Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Downшифтер

ModernLib.Net / Нарышкин Макс / Downшифтер - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 2)
Автор: Нарышкин Макс
Жанр:

 

 


      Все ничего, смерть близкого человека сама по себе — потрясение, но потрясение проходит, как и все в этом мире. Рано или поздно ты все равно списываешь набранные очки, как списываешь финансовую задолженность авансовым отчетом. Но в американской теории есть трагедия, поскольку иначе и быть не может, чтобы была Америка, но не было трагедии.
      Главный принцип теории американских психологов заключается в том, что нельзя себе позволять накапливать неприятности. К потере денег или к разводу нужно относиться максимально спокойно. Но рано или поздно в жизни многих случается так, что часы бьют неожиданно, и ты оказываешься не готов к встрече нового дня. Дело в том, что само по себе число 100 или 30 ничего не значит. Однако если у тебя утром срезали кошелек, в обед ты узнал, что скончалась твоя тетя, а ближе к вечеру ты возвратился домой и обнаружил, что тебя обворовали, и обворовали как раз в тот момент, когда жена занималась любовью с соседом в квартире напротив, то все числовые значения произошедших событий придется сложить. И штормить тебя будет, стало быть, уже по полной программе того числового значения, на которое ты набрал взяток при игре с жизнью в покер.
      Если сумма неприятностей зашкаливает за 600, человек уже не владеет собой. Его ведет что-то другое, упущенное вниманием бога, нечто темное и невероятно сильное духом, точнее, бездухом. Человек хладнокровно наматывает на локоть срезанную на балконе веревку, вынимает из футляра опасную бритву или вставляет в прорезь карточку метро, точно зная, что через две минуты окажется на рельсах. И его ничто и никто не сможет остановить. Через десять минут он или повиснет в ванной, или вскроет вены, или размажется по всей длине рельсов на станции «Серпуховская».
      Через неделю после того как Журов был похоронен, а следователь закончил свое следствие, я сел за стол в своем кабинете, чтобы закончить свое расследование.
      На моем листе красовалась цифра 500. Столько очков я насчитал в послужном списке самоубийцы за последнюю неделю его жизни. Десятки людей, очевидцев, психологов и приятелей Журова восстанавливали недельный цикл жизни самоубийцы так же, как собирают в ожерелье сотни жемчужин руки детишек из Юго-Восточной Азии. Я всеми силами старался найти недостающую сотню, и начальник службы безопасности, с которым я провел эти семь дней, решил, наверное, что я тоже тронулся. Но последних ста баллов я так и не сумел отыскать.
      Отвергнутый советом директоров кандидат на пост начальника отдела региональных продаж сунул свою голову в петлю, имея в пассиве 500 баллов.
      И это скверно для моего следствия, поскольку американские психологи уверяют в том, что решение расстаться с жизнью к человеку неминуемо приходит только тогда, когда судьба над ним посмеялась на все 600.
      Я был тем, кто при подавляющем количестве голосов против Заева встал и сказал:
      — Уважаемое жюри, я знаю Журова шесть лет и, как первый заместитель президента компании, не могу сказать о нем ничего плохого. Однако назначать на один из ключевых постов компании человека, о котором можно сказать лишь то, что о нем нельзя сказать ничего плохого, было бы непростительной глупостью. Он чересчур старателен, факт, он обладает хорошей памятью, поспорить и с этим невозможно. Он хочет подняться по служебной лестнице, и это похвально. Но у него нет той восхитительной особенности очаровывать людей, какая присуща Заеву. Мой выбор — Заев. Прошу жюри принять обоснованное, беспристрастное решение, мою же речь рассматривать только как желание члена жюри высказать свое мнение. На то имеет право каждый из нас, не так ли?
