты и жизнь в благодеяньях длина,

Ну а печаль тому, кто воду отвергает.

Правоверному не причиняют боли из одной дыры дважды.

Почувствовав в укусе зубы близкого тебе,

Не медля расставайся с ним, подумав о себе.

Не жалит правоверного змея, два раза

Познавшего укус змеи, таящейся в норе.

Обещание — долг.

Тот, кто словами что-то обещал,

Обязан выполнить, что сделать намечал.

Ведь обещание не меньше суммы долга —

Так исполняй всё так, как Он нам наказал.

Собрания предполагают благонадёжность.

Услышанное в узком обществе людей,

Храни надёжно и по ветру не развей.

Слова из уст предательством взлетев,

К тебе вернутся недоверием людей.

Советчик — доверенное (лицо).

Тот кто доверил свой секрет другой душе,

Весь в ожидании хорошего совета.

Но утаит совет лукавый человек,

Укрыв совет в душе без искры света.

Выгадывает щедрый.

Раздай, что нажил — в щедрости вся выгода твоя,

Ведь в мир иной имущество с собою не возьмёшь.

Всё то, что ты скопил, оставишь в этой жизни,

И только память благодарную с собою возьмёшь.

Долг — порок веры.

Спеши исполнить обязательства свои,

Не украшают совесть все твои долги.

Возврат долгов — закон для правоверных,

Не исполнение их — неверные шаги.

Довольствуйся те, что не превышает.

От корысти и жадности избавиться сумей —