– Всем за дом... Долгих – к пулемету. Заставь их залечь. Пусть минуток пять пожуют землю.

Капитан был уверен, что старик поведет их к просеке, смутно белеющей в трехстах метрах за домом, но хозяин хутора свернул к огороду и, прикрываясь земляным вальчиком, взял немного левее просеки.

"Расчетливый дед, – мелькнула мысль. – Все время держится за строениями. Немцам нас пока не видно, до опушки рукой подать – две перебежки. Ребятишкам придется ползти".

Сзади ударил пулемет. Долгих прижимал развернувшуюся в цепь роту к земле.

Они были уже рядом с опушкой, когда сбоку, с той самой просеки, по которой собирался уходить Тасманов, вывалились две большие группы немцев.

Это было так неожиданно, что в первый момент никто не стрелял. Потом сработал навык. Пять автоматов застрекотали почти одновременно, чуть позже к ним присоединился шестой. Старик стрелял короткими очередями, тщательно прицеливаясь.

Для немцев встреча тоже оказалась внезапной, теряя убитых, они бросились под защиту деревьев, залегли и повели прицельный огонь по отходящей группе.

Разведчики укрылись за огородным вальчиком.

Дождь поутих, и открылось поле и близкий лес, скользнула по небу светлая полоса – солнце все же прорвалось сквозь тучи – и погасла. Мир, который увидели разведчики чуть просветленным, был ничтожно мал и ограничен.

Ну что ж, они будут драться до последней рукопашной. Война давно стала частью их естества, их судьбой, они славно и достойно жили на этой войне и так же славно умрут во имя победы и своей Родины.

Тасманов достал ракетницу и тут же засунул ее обратно в сумку. Рано. Варюхин со взводом прибудет в квадрат двести шесть не раньше чем через полчаса. Да и увидит ли он ракету в промозглой, словно придымленной, серости неба. Не хватило одного часа. Время на войне стоит жизни. Если бы не дети... Кто мог предвидеть такое.

За домом грохотал пулемет Долгих. Радист бил короткими очередями – экономил патроны.

"Варюхин может не увидеть ракеты, но услышит бой, – мелькнула у Тасманова мысль, – и, может, не осторожничал, а гнал галопом".

Тасманов придумывал себе надежду. Он не верил в безвыходность создавшегося положения. Нужно продержаться как можно дольше. Счет пойдет на минуты.

– Старшина, – позвал капитан.

– Тут я, товарищ капитан, – отозвался Рыжиков, отрывая себе лопаткой окопчик, словно готовился ночевать в нем.

– Возьмешь Струткиса – и в дом. Забаррикадируешься и будешь держать левый фланг. Патроны беречь... Иди...

Рыжиков и Струткис уползли огородом. Замолк пулемет, Долгих расстрелял последний диск.

– Тихон, – негромко приказал Тасманов, – к Долгих. И оба в сарай. Держите поле...

– Есть, держать поле, – отозвался Кудря.

Тасманов остался со стариком и детьми. Прикрытый домом, огород сейчас был самым безопасным местом. Сюда не залетали пули. У немцев же, что залегли на опушке, не было пулемета.

На подходе к полю Петухов пустил лошадь шагом. Все сложилось удачно. Он быстро оторвался от заслона, разыскал памятный дуб, рассовал рожки по карманам. Лошадь же пришлось ловить, она отвязалась и бродила неподалеку, видимо, давно приученная к укромной поляне, на которой среди обнажившейся прошлогодней травы внимательный Петухов обнаружил просыпанный овес.

Сержанта не нужно было учить верховой езде без седла. Петухов вырос в деревне, где без лошади не обходилось ни одно дело.

Он выскочил на просеку и погнал галопом, все еще надеясь опередить немцев. Чуток опоздал.

Из-за деревьев были видны и поле, и горящий сарай, и цепь солдат, охватывающая полукругом хутор. Немцы шли в рост, уверенные в своей последней атаке. Из дома раздавались одиночные выстрелы.

"Что же они не уходят огородом к дальней опушке?" – с отчаянием подумал Петухов. И вдруг увидел: из редколесья, о котором он подумал как о единственном пути отступления, не торопясь вышли три группы солдат; растянувшись цепочкой и словно на прогулке, не спеша двинулись к хутору. Вот они достигли кромки поля. Еще две-три минуты, и цепи наступающих соединятся в одно сплошное кольцо.

Для удара по наступающим от опушки немцам его позиция была лучше не придумаешь.

"Пора", – приказал себе Петухов и хлестнул лошадь прутом. Это было последнее мгновение, отделявшее сержанта от черты, за которой начиналась дерзкая, сумасшедшая игра со смертью.

Как бы дальше сложилась его жизнь, прими он другое решение, не может знать никто. Полный доверчивой, здоровой простоты, Петухов не раздумывал о правильности или необходимости своего поступка. Вся предшествующая жизнь подготовила его к этому. Товарищи в окружении ведут неравный бой, и только он сейчас может помочь им, пусть даже ценой жизни.

Сержант стрелял с руки, положив автомат на сгиб локтя.

