За стеклом (сборник)

Лена – копия свекрови? Сомнительно!

Кстати, и Алла походит на изнеженную и капризную мать Родиона, как огурец – на студень. Но Лена не стала перебивать подругу, отвлекать на частности.

– Последние годы, – рассуждала Алла, – ты практически не менялась, не выходила из лапидарного образа наседки-жены и матери.

У Володи накопилось неведомое ему самому пресыщение. Его подсознание искало повод, чтобы избавиться от вечного мелькания перед глазами постылой матрешки в кухонном фартуке. Его, по сути, не интересует, виновна ты или нет. Главное, чего ему хочется, – загулять самому, получить новые ощущения, реализовать эротические мечты.

– Я ему регулярно покупаю средства от облысения, – оправдывалась Лена.

– И при чем здесь эротика? – закатила глаза Алла. – Фантастическое невежество! Скажи спасибо, что он продержался за твою юбку восемнадцать лет.

– А теперь что будет? – со страхом спросила Лена.

– Володя станет искать объект для удовлетворения своих подсознательных фантазий. Если, конечно, уже не нашел.

– Подожди! – испуганно остановила подругу Лена. – Я запуталась. Значит, Володя ушел не потому, что ошибочно меня приревновал, а потому, что сам хочет изменить?

– Верно. Повод скрывает истинную причину.

– Но это же с ног на голову! – возмутилась Лена.

– Ты ничего не понимаешь в психоанализе! – попеняла Алла.

– Научи меня! – попросила Лена.

– Хорошо! – согласилась Алла. – Например, женщине регулярно снится сон, что она с аппетитом поглощает спагетти. Что это значит?

– Значит, надо купить макарон, сварить и наесться, – словно на уроке ответила Лена.

– Боже! – всплеснула руками Алла. – Каменный век! Это эротический сон! Она мечтает о любовнике-итальянце! Спагетти – сексуальный символ, маскирующий фантазии о мужских фаллосах, длинных и гибких.

– Каких-каких? – опешила Лена. – Фу, гадость! У тебя везде эротика и секс! Даже в макаронах!

– Не у меня, – поправила Алла, – а в жизни! И у твоего Володи! Его основной инстинкт, задавленный пуританским воспитанием, моральным долгом перед женой и детьми, прятался долгие годы в сублимировании. Володя ведь любит по дереву выжигать, правильно? Сублимирует! Рано или поздно сексуальная буря начинает рваться наружу. В противном случае – невроз, психоз и санитары в белых халатах.

– Хочешь сказать, – обиделась Лена, – что я мужа до психушки довела? Тебя послушать, страшней меня злодейки нет!

– Ты все время скатываешься на землю!

– Я на ней живу!

– Хорошо! – вздохнула Алла. – Начнем все сначала. Володя ушел. Так? Можно сказать, умчался, даже голову не помыл. Верно? О чем это говорит? О том, что мысль о побеге давно сидела в его подсознании. Требовался толчок, он нарисовался в виде Ивановой. Теперь с другой стороны. Володя – кто угодно, но не идиот. Не верит же он, в самом деле, что ты можешь ему изменить?

– Не могу! – подтвердила Лена.

– Если это знаешь ты, я, все наши знакомые, то почему Володя исключение? Раньше за ним не водилось ревнивых мавританских страстей. Твой муж – не Отелло по складу характера. Правильно? Теперь сама видишь? Он ушел по потребности, а не по способности!

– Ужас! – пробормотала Лена. – Я совершенно иначе все представляла. Алка, какая ты умная! Но что мне-то сейчас делать?

– Прежде всего, подковаться теоретически!

И вручила книгу «Сексуальная жизнь мужчины и женщины», велела внимательно изучить. Алла заявила, что революцию нужно начинать в данной области, остальное приложится. Так диктуют наимоднейшие теории.

Алла, конечно, не читала специальную научную литературу по психоанализу, увлекалась толкователями и популяризаторами, среди которых было немало шарлатанов, зарабатывающих популярность на шокировании обывателей.

