Николай Наседкин
      Люгер
      Рассказ
      1
      Еще с конца мая и вот уже который день наша чернозёмная полоса пародирует Африку.
      Температура в тени взбрыкивает до тридцати пяти, а наш спиртовой цельсий, висящий за окном на самом солнцепёке, и вовсе зашкаливает за полста. Все двери, окна в квартире распахнуты, но даже сам господин Сквозняк, судя по всему, разомлел от жары и подрёмывает где-нибудь в углу под диваном. Наш рыжий пушистый котяра валяется целыми днями пластом на ковре, отбросив лапы, почти без сознания, изнемогая в своей барско-сибирской шубе. Я сам, обливаясь беспрерывно потом и каждый час водой из-под душа, уже еле удерживал себя за письменным столом -- мозги расплавились, работа не шла.
      Так что, когда супружница звякнула со службы и робко предложила-попросила: мол, а не съездил бы ты на огород да не полил бы гибнущий ни за понюх табаку овощ -- я ломался недолго. Правда, сделал, конечно, вид, будто у меня за столом работа кипит, бурлит и пенится, и если я откликаюсь на просьбу огородную, то надо воспринимать это как великое самопожертвование и подвиг...
      Собрался я быстро. В рюкзаке всегда уже наготове всё необходимое, без чего нельзя за город выезжать -- на рыбалку, по грибы, на садовый участок. Мало ли чего! Так что я лишь развёл в холодной воде смородинового варенья, заправил морсом пластиковый баллон из-под "Херши", сунул его в рюкзак, а рюкзак приторочил к багажнику велосипеда. Затем привычно экипировался: белая сатиновая кепочка, очки, майка с яхтой на груди, плавки, пролетарско-красные трусы с белыми лампасами, сандалеты. Когда выволакивал с лоджии велосипед, котяра поднял было тяжёлую угарную голову -- не выскочить ли в коридор? Но я прикрикнул:
      -- Лежи, лежи, страдалец! В такую жару только сильные существа, с характером, действуют -- куда тебе!
      Косматик согласно зевнул и уронил усатую башку обратно в сон. Я же, в предвкушении уже скорого погружения в прохладно-ключевые воды озера, действительно ощутил прилив энергии и сил. Бодро втиснул велосипед в лифт, потом вытащил его из подъезда, взнуздал и покатил, продавливая-раздвигая яхтой кисельное марево бетонно-асфальтового городского зноя.
      К счастью, мы живем недалеко от речки. Всего пара опасных перекрёстков, и вот я уже оставил позади пешеходный подвесной мост через речку, проехал пологий спуск с тремя громадными клумбами, поглядывая с завистью налево, где на пляже кейфовала толпа праздных голых горожан. На бетонку предусмотрительно выезжать не стал -- уж больно много сумасшедших автo да плюс ко всему тряские швы-рытвины через каждые пять метров. Нет, я тихонечко и скромно покатил по пешеходной тропочке-обочине, ласково позвякивая звоночком поспешающим на свои фазенды старичкам-старушкам. Впрочем, надвинулся уже вечер, так что за город устремились на своих двоих и отработавшие своё не имеющие колес обыватели. Густел прямо на глазах и поток лимузинов -- "запорожки", "жигулята", "волжанки", иномарки. Между прочим, у меня ведь тоже иномарка: двухколёсная дорожная машина "Аист" благородного цвета кофе с молоком -- "Made in Belorus". Сейчас такой вeлик уже на пол-лимона тянет -- в сто раз больше, чем "Москвич" до перестройки.
      За вторым мостом я свернул налево, на старую объездную дорогу, и помчал по-над правым берегом реки, обвиливая рытвины, по раздолбанному асфальту дачного поселка. Когда я езжу один, без жены с её медлительно-дамским драндулетом, я выжимаю из "Аиста" приличную скорость. Да так и приятнее -хоть чуток обвевает вспотевшие чресла, лицо и грудь.
