13 апреля, 8 час. 00 мин. Альфа-Голубь

Иван Голубь с лязгом отпустил вес на тренажере, взял полотенце и поспешил в душ. На лице отразилась досада: Потапыч прервал его утреннее соитие – пламенная любовь к тренажерам согревала одинокое существование. Но Потапыч просто так в такую рань не позвонил бы. Значит, дело серьезное. «Наша служба и опасна, и трудна…» – напевал Голубь в душе, намыливая шею жесткой мочалкой, приводя себя в состояние боевой готовности.

Голубь был Иваном, не помнящим родства, то есть безотцовщиной. Образ жизни матери его Марии был далек от богоматерных канонов, а больше напоминал путь шалавы Марии-Магдалины. Отец у него, конечно, был, только нагулявшая дитя Машка не могла определить, кто из деревенских мужиков мог бы претендовать на это гордое звание. А добровольца Иосифа в их деревне Мордово Тамбовской области не нашлось – евреев там отродясь не водилось.

Иван – крестьянский сын с детства знал, что такое тяжелый труд. По весне он вывозил навоз на поля, сажал с матерью картошку, а потом до осени стоял над ней раком, собирая колорадских жуков. В девятом классе его заприметил военрук – Иван метко стрелял из рогатки по яблокам из его сада и ловко ловил падающие плоды в рыбный сачок. Военрук выдрал его по-отечески – а потом дал рекомендацию в Рязанское воздушно-десантное военное училище. Голубь прошел огонь, воду и медные трубы в горячих точках Кавказских гор, был тяжело ранен, но выжил, а потом был списан по состоянию здоровья. Москва выделила ему из своей городской доли сто квадратных метров в «Золотых куполах» и путевку в Минеральные Воды.

Полковник был аскетом, но военной пенсии не хватало даже аскету. Она вся уходила на оплату коммунальных услуг. Имея большой опыт по захвату террористов, Голубь создал первое в Москве предприятие, успешно специализировавшееся на рейдерских захватах. Для Голубя все предприниматели были на одно стяжательское лицо, и ему было безразлично, для кого из них что захватывать. Лишь бы его ребятам было на что жить.

Полковник обитал один на своих ста метрах, не считая крутобокой козы Эсмеральды, которую он впервые увидел малюсенькой козочкой. Мать Эсмеральды пала жертвой преступных серых волков из тамбовской группировки несколько лет назад. Козочку привезла в Москву его заботливая тетка, резонно рассудив, что при такой площади и образе жизни коза племяннику просто необходима. Из просторной спальни Иван сделал сеновал, где и ночевал с козой на душистом сене, собственноручно заготовленном летом на лужковских лужках за речкой Старицей.

Эсмеральда не чувствовала себя одинокой в этом огромном мегаполисе, отнюдь, у нее был широкий круг общения среди себе подобных в местном заповеднике. Ей нравилось быть в центре мужского внимания всех этих горных козлов, диковатых самцов без поводков и ошейников. Завидев ее, причесанную по последней моде, с отполированными копытцами и с легкомысленными бантиками на изящных рожках, козлы замирали как вкопанные, потеряв дар речи, а козы сбивались в кучку и начинали блеять всякие гнусные сплетни. Но Эсмеральда не обращала внимания на этих жалких завистниц с растрепанной шерстью, отвисшим выменем и отсутствием педикюра.

Голубь очень привязался к Эсмеральде, баловал ее экзотическими фруктами из «Глобус Гурмэ», вызывал на дом знаменитого козлиного стилиста Сисуалия Зверева, возил ее в Сочинский заповедник – выгуливал на будущих олимпийских трассах. Об одном жалел: не мог вывозить ее за границу – Эсмеральда была несовершеннолетней, и на вывоз требовалось согласие ее родного отца – но где было искать этого старого козла с тамбовских огородов? Так что о покорении Монблана пока можно было только мечтать.

