Здесь, в русском поместье, в 1897 году, и родился Франц Иоганн Беккенбауэр, будущий «Зеро», здесь прошло его детство. Когда ему исполнилось восемь лет, родители отдали его в немецкую гимназию, находившуюся в ближайшем крупном городе. В гимназии, как и в семье, Беккенбауэра-младшего воспитывали в чисто немецком духе, в духе преданности Германии, кайзеру. Значительную роль в этом играла мать Франца, происходившая из старинного прусского рода. Кем был его отец на самом деле, «Зеро» не знает, но предполагает, что не только управляющим имением.

— Кем же? Шпионом? — уточнил Горюнов.

Беккенбауэр пожал плечами:

— Разведчиком, вы хотите сказать? Возможно.

— Почему так неопределенно, Беккенбауэр? Вы уж не скромничайте.

— Я и не скромничаю, но точно мне ничего не известно. Во всяком случае, когда наша семья вернулась на родину, в Германию, — это произошло в 1914 году, незадолго до начала первой мировой войны, — отец сразу надел военный мундир с погонами майора. А еще год спустя, в 1915 году, в самый разгар войны, он определил меня в офицерское училище. Сам он вскоре ушел на фронт и в том же, 1915 году погиб.

Надо сказать, продолжал «Зеро», что среди знакомых Беккенбауэра-старшего преобладали, как оказалось по возвращении в Германию, военные, со многими из которых познакомился и молодой Беккенбауэр, в том числе и с будущим главнокомандующим сухопутными войсками Германии генерал-полковником фон Фричем, опороченным и изгнанным Гитлером и его кликой из армии в 1938 году.

В офицерском училище Беккенбауэр-младший пробыл недолго. Где-то наверху учли его особые качества — знание России, превосходное владение русским языком, — и судьба будущего «Зеро» была решена. Он был переведен в специальную школу, готовившую разведчиков, а в 1918 году направлен в Россию.

— Стоп, — поднял руку Скворецкий. — Направлены в Россию? Как? В каком обличье?

— Я «вернулся» на «родину» под видом освободившегося из плена в связи с окончанием войны русского солдата.

— И сразу стали Поповым?

— Да, я был снабжен документами на имя рядового Ивана Степановича Попова. Так началась моя новая жизнь в новом обличье. Как я жил, чем занимался все эти годы, без малого четверть века, рассказывать долго: всякое было. Работал на заводе, учился, пошел в армию, сначала вольнонаемным, в военторг, потом в кадры, интендантом. Этого я и добивался…

— Хорошо, — прервал «Зеро» Кирилл Петрович. — Вашей так называемой «трудовой деятельностью» мы займемся в другой раз, а сейчас рассказывайте о шпионской работе.

— Но разведывательной работы до последних лет я почти не вел, — возразил Беккенбауэр.

— Не вели? Вы хотите сказать, что вас заслали в Советскую Россию в шпионских целях еще в 1918 году, а вы долгие годы сидели и бездействовали? Так вас надо понимать?

— Не совсем так. Видите ли, я был направлен в Россию с дальним прицелом.

— То есть? — спросил Горюнов.

— Моя основная работа должна была начаться в военное время, только со вступлением Германии в войну.

— Какую еще войну? Или командование германской армии, милитаристские круги Германии планировали новую войну против России еще в 1918 году, когда не кончилась первая мировая война?

— Этого я не знаю, — пожал плечами «Зеро». — Это вне моей компетенции. Полагаю, никто тогда войны не планировал, но готовым нужно было быть ко всему. Этим и определялись поставленные передо мной задачи.

— А вы, значит, — настаивал Виктор, — так-таки ничего до начала войны и не делали? В качестве шпиона я имею в виду.

— Разведчика, — невзирая на пренебрежительный жест Горюнова, педантично повторил «Зеро». — Нет, почему ничего не делал? Кое-что делал.

— Уточните, — потребовал Скворецкий.

— Как я уже докладывал, я периодически составлял обзорные донесения и пересылал их по начальству. Правда, начал я этим заниматься не сразу, лишь с тридцатых годов, когда устроился в Красной Армии.

— Ну еще бы, куда уж там сразу! Вам же нужно было «акклиматизироваться». Так, что ли?