      На въезде в лес -- а он начинается сразу за крайним огородом поселка -я ритуально вскидываю правый кулак, приветствую:
      -- Здравствуй, Лес!
      Лес охотно откликается соловьиными трелями. Этих гениальных звонких птах в данной пуще, такое впечатление, -- целая концертная бригада. А сам этот пригородный лес удивительно густ, чащобен, дик, действительно -- пуща пущей Я с удвоенной энергией подналёг на педали, слушая соловьев и сам насвистывая-прищёлкивая под нос не хуже лесного Карузо. То и дело меня обгоняли легковушки, микроавтобусы, грузовики. Я же порой обгонял лишь каких-нибудь заржавленных дядек и тетёх, влачившихся со скрипом на своих грязных велоклячах. Вот кого не понимаю и терпеть не могу -- экономщиков смазочного масла. Чтоб у них у самих так суставы скрипели!
      Дорога петляет то прямо сквозь чащу, то выныривает-вырывается на простор прибрежной прогалины И вот на очередном светлом участке я и увидал бордово-красный "жигуль", приткнувшийся на обочине. Невдалеке, у кромки леса, кряжистый человек в яловых сапогах, штанах-галифе и рубахе навыпуск цвета хаки деловито орудовал топором. Он обдирал ветки с молодой, ещё стоящей на корнях осинки.
      Я невольно тормознул. Первая мысль: ведь меня только что обогнали пять-шесть машин -- почему же он так открыто браконьерствует? Я углядел через стекло "Жигулей": на заднем сидении наискосок лежит уже целый пук берёзовых и осиновых обрубков. Делавар в галифе, видно, заготовлял подпорки помидорные.
      - Эй! -- как можно строже окликнул я. -- Что же вы делаете?!
      Солдафон обернулся: бритый, красномордый, две громадные, с фасолину, бородавки над правой бровью и под носом; глазки свиные, буравчатые. Явно -отставной майор или прапор-самодур, повидал я таких в армии.
      Мимо промчались один за другим три автo. Мужик смерил меня пренебрежительным взглядом от очочков до сандалет вместе с моим "лисапедом", сплюнул-цыкнул сквозь зуб.
      -- Езжай-ка, парень, дальше от греха, не мешай тут!
      Он отворотился, присел на корточки, взялся подрубать ободранное деревце. Он меня буквально за муху, за козявку держал! Сердце у меня забухало, подскочило к горлу. Я перекинул ногу через седло, слез с велосипеда, твёрдо скомандовал:
      -- А я сказал -- прекратить! И -- немедленно!
      Лось этот обернулся через плечо, молча принялся смотреть на меня. Лицо его наливалось краской, багровело под цвет "Жигулей".
      Вдруг он вскочил, перехватил недвусмысленно топор и, поигрывая зайчиками, неторопко и тяжёло ступая, двинулся в мою сторону. Я растерялся. Разум подсказывал: не посмеет, гад, пугает только! А сердчишко -- жим! жим!! жим!!! Уж больно взгляд нехороший у куркуля -- прозрачный от ненависти, бешеный. Такие бывают -- я видал -- у наркоманов и психов.
      И я дрогнул. Хуже того: я -- засуетился. Я взглянул назад -- нет ли какой машинёшки? Пустынно. А мне -- куда?! Мужик справа и чуть по ходу. Если рвануть вперёд, он наперерез перехватит. А если назад -- пока развернёшься! И тут я заметил с ужасом -- педаль левая у моего "велика" торчит чуть в противоход, на тормоз. Ну, всё -- влип!
      Но правду говорят: в минуту смертную силы человека утраиваются. Я всей тяжестью тела толкнул велосипед вперед, на разгон, два-три раза мощно оттолкнулся от асфальта и прыгнул на ходу в седло. Адская боль пронзила пах, я чуть не бросил руль, но удержал, поймал подошвами педали и, стоя, начал бешено месить-топтать шатунно-педальный механизм, рывками набирая скорость. Озверевший псих прыгнул к дороге, выкинул руку с топором и цапанул-таки. Я услышал-почувствовал металлический скрежет-удар.