Не было лучше стрелка в разведке, чем Петухов. Короткие очереди точно находили цель, спрятаться от пуль на поле было негде, и сержант положил человек двадцать, пока, оправившись от первой растерянности, немцы не повели прицельного огня по всаднику.

Тасманов мгновенно оценил маневр сержанта. Он давал всей группе единственный шанс прорваться к лесу и дальше в квадрат двести шесть, куда уже должен подоспеть конный взвод, высланный Дробным.

– Быстро к лесу! – крикнул он старику. – Уводите детей.

И показал рукой направление, в котором нужно было двигаться. Старик сдержанно кивнул головой и поднял ребят.

Тасманов вскинул над головой ракетницу и выстрелил. Раз, другой. Две ракеты прочертили белые дуги и взорвались красным недолгим светом.

Рыжиков, увидев ракеты, ногой вышиб раму бокового окна, коротко выдохнул: "Всем за мной!" – и выпрыгнул во двор.

По полю метался всадник. Сержант отбросил "шмайсер" с пустым рожком и рванул с груди другой. Он успел полоснуть длинной очередью по залегшей цепи, и тут пулеметная трасса достала белую, с подпалинами лошадь. В предсмертной тоске она еще вскинулась, но, ужаленная новыми пулями, упала на передние ноги и тяжело завалилась на бок.

Петухов успел соскочить с падающей лошади, больно ударился грудью о затвердевший гребень старой пахоты, превозмогая боль, поднял голову и увидел бегущих к опушке разведчиков и детей, развернувшихся в цепь, словно заправские солдаты.

"Капитан придумал, – тепло и благодарно подумал Петухов о командире. – Теперь они ушли... ушли, растаяли".

Сержант пополз к убитой лошади. Другого укрытия на поле не было.

Немцы с двух сторон бежали к опушке, все еще надеясь достать беглецов. На какое-то мгновение они забыли о сержанте, а может, посчитали его убитым. И Петухов ударил с близкого расстояния длинной очередью. Как в тире. Спокойно и холодно. И немцев словно ветром понесло, они отхлынули к самой кромке поля, открывая сектор обстрела для своих пулеметов.

Сержант же не жалел патронов. Восемь полных рожков – не солить же их. Автомат раскалился в его руках. И, не выдержав точного прицельного огня, немецкие автоматчики залегли.

Поле вскипало мокрыми фонтанчиками поднятой земли. Воздух над Петуховым стонал от пуль. Он перестал стрелять и лежал, уткнувшись головой в еще теплый бок лошади, понимая, что теперь ему не уйти из этого бешеного огненного кольца.

Он повернулся на спину и увидел низкие клубящиеся тучи и единственный пронзительный луч снова пробившегося к земле солнца.

Луч протянулся к нему, сержанту Петухову, как рука друга, как надежда, как доброе предзнаменование.

"Это же наши! – задохнулся в нахлынувшем восторге Петухов. – Это же Варюхин с ребятами!"

От просеки донеслась пулеметная скороговорка, и сержант узнал ротный "дегтярь", который он своими руками перебирал за сутки до выхода в поиск. Петухов перевернулся на живот и осторожно выглянул.

В лесу, за домом, что-то коротко ухнуло. И серия фосфорных мин легла правее позиции Петухова, у самой кромки поля.

Мины разрывались с характерным хлопком, разбрасывая вокруг белесоватые куски фосфора, самовоспламеняющегося в воздухе и горевшего ярким белым пламенем.

Сержант вдруг почувствовал, как жарко стало спине. Жар становился нестерпимым, словно тело прожигали раскаленным углем. Один из кусочков горящего фосфора упал на комбинезон разведчика и прожег его, как тонкую бумагу.

Петухов приподнялся – хотел сбросить комбинезон, – так нестерпима была боль, внезапно ощутил резкий тупой удар в грудь и запрокинулся на спину, все еще не веря, что это пуля.

Петухов лежал на разостланной плащ-палатке. Старшина непослушными пальцами рвал индивидуальный пакет. Еще слышались выстрелы, но где-то далеко. Здесь же было тихо, остро пахло хвоей. Тасманов склонился к раненому:

– Гриша... Куда тебя?

– В сердце, кажись... – Едва приметная улыбка тронула немеющие губы Петухова. – Вырвались, Андрюша... И шкоды понаделали Гансам. – Сержант вздрогнул, заторопился: – Парабеллум мой Тихону... Себе возьми бритву... на память. Все... отвернись... умирать буду.

Он замер, плотно стиснув зубы, удерживая стон, и вдруг широко открыл глаза.

– Детишки... все целы? – Шепот был чуть слышным.

– Все... – глухо ответил Тасманов.

– Скажи им... пусть помнят... Сержанта Петухова... пусть помнят...

Тасманов припал головой к груди сержанта и услышал, как остановилось его сердце. Тяжело поднялся, распрямил вздрагивающее, словно от боли, тело. Сбросил с головы немецкую каску. Медленно оглядел каждого из группы, негромко вымолвил:

– Какой человек умер.

И его сильная костистая рука взлетела к непокрытой голове и замерла, как флаг несдавшейся крепости.

Примечания