— Конечно, и на акклиматизацию требовалось время, но главное, это те задачи, которые передо мною были поставлены.

— Это мы уже слышали. Потрудитесь сказать, каким путем вы пересылали ваши шпионские донесения? — спросил Скворецкий.

— У меня была связь с одним из сотрудников германского посольства в Москве. Через него же я получал деньги и инструкции. Кроме того, после 1931 года я трижды бывал в Германии и лично докладывал руководству военной разведки добытые мною сведения и свои соображения.

— Бывали в Германии? Каким образом?

— Нелегально, конечно. Делалось это так…

— Минутку, — остановил арестованного Скворецкий. — К вашей довоенной шпионской работе мы еще вернемся, как и к поездкам в Германию, сейчас нас прежде всего интересует вопрос о последних двух годах, годах войны. К этому и переходите. Только одно: когда вы были в Германии в последний раз?

— Последний? В конце 1940 года. В ноябре.

— Кому и что докладывали?

— Я был у генерала Грюннера, которого знавал и раньше, а также был принят самим начальником абвера. Представил подробный доклад о состоянии вооруженных сил вашей страны, вооружении, вещевом и прочем довольствии. Доклад мой был принят далеко не благосклонно. Если бы не полковник Кюльм, вставший на мою защиту, не знаю, чем бы все кончилось.

— Кюльм? А разве вашим шефом был не генерал Грюннер?

— Грюннер — ничтожество. — «Зеро» сделал пренебрежительный жест рукой. — Он мелкий карьерист, тупица и никогда не поднимет голоса в чью бы то ни было защиту. Всему голова в нашем отделе — Кюльм. О, это настоящий разведчик!

— Понятно. Еще вопрос: значит, уже тогда, в 1940 году, шла речь о предстоящей войне против Советского Союза? Так. Какие же задачи были перед вами поставлены в связи с готовившимся фашистами разбойным нападением на нашу страну?

— Тогда, в 1940 году, никаких новых конкретных задач передо мной не ставилось — оставались прежние: сбор сведений, информация. Был, правда, разговор о налаживании диверсионной деятельности, но он носил общий характер.

— Связь, по возвращении в Москву, вы поддерживали прежним путем, через того же сотрудника германского посольства?

— Да. Однако встречались мы крайне редко: раз в четыре-пять месяцев. Не чаще.

— Хорошо. В дальнейшем мы уточним все обстоятельства, все подробности этой связи. Другие каналы у вас были?

— Был еще один, резервный. Через сотрудника посольства одной из нейтральных стран. Им я стал пользоваться после начала войны, когда Германское посольство эвакуировалось из России.

— Где вы встречались с этим «нейтралом»? Как часто?

— Я с ним не встречался. В глаза его ни разу не видел.

— Позвольте, — возмутился Кирилл Петрович, — ведь только что вы говорили… Или…

— Вот именно, — кивнул «Зеро». — Был связник. Один из швейцаров гостиницы «Националь». Ему я передавал свои донесения, зашифровав их надлежащим образом, а он переправлял дальше.

— Этот швейцар — ваш агент?

— Мой. И еще того посольства.

— Может, и еще чей?

— Все может быть, но его роль маленькая: получил, передал. А место, служба, удобное.

— Этим каналом вы пользовались до последнего времени? Он действует и сейчас?

— Действует, только я им пользовался редко. В 1941 году, перед самым началом войны, мне дали радиста. Работал я с ним около полутора лет. В начале 1943 года он погиб.

— Как погиб? — спросил Виктор. — При вашей помощи?

— При моей? Нет. Он просто попал под трамвай. Дурацкая история…

— И больше радиста у вас не было, после гибели того? — задал вопрос Скворецкий.

Беккенбауэр замялся:

— Как вам сказать? Вроде бы и был, а на самом деле не было.

— А нельзя ли пояснее? Был? Не было?

— Тут в двух словах не скажешь. Помните старших лейтенантов Гитаева с Малявкиным, с которых началось наше знакомство?

Скворецкий молча кивнул и подал знак: продолжайте, мол.

