— Ах, это? — силился улыбнуться Б. — Это… Да, припоминаю… Я, кажется, дал этому человеку папиросы… правильно, коробку папирос… и воспользовался его спичками. Что, разве это запрещено в вашей стране?

— Нет, почему же? Совсем не запрещено. Но вот платить две с половиной тысячи рублей за коробок спичек…

— Но я не платил, ничего никому не платил — это же ложь, сплошная ложь!..

— Вы на этом настаиваете? А вот ваш сосед по скамейке, этот самый Семенов, тот сразу признался. Вам предъявить его показания?

— Зачем? — стоял на своем Б. — Он лжет.

— А вот этот акт? — спросил генерал, протягивая Б. акт, составленный в отделении милиции Мироновым. — Это что? Тоже ложь?

— Ложь, — твердо сказал Б.

— Ну, а отпечатки ваших пальцев на деньгах — это, как по-вашему, тоже ложь?

Б. прикусил губу и ничего не ответил.

— Итак, — настойчиво повторил свой первоначальный вопрос генерал, — почему вы уплатили две с половиной тысячи рублей за спичечную коробку?

— Простите, господин генерал, — как мог искреннее воскликнул Б., прикладывая руки к сердцу, — но я вас действительно не понимаю! Деньги? Не знаю. О чем вы говорите? Клянусь вам, я давал какому-то человеку на бульваре самые обыкновенные спички. Самые обыкновенные. Ничего, кроме спичек, в той коробке не было.

— Охотно верю. В той коробке, — генерал нажал на слове «той», — которую передавали вы, — не было. Но ваш сосед вернул вам не ту коробку, что вы ему дали, а другую, и это была не совсем обычная коробка. Она содержала кое-что, помимо спичек. Недаром же вы выложили за нее такую сумму. Так вот, не угодно ли будет вам сказать, что вы рассчитывали обнаружить в этой коробке спичек? Не желаете? Тогда я скажу. На этой самой, как вы изволили выразиться, обыкновенной коробке под фабричной этикеткой наклеено несколько кадров микропленки с шифрованным текстом. Да, да, кадры микропленки с текстом, который зашифрован. Кстати, вы не хотели бы дать нам ключ к этому шифру? Не хотите? Не надо. Разберемся сами. Нам не впервой. На одном кадре, между прочим, имеется текст без шифра. Записочка. Ее уже прочли…

— Бог мой! Шифр, записка! — ломал руки Б. — Но я ничего не знаю… Слово джентльмена, не знаю.

— Верю, — спокойно заметил генерал. — Содержание этой записки, как и шифра, вы, конечно, не знаете. Больше того, смею вас заверить, теперь уже и не узнаете. Никогда. Что же до остального, так тот, кто передал вам этот коробок спичек, — тот самый Семенов, что подсел к вам на бульваре, — так он все рассказал. Повторяю, он ведет себя куда искреннее, нежели вы. Кроме того, отпечатки пальцев сохранились не только на деньгах, но и на коробках: как на той, так и на другой. За что вы платили деньги — известно. Как видите, вы изобличены. Мой совет: бросьте бессмысленное запирательство и расскажите всю правду. Так будет лучше. Лучше для вас, в первую очередь.

Б. молчал.

— Как вам будет угодно, — пожал плечами генерал и нажал кнопку звонка. — Уведите…

Когда дверь за Б. закрылась, генерал повернулся к Миронову:

— Что, Андрей Иванович, сгораете от любопытства? Признаюсь, я и сам рад бы поскорее узнать содержание шифрованной записку — это не так просто, шифр сложный. Специалисты говорят, придется повозиться. Что же до записки, так вот она. Тут тоже не все ясно.

Генерал взял со стола лист бумаги и протянул Миронову. Там значилось:

— Нуте-с, что скажете? — спросил генерал, с интересом поглядывая на Андрея, ожесточенно ерошившего свою шевелюру. — На шахматный ребус похоже. Не находите?

— Гм, ребус, — протянул Миронов. — Ребус… ребус… Разгадывали мы и ребусы… разгадывали… Случалось… Ну, что касается Ферзя — так это вопрос ясный: Ферзь — Войцеховская. Когда я допрашивал Семенова в отделении милиции, он сказал, что спичечную коробку получил от женщины, известной ему под кличкой Ферзь. Больше он о ней будто бы ничего не знает. Но нам-то известно, кто вручил ему коробку, — Войцеховская. Она и есть Ферзь. Это, полагаю, вне сомнения. «Рокировка» — тоже понятно. Это опять о Войцеховской. Сообщается, что она думает бежать за границу. И это мы знаем. А вот «Король», который «взят»… «Король»?