Чисто выбрившись и надев свежее белье, Голубь заплел Эсмеральде косички, надел ее любимый ошейник от Гуччи и направился к «Голубому Севану», как бы выгуливая козу. Около выезда из паркинга он остановился, пропуская кортеж заместителя градоначальника, отбывающего на государственную службу. Сделал кружок вокруг детской площадки, обсаженной набухающей почками бирючиной – молодая коза очень ее любила. У ресторана он привязал Эсмеральду к вазону с геранями, бросил беглый сканирующий взгляд по окрестным туям, торчащим взлохмаченными стожками тут и там. Все было спокойно. Дворник Махмуд сметал остатки грязного снега с зеленеющего газона. По вспучившейся от весеннего половодья речке проплывали пластиковые бутылки и разноцветные пакеты. Он погрозил Полкану, азартно раскапывающему на клумбе луковицы тюльпанов – смотри, не приставай к моей девочке, – и решительно нырнул в темноту неосвещенного ресторанного холла.

13 апреля, 8 час. 30 мин. Платон многоликий

«Все будет офигенно, и не о чем скорбеть, нам надо ежедневно сто сорок раз пропеть, все будет обалденно, все будет офигенно, все ништяк!» – заверял из стереоколонок Тимур Шаов. Машина заместителя градоначальника поднималась в крутом вираже к выезду из паркинга. Платон Воротилкин настраивался на новый рабочий день. Песни Шаова его заряжали. Он любил бунтарей и неформалов, за исключением тех случаев, когда они устраивали несанкционированные митинги и демонстрации. Вот если бы можно было их всех иметь в записи: хочешь громче, хочешь тише, хочешь – выключил совсем.

В молодости Платон и сам был бунтарем, пописывал стишки и исполнял их под гитару в тесном кругу прыщавых сокурсников. На третьем курсе возглавил марш несогласных с решением ректора не допускать мужские особи в женское общежитие, был исключен из института по политическим мотивам, вступил в молодежное движение «Не ваши», где был замечен председателем местного отделения партии «Груша». Грушинцы отправили его в Штаты изучать политтехнологии. В общем, типичная карьера девяностых годов. Через десяток лет он перекрестился из политиков в чиновники: в набирающем авторитаризм государстве так было надежнее и к материально-техническим ресурсам ближе.

Ворота паркинга открылись, и взору Воротилкина предстала коза. Холеная коза с косичками, на поводке со стразами. «Брежу!» – подумал он и зажмурил глаза. Осторожно открыл один глаз – коза проплыла мимо затемненного окна его авто. «Не брежу!» – выдохнул он, увидев рядом с козой полковника Голубя. Он обернулся, пытаясь рассмотреть в заднее стекло, куда направляется полковник, – но джип охраны перекрывал ему обзор.

«А здорово я все это придумал!» – похвалил себя Платон. Три года, проведенные на режиссерском факультете Самарского кулька, как пренебрежительно называли в его времена местный институт культуры, оказались чрезвычайно и многократно полезны в его политической и чиновничьей карьере. «Какой ход, какая распальцовка! Убрать всех козлов руками козолюба Голубя! Макиавелли отдыхает!».

Водитель замедлил ход – у шлагбаума стояла скорбная вереница черных чиновничьих машин, – слуги народа рвались из дома на работу. Но дорогу им преграждали две бетономешалки: одна пыталась въехать на стройплощадку «Чертова пальца», а вторая – выехать с нее. Бетономешалки бестолково дергались вперед и назад; сверху, от перекрестка, их тоже подпирали машины, стремящиеся вниз, в «Золотые купола» – персональные водители ехали за своими седоками.

«Ну, блин-компот! Попал в мышеловку! Хоть пешком на горку ходи! Скорее бы уж заканчивали эту стройку!» – Воротилкин пересчитал возведенные этажи. Двадцать семь. Еще три, и подведут под крышу. Потом еще год на внутренние работы. Долго!

Воротилкин сгорал от нетерпения. На самом кончике «Чертова пальца», как раз в районе ногтя, будет располагаться его пентхаус с панорамным обзором московской вотчины и вертолетной площадкой. Это была взаимовыгодная сделка – он пролоббировал сверхточечную застройку, а пани Пановская, глава Московской конфедерации рогов и копыт, под заготконтору которой этот участок был выделен в две тысячи лохматом году, подписала ему именной сертификат на шесть соток жилой площади.