      Буду откровенен, среди этих двоих куда больше мне нравился Заев. Была в нем какая-то жилка, не до конца еще развитая, но уже с намеками на мастера. Ему, как и Журову, не хватало чуть-чуть опыта, немного сообразительности, оригинальности и дерзости. Но Заев потерянные очки мог набрать уже через год, он двигался вперед, спотыкаясь о камни маркетинга, но все-таки поднимаясь. А Журов, тот волок за собой воз по ровной, наезженной колее, и ему не хватало сообразительности чуть-чуть прибавить, чтобы груз был доставлен быстрее. И он не поднимался, он не смотрел по сторонам, пытаясь понять, где находятся участвующие с ним в одной гонке конкуренты, он просто пахал без отдыха, как добросовестный госслужащий. Я не берусь утверждать, что это плохо, но компания по продаже сухих смесей — очень хрупкая инстанция. Если ее своевременно не подпитывать энергией и хитростью, она рухнет, подняв облако из этих смесей.
      Последние несколько месяцев совет директоров пристально наблюдал за этими двоими. Выбрать из дерзкого и упрямого и педантичного и взвешенного оказалось непростой задачей. Совет следил за тем, как они реагируют на рынок, какие идеи их ведут и как Заев и Журов относятся к поражениям. Признаюсь, я помогал Заеву. Что-то подсказывало мне, что именно он, а не его честолюбивый соперник укрепит наши позиции в регионах. Вместе с советом я смотрел за их работой без комментариев ровно месяц. Когда же убедился в том, что смотреть за тем, как работает Заев, мне приятнее, я стал ему помогать. Негласно, конечно, узнай об этом совет, эти мнящие себя гениями производства и сбыта бонзы посчитали бы себя оскорбленными. Еще бы, мать-перемать! — они тут целых тридцать дней не спят, не едят, все наблюдают и оценивают, свою бесценную энергетику транжирят на лохов, а Бережной тем временем с ними в дурачка играл!
      Но я делал так, чтобы никто не узнал.
      Хороший флешбэк Заев получил, «присоединившись» по моему совету к гастролям второсортных звезд. Самолеты с «Корнями», «ВИАГРой», Петросяном и камарильей «Фабрик» не успевали присаживаться на взлетные полосы Омска, Новосибирска, Магадана и Туруханска, как в магазинах нашей компании во всю витрину вписывались имена тех, кто приезжал. Трехметровые «виагристки» давили стекло своими бюстами, и у их ног располагалась выкладка из наших каш. Я запретил самодеятельному Заеву делать какие-либо пояснительные надписи или рекламные слоганы. Налетать на первосортные иски по факту незаконного использования лика второсортных звезд в рекламе мне не улыбалось. И без того ясно: «Видите, какие сиси? Это от каш, что под нашими сисями». «Каждое утро мы с Женей едим эту кашу, — должен был додумывать омич, глядя на то, как из витрины магазина нашей компании, из-под горы пакетов, улыбается Елена Степаненко, — и вы знаете, какой кейс от этого образовался? У него тоже появилось чувство юмора!» «Я никогда не пел раньше. Мне и в голову не приходило, что с таким голосом можно петь. Я всегда стеснялся выходить на улицу, потому что нужно было просить прокомпостировать билет в трамвае, спрашивать, который час… Но случилось невероятное. Друзья из „Фабрики звезд“ посоветовали мне есть эту кашу. И вы знаете, я запел», — иного и подумать нельзя было, вглядываясь в лицо Никиты Малинина, вставленное в витраж магазина и обложенное кашей.
      Вызываемый постерами эффект оказывался многократно усиленным крупномасштабной рекламой звезд организаторами тура, и я объяснил Заеву, тихо объяснил, чтобы эхо моего голоса не донеслось до совета, что лучший способ продвижения своей продукции — это не вламывание в проект невероятного по масштабам собственного капитала, а библейски спокойное присоединение к чужому проекту. Затраты на PR — 0$. Отдача — едва ли не выше, чем у организаторов, едва не потерявших штаны на рекламе. И, главное, никаких претензий со стороны антимонопольного комитета, второсортных звезд и потребителя. Я не знаю, растут ли от наших каш сиси, но что никто от них не протянул копыта — это достоверная информация.