— А не думаете ли, Андрей Иванович, что Король — это Черняев? Вернее, тот, кто выдает себя за Черняева? — спросил генерал.

— Признаться, я и сам так подумал, — вздохнул Миронов. — Хорошо, если бы было так, все было бы куда яснее, но так ли это?

— Полагаю, что так, — уверенно сказал генерал. — Кто же другой? Взят-то псевдо-Черняев. Нет, сама логика вещей говорит, что Король — Черняев.

Миронов в ответ опять вздохнул.

— В общем, Семен Фаддеевич, я с вами согласен. Логика на вашей стороне, тут ничего не скажешь. Но факты, факты… Ох, и до чего же пока мало этих фактов, до чего их не хватает!..

Генерал усмехнулся:

— Ну, если хоть в общем согласны, и на том спасибо. Факты? Факты, конечно, всё — без них нельзя строить никакой гипотезы, но, если разобраться, и фактов не так уж мало. С мертвой точки, во всяком случае, мы сдвинулись, какая-то связь между Войцеховской и Черняевым нащупывается. Вы вот что, Андрей Иванович, беритесь за Семенова. Надо полагать, ему есть что рассказать. Глядишь — и Черняева назовет. Судя по всему, он сейчас сыплется по всем швам, так что времени терять нельзя. Что будет интересное — докладывайте.

После ухода Миронова генерал связался с Крайском и обстоятельно рассказал Скворецкому о событиях минувших дней. Закончив рассказ, генерал поинтересовался, нет ли чего нового, как там Войцеховская? Кирилл Петрович доложил о возвращении Савина, о результатах поездки в Вентспилс и намерении Войцеховской через день вылететь в Латвию.

— Как с Мироновым? — закончил вопросом свой доклад Скворецкий. — Мы рассчитывали, что именно майор будет руководить последним этапом операции, но для этого ему нужно быть здесь, в Крайске, не позже как завтра в первой половине дня. Иначе не успеть.

Семен Фаддеевич с минуту подумал.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Отпустим Миронова. Попробуем обойтись без него.

…В то время как велся этот разговор, Андрей сидел в кабинете своего помощника, допрашивавшего Семенова, и бегло знакомился с уже заполненными страницами протокола допроса. На первый взгляд могло сложиться впечатление, что Семенов, как и предполагал генерал, сыплется по всем швам: он охотно и подробно рассказывал обстоятельства своей вербовки сначала немцами, потом американской разведкой, перечислял задания, которые выполнял, описывал, не скупясь на детали и подробности, внешние приметы тех, чьи поручения ему приходилось выполнять. Но чем дальше прислушивался Миронов к ходу допроса (поначалу он активно в допрос не вмешивался), тем больше зрело у него убеждение, что Семенов далеко не так искренен, каким старается себя представить. В самом деле: меньше всего Семенов говорил о себе лично, о своих преступлениях. А если и говорил, так беспрестанно подчеркивая, что он-де человек маленький, что ничего серьезного ему не поручали: так — передать, отвезти, привезти. Ничего больше! А что возил, что передавал, Семенов-де и сам не знал, Спрос с него маленький…

— Я бы хотел задать несколько вопросов, кое-что уточнить. Не возражаешь? — обратился майор к своему помощнику. — Так вот, гражданин Семенов. Я тут прочитал ваши показания об обстоятельствах вашей вербовки немцами. Мне не все ясно. Я никак не возьму в толк, почему немцы остановили свой выбор именно на вас, чем вы им приглянулись? Повторите еще раз, как вы пошли на предательство, да поподробнее.

Семенов сжался, как от удара, втянул голову в плечи. Ладони у него стали липкими. Он принялся судорожно потирать их о колени.

— Так я же все сказал, гражданин начальник, все, как было. Вызвали меня в лагере в это самое гестапо, били, конечно, поначалу. Потом бумажку сунули: «Подпиши!» Я и сам толком не знал, что в этой бумаге значилось, мне и прочесть ее как следует не дали, а подписать подписал. Как тут не подпишешь? Забьют до смерти, это уж точно. Ну, а как подписал, тогда сказали: «Теперь будешь нам сообщать, кто, значит, немцев ругает, кто побег умышляет…»

— И что же? — перебил Миронов. — Сообщали?