Водитель врубил мигалку и сирену. «Выключи, умник, не позорь меня! Они же не блохи, не подпрыгнут! Скажи архаровцам, чтоб разрулили!» Но вышколенной охране говорить не надо было – два амбала с автоматами уже выскочили из джипа и лавировали по направлению к бетономешалкам. Приходилось ждать. Платон оглянулся по сторонам. Слева за оградой заповедника ослиное семейство мирно ощипывало молодую листву. Платон умильно посмотрел на них увлажнившимися глазами. «Ничего, недолго вам мучиться, нюхать эту гарь и копоть! – подумал Воротилкин. – Отправят вас сегодня ночью на дальнюю подмосковную дачу на привольный выпас. Лишь бы эти козлы шум не подняли». Воротилкин к бухарским ослам питал особую слабость. Его озорное детство прошло бок о бок с такими вот ослами в Ташкентском гарнизоне, где отец-военный стоял на защите территориальной целостности большой в те времена советской Родины.

«Чертов палец» остро нуждался в придомовой территории. Ее отсутствие резко тормозило продажи. Кроме как от заповедника земли взять было неоткуда. Вот они с Пановской и придумали эту многоходовку: сначала конфисковать заповедник в пользу города, потом организовать исчезновение ослино-козлиных обитателей, а уже затем отдать в аренду ЖК «Чертов палец» опустевший гектар территории.

Платон перевел взгляд направо и остекленел. По подпорной бетонной стенке черным по серому метровыми буквами было начертано:

ВОРОТИЛКИН! ПО КОМ УДАРИТ ЧЕРТОВ ПАЛЕЦ? ОН УДАРИТ ПО ТЕБЕ!

Кто?! Кто пронюхал? Где произошла утечка информации? Мысли лихорадочно заметались, как потревоженные дихлофосом мухи. Как поступить? Реагировать? Игнорировать?

Лицо Платона неожиданно просветлело. Он выдернул у водителя микрофон рации и скомандовал: «Паша, выпусти все машины и гони мешалку сюда». Паше не надо было повторять дважды. Уже через три минуты бледный от ужаса таджик-водитель, думая, что подвергся нападению террористов, катил вниз свой транспорт, подтыкиваемый в бок дулом автомата.

Еще через пять минут фамилия Платона скрылась за десятью мягкими пирамидками дымящегося в утреннем воздухе бетона: каждая буква была надежна закрыта индивидуальным саркофагом. Прямо собор Гауди получился, «Святое семейство». Ну вот, теперь надпись обрела обобщающий характер. «Чертов палец» если ударит, то ударит по всем жителям «Куполов».

Дело в том, что под монументальной стройкой текла заключенная в трубу речка Вонючка. То есть речка была сначала безымянной; крестными отцами ее стали несовершеннолетние тусовщики из «Куполов», собиравшиеся под конспирирующими кронами густых ив у ее устья при впадении в Старицу покурить дури. Жидкая струйка цвета детской неожиданности неторопливо втекала в Старицу и, смешавшись с строгими серыми водами старшей сестры, растворялась в ней, оставляя лишь илистые наносы по ее берегам, в которых прописались бомжеватые перелетные утки. Ради московской прописки они отказались от древних кочевых традиций, добровольно подверглись обрезанию крыл и прочно осели на этой непривлекательной, но такой дорогостоящей московской хляби. Мало кто из жильцов «Куполов» помнил про существование Вонючки. И только весной во время половодья речонка, словно желая отомстить людям за забвение и подземное заключение, выходила из себя, угрожая разорвать сковавшие ее трубы, с воем и свистом выплевывая всю заразу, собранную ею из грунтовых вод под правительственной трассой, которую уложили поверх нее прямо по ее руслу.

Проектировщики «Чертова пальца» с жаром уверяли городскую общественность в лице Воротилкина, что все надежно рассчитано и что Вонючке при всех раскладах не подмыть прочного фундамента их многотонного детища. Воротилкину хотелось верить в их безусловный профессионализм. Тем более что те же проектировщики уже реализовали подобный проект под названием «Фигура из пяти пальцев» в московском Сити, и «Фигура» пока стояла; нельзя сказать, чтобы она радовала глаз, но с функциональными обязанностями офисного центра справлялась, не колеблясь.

