" - "пошли, покажу". Бассейн, подобие бассейна, чтобы месить глину или чтобы принимать грязевые ванны, ни то, ни другое, чуланчик с бассейном наполнился паром от горячей воды, которая живо наполнила бассейн, воды по шею, все условия, чтобы замесить друг друга и слепить, как надо, произвести целое потомство, оплодотворить все тазики и горшки, "сюда вставай", - "что?" - "встань сюда", - "выключи воду, не слышу", - "ты моя". Так можно свариться от такой температуры, "включи холодную воду", - "что?" - "выключи совсем горячую". Среда сопротивляется, вода, "плыви ко мне", теперь - за. "Хочется курить", - "все хочется", - "пойди принеси".
      Отматфеян вышел на сушу, чтобы принести равномерно покрытый глиняным пушком, скинул свои тыщи лет, которые были сейчас не нужны, "ты почему сейчас так на него смотрела?" - "на кого?" - "на этого атлета", - "на какого?". В углу атлет, пропорциональный до мозга костей своим мозгам и костям. Отматфеян втянул живот, чтобы его туловище было пропорционально ногам, "ты хочешь с ним?" - "с кем?" - "тебе хочется с атлетом?" - "ты сам хочешь с медведем", "только с тобой", - "с медведем". Отматфеян вытащил Сану из бассейна, чтобы она дозрелана берегу, подсохла, вот она, возня на суше, "я выбью из тебя медведя и атлета, поняла", - "прекрати", - "у тебя страсть к полу вообще, будь кто угодно, в том числе и я", - "перестань", - "я только один из объектов пола", - "ты меня так убьешь", - "я тебя так убью, ты любишь пол как таковой, вообще мужской, и меня как представителя", - "тебя одного", - "врешь", "правда", - "ты не любишь этого атлета?"
      - "ненавижу", - "а медведя?", - "нет", - "только меня?" - "да", - "что да?" - "люблю только тебя", - "врешь!" - на кафельном полу, в собственной луже, из которой прямо на глазах лезет целое человечество, как на дрожжах.
      Отматфеян разошелся, он подогнал атлета и швырнул его в бассейн, в его среду, из которой он вышел неделю назад, атлет растаял как сахарный, обдав волной, испустив дух тут же и медведя туда же, всех, и Вольтера, "нас за это убьют", - "завтра своих слепим", не хуже, поналепим и выставим на солнышко просушиться, и Сану туда же, в бассейн к живым клеткам, и сам туда же, все вместе, "это чья нога?", - "это медведя", еще не растаяла, "а это чья?", "это твоя", все мое, здесь, все твое, общее, все вместе, "это твоя рука?", "а чья же?" - "я думала его", голова оторвалась, плавает и не тонет, почему она не тонет? потому что сухая, "чья голова?", неизвестно, целоваться, нахлебавшись, состоим из того же, "ты нахлебалась?", кажется, пошли ко дну, "кто?", вот так потопить ее, уже нет лица, смазать по лицу, где лицо? одна болванка, хорошо, что мы не сахарные, "что?", мы прочней, кто кого вытеснит, тесно, булькает, "не обращай внимания", - "я нет, а ты да?", - "да, теперь куда?" - "что?", куда дальше, мы всюду, вытесняем объем воды и не тонем, как в море корабли, "что?" - "как корабли", - "так хорошо?" - "ой", Вольтер по спине потек, "кто?", цепляется за жизнь, "плыви сюда", "куда?", ты где , это ты? смотри, сейчас завязнем в них, в нашем подобии, накрашенный рот, "у кого?", у медведя красная помада на губах, "у кого?", рот из красной глины, "у кого?", губная помада, "у тебя?" - вымазался в помаде, "в чьей?", в медвежьей, "в моей?", в красной глине, "чего тебе?" - "тебя", - "ты где?" - "вот я", - "а я?" - "вот" - "а там кто?" - "никого?" -"а там?" - "все" - "а тут?" - "вот так хорошо" - "да" - "да", - "это шерсть?" - "да", медвежья шерсть на ногах, на усах, на волосах, "звонок" - "что?" - "телефон" - "что?" - "в дверь" - "куда?" - "нас нет", -"пойду посмотреть", - пошел посмотреть, кто звонит.