      Я испугался: сейчас он метнёт свой дурацкий топор, как томагавк, и тот врубится мне прямо меж лопаток!..
      2
      Отмчался я шагов сто, обернулся, затормозил, перевёл дух.
      Браконьер, уже забыв обо мне, шагал делово к лесу. Я глянул: красный световозвращатель как корова языком слизнула, крыло заднее проломлено до колеса. Со стороны города неслась очередная "Нива". Я дождался, пока она проедет, свёл своего покалеченного "Аиста" на траву, уложил, развязал рюкзак. Надо было, идиоту, сразу, ещё до напрасных разговоров с этой сволочью, рюкзак потревожить.
      Дело в том, что в наборе необходимых вещей, без которых немыслимо удаляться от дому, среди валидола, пузырька с одеколоном, ножа, верёвки, спичек, записки с ФИО, адресом и группой крови, бинта и т. п. в рюкзачке моём хранилась и самая наинеобходимейшая в наши мрачные дни штуковина -люгер. Восьмизарядный автоматический пистолет немецкого производства калибра 8 мм. Я купил его ещё в прошлом году, когда дойчмарка стоила чуть больше тыщи деревянных. Он вместе с парой коробок патронов обошелся мне без малого в четыре зарплаты. На кобуре я сэкономил. Я сам сшил-сварганил отличную кобуру из старого своего студенческого -- под крокодила -- портфеля.
      Но всё равно жена и по сию пору ворчит за разор семейной кассы, правда, я её не слушаю: что с бабы возьмешь -- мозги-то куричьи! Да, пускай пистолет всего лишь газовый, но тот, кому доведётся заглянуть в бездонную дырочку дула, разве ж усмотрит, что ствол изнутри гладкий, без нарезов? Да и газовый заряд из кристаллического О-хлорбензилиденмалононитрила так при случае долбанёт по глазам, что любого амбала свалит с ног, заставит плакать и выть от боли. И хотя мне ни разу ещё не доводилось пускать свою пушку в ход, но теорию я знал отлично. А главное, с тех пор, как люгер у меня появился, я стал увереннее и степеннее себя держать. Я перестал бояться!
      К слову, я давно уже мечтал вооружиться. При моей интеллигентно-хиловатой конституции мне то и дело приходилось стушёвываться, отступать, помалкивать в тряпочку. Любой хам широкоплечий мог испортить мне настроение. Так что, когда разрешили наконец и при нашей "дерьмократии" простым смертным вооружаться хотя бы "газиками", я моментально, несмотря на нищету, загорелся. Раздобыл все справки, собрал-вымолил тугрики, прошёл за отдельную плату инструктаж и наконец-то получил разрешение.
      Я хотел-искал только люгер. Я о нём вычитал в минуту отдохновения то ли в романе Хэммета, то ли Чандлера, а, может, и Рекса Стаута. Уж больно название-фамилия чарует-интригует, звучит таинственно и грозно. Это вам не какой-нибудь допотопный пошло-обыденный маузер, браунинг, вальтер или наган. Да к тому же я узнал, что пистолет системы люгер -- прямой потомок-родственник знаменитого парабеллума. А ведь "пара беллум" -- вторая часть латинской пословицы "Si vis pacem, para bellum!" ("Если хочешь мира -готовься к войне!"). Ну, кто бы мог подумать -- какова поэзия!
      Сперва, правда, я размечтался заиметь газовый револьвер модели "Люгер" -- опять же, дань детскому увлечению вестернами; однако ж, барабанная штучка из семейства люгеров оказалась в полтора раза дороже пистолетного собрата -- не потянул. Впрочем, пистолет "Люгер М-88" пусть и не так эффектен на вид, зато полегче револьвера, более компактен, удобен в работе и имеет на два заряда больше.