      Так Заев стал начальником отдела региональных продаж, а я спустя неделю после этого не могу найти недостающую сотню очков из тех, что ударили по Журову.
      В данный момент я имею: невероятный стресс от смерти исполнительного сотрудника, чудовищную усталость за год, полгода назад умерла моя мать, а две недели назад угнали мой «Ауди». К угону следует добавить трату на «Кайен», который в планах на жизнь не присутствовал. Я уже не могу видеть эти стены, подо мной качается пол, и я не ухожу в отпуск разве что потому, что с каждой неделей мой банковский счет пополняется на тридцать тысяч долларов. Вчера мне стало известно, что Бронислав, президент компании, разговаривал обо мне с Гомой, и в этот же вечер на вечеринке в Доме актера у меня пошла носом кровь.
      Пока врач ломал ампулы с дибазолом и папаверином и весело болтал, следя за моими зрачками, пока вдавливал мне в вену смесь и говаривал о том, что неплохо бы мне взять отпуск и попить морского воздуха, я думал о том, куда девалась недостающая сотня Журова. Доктор свидетельствовал, что на Сейшелах нынче удивительно хорошая погода, а я лежал и думал о том, что какой, черт возьми, может быть отпуск, если следящий за каждым моим движением второй заместитель готов тут же представить свой проект на суд жюри. Плохиши в могущественных компаниях приживаются удивительно легко. А еще я думал о том, что еще придумать для розыска недостающей сотни, поскольку если ее не найду, то мне можно смело записывать эту сотню в пассив себе. И чем внимательней я смотрел на свою взбухшую вену, тем отчетливей понимал, что этой сотни может оказаться вполне достаточно для кое-чего.

Глава 2

      В 1963 году синоптик Эдвард Лоренц выступил с шокирующим мир заявлением. Все 1963 года от Рождества Христова люди считали, что большие явления являются следствием больших причин. Соответственно, малые, незначительные события появляются на свет благодаря исключительно малым причинам. Лоренц был первым, кто объявил это чушью.
      Он спросил себя, и я думаю, что случилось это в тот момент, когда ему в лицо подул ветерок: «Может ли быть такое, чтобы бабочка, взмахнув крыльями в Океании, вызвала тем ураган на западном побережье США?» Этот человек искал ответ на вопрос многие годы и, наконец, ответил на него положительно.
      Сейчас это называют «эффектом бабочки», и мало кто догадывается о том, что это открытие является одним из способов выполнения плана компании. Я не имею к этому открытию никакого отношения, но я один из тех, кто его использует. Я наблюдаю его каждый день в магазинах компании, но уверен, что мои продавцы, выполняя все мои установки, не понимают до конца, в чем смысл. На самом же деле они подтверждают закон «эффекта бабочки», закон, где малые усилия приносят огромную прибыль.
      Приходит человек и говорит, что ему нужно пять упаковок сухих каш. Девочка за прилавком извиняется и сообщает, что через пять минут заказ будет исполнен. Человеку предлагается кофе, и он со стаканчиком в руке, чтобы убить время, начинает прохаживаться меж прилавков. За те пять минут, что он и еще десять ему подобных со стаканами бродят по магазину, они набирают товара еще в три раза больше, чем планировали потратить на пять пачек сухих смесей.
      Через пять минут человеку вручают заказ, рассчитывают за дополнительный товар и вручают в качестве бонуса баночку детского питания, стоимость которой включена в общую стоимость покупки.
      Клиент потрясен обслуживанием, не догадываясь, что только что явился объектом претворения в жизнь «эффекта бабочки». Маленькое событие — бесплатная «задержка» заказа принесла компании дополнительную прибыль в 50 долларов.
      «Эффект бабочки» распознать невозможно, поскольку невозможно провести все параллели из прошлого к настоящему, дабы произвести анализ. Лишь спустя некоторое время, достаточно долгое, я могу с уверенностью сказать, когда бабочка взмахнула для меня крылышками впервые.