Когда Лена спросила подругу, применяет ли та полученные знания в личной жизни с Родионом, Алла справедливо напомнила, что от нее муж пока не уходил. Это была истинная правда.

За чтение Лена принялась поздно вечером, лежа в покинутой супругом постели. «В первой главе вы познакомитесь с интимной жизнью мужчин, вторая посвящена половой деятельности женщин», – обещало предисловие.

«Надо же, – удивилась Лена, – а я думала, это вместе происходит».

Книгу она читала до рассвета, пока не перевернула последнюю страницу. Временами вскакивала и лихорадочно маршировала по комнате, испытывая настоятельную потребность в присутствии мужа. Некоторые откровения, напротив, вызывали у нее такое отвращение, что боялась навсегда потерять половое влечение. До одних премудростей, как оказалось, они с Володей дошли безо всякой теоретической подготовки, а другие ухищрения не только не приходили им в голову, но и представлялись Лене абсолютно тошнотворными.

Печальный вывод, который напрашивался сам собой после прочтения книги, заключался в том, что все человеческие желания, стремления идут вовсе не от сознания, то есть от головы, а гнездятся у человечества ниже пояса. Итог был тем более грустен, что Лена оказывалась мутантом – она жила сердцем. После без малого двадцатилетней замужней жизни эти самые желания стояли у Лены на десятом месте – после стремления хорошо накормить, одеть, обстирать семью, выучить детей и даже вырастить волосы на Володиной макушке.

Алла была совершенно права, и книга доказывала с сокрушительной безапелляционностью, что основной инстинкт, то есть секс, правит миром.

Лена без энтузиазма думала о том, что для сохранения семьи ей придется купить призывное эротичное белье или плясать перед мужем в чем мать родила.

ВЫЖИГАНИЕ ПО ДЕРЕВУ

Если бы Володя услышал толкование Аллой Воробейчиковой своего ухода, он бы только хмыкнул: «Мура!» Но и своего четкого объяснения у него не было. Хотя имелся десяток причин, которые побуждали треснуть кулаком по столу или хлопнуть дверью – не важно где.

От природы Володя был вспыльчив и гневлив. Но его природу, после женитьбы и окончания института, неутомимо давили! Молодым специалистом не очень-то эмоции распустишь.

А потом, когда в начальники выбился, в подчинении оказались женщины – от восемнадцати до шестидесяти. Спускать на них собак, хоть и заслуженно, – не по-мужски.

На Лене злость срывать – как над младенцем куражиться. Только рот откроет, у нее глаза как полушки, да еще слезами затягиваются. «Володенька, не обижайся! Как ты хочешь? Мы так и сделаем. Только не кричи! Когда ты кричишь, я ничего не слышу!»

Только Ленка так могла: брякнуть глупость, но глупость по смыслу понятную и даже единственно точную. Но ведь додуматься! «Когда ты кричишь, я ничего не слышу!»

Володя нашел выход в творчестве, близком к художественному. Раскалился до белого каления – волю в кулак зажмет, язык прикусит и достает с антресолей прибор для выжигания по дереву, доску, на которой расчерчен в клеточках портрет любимого поэта, оригинал – фото из старого журнала «Огонек» – рядом стоит и аккуратно наносит точки горячим жалом. Три дня выжигает, творит, и злость проходит. Лена и дети знают: когда папа выжигает, к нему лучше не подходить. Сейчас, то есть уже полгода, Володя работал над портретом Блока. А на стене в гостиной висел большой портрет Пушкина. Восемнадцать лет семейной жизни – не фунт изюма.

Но в этот раз до выжигания дело не дошло, хотя с утра все складывалось против Володи.

Мастер цеха вписал в калькуляцию ошибочные параметры заказываемой детали. Две линии остановились, потому что слесарям не с чем было к станкам подходить. А зарплату им плати! Новые заготовки обещают через неделю.

Начальник цеха, главный инженер, замдиректора – все отметились, все Володю обматерили. А Володя мастеру только кулак показал: тот сам отлично понимает, что наделал, только что на коленях не стоит.