«Два – ноль в мою пользу! – насчитал себе очки довольный Воротилкин. – Однако, какая скотина это написала? И кто мог слить? И кто за этим стоит? И зачем он за этим стоит?» Платон перебрал в уме всех, кто имел доступ к этой строго конфиденциальной информации, и решительно позвонил Иванько.

13 апреля, 9 час. 15 мин. Несправедливоросс Иванько

Борис Иванько сидел на заседании Генерального Совета «Несправедливой России», с трудом сдерживая зевоту. Обаятельно улыбаясь Председателю и кивая в такт его речи, он мрачно взирал на сокорытников. Это надо же было придумать, заседание Генсовета в девять часов утра! Совсем охренели! Он поздно вернулся вчера с общественных слушаний при Генштабе, где его бывшие соратники по оружию горячо защищали план расстановки стратегических вооружений перед заинтересованной публикой, состоявшей в основном из представителей вымирающих в буквальном смысле закрытых зон на необъятной российской земле. Каждый из них хотел заполучить побольше стратегических вооружений на свою территорию, чтобы на несколько лет обеспечить одеждой и горячим питанием брошенные там на произвол немилостивой судьбы семьи военнослужащих. У Иванько был свой интерес: он хотел обсудить с начальником подмосковной танковой дивизии возможность размещения политической рекламы на корпусах танков и самоходок. На время предвыборной компании, разумеется. Предстоит парад Победы, и было бы неплохо, если бы техника прогрохотала по Красной площади, сверкая бравурными надписями: «Скажи “Да!” “Несправедливой России”!».

Иванько отвечал в Генсовете за рекламу и пиар. Его приняли в этот узкий круг ограниченных товарищей за предыдущие заслуги перед Отечеством. Годом раньше Борис успешно провернул рекламную кампанию с использованием запрещающих дорожных знаков. Иванько предложил изменить дизайн знака «Въезд запрещен», в простонародье называемого «кирпич», с жирного минуса на стабильный плюс, добавив равноценную вертикальную палочку. Таким образом была блестяще выполнена задача по укреплению позитивного образа дорожной полиции в сознании граждан. За каждым таким плюсом доверчивых граждан поджидали доблестные сотрудники дорожно-патрульной службы, в обязанности которых входило разъяснить значение данного знака. Сотрудники делали это с большим усердием и выгодой для собственного кошелька, на что большие начальники предпочитали закрывать глаза – другого способа пополнить скудную зарплату патрульных они не изобрели.

Телефон Иванько завибрировал. «Воротилкин!» Такого собеседника сбросить было никак нельзя. «Тысяча извинений! – бормотал Иванько, пробираясь к выходу. – Жена сообщила – в квартире потоп!»

– Слушаю вас, – промурлыкал Борис в трубку.

– Слушай, Боря, и слушай внимательно! Надпись на выезде из «Куполов» видел?

– Какую надпись?

Воротилкин процитировал.

– Не видел. Я дома не ночевал.

– Жена, что ли, выгнала?

– Жена на шопинг в Милан улетела.

– А, ну понятно. Постель согреть было некому…

– Напрасно вы так. – В телефонных разговорах Иванько избегал называть значительных людей по имени-отчеству. Мало ли, подслушает кто-нибудь. – Вы же знаете – политик себе не принадлежит.

– Знаю, Боря, знаю. Не понаслышке. Как ты думаешь, чьих рук это поганое дело?

– Теряюсь в догадках.

– Ты уж, пожалуйста, найди гаденыша.

– Я попытаюсь, конечно. Но.

– Никаких «но», – отрезал Воротилкин и отключился.

Вот это бомба! И главное, ведь если не найдет – подозрение падет на него самого. Он вспомнил, как Воротилкин вызывал его в свой «гаражик» полтора года назад и просил его, председателя, подписать от имени членов ТСЖ отсутствие возражений на строительство «Чертова пальца». Иванько понимал, что подпись в итоге будет стоить ему теплого насиженного места, и колебался. Колебался до тех пор, пока не выторговал у Воротилкина обещание пролоббировать его рекламный проект в дорожной инспекции. Воротилкин выполнил обещание – всю страну украсили «плюсы» Иванько.

