Глава первая

Часов в десять утра к вокзалу пригородной железной дороги подошёл электропоезд. Хлынувшая из него толпа вынесла на перрон старика. В облике пассажира не было ничего примечательного: коротко подстриженные седые усы и такая же бородка, тёмные глаза — равнодушные и чуть усталые, небольшой, правильной формы нос. На нем был костюм из недорогой шерстяной ткани и каракулевая папаха — так обычно одеваются люди преклонного возраста и среднего достатка, живущие в маленьких городах и селениях Азербайджана. Старик был сухощав, бодр, держался прямо, шёл быстрой, энергичной походкой.

Выйдя на привокзальную площадь, он двинулся в сторону моря. Здесь тянулись кварталы старых одноэтажных домов, сложенных из грубо обтёсанного пористого камня. Человек в папахе неторопливо побрёл вдоль них, поглядывая на номера зданий, и наконец оказался перед ветхим домиком с палисадником.

Старик дважды прошёлся перед домиком, будто изучая его, затем направился к расположенному неподалёку продовольственному магазину. У входа вытянулась порядочная очередь, и он стал в её конец.

Минуло около часа. Старик был уже у самых дверей магазина, когда из дома с палисадником вышел человек. Увидев его, старик кашлянул, беспокойно переступил с ноги на ногу и, торопливо достав из кармана жёлтый замшевый бумажник, раскрыл его. Потом поднял голову, встретился взглядом с соседкой по очереди — пожилой женщиной с ребёнком на руках — и с досадой покачал головой.

— Что случилось? — спросила женщина.

Старик печально улыбнулся.

— Один шайтан знает, сколько я проторчал здесь, — пробормотал он.

— А карточек нет — забыл дома!

— Так бегите за ними, да побыстрее, а то очередь подойдёт.

Старик благодарно закивал и рысцой пустился по тротуару.

Шагов на двести впереди двигался тот, кто вышел из домика с палисадником — высокий худощавый мужчина в бобриковой куртке и красноармейской ушанке.

Вскоре человек в ушанке и старик оказались на трамвайной остановке. Трамвая, видимо, давно не было — в ожидании его скопилось много пассажиров.

Трамвай появился лишь минут через двадцать. Торопясь и толкаясь, все устремились к вагонам.

Громыхая на стыках рельсов, отчаянно трезвоня на поворотах, трамвай мчался к центру города. После каждой остановки в нем становилось все теснее.

Старик и мужчина в ушанке стояли рядом.

Внезапно старик схватился за карман.

— Обокрали! — завопил он.

В вагоне поднялся переполох. А он ощупывал себя, хлопал по карманам, шарил за пазухой.

— Обокрали, — твердил старик, — бумажник вытащили, а в нем продуктовые карточки!

Вдруг он умолк, что-то соображая, круто обернулся и оказался нос к носу с человеком в ушанке.

— Это ты украл, сын собаки! Где бумажник? Отдай, или позову милиционера!

Отбиваясь от наседавшего старика, пассажир пятился на площадку.

— Смотрите, — раздался вдруг голос потерпевшего. — Глядите сюда!

Все посмотрели вниз, куда показывал старик. На грязном влажном полу желтел замшевый бумажник.

Старик вцепился вору в грудь.

Трамвай подходил к остановке. Не переставая кричать, старик тащил карманника к выходу. Вскоре они очутились на панели. И здесь произошло неожиданное. Вор, казавшийся таким робким, вдруг выпрямился, коротким точным ударом в грудь свалил старика и бросился бежать.

Преступник мчался по малолюдной улице, наклонив голову и угрожающе выставив кулаки.

Ещё несколько десятков шагов, и он свернёт в одну из боковых улочек, пробежит по ней до широкой оживлённой магистрали, а там — ищи его в людском потоке.

Однако впереди показался патруль. Что предпринять? Повернуть обратно и попытаться пробиться? Вор оглянулся. Преследователей было человек десять. Во главе с милиционером они бежали, рассыпавшись по всей улице. Нечего было и думать прорваться сквозь такой заслон. Но ещё меньше шансов было на то, чтобы увернуться от трех вооружённых солдат, двигавшихся навстречу.

