Мрачное чело его подобно угрюмому холму, покрытому туманом осени дождливой, взоры его кидали молнии суровые, дыхание груди раздавалось окрест, как стон ветра в утлой гробнице безбожного! В пасмурном отдалении стояли погруженные в уныние два оруженосца Князевы: Велькар, отличный крепостью мышц своих, Зонар, славный мудростию советов.
      Любослав восклонился на пуку, подъял очи своп и воззвал к небу, звездами цветущему: "Почто, месяц любезный, так кротко помаваешь ты жемчужными власами, и вы, звезды сребристые, пускаете трепещущие искры над главой моею! Прелести ваши способны вливать в душу смертного радости живящие; но Любослав чужд всего, что называется радосгию; в обширной стране своей он есть узник горести и томления. Покрой, о месяц, кристальное чело свое тучею непроницаемой; отклоните, звезды, яркие взоры своп от князя несчастного! Для духа моего способнее, вожделеннее блуждать в дубравах мрачных, под черным наметом пасмурного неба, озаряемым златою молнпсю. Велькар! Зонар! следуйте за мною".
      Восстал и пошел, подобно столпу туманному, коего края озарены еще слабым светом заходящего месяца; спутники его за ним последовали.
      Нощь прошла в путешествии. Северная звезда возблистала над востоком; нолевые птицы воспарили к небу и воспели хвалу утреннюю непостижимому зиждителю всего прекрасного под солнцем. Спутники Князевы хранили глубокое безмолвие; они не дерзали вопросить повелителя, куда направлены блуждающие стопы его? И се достигли они леса дремучего, готового принять их в мрачные недра свои. Князь хотел продолжать, как Зонар, достигнув его с преклонным видом, воспретил путь ему; удивленный князь остановился.
      Зонар вещал: "Повелитель страны Туровской! куда направляешь ты стопы свои? или безвестно тебе, что благочестивый инок Поил обитает среди дубравы сей?" - "Его ищу я, - отвечал князь, - с ним хощу беседовать, внять советам его и вопросить, как могу обрести паки утраченный покой мой. Ничто в мире сем не веселит меня. Я хощу уведать, не может ли надежда мира иного расторгнуть мрака, покрывающего душу мою. Шествуем!"
      "Князь! - воззвал Зонар, - отец отца моего повествовал мне об иноке Иоиле; ни с кем не беседует он, как только с человеками! Совлеки багряницу с рамен твоих, отпояшь меч, щит и копие повергни долу: и тако быв человек, вопроси мужа мудрого о врачевстве для ран души твоей. Иначе шествие твое тщетно!"
      Любослав, движимый пекпнм невидимым побуждением, впервые внял советам чуждым, совлек украшения блестящие и оружие крепкое и поверг у подошвы древа пустынного; оруженосцы подражали ему, и все вступили в обитель мрака дубравного.
      До восхода солнечного продолжалось шествие их, и едва пурпуровые лучи вождя светил небесных озарили вселенную, они узрели долину злачную, в конце коей находилась пещера, дерном зеленым покрытая. По правую сторону оной извивался змиеобразный ручей, пенящийся по дну песчаному; по левую возвышался крест; у подножия его виден был малый алтарь, при коем, преклонив колена, праведный Иоил воссылал мольбы свои к предвечному. Путники не дерзали прервать благоговейных подвигов мужа древнего; в робком молчании ожидали конца жертвоприношения священного, а когда восстал он, князь Любослав, оставя оруженосцев при входе в долину, подошел к нему, преклонил чело до земли и вещал смиренно: "Святой обитатель дубравы! я пришел к тебе поведать скорбь души моей и просить совета: могу ли еще на земле сей обрести себе счастие? или оно уже не существует для меня в мире сем, исполненном неправды и разврата?"