На улице поскользнулся, на шпагат поехал, брюки треснули в самом неподходящем месте – на заднице. До дома приставным шагом, развернувшись к стене, семенил.

Опять-таки лысина! Проклятие его жизни!

Теперь мода на бритых, каждый второй под нолик стрижется. А Ленка ему упорно средства от облысения покупает! Отвращает ее лысина.

Правильно! Ему тоже с детства запало: «Что я, лысый?», то есть убогий и никчемный. Родные детки не отстают от мамочки, обсуждают рекламу пересадки волос по телевизору.

– Из донорской зоны берут? – Настя критически смотрит на затылок отца. – Если у тебя отсюда пересадить, то получится редкий одуванчик по всей голове.

– Папа, – дергает себя за вихры сын, – а хочешь мои?

Не по нраву им лысый папа!

Чтобы отслеживать процесс выпадения волос или, напротив, эффективности применяемых средств, Володя втайне от всех лысину измерял. Не сантиметром, конечно. Была у него веревочка с узелками, прятал в кармане халата. Нет веревочки! Ленка халат постирала, а веревочку, наверное, выкинула. Все против него!

Пришел домой, открыл дверь своим ключом. Лены нет, дети бьются смертным боем.

Не стал разбираться, кто прав, кто виноват, кто у кого что украл, за шкирки схватил и приподнял над полом. Ногами в воздухе дрыгают и продолжают обзываться. Слегка стукнул их лбами, гаркнул:

– Молчать!

– Ну папа! – вырвалась Настя. – Не разберешься, а руки распускаешь! Как Держиморда!

Петька ему за спину шмыгнул и захихикал:

– Ой, пап! У тебя брюки порвались и трусы видно. Розовые!

Никто его не уважает! Включая детей! И он тысячу раз просил жену не покупать белье идиотских расцветок! Как же! «Такая симпатичная клеточка!» – мысленно передразнил Володя жену.

Дальше – хуже. Пришла Лена и всучила ему очередное средство от облысения. Думал: в ванной успокоюсь, а после ужина прибор для выжигания достану. Не получилось! Веревочка с узелками пропала, и Иванова заявилась, дров в костер подбросила. Вот баба!

На три разделить – все толстушками будут.

Как она сказала? «Рога выводишь?» Сволочь!

Володя дошел до крайней точки кипения.

Ему хотелось, как пьяному буяну, крушить все вокруг или совершить какой-нибудь прежде немыслимый поступок. Крушить – это напугать жену и детей. Он выбрал немыслимый поступок. Схватил чемодан, бросил в него первые попавшиеся вещи и хлопнул дверью.

Приехал к давнему, с институтских времен другу Гене Лидину, обладателю комнаты в коммунальной квартире, полученной после развода с женой. На расспросы Володя отвечал односложно: заткнись! пошел к черту! не твое дело!

– Бунт на семейном корабле? – прятал усмешку Гена. – Прибор для выжигания сломался?

– В глаз хочешь?

– Совсем не хочу! Но могу предложить бутылку пива и колбасу «Докторскую», сто граммов. От сердца, то бишь от завтрака, отнимаю. Хлеб кончился, есть пряники, свежие, в прошлом году купленные.

Володя поужинал колбасой с пивом и каменными пряниками. Лег на раскладушку, которую хозяин разложил у окна. Сам он укладывался на диванчике и продолжал болтать:

– Ты, случайно, у себя дома хладные трупы не оставил? Ты же во гневе! Не приведи судьба под руку подвернуться! Помнишь, в общежитии кастрюлю с пельменями надел на голову Ваське Смирнову? Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав. Кстати, Юпитер, если ты у меня собираешься жить, то я беру за постой. Недорого: посуду мыть, бельишко простирнуть, в магазин за пивом сбегать. Спишь, что ли?

Володя, не отвечая, демонстративно повернулся к стене лицом. Раскладушка жалобно заскрипела.

– Спокойной ночи, Юпитер! – пожелал Гена.

Уснуть Володя не мог. Бешеное кружение мыслей, обид, упреков, проклятий замедлилось, потом вовсе остановилось, и проблемы выстроились по ранжиру.