      Это неслышное шевеление, о последствиях которого я даже не догадывался, случилось месяц назад.
      Во дворе, где я живу, на Кутузовском проспекте, часто появляется один человек. В любое время года он одет в темное (боюсь ошибиться с цветом), изношенное до состояния ветхости драповое пальто, едва доходящее ему до колен. На ногах его кирзовые без шнурков ботинки, из которых торчат лодыжки вечно босых и грязных ног, а на голове порюханная, лоснящаяся от несметного количества лас бейсболка. Зимой он заменяет бейсболку на треух с оторванным козырьком, со слипшимися волосками меха. Он ничего не просит. Он просто приходит и стоит у арки «колодца» моего дома. Первое время я не придавал этим появлениям никакого значения. Москва переполнена бездомными и нищими. Часто случалось так, что кто-то из жильцов дома притормаживал, совал что-то человеку в руку, и тот незамедлительно уходил. У меня же правило — никогда ничего не подавать, поскольку я верую в то, что любой человек, любого вероисповедания и наклонностей, в состоянии наладить свою жизнь так, как наладил ее я. Человек должен работать, чтобы выбраться из порочного круга своих слабостей, он обязан подчиняться сначала дисциплине своей внутренней силы, а потом корпоративной дисциплине компании, которая увидит необходимость в его талантах. А потому моя машина проезжала мимо этого человека не останавливаясь.
      И меня не смущало, что часто я вижу этого мужчину, больного, несомненно, мужчину, с девочкой лет десяти-двенадцати. Мужчина никогда не стоял рядом с аркой вместе с ней. Но всякий раз они вместе куда-то направлялись. Я мог видеть их у магазина, у метро или просто идущими по улице. В последнем случае они всегда передвигались у стен домов и никогда у бордюра или по центру тротуара.
      Девочка брела рядом с ним всякий раз со свойственным рано повзрослевшим детям тоскливым ожиданием справедливости в глазах. Я понимал, что она испытывает невероятную неловкость за то, что в Москве скорее больше, чем меньше, мужчин, одевающихся лучше, чем ее папа, — я именно так понимал ее взгляд. Мне не стоило усилий подметить, что испытывает она стыд именно за него, а не за свои заштопанные колготки, поношенное платьице, и неловкость ее связана именно с его растрепанной и давно не мытой головой, а не с ее, хотя и чистенькой головкой, но явно неухоженной. Я часто вижу такие пары. Вечно пьяный отец волочит за собой ребенка с целью зашибить хоть немного денег на бутылку, пользуясь русскими извечными — добротой и состраданием. Мое мнение не менялось долгое время, и причиной того, что мое отношение к этому человеку изменилось, стал один случай, рассказать о котором есть смысл.
      Однажды моя соседка попросила съездить в больницу и забрать результаты анализа своего ребенка. Я дружен с ее мужем, он владеет автосалоном на Ленинградском, иногда мы вместе выпиваем, но не в этом суть. Главное, что мало-помалу мы выполняем просьбы друг друга, и лично мне это доставляет удовольствие. Я поехал на работу, пообещав завезти бумажки вечером, и по пути заскочил в поликлинику.
      В поликлинике я забрал результаты и уже готов был выйти, как вдруг увидел его. Бродяга был одет как обычно, и ничего нового в нем, кроме разве что медицинской карты в руке да бейсболки, которая на этот раз была не на голове, а торчала из провисшего кармана, я не заметил. Поскольку поликлиника детская, меня заинтересовал сам факт того, что тронутый умом бродяга занимается такими сложными для него социальными процедурами, как привод больного ребенка к врачу. Уже всем давно известно, что дети бомжей никогда ничем не болеют и способны безбоязненно пить даже из лужи. Отбирая у них перспективы на счастливую жизнь, господь дает им столько здоровья, сколько забирает у успешных людей.