      Не мало мгновений праведный старец взирал на пришельца; потом, указав перстом на подножие жертвенника дернового, вещал: "Всякий несчастный есть любезный гость и сын мой. Сядь на сем камне и открой мне раны сердца твоего. Да познает врач великость болезни и тогда врачует! Владыка народа Туровского! еще есть время исцелиться: не удивляйся, что я познал тебя. Поседевший в испытании дел божиих не может не познать земного повелителя, хотя он обнажил себя от знаков власти и величия".
      "Исполню повеление твое, священный житель дубравы; поведаю тебе состояние души моей", - вещал князь. Старец сел на дерн воскрай повелителя и внимал словам его:
      "Десять раз уже земля умирала под жезлом зимы хладной и десять раз воскресала от животворного лобызания весны вожделенной, как я, по смерти родителя моего, воссел на престоле земли Туровской. С первых лет юности моей страстно возлюбил я славу бранную; взор отрока осклаблялся при блеске мечей булатных; слух его пленялся треском копий сокрушаемых; зависть терзала сердце мое, когда внимал я хвалебным песням бранноносному Святославу или великому сыну его Владимиру или другим князьям и витязям земли Русской. Ближние двора моего юноши, мои наперсники проникли скорбь души моей и желали доставить ей успокоение. "Князь! - вещали они с доверенностью, - из светлых взоров твоих почерпаем мы жизнь и веселие; почто ж они помрачают души наши туманом уныния могильного? Что может беспокоить повелителя в прекрасных теремах его? Сила душевная и крепость телесная являются в каждом слове твоем, в каждом движении! Если красота некая уязвила браннолюбивое сердце твое, - повели, и одр твой примет ее в кроткие своп объятия прежде, нежели звезда полуночи осклабится на голубом небе. Друзей ли не достает тебе? Увы! сколь ЗЛОПОЛУЧНЫ мы, если державный Любослав отвергает сердца наши, отвергает готовность нашу источить кровь до последней капли, если только возможем чрез то призвать радость в душу его и озлатить уста улыбкой удовольствия?"
      "Верные друзья мои и товарищи! - ответствовал я сонму избранных, благодарение небесам, я не могу роптать на недостаток в сердцах, мне преданных; мое же сердце затворено для прелестей девических! Славы жаждет душа моя, и я истаеваю в бездействии, подобно младенцу, рано отторгнутому от сосцов матерних; но не тщетной славы мирного пастыря, хвалящегося знанием слагать песни приятные, - славы бранной жаждет душа моя!
      Потомок Игоря, Олега, Святослава и Владимира не опочиет в мире, доколе страны далекие и народы разноязычные не вострепещут при одном имени его и вожди их не облобызают прах ног его! Но где открою я пути к славе сей блистательной? Пагубный мир в пределах Русских возгпезднлся; желанные брани умолкли; витязи остаются в забытии; сила и крепость преданы невниманию. Горе мне! кто покажет путь к снисканию славы воителя; кто успокоит душу мою в ее треволнении?"
      Так беседовали мы в избранном круге друзей испытанных, за дубовым столом пиршественным, вокруг чаши меда сладкого, и в таких беседах протекли многие годы бездействия. Горесть моя с каждым днем возрастала и наконец готова была превратиться в отчаяние, как однажды Гломар, один из мудрейших в совете и отважных во брапях с вепрями и медведями, возвыся глас, вещал мне:
      "Познаю из добльственных речей доблесть духа твоего: познаю в тебе великого потомка владык земли Славеновой. Не ропщи на мир губительный, оковавший славу твою цепями маковыми; мы должны расторгнуть их. Война, одна война может прославить имя мужа, не рожденного, подобно низкому пахарю, услаждаться постыдным покоем и негою.
      Но да не признает тебя робкое малодушие соседей рушителем союза, ими любимого; изыщем способы, да другие начально воздвигнут на нас брань кровавую. Так великость их посрамления возвысит торжество наше! Достижение сей меты вожделенной беру я на свой ответ. На что и советники повелителю, когда не могут они изыскать средств к доставлению ему отрады сладостной? Вели седлать быстрых коней своих: мы отправимся на ловитву вепрей свирепых, к пределам лесов муромских, в дебрях непроходимых".