Погоня приближалась. В последний момент преступник заметил ворота, которые вели во двор какого-то дома, кинулся туда.

Когда преследователи вбежали во двор, вор карабкался по пожарной лестнице, прикреплённой к стене большого кирпичного здания. Он был уже на уровне третьего этажа.

Двое патрульных, закинув автоматы за спину, полезли следом. Третий солдат и милиционер поспешили к подъезду, чтобы подняться на чердак, а оттуда на крышу дома.

Во дворе собралась толпа. На её глазах преступник добрался до конца лестницы и исчез.

— Теперь удерёт, — сказал мальчишка, обутый в большие резиновые сапоги.

— Некуда ему деваться, — солидно возразил дворник. — Дом-то на два этажа выше соседних…

Дворник не договорил. На краю крыши показался милиционер. Он снял фуражку, помахал ею, и все поняли, что преступник пойман.

Вскоре милиционер, патрульные и задержанный были внизу. Милиционер оставил его на попечение солдат, а сам принялся искать потерпевшего. Но тот будто в воду канул.

К зданию отделения милиции подъехала легковая машина. Из неё вышли двое в штатском и направились в кабинет начальника отделения. Майор милиции Широков, уже предупреждённый по телефону, ждал их, шагнул навстречу.

— Здравия желаю, товарищ полковник, — сказал он, обращаясь к одному из посетителей, пожилому мужчине, высокому и полному.

Тот кивнул, пожал ему руку, указал на спутника.

— Знакомьтесь. Это — майор Семин Артемий Ильич.

Широков и Семин поздоровались.

Широков уже шестой год работал в этом отделении милиции, обслуживающем один из центральных районов Баку. Дела не раз сводили его с чекистом Азизовым. Полковнику поручались сложные расследования. Дважды Широков участвовал в операциях, которыми руководил Азизов.

Что же сегодня привело сюда полковника? Широков разглядывал тяжёлую, наголо обритую голову Азизова, его румяные щеки и мягкий округлый подбородок — и ждал.

Азизов вытащил портсигар, предложил офицерам папиросы, закурил сам.

— Покажите карточку, — сказал он спутнику.

Семин вынул из кармана и протянул Широкову фотографию. С неё глядел мужчина средних лет, худой я, вероятно, высокий. Начальник отделения милиции внимательно изучал сфотографированного — его белесые брови, широко посаженные глаза, нос с едва заметной бороздкой на кончике, длинную шею с крупным кадыком.

— Нет, — сказал он, возвращая карточку, — такого не знаю.

Ответ показался полковнику забавным. Он улыбнулся.

Широков насупился, вновь взял фотографию.

— Нет, решительно не знаю, — твёрдо сказал он. — Не встречал, товарищ полковник, ну, честное же слово, не встречал!

— Человек этот арестован, — сказал Азизов. — И сидит, между прочим, у вас.

Широков пододвинул к себе сводку происшествий за день.

— Вор? — спросил он. — Кража в трамвае?

— Он самый, — подтвердил Семин.

— Погодите, погодите… Но им интересуетесь вы?

Азизов кивнул.

— Почему же тогда кража? — Широков удивлённо поднялся с дивана.

— Мы тоже озадачены. — Азизов пожал плечами. — Засекли его далеко отсюда, ещё полмесяца назад. Изучаем. Есть основания полагать, что прибыл по важному делу. Начал действовать — и на тебе, мелкая кража!

Широков позвонил. Вошёл помощник. Начальник отделения передал ему сводку, отчеркнув ногтем место, относящееся к трамвайному происшествию.

— Проверьте, где задержанный и кто ведёт следствие.

Вскоре помощник вернулся. Он доложил: арестованный сознался в воровстве.

— Признал, что совершил кражу? — переспросил Азизов.

— Даже раскаялся. Клянётся, что это в последний раз.

Азизов попросил, чтобы начальник отделения отпустил помощника. За арестованным глядеть лучше, но не допрашивать.

Затем Азизов занялся просмотром следственных материалов.

— Так, — сказал он, листая бумаги, — документов при себе не имел или, скорее всего, выбросил перед арестом. Назвался Александром Щуко. Адрес дал ложный: мы-то знаем, где он живёт… И ко всему — признался!

— Полковник поднял голову, вопросительно поглядел на помощника.

— Да ещё с такой лёгкостью, — сказал Семин. — А ведь мог все начисто отрицать: потерпевшего-то и свидетелей нет!

— Это действительно странно, — сказал Широков.

Азизов подошёл к окну, поглядел на улицу.

— Не странно, майор, а хитро: ему поверят, закончат следствие, осудят на какой-то там срок…

— За кражу, — вставил Семин.

— Да, за мелкую кражу. Он отсидит или, пожалуй, сбежит. И вот он вновь на свободе и может продолжать прерванное арестом дело!… Главное, чего он боится, — это чтобы не развернулось тщательное расследование. Потому и поторопился с признанием.

Полковник вернулся к столу, вновь полистал бумаги из папки, задумался.

— Меня сейчас другое занимает. Как случилось, что он оказался в роли вора и попал в милицию?

Часа через три в служебном кабинете Азизова зазвонил телефон. Азизов снял трубку и услышал голос майора Широкова.

— Товарищ полковник, вы просили доложить, если вдруг прояснится…

— Да, да, говорите!

— Так вот, ко мне явилась одна гражданочка… Она, собственно, не о Щуко, а о том, другом, потерпевшем… Мне кажется, интересно!

— Хорошо. — Азизов встал. — Попросите гражданку ко мне.

— Сейчас явится. Запишите для пропуска: Оруджева Шафига.

Вскоре в дверь кабинета постучали. Азизов, занятый бумагами, не услышал. Стук повторился, и за дверью послышался плач. Полковник удивлённо поднял голову, встал и распахнул дверь. На пороге стояла женщина с годовалым ребёнком на руках.

— Оруджева? — спросил Азизов.

— Я самая… Да замолчи ты, неугомонный! — прикрикнула она на ребёнка.

Полковник пригласил женщину в кабинет, вызвал майора Семина.

— Слушаем вас, — сказал он посетительнице.

Та положила на стол большие натруженные руки и начала:

— Я живу возле цирка. Продуктовые карточки прикрепляю в магазине, который недалеко от дома… Вот на этой бумаге написан адрес — мы с начальником милиции звонили, узнавали. Большой такой магазин… И продукты там хорошие…

— Я знаю, — сказал Азизов, взглянув на бумажку.

— Ну вот, стою это я в очереди…

— Когда?

— Сегодня это было, начальник! Утром, в десять часов. Заняла очередь, жду. За мной стал какой-то старик. Стоим. Наконец очередь подошла. Надо входить в магазин. А старик, что был сзади, вдруг заявляет: «Забыл карточки дома». Ну что тут делать? Говорю: бегите скорей за ними.

— И он побежал?

— Да… Время идёт, а старика нет. Мне уже и сахар выдали, а его не видно.

— Так и не пришёл?

— Не пришёл! Что ж, думаю, дело твоё. Может, денег не хватило или ещё что… А я ждать не могу — у меня ребёнок на руках. И ушла. К трамваю иду: на базар ехать. Дохожу до остановки и, что вы думаете, — он!

— Старик?

— Он самый! Хотела подойти, сказать: почему людям голову морочишь? Потом раздумала. Мало у кого какие причины. Я правильно говорю?

Азизов кивнул.

— И не подошла. А тут — трамвай. Я, конечно, с передней площадки

— у меня ребёнок… Ну, поехали мы. Две остановки тихо ехали, а как стали приближаться к третьей, начал он скандалить.

— Тот самый старик?