      Он стоял посреди зала и напоминал подбитую камнем птицу — здесь, среди благополучных мам с чистенькими детьми, он хотел бы, видимо, куда-то прибиться, да не мог. Скособоченный призрак с взлохмаченной головой и торчащими из широких коротких штанин босыми ногами, он стоял посреди зала, а в углу, на скамье, сидела и смотрела куда-то мимо него его дочь.
      Не знаю почему, но я решил дождаться их выхода из поликлиники. Через четверть часа они появились на крыльце, и я выбрался из-за руля автомобиля.
      Вообще-то я уже полчаса как должен был быть в офисе, куда прибыли представители из головной компании. Они привезли из Германии новые веяния, и отсутствие во время их демонстрации вице-президента вызывало, наверное, немало вопросов. Но мой телефон был отключен, и поэтому найти на них ответы ни президент, ни моя секретарь не могли.
      — Я часто вижу вас во дворе своего дома, — сказал я, обращаясь больше к девочке, чем к мужчине. Мне в ту пору казалось, что такому умному человеку, как я, лучше разговаривать с двенадцатилетней девочкой, чем с таким сорокалетним мужчиной. — Я всего лишь хотел помочь вам…
      Я не знал, как обозначить свой поступок. С другой стороны, казалось, что дача денег таким людям возможна и без объяснений. Вынув из бумажника несколько тысячных купюр, я протянул их девчушке.
      Но она брать не стала, а посмотрела на отца. Тот посмотрел на деньги, на меня, а потом словно нехотя выудил из предлагаемого мною веера одну бумажку.
      — Я даю вам все, — объяснил я.
      — Нам не нужно все, — вдруг сказал он, — спасибо.
      Почувствовав, как у меня сам собою морщится лоб, я спросил, откуда ему знать, сколько именно ему нужно вообще, если в данный момент у него нет и копейки.
      — Нам нужно ровно столько, сколько хватит, — это был ответ настоящего безумца.
      — Хватит на что? Послушайте, — сказал я, — кажется, вы вполне здоровы… Но вот этот вид ваш, бедная девочка… Почему вы не работаете?
      — На кого? — спросил он, и я почему-то замолчал.
      Не дождавшись ответа, они развернулись и куда-то снова пошли. Шагов через пять или шесть мужчина обернулся и, посмотрев на меня взглядом вполне здорового человека, проронил:
      — Ты устал, верно?
      И девочка его, повернувшись ко мне, виновато улыбнулась. Ей было стыдно за плохо одетого отца.
      Я не помню, что мне говорили в офисе и что отвечал на это я. Передо мной все это время стоял человек в донельзя поношенном драповом пальто, и он спрашивал меня: «На кого?»
      Через три недели со мной случилась неприятность в Доме актера. А потом повесился Журов. А между кровотечением из носа и суицидом произошла еще одна история, и это как раз та история, объяснений которой я не нахожу до сих пор.
      В последнее время я зачастил в Серебряный Бор, в резиденцию босса. Вообще-то босс — это Бронислав, и мы с ним на «ты», и это «ты» очень отличается от «ты» в нашей компании, где принято разговаривать друг с другом запросто, демонстрируя этим пошлым панибратством единство духа. На самом деле единство духа в нашей, как и в любой другой, компании заменяет коллективная вонь, и каждый работает только для того, чтобы отхватить побольше премиальных в конце месяца-квартала-года. Весь смысл работы от президента до самого низшего звена менеджмента — продать больше, чем хотелось бы. Продать, втюхать, впарить, свалить и вычистить склад к окончанию срока — вот цель моего существования на планете Земля. Той же проблемой озадачены еще несколько тысяч человек, славящих компанию. Не я создал эту идею, и не мне потреблять продвигаемые нами товары, я посредник между умниками и идиотами. За каждый месяц этого посредничества я беру по сто двадцать тысяч долларов. Быть может, руководить стадом зашоренных баранов, не приносящих обществу пользы ни на грош, мог бы и Журов, но он не был столь искушен в людских слабостях: оттого, верно, и погорел.