Ну откуда, откуда ему знать, кто высек эту надпись? Может, помощник что подслушал и настучал. Может, водитель сболтнул в своей водительской тусовке. Может, жена Воротилкина кому-то похвасталась. И в конце концов, он, Иванько, пиарщик из бывших ракетчиков, но ведь не сыщик! Все планы на день рухнули как одноразовое бунгало в трущобах Рио. Он прошел запутанными коридорами партийного штаба, натыкаясь в неосвещенных углах на монолитные сейфы эпохи советской совсекретности, открыл скрипучую дубовую дверь и вышел к переполненной автостоянке. Водитель по прозвищу Змей Горыныч сладко храпел, откинувшись на комфортном сиденье. От его мощного рыка стекла в машине мелко дрожали.

Иванько постучал в стекло, рык моментально прекратился.

– Домой! – буркнул он, залезая на заднее сиденье.

– Ну вот и правильно, – моментально включился водитель. – Поспать вам надо, Борис Игорич. Не бережете вы себя, все о стране думаете.

– Хватит квохтать, Горыныч! Включи тишину! – оборвал его Иванько и устало откинулся на сиденье.

Водитель затих.

Машина с трудом пробиралась сквозь пятничные пробки. Десять часов утра, а народ уже ринулся на выезд из центра – когда въехать-то успели! Они медленно ползли по Кутузовскому, пока не встали вовсе. Через двадцать минут всеобщего стояния мимо с гиканьем и свистом промчался кортеж самого Сам Самыча. Машины тронулись с места и поползли дальше.

Выйдя у подъезда и отпустив водителя пообедать, Иванько домой, однако, не пошел. Он обогнул здание и направился к избушке на бетонных ножках, которую арендовала у ТСЖ потомственная вещунья Пелагея. Услуги Пелагеи пользовалась заслуженным спросом у жителей и жительниц «Куполов». Кому мужа найти загулявшего, кому – компаньонов, отчаливших вместе с «общаком» в неизвестном направлении, кому – машину украденную. Иванько тоже Пелагея пользовала, в исключительных, конечно, случаях, потому как в целом во всяких там экстрасенсов и колдунов он не верил. Но тут случай был тот самый, исключительный.

Боря постучал условным стуком – дверка и открылась.

– Что, Борисушка, невесел, что головушку повесил? – начала традиционный запев вещунья. Иванько недовольно поморщился. – Ладно, Боря, чаю, кофе или все на фиг?

– Все на фиг, Геюшка. Не естся мне, не пьется и не спится.

– Ну, поведай мне о своей кручинушке.

Борис поведал, не вдаваясь, однако, в детали, не называя имен, не раскрывая паролей и явок. С одной стороны, вещунье они ни к чему, а с другой – береженого бог бережет.

– Фото есть какое? – спросила вещунья.

Иванько молча протянул айфон с фотографией десяти бетонных кучек, которую он сделал, въезжая в комплекс.

Пелагея долго молчала, сосредоточенно водя рукой по теплому замызганному экрану.

– Паук это сделал, Боренька. Образ мне такой идет – всех он опутал паутиной проводов, всех затянул в свои сети, про всех все знает и власть имеет надо всеми.

– Что ты, баба, белены объелась? Какой еще паук?

– Оборотень, Боренька, человек-паук.

– Где искать-то этого членистоногого?

– В сердце, в самом сердце ищи, Боренька. Только трогать его нельзя – неприкасаемый он.

– Да трогать я и не собираюсь. Ты мне имя, имя только скажи.

– Буква мне идет такая, на виселицу похожая.

– С одной ногой виселица или с двумя?

– С одной, сердешный, с одной.

С одной, «Г», значит. Геннадий, Григорий, Генрих, Гарик, Герасим, Муму. Тьфу ты! Черт его знает.

– А больше ничего не видишь?

– Сдается мне, что он – гей. – Пелагея вздохнула. – Мелковато изображение-то.

