Пенелопа и Одиссей. «Жди меня…»

И снова женихи стояли перед ней в ожидании. Тиндарей обвел собравшихся уже рукой:

– Выбирай, Елена, они поклялись не делать зла твоему будущему супругу и тебе тоже. Назови его имя.

Все затихли, стал слышен даже визг поросенка за пределами Спарты и шум реки. Одиссей вдруг с ужасом подумал: только бы не меня! А что, возьмет и назовет, куда денешься? Отказа не простят.

Мгновения показались вечностью, так всегда бывает в решающий миг. Кто? Кого выберет синеглазая красавица, на зависть остальным? Если честно, но не все и хотели жениться на Елене, но не отступать же, раз приехали! И потому у каждого в отличие от Одиссея сладко на миг, всего на миг, замерло сердце: а вдруг меня?

Словно кинувшись в холодную воду, Елена тихо произнесла:

– Менелай.

Одиссей что-то кричал, хлопая Менелая по плечу, выкрикивали и другие, конечно, большинство были разочарованы, пусть не все, но почти каждый втайне надеялся, что эти голубые глаза не зря так ласково глядели именно на него. Менелай подошел к невесте и, взяв ее за руку, повел в пиршественный зал.

Немного погодя Аякс Теламонид уже хохотал во все горло:

– А ведь ловко нас провел Тиндарей! Мало того, что мы не перегрызем глотки друг дружке, так мы еще и не можем наставить рога Менелаю, потому как поклялись защищать его честь!

– Но на месте Менелая мог оказаться и ты, Аякс, – рассмеялся в ответ царь.

– Я?! Не-ет… Такие красотки не для меня! Мне бы чего попроще!

– Зачем же ты сватался? – хохотали уже вокруг.

– А вместе с другими, не отставать же!

Ализий влетел в дом, чтобы успеть поменять тунику, выпачканную кровью жертвенного быка.

– Елена выбрала!

– Кого?

И Пенелопа тоже замерла: а вдруг рыжего?! Умом понимала, что нет, что не для Одиссея Елена, что там и отцовский расчет другой, и сердце невесты ни за что к Одиссею не ляжет, ожидала Диомеда, кого же еще, но все равно сжалась, пока услышала от Ализия:

– Менелая.

– Кого?!

– Менелая, чего ты так удивляешься?

Брат умчался переодеваться, а Пенелопа осталась стоять столбом. Менелая? Вот уж кого она меньше всего ожидала увидеть в мужьях у красавицы-сестры. Нет, конечно, двух Аяксов еще меньше, но о Менелае и вовсе не думалось. Что заставило Елену предпочесть Диомеду Менелая? Неужели отцовская воля столь сильна, что она готова выйти замуж за брата мужа своей сестры? Пенелопа ни за что не поверила бы, что Елене понравился бесцветный, во всем послушный Агамемнону Менелай. Сама девушка понимала, почему Тиндарей выбрал Менелая, это означало поддержку ставшего сильным царя Микен Агамемнона. Тот не даст в обиду ни своего тестя Тиндарея, ни брата Менелая. Значит, союз Микен и Спарты сложился.

Пенелопа помнила, что этот союз очень пугал ее собственного отца Икария, но сейчас было не до того. Девушка вдруг осознала, что выбран не Одиссей, значит, Одиссей свободен!

Вдруг стало страшно, все говорили о неизбежности резни, чья же кровь на тунике Ализия?! Пенелопа бросилась к вышедшему из кладовой брату:

– Что там случилось?!

– Я же сказал: Елена выбрала Менелая. Конечно, не Елена выбрала, а Тиндарей, но это все равно, муж Менелай.

– А… чья это кровь?

Ализий, осознав, чего испугалась девушка, рассмеялся, притянув ее к себе:

– Не бойся, твой Одиссей оказался столь хитер, что посоветовал Тиндарею еще до объявления выбора заставить всех женихов принести клятву верности будущему избраннику. После этого резать друг дружку нельзя. Пируют…

Девушка ахнула: недаром говорят «рыжий хитрец»! Но сказала другое:

– Какой он мой? И никакой не мой!