      Иногда мне кажется, что в заднице каждого сотрудника компании, возглавляемой великим прохиндеем и бывшим сотрудником ФСБ Брониславом, имеется гнездо для штекера. Проще говоря, эти жопы универсальны, и в них без проблем может вставить свой фирменный шнур кадровик любой другой компании. Потом он хлопнет ладошкой по ладошке вновь принятого, и тот отправится в привычный путь.
      Броня в последнее время, я заметил, стал тяготеть к природе. То есть стал нарушать им же придуманные (да не им, конечно, а историей менеджмента) законы труда. Совещания он проводил у себя в особнячке из калиброванного бруса, там же и планировались задачи на неделю. В один из таких дней, работая явно с перегрузкой, я отправился к нему.
      Рассчитывая пересечь Москву-реку в районе Гребного канала, я так и сделал. Проехал Нижние Мневники, пересек реку во второй раз, в ее второй петле, выехал на Карамышевскую набережную, наложил на себя крест, увидев серые от темного неба купола церкви Троицы в Хорошеве, переехал реку по мосту в третий раз, в третьей ее луке, и, когда абсолютно был уверен в том, что нахожусь на улице Таманской и до резиденции президента компании не более пяти минут езды, мне вдруг стало нехорошо. В смысле — я не заболел, мне лишь показалось, что я делаю что-то не то. Я остановил машину и в полном недоумении вышел на дорогу.
      Ветер рвал на мне куртку, бросал в лицо пригоршни воды, и изумление мое было столь велико, что я даже не замечал этих вынужденных неудобств.
      — Не может быть, — пробормотал я, стирая с совершенно мокрого лица потоки воды. — Этого просто не может быть.
      Удивлению моему не было предела, когда я, уже почти преодолев две трети расстояния, разделявшего Крылатское и Серебряный Бор, понял, что не удалился от офиса и на треть. Моя машина стояла на улице Нижние Мневники, и из последнего следовало, что я только что приехал туда, откуда начинал свой путь. То есть пересек последний из мостов в направлении к своему офису в Крылатском.
      — Как же так, — пробормотал я, моргая и тем самым смахивая с ресниц тяжелые капли дождя. Я всматривался в расстилающуюся передо мной панораму, пытаясь убедиться в том, что ошибся, что нахожусь не в Крылатском, откуда выехал, а в Серебряном Бору, где должен был закончиться мой путь, но каждый раз, находя взглядом едва видимые в шторме очертания знакомых мест, бормотал, словно пораженный сумасшествием: — Вот улица Крылатская, вот остановка, где люди садятся в 243-й автобус, чтобы доехать до церкви… а справа… я ничего не понимаю… Олимпийский спортивный центр «Крылатское»… А как же Нижние Мневники, которые я проехал?.. Как же «Мерседес», подрезавший мой «Кайен» на Карамышевской, в пяти километрах от Брониного дома?.. Я же почти до него доехал…
      Решив, что в дороге вышел из темы и где-то ошибся, а я действительно однажды разворачивался на сто восемьдесят градусов в районе Карамышевской набережной — там перекопали улицу, я вернулся в машину и, отягощенный смутными думами, снова поехал повторять только что преодоленный, по моему мнению, путь.
      — Не исключено, что я просто ошибся, — повторял я, вглядываясь в едва видимую часть дороги, появляющуюся передо мной в стекле. — Проехал я не мост в Серебряном Бору, а мост в Крылатском, дважды. В такую погоду заплутать немудрено. Развернулся, из-за плохой видимости выехал не на ту дорогу и поехал в обратную сторону. И крестился я не на церковь в Хорошеве, а на купола прихода в Нижних Мневниках.
      Я бормотал, успокаивая взволнованную душу, понимал, что всему виной непогода, однако вместе с этим отдавал себе отчет в том, что крестился на купола, глядя налево, а приход, которым себя успокаивал, должен был находиться справа по ходу движения.