— Нет, гражданин начальник, не сообщал. Сначала говорил, что ничего такого не слышал, не знаю, а там вскоре перевели меня в другой лагерь. Потом пришли американцы. Тем все и кончилось.

— Допустим, хотя все это выглядит и весьма сомнительно. Ну, а дальше что было?

— Дальше? Дальше вызвал меня какой-то американский начальник и сунул бумагу: «На, говорит, читай!» Этот дал прочитать, не торопил. Смотрю, а там это самое, как его, подписка. Так, мол, и так, я, такой и такой, обязуюсь сотрудничать с гестапо, сообщать о противонемецких настроениях заключенных. И подпись. Моя подпись… Понимаете?

— Понимаю, — кивнул Миронов. — Продолжайте.

— А чего продолжать? — Семенов несколько осмелел. — Я уже все сказал гражданину следователю, все, как было. Американский начальник приказал мне написать другую подписку, новую, уже им, американцам. Я поначалу было отказался, только он тут пригрозил: передадим, мол, тебя русским вместе с этой немецкой подпиской — там тебя сразу вздернут. И вздернули бы, что вы думаете? Что было делать? Пришлось и американцам подписать, не отвяжутся. Потом меня переправили в советскую зону, и я поехал в Крайск, как мне было приказано.

— Кем приказано?

— Да все тем же американским начальником.

— Что же вы делали в Крайске?

— В Крайске? В Крайске я поступил проводником на железную дорогу, как до войны. Специальность у меня такая. Ну, и жил себе. Вначале меня никто не трогал, я уже думал — забыли, успокаиваться стал. Хотел было сам пойти, все рассказать, только побоялся. Знал — посадят. А тут живу и живу, никому зла не делаю. Только прошло года три, является какой-то человек и говорит: «Привет от Джемса». Это пароль такой. Я, конечно, перетрусил, а что сделаешь? Теперь-то идти заявлять и совсем поздно было. Велел он мне, этот самый человек, вещицу одну — пачку папирос — отвезти в Москву и передать одному гражданину. Приметы его описал, указал, где встретиться. Так с тех пор и пошло: нет-нет, а что-нибудь отвозишь, привозишь!..

— И много побывало у вас таких, с паролем, чьи поручения вам приходилось выполнять?

— Да как вам сказать, гражданин начальник? Не очень чтобы много, но были. Вот эта самая дамочка, Ферзь, значит, она, пожалуй, четвертая будет. Да, да, четвертая. До нее трое были, точно, все — мужчины.

— Что вы о них можете сообщить?

— Ничего, гражданин начальник, кроме внешности. Даже человеческого имени своего никто из них не называл, все по кличкам…

— Допустим. Потрудитесь, в таком случае, перечислить клички тех, чьи поручения вы выполняли.

— Да как же я могу, гражданин начальник, — взмолился Семенов, — разве их упомнишь? Времени-то сколько прошло…

— Позвольте, позвольте, — перебил Миронов, — вы же сказали, что Ферзь была четвертая. Всего лишь четвертая. Что до нее было трое. И вы хотите нас уверить, что запамятовали три клички, всего три? Позвольте на этот раз вам не поверить…

— Гражданин начальник, Христом богом клянусь, запамятовал. Ну к чему они мне, эти клички? И думать-то о них не думал. Сделал — и с плеч долой, из памяти вон. Одно в мыслях держал: оставили бы они меня в покое…

Казалось, тут Семенов говорит правду. Ну, к чему, в самом деле, скрывать ему клички тех, чьи задания он выполнял. Что меняет, назовет он клички или нет? Так, казалось, обстоит дело, и все же Миронов не отступал:

— Значит, вы утверждаете, что ни одной клички, кроме как Ферзь, не запомнили? Так?

— Нет. Не запомнил.

— Ну, а как звали того, кто был до Ферзя? И этого не помните?

— Не помню же, гражданин начальник, право слово, не помню.

— А вы постарайтесь припомнить.