– А то я не видел, как вы переглядываетесь и краснеете, стоит глазами встретиться или подолом случайно коснуться.

Пенелопа вспыхнула до корней волос, вырываясь из рук брата:

– И ничего такого! Он вон к Елене сватался и завтра небось домой отправится.

– А у Тиндарея согласия на сватовство к тебе просил.

– Что?!

– Да, вчера просил в обмен на свою хитрость, чтобы царь посодействовал ему на тебе жениться. Так что никуда твой Одиссей не уедет. Будет завтра и ваша свадьба, и у отца новый зять. Он же хотел, чтобы зять в Спарте остался? Диомед небось не остался бы, а Рыжему что на Итаке делать? Сам вчера говорил, что скучно там…

Но Ализий ошибся. Икарий был согласен отдать дочь Одиссею Лаэртиду, но с условием, что зять будет жить в его доме, а рыжий уперся, как скала:

– Я наследник царя Итаки, Лаэртид, моя жена должна жить со мной на Итаке!

Услышав о таком решении, Диомед решил поговорить с другом.

– Одиссей, женитьба Менелая на Елене всего лишь начало больших перемен в Элладе. Я чувствую, что назревают большие дела и перемены. Ты со своей хитростью и умением мог быть очень полезен ахейцам.

– В чем?

– Своей подсказкой ты оказал большую услугу не только Тиндарею, но и Агамемнону.

Одиссей нахмурился, он и сам понимал это, но другого выхода просто не было.

– Разве резня лучше? Зачем ты созвал всех царей в Спарту, Диомед? Мог бы тихонько посвататься сам, Тиндарей отдал бы тебе Елену, не будь здесь этой толпы обжор.

Диомед вдруг усмехнулся:

– Ты думаешь, я хотел жениться на Елене? Да и Тиндарей отказал бы, испугавшись Агамемнона. Но это объединение нужно мне не меньше, чем Агамемнону; только ему – против Троады и Приама, а мне – чтобы микенский царь завтра не напал на меня самого.

– Он не связан клятвой.

– Зато я связан и в случае нападения Микен на Аргос могу попросить помощи у остальных, одного упоминания общей клятвы будет достаточно, чтобы многие пришли к стенам Аргоса, разве не так?

– Ну и хитрый ты, еще хитрей меня! К чему тебе я?

– Ты нужен Икарию. Тиндарей слаб, и Агамемнон быстро начнет прибирать к рукам Спарту, а за ней и весь Пелопоннес.

– У Икария сильные сыновья.

– Сильные, значит, оружие, война меж собой, а здесь нужна хитрость, причем особая, не микенская, чтобы открыто и хитро одновременно, как с придуманной тобой клятвой.

Одиссей вдруг почувствовал, как страшная усталость навалилась на плечи. Нет, отец прав, Спарта и вообще дела Арголиды не для него. Сплелись своими интересами, словно клубок змей, разве что разрубить одним ударом меча… Прав Лаэрт, прав… Сидит себе на Итаке, выращивает диковинные деревья и в Арголиде не появляется.

– Знаешь, я лучше буду, как прежде, грабить побережья подальше, а то и вовсе торговать. Сидеть, как отец, в саду, не смогу, конечно, но и в ваши дела тоже не полезу. А Пенелопа… захочет уплыть со мной на Итаку, будет моей женой, а нет, так и говорить не о чем.

– Совсем рехнулся?! Ты о девушке подумал?

Глаза Одиссея хитро заблестели:

– Значит, украду.

– Ну и дура-ак!.. – Но почти сразу Диомед вдруг задумчиво добавил: – А может, и нет…

Икарий шел за повозкой, на которой Одиссей увозил Пенелопу и ее рабынь. Уехать тайно не удалось, Пенелопа согласилась уехать вопреки воле отца, но категорически отказалась делать это ночью. Одиссей почти обиделся:

– Да ведь нас тотчас настигнут, и будет свара! Ты хочешь, чтобы я начал с убийства твоих братьев и отца или чтобы они убили меня? Это заварушка не легче той, что предотвратили при сватовстве Елены.