— Тот самый. Бумажник, кричит, украли. Я бы не обратила внимания

— мало ли что случается. Но вижу — врёт.

— Почему так решили? Объясните, пожалуйста, подробнее. Это очень важно.

— Кричит: «Бумажник украли, в бумажнике продуктовые карточки». А я-то ведь знаю, не было там никаких карточек!

— Подробнее, пожалуйста.

— Старик у магазина бумажник наизнанку выворачивал, карточки искал. Тогда не было карточек. А теперь вдруг появились… Я правильно говорю?

— Продолжайте, пожалуйста, — сказал Азизов, все больше заинтересовываясь рассказом женщины.

— Ну, что дальше было, вы знаете… Да, ещё! Когда вора на крыше дома ловили, я в тот двор вошла. Там много народу собралось. Оглянулась — рядом со мной тот самый старик. «Ах ты, говорю, такой-сякой! Зачем человека зря обвиняешь? Карточек-то не было у тебя!» Здесь все зашумели — милиционер и солдаты вывели того, что поймали. Ну, я на них и зазевалась. Потом оглянулась — старика нет. Его и милиционер искал, да не нашёл. И я подумала: надо сходить в отделение. Человека-то, может, зря… Хотя зачем он бежал, начальник?

— Вы все рассказали? — спросил Азизов.

— Что знала, то рассказала.

— Не совсем. — Семин взял лист бумаги. — Как выглядел тот старик? Вспомните его лицо, костюм, шапку. Какого он роста, сколько ему примерно лет.

Женщина подумала и довольно точно описала второго участника происшествия.

Азизов наклонился к Семину, сказал несколько слов. Тот вышел. Вернувшись, положил перед Оруджевой полдюжины фотографий.

— Скажите, нет ли здесь карточки того старика?

Женщина внимательно осмотрела фотографии.

— Нет, — твёрдо сказала она, — это другие. Это, начальник, совсем другие люди.

— Спасибо, товарищ Оруджева. — Азизов поднялся. — Вы помогли нам. Если вспомните что-нибудь ещё — позвоните. Вот, на этой бумажке телефон.

Женщина бережно спрятала бумажку, подняла ребёнка и направилась к выходу.

Глава вторая

Убедившись, что человека в ушанке задержали, старик выбрался на улицу и заспешил в обратную сторону. Вскоре он вновь был у домика с палисадником. Постояв перед дверью, из которой час назад вышел незнакомец, он решительно постучал. На стук никто не отозвался.

«Не хватает только, чтобы её не оказалось дома», — подумал, старик и постучал ещё раз.

За дверью послышались шаги.

— Кто там? — спросил голос.

— Гость.

Дверь отворилась. На пороге стояла пожилая женщина в халате.

— Дома ваш квартирант? — осведомился посетитель, любезно улыбаясь.

— Нет. — Женщина взялась за дверь, чтобы запереть.

— Минуточку! Мне, собственно, не его самого… Понимаете, мы с ним приятели, и я принёс по его поручению… Вот! — Старик протянул маленький свёрток.

— Дайте мне. — Женщина выставила грязную ладонь. — Давайте, я передам.

— Пожалуйста, — сказал старик, шагнув вперёд, но не выпуская свёртка из рук. — Только я бы хотел и записочку… Где её написать? Можно пройти в его комнату?

Женщина молча указала на дверь. Старик толкнул её, вошёл и оказался в маленькой комнатке с единственным окном, выходившим во двор. У стены стояла железная кровать, под него — фанерный чемодан, возле окна — столик и табурет.

Старик уселся за столик, вынул блокнот и карандаш. Он не торопился, подолгу мусолил карандаш, аккуратно выводя букву за буквой. Женщина стояла в дверях, наблюдая.

В коридоре что-то забулькало, зашипело.

— Кажется, пахнет горелым, — сказал посетитель, нюхая воздух.

Хозяйка охнула, метнулась к двери. Послышался грохот кастрюль, что-то упало и покатилось по полу…

Через минуту, когда женщина вновь появилась в комнате, старик сидел в той же позе, но уже не писал. Казалось, он находится в раздумье.