      Отматфеян пошел в дубовой коже, кто же это может быть, кого нам не хватает, снеговик, конечно, со снежной бабой, одного поля, одной температуры, и снеговика в бассейн, и снежную бабу туда же, морковка вывалилась изо рта, плавает в углу, холодно со снеговиком, какой он холодный, морковкой закусить, от снежной бабы мурашки по коже, развалилась дура на три кома, "что ты к ней так прилип?" - "кто?" - "ты - к снежной бабе", - "ой, погоди", можно простудиться от снеговика, "можно", снеговик протаранил Сану в угол, скинул лишний вес, угольки из глаз вывалились, "не соси льдышки", - "это не льдышки", живые органы, плавают, еще тепленькие, "какой холодный" - "кто?" - "кто? ты, кто же еще", все растаяли, все вместе осели на дно, водоизмещение больше, чем надо, от этих снежных тел, они нас сейчас вытеснят на берег, уже вытеснили, поддало прибоем из крана, располагаемся на берегу с кляпом во рту, язык не шевелится, проглотили язык... вот жизнь, все вхолостую, где оно, где потомство, которое произвели минуту назад для жизни, почему не кишит, не расползается на четвереньках для жизни, не делает стойку, какая расточительность, так нельзя, трудиться над потомством два часа, чтобы оно высохло за пять минут; ну почему оно не созреет на радость тут же, сейчас же, все целиком, почему созреет только один из миллиардов, да и то, чтобы его выкинули на третьем месяце, почему бы нашему потомству не разойтись сразу же по домам, прямо и шапке и пальто, в своей скорлупе, с рюкзачком на спине - с некоторым запасом съестного, которым мама одарила при рождении, на первое время, нет, подохнуть на суше, немыслимые похороны, схоронить миллиарды сперматозоидов в сырой земле, в тазике с сырой глиной, здесь похоронить будущее человечество, которое взойдет совсем в другой жизни, никогда не взойдет, никогда! никогда оно не взойдет, никогда! никогда, ни при какой погоде оно не взойдет, ни с первыми лучами солнца, ни с последними, никогда! даже если удобрять, поливать, никогда не расцветет, никогда, тоска, вхолостую задирала руки и ноги до потолка, "что вхолостую?" - "все вхолостую", - "что ты имеешь в виду?" - "все", - "тебе плохо?" - "даже не спрашивай".
      Тогда лучше проглотить это недоразвитое человечество, слизать с пола, вылизать кафель до блеска и проглотить, это лучше всего, пусть человечество развивается в желудке, пусть оно будет не людьми, а калориями, все равно людьми, ах, как это питательно и полезно для здоровья, когда это человечество гуляет по кишкам до прямой кишки и выходит в астрал, папа-боже, если это только простая механика и процесс, то двинь нам в сердце кулаком в собственное сердце, чтобы не повторилось еще раз: папа-боже, у нас ведь тоже есть тоска по тому, что тонны нашей жидкости, в которой кишит жизнь, смываются с простыней в прачечной в общем потоке, "ты так позеленел, тебе плохо?" - "с животом", позеленеешь крутишь динаму вхолостую день и ночь,, "а ты белая, тебе нехорошо?" - "тошнит", побелеешь, когда человечество не усваивается в желудке и лезет наружу вместе с морковкой от снеговика, с глазками-угольками активированным углем; Сана очистилась от человечества, ему нет места внутри, кишки не место для прогулок, кишки знаменуют действие звезд или поедание, да кишки и суть поедания всего, что человек вводит в свои кишки и что возросло из силы звезд, - учит Бёме, "какой он счастливый, был твой учитель, Сана, он научил тебя глотать и очищаться", "кто?" - "твой первый учитель", кто, Бёме или член союза Каменщиков, композиторов, позволивший себе биде и воминарии, отделанные мрамором, расписаные лазурными рыбками, не предусмотрены в полуподвалах, между ванной и унитазом, как научил первый учитель, композитор, первоклассный каменщик, "как ты порозовела!" - "заткнись!" Отматфеян выпил таблетку и стал уповать на милость божью - пронесет - не пронесет, "твой каменщик не пил интестопан, Сана?" композитор? он просто сидел на горшке и уповал на милость божью, Бёме, все же нельзя одновременно: и пить, и уповать на милость божью, модно что-то одно из двух: или пить, или уповать, пронесло, где те горы, за которыми конец не за горами?