– Никакой свары не будет. Отец не сделает тебе ничего плохого, даже если ты у него на виду после свадьбы возьмешь меня за руку и уведешь из дома. Наоборот, пришлет следом приданое.

Но Одиссей не поверил в такое благородство Икария, не в правилах ахейцев прощать своеволие зятьев. Пенелопа вздохнула, но села в повозку и велела Гипподамии сесть рядом.

Конечно, их догнали, и, конечно, быстро. Когда Одиссей потащил меч из ножен, Пелелопа тихонько приказала мужу:

– Спрячь меч, тебя не обидят.

Икарий пытался усовестить дочь, убедить вернуться и остаться жить дома.

– Куда денется твой рыжий? Чего вам не хватает в моем доме? Одиссей, ведь все же будет твоим, сыновьям я оставлю другое…

Он мог бы сказать еще многое, но в этот момент Пенелопа, сверкнув глазами, вдруг натянула на голову покрывало, отворачиваясь к мужу. Икарий осекся, дочь остановила поток слов, который никак не должен бы вылиться из его уст. Ни к чему знать, что и кому Икарий оставит в наследство.

Когда уезжали, Одиссей сказал, что ему не нужно приданое Пенелопы, потому что он сам и подарков невесте не дарил, хотя приданое было явно немалым, Икарий хозяин рачительный. Отец уже попытался намекнуть дочери, что негоже появляться в доме мужа бесприданницей, но рассердился Одиссей:

– Я смогу прокормить и жену, и наших детей!

И вот теперь это накинутое покрывало… Дочь показывала, что перешла во власть мужа добровольно.

Икарий вздохнул:

– Остановись, Одиссей. Я не сделаю тебе ничего плохого и не стану дальше препятствовать. Только послушай. Мой дом всегда для вас открыт, если будет нужда или нужна помощь – приезжайте. И приданое Пенелопы я пришлю, завтра же отправлю, встретишь на своем острове. Не обижай ее, Одиссей, иначе сила ее братьев обернется против тебя.

Жена пирата

Антиклея смотрела на девушку, спускавшуюся по подставленным сходням, настороженно. И это самая красивая женщина Эллады?! Нет, она, конечно, хороша, даже очень хороша – стройная фигура, высокая крепкая грудь, точеные ноги из-под довольно короткой туники, длинная шея, волосы цвета расплавленного золота… Но говорили, что у Елены глаза прозрачной синевы, а они зеленые, как морская вода на мелководье. Красиво, но не то…

Держится спокойно и слегка надменно. Ну да, из-за этой невесты вся Эллада покой потеряла…

– Папа, мама, это моя жена Пенелопа…

– Кто?

– …дочь Икария, царя Спарты.

– Какого Икария, какого царя? В Спарте царь Тиндарей, и у него дочь Елена.

Лаэрт не успел остановить царицу, Антиклея выказала все свое недовольство в одной фразе. Мало того, что уплыл сватать, ни слова не сказав, так еще и привез непонятно кого! Царица уже готова была смириться с Еленой, но не с какой-то Пене… как он там ее назвал?

Спина девушки стала совсем прямой.

– Радуйся, царица Антиклея. Радуйся, царь Лаэрт. В Спарте два царя, как и во многих других городах. Мой отец Икарий – соправитель и брат Тиндарея. А Елену отдали за второго царя Микен – Менелая.

Карие глаза Антиклеи встретились с бирюзовыми Пенелопы. Лаэрту показалось, что сошлись два клинка, только что искры во все стороны не полетели. Да, мира в доме не будет, эта невестка не позволит Антиклее подмять себя, она и сама многого стоит.

Взгляд Лаэрта уже выхватил отличия Пенелопы от девушек Итаки. Понятно, она спартанка, потому столь крепкие ноги и руки, жена Одиссея явно приучена к физическим нагрузкам и лук в руках держать умеет. И распоряжаться тоже способна. Один взгляд Пенелопы – и прибывшие с ней рабы засуетились, снося на берег большие сундуки.

А в бухту уже вошел второй корабль, не принадлежавший Одиссею: видно, привезли вещи молодой жены.