      Вещал, - все мы склонились на желанные слова его:
      зазвучали рога, заржали кони на широком дворе моем; оруженосцы берут луки и копья, и дружина наша из тридесяти всадников оставляет Туров и обратилась к дубравам соседственным...
      Два дня и две нощи пробыли мы под открытым небом; звери дубравные встречали нас ревом своим, мы напрягали луки крепкие; но Гломар советами своими остановлял руки наши. Пождите, вещал он; не расточайте стрел быстротечных; я найду для них мету лучшую.
      С утренней зарей третьего дня стояли мы на самых рубежах муромских. Тогда всадники наши изгнали из лесного вертепа вепря свирепого: мы устремились к нему и, по желанию Гломара, преследовали его далеко за ров пограничный; вепрь сокрылся в дубраве; я устремился вслед ему; но верный Гломар, паки остановив меня, вещал: "Не для того третий день скитаемся мы в дебрях, сносим зной дня и хлад ночи, чтобы толикой дружине обогатиться добычей вепря единого. Князь! близко время славы твоей; окажи себя достойным потомком Святослава!"
      По его велению мгновенно воспылал древний ясень и дуб ветвистый. В один час пламя показалось в двадесятн местах леса, ибо Гломар повелел возжечь огнь каждому из сподвижников, рассеянных по дебрям темных лесов.
      Ветр полуночный повеял: треск от пылающих дерев наполнил окрестность; искры налетели на нивы созрелые, и все купно воспылало. Багровое зарево раскинуло крылия свои по небу муромскому.
      Вскоре от весей соседних притекли пастыри и земледельцы отчаянные. С бледными лицами взирали они на огнь и простирали к нему руки, не имея других орудий к погашению. Они как бы умоляли его сжалиться над их хижинами, вблизи стоявшими. Гломар, приближась к ним на коне своем, вещал гласом угрожающим:
      "Несчастные клятвопреступники! не господствует ли днесь союз мира между Туровом и Муромом? Не братская ли дружба заключена искони между владыками обоих княжеств? Почто же дерзнули вы вопреки условий пустить чрез рубежи своп вепря лесов Туровских и тако лишить нас славной добычи, а князя нашего желанного им увеселения? Вы еще не наказаны; если зверь, укрывшийся в дубраве сей, не будет вамп живой или мертвый доставлен на границы наши, мщение жестокое, но праведное, постигнет тогда вас, жен и детей ваших!"
      Мы оставили пораженных ужасом муромцев и с веселием пустились в обратный путь. Я не мог довольно возблагодарить мудрому другу моему, Гломару, за открытие толико близкого и надежного пути к храму воинской славы. С нетерпением юноши, когда он под кротким небом ночи майской, преклонясь к тополу серебристому, при каждом колебании ветвей его приятно содрогается, мня видеть идущую к нему его возлюбленную, давно ожидаемую: с таким точно нетерпением ожидал я послов от Миродара, князя Муромского. По велению моему рубежи туровскпе уставлены были полчищами юношей ратных; весь град наполнился звуком мечей, щитов и копий; везде раздавались песни победные, и я впервые опочил с сладостным биением сердца, мня вскоре видеть себя в венце победы.
      Послы муромские не замедлили явиться на дворе моем; то были: старец, коего белая брада означала уже преклонность века, и два юноши в льняных одеждах, полувооруженные. Каждый из них имел по единому легкому копию, острием к земле обращенному.
      Старец вещал мне: "Повелитель страны Туровской!
      Вина прихода нашего тебе известна; что угодно тебе: вонзить ли копня сии в землю, сокрушить ратовища и тако обнаружить добрый мир между народами; или острия их воздвигнуть кверху и дозволить брани насытить алчную челюсть свою трупами падших воителей? Ты разорил часть владений наших; пожег пашни и хижины; священная справедливость требует да воздать должное обиженному.