Гитаев и Малявкин, рассказывал Беккенбауэр, клички «Музыкант» и «Быстрый», были направлены ему в помощь. Один из них — «Быстрый» — был радистом. Однако «Зеро» тогда не удалось его использовать: «Музыкант» и «Быстрый» провалились. Далее «Зеро» подробно описал историю «разоблачения» «Музыканта» и «Быстрого».

— Значит, — уточнил Скворецкий, — это вы спровоцировали побег Малявкина и Гитаева из прокуратуры и, воспользовавшись этим, сами, собственными руками убили Гитаева, пошли на убийство? Так?

— Убил? — поморщился Беккенбауэр. — Вы неудачно выбираете выражения, гражданин майор. Не убил, а ликвидировал.

— «Ликвидировал»! Выражения вы выбираете осторожно. Но зачем? С какой целью?

— А как же иначе? — изумился «Зеро». — После того как мой помощник, лейтенант Константинов, заподозрил Гитаева, возникла угроза и мне. Гитаева надо было убрать. Разве не ловко я это сделал? Гитаев был убит — убит при попытке к бегству. Кто помешал ему бежать? Капитан Попов. Честь и хвала капитану Попову. К тому же он и жертва злодея Гитаева. Разве не ловкий ход? — «Зеро» самодовольно улыбнулся.

— Продолжайте, — сухо бросил Скворецкий.

— Так все же ясно! Гитаев пырнул Попова финкой (что он сделал по приказу того же Попова, но рассказать об этом никому не расскажет — я стреляю без промаха!) и Попов — герой! Он сближается с органами НКВД и следит за ходом расследования. Правда, узнал я мало… А как же иначе мог поступить на моем месте любой разведчик? Как бы вы, например, поступили?

— У нас, советских людей, есть заповедь: сам погибай, а товарища выручай. Впрочем, что обсуждать с вами вопросы морали? Мы говорим на разных языках.

— Да, пожалуй, — холодно согласился Беккенбауэр. — Только мой язык — язык цивилизованных народов всего мира. Разведки всех цивилизованных государств…

— Бросьте о цивилизации! — махнул рукой Скворецкий. — Ваш язык — язык агрессоров, колонизаторов, империалистов. Язык вандалов, так будет точнее. Давайте, однако, к делу. Что стало с Малявкиным после убийства Гитаева? Почему, кстати, вы и его не уничтожили?

— Зачем? — спокойно возразил Беккенбауэр. — Он меня не знал и никакой опасности не представлял. Обстоятельства сложились так, что я мог проследить за ходом розыска. Я об этом уже говорил. Это учитывалось. Малявкин сумел скрыться, уйти от преследования. Это лучшая ему рекомендация. Я провел дополнительную проверку и намеревался в дальнейшем его использовать. Не вышло.

— Проверку? Какую еще проверку вы проводили?

Беккенбауэр самодовольно улыбнулся:

— О, это было не просто, но… удалось. Я связался с полковником Кюльмом и генералом Грюннером, и по моей просьбе в Москву был направлен со специальным заданием агент «Острый».

— Вы имеете в виду Осетрова, он же Буранов?

— Что? — впервые за время допроса «Зеро» изменила выдержка. Голос его задрожал: — В-вы… Вы знаете про Осетрова?

— Знаем. Всё знаем.

— Но почему же вы его не арестовали? Почему?

— Ай, ай, ай, Беккенбауэр! Не догадываетесь? Действительно не догадываетесь? А туда же — «я разведчик»! Тоже мне разведчик.

Беккенбауэр отер выступивший на лбу пот и продолжал:

— Да, «Острый», он же Буранов, был снабжен документами лейтенанта Советской Армии Осетрова. «Острый» имел явку к «Быстрому», а также к одному нашему старинному агенту — кстати, запишите: Шкурин. Проживает по адресу: Солянка, дом номер, квартира номер, — который сейчас не представляет особой ценности. Эту явку «Острый» передал «Быстрому». Случись с «Быстрым» что не так, вы взяли бы «Острого», взяли бы и Шкурина. Этого не случилось. «Острый» благополучно вернулся назад, а Шкурин и поныне тачает сапоги. Он сапожник. Поэтому я и считал… Но, простите, я ничего не понимаю…

— Еще бы! Вы полагали, что умнее и хитрее всех, что вам не составит труда обвести нас вокруг пальца. Просчитались! Не об этом, однако, речь… Зачем Шкурину понадобилось являться на продовольственный склад? Или Осетров перемудрил?