– Так оригинал под боком.

– Ну тогда ты, молодец, не кручинься. Ступай себе с богом. А я пойду поразнюхаю надпись. Может, чего и вынюхаю.

Иванько вышел из избушки и отправился в салон тайского массажа, занимавший соседнее с Пелагеей помещение. Выворачивание суставов и ходьба коленями по его одеревеневшему телу, надеялся склонный к мазохизму Борис, отвлечет от тяжких дум о судьбах отечества и личных перипетиях. Вещунья Пелагея поправила перед зеркалом свой красочный прикид, приколола на все нужные места амулеты от сглаза, подхватила метлу – отбиваться от бесов, и отправилась к первоисточнику – вынюхивать аэрозольную краску драматической надписи.

13 апреля, 11 час. 30 мин. Геймураз Вездесущий

Глубоко законспирированный туркменский разведчик Геймураз Ненашевич Козюлькулиев искусно расставлял обширные шпионские сети. Человек-паук прыгал с подоконника на подоконник своего дома на крыше «Золотых куполов», расправляя и закрепляя сложную систему проводов и антенн, издали похожую на дизайнерские занавески.

Геймураз никогда не бывал на исторической родине – он покинул ее еще во чреве матери и родился коренным москвичом. Однако его отец – идеологический работник во втором поколении – воспитал сына настоящим патриотом Туркмении. Он рассказывал сыну про Тюркский каганат, про державу Ганзевитов, про опустошительное монгольское нашествие, от которого туркмены не могут оправиться и по сей день. Умный мальчик, в артериальновенозной системе которого текла древняя шахская кровь, блестяще закончил мехмат МГУ и поступил на работу в «почтовый ящик», как называли в советские годы оборонные предприятия.

Внезапное обретение Туркменистаном независимости в результате распада Советского Союза глубоко озадачило весь туркменский народ в целом и Геймураза как его отдельного представителя. Иссяк источник пропитания, худо-бедно поддерживавший гордых потомков текинцев и эрсари. Ничего не оставалось туркменам, кроме песков и нефти, а нефть пить и кушать они на тот момент еще не научились. Сам Туркменбаши, бывший первый секретарь местного отделения КПСС, просивший называть его теперь Просто Шах, обратился к толковому Геймуразу за срочной помощью.

Сердце у Геймураза было отзывчивое, а голова – светлая. Аналитический мозг моментально просканировал ситуацию. Россия переходила к новым, капиталистическим отношениям, и этим надо было быстро и точно воспользоваться. Геймураз, который к тому времени уже возглавлял свой «почтовый ящик», срочно его приватизировал, дал ему неброское название «Флажок», через туркменских посредников закупил новейшее американское оборудование для систем секретной связи и стал эксклюзивным поставщиком оного для правительственных и силовых структур суверенной России. Туркменское же государство на последние деньги приобрело у японцев подслушивающую технику последнего поколения и отправило ее древним шелковым путем прямо в логово Геймураза, расположенное в самом сердце «Золотых куполов».

Человек-паук стал вхож повсюду: в сортир президента, в спальню премьера и даже в постирочную председателя Центробанка. И везде расселял он своих жучков и червячков. Его пустынное происхождение создавало ему отличное прикрытие. Ни один функционер в здравом уме и трезвой памяти не мог заподозрить человека с фамилией Козюлькулиев в работе на акул империализма. А он на них и не работал. Он действовал в интересах своей исторической родины. А уж что делала голодная родина с его добычей – это другой вопрос.

Поток сверхсекретной информации тек прямым ходом в каракумскую пустыню, где для ее хранения создали целую систему подземных резервуаров – чтобы предотвратить возможное испарение в горячем каракумском воздухе. Именно туда и направляли мировые сверхдержавы свои порожние информовозы.

Туркмения продавала США драгоценные знания за твердолобую зеленую валюту, а с Индией и Китаем был налажен бартерный обмен. За один маленький секрет Индия поставляла тонну риса, а за большой – тонну чая. Китай же платил товарами народного потребления: за один маленький секрет – тонну пластиковых вееров, за один большой – кондиционер «Хуйдай».