Пристально глядя на Семенова, следя за выражением его лица, Миронов заметил, что при этих, последних вопросах он взволновался. А что, если Семенову есть все-таки смысл молчать о людях, с которыми он встречался до Войцеховской, скрывать их клички?

Миронова осенила догадка.

— Скажите, Семенов, — спросил он внезапно, — вы в шахматы играете?

— В шахматы? — с недоумением посмотрел на него тот. — Нет, не играю. Вот в шашки… А еще лучше — домино…

— Ну, а шахматные фигуры знаете?

— Какие еще фигуры?

— Скажем, ферзь. Что это такое?

— Ферзь? А я почем знаю? Дамочка эта так назвалась, и все. Ферзь и ферзь, мне-то что?

— Допустим. Ну, а ладья, слон, пешка? Слыхали?

Семенов осклабился.

— Про слонов, конечно, слышал. Как не слыхать? И видел. Приходилось. В зоопарке, в кино там… Уж и не припомню где. Шутите, гражданин начальник.

— А король, ну, король? Что про короля скажете? — жестко спросил Миронов, требовательно глядя в глаза Семенову.

Тот отвел свой взгляд.

— Король? — чуть дрогнувшим голосом повторил Семенов, облизнув языком внезапно пересохшие губы. — Ах, король! Вспомнил, гражданин начальник, вспомнил. Вот как вы сказали, тут и вспомнил, сию минуту. Королем звался тот, что был до Ферзя. Это точно…

— Фамилия? — отрывисто бросил Миронов. — Фамилия, имя, отчество?

— Чья фамилия? Моя? Семенов…

— Да не ваша, а этого… Короля!

— Так не знаю же, гражданин начальник, не знаю. Откуда мне знать?..

— Не знаете? А приметы его, приметы можете описать? Только точно, подробно.

Семенов начал описывать приметы Короля, но говорил нечто такое невразумительное, что понять было невозможно. Тогда Миронов порылся у себя в столе и разыскал фотографии, с которыми ездил к Шумилову. Была там фотография и псевдо-Черняева. Разложив фотографии перед Семеновым, Миронов спросил, не знает ли тот кого-либо из изображенных здесь лиц. Семенов пугливо стал просматривать фотографии. Дойдя до снимка, на котором был изображен псевдо-Черняев, испуганно взглянул на Миронова и с трудом выдавил из себя:

— Это — Король.

— Ага, значит, Король! — с торжеством воскликнул Миронов. — Так что вы можете о нем сказать?

— Этот недолго был, — заметно волнуясь, сказал Семенов. — С год. Навряд ли больше. Видел я его всего раза три-четыре. Тоже он мне всякие вещицы давал, а я отвозил. Ему, что было велено, привозил. Как и с другими…

— И все? Больше ничего?

— Никак нет, ничего.

— Значит, — как бы подвел итог Миронов, — ничего другого, кроме как возить и передавать вещицы, вы не делали? Только говорите правду.

Семенов насторожился, снова потер руки о колени, но довольно твердо сказал:

— Как хотите, гражданин начальник, только, кроме этого, ничего не делал.

— Скажите, — неожиданно задал вопрос Миронов, — вы, случаем, не левша?

Семенов посмотрел на него с недоумением:

— Левша, гражданин начальник. Как себя помню — левша. С малолетства. А что здесь такого?

— Да нет, ничего особенного. Кстати, вам приходилось когда-нибудь орудовать финкой? Вообще, если вы держите нож, то в левой руке или в правой?

Семенов заметно побледнел:

— К-как-к-кой финкой? — спросил он, заикаясь. — Я… я в-вас не понимаю. У меня финки отродясь не было. Вы мне лишнего не шейте!

— Не было? Ну что ж! Не было, так не было…

Внимательно присматриваясь к Семенову, вслушиваясь в интонации его голоса, Миронов все больше склонялся к той точке зрения, что если Семенов и говорит правду, то далеко не всю. Особенно сомнительной выглядела версия его вербовки, незначительность тех поручений, которые он выполнял после возвращения из плена. Да и с рассказом о Короле не все, по-видимому, было чисто. Бросалось в глаза и явное замешательство, в которое пришел Семенов, когда речь зашла о финке. Однако сейчас Миронов не хотел сосредоточивать внимание на прошлом Семенова. С этим еще успеется. Сейчас Андрею нужен был Б., и прежде всего Б. К вопросу о «туристе» он и перешел: как давно встречается с ним Семенов, как часто встречался, как обусловливал встречи, что вообще знает о Б.?

