В. и Д. Нарижные
      ЧЕРНЫЕ ЗВЕЗДЫ
      
      
      сказка для школьниц от 15 до 51 года
      Тебе никогда не бывало грустно?
      Где-то плещется теплое море, качаются в знойном мареве ветви магнолий, в зарослях тамариска звенят цикады - а здесь этого нет.
      Где-то на северном небе сияют голубые созвездия, и мороз заставляет людей надевать пушистые одежды - а здесь этого нет.
      Где-то шальной ветер поднимает сверкающую пыль высоко в небо и заставляет тяжело шуметь высокие сосны, роняющие шишки - а здесь этого нет.
      Где-то на берегу синей реки шелестит камыш, блестит песок, слышатся песни с проплывающих белых пароходов - куда они плывут? - а вдалеке видны снежные вершины гор! Здесь этого тоже нет.
      Здесь есть только ветер, холод, пустынные улицы с одинокими фонарями и ночь. Можно ходить по этим улицам, дышать этим ветром и смотреть на эти фонари. Но зачем?
      Из глубины зеркала смотрел на меня усталый человек с печальными глазами. Я невольно дотронулся до своего лица, и отражение повторило этот жест, медленный и натянутый. Знакомые глаза, мои глаза бездумно глядели мне в лицо, и казалось, что этому человеку трудно даже удивляться, так он устал. Устал бродить по городу, слыша свои затихающие шаги в каменных двориках, бродить, когда только ветер гонит по асфальту последние побуревшие листья, и никого больше нет на улицах, да и во всем свете; и не знаешь, куда и зачем идешь. Каждому бывает одиноко. Никто не виноват, что я очутился в этом унылом городе, где меня мучает бессонница, что я живу во втором этаже этой старенькой незаметной гостиницы, ведь так?
      Было тихо. Черные звезды на улице путались и мешались с фонарями, разгоравшимися с наступлением темноты все ярче. В открытое окно залетали редкие снежинки.
      - Странно, - подумалось мне, - и снег, и звезды. Наверное, так и должно быть: снежные облака закрывают звезды, и поэтому они черные. А совсем закрыть звезды облака не могут. Разве может кто-нибудь совсем закрыть звезды?
      Звезды! Как любил я раньше, теплыми июльскими ночами, лежа на спине где-нибудь на душистом сеновале, смотреть в глубокое темное небо, угадывая очертания таинственных созвездий! Никого вокруг не было, и казалось, сама ночь говорит тысячами звуков; это были голоса вселенной - далекие, неясные. И казалось, нет конца короткой летней ночи, а время можно взять руками, так осязаемо длились эти чудесные ночи.
      Сейчас тоже ночь. Длинная, холодная. И я один на всем свете, совсем один: если я уйду - останется комната, останется окно, свет фонаря на углу и свет далеких-далеких звезд. И отражение звезд на земле - маленькие колкие снежинки. Среди них нет двух одинаковых, но разве на небе есть похожие звезды?
      Я не знаю, как она появилась в моей комнате. Может быть, она уже была здесь, когда я вошел, а я только теперь ее заметил? Наверное, да, потому что она очень нужна была и звездам, и снежинкам, и старому одинокому фонарю на углу сквера; они все словно притихли, когда я увидел ее.
      Я видел ее тысячу раз, и я не видел ее никогда. Я писал ей свои лучшие стихи и сказки. Но я не знал ее. Это правда. И теперь я не удивился, увидев ее - наоборот, я понял, что она не могла не прийти, что она все время была со мной и во мне, что она - частица меня самого, моя синяя птица.
      - Тебе больно? - спросила она, и где-то словно прозвенел колокольчик.
      - Кто ты? - спросил я. Мой голос был ровен и тих.
      - Тебе плохо. Я помогу тебе, - колокольчики снова прозвенели в волшебной ночи. - Я всегда прихожу к тем, кому трудно и одиноко. Я говорю с ними. И, может быть, им становится легче; кто знает?
      - Кто ты? - повторил я.
      - Не знаю! Я не знаю ни кто я, ни откуда. Может, я с этих далеких звезд, что дарят нам ночной свет, а может, из этого засыпающего города. Мне кажется, я отовсюду и везде. Ведь ты не сердишься на меня за то, что я здесь?
      Сейчас, когда я вспоминаю ту ночь, я понимаю, что такое случается раз в жизни, а мне повезло особенно. Я улыбался.
      - Знаю, - сказала она, - у тебя когда-то давно была девушка, ты любил ее и до сих пор не можешь забыть. А потом она ушла. Ты не осуждал ее, ты просто написал ей письмо и пожелал счастья. А сейчас ты один и тебе грустно. Но ведь я пришла, а у нас с ней много общего! Иногда мне даже кажется, что я - это она. В мире есть много необъяснимого, но от этого он ничуть не хуже, верно? Пусть море и паруса далеко - но они есть, и золотые подсолнухи на полях тоже есть, и твои друзья ждут тебя. Еще все впереди, и так будет всегда, и ты еще напишешь свою лучшую сказку. А теперь я расскажу тебе свою - о Зеркале и Луче. Можно?
      Я слушал. Голос ее завораживал, глаза смотрели мне прямо в душу, слова то взлетали ввысь, то стелились туманом по полу, заволакивая мир мельчайшими вспыхивающими искорками. И сквозь полусон тихонько и доверчиво приходил ко мне ее голос.