Ленка ему изменяет? Абсурд! С другой стороны, Ирина Алексеевна из отдела главного технолога! Мышка-норушка, пятьдесят четыре года, о вечном пора задуматься, пенсия на носу, а она влюбилась в какого-то датчанина, тот взаимно воспылал. Ирине выезд за границу не позволен – допуск к секретам имеет, теперь обивает пороги ОВИРов и правозащитных организаций. А бывший муж, тоже у нас работает, дурак дураком выглядит. Кстати, муж лысый!

Как толстая Иванова мерзко вопила! Рога выводишь! Бессильный! Немощный! Да он сколько раз давил в себе! Видит – Ленка от усталости на ногах не стоит, на лету засыпает. Как последний эгоист полезет приставать к ней? Пусть отдохнет человек, и утром можно. А утром она ни свет ни заря у плиты, дети опять-таки. Носятся по квартире и выясняют, кто у кого фломастеры стащил. Не до секса, на завод пора.

От чего, собственно, Ленка усталая? Работа у нее – не бей лежачего. По дому хлопотать – не уголь в забое добывать. Неужели на стороне имеет? Любовник? Иванов! Если жена его приперлась – значит, неспроста. Как Лена испугалась! Чего испугалась? Кулаков Ивановой? Но ведь он, Володя, рядом был и с женщиной, даже монументальных форм, справился бы. А Лена испугалась! Натурально испугалась! Как уличенная в грехе прелюбодейка!

Его Ленка прелюбодейка? Бред! Это ей чуждо. Все человеческое ей чуждо? Женщина в полном расцвете. Правда, цветет не розой яркой, не буйной сиренью, а скромно – полевой ромашкой. Она и девушкой такой была – в букете не заметишь, а отдельно присмотришься, и не хочется из рук выпускать.

Стройотряд пищевого института объединили с ними, бравыми станкостроителями, для авральной сдачи коровника. Володя стропила ладил, а Лена с ведром цемента шла.

Тростинка! Сгибается от тяжести, но топает.

Впереди подъем – доска с рейками вроде лестницы. Всхлипнула жалобно, но полезла.

Он загадал тогда: не свалится, будет моей женой. Эх, какое время! Поцелуи до рассвета на берегу речки. Комары звенят! Почему в молодости комары не досаждают? У него тогда шевелюра была. Не особо густая, конечно, но была.

А как Ленка вздрогнула, когда он ей под майку полез и грудь захватил! «Зачем ты?» – спросила. И столько в ее вопросе было наивности и чистоты девичьей, что у него горло перехватило. Враз пропало дикое желание, а на его место заступило неведомое прежде стремление беречь и лелеять это сокровище.

«Затем, что я люблю тебя!» – хрипло ответил. «Правда? – обрадовалась, как ребенок. – Я тебя давно заметила. Ты – особенный. Все какие-то вихлястые, выпендрежные, а ты!.. Ты другой! Настоящий, самый-самый лучший!» Взяла его ладони и на грудь себе положила. Губы от страха закусила, точно он пытать ее будет. Он крепился, тихо и нежно целовал, пока деревянная напряженность в ней не пропала…

– Чего ты скрипишь? – проснулся Генка и подал голос с дивана. – Чего ты ворочаешься? Клопов у меня нет. С собой принес?

– Заткнись и спи! – ответил Володя.

Конечно, изменить Ленка не могла, а он круглый дурак. Минуточку! Он не дурак, и имеются факты, а также аналогии. В жизни – сбрендившая из-за датчанина Ирина Алексеевна, в литературе – Анна Каренина. Обманутый Каренин, кстати, был лысым!

Проворочавшись на сиротской раскладушке, забывшись сном, Володя так и не пришел ни к какому выводу. На следующий день раздражение и агрессия уменьшились, но окончательно не пропали. Среди чувств, которые испытывал Володя, покинув семью, была и легкая радость нечаянной свободы, и тайное удовольствие от тех страданий, которые испытывала жена. Он никогда не забывал, что несет на плечах большой груз ответственности за Лену и детей. И теперь его семья не испарилась. Но Володя получил вроде передышки: снял груз, налегке двигается.