Семенова, по-видимому, такой поворот в ходе допроса устраивал: он заговорил свободнее, с большими подробностями. Сосед по скамейке, которому он должен был вручить злополучный коробок спичек? Как же! Он с ним встречается третий раз — все там же, на Тверском бульваре, невдалеке от памятника Тимирязеву. Передавал ему разные безделушки: спички, папиросы. И от него кое-что получал. В том же роде. Однажды — коробку конфет. Отвозил обратно, в Крайск, а там уже получатели сами являлись, без приглашения. Встречался он с этим человеком не очень часто, а до него был другой. И с тем все было так же. Семенов, получив в Крайске «передачу», извещал о своем приезде условной телеграммой в адрес какого-то Макарова. Кто такой Макаров, он не знает. Текст телеграммы составлял не сам, получал от тех, чьи поручения выполнял. Ну, а отправлять телеграммы приходилось ему.

Что из себя представляет этот сосед по скамейке, как его имя, фамилия, где работает? Этого он не знает. Ничего о нем не знает, даже клички. Тут обходились без клички. Мужчина он серьезный, никогда с Семеновым не разговаривал. Слова не скажет. Молча возьмет, молча отдаст, и все. Рта не раскроет. Потом остается сидеть на лавке, а Семенов уходит. Так с самого начала было заведено.

Да, чуть не запамятовал! Вот с этим, последним, сигнал был такой условный: когда Семенов появляется, тот сидит без перчаток. Семенов проходит к памятнику Тимирязеву и идет обратно — тот уже в перчатках. Значит, все в порядке. Если не наденет перчаток — уходи, свидание не состоится. Но такого не случалось. Возвращается Семенов до площади Пушкина — и снова назад. Тот должен опять быть без перчаток. Тогда — порядок. Подсаживайся, передавай, что привез; получай, что положено. И с другими были сигналы. Разные, у каждого свой…

У Миронова сложилось впечатление, что тут Семенов говорит правду и сказал все, что знал.

Поручив своему помощнику продолжать допрос, Андрей отправился с докладом к генералу.

— Неплохо, — сказал Семен Фаддеевич, выслушав Миронова, — Трудновато будет теперь Б. выкручиваться. И с Королем прояснилось. Вот что, Андрей Иванович, вы оформите все, что касается Б., отдельным протоколом и кончайте допрос. Семенова отправьте в тюрьму. Дело в том, что завтра с утра придется вам вылететь в Крайск.

— Как — в Крайск? — удивился Андрей. — А Семенов, Б. — кто с ними будет работать? Или… или там что-нибудь новое? Савин вернулся?

— Вот именно: вернулся Савин и через день отправляется с Войцеховской в Латвию. Следовательно, приступаем ко второму этапу операции. Вам следует быть на месте. О Семенове и Б. не беспокойтесь.

Следующим утром Миронов был уже в Крайске и прямо с аэродрома отправился к Скворецкому. Полковник засыпал Андрея вопросами: что там, в Москве, выяснилось с Черняевым? Выходит, Черняев вовсе и не Черняев — кто же он такой? Что еще за «турист» появился?

Миронов, экономя время, принялся рассказывать о главном, что произошло в Москве за последние суматошные дни: о своем посещении полковника в отставке Шумилова и Воронцовой; о приезде Семенова и встрече его на Тверском бульваре с иностранным туристом, мистером Б., о спичечной коробке и двух с половиной тысячах рублей.

Луганов подошел в самом начале рассказа, так что Андрею не пришлось ничего повторять.

Когда Андрей закончил, настала очередь Скворецкого и Луганова: они сообщили Миронову о результатах поездки Савина в Латвию. Рассказывал больше Кирилл Петрович: он говорил лаконично, то и дело поглядывая на часы.

— Вам с Лугановым, — сказал полковник, — надо вылететь в Ригу сегодня, за сутки до Войцеховской и Савина, подготовить встречу. До отлета времени не так много: около двух часов. Савин сейчас у меня на квартире. Утром он был у Войцеховской. Вручил ей билет и получил последние инструкции. Поедем ко мне и вместе с Савиным все обсудим. Ему в предстоящей операции придется играть не последнюю роль.