      — Ну, конечно, — обрадовался вдруг я, когда понял несостоятельность своих подозрений, — я же видел крышу прихода, когда уже ехал обратно. Что за напасть… Впервые в жизни вижу в Москве такой шторм.
      Этим и успокаивался дополнительно, поскольку находился в тех молодых летах, когда упоминание о собственном возрасте не свидетельствует о давности событий.
      Я снова повторил свой маршрут и, когда, казалось бы, до Брониного дома оставалось чуть менее пяти километров хорошей ровной дороги, снова выехал на набережную в Крылатском.
      Выйдя из машины, я даже позабыл захлопнуть дверцу. И потоки воды, рвущейся со всех направлений, ринулись внутрь. Они заливали коврики в салоне, гепардовые чехлы на сиденьях, рулевое колесо и приборный щиток, но я, выразивший столь небрежное к личному имуществу отношение, смотрел прямо перед собой и, уже не отмахиваясь от слепящих потоков дождя, стоял посреди дороги, пустой и безжизненной. Обувь моя уже давно пропиталась влагой, ступни холодила сентябрьская вода, а я стоял на разделительной полосе широкой трассы и осматривался.
      В моей жизни бывали и более необъяснимые случаи. Я, дипломированный историк, до сих пор не могу понять, почему мироточит Богородица, а потому относил это за счет явления святых сил. Удивлялся, как дочь соседа, несмышленыш совсем еще, научилась совершенно четко и правильно разговаривать в два года, а в четыре уже читала. Но сейчас, не наблюдая жизни не только в Крылатском — дорога, доселе изобилующая пролетающими мимо машинами, была пуста, словно речь шла об улице Крылатской, расположенной в штате Невада, но и во всей Москве — то ли из-за ливня, то ли по другой причине, я не видел ни единого огонька московских окон и рекламы, я оцепенел, словно пораженный молнией.
      Дважды проделав длинную дорогу, я не приблизился к дому президента в Серебряном Бору ни на километр. Все, что мне было позволено созерцать, это не вековые сосны подле особняка, а пустынную дорогу в Крылатском.
      — Господи, — бормотал я непослушными серыми губами. Уж не знаю, кто меня подучил, но шептал я быстро и без задержек, как читала смешная дочка соседа: — На всякий час этого дня во всем наставь и поддержи меня…
      Я вглядывался в кромешный мрак, расстилающийся передо мной, и в душе моей зазвенела струна дурного предчувствия.
      — Дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне этот день, господи. Я еду к президенту компании, и если я не доеду, то потеряю если не все, то многое, от этого мне хорошо не будет, а потому может ли быть такое, что это именно ты сворачиваешь меня с пути?
      Я сказал и не поверил своим ушам. Оказывается, бывает… Хотел сказать — «черт возьми», но вовремя остановился.
      И тут я поднял глаза к небу… И сердце мое почти остановилось, когда небеса распахнулись и свинцовые тучи, скомкавшись в оскаленную морду с кровоточащими деснами, бросились на меня с высоты…
      И страшный грохот разрезал и без того бушующий шум урагана…
      Закрыв в первый момент голову, я с побледневшим лицом опомнился и без намека на вызов поднял взгляд.
      Но дикого оскала не было, словно его не было вовсе. Небо было прежним, и лишь короткие, разрезающие сразу в нескольких местах небесную твердь молнии убедили меня в том, что мне, видимо, нездоровится.
      Догадавшись, что простыл и нервничаю от собственных ошибок, я покачал головой, позвонил Брониславу и, сказав, что заболел, поехал домой.
      В тот вечер мне привиделось страшное, не видимое другим. Но как тогда быть с мертвенным запахом, который донесся до моего обоняния в момент обрушения на меня пасти, запахом, который не исчезает до сих пор?..
      Я лежал на кровати, закинув руки за голову.