      Отматфеян обтер Сану тряпкой - полотенцем для медведей и атлетов, которыми их обтирает каждое утро скульптор после душа, "ты меня так поцарапаешь", "прости", вот поднакопили сил, неужели встанут и пойдут, - "встань и ходи", встали и пошли; ходят из угла в угол, ищут, чего они ищут? чем бы заесть, чем бы запить, что запить? запить и заесть процесс, молча передвигаются, сталкиваясь в дверях, "извини", во все щели дует, шевелится пыль, "не видела мою сумку?", нет сил, все силы ушли на сотворение мира, а где этот мир, который сотворили, этот, что ли? этих глиняных спортсменов сотворили? какая была бы радость увидеть, что после двух часов труда возник мир, воплотился мир, который звенел в ушах и рябил в глазах, с животными, людьми и речками, с криками птиц, ведь они были в ушах, крики, где они? речки текли по рукам; у атлета перебита рука, Сана уложила ее в гипс, чтобы правильно срослась, где все? нет ничего вокруг, что было в глазах и в ушах, все стоит грубо и трехмерно, застыло. Остается привести друг друга в чувство для следующего раза, и в следующий раз точно уж сотворить мир, наверняка, и так раз за разом, чтобы в какой-нибудь раз он возник наверняка, мир, ведь не может быть такой бессмыслицы, чтобы он не возник в следующий раз, может быть, в этот раз мы что-нибудь делали не так, мы в следующий раз сделаем, как надо, и он возникнет, этот мир, прекрасно видимый, воплотится, и новое человечество расползется, и будет ходить на радость нам, только радость творения подстегнет нас к следующему разу, и чулки наизнанку, сапоги воспалят воображение, и этот раз будет ни с чем не сравнимый раз, а "раз и два", и так каждый раз. Сана сошла в бассейн, легла под одеяло, под воду, ни волны, ни одеяла, ни ряби, нет, задвигалось одеяло, под ним гейзер, крошечный фонтанчик, который не заткнешь пальцем, палец дрожит от напора. Отматфеян нырнул под одеяло с головой, "спусти воду", одеяло под ногой, надо отмываться от потомства, которым мы облеплены, все плохое смыто в прачечной в мыльном потопе, ушло с талым снегом в землю, в Черное море, ... и реликтовый стол, номерной экземпляр, стоит, облепленный с ног до головы именем, которое ему дала мама: стол, он же табль, он же тейбл, заигмеш, дунтун, где имена взаимоисключают друг друга. И название предмета сходит, как прошлогодний снег с предмета, уходит в землю, впадает в Черное море, вот для чего так много языков, вот для чего! чтобы дать название предмету на сотне, тыще языках, чтобы названия (языки) взаимно исключили друг друга и предмет опять остался без названия, ведь если бы один язык был на всех и все до одного звали бы стол "столом", это было бы слишком серьезно, что именно такое сочетание звуков - ст-о-л характеризует эту материю на четырех ножках, а поскольку тыща языков и стол, как материя, - и табль, и стол, и мук-мук, то можно принять условие игры, что у нашего племени эта штуковина называется стол, но только как условие игры и только у нашего племени! а так все имена на тыще языках исключают все имена, и тыщи глаголов, и мир останется безглагольно-безымянный, к которому не придерешься, он будет давить на слух и мозг чистотой звука и чистотой материи, он сразу будет слух, вкус и взгляд сразу!