— Да, Осетров. Он проявил излишнее усердие и сам, по своей воле послал Шкурина на склад, понятия не имея, что выводит его прямо на меня. Обо мне он ничего не знал.

— Это понятно, но вы-то, вы сами? Зачем вам понадобилось приходить к нам и сообщать о посещении Шкурина?

— А что мне было делать? Я же оказался в дурацком положении. Вдруг да Шкурин вам уже известен, находится под наблюдением (ведь проверка еще не была закончена), и, следовательно, вы осведомлены, что он был у меня, а я молчу. Вот и пришлось предупреждать события. Кроме того…

— Что еще?

— Я решил рискнуть: узнать, что вы знаете о Шкурине. Поймите, иначе я поступить не мог. А как бы вы действовали на моем месте?

— Ну, как бы я действовал, сейчас не обсуждается, но должен вам заметить, что вы поступили не лучшим образом. Пойдем, однако, дальше. Скажите, как вы связывались с центром и центр с вами, пока не было радиста? Все тем же путем, через так называемое нейтральное посольство?

— Да. Через посольство.

— А иные каналы были?

— Был и еще один канал, но он меня мало устраивал.

— Почему?

— Он был односторонним.

— То есть?

— Использовались открытые радиопередачи. Следовательно, получать указания я получал, а сам ничего передать не мог.

— «Фауст», что ли? Марш?

«Зеро» ахнул:

— Вы и это знаете? Но откуда? Это невозможно!..

— Возможно, — улыбнулся Скворецкий. — Уж сколько времени мы принимаем адресованные вам шифровки. Расскажите все же поподробнее об этом способе связи. Кто принимал «Фауста»? Вы сами?

Беккенбауэр, преодолев минутное смятение, рассказал о Бугрове. Ничего, о чем бы не было сказано в дневнике, он, однако, не сообщил.

— Теперь-то мне ясно, — закончил «Зеро», — что Бугров был вашим человеком. О, какого я свалял дурака, не правда ли?

Скворецкий многозначительно пожал плечами, оставив вопрос Беккенбауэра без ответа. Сурово посмотрев на арестованного, он сказал:

— Вам известно, как умер Бугров? И эта смерть тоже на вашей совести. Сколько же смертей получается? Впрочем, подсчитывать рано. Вы, по существу, еще ничего о своих преступных делах в годы войны не рассказали. Мы ждем.

Беккенбауэр возобновил свой рассказ. В 1941-1942 годах он, по его словам, провел несколько диверсий и передал своему центру ряд важных сведений. В 1943 году ему было предложено сосредоточить все внимание на профессоре Варламове, работавшем над каким-то крупным открытием.

Задача формулировалась так: любой ценой получить открытие, а самого профессора — ликвидировать. «Быстрый» и «Музыкант» должны были, в частности, способствовать решению этой задачи. Но «Зеро» действовал и сам: ему удалось завести роман с одной из сотрудниц института, в котором работал Варламов, и получить от нее кое-какую информацию.

— Фамилия? — жестко спросил Скворецкий. — Ее фамилия?

— Антонова, — сказал Беккенбауэр, называя фамилию сотрудницы спецчасти, которая была убита в парке возле института.

— Письма, что у нее нашли под подкладкой сумочки, ее заявление в дирекцию и письмо самоубийцы Иваницкого — ваша работа?

— Моя, — кивнул «Зеро».

— Евстафьева, сотрудника института, тоже вы «ликвидировали»?

— Я.

— Зачем? С какой целью?

— Мне нужен был пропуск, чтобы проникнуть в институт.

— И ради пропуска, ради бумажки вы пошли на убийство?

— Пропуск — не бумажка. Он был мне необходим. Я намеревался сам похитить документацию Варламова, когда с Гитаевым и Малявкиным сорвалось.

— Вам удалось пробраться в институт?

— Да, но понапрасну. Сейф Варламова оказался пустым.

— Что же, пришлось отступиться? — зло сказал Скворецкий.