      Почему эта история всплыла сейчас в моей памяти и куда запрятал свои роковые сто баллов Журов — вот вопросы, которые мучили меня на удивление изощренно. Кажется, мне и самому недалеко до того момента, когда часы пробьют, а я даже не успею в последний раз повязать галстук. Я закрыл глаза. Перед глазами моими стояли отчеты, накладные и финансовые строки. Они упорядоченно уплывали вверх в надежде на то, что я успею запомнить все до последней цифры. В ушах гудел омерзительный звук, собравший воедино стук клавиш сотен клавиатур, стон десятков принтеров. И мелькали, мелькали резиновые, лишенные чувств лица сотрудников компании, и из задниц их, оборудованных гнездами, тянулись разноцветные провода, ведущие к единому пульту управления…
      А за строками, лицами и звуками со знанием великой тайны в глазах стоял человек в заношенном пальто, который спрашивал меня: «На кого?»
      Я хотел вспомнить, что он сказал мне напоследок, но у меня не получилось.
      Не заморачиваясь вопросами о том, куда ехать, я нашел в своем доме самый скромный по виду, зато самый вместительный чемодан. Загрузил его до отказа вещами, преимущественно спортивного толка, и купил билет на поезд. В том, что дальнейшая моя жизнь зависит именно от этой поездки, я не сомневался. Тихое помешательство и потеря облика — вот что гарантировала мне Москва, отмахнись я от идеи бросить все и остаться наедине с миром. Моя поездка к Брониславу в Серебряный Бор, самоубийство Журова, разговор с нищим и бессонница, воспоминания об этом — не самые лучшие воспоминания — уводили меня от Москвы все дальше и дальше. Я понимал, что еще один месяц работы в компании, и меня можно будет списывать в архив. Наживший полтора миллиона долларов молодой человек, имеющий квартиру на Кутузовском, «Кайен», счет в банке и авторитет в бизнесе, вдруг стал ненужным самому себе.

Глава 3

      Как это ужасно, я понял, когда лежал ночью на кровати и перед глазами моими, словно перед окнами, пробегали колонки цифр и изувеченные корпоративными улыбками рожи сотрудниц и сотрудников. Прочь! Прочь от сумасшествия!
      Во мне не жила уверенность в том, что нужно все бросить по социальным мотивам, нет! Если честно, то людей, оставляющих бизнес из протеста против детского труда в Юго-Восточной Азии или в пику фастфуду, я не понимаю. Не хочешь жрать холестерин — не жри, черт тебя побери! Не хочешь носить шубу из шкуры меньшого брата — не носи! Занимайся делом, которое не будет провоцировать открытие рабочих мест для детей в Лаосе и Мьянме! Не выступай ради идеи, тебя все равно никто, кроме тебя и тебе подобных роботов, не поймет. Обрыдло чудить с андроидами на совещаниях и демонстрировать пошлый джинсовый демократизм по пятницам — гони себя прочь. Уже ничего не исправить. Система вросла в мозг каждого корнями. А потому, если тебе не нравится режим, не вселяй в себя еще большее сумасшествие — не революционерь. Уйди. Вот эти casual Fridays, педерастические приветствия ладошками по утрам, доклады, отчеты и планерки, акции, ориентированные на дефективного потребителя, — если обрыдло все это, уйди ниже, сними печать проклятья со спины, но только не бастуй.
      Но я уйти ниже уже не могу. Меня уберут по всем правилам бизнеса. Несмотря на то что я вице-президент, уже на следующий день, после того как будет известно о моей просьбе спуститься в стан топ-менеджеров, меня выдавят из команды. Руководители и кадровики на дух не переносят тех, кто сбрасывает скорость на поворотах. В их головы никогда не втиснется идея о том, что человек просто устал или пересмотрел свое отношение к жизни. Они будут свято убеждены, что им под брюхо сполз товарищ, который имеет свой план и знает что-то, чего не знают они. А руководители крупных компаний не держат рядом людей, которые имеют план. И плевать на то, что никакого плана нет. Вышибут.
      А потому уходить нужно сразу и навсегда. У меня был выбор. Я его сделал.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4