      Миродар предает в волю твою: выдай нам три литры злата чистого или готовься встретить бурю военную. Народы отдаленные увидят тогда, куда промысл вышнего склонит перст победы!"
      Речь сия, от лица владыки Муромского ко мне произнесенная, наполнила сердце мое восторгом радости. Гломар дал мне знак, и я принял вид гневный, раздраженный.
      "Безрассудный старец!" - воззвал я с тесового крыльца своего. - Кто может предписывать мне законы, не испытав прежде крепости мышцы моей! Война кровопролитная да решит прю мою с Миродаром!" Послы подняли вверх остриями копья свои и медленно направили обратный путь. Тогда Гломар, осклабя уста свои, вещал:
      "Юный повелитель! не известны тебе хитрость и коварство Миродаровы. Познав, что ты ищешь состязаться с ним оружием, он мало-помалу будет понижать бесстыдные свои требования и тако отдалять минуту, когда должен ты венчаться венцом славы бранной. Благоразумие требует, да одним движением перста твоего пресечешь ему пути к миру, единому прибежищу для владык слабых".
      Он воете к спешно на коня своего и устремился со двора княжеского. Ратная дружина ему последовала.
      Вскоре узрел я паки верного Гломара. Послы Миродаровы отягчены были оковами. Тщетно вопияли они о правах своих, нарицая их божескими. Ревностный друг мой не внимал буйным их умствованиям, и мрачная темница сокрыла их от праведного наказания за дерзость, оказанную ими в моем присутствии.
      Свершив дело сие, я и воинство мое остаток дня провели в приготовлении к пути на брань свирепую. Раннее солнце озлатило шлемы наши вблизи рубежей граничных; к полудню хоругви наши развевались от воздуха муромского: толико спешно было шествие юношей, ищущих славы себе и своему повелителю.
      С радостным предчувствием сердец вступили мы в землю враждебную и, не обретая никого, могущего нам сопротивиться, продолжали свое шествие. Внезапно небо померкло от стрел свистящих; топот и шум, треск и крик раздались отвсюду, и мы узрели себя окруженных ратию муромскою. Сеча была жестокая; кровь обагрила землю злачную. Всадники мои падали стремглав с коней своих; изнеможенные утоляли жажду из ручья, текущего кровию друзей и неприятелей. Подобно вепрю уязвленному, вращался я во все страны; наконец конь мой пал, и я ощутил рану в бедре моем.
      "Судьба неправосудная! - вскричал я в полной ярости своей, - неужели должно мне обратиться в бег постыдный?"
      Собрав последние силы, оградясь щитом и ВОЗДВИГНУВ меч, пробил я ряды вражеские и достиг рубежей туровских. Едва довлекся я до явора тенистого, силы меня оставили, меч и щит исторглись из рук моих, я пал на землю, и очи мои смежились бесчувствием. Падшая роса вечерняя раздражила рану мою; воспрянул я от сна смертного и окрест себя познаю Гломара и некинх из друзей моих. Огни возжены повсюду; ратники, разделенные на несколько дружин, возлежали на холмах и припекали рапы тяжкие. В недальнем от меня расстоянии узрел я трофеи, составленные из одежд и оружий муромских; у ног моих стояло довольное число витязей вражеских, в одеянии блестящем; руки их скреплены были вервиями.
      "Праведное небо! - воззвал я, обратись к Гломару, - что значит все, мною зримое? или полчища мои?" - "Юноша неопытный! - ответствовал Гломар, заключа меня в объятия, - полчища твои рассеяны, как рассевается прах под крылом ревущего вихря, и се зришь ты остатки их на холмах. Но почто пароду твоему знать участь, тебя постигшую, когда она неблагоприятна? Чело войны изменчиво. Сей раз воззрела она к тебе кровавым оком негодования за столь долгое твое бездействие; в другой раз осклабит к гебе уста своп, как невеста к жениху. Познай, что совершил я и что свершить намерен: муромцы, видя пас, одних поверженных, других рассеянных, спокойно направили путь к своей столице. Едва удалились они, я остановил ряды свои, собрал остатки воедино и паки обратился на поле битвы. По моему велению, все мертвые и раненые муромцы обнажены от одежд своих; оружие их тщательно собрано и, соединенное с оружием падших турян, воздвигло сей курган высокий.