Это подтвердил и сам Одиссей:

– Икарий подарил мне это судно, оно построено совсем недавно. Нужно убрать приданое Пенелопы, там много всего…

Наблюдая, как рабы носят и носят большие короба, сундуки, сводят на берег коней, гонят овец. Антиклея поморщилась:

– Кто кого одаривал, ты ее отца или он тебя, чтобы забрал дочь с собой?

Пенелопа в долгу не осталась:

– Мой отец дал столько, чтобы я могла жить безбедно, если в семье моего мужа не хватит достатка. Но я вижу, Лаэрт, что Икарий зря боялся, – она с улыбкой показала свекру на дворец.

Между свекровью и невесткой пролегла не просто межа, а глубокий ров, перекидывать мосток через который ни одна, ни другая не собирались.

– Пойду унесу свои вещи, нужно подумать, где нам жить с такой невесткой… – Антиклея поджала губы, всем своим видом демонстрируя, как оскорбило ее появление на Итаке дочери Икария.

Пенелопе понадобилась выдержка, чтобы не сказать гадость вслед, она заставила себя улыбнуться Лаэрту:

– Совсем необязательно носить все в дом. К тому же у отца хорошие строители, он быстро пришлет, а они быстро пристроят еще помещения. Лаэрт, я пришлась не ко двору в Итаке? Но Одиссей ничего не сказал о согласии или несогласии своих родителей. Я думала, он свободен в выборе и сватовстве.

– Не обращай внимания на ворчание Антиклеи. Одиссей единственный и любимый сын, потому она ревнует, как мать.

– Антиклея бы лучше приняла Елену? Я не буду вмешиваться в домашние дела, хотя привыкла вести хозяйство. Объясни царице, что я не хочу отнять у нее сына, я всего лишь жена, а она мать.

А сноха-то умна, подумал Лаэрт. Но он понимал, что не склонившая в первый же миг до самой земли голову Пенелопа никогда больше не сможет угодить суровой Антиклее.

В семье обеспечено противостояние женщин, причем женщин сильных и властных.

Пенелопа была в ужасе от всего – приема свекрови, молчаливого непротивления свекра, размеров и почти убогости дворца (они дворцов никогда не видели?!), отсутствия дорог, размеров самого острова… А еще того, что Рыжий уже утром умчался куда-то к Евмею и обещал вернуться (!) завтра или послезавтра!

– Одиссей, а я?

С этого дня началась ее битва за свое признание.

Нет, Пенелопу никто не обижал, не унижал, но Антиклея на каждом шагу давала понять: хозяйка на Итаке – старая царица (кстати, матери Одиссея не нравилась сама необходимость называться «старой царицей», хотя была немолода), а молодая должна только учиться. Но больше всего Антиклее не нравилось то, что невестка-спартанка богата и независима! «Она у нас самостоятельная», – стало почти издевательской поговоркой.

Иногда Лаэрт даже осаживал супругу:

– Что ты придираешься к девочке? Она же все делает правильно?

Да, Пенелопа действительно все делала правильно, просто потому что с малых лет жила без матери и у отца давным-давно была за хозяйку большого дома.

Но именно вот это умение вести хозяйство, делать все разумно и качественно почему-то раздражало мать Одиссея больше всего.

– Я придираюсь?! Попробовала бы пожить с Халкомедусой!

Антиклея справедливо вспоминала свою собственную свекровь, мать Лаэрта Халкомедусу. Вот у кого поплачешь!..

Но Пенелопе от этой справедливости легче не становилось. Молодая женщина не давала себя в обиду и постепенно начала отвечать Антиклее, и в доме нарастало напряжение. Нет, свекровь и невестка не ссорились откровенно, однако все чаще распоряжения одной немедленно отменялись другой, особенно старалась старшая. Этим пользовались служанки, особенно когда распоряжения касались необходимости работать. На пользу дому такая холодная война не шла.

Когда Одиссей бывал рядом, Пенелопа легко забывала о строгой, придирчивой свекрови, они с Рыжим были по-настоящему счастливы, ведь для счастья вовсе не обязательна красота. Но беда в том, что рядом Одиссей бывал редко. Жена беременна, к ней не подойти, спать приходится отдельно. Так почему бы не поспать в это время на палубе корабля или у костра на берегу? А жена? На то она и жена, чтобы ждать, – таков удел всех жен моряков: знала, за кого выходила замуж.

Но в том-то и дело, что не знала! А еще, что была из странной семьи. Мать – нимфа – появлялась дома крайне редко, детей Икария воспитывали добродушные няньки и он сам, потому Пенелопе легче было представить отсутствие дома матери, но не отца, жены, но не мужа. А тут все наоборот…

Выговаривал сыну Лаэрт:

– Ты рискуешь не увидеть рождение собственного первенца!

Не увидел, но это к счастью, потому что первым оказался выкидыш.

Антиклея обвинила во всем «нездоровые» спартанские привычки невестки. С точки зрения итакийки, эти привычки действительно были странными.

Старая царица ворчала:

– Во всей Элладе не нашлось приличной девушки, что наш сын взял в жены спартанку?

Хотелось возразить, что спартанские девушки самые крепкие и выносливые, самые умные, толковые, а то, что не раскрашивают лица, подводя брови сажей и губы соком красных ягод, а также не привязывают разные накладки, чтобы грудь казалась выше, так что же в этом плохого? У спартанок своя грудь крепка и высока, живот плоский, а ноги сильные и стройные, потому что они занимаются гимнастическими упражнениями.

Пенелопе действительно не хватало этих самых упражнений, сильное, развитое тело, привыкшее к нагрузкам и движению, требовало ежедневных упражнений, но где заниматься? Спросить у мужа Пенелопа просто стеснялась.

Улучив минуту, когда в их с Одиссеем спальне никого не было, молодая женщина принялась энергично размахивать руками, наклоняться в разные стороны, поворачиваться, понимая, что одиночество ненадолго, в Итаке, как у остальных ахейцев, кроме Спарты, девушки и женщины все время под присмотром. Ей так хотелось побегать, попрыгать, с кем-то побороться… Но туника слишком длинна даже для свободного шага, а покрывало и вовсе не позволяло сделать резкое движение.

А как же остальные женщины, вышедшие замуж даже в Спарте, им тоже не хватает движения? Наверное… Но Пенелопа была еще слишком молода, чтобы тело успокоилось в медлительности и плавности движений, оно желало прежней активности.

Выход нашелся неожиданно. В спальню вошла нянька Одиссея Эвриклея, о ней все время говорили, что когда-то Лаэрт купил Эвриклею за двадцать быков – немыслимую цену за некрасивую рабыню маленького роста. Пенелопа уже поняла, почему молодой Лаэрт не пожалел целое стадо, Эвриклея была сообразительна. Она не хитрила, как дед Одиссея, знаменитый вор Автолик, но разумные советы няньки слушал не только Одиссей, но и сам Лаэрт.

Антиклея няньку недолюбливала, правда, не ревнуя, но никогда своей нелюбви не выказывала. Пенелопа же потянулась к старой женщине всем сердцем, почувствовав, что та отличается от остальных. Пока особой дружбы не получалось, слишком разным было их положение, Одиссей в няньке давным-давно не нуждался, а детей у них с Пенелопой не было, да и едва ли старухе доверили бы малыша, руки у нее уже дрожали, хотя голова соображала прекрасно.

Пенелопа поспешно выпрямилась, чуть смущенно глядя на Эвриклею, хотя могла бы просто прогнать старуху прочь, все же была царицей.

Старуха старательно прикрыла дверь и тихонько посоветовала:

– Этого не стоит делать дома, госпожа.

– А где мне делать, ведь в Итаке нет специальных мест, чтобы женщины могли желать упражнения.

– Госпожа позволит показать ей остров?

Пенелопа снизила голос до заговорщического шепота:

– А что, где-то в другом месте острова есть?

Старуха рассмеялась каким-то дробным, ласковым смехом, от которого Пенелопе стало тепло на сердце:

– Нет, в Итаке никто из женщин не делает упражнений, не машет ногами и не гнет стан в разные стороны, это кажется неприличным.

– Ну, почему неприличным, почему? Разве плохо, когда у женщины сильные руки и ноги?

– Для рабыни или служанки нет, а к чему царице крепкие руки? Дело царицы ублажать господина и рожать детей. Остальное сделают рабыни с сильными руками.

Но Эвриклея не раз помогала молодой царице, стараясь, чтобы между свекровью и невесткой возникало поменьше трений…

Пенелопа устало разогнулась и, пока никто не видит, сделала несколько наклонов влево-вправо. От долгого сидения перед ткацким станом тело затекало, даже она, прекрасная ткачиха, с трудом переносила целые дни в одном положении, тем более живот рос не по дням, а по часам.

Вдруг поясницу скрутило, боль разлилась внутри настолько сильная, что Пенелопа, ахнув, опустилась прямо на пол. На ее стон прибежала служанка, тоже ахнула, бестолково засуетилась, потому что под царицей на полу росла лужа крови…

– Позо…ви Эврик…

– Это мог быть мальчик…

В ответ на замечание няньки Антиклея поморщилась:

– А твердят о силе спартанок.

– Я еще рожу сына! И не одного! У нас с Одиссеем будет много сыновей и дочерей!

Свекровь не выговаривала, она лишь молча поджимала губы. Хотелось крикнуть:

– Но ведь и у тебя были сплошные выкидыши! Ты смогла родить всего двоих – Одиссея и Ктимену, остальные либо рождались раньше срока, либо не доживали и до новой луны.

Но говорить этого нельзя, это означало выдать Эвриклею, поведавшую Пенелопе о женских бедах свекрови по секрету. Старуха была бы наказана, а наказывать дочь знаменитого вора умела, как никто…

Второй мальчик дожил всего лишь до утра.

Пенелопа замкнулась в себе. Одиссей привычно отсутствовал, царь Итаки словно забывал, что у него есть дом и жена, которых нужно охранять. Просто еще не привык к тому, что он – царь, да и к тому, что женат, тоже.

Одиссей очень беспокойный, ему вечно не сидится дома, правитель Итаки носится по морям, словно выискивая себе приключения. Это понятно и простительно, пока у него не было жены и царствовал Лаэрт, тогда молодой Одиссей мог позволить себе провести полгода на Крите или в Фивах, отправиться на Эвбею или в Коринф. Но теперь надо помнить, что есть дела дома.

Антиклея считала, что это молодая жена не способна удержать мужа дома. Пенелопа тоже винила себя. От этого и из-за неудачных беременностей становилось тошно. Заниматься нечем, сидеть все время за ткацким станом тяжело, домом привычно распоряжалась Антиклея, будь у молодой царицы ребенок или хотя бы муж все время дома, а то все одна да одна. Конечно, рядом старая Эвриклея, но кто же принимает в расчет служанку?

Из Спарты приносили известия, что у Елены с Менелаем уже двое детей… Неудивительно, Менелай не оставляет свою жену надолго.

А Одиссей оставлял, часто и надолго, ему дороже посиделки у костров с долгими рассказами о небывалых похождениях, в которых вранья куда больше, чем правды, дороже мужское «пенное братство» пиратов, жестокое и грубое. Когда муж возвращался, от него долго пахло не только морем, но и этой самой грубостью. Сначала Пенелопе нравилось, казалось, что это и есть запах настоящего мужчины, но постепенно поняла: мужчине совсем необязательно быть грубым, чтобы быть мужчиной.

Однако она любила Рыжего грубияна, не замечала его некрасивости, почти уродства, его болтливости с завираниями, прощала даже долгие отсутствия, лишь бы возвращался…

Сына родила легко, крепкого, здоровенького. Лаэрт был очень доволен, что внука назвали его именем…

Одиссей стоял, растерянно глядя на красное сморщенное личико младенца, выглядывавшее из свертка, который ему сунула в руки Эвриклея. Сам сверток молодой царь держал на вытянутых руках, словно боясь даже приблизить к себе.

Сын? Это его сын?.. Плоть от плоти, кровь от крови, наследник, продолжатель… его сын?! Малыш открыл один глаз, поразивший Одиссея своей синью, посмотрел на отца, словно проверяя, в состоянии ли тот крепко держать его на весу, и закрыл снова.

Несколько месяцев Одиссей с восторгом изображал из себя заботливого отца и мужа, а потом… Он вернулся больше чем через год, потому что какой-то царь из Кеми задержал Лаэртида у себя, не отпуская.

Маленького Лаэрта Одиссей решил воспитывать сам, с первых лет приучая к морю. Там и погубил. Мальчик был еще маленьким, не стоило его брать с собой даже на недалекий Пилос в гости к мудрому царю Пилоса Нестору. Лаэрт-младший едва ли был способен понимать мудрость старого царя Нестора, но Одиссею очень хотелось показать разумного малыша «вечному» царю.

Нестор и впрямь казался вечным, говорили, что боги отмерили ему несколько человеческих веков, он был участником многих славных дел, в том числе Калидонской охоты, битвы с кентаврами, похода аргонавтов, дружил с Гераклом, но временами уже испытывал провалы в памяти.

Но не Нестор оказался повинен в смерти маленького сына Одиссея и Пенелопы, а болезнь. Откуда привезли моряки заразу, погубившую очень многих на острове, не знал никто, но Одиссей вернулся из Пилоса почерневший от горя, потеряв сына и большую часть своей команды.

Пенелопа надолго замкнулась в себе. Болтовня и желание Одиссея похвастать обернулись гибелью их первенца. А сам Одиссей, поняв, что жена снова беременна, отправился с Агамемноном… в Трою на свадьбу Гектора и Андромахи!

– Одиссей, что тебе делать так далеко в Троаде? К чему идти на поводу у Нестора?

– Молчи, женщина! Троада – это торговля, у царя Приама есть то, чего нет на Итаке, – лес и металл. К тому же Илион держит проливы и выход к Понту Евксинскому. Агамемнон прав – с Троей нужно либо очень дружить, либо уничтожить ее.

Пенелопа слишком хорошо помнила микенского царя Агамемнона, мужа старшей из дочерей Тиндарея Клитемнестры. Она терпеть не могла ни некрасивую, чопорную Клитемнестру, ни ее мужа, куда лучше красивая Елена, которую, правда, отдали за второго микенца Менелая.

– Агамемнон способен с кем-то дружить? Разве пока не выпьет всю кровь.

Одиссей с удивлением смотрел на жену, в этой красивой головке водились умные мысли. Молодой царь Итаки не считал, что таковые нужны женщине, тем более красивой женщине, и временами бывал изумлен, совершая открытия в характере собственной жены. Но он так часто отсутствовал дома, что понять, что за сокровище получил себе в жены, так и не сумел.

Пока Одиссей поддерживал Агамемнона в Илионе, Пенелопа родила еще одного сына, на сей раз не такого красивого и крепкого, но которого теперь не отдала на воспитание беспокойному отцу. Тот и не рвался, Телемах был слишком мал, чтобы брать его на борт корабля. Ничего, его время встать у руля пиратских триер еще придет…

А пока отец у костров заливался соловьем, рассказывая истории о несуществующих подвигах, своих и чужих…

Война

Война!.. Война!.. Война!..

Это известие прозвучало почти громом с ясного неба. С кем? Почему?

Набеги жители Итаки совершали частенько и сами им подвергались тоже, но это были просто набеги, в которых участвовали по несколько кораблей. Если нападавшие чувствовали, что не осилят защиту, поспешно отступали и убирались восвояси, так же поступали и свои, когда плавали воровать чужой скот и грабить побережье от своего острова подальше. Набег – это не война, тогда о чем речь?

Торговцы на рынке всегда знают даже больше, чем царь, именно их корабль, пришедший с товаром из Арголиды, принес будоражащую Итаку весть.

Одиссей сам отправился на рынок – послушать. Измученный микенец, видно, в сотый раз пересказывал новости, будучи уже и сам не рад, что открыл рот, чтобы о них сообщить. Начал рассказ в надежде привлечь покупателей, а оказалось, что новость важнее товара.