      Звонок или в ушах звенит? звонок, хотя и в ушах звенит, в каком ухе звенит? звонок, "надо открыть" - "не надо" - "оденься, я пошел открывать", так много языков, чтобы на каждом языке сказать одно и то же про солнце, звезды и луну, одно и тоже, чтобы сравнить и увидеть, что сказано одно и то же про то же самое, что одно на всех, хотя бы то, что не дело рук человека - солнце, звезды и луна, - было бы похоже на разных языках, одинаково бы звучало, то есть изначально имело одно определенное имя (название), а человек его неопределенно, по-своему изменял, а дело рук человека - стол, кровать - пусть звучало бы как угодно, на каких угодно языках - это было бы серьезно, можно было бы серьезно думать о названии, но и солнце как название у кого-то солей, у кого-то ку-ку, у кого-то му-му, значит, с самого начала предмет называл человек и не один, кучка людей, а язык - дело рук человека, он на языке спит и видит, как пить дать - мыслит, а птица мыслит мелодией - поет, хотя бы синица, хотя бы воробей, белки улетели на юг; человека явно подучили языку тоже люди, но какие-то любители-изобретатели, не мама, совсем язык не естественен для человека, и, если человек насовсем останется один, он совсем забудет язык, но пока человек живет среди людей, среди своих, не иностранцев, он будет продираться сквозь свой язык, чтобы определенным сочетанием звуков как можно более определенно сказать о сердце, чтобы каждому человеку было понятно глазами, ушами и сердцем сразу, что речь идет о какой-то ляйтер со своей туфтой, что им нужно? они замерзли, они тоже самое, им то же самое, все-таки же самые в то же самое время; чужие люди, не свои, не то что иностранцы, а не "люди", как мы, скорее - неопознанные объекты, говорят на нашем языке, где, конечно, понятно каждое слово в отдельности, Отматфеян и не говорит, отделывается междометиями, "угу", "ага", а все понятно, потому что он не чужой, какой угодно, но свой, и мы не хотим открывать Америку, узнавать этих "новых" людей, как они устроены, где у них живет душа - в мозге, в сердце или у них душа в пятки ушла, не хотим, но они стоят, неопознанные объекты, белые пятна на тундре, у них с собой пиво, стерилизованное, сегодняшнее, 12 оборотов, хранить сто восемьдесят дней, полгода, и через полгода оно будет сегодняшнее? может, и поговорим тогда через полгода, и пива попьем, раз оно и через полгода будет сегодняшнее, нет сегодня, уже говорим... мы были, да, смотрели, да, и нам понравилось, и они были и смотрели, и им понравилось, красивые картины, как кино, но тогда лучше кино, чем такие картины, и они также считают, и любовь, да, как работа на вредном производстве, да, за вредность нужно выдавать молоко, и они также считают, и времени нет, и счастья нет, а покой и воля есть, они тоже так считают, что нет, что есть, и курить вредно, свинец оседает в груди, как пуля Дантеса, и все мы погибнем от пули, а не от времени, и только Пушкин от времени, а не от нули, полгода сидим и пьем сегодняшнее пиво "Шипка", за пять минут выпили полгода, за час, за дружбу, еще можно купить сегодня и еще просидеть полгода, пока тут рядом продают, туфта покажет, а Отматфеян принесет, а Сана пока ляйтеру спортсменов покажет; пока! ушли. Мы вместе, в отдельности, каждый - рядом с непознанным объектом, зачем? чтобы объект стал опознанным и любимым? неужели, как только любой объект станет опознанным, он станет любимым? и любой может стать опознанным и любимым, и ляйтер, и туфта! никогда! пусть они лучше не шевелятся и не показывают себя с лучшей стороны - с хвоста.
      Даже через миллион миллионов лет и через миллион миллионов раз все н.о. будут шарахаться в темноте, как летучие мыши, каждая при своем ультразвуке, они будут чиркать в темноте, точно так же, как ласточки на свету, ни мы будем испытывать страх от неопознанной мыши - в темноте и восторг от любимой ласточки - на свету, туфта стоит перед Отматфеяном, на полголовы выше, на каблук ниже, в точке, в сиянье лампочки в сто свечей, начищенная до блеска, она сверкает, она светится так, что в глазах становится темно, перепорхнула через все лужицы, которые оттаяли - замерзли. Щебечет. Не то, чтобы он не понимает, он вслушивается. И не понимает. Она могла бы быть королевой Франции, чемпионкой мира, великой поэтессой, она могла бы подняться на такую головокружительную высоту, как звезда, чтобы там сверкать, она могла бы, но она не могла бы превратиться сразу из неопознанного объекта в опознанный и любимый, потому что, если и любимым навсегда, он не становится им никогда допустим, она даже приведет Отматфеяна в свою колыбель, и он ее расшнурует и увидит, что она так же, как снаружи, начищена до блеска и внутри, и у нее прямой нос, самый прямой из всех носов за всю историю человечества, и длинный овал лица, но она не умещается в длину на его длине, и его ширина перекрывает ее ширину настолько, что ни о какой глубине чувства не может быть и речи. Но все поверхностно-прекрасное, как прекрасная поверхность, радует глаз всеми цветами радуги, которых, цветов, семь.
      Сана провела ляйтера через девственный лес спортсменов, Вольтеров и медведей, она показала их ляйтеру еще мокреньких, дозревающих под тряпками, "вот это медведь", и она ткнула пальцем в медведя, где у медведя живет душа? там-то, где Вольтера живет душа? там-то, и они живут душа в душу? ляйтер осмелел, он дотронулся до Саны рукой, забарабанил по ней руками и ногами; что она, противоударная, что не разбилась? может, даже и противоударная, что все трещало, главное, ляйтер искал ее губы и не находил, она не подсказала ему, где они, хотя они были там же, где бывают у всех людей, но их сейчас не было на месте, они были не накрашены, они плавали, накрашенные, в бассейне и обсасывали морковку; ляйтер озверел от того, что она в упор не видит его руки, хотя они вделаны, как надо, и ноги приставлены, и голова на месте, он стал грубо доказывать руками и ногами правоту своих рук и ног, он был в чистом виде противоположный пол, который притягивает как противоположный заряд, его лицо пылало, как пламя, он взмок под своими тряпками, как спортсмен под своими, он был накачан какой-то дурью или воздухом, потому что он все время вдыхал в себя воздух и ни разу не выдыхал, "хватит!" - взмолилась Сана, но он был не железный, "душа моя!" - сказал ляйтер. - "ты мою душу в глаза не видел", сказала Сана; у него вместо глаз было два тумана, и, как в тумане, плавали зрачки, "не сейчас же!" - сказала она. "скажи, когда?" - сказал ляйтер, и она так и сказала: "да хоть завтра". Это было первое, что Отматфеян услышал через дверь. Он стоял с хрустальной башней пива, с бутылочным дворцом в сетке, "а как же ключ?" - спросил ляйтер, - "он будет у меня, а его не будет" Отматфеян запутался в ее ответе, кто будет у не и кого не будет, ведь не будет же такого, что его самого у нее не будет, значит, он сам будет, а ключа не будет. А ключ на гвоздике, размножается путем деления в каждой мастерской. Отматфеян подтолкнул туфту к двери вместе с остекленевшей сеткой и выскочил с ключом на дикий холод. Это был настоящий мороз по коже. Почему не замерзают глаза на морозе, а слезы замерзают? потому что глаза теплые? потому что слезы холодные? потому что глаза не из воды? потому что слезы из воды? потому что глаза глубокие? потому что слезы мелкие? ключевых дел мастер был мастером на все руки: пока Отматфеян ждал, пока ключ размножится, мастер приделал ему крепление к лыжам и конькам, починил молнию на сумке, смазал, наточил, заправил, Отматфеян шел обратно... потому что глаза двигаются? потому что слезы стоят на месте? Они сидели втроем и ворковали, ляйтер и туфта - вместе, Сана отдельно, сетка была наполовину опустошена, пиво пенилось, из каждой бутылки из пены выходила Афродита, было очень весело. "Где ты был?" - спросила Сана. "Гулял, - ответил Отматфеян, - прохлаждался". "Ты же замерз", - сказала Сана. Она подошла к нему и взяла его за руку. Отматфеян промерз насквозь, как птица, которая замерзает налету и падает, как деревяшка. Он, как деревяшка, сел. "Выпей вот это," - сказала Сана, "дура, - сказал он про себя, - дает мне ледяное пиво". "Это чай, - сказала она, - он горячий". У нее в руках действительно была чашка с горячим чаем, который побежал внутрь и стал растапливать вечную мерзлоту. И когда Отматфеян растаял, расцвел и осмотрелся по сторонам, то увидел, что никого нет, что они сидят с Саной вдвоем, звезды убегают за горизонт и выбегает солнце, где ночь, куда она ушла за горизонт вместе с поцелуями? вместе со звездами, луной и сном, и сон ушел за горизонт? нет, сон как раз вышел из-за горизонта вместе с солнцем, утренней свежестью, бодростью, все наоборот: бодро заснуть, вяло проснуться, голодать на полный желудок, с голода быть сытым, да нет же, не наоборот, просто нужно правильно рассчитать оборот земли вокруг солнца, и сколько оборотов - столько и дней, а так из-за неправильного расчета мы не можем уложиться в оборот и часть переносим на другой оборот, нужно отыскать начало оборота и с этого начала отсчитывать оборот за оборотом, и, как только солнце сверкнет на горизонте, так и мы сверкнем на горизонте, а как только оно пойдет спать - и мы за ним, а на луну нечего смотреть, нечего ее ждать, то она толстая, то она тонкая, то ее вообще нет, но она же красивая, она же самая красивая на небе, как же ее не ждать, как же на нее не смотреть, вот и ждешь ее целый оборот, пока ее светлость покажется, и ее светлость показывается. Ваша светлость, не шутите с людьми, дайте поспать, дайте хоть вздремнуть! Хорошо, что есть земное притяжение, а так бы луна всех к себе утянула; она хоть меньше и слабей земли, а земля больше и сильней луны, у ее светлости есть сладкая привилегия отталкиваться от земли, а у земли есть сладкая зависимость - притягивать луну, потому что ее светлость - наверху, а земля - внизу, она - над головой, а земля - под ногами, и то, что над головой, всегда кажется больше и сильней, хотя на самом деле меньше и слабей, опять все наоборот.
      Все на полу, подушки и одеяла на полу, холодно и страшно рядом с любимым, который больше и сильней, а ему жарко и весело рядом с любимой, которая меньше и слабей..., ведь если он больше и сильней, и у него особенно остро заточены органы нападения: пятки и клюв, он не должен долбать пятками и носом ту, кто меньше и слабей, раз он старше и сильней. Нет, должен долбать, потому что он больше и сильней, но наверху, как луна, а ее светлость меньше и слабей, но внизу, как земля, и он, наоборот, притягивает, как земля, а она, наоборот, отталкивается, как луна, будет долбать, пока будет верх и низ, а не каша, каша - это вещь! тыкаться в любимого, скулить с соплями и слезами, тыкаться, как недельный беременный горностайчик, у которого еще не открылись ушные раковины, и он не слышит, какие непристойности отпускает сорокалетний папа-горностай, прижавшись к стенке, напавшей сзади, что он совсем слепой, что не видит ничего? может, у него до сорока лет не открылись ушные раковины, может, это он старый, но слепой щенок, который ничего не видит, - глазки до сорока лет не прорезались. Все он видит, все слышит, только ему нравится потом облизывать слезы и сопли, что за страсть такая у человека - довести до слез человека, а потом слизывать слезы со щек, обсасывая щеки до засосов, неужели нельзя просто? что за страсть выдувать из слезных мешочков в один вечер все, что скопилось там за полгода, ведь слезы для того, чтобы соринка из глаз выпала или ресница, а не для того, чтобы размазывать акварель на бумаге, для этого есть вода, но слезами лучше, еще бы! и глину замешивать лучше, а телячий язык - деликатес, бараньи мозги и глаза, птичья печень, кетовая икра - все деликатес, и слезы, и сопли - деликатес.
      Сана заснула в зените с солнцем в волосах, с размытыми контурами материков на щеках от потекшей краски, где материки были в одном измерении, а нос в другом, он торчал трехмерной горой между африкой и австралией в океане слез; крылья горы, ничуть не тронутые краской от ресниц, но чуть припыленные пудрой, слегка раздувались, гора дышала. Так Отматфеян и оставил ее спать в ее первоначальной среде с ее дутым глиняным потомством, которое она произвела за ночь, и не стал изучать дутое изображение африки и австралии, ему было ее не жалко, и оставил ключ на гвоздике и дунул домой. Дом был среди домов, квартира среди квартир. Чящяжышын разгуливал по квартире в одних трусах и жевал какую-то засохшую кашу, которую не прожуешь.
      - А Шана где? - спросил Чящяжышын сквозь кашу.
      - Спит, - ответил Отматфеян.
      - Где спит? - спросил Чящяжышын, проглотив.
      Отматфеян поковырялся в сковородке и нашел, что Чящяжышын ест совсем не кашу, а жареную картошку с жареным мясом, и все это так ловко поджарено с луком, что как с грибами.
      - Где шпит? - переспросил Чящяжышын, набрав.
      - Ге жжаю.
      - Как это не знаешь, - чуть не подавился Чящяжышын, - я тебя спрашиваю, где она спит?
      - Ге жжаю.
      Чящяжышын взял сковородку с картошкой и пошел в комнату. Отматфеян дожевал и пошел вслед за сковородкой.
      - Так где она спит? - сказал Чящяжышын.
      - Ну, не знаю я, - и Отматфеян полез на него с холодным оружием - с вилкой на сковородку. Чящяжышын загородился от оружия сковородкой, как щитом, и картошка вывалилась на пол. Отматфеян бросил оружие к ногам и достал белый флаг из кармана, вытер им рот, свернул на кухню - запить битву. Чящяжышын подмел на поле боя и приперся, как герой, на кухню.
      - Где спит? - спросил Чящяжышын.
      Отматфеян надел пальто и вышел на холод, который был, несмотря на то, что кончился пост, но несмотря на post пост, было холодно.
      Он стоял один среди бетонного холодного дня прямо под солнцем, высморкался в свой белый флаг - и пошел сдаваться; в кармане с белым флагом лежал номерок телефона, который он зачем-то начиркал вчера, оказалось, что за тем; Отматфеян позвонил, туфта была дома, он "можно зайдет", она "конечно, буду рада", и на самом дне кармана лежал дубликат ключа, почему с такой легкостью размножаются телефоны и ключи и с таким трудом живые клетки?
      Не может любимый быть полигамом, он может быть даже крокодилом, но не полигамом, это крокодил может быть полигамом, а крыса гомосеком, а лебедь моногамом, а лебедь, рак и щука - басней Крылова, и моногамом любимый быть не может, если он не лебедь, но тогда кем же он может быть, любимым, а всем вместе - кашей: поли-моно-лебе-крокодилом.
      Туфта открыла крепость одним пальцем. Отматфеян как вошел, так сразу и сдался без всякого сопротивления - чего там сопротивляться. Одежда с него скатилась, так и раскатилась по комнате. Отматфеян присел. Как неохота быть на стороне, даже мозги не шевелятся, чтобы сказать, какая скучища в стороне от дома, по ту сторону океана слез. На стороне, по сути, в стране сменяется строй с регулярностью времен года, с той же нерегулярностью времен года, когда зима царит на подходе лета, и страна, по сути, строй, провожает радостно зиму и встречает радостно демократию, и борется за весну, приветствуя конституцию, провожая весну, выбирая из всех времен года самое любимое время - полную анархию с мертвым урожаем в прекрасные осенние дни, с матриархатом, по сути, строем, с бабьим летом, по сути, погодой. И строй, по сути, родины, раскинувшейся, как на ладони, с теми же очертаниями берегов, что и страна, Но эти берега не видны в стране из-за моря людей и леса голов, но хорошо интимная жизнь возможна только в рамках рода (родины) - гуляющий н.о. или сразу становится папой и мамой, бель-пер и бель-мер, бель-сер и бель-фрер или так и останется н.о.