Бывают обиды заслуженные, незаслуженные, а еще – надуманные, когда сваляешь дурака и по глупости надуешься. Но на характер вспыхнувших эмоций, переживаний это не влияет. Тебе одинаково больно, ранят тебя в бою или кирпич на голову упадет.

Есть обида – должны быть ответчики. И этому Лена, даже если она чиста как ангел, все равно чуточку виновной оставалась. Володя не думал мстительно: «Пусть мучается, страдает!» – но еще одну ночь провел на чужой раскладушке.

Он получил зарплату, приехал домой, уже подошел к своей двери, протянул руку к звонку, но неожиданно развернулся и стал подниматься этажом выше. Сомнения остались, их необходимо разрешить.

Ему открыл сосед Валера.

– Здравствуй, твоя жена дома? – спросил Володя.

Валера только что принял первую рюмочку и двигал челюстями, закусывая. С порога предложил выпить, но Володя отказался. Слегка морщась – он не любил врать, – Володя спросил, не возражает ли Валера, если они с Леной уединятся на кухне: надо обсудить подарок для жены.

– Так ведь не в спальню же? – подмигнул Валера. – Иди, она там, огурцы маринует.

Увидев Володю, соседка радостно защебетала: давно они не виделись, надо чаще собираться, ей вот замечательный рецепт дали для маринования – с аспирином и еще одним лекарством от ревматизма. Говорят, огурчики получаются как свежие.

– И грипп не страшен? – усмехнулся Володя.

– И суставы ломить не будет, – подхватила Лена. – Я тебе дам одну баночку с собой.

– Спасибо, у меня на многие лекарства аллергия. Лена, я вот о чем хотел поговорить с тобой. Даже не знаю, как начать. Ты только, пожалуйста, не обижайся, ни в коем случае не хочу тебя оскорбить, но мне нужно выяснить… Видишь ли, к нам заявилась одна дама. Любовница, нет, то есть жена некоего Иванова. Она утверждала, что моя Ленка – его, Иванова, любовница. Фу, как путано я говорю. Словом, ты не знаешь этого Иванова? Потому что моя жена говорит, что эта Иванова шла к тебе…

Лена натурально изобразила оскорбленную невинность: вытаращила глаза, всплеснула руками, уронив стеклянную банку.

– Валера! Валера! – завопила она.

Валера пришел только тогда, когда его имя прозвучало в пятый раз. К этому времени Лена уже рыдала – громко, с причитаниями и со стонами.

– Ой, да что же это? – вскрикивала она. – Раз в жизни оступилась, так теперь мне славу такую?

– Ты чего воешь? – Валера обескураженно смотрел на жену и Володю. – Вы же подарок обсуждаете.

– Подарок? – с упреком простонала Лена. – Знаешь, какой он нам подарочек приготовил? Его Ленка с любовниками путается, их жены приходят разбираться – на весь подъезд орут, даже из тридцать четвертой квартиры глухая бабка слышала, а он, – Лена ткнула пальцем в багрового от стыда Володю – на меня все сваливает.

– Как это? – не понял Валера.

– Один раз, всего один раз, – причитала Лена, – грех попутал, я же больше ни в жизнь. Я тебя, Валерочка, единственного люблю.

– Ну, не один раз, – Валера показал жене кулак, – но я все равно не врубаюсь. Мужик, ты чего от моей жены хочешь?

– Собственно, ничего, в общем, – замялся Володя.

– Может, и не он вовсе, – Лена ладошками вытирала слезы со щек, – жена его придумала, что любовники дверьми ошиблись. Мол, они мои, а не ее, а я ни сном ни духом, не мои они, а ее, а я…

– Подожди, – махнул на нее рукой Валера, – не тараторь.

Мысль в захмелевшей голове Валеры пробиралась со скоростью ледокола в Арктике.

– Вовка, ты с моей женой ни-ни?

Володя схватился рукой за голову:

– Никогда.