      Итак, настала минута испытать мой люгер в деле. Я вынимаю его из кобуры, для чего-то дую в дуло. Полкило успокоительной тяжести приятно оттягивают руку, ребристые щеки рукояти, прильнув к ладони, сливаются с нею. Затвор я специально пока не взвожу. Я встаю и, держа люгер за спиной, размашисто вышагиваю по дороге. Солнце безжалостно жгёт-слепит глаза.
      Мужик увлечённо крушит очередное деревце, не замечая никого и ничего вокруг. Я схожу с асфальта, приближаюсь к "Жигулям", выставляю пистолет от живота.
      -- Эй! Эй, товарищ-ч!
      Тот дёргает головой, с диким недоумением таращит буркалы. Рот его расщеливается, сверкают золотые и железные резцы. Он в столбняке. С подбородка его стекает трудовой пот.
      -- Эй! Топор брось! Брось топор в сторону, я тебе говорю!
      В своих трусах и майке я чувствую себя пионерчиком, играющим в "Зарницу". Я демонстративно, напоказ, оттягиваю левой рукой кожух-затвор до конца, вздёргивая на боевой взвод курок, резко отпускаю. Под действием тугой возвратной пружины затвор устремляется вперёд, грозно лязгает, загоняя патрон в патронник.
      -- Н-у-у-у! -- рявкнул я, дёрнув дулом.
      Прапор тупо смотрит с полминуты, вдруг корчит зверскую гримасу, вскакивает, опять, как давеча, перехватывает-сжимает топорище побелевшими пальцами и роботом идёт на меня в психическую.
      Чёр-р-рт! Надо решаться! Я вцепляюсь в рукоять обеими потными ладонями, выбрасываю люгер на всю длину рук, улавливаю на мушку раскрасневший бычий лоб. Не поспешить бы -- заряд убоен только до трёх метров. Пот струится из-под кепки, заливает глаза, мешает целиться.
      Выстрел!
      Псих спотыкается, мотает, как бык, головой и, взметнув наотмашь топор, кидается на меня...
      "Вот и всё! Значит, патроны, как у Игоря Талькова, -- фальшивые! Сейчас мозги мои брызнут!.."
      Я напрочь пережимаю в горле дыхание, прикусываю до боли губу и плавно нажимаю собачку. Я чувствую, словно бы даже вижу, как в металлическом нутре люгера соскальзывает вниз шептало, освобождая курок -- курок, в свою очередь, срывается с места, безжалостно бьёт ударник -- тот пробивает бойком капсюль -- капсюль воспламеняется и взрывает внутри патрона порох -ядовитые кристаллы, выдавив-разлепестив жёлтую пластмассу заглушки, вырываются из ствола мощной струёй, врезаются в плоть... Враг мой роняет топор, цепляется корявыми пальцами за лицо, падает на колени, утыкается лбом в траву, взвывает.
      -- Вот так! -- говорю я, восстанавливая дыхание, и ещё несколько мгновений удерживаю на мушке подбритый, весь в сизых складках, загривок негодяя.
      Затем я подхожу к нему вплотную, поднимаю с земли топор. Теперь надо действовать шустро -- медведь этот оклемается уже через пяток минут. Сперва, в горячке, я хочу расшибить к чёртовой матери вдребезги все стёкла в воровской машине. Злость во мне так и кипит-напирает. Я сейчас воздам в лице этого хапуги всем соседям хапужным по дачам-огородам, которые огородили внаглую свои участки наворованными в лесу дубками да берёзками. Я хочу также, чтобы гад этот ответил и за обнаглевших попов-нехристей, которые в светлый праздник Святой Троицы губят целые рощи цветущих берёз, вместо того, чтобы по древнему православному обычаю украсить храмы на радость Богу и людям всего только скромными берёзовыми ветвями. Ух и ненавистны мне все эти браконьеры, погубители русского леса! В наши окаянно-перестроечные дни, почуяв беспредел, они крушат-губят деревья открыто, безбоязненно и без меры.