— Кирилл Петрович, — усмехнулся Миронов, — а что, если Савин опять на меня с кулаками полезет?

— Ничего, утихомирим, — ответил Скворецкий, — да и Савин теперь не тот — пережить ему за эти дни довелось немало. Вы с Василием Николаевичем идите к себе, одевайтесь. Я за вами следом.

Миронов и Луганов вышли из кабинета. Кирилл Петрович, убрав лежавшие на столе бумаги в сейф, принялся натягивать шинель. В эту минуту дверь приоткрылась, и вошел секретарь с папкой под мышкой. Увидев, что начальник управления одевается, он нерешительно спросил:

— Товарищ полковник, тут сообщение. Что-то насчет Польши. Срочное.

— Насчет Польши? Давай сюда.

Сообщение было обстоятельное, на нескольких страницах. По мере того как Скворецкий читал, выражение его лица становилось все более сумрачным.

— А ну-ка, — сказал он секретарю, не отрываясь от бумаги, — давай мне Москву, генерала Васильева. Да побыстрей, вне всякой очереди.

Скворецкий дочитал документ до конца, некоторые места перечитал вторично и принялся озабоченно расхаживать по кабинету.

Наконец раздался звонок. Генерал Васильев был у аппарата.

— Семен Фаддеевич, день добрый. Докладывает Скворецкий. Только что поступило сообщение из Польши. Насчет Войцеховской. Наши предположения подтвердились: никакая она не Войцеховская, и вовсе не украинка. Польские товарищи разыскали бывших участников националистического подполья времен войны и предъявили им фотографию. В ней опознали Аннелю Пщеглонскую, дочь польского помещика Казимира Пщеглонского, одного из близких Пилсудскому людей. Семья Пщеглонских в первые же дни после вторжения немцев в Польшу удрала в Лондон. В кругах польской эмиграции в Лондоне Казимир Пщеглонский играл заметную роль. Он был близок с реакционными английскими кругами, поддерживал связи с американцами. Одним словом, характеристика — дальше ехать некуда.

Недалеко от отца ушла и дочка — Аннеля Пщеглонская. В сорок втором — сорок третьем годах она вела себя в Лондоне весьма активно. В сорок четвертом году Аннеля Пщеглонская была переправлена из Англии в Польшу, входила в ближайшее окружение генерала Бур-Коморовского. Состояла при нем вплоть до начала Варшавского восстания. Потом исчезла. Польские товарищи полагают, что в комсомольскую организацию Варшавы она проникла по заданию лондонской эмиграции или самого Бур-Коморовского. Да, вот еще: во время пребывания в Лондоне Пщеглонская была близка с майором американской разведки Джеймсом.

Я посчитал необходимым доложить эти факты безотлагательно: ведь Миронов и Луганов вот-вот должны вылететь в Ригу для подготовки заключительного этапа операции. Как быть с операцией теперь, в связи с новыми данными?

— Ну, а вы, Кирилл Петрович, — послышался в трубке голос генерала, — вы сами как полагаете? Каковы ваши соображения?

— Я бы действовал по намеченному плану. Разве что предупредил бы товарищей об особой осторожности и бдительности. Дело-то, выходит, куда как не шуточное.

Генерал с мгновение помолчал, потом сказал:

— А может, все же отказаться от операции и взять ее прямо сейчас, в Крайске?

— Никоим образом, товарищ генерал. Оснований для ареста, конечно, достаточно, но что мы будем делать потом, после ареста? Чем изобличать? Сколько времени потеряем! Нет, я бы операции не отменял. Впрочем, как прикажете…

— Хорошо, Кирилл Петрович, — согласился генерал. — Действуйте по своему усмотрению. Только участников операции проинструктируйте особо тщательно. Да, еще одно замечание, касательно заключительного этапа.

Выслушав замечание генерала, Скворецкий сказал: «Слушаюсь, передам Миронову», — попрощался и с тяжелым вздохом положил трубку. «Так я и знал, — подумал он про себя, — уверен был, что этим кончится».

Когда Кирилл Петрович спустился вниз, к подъезду, Луганов и Миронов встретили его недоуменными взглядами. Андрей демонстративно посмотрел на свои часы и постучал пальцем по стеклу.

— Долгонько одеваетесь, товарищ начальник, — сказал он иронически, — долгонько. Все небось дела, дела…

— Да уж такие, брат ты мой, дела, — ответил Скворецкий, — что чуть все к черту не полетело.

— Что такое, — встревожился Миронов, видя, что Кирилл Петрович не шутит, — что случилось?

— А вот то и случилось. Отойдемте-ка в сторонку…

Тихо, полушепотом, Скворецкий наскоро ознакомил Миронова и Луганова с сутью полученного из Польши сообщения и принятом решении.

— Видите, — закончил он свой рассказ, — что получается. Идете вы на крупного зверя, тут глаз да глаз нужен. Операцию надо вести быстро, решительно, но соблюдая всяческие предосторожности. Всяческие… — Кирилл Петрович подчеркнул это слово.

До дома полковника доехали молча. Кирилл Петрович вышел из машины первым и, велев шоферу ждать, пошел вперед, показывая Дорогу. Открыв дверь своим ключом, он пропустил Миронова и Луганова и, как только они разделись, провел их в кабинет. Савин, сидевший в уголке дивана и листавший какой-то толстый журнал, поднялся навстречу с радостной улыбкой. Однако, едва увидев Миронова, Савин вздрогнул, улыбка сбежала с его лица. Прищурив глаза, он шагнул вперед.

— Товарищ полковник, — сказал он с внезапной хрипотцой. — Ведь это…

— Знаю, — решительно оборвал его Скворецкий. — Ты хочешь сказать, что это тот самый человек, который был в «Дарьяле»?

Савин молча кивнул.

— Что ж, — продолжал Скворецкий, — ты не ошибся. В «Дарьяле» с Войцеховской был действительно он. Он был там потому… потому, что нужно было быть, и делал то, что нужно было делать. Между прочим, познакомься: майор Миронов, Андрей Иванович Миронов, сотрудник Комитета государственной безопасности. Из Москвы. Ты поступаешь в его подчинение.

— Так как, Степан Сергеевич, вместе поработаем? — сказал Андрей, с открытой улыбкой протягивая Савину руку.

Савин ответил коротким рукопожатием и, отступив в сторону, пристально посмотрел на Андрея. Затем перевел взгляд на Скворецкого.

— Товарищ полковник, — нерешительно обратился он к Скворецкому, — разрешите вопрос?

— Вопрос? Можно. Только давай покороче. Времени у нас в обрез.

— Значит, если я правильно понял, товарищ майор интересовался Войцеховской еще до моего сообщения? Выходит… вы и без меня знали, что она шпионка?

— Шпионка? — повторил Скворецкий. — Ну, это, брат, нет. Чего мы не знали, того не знали. Но кое о чем, конечно, догадывались. А ты как думал?..

Вновь, в этот раз почти в полном составе (не было только Савельева), участники операции обсудили в деталях план предстоящих мероприятий. Были уточнены все подробности, согласованы действия. Заметив, что Миронов все чаще посматривает на часы, Скворецкий закончил разговор:

— Ну, теперь, пожалуй, все. Вам с Василием Николаевичем пора, — сказал он, поднимаясь. — Берите мою машину и прямо на аэродром. Мы со старшим лейтенантом задержимся, выйдем чуть позже.

— Старшим лейтенантом? — криво усмехнулся Савин. — Бывшим, вы хотели сказать, товарищ полковник.

— Почему — бывшим? Ах да… — Скворецкий лукаво посмотрел на Степана. — Я и забыл сказать: сегодня пришла копия приказа командования Военно-Воздушных Сил. Как там, бишь, написано, дай бог память? Так, кажется: «Учитывая, что Савин Степан Сергеевич глубоко осознал совершенные им поступки, а также его искреннее раскаяние, приказ номер такой-то от такого-то числа о лишении Савина офицерского звания и увольнении из армии отменить. Восстановить Савина Степана Сергеевича в звании старшего лейтенанта. Предоставить старшему лейтенанту Савину двухнедельный отпуск, после чего приступить к исполнению служебных обязанностей…» Ну, отпуск, как понимаешь, для наших дел. Значит, выходит, и есть ты самый настоящий старший лейтенант, никакой не бывший…

— Товарищ полковник, — прошептал Савин побелевшими губами. В глазах его стояли слезы. — Товарищ полковник… я… я… Вы…

Он вытянулся в струнку, опустил руки по швам и звонким, срывающимся голосом произнес:

— Служу Советскому Союзу!