      Тогда устремляюсь я к веси соседственной, похищаю старцев, юношей и пастырей безоружных, облачаю их в одежды знатных муромцев, коих лица представят они при торжественном вшсствии твоем во град престольный. Уже посланы гонцы возвестить в нем твою победу и скорое возвращение".
      Облобызал я Гломара, друга верного и вождя опытного. К ране моей приложено зелие целебное. Вся ночь прошла в беседе об ужасах дня минувшего. Наутро мы в торжестве двинулись к Турову; на третий день узрели высокие башни его.
      Радостный вопль парода, мешаясь со звоном бубнов и кимвалов, колебал воздух. Старцы, юноши, жены и девы туровские вышли нам во сретение и усыпали путь цветами по моему велению; захваченные пастыри муромские - да не возвестят народу тайны сей победы - всенародно преданы острею меча. Взошел я в свои палаты белокаменные, и широкий двор мой покрылся пиршественными столами для воинства и парода. Яствы и пития были обильные; победные песни юношей услаждали слух мой. Торжественные огни воспылали на стогнах градских; упоенный радостию, возлег я на ложе свое. Колико сладостна мысль и о победе мнимой! Что же чувствует истинный победитель?"
      Вечер XI
      "Недолговременно было торжество мое. В часы той же ночи, при свете месяца полного, узрел я окрест себя тысячи теней окровавленных. Померкшие, свинцовые очи их ко мне обращены были. Тени простирали персты с угрозами, открывали изъязвленные перси и глухим, могильным гласом шептали: "Мы невинные муромцы, падшие под острием мучительного меча твоего! Кровь наша не отмщена еще!"
      Хладный пот оросил чело мое. Члены мои отяжелены, как бревна дубовые. Мозг в голове моей превратился в лед.
      Мало-помалу начинаю ощущать биение своего сердца и, укрепясь бодростию, вопрошаю с гневом: "Чего хощете вы, ужасные изверги мрачного ада?" "Твоего мучения!" - было мне ответствовано. Не прежде избавился я от сих мрачных духов-мстителей, как по явлении в чертоге моем зари утренней.
      Но почто, праведный старец, удручать слух твой, обыкший внимать пению херувимов, обильным повествованием моих горестей? С ночи той ужасной до сего времени враги мои меня не оставляют. В каждую ночь, едва возлягу я на ложе свое, они являются и время от времени становятся дерзостнее, неукротимее!
      Бедствие мое поведал я верному другу моему, Гломару; удивление его было несказанно, и он вину всего возложил на мое малодушие. Изнемогая под тяжестию скорби, обтек я тщательно все храмы туровские, щедро раздавал дары обильные на украшение ликов угодппчьнх. чая получить и не получая облегчения.
      Се зришь - я пришел к тебе. Если и твои молитвы не спасут несчастного, ему ничего не останется, как, повергшись в без any отчаяния, совершить тако бедственную судьбу свою!"
      Князь Любослав умолк. Он устремил в землю взоры своп и не дерзал воззреть на старца. Сей, пребыв некие мгновения в равном молчании, вещал:
      "Державный повелитель земли Туровской! Прежде, нежели постигли тебя ужасы ночные, ты должен был помыслить, скольким ужасам дневным и ночным предавал ты на жертву своих подданных во вес дни своего владычества? Ты жаждал славы. Похвально было стремление души твое!!.