– Повторяю: спартанская царица Елена удрала с троянским царевичем Парисом. Теперь Менелаю ничего не останется, как наказать Трою!

– Воевать из-за сбежавшей женщины? Глупости! Такого у ахейцев еще не бывало, ни одна женщина не стоит того, чтобы из-за нее воевать!

– А?!. Ах, ты ж, болтун негодный! – На горшечника, рискнувшего высказать свое мнение, посыпались удары женских кулачков. Начала одна, но к ней тут же присоединились подруги и просто случайные свидетельницы оскорбления женской половины Эллады. – Да это из-за вас, мужиков, пальцем пошевелить не стоит!

Дальше несчастный получил немыслимую порцию щипков и ударов чем попало, отчего бросился прочь, прикрывая голову руками и кляня женщин и свой язык. Вслед ему несся довольный смех жительниц Итаки, они радовались, что сумели проучить хоть одного мужчину. Ишь ты какой! Из-за женщины не стоит воевать! А из-за чего стоит? Чего ради, спрашивается, мужчины совершают множество глупостей и даже подвигов и добывают красивые вещицы? Как соблазнять какую-то красотку, так шепчут на ушко: «Я ради тебя готов на все, подарю тебе то… я подарю тебе это…», а как прилюдно признаться, что все в мире совершают ради женщин, так кишка тонка?!

Обсудив данный вопрос между собой, женщины обнаружили полнейшее единение, какое бывает, только если приходится противостоять мужчинам, причем чужим. Ни в каком ином случае полного совпадения мнений не бывает, найдется хоть одна паршивая овца, которая будет думать иначе.

Одиссей со смехом посмотрел вслед удиравшему гончару, потом подошел к торговцу. На лотке лежали довольно прилично выполненные браслеты, витые заколки, броши для скрепления ткани, даже небольшое бронзовое зеркало…

– Пойдем, покажешь товар царицам, может, выберут что-то себе по душе.

Одиссей не был уверен, что выберут, слишком разборчива Пенелопа, да и его собственная мать Антиклея не любила большого числа украшений, но торговец был рад удрать с рынка и отдохнуть от бесконечных расспросов, хотя прекрасно понимал, что рассказывать придется и во дворце.

Это спартанки могут позволить себе не только слушать беседу мужчин, но и вступать в нее, никому другому не позволено.

Пока Одиссей внимал рассказам торговца о странностях, происходивших в Арголиде, Пенелопа наверху в женской половине ткала, а вот мать Одиссея Антиклея вся извелась, пытаясь подслушать. Она понимала, что если царь привел в дом торговца безделушками, но при этом не зовет цариц, значит, вовсе не ради украшений омывают гостю ноги и выставляют на стол угощенье. Значит, у торговца есть что рассказать.

У женщины два чувства самые сильные – материнство и любопытство. Второе заставило Антиклею на цыпочках подкрасться почти к лестнице, ведущей вниз, в мегарон, где вели беседу царь и торговец.

Ахейцы недолюбливали купцов. Почему? Понимали, что без торговли будет трудно, сами с удовольствием меняли одни товары на другие, плавали со своих островов на соседние или на Пелопоннес и в города вроде Афин или даже Микен, покупали там что-то… Но редко кто вставал с товаром на рынке или ходил по домам. Было в этом что-то нечистое, даже если торговец честен и не слишком стремился к выгоде. Нет, ахейцы предпочитали вырастить скот, собрать урожай, постричь овец, посадить за ткацкие станы своих женщин, даже просто пограбить, но только не торговать на рынке, этим все больше занимались финикийцы. А еще критяне. Может, потому у ахейцев устойчиво мнение «все критяне лгуны!».

Эллада без купцов жить уже не смогла бы, далеко не все, что нужно человеку, имелось на островах, а люди привыкли к изобилию на рынках. Им бы уважать торговцев, доставлявших товары с риском для жизни, а не презирать их. Но обычно ахеец считал позволительным плаванье только ради грабежа, доставки собственных продуктов в большие города или просто ради любопытства.