      - Жило-было Стекло. Как у всякого Стекла, у него был кристально чистый характер. Так говорили друзья - а настоящие друзья всегда говорят правду.
      Среди друзей был и Луч. Стекло ему давно нравилось, ему нравилось играть на его гранях, преломляясь радугой и снова становясь бело-голубым: ведь он родился на Голубой Звезде. Видишь, вон она!
      Луч ни о чем не думал. Ему казалось, что так будет всегда. Но среди друзей был и Блеск-Амальгама!
      Как это случилось? Верно, судьба. Вот так! А что мог предложить Луч? Свое тепло? Вечное стремление куда-то? А куда - он и сам не знал.
      Теперь Блеск-Амальгама и Стекло были вместе. Получилось Зеркало. Зеркало отразило Луч. Он последний раз вспыхнул на его гранях и исчез: ведь это был гордый Луч!
      Никто не знал, где он скрывался. А ему было все равно. Ведь так?
      Шло время. Блеск-Амальгама тускнел и трескался, осыпаясь сухими блестками. И однажды он услышал слово "уходи" - кривить душой Стекло не умело, это ведь было не Кривое Зеркало!
      Стекло осталось одно. И тогда-то оно снова встретилось с Лучом. Он куда-то торопился - может быть, кого-то согреть. Стекло попалось ему на дороге, а он прошел сквозь него и не заметил: ведь у Стекла был кристально чистый характер! Или сделал вид, что не заметил?
      Я не могу судить, кто из них был прав. Знаю только, что осколки Стекла разлетелись по всему свету, и теперь попадают людям в глаза и сердца!
      Ее глаза серьезно взглянули на меня.
      - Вот и вся сказка, - промолвила она. Я взял ее за руку. Рука была тонкая и легкая; ее ладонь свободно умещалась в моей.
      - Пусти, - проговорила она. - Не надо.
      Серебряная луна заливала светом комнату, и в лунных лучах ее фигурка тоже казалась серебряной, такой близкой и бесконечно далекой, что сердце мое вдруг рухнуло куда-то, отозвавшись щемящей болью в груди.
      - Самое главное - по-новому увидеть, - улыбнулась она. - Это лучшее, что может достаться человеку; ты знаешь! Хочешь, я помогу тебе вспомнить? Посмотри вокруг!
      Над нами сплетали ветви золотые осенние деревья. Прохладные георгины и астры испускали тонкий неуловимый аромат. В лучах вечернего солнца аллея казалась сказочной и манила вдаль теряющейся в золоте перспективой. Увлекшийся, пораженный, я сделал шаг - и исчез, и зазвенели, зазвучали мелодии, забытые и прекрасные, и в них затерялся смех, ласковый, любимый, ее смех - никто другой в целом мире не мог бы так смеяться.
      Я оглянулся. Она стояла, глядя восхищенными глазами на праздник осеннего света, как глядят всегда, когда видят красоту впервые - красоту умирающей природы, величавую и бесконечно знакомую. Желтые листья падали и застревали в ее волосах; она была нигде - и в то же время везде, где-то рядом; она сливалась с листопадом, и мельком брошенный взгляд ловил ее улыбку, легкую и загадочную. Казалось, это она погружает парк в золотой струящийся сон, и под ее ногами шуршат опавшие листья, и задетые ею кусты тихонько покачивают багряными ветками в потоках заходящего солнца. Эта стена осени, весь мир, умещавшийся в ней и во мне, надвигался, такой знакомый и желанный, и тревожил память, и тихо кружился в задумчивых ее глазах!
      Это был только сон. Мы снова стояли под желтыми кленами, и рыжий осинник мелко играл листочками под слабым ветерком. Мне показалось, что я узнал что-то новое, важное, необходимое, без чего нет и не может быть больше мне жизни, чего не выразишь словами, но оно есть, оно будет нужно постоянно, сколько я ни буду жить, и чем дальше - тем нужнее.
      Вдруг качнулись багровые лучи на ветках, и пронзительно-яркая охра затрепетала на ветру.
      - Я ухожу, - сказала она. - Мне пора.
      - Останься, - попросил я.
      - Не могу, - ветер ли это прошелестел, зазвенели ли валдайские колокольцы где-то далеко, не знаю. Грустно и больно было мне.
      - Я не знаю, почему, - как бы в ответ на мои мысли вздохнула она. Наверное, так надо. Не спрашивай. Голос ее дрогнул. Быстрым движением она обвила руками мою шею и поцеловала меня - единственный раз! Ветер трепал и развевал ее волосы, он усиливался, и ее фигурка, воздушный контур, трепетала, как осенний лист на ветке; я хотел схватить ее за руку, но она растаяла, подхваченная порывом воздуха; и я успел увидеть только ее глаза, глядевшие прямо в душу, и губы, что-то шептавшие - я не разобрал за шумом ветра.
      А потом все исчезло. Я снова стоял в скверике напротив дома, ощущал на губах вкус ее слез, и снег все падал, а я улыбался и подставлял ему лицо - глупый влюбленный мальчишка. Я знал, что теперь напишу свою лучшую и единственную сказку. О ней.
      Какая она была? Не знаю. Не помню. Конечно, красивая. Разве могут быть некрасивыми те, кого мы любим?
      Теперь я часто хожу по улицам больших городов, с их суетой, троллейбусами и неоновым сиянием витрин. Я жду, что может быть когда-то случайно повстречаю ее, и навстречу мне распахнутся ее лучистые светлые глаза.
      Кто знает?