      Но разве слава приобретается хищением и убийствами? Какой злой дух внушил тебе сию мысль позррную? Не для того меч дан мужу сильному, чтобы поражать слабых и невинных; но да обороняет их от неправедных! Что есть князь славы? Он есть благодетель своих подданных! Кто жестоких честолюбцев называл славными? Нашлось ли хотя одно сердце, которое во внутренности своей благословляло бы неистового Нерона, безумного Калигулу, свирепого Тамерлана и бесчеловечного Аттилу! С ужасом и достойным проклятием произносятся имена сих извергов рода человеческого, и небесное проклятие опочиет на костях их до скончания веков! Неужели плавающее в крови человечество воздвигнет алтари чудовищу? Если бы ты дошел до такого безумия, что, подобно древнему Македонцу, коему гнусное ласкательство присвоило имя Великого, не ужаснулся наречь себя единственным сыном миродержателя, неужели возмпишь, что чернь, приносящая тебе жертвы, в самом деле боготворит тебя? Знай, честолюбивый юноша! почтеннее, стократ сладостнее остаться в хижине благим, добродетельным человеком, чем видеть воздвиженные себе алтари, в коих будут поклоняться тебе, яко богу злобному, ненавистному. Что может прельщать тебя в участи дерзкого Светоносна, поставившего престол свой на Севере, напротив престола бога вседержителя, и после низверженного в пучины гееннские? Таковой-то славы жаждала душа твоя!
      Итак, если ты хочешь исправить пути свои и быть счастлив, внемли, рассуди и повели: коварный потворник слабостей твоих, Гломар, со всею дружиною любимою, да изженется навсегда от двора твоего княжеского!"
      "Как! мой друг, мой верный друг, Гломар!" - вскричал князь в недоумении и горести.
      "Он самый! - ответствовал старец. - Он есть такой же друг тебе, как эдемский змей праматери Еве, когда он прельстил ее вкусить от плода познания добра и зла. На чреду Гломара возведи мудрого Дорада!" - "Как! того мужа сурового, который никогда не является ко мне без упреков?"
      "Не делай преступлений, и упреки исчезнут! После сего иди ко князю Миродару; склони пред ним выю свою; награди семейства, тобою разоренные, заставь оные обилием своих благотворении забыть обиды, тобою учиненные; и тогда, надеюсь на благость небесную, ты можешь ожидать облегчения в своих горестях".
      Князь вещал: "Таковое самопзвольное покорство пред князем муромским не покроет ли стыдом мою диадиму и не унизит ли славы моего народа?"
      "Никогда! - верх славы порфироносца есть смирить себя в деле неправом. Такое пожертвование своим кичением любезнее пред взором судии звездного всех жертв твоих и коленопреклонений. Он воззрит к тебе оком отеческим, и ты примиришься с оскорбленным человечеством".
      Вещал древний пустынножитель, и князь познал мудрость его советов. С благодарными слезами на очах пал он на выю его, и старец, исполненный духа провидения, сказал: "Сын мой! не истребляй теперешних чувств твоих, и ты будешь благополучен. О Любослав, потщись увериться в душе своей, что промысел вышнего не с тем посылает земле образ власти своей в равных нам сочеловеках, чтобы они искали мнимой славы в убийствах и опустошениях. Сын мой! каждая слеза подданного, невинно пролитая тобою, взвешена будет на весах бескорыстного правосудия. Сколь многими, сколь горькими слезами должен будешь некогда смывать следы своих заблуждений!"
      Князь исторгся из объятий мужа священного и потек в свою столицу. Едва вступил он на пространный двор свой, повелел приблизиться к себе Гломару и избранной дружине его. Не знали тогда князи Российские ничтожной политики, греками изобретенной, чтобы отдалять от себя неверных подданных, не дерзая объявить вину своей немилости. Князь сам возвещал и гнев свой и милость. Любослав произнес пред всеми двора своего к Гломару речь сию:
      "Ныне уверился я, что ты не можешь быть другом венчанного. Если б я был един из подданных, ты бы мог быть приятнейшим моим собеседником; но я повелитель, и ты не можешь быть другом моим; ибо любить одного меня, а не целое отечество, коего главою поставлен я по воле провидения. Ныне признаю, что любящий в государе одного человека, не должен быть к нему приближен. Самая дружба, без всяких презренных побуждений корысти ц любочсстия, делает уже его льстецом опасным. Льстец, приближенный к повелителю, есть ядовитый змеи, коего ласканиям никто верить не должен. Гломар! запрещаю тебе казаться взору моему совокупно со всею твоею дружиной; строгий муж, правдивый Дорад, да примет звание первенствующего вельможи при княжеском дворе моем".