– Его жена гуляет, а я что, виновата, что у нас имена одинаковые? – снова запричитала Лена.

– Молчи! – прикрикнул Валера. – Все – назад! Ты зачем пришел?

– Выяснить… сложилась такая ситуация, – мялся Володя.

– Слушай, если я сейчас не выпью, – перебил его Валера, – ни за что не въеду.

– Налей и мне, – попросил Володя.

– И мне, – сказала Лена, – разволновалась, ужас просто.

Она шумно высморкалась в кухонное полотенце и достала закуску.

Володя опасался есть лекарственные огурцы, а бутерброды с колбасой в голодном желудке нейтрализовать действие водки не смогли.

Рюмка за рюмкой, и он основательно захмелел.

Валера не мог постигнуть суть произошедшего: кто чью дверь перепутал, кто к кому приходил отношения выяснять и кто чего наговорил. Но он остался успокоенным по главному вопросу: его жена не загуляла в очередной раз. Она и Володя наперебой убеждали его в Лениной верности, с каждой стопкой все более горячо.

– Кто тогда любовник? – спрашивал Валера. – Ты, Вовка, того… ходок?

– Ни вправо, ни влево! – отрицательно мотал головой из стороны в сторону Володя.

Лена великодушно пришла на помощь.

– Тебе же объясняют! – Она заговорщицки толкнула соседа под столом коленкой и прижатую ногу не убрала. – Сумасшедшая тетка ходит по квартирам и всех женщин подозревает, что они с ее мужиком крутят. К нам придет, ты ей не верь! Правда, Володя?

Он снова затряс головой, теперь – утвердительно. Отодвинулся от горячего бедра соседки. Заигрывания он воспринял как выпроваживание.

– Мне пора. Спасибо! Извините!

– Я поначалу расстроился, – говорил Валера, провожая соседа, – вдруг бить тебя придется, а ты мне нравишься, порядочный ты мужик, Вовка. Мало таких осталось. Ты как, не перебрал? За перила держись.

Алкоголь всегда обострял у Володи предшествующее чувство. Если до выпивки он пребывал в расслабленно-сентиментальном настроении, то, охмелев, мог расплакаться, слушая протяжные грустные русские песни по радио. Если настроение было веселым, мог пуститься в пляс, думал о детях – принимался за длительные нравоучительные беседы. Теперь же подозрение о неверности жены превратилось в абсолютную уверенность. Раздражение – в острую злость. По ее вине он оказался в нелепой ситуации: врал, выяснял у порядочной женщины, верна ли она мужу.

Спускался по лестнице и из каждой ступеньки, как из клавиш рояля, выбивал, произнося вслух, грехи своей жены:

– Чай заваривает слабо… экономит… сериалы идиотские… вместо футбола… собаку не дала завести… друга Генку не любит… яйца всмятку… ненавижу… трудно ей вкрутую сварить… порядком своим замучила… где ножницы, где ножницы… маму… с ноябрьскими забыла поздравить… в прошлом году… есть такой праздник… пусть не празднуют… а я с детства… шарики, транспаранты… ей на мое детство начхать… и еще изменяет… вот… дрянь такая…

Он надавил на звонок с такой силой, словно хотел расплющить его, и не отпускал до тех пор, пока испуганная Лена не открыла дверь.

– Ты? Что случилось?

– Вот зарплата, – сказал Володя, входя в квартиру и путаясь в карманах.

Он снял с вешалки кепку, вывалил в нее мятые купюры, высыпал монеты. Несколько секунд смотрел на деньги, потом пробормотал:

– Себе возьму на проезд в воще… обще… – в обобществленном, – выговорил он с трудом, – транспорте.

Выгреб из кепки мелочь, пытался засунуть ее обратно в карман. Но вывернутая подкладка не поддавалась, мелочь покатилась по полу.

Володя отчаянно пытался не шататься и сохранять равновесие. Снова посмотрел на кепку и надел ее на голову вместе с деньгами, которые смешным комом вздулись на его макушке.

Лена присела и собрала монетки, протянула их мужу.

– Оставь себе и это! – гордо заявил Володя. – Все у меня забрала! Украла! Где дети?

– Уроки делают. Ты выпил?

– Почему дети не спят до сих пор? – рявкнул Володя.

– Потому что еще нет девяти часов.

– Смотри мне! – потряс Володя указательным пальцем перед ее носом.

Они топтались в узкой прихожей. Лена от волнения забыла все приготовленные слова.

– Что смотри? – залепетала она. – Как ты мог?

– Я мог? Мало того что ты сама… сама изменила мне, ты еще пыталась очернить другую женщину, только потому, что когда-то в ее субде, то есть в судьбе, была ошибка. Ты низкая, продажная баба!

– Что? – изумилась Лена. – Как ты меня назвал? Дурак! Пьяный дурак!

Прибежали Настя и Петя, испуганно застыли в проеме.

– Дети! – гаркнул на них Володя. – Почему не спите? В кровать – я сказал! Буду сам вас воспитывать, потому что ваша мать… мать ваша… вашу…

– Заткнись! – топнула ногой Лена. – Немедленно прекрати! Проспись, а потом поговорим!

– Проспись? – зацепился Володя за слово. – С тобой проспись? Никогда! Ты… все вы! Анна Каренина! – Володя презрительно ткнул в Лену пальцем. – Ирина с иностранцем! Все вы! И в литературе, и в жизни!

– Какие иностранцы? Что ты несешь?

Лена отвечала не по правилам. Никаких тебе «Володенька! Извини! Не кричи, я не слышу!».

Напротив! Сама во всю глотку вопила:

– Бессовестный! Надрался! Ушел! Пришел пьяный! Как тебе не совестно! Детей постыдись!

– Дети! Сам их воспитаю! Но они должны спать!

Мысли путались, но одна сидела железно: он тут не останется, он с ней не будет! Пусть еще радуется, что он сдерживает себя, а ведь очень хочется врезать кулаком в ее гладкое лицо, почувствовать, как мнется нежная кожа.

Да что там побить, ему хотелось убить ее, пусть помрет, проклятая, а детей он сам воспитает.

Кажется, уже говорил.

И Володя в третий раз с тем же посылом через голову жены обратился к Насте и Пете:

– Ничего не бойтесь! Спартанское воспитание! Обеспечу! Но спать по режиму!

– Папа, – сказала Настя, – мне кажется, тебе самому не мешает сейчас поспать.

Володя не слышал дочери, ему хотелось уйти красиво: гордо и презрительно. Но, развернувшись на месте, он нечаянно врезался в косяк двери. Дети захихикали.

Лена знала, что Володя пьянствовал этажом выше. Соседка позвонила, предупредила:

– Мы тут с твоим сидим, поддаем немного. Все улажено, не нервничай. Я же обещала, что не брошу тебя в беде.

Вот и не бросила!

Но когда муж ушел, Лена стала терзаться: как бы с ним, с пьяным, не случилось беды.

Она раз десять позвонила Гене Лидину (больше ночевать Володе было негде), пока не получила информацию: явился, в метро не уснул, ограблен не был, чуть-чуть выпивши.

– Знаю я ваши чуть-чуть! – Лена бросила трубку не прощаясь.

Хотя ни Володя, ни Гена не были алкоголиками или даже сильно пьющими, сейчас они Лене казались последними пропойцами.

МНОГОДЕТНЫЙ ОТЕЦ

Действие автопилота закончилось на пороге Генкиной комнаты, Володя упал на руки друга. Гена усадил его на стул, стянул кепку и недоуменно уставился на купюры:

– На паперти промышлял?

Володя застонал, увидев, что деньги при нем. Обхватил голову руками.

– Японский городовой! – выругался он.

Качнулся на стуле, не упал, потому что Гена его подхватил.

– Ну брат! Ты надрался! Поесть и спать? Или сразу спать?

– Сразу. Но с ней я спать не буду! – капризно пробормотал Володя.

– Хорошо, тогда на ней, на раскладушке. Давайте, ваше величество, я помогу вам раздеться и провожу в опочивальню.