      Я готов был уже садануть с размаху топором по ветровому стеклу, как вдруг, уже слегка подостыв, резонно сам себя спрашиваю: а зачем же в лесу богомерзко стеклом сорить? И тогда я аккуратно и слегка тюкаю обушком по стеклу раз за разом. Оно раззвездивается-туманится паутинами трещин. Точно так же я разукрашиваю-порчу заднее стекло и боковые.
      Ну, не-е-ет, этого мало! Пускай-ка заплатит за деревца сполна и подороже. Я откладываю люгер на траву, ухватываю топорище двумя руками, размахиваюсь от души и ахаю по правому переднему колесу, целясь попасть бритвенно-острым уголком. Пробиваю с первого удара -- колесо устало пшикает и оседает Я перехожу к следующему...
      Когда я приканчиваю последнее колесо, хозяин тачки, перестав выть и стонать, переходит на отборный мат и проклятия, начинает корячиться-подниматься с колен, выдавливая кулаками глаза. Лицо его багровится страшными волдырями.
      -- Сволочь! Падлюга! Раздолбай грёбаный! Убью, сука! -- ревёт-плачет он.
      И вот тут я поступаю жестоко и глупо. Я, как мавр, сделавший своё правое дело, должен был уйти. А вместо этого, услыхав угрозы и припомнив мгновенно, как хряк этот только чудом не врубил мне топором в позвоночник, я подхватываю люгер с травы и судорожно, в упор, буквально с двух шагов, всаживаю новый заряд ему в морду...
      И тут сзади визжат тормоза. Я оборачиваюсь -- патрульный канареечный уазик. Из него выскакивают два мента. У переднего, рядового, рвется с поводка овчарка; второй, сержант, на бегу расстёгивает кобуру своего "Макарова".
      Я инстинктивно, автоматически отбрасываю люгер в сторону...
      3
      Чертыхнувшись, я тормознул -- чуть не проскочил свой поворот.
      Асфальт убегал от реки вправо, а мне надо было сворачивать вместе с руслом налево. Дальше, вплоть до огорода предстояло трястись ещё треть пути по колдобистой грунтовке. От бордового "жигуля" я отмахал, фантазируя, уже километра три. Я вспомнил ленивый уничижительный взгляд браконьера, его наглый мерзкий голос...
      Чёр-р-рт, ну, почему у меня нет люгера!
      И тут я рассвирепел, психанул всерьёз: да при чем тут люгер?! Самому надо мужиком быть! И не такой уж этот гад здоровый -- если прищуриться. И не такой уж он крутой - на понт берёт. Сам ему поддался, отступил -- так какой тут, к чертям собачьим, люгер? Раз-маз-ня в кепочке!
      И до того мне стало тошно на душе, погано. Да сколько ж можно отступать и тушеваться? Так и ходить всю жизнь на полусогнутых? А эти сволочуги в галифе так и будут в душу плевать безнаказанно? Ублюдки!.. И сам я ублюдок, если сейчас не вернусь!
      Накачал я себя под завязку -- дышать стало невмоготу. Рядом, в ложбинке у ручья, -- куча валежника. Я соскочил с велосипеда, выбрал увесистую сучковатую дубину с руку толщиной, пристроил её сзади рюкзака на багажник. И -- рванул. Я крутил-накручивал педали стоя, словно спуртовал в престижной велогонке.
      Уже через считанные минуты я подлетел к тому злополучному месту. Красных сволочных "Жигулей" не было. Над травой торчали сиротливо тонкие пеньки, да валялись кучками обрубленные ветки.
      Сверху всё так же немилосердно палило-жгло солнце. В траве под ногами что-то золотилось-сверкало, похожее на стреляную гильзу. Нагибаться не хотелось. Вообще, не хотелось ни двигаться, ни думать, ни говорить.
      Ничего не хотелось.
      Я взгромоздился кое-как на велосипед и поехал домой.
      1995 г.