      Отматфеян отдышался и пошел прогуляться по стране - от окна к двери; все то же самое, что и на родине: тот же асфальт, он же линолеум допотопный, стол, те же горы шкафов, но туго доходит до сердца, в стране; все так тупо и застревает в глазах! не то, что на родине, где все так и валится в сердце. Ах, какая веселая страна! Может позавидовать любой иностранец, не то что у них пришел и купил, здесь за всем нужно охотиться, все добывать, это не просто охота, как у зверей, это еще и спорт. Вот скоро будет новый стиль, французы его назвали бы а ля люрс, где все плохо раскроено, раскрашено, сшито, ведь если "плохо" - так последовательно, то "плохо" может быть стилем? Нечего делать в стране, только наводить порядок, строить и перестраивать, ходить по струнке, не-а, неохота. Туфта раскинулась от и до. Отматфеян обошел ее стороной, чтобы не задеть. Но она распространялась повсюду. Уже не было места, где бы ее не было. Он отстранился от нее. Но она с самого начала настроилась так, что победа будет на ее стороне. Тогда надо быстро и сразу, чтобы не думать об этом, но думать-то надо, ну нельзя это делать со всеми людьми; еще под большим сомнением, можно ли это делать с одним человеком, но со всеми людьми это делать точно нельзя. "Я только отдам ключ, - сказал Отматфеян, позвони мне через час". Туфта посторонилась, пропуская его к столу. Он старательно вывел номер телефона и стал распространяться насчет хозяина мастерской, который ждет его под дверью на морозе, и он должен его впустить для того, чтобы сразу выгнать, что как раз нельзя его не впускать, а выгнать как раз можно.
      На морозе было даже жарко от холода. Отматфеян мог лететь на все четыре стороны.
      Он подлетел к двери мастерской и стал орудовать ключом. Ключ проворачивался, но дверь не открывалась, он вертел в ту и в другую сторону все вхолостую, ключ сам по себе, а замок сам. Вышибить дверь ногой, гром среди ясного неба, когда щепки летят, когда смена правительства, парад декабристов на зверском холоде, падение монархии, новая конституция! не надо вышибать дверь ногой, не надо нового правительства, пусть все будет по-старому, лучше еще ключом повертеть, ключ-лилипут от замка-великана, детский ключик от взрослого замка. В такую здоровую щель может еще и палец пролезть вместе с ключом. Отматфеян сунулся в скважину с ключом вместе с пальцем, и чудо! замок поддался, что он, пальцем, что ли, его открыл? получилось, что пальцем. Значит, любой может пальцем, но такого пальца больше ни у кого нет, у ляйтера такого пальца нет, слабо ляйтеру пальцем, Отматфеян мог бы расцеловать свой палец с металлическим вкусом на пальце, он единственный в своем роде палец, ему нет равных в мире, он самый первый палец, первый и последний.
      Отматфеян не боялся греметь, чего бояться, когда все равно никого нет. А надо было бояться. Надо было вылететь и летать по комнате, а не стучать колодками по мозгам. Он стучал и гремел. И мог бы еще в сто раз сильнее стукнуть и нагрянуть, все равно - Сана спала. Она спала в общей мясорубке стуков, под трамвайный лязг, автомобильный оргазм. Самолет пропилил, она спала. Он бы не поверил ушам, если бы позвонил, а она не услышала, но он верил своим глазам - она на самом деле спала с треском. На нем были каменные ботинки, чуть ли не каменного века, и, пока он вдоволь не нагрохотался этими булыжниками, он их не скинул. В конце концов он все скинул и сел голый на кровать, совершенно голый, без ничего, без единого перышка. Он сидел, как на берегу озера. Перед ним была вода, именно не H2O, а вода, именно такая поверхность, которая "как вода" и даже больше, чем сама вода, потому что в этот момент эта поверхность напоминала воду больше, чем сама вода напоминает себя; даже чаще всего сама вода себя и не напоминает, а напоминает, например, асфальт или забор, или газон.