Наутро Володя не помнил подробности того, как ехал пьяный по Москве, как добрался, был раздет и уложен.

С Геной Лидиным Володя дружил с первого курса института. Володя приехал в столицу из Большеречья, Гена был москвичом, оба поступили в станкостроительный. Первого сентября их посвятили в студенты и тут же отправили в колхоз на картошку. Там они и сошлись на основе «против кого дружите?». Дружили против одногруппника – карьериста, пройдохи, демагога и в целом мерзкого типа, к которому быстро приклеилась кличка Позвоночник. Тяжести таскать – у него позвоночник травмирован, а в бригадиры выбраться, на кухне пробы снимать, стенгазету с графиками малевать, речи патриотические произносить – он первый. Среди студентов-технарей не много краснобаев находилось, а этот соловьем заливался о стоящих впереди задачах. С трибуны одно вещал, в кулуарах исповедовал принцип «все делается по звонкам» – одно слово, Позвоночник.

Ни Володя, ни Гена на руководящие посты в профсоюзной или комсомольской организации не рвались. А Позвоночнику очень хотелось порулить, уже в колхозе избирательную кампанию начал – голоса собирал. Преподаватели ставили его в пример – образцовый студент; девушки заглядывались – основательный парень и добытчик. Апельсины в столовую привезли – спасибо Позвоночнику, крышу в бараке починили – он позвонил кому следует. Гена и Володя находились в малочисленной, но стойкой оппозиции.

Позвоночник, который руки в землю не опускал, а только боевые листки рисовал и по снабженческим делам мотался, всегда одетый в чистенькое, был в то же время жутко вонючим типом. Все они не шанелями благоухали, баня раз в неделю, но когда Позвоночник ботинки вечером снимал, без противогаза не спастись. Генка его несколько раз предупредил: «Не будешь, гад, носки стирать, морду набью!» Не послушался. Пришлось учить. Володя держал активиста, а Генка ему снятые с батареи нестираные носки в рот запихивал.

Потом это назвали пьяным дебошем и избиением товарища. Володя и Генка, еще не начав толком учиться, едва не вылетели из института. Спасибо, ребята на комсомольском собрании отстояли, за строгий выговор проголосовали.

Позвоночника избрали во всевозможные общественные организации, вплоть до какой-то международной студенческой в поддержку молодежи Африки. На втором курсе он сгинул – перешел на заочное отделение и ковал карьеру в горкомах и обкомах. Теперь, говорят, чуть ли не в правительстве заседает. А закаленная в борьбе дружба Володи и Генки осталась на всю жизнь.

Гена любил в новой компании симпатичным девушкам заявить:

– Мужчина я основательный, пятерых детей имею.

Девушки хихикали – забавно пошутил.

Представить себе, что этот жгучий брюнет, подтянутый и стройный, больше тридцати лет не дашь, – многодетный отец? Смешно!

Между тем Генка говорил чистую правду, у него действительно было пятеро детей – три мальчика и две девочки.

Генка женился на третьем курсе на студентке юридического института Людмиле, которую все звали Милая Мила. Ее отец был геологом и на полгода уезжал в поле, мать преподавала философию вечерникам. Детство Милы – это одинокие вечера в пустой гулкой квартире, со страшными шорохами и скрипами, с чудовищами под кроватью, с мертвецами в шкафах и прочими детскими ужасами.

Единственными живыми звуками, вызывавшими у Милы острую зависть, были шумы из-за стенки. В соседней квартире жила семья с тремя детьми, которые постоянно устраивали побоища.

Мила не хотела повторения собственной судьбы и дала себе слово, что родит троих детей. Генка не возражал. Впрочем, предложи тогда Мила операцию по стерилизации, по радикальному страхованию от детей – как скучающих, так и буйствующих, – он бы и на это согласился. Его любовь была готова на все жертвы.

На четвертом курсе у них родился сын. На пятом курсе второй сын. Мила чудом, эксплуатируя сострадание преподавателей к своему животу и званию кормящей матери, доучилась и получила диплом. Через три года хотела родить дочку, получилось с перевыполнением – две девочки-близняшки.