      Веления князей не коснели без исполнения: Гломар оставил Туров, и Дорад воссел на позлащенном стуле, в чертоге Совета. Вверив неутомимому Дораду бразды туровского правления, облеченный в броню ратника неизвестного, в сопровождении Велькара и малой дружины, Любослав оставил чертоги свои златоверхие, оставил врата туровские и устремился к лесам муромским.
      Солнце небесное распустило уже власы свои багровые по небу вечернему. Оно готово было погрузиться в недра мрака вечернего. Унылый князь сошел с усталого коня своего и повелел у корней сосен и елей готовиться к провождению ночи. Мало-помалу ночь возлегла на лесах, холмах, долинах.
      Князь вещал: "Не удивляйтесь скорби, наложившей печать свою на чело мое. - Целый день провели мы в путешествии, и ни одного туровца не встречали взоры наши с улыбкой веселия; всякий из них видел во мне своего повелителя, и все, издали узрев меня, укрывались в густоте древесной, как бы при встрече вепря лютого",
      "И сие кажется дивно тебе, князь?" - вопросил Велькар с пасмурным взором.
      "Не могу не удивляться; когда я с Гломаром исходил на ловитву вепрей и медведей, подданные мои стремились ко мне во сретение; восклицали радостными гласами, лобызали стремена у подошвы пят моих; веселие встречало меня и сопровождало до отдыха вечернего".
      "Ныне, - ответствовал Велькар, - ныне истина начала тебе открывать чело свое. Или не сведем ты о средствах, употребленных для того, чтобы исторгнуть у народа знаки радости, прежде изъявляемой народом пред тобою? Познай же их: едва восседал ты на коня своего, а уже послушники Гломаровы, вооруженные бичами свистящими, рассыпались по граду: ударами принуждали мужей и жен идти тебе во сретение; научали их словам, каковые они должны были произносить пред тобою. Шуйцею отирая обильные слезы горести, десницу простерши к тебе в знак радости, окостенелым от ужаса языком они восклицали: здрав буди, князь благодетельный! И едва ты сокрывался, они падали на колена, воздевали длани к небу миротворному и с рыданием восклицали: "Боже праведный! или исправь его, или нас от него избави!"
      Князь погрузился в думу тяжкую, и желанный сои далеко отлетел от места успокоения.
      Протекли все пространство земли Туровской, и князь был встречаем одними зверями дубравными. Горе повелителю, когда подвластный ему народ страшится его!
      От самых рубежей до града Мурома зрели они явления иные. Пастыри спокойно отдыхали при стадах своих и возвещали о страхе своем только при появлении волка или медведя. Витязи муромские, поражающие зверей кровоядных, познав в странниках послов Любослава, забыли вражду свою и обиды его. С братскою приязнию приветствовали они странников. Любослав вступил в чертоги Мпродара и обрел старца, возлежащего при трапезе. Подле пего, с правой стороны, восседали вожди и старейшины; с левой дщерь его единственная, голубоокая Гликерия, с подругами своими и нянями. На ланитах ее отливали розы весны пятыянадесятой.
      Любослав вещал: "Повелитель земли Муромской! Державный владыка наш желает тебе мира и здравия. Если ты в чем обижен от него, он воздаст должное удовлетворение; ибо сердце его не жестоко, Возвести, чего хощешь ты, и он склонится на твое хотение. Он хощет от тебя взаимно мира и дружбы долголетней!"
      Престарелый Миродар ответствовал: "Послы неразумные! Неужели думаете вы, что князь, любимый народом, когда-либо может быть оскорблен иноземцем. Сердца подданных есть такой щит, которого никакие копья пробить не сильны! Не я обижен Любославом, но он сам собою. Так!