— Боюсь, что приятель напутает, — нерешительно проговорил он. — Что же делать?… Знаете, лучше я зайду попозже и все объясню… Да, да

— так будет лучше. Когда он приходит?

— Кто его знает! — Хозяйка пожала плечами. — Вечером приходит, поздно…

— Ну и отлично. Вечером зайду.

И посетитель сунул свёрток в карман. Женщина проводила его, захлопнула дверь. Слышно было, как загремели засовы и повернулся в замке ключ.

Под вечер старик появился на вокзале. А через час с небольшим электричка доставила его на маленькую станцию. Отсюда было рукой подать до селения на берегу моря.

— Слава тебе, всевышний, — прошептал старик, отпирая дверь небольшого домика, стоящего на краю селения.

Он вошёл, старательно запер за собой дверь и со вздохом облегчения опустился на кровать. Хотелось есть, мучила жажда, но не было сил встать, чтобы развести огонь, вскипятить чай и состряпать ужин.

Стемнело. Взошла луна. От окна протянулись по полу тусклые жёлтые полосы. С улицы послышалось мычание коров, блеяние овец и коз. Захлопали ворота, потянуло дымом. Сельчане загоняли на ночь скотину, готовили пищу.

В каждом доме были свои радости и горести, интересы и надежды. Здесь, как и по всей стране, жили вестями с фронта. Шла весна тысяча девятьсот сорок четвёртого года, и по мере того как наши войска все дальше продвигались вперёд, люди все с большим нетерпением ждали конца войны и желанного слова — победа!

Не ждал этого только старик.

Лет тридцать назад человек этот имел кое-какую торговлишку, служил некоторое время приказчиком на одном из нефтепромыслов богача Тагиева, позднее состоял в контрреволюционной партии «Мусават» и якшался с турками, когда те оккупировали Баку.

После революции он притих, затаился.

Так бы и прожил он жизнь мелким, незаметным служащим, если бы не пристрастился к картам.

Все началось с карт. Сначала он пытался сдерживать себя, не поддаваться азарту. Но вскоре игра захватила его. В два месяца он потерял все свои сбережения, которые накапливал много лет. За ними последовали вещи, спущенные старьёвщику за бесценок. А когда не осталось и вещей, он, кассир крупного завода, стал брать деньги из сейфа. Надеялся, что повезёт, но неизменно проигрывал: он и не подозревал, что партнёрами его были шулера.

Между тем за ним давно наблюдали. И вот однажды (это было в канун ревизии), когда до смерти перепуганный кассир сидел на приморском бульваре, тщетно пытаясь собраться с мыслями, к нему подсел человек. Разговорились. Кассир поведал о своём горе. Неизвестный принял в нем живейшее участие.

Через два часа ошалевший от счастья старик мчался на завод, бережно неся туго набитый портфель.

Дальше все обстояло просто. Агент-вербовщик германской разведки, получив от нового знакомца сведения о заводе, легко подавил слабое сопротивление вконец запутавшегося картёжника. Действовал он наверняка, ибо знал кое-что и о прошлом кассира.

Так началась новая жизнь старика — жизнь изменника Родины, провокатора и шпиона.

Много грязных дел было на его совести. И с каждым новым заданием он испытывал все больший страх. Чудилось, что за ним пришли, вот-вот схватят… Днём он ещё держал себя в руках, сохранял способность спокойно ходить по улицам, даже улыбаться. Ночью же просыпался в холодном поту, с разламывавшейся от боли головой, полумёртвый от снившихся кошмаров.

Весть о начале войны застала его на улице. Люди сгрудились у громкоговорителя. Какая-то женщина плакала. Он же боялся шевельнуться, чтобы не выдать радости, бушевавшей в груди.

— Все, — шептал он, сидя вечерами за очередной сводкой с фронта, мысленно прикидывая, сколько ещё немцам осталось до Баку. — Теперь их не остановит сам шайтан!

В эти минуты перед его мысленным взором возникала цепочка тяжело гружённых верблюдов. Позвякивая колокольцами, они неторопливо брели по барханам, высоко задрав головы…

Дед его и отец всегда гоняли караваны в Персию, выгодно торговали. А чем он хуже их? Но караваны — чепуха. Караваны — это мелочь. Пароходы с доверху набитыми трюмами — вот настоящее дело! И промысел, пусть даже небольшой нефтяной промысел, который он обязательно приберёт к рукам!

Так он мечтал. Но теперь немцы проигрывали войну, и кошмары вновь стали посещать старика по ночам.

Работа агента научила его ничему не удивляться. И все же последнее задание огорошило. Расшифровав радиограмму, он больше часа сидел за столом, не зная, что и думать. В самом деле, кому и зачем могло понадобиться выдать советским властям такого же агента, как он сам?

Мучимый сомнениями, он решил отложить выполнение задания, пока не получит подтверждения. Оно не замедлило последовать.

Надо было действовать. В пятницу он отправился в город и в полдень был у касс кинотеатра «Баку». Как указывалось в радиограмме, по пятницам и субботам в этот час здесь в ожидании связника должен был находиться Александр Щуко. Старик опознал его по заплатанной крест-накрест брезентовой сумке, которую тот держал в левой руке, проследил, где живёт Щуко. Затем вернулся к себе и разработал план операции.

Все это время он не переставал размышлять над причинами, которые побудили разведку выдать своего агента. И в конце концов решил: тот, второй, чем-то не угодил хозяевам. И это — кара за непослушание. Он вздохнул. Да, видно, так уж устроено в жизни, что одни — хозяева, другие — слуги. Одним определено командовать, другим — подчиняться.

Внезапно его ошеломила мысль: выполняя приказ, сегодня он предал какого-то агента. Ну, а завтра? Чей черёд завтра?…

Старик с трудом поднялся на ноги. Сердце билось тяжёлыми, неровными толчками. Глаза застилала пелена. Не хватало воздуха. Он едва добрался до окна и, теряя силы, толкнул раму. В комнату хлынул прохладный вечерний воздух.

Он долго стоял, прислонившись к стене, пока не прошла слабость.

Что это с ним происходит? Все чаще и чаще внезапные приступы удушья. И они, эти приступы, делаются продолжительнее, сильнее…

Спустя час старик пришёл в себя, запер и зашторил окно, включил свет. Было поздно. Он сверился с часами, спустился в подполье, куда вёл из кухни замаскированный лаз, нащупал в темноте тайник, извлёк из него портативный передатчик и послал в эфир коротенькое шифрованное сообщение.

Полковник Азизов весь день занимался текущими делами, которых в его отделе всегда было великое множество. Однако мысленно он вновь и вновь возвращался к странному происшествию в трамвае. Он откладывал перо, откидывался в кресле, строил предположения, догадки…

Взгляд Азизова задержался на фотографии возле чернильного прибора. Молодая женщина и мальчик стояли в саду, улыбаясь в объектив. Это были жена и сын Азизова.

С началом войны, когда резко возросла служебная нагрузка чекистов, полковник почти перестал бывать дома. Зарифа попыталась воздействовать на его родительские чувства. Сын неделями не видит отца, тоскует. Иное дело, если бы Азизов находился далеко от семьи. Но коль он здесь — должен воспитывать ребёнка.

Не помогло. Однако Зарифа не отступила. Мужу при той тяжёлой работе, которую он выполняет, необходимо регулярно питаться. И вот теперь она ежедневно приезжает с едой и ждёт внизу, а к полковнику звонит дежурный. Тут уж хочешь не хочешь, но выберешь время, чтобы спуститься.

Вчера они провели в комнате дежурного полчаса. Он торопливо ел, она рассказывала. Зарифа старалась говорить весело, но в глазах её была тоска. И Азизов обещал: завтра вечером, что бы ни случилось, он выберет время и приедет.

— Не напоминать? — спросила жена, убирая посуду.

— Слово мужчины!

— Ладно, поглядим, какое это слово, — сказала Зарифа.

…Сейчас было около десяти. Время ехать домой.

Азизов стал уже собираться, когда в дверь постучали.

Вошёл майор Семин. Он принёс документы по делу арестованного Щуко. Азизов просмотрел их. Ничего нового. Как же действовать? Многое мог бы прояснить допрос самого Щуко. Однако Азизов полагал, что не следует торопиться с допросом. После рассказа Оруд-жевой он почувствовал некоторое удовлетворение — подтвердилась его догадка, что кража инсценирована. Одновременно то, что сообщила посетительница, запутывало дело. Кто же это такой — старик с седой бородкой, в тёмном костюме и коричневой каракулевой папахе, владелец замшевого бумажника? С какой целью подстроил он происшествие и передал Щуко в руки милиции? Быть может, мстит за что-то? Нет, вряд ли. Щуко прибыл в Баку недавно, каждый его шаг в этом городе известен, участники встреч сфотографированы, и Оруджева, которой показали их карточки, не опознала среди них Седобородого (так Азизов мысленно называл второго участника происшествия). Значит, не исключено, что Щуко его не знает.

А может быть, знает? Что, если Седобородый — такой же агент германской разведки, как и Щуко? Нет, это маловероятно. Если он и агент, то работает на какую-то другую разведку. Но на какую? И с каких это пор иностранные разведки стали выдавать германских шпионов органам госбезопасности Советского Союза!

— Только что навёл справку, — негромко проговорил Семин. — Магазин, в котором прикрепляла свои карточки Оруджева, и квартира арестованного находятся по соседству. В пятидесяти метрах друг от друга. Так сказать, зрительная связь.

— И Седобородый наблюдал за домом, стоя в очереди? Хитро, ничего не скажешь.

— Когда будем допрашивать Щуко?

— Не будем.

Семин вопросительно взглянул на начальника.

— Не будем, — повторил Азизов. — Если поймали вора, должен быть суд. Так пусть суд состоится. Преступника приговорят по соответствующей статье. А потом, при конвоировании в тюрьму, случится что-то такое, что даст ему возможность бежать.

— Понял, товарищ полковник. — Семин улыбнулся. — Но не исключено, что Щуко не знает того, второго.

— Седобородого?

— Да. Не знает, даже не подозревает о его существовании.

— Все равно. Пусть считает, что его приняли за вора.

Часы в углу кабинета пробили десять. Азизов поднялся, запер сейф, взял шляпу.

— Закончим разговор завтра. Утром прошу ко мне пораньше. А сейчас… — Он улыбнулся. — Сейчас я должен идти, ибо опаздываю на свидание.

Зазвонил телефон. Азизов снял трубку.

— Слушаю… Здравствуй, сынок. Да, обещал и скоро буду. — И он дал отбой.

— Домой? — спросил Семин.

— Домой.

— А как же свидание?… А, понимаю! — Майор засмеялся.

Машина медленно шла по пустынной улице мимо тёмных, без единого огонька, домов, очертания которых едва угадывались в ночи. Из репродукторов лилась музыка — негромкая, тревожная.

Автомобиль свернул к морю. Луна только что взошла. Каспий лежал в её мягком свете большой, мирный, в мелких серебряных завитках.

Азизов опустил боковое стекло. В кабину ворвались ароматы моря — чудесная смесь запахов йода, смолы и соли.

— Хорошо, — негромко сказал шофёр.

— Хорошо, — повторил Азизов.

Машина проехала набережную, притормозила у небольшого дома.

Азизова ждали. Навстречу кинулся сын, за ним вышла улыбающаяся Зарифа.

Они вошли в дом. И тотчас же зазвонил телефон. Жена взяла трубку.

— Тебя, — сказала она Азизову.

Полковник взял трубку. Говорил майор Семин. Он сообщил, что арестованный Щуко попытался совершить побег.

— Как это произошло? — Азизов присел на стул, расстегнул воротничок, ослабил галстук.

— Подробностей не знаю, не успел расспросить. Кто-то из офицеров открыл огонь…

— Убили? — Азизов встал.

— Ранили, товарищ полковник. Не опасно для жизни.

— Все равно плохо. — Азизов помолчал. — Где он находится?

— Там же, в отделении.

— Берите нашего врача, выезжайте. Я сейчас буду.

Он положил трубку и виновато посмотрел на жену.

Майор милиции Широков доложил Азизову о происшествии. Полковник раздражённо поморщился. Похоже было, что рухнули все планы. У преступника перебита нога. На какое-то время он обречён на неподвижность. Значит, не удастся осуществить комбинацию с побегом, чтобы и дальше наблюдать за связями Щуко.

— Можно устроить так, чтобы распространился слух, будто побег удался? — вдруг спросил он начальника отделения.

Широков был удивлён.

— Ну? — нетерпеливо повторил полковник. — Побег, мол, удался, и арестованный скрылся.

— Полагаю, что можно, — неуверенно ответил Широков.

— Слух должен быть распространён не только среди жителей окрестных домов, но и между работниками отделения. Конечно, не считая тех, которые были здесь во время происшествия. С ними придётся поговорить особо. Вы понимаете меня?

— Так точно.

— Тогда действуйте.

Широков вышел. Проводив его взглядом, Азизов встал. Поднялся и Семин. Полковник обнял его за плечи.

— Поехали, Артемий Ильич, ко мне. Я, когда ты звонил, только в дом вошёл. Но одним, так сказать, глазом успел стол оглядеть. Поверишь, сыр видел, долму[1] видел! А по дороге потолкуем. Есть интересная мысль.

— А… работа? — неуверенно проговорил Семин.

— На час едем. На один час. Потом возвращаемся в отдел.

— Едем. — Семин улыбнулся, потёр ладони. — Я, брат, знаешь как долму люблю!

Глава третья

Обер-ефрейтор Герберт Ланге стоял в офицерском блиндаже и отвечал на вопросы своего ротного командира лейтенанта Шульца.

— Таким образом, вы, Ланге, были дневальным по взводу и дежурили в землянке вторую половину ночи?

— Да, господин лейтенант.

— Никуда не отлучались?

— Нет, господин лейтенант.

— И вы видели, как вернулся с поста ефрейтор Георг Хоманн?

— Так точно. Он сменился в два часа ночи, ввалился в землянку и стал расталкивать солдат, занявших его место на нарах.

— Ну, а дальше? — Лейтенант испытующе оглядел обер-ефрейтора, его квадратное костистое лицо, массивное туловище с прижатыми к бокам длинными, тяжёлыми руками. — Что было дальше?

— Дальше? — Ланге чуть шевельнул рукой, шире раскрыл свои большие светлые глаза. — Я не знаю, что вас интересует, господин лейтенант.

— Вы ни о чем с ним не говорили?

Ланге облизнул губы, шумно перевёл дыхание.

— Говорил, господин лейтенант.

— О чем же, Ланге?

— Да ведь он, Хоманн, только три дня как из отпуска. А мы с ним из одних и тех же мест…

— Остбург?

— Остбург, господин лейтенант.

— Гм… Так о чем же вы беседовали? Предупреждаю, обер-ефрейчор Ланге, говорить правду, не лгать! Учтите, мне кое-что известно.

— Господин лейтенант в чем-то подозревает меня? — На лице Ланге отразилось удивление, растерянность.

— Нет, нет, — быстро сказал ротный командир.

Шульц имел основания верить Ланге — исполнительному и храброму солдату. Но ни в чем ведь нельзя было упрекнуть и ефрейтора Георга Хоманна. Тот тоже считался лучшим солдатом и, кроме того, недавно спас жизнь ему, Шульцу. А вот полчаса назад выяснилось, что Хоманн исчез, причём не просто исчез, а перебежал к русским!