Беккенбауэр вскинул голову:

— Нет, я не привык отступать. Мной был намечен новый план, вновь с участием Малявкина…

— И в Горький вы собрались для осуществления этого плана? — не без иронии спросил Горюнов. — И в Гераськина перевоплотились с этой же целью?

— Нет, — поморщился Беккенбауэр. — Подвел Менатян, кличка «Кинжал». Хотя что я вам буду о нем рассказывать? Вы же его знаете лучше, чем знал я.

— Любопытно. Знаем лучше, чем вы? Может, поясните свои слова?

— А чего пояснять? Думаете, я не понимаю причины своего ареста? Менатян — ваш человек, я его выследил. Видел, как он бегал в гостиницу «Москва»… На явку с вами…

— Видели? И что?..

Лицо «Зеро» исказила злобная судорога:

— А то… Ищите своего Менатяна в лесу, в районе подмосковного совхоза. Вернее, его труп.

— Зачем так далеко искать? — усмехнулся Кирилл Петрович. — Да еще труп. Менатян здесь. Живой. Здоровый. Сидит в такой же камере, что и вы.

— Менатян сидит? О, ч-черт!.. Тогда… Хотя «Фауст» был до Менатяна, а вы знали… Неужели Малявкин? Кто меня продал, кто?

— Не пытайтесь угадать, Беккенбауэр, не выйдет. Просто коса нашла на камень, мы оказались сильнее вас. А кто нам помог? О, их много, тех, кто способствовал вашему разоблачению, очень много. В непонимании природы советского человека, духа нашего народа и состоит ваш главный просчет. Ни черта вы не поняли, хотя и прожили здесь двадцать с лишним лет.

— Товарищ майор, разрешите? — подал голос Горюнов. — А как же насчет Горького все-таки, Беккенбауэр? Зачем вы туда собрались?

«Зеро» сидел понурясь, говорил тихо, сдавленным голосом:

— В Горький? Я полагал, что «Кинжал» — предатель, и хотя он не знал имени, под которым я работал, но мои приметы мог вам сообщить. Взвесив все, я поручил Малявкину ликвидировать Менатяна, а сам решил на время отсидеться где-нибудь вдалеке от Москвы, с тем чтобы потом возобновить работу.

— Что-то не сходятся у вас концы с концами, Беккенбауэр. Какой-нибудь час назад вы пытались нас уверить, будто считаете, что Германия проиграла войну, а теперь — возобновить, некоторое время спустя, с позволения сказать, работу. Это на кого же, если Германию ждет поражение?

«Зеро» поднял голову, пристально посмотрел на Кирилла Петровича и… промолчал.

— Ладно, — сказал майор. — Еще вопрос: вы уведомили центр о своем решении?

— Да, я сообщил, что временно консервируюсь и на несколько месяцев скрываюсь.

— Как сообщили, по каким каналам?

— Коротко, по радио. Поручил «Быстрому». А подробно — донесением, которое переслал через швейцара.

— Где Малявкин? — резко, в упор спросил Скворецкий.

— Малявкин? Он в Лефортово, у… («Зеро» назвал адрес). А разве… Разве вы его не взяли?

Следствие по делу Беккенбауэра — «Зеро» и Менатяна — «Кинжал» продолжалось. Все шире и четче развертывалась картина злодейских преступлений, совершенных «Зеро» и его подручными. Был арестован Шкурин — «Сутулый», швейцар из гостиницы «Националь» и еще два агента «Зеро», которых он назвал. Больше у него, судя по всему, никого не было.

Все это время Малявкин отсиживался в Лефортове, хотя ему и было подобрано новое убежище. Старичка, хозяина Бориса, до поры до времени не тронули, но глаз с него не спускали.

…После ареста Беккенбауэра и Менатяна прошло около двух недель, и Малявкин передал в центр радиограмму, в которой подтверждал, что «Кинжал» ликвидирован, и сообщал о своем «бедственном» положении: «Зеро» исчез, связь утеряна. «Быстрый» просил указаний. И вот, еще две недели спустя, пришел ответ: «Ваши действия одобряем. Ближайшее время направляем вам человека, снабженного инструкциями. Сообщите явку».

Игра продолжалась. В ловко расставленные чекистами сети шел новый зверь…

Москва, 1965-1966.

Примечания