      он истребил часть лесов моих, разорил несколько моих подданных, но они нимало не несчастны. Для чего ж владею я народными сокровищами, как не для вспоможения им во время нужды? Се дщерь моя - Гликерия! Зрите ли хотя одно украшение на ней от злата, Маргарит и камней цветных? Одна роза, возникшая под рукою ее, украшает грудь девическую. Из сего познайте вы, что даровать мне мир Любослав не властей. Я в мире сам с собою и с моим народом! Какого ж мира еще он может желать мне?"
      "Но, - вещал удивленный Любослав, и смятение разлилось по высокому челу его, - он требует от тебя мира и дружбы!"
      "Дарю мир, но не дружбу! быть другом честолюбцу ц неразумному, неограниченному - и вредно и поносно".
      "И се последние речи твои?"
      "И твердые, как сен меч, висящий при бедре моем".
      Любослав, преклонив выю, пзшел из чертога с унынием.
      Дружина его за ним. Шли они посреди двора, и се настигает их чашник княжеский: "Мужи туровские! - воззвал он, - и вы и кони ваши от дальнего пути утомились. Миродар приглашает вас опочить в сей храмине, на дворе его. Вкусите яств его и испейте меду сладкого. Князь наш обык не отпускать со двора своего утомленными и тех, коп притекают к нему с объявлением войны жестокой. Неужели сделает то с вестниками мира?"
      Предложение принято с доброхотством. Три дня провели они в пиршествах. Любослав, восседящий за столом княжеским, с каждым мигом пролетающим более и более впивая в себя отраву любви из светлых взоров княжны прелестной. Познал Велькар новую язву сердца его, и князь поведал ее причину.
      "Бежим, князь, - вещал он, - бежим поспешно, пока есть еще возможность. Миродар никогда не склонится наречь тебя сыном своим: толико и одно имя твое ужасно дли его слуха. Тщетно будешь ты истаивать в мучительном томлении и луч отрады не осветит мрака души твоей".
      "Или погибну - или буду обладать красами Гликерии!"-сказал князь с решнмостию и удалился в чертог покоя.
      Но покой удалился от ложа его, и дремота сладкая не посетила вежд князя томящегося. Тысячи предприятии вращались в мыслях его. Едва останавливалась решимость его на одной мысли, внезапно с другой страны являлось сомнение; он отвергал первое и устремлялся к последнему.
      Тако страждущий пловец, сражаясь с волнами моря бурного между обломков корабля разрушенного видит доску утлую слабую держать его на зыблющемся хребте бездонной влаги, и объемлет оную с веселием. Он оставляет ее поспешая к древу огромному. Оно сильно сдержать его но длани человека не могут обнять во всю толстоту его:
      они скользят, и несчастный по необходимости предается на произвол ревущей бездны.
      В таковом состоянии духа был Любослав недоумевающий, как златое солнце простерло взоры свои в чертог покоя. Велькар с дружиною явился внять повелениям владыки своего и князь воззвал: "Идем в чертоги Миродаровы.
      Хощу испытать, конец ли моим бедствиям или неумолимая лосете судьба до конца пролиет на меня фиал гнева своею".- Они приблизились к высокому престолу князя Мупомского, и Любослав вещал:
      "Цержавиый повелитель Мурома! Доволен я твоим уп.
      щением много обязан твоею ласкою. Но истинная вина моего прибытия доселе тебе не известна. Достоинства несравненной дщери твоей достигли до слуха моего повелителя. Он хощет сохранить с тобою мир и дружбу на времена грядущие.
      Любослав моими устами предлагает тебе желание сердца своего разделить с нею престол и судьбу свою! Что возвещу я владыке Туровскому?"
      Миродар пребыл в молчании. Взоры его обращались переменно то на мудрых советников и на милую дщерь свою, то на вестника Любослава